Эмиграция

Боль постепенно отпустила.
Приступ был неожиданным, очень сильным, но недолгим.
Сон ушёл, сознание до странности ясное. На циферблате 3:40.
Потолок в бликах от ночника, зелёных огоньков многочисленных приборов кажется низким, давит. В палате две кровати, разделённые ширмой, но вторая пуста, вчера женщину увезли на операцию. Мы с ней едва познакомились, если всё удачно, через два дня вернётся из реанимации.
Если удачно…
Завтра и меня заберут. Доктор обещал прийти в 8 утра. Осмотр, а часов в 10 дадут наркоз.
Игорь с Леночкой навестили вечером, хорошо так поговорили, по-доброму. Когда обследование показало, что рецидив вызывает опасения, что-то в муже изменилось. Стал внимательным, ухаживал во время курса химии. Очень тяжело было, гораздо хуже, чем в первый раз. Вчера бодро со мной разговаривал, утверждал, что уверен в успехе. Дочь тоже казалась уверенной, но в какой-то момент не удержалась, из глаз выкатились две жемчужные слезинки. Руки у неё были заняты, слёзы скатились прямо на белую простыню, оставили тёмные пятнышки.
Врачи объясняли мои проблемы результатом перенесённых стрессовых ситуаций. Да уж… Более двадцати лет стресса, так из него и не выбралась.
Не хочется уже ни оправданий, ни самооправданий.
Загубил Игорь всю мою жизнь.
В Америке совсем потерялся, стал тосковать по Союзу, меня обвинять в том, что заставила уехать. Даже фотографию свою в армейской форме на стене вывесил. Язык с трудом осваивал, машину плохо водил, работу потерял.
Смешно… Выехали только потому, что он еврей. «Для восстановления семьи». Когда мы объявили, что поженимся, мама чуть с ума не сошла. Семья русская, из Есенинских мест, а мама тайком ещё и в церковь ходила. Отговаривала как могла - пропадёшь с ним, сделай аборт. Папа к тому времени умер, брату было около 10-и.
Игорь на 4 года старше. Я на втором курсе, а он уже институт закончил, работал мастером на заводе. Познакомились у подруги на дне рождения. Парень высокий, статный, но мне не очень приглянулся. Ухаживал полгода очень настойчиво. С моим однокурсником даже разборку устроил. До драки не дошло, но разговор был серьёзный. Он уже нормально зарабатывал, поэтому приглашал в рестораны, в театр водил. Многие подруги мои уже парами обзавелись, надо мной подшучивали. Однажды пригласил к себе домой, у него была однокомнатная квартира. Достал бутылку дефицитного «Твиши». Я у него осталась, готова была к этому – 19 лет, пора уже. Когда узнал, что беременна, предложил выйти за него замуж. Мама и об Игоре, и о замужестве, и о беременности узнала одновременно. А его родители хорошо меня приняли, мы сними подружились. Но ушли они рано, один за другим.
Жили как все, родилась Леночка, Игорь семью обеспечивал, дал возможность доучиться, я тоже начала работать.
Это много позже я поняла, что не любила его. Так уж всё сложилось. Как у всех. Игорь, по-настоящему меня тоже никогда не любил. Он и вовсе не способен любить кого-нибудь. Но в первые годы мне казалось, что любит. Ухаживал красиво, квартиру заново обставил, с дочкой помогал возиться.
Через несколько лет всё стало меняться. Началось с работы. Пришёл однажды злой и выпивший. Он почти год работал и.о. замначальника крупного цеха, с работой справлялся, было обещано повышение. Даже в партию вступил, чтобы не притормозили. А теперь отправили обратно в мастера, на его место поставили человека со стороны. Он тогда впервые клял Советскую власть за антисемитскую политику, заявил, что не утвердили из-за 5-го пункта.
Я, конечно, тоже возмутилась. Какой он еврей. И не похож вовсе, и работает на заводе, и с роднёй его мы мало общались. Я со своим комсомольским интернационализмом никогда не задумывалась о наших национальностях. Леночку, правда, русской записали.
Но с этого времени Игорь надломился, стал нечасто, но выпивать на стороне. Секс у нас не слишком ярким получался, хотя муж у меня был вполне темпераментным. Я уже только после родов стала иногда испытывать оргазм.
А потом, это его предательство. Мы летом с дочкой к родственникам под Рязань ездили. Село Кузьминское в 3-х километрах от знаменитого Есенинского Константинова. Игорь с нами бывал неделю-другую, затем возвращался на работу. В то лето Леночке уже 5 лет исполнилось, я её с бабушкой оставила, а сама решила съездить в Ленинград. Телефона у нас дома не было, утром прихожу без предупреждения.
Сцену застала гадкую. Баба отвратительная, старая, лет под 40. Было так противно, что даже представить себе прикосновение Игоря было невозможно.
Я тогда ушла, села на поезд, вернулась к дочке. Игорь через два дня приехал, стал оправдываться. Тётка эта не способна беременеть, поэтому он мог расслабиться, не думать вечно о предохранении. Была, действительно, такая извечная проблема, презервативы в СССР никуда не годились. Однако я заявила твёрдо – разводимся.
Отпуск закончился, дочке в садик, вернулись с ней в Ленинград. Квартира у нас была уже двухкомнатная, надо решать тьму бытовых вопросов. Месяца два жили в разных комнатах, я с дочкой. Игорь пытался отношения наладить, но чувство брезгливости оставалось, никак через него не переступить было. Родственникам, ни одним, ни другим, ничего не говорили. Дочь смотрела на нас печальными большими глазами. В них бесконечный вопрос, на который не могли мы дать ответ. Настроение же было – хоть в петлю.
Однажды двоюродный брат Игоря, симпатичный такой парень, моложе меня года на 3 – 4, пригласил на свадьбу. У нас с ним были хорошие очень отношения. Решила – встряхнусь. Долго наряд подбирала, в парикмахерскую сходила. Когда одетая и подкрашенная перед зеркалом крутилась, сама себе очень даже понравилась.
Народу в зале ресторана было человек восемьдесят. Длинные ряды накрытых столов буквой П, гости садятся  по обе их стороны друг напротив друга. Расселись, а напротив меня ОН. Мальчишка, как потом оказалось, ему 20-и тогда не было. Поймала на себе его взгляд, улыбнулась в ответ. А потом он всё время на меня смотрел. Приятно было, но не слишком удобно.
Тосты, Горько!
Когда заиграл оркестр ОН пригласил на танец. Играл вальс, оказалось, что он прекрасно его танцует, закружил, закружил. Ещё несколько раз приглашал на медленные танцы. Вёл уверенно, по-мужски, обнимал ненавязчиво, но крепко.
Игорь заметно выпил, приставал к разным людям с разговорами, на меня внимания не обращал. Пригласил на танец, я отказалась. Он разозлился, куда-то исчез. Гости расходятся, а я одна. ОН предложил пройтись по Невскому, подышать. Жила я в Невском районе, через полгорода отсюда, так мы умудрились пешком до моего дома дойти. Лёгкий морозец, снежинки, крупные, но редкие, в свете фонарей кружатся, падают тихо, тихо, кругом всё бело. Очень красиво, настроение даже радостное. ОН всякую чушь нёс безостановочно. Они с новобрачным вместе в школе учились, вот он всякие анекдоты из их школьной жизни рассказывал. Мальчишка! Но истории смешные, настроение поднимали.
На набережной Невы стоял экскаватор. Затащил меня в кабину, заявил, что дальше мы на нём поедем. Здесь мы и начали целоваться. Что со мной произошло? Было так приятно, все невзгоды улетучились, только его губы и нежные, нежные руки. Когда он успел научиться этому, кто его научил? Много позже рассказал кто и как.
Пальто у меня было светлое, поразительно, как мы не перемазались с ног до головы. Потом долго шли, я ему немного о себе рассказала. Когда прощались, он попросил телефон, но я уже в себя пришла, сказала, что встречаться мы не сможем.
Через несколько дней дождался-таки меня у дома. С самого раннего утра ждал. Проводил до работы. Договорились о встрече. Жил он в коммунальной квартире, учился на 4-м курсе, денег, понятно, не было. Что только мы ни изобретали. Поначалу всё слишком сумбурно получалось, но однажды испытала такой оргазм, какого представить себе не могла. После этого секс стал волшебным. Мальчишка расслабился, стал нежным и изобретательным.
У него был мотоцикл, в марте он его вытащил из гаража, уезжали за город, катались. Однажды, в мае уже, в воскресенье поехали на электричке в Ломоносов с дочкой. Долго гуляли, он с Леночкой быстро общий язык нашёл. Друг мой вёл себя джентльменом, пообедали в ресторане, Леночка была в восторге. По возвращении пошли ко мне домой. Игорь в какую-то командировку уехал, поужинали, Лену спать уложила. Ну, а мы …
Игорь явился в самый неподходящий момент. Услышала дверной замок, вышла в прихожую и сразу выложила – у меня мужчина, не вздумай скандалить, мы чужие люди. Муж промолчал, ушёл к себе. Друга выпроводила и долго ревела в подушку.
Эта история подействовала холодным душем. Совсем из ума выжила. Что у мальчишки на уме? Это с виду он приличия соблюдает, а на уме – один секс. Не нужна ему баба старше на 4 года, с чужим ребёнком. Он, конечно, заслонил собой весь мрак, в который меня Игорь погрузил. Подарил несколько месяцев бездумного существования, открыл новый мир ощущений. Но надо же и на землю спуститься, о себе, о дочке, о будущем думать.
Звонил, пытался встретить, как в первый раз, но решение было принято, со своим безумием заканчиваю.
После этого мы не виделись 9 лет.
Игорь словно очнулся, вместо скандала на следующий день вызвал на серьёзный разговор. Сказал, что много о нас думал, жить без нас с Леночкой не хочет. На работе его, вроде бы, всё-таки на должность ставят, через год ещё и 3-х комнатную квартиру сможем получить. Сложным каким-то путём, не помню деталей, но он её через три года действительно получил, вернее "сделал".
В конце 70-х евреев начали выпускать на ПМЖ «для воссоединения семей». Уехал дядя Игоря с большим семейством, другие родственники тоже планировали. Игорь, работая на заводе, о еврействе своём вспомнил только однажды, когда по 5-у пункту ему карьеру чуть не поломали. Потом всё наладилось, он об отъезде и не заикался. Зато  эта крамольная идея пришла в голову мне.
Фамилия у меня по мужу. Внешность, скажем так, нейтральная. Черты лица правильные, шатенка. ОН признался, что, когда увидел меня за столом напротив, то поражён был «неземной» красотой. Неземную оставлю на его совести, но то, что личико моё мне самой нравилось, честно признаюсь. Эта красивость меня и губила. В сочетании с фамилией меня за еврейку чаще принимали, чем за славянку. Иногда в очереди жидовкой могли обозвать. Простой народ интеллигентного человека к этой национальности запросто относил.
После Афганистана совсем душно стало. И начала у меня зреть мысль – надо ехать. Здесь болото, в котором зловоние всё явственнее, люди превратились в безликие манекены, говорят на протокольном языке. Ничего тут хорошего не ждёт. Прозябание и тоскливая старость. Надо ехать. Завела разговор с Игорем – он даже обсуждать не стал, не поеду. Поговорила с его братом, другими родственниками. Они Игорька взяли в оборот, наконец, убедили.
Подали заявление в ОВИР, мои мама с братом тут же заявили, что знать меня больше не хотят. Изменников Родины не прощают. Самое смешное, что разрешение получили очень быстро, гораздо быстрее, чем родственники, подавшие заявление и год, и два назад. Когда подошёл срок, оказалось, что из всей родни уезжаем вторыми, следующие приедут не раньше, чем через год.
Хлопот перед отъездом море. Распродать, обменять квартиру с выгодой, приобрести максимум того, что можно вывезти и продать. Советская власть перед отъездом обирала до нитки. Игорь стал вялым, все эти дела я и вела очень даже энергично. Ехать, так ехать!
Перед отъездом поехали на дачу к брату Игоря, тому, у которого на свадьбе гуляли. Он пригласил на свой день рождения, а мы заодно попрощаться должны были. Август, погода чудная, родственники, друзья брата. Здесь я ЕГО и увидела. Поздоровались, как слегка знакомые. Ни Игорь, и никто из присутствовавших о нас не знали, муж его так и не видел, а с той свадьбы, сколько лет утекло – забыл.
ОН повзрослел, приехал с женой на собственных «Жигулях». Видимо, жизнь наладил. После шашлыков народ подвыпил разбрёлся по большому садовому участку. В какой-то момент мы оказались одни, шли по дорожке между густых деревьев. Расспрашивали друг друга о том, о сём. Я разволновалась, хотя и старалась виду не показывать, он откровенно сказал, что рад меня видеть, всегда обо мне помнил. В тот вечер успели договориться о встрече. Расставались навсегда, почему же не попрощаться.
Не помню уже, как всё сложилось, но Игорь уехал на несколько дней дочку забирать у бабушки, а ОН сумел тоже якобы куда-то уехать по делам на машине. Ничего такого делать я не собиралась. Но избежать этого не получилось, да и не могло не получиться.
Греховная та ночь – самое ослепительное воспоминание всей жизни. Мы будто одурманены были, потеряли всякий разум. Я в НЁМ растворилась, как ребёнок убаюкана была нежностью, которая заполнила всё зримое пространство. Иногда казалось, что вот-вот взорвусь от неземной энергии, накапливавшейся внутри, искавшей выход. А когда этот выход находился, силы совершенно покидали, сознание затуманивалось. Но снова и снова ласки, нежные слова восстанавливали силы, волшебство не иссякало.
А потом настало серое утро. Чай, лёгкий завтрак, ещё раз мы насладились друг другом и распрощались. Навсегда. Из окна видела, как машина разворачивается, выезжает со двора, исчезает. Заскребло на душе. Мама, брат, Кузьминское, Казанская церковь в Константиново, Ленинград, ОН - это Родина, с которой я навсегда расставалась. А не эти самодовольные уроды с портретов. Прогнала вредные мысли - прощай моё безумие, нужно приземляться.
Переезд не хочется вспоминать. Ком в горле, слёзы провожающих, Леночка, испуганная и притихшая, презрительные взгляды пограничников, досмотры. Затем целый месяц в Вене. Кое-что удалось распродать, какие-никакие деньги появились. Затем JFK, Нью-Йорк, Бруклин. Ещё в Вене выяснилось, что я беременна. Всякие мысли по этому поводу закрутились.
ХИАС выделил куратора, нас поселили в двухкомнатной квартирке на 5-м этаже социального дома на самой окраине Бруклина. До Манхэттена отсюда полтора часа на автобусе и метро. Назначили пособие, определили на курсы английского. Дочку приписали к общественной школе. Впереди полная неизвестность, но есть текущие задачи, они от тревожных мыслей отвлекали.
Сын, Майк, родился здоровым, крикливым. Весь в Игоря, хоть тут отлегло. Через год приехал двоюродный брат мужа с семьёй, появилось какое-то общение. Английский у меня пошёл на удивление легко, получила права, стала водить старенький Понтиак. Игорь устроился на работу механиком в гараж, который держали греки. Английский у них был, прямо скажем, своеобразный. Из-за этого Игорь также приобрёл «греческий» английский.
Жизнь налаживалась, но социальный статус был гораздо ниже, чем в Советском Союзе. Я это воспринимала как должное – нужно потерпеть, трудиться изо всех сил. Но Игорёк и тут  сломался. Ругал меня последними словами за то, что уговорила уехать. Фотографии в рамки вставил: вот он бравый сержант–десантник, вот его грамотой на заводе награждают. Я от этого бежала, а он по тому же начал тосковать.
Постепенно привыкли, Игорь приличную работу так и не смог найти. Из одного гаража в другой, потом устроился чертёжником в небольшую фирму. Я начала работать. Сначала продавцом в русском магазине, потом тоже чертёжником. Доход наш с трудом дотягивал до $30.000 в год. С двумя детьми жить приходилось очень экономно. Надо обязательно получить здесь образование, найти нормальную работу.
Совсем худо стало, когда у Игоря зашалило сердце. Больше года тянули, но потом сделали операцию аортокоронарного шунтирования. В СССР такие ещё не делали, а здесь спасли, через год почти полностью восстановился. Я с ним много возилась, а он всё больше озлоблялся. И все свои проблемы на меня валил. Ещё до операции, выпил однажды, поругались, и он меня ударил. Ему тут же плохо стало, вызвали неотложную. Тогда врачи и сказали, что одна такая выпивка и отправишься на тот свет, потребовали обследоваться и готовиться к операции.
Майк подрастал, скоро в школу. Леночка – единственная отрада в этой жизни. Майк лет с пяти от меня стал отдаляться. Капризничал, иногда и вовсе волчонком огрызался. Не сразу я поняла, что это отец его против меня настраивает. С папой Майк вполне прилично себя вёл. Дальше-больше, всё сложнее и сложнее с моими мужчинами жить стало.
Наконец, показалось, что всё рухнуло окончательно. Работу мы с Игорем потеряли почти одновременно. Накоплений нет. Пособия на полгода. Возраст уже не самый удачный для поисков работы. В доме полный разлад.
Однажды после крупной ссоры выскочила из дома в лёгком, не по погоде, платье. Иду, куда глаза глядят, а слёзы из глаз так и катятся. Шла сначала быстро, потом шаг замедлился, бреду еле-еле, мёрзну. Вдруг сзади приятный низкий мужской голос по-русски – что стряслось, женщина, что за беда. Обернулась, а передо мной священник, в православном обличье. Тут со мной истерика случилась. Рыдаю, удержаться не могу, а он к груди прижал, по голове гладит успокаивает.
Затем, за руку взял, отвёл в храм, здесь же неподалёку. Крещёная? Давай-ка, исповедуйся. Я ему всю свою жизнь и рассказала. А закончила тем, что жить не хочется. Долго он меня слушал, а затем, стал наставлять. Духом нельзя падать, промысел божий нам не известен. Вот послал он тебе испытания, должна ты их пройти. А чтобы легче было, приходи, хоть изредка, молись. О тех, кто тебе зло причиняет – в первую очередь.
Успокоил он меня, свечку поставила, помолилась, как могла. Возвращаюсь, а сама уже планы строю. Хватит откладывать, заканчиваю колледж, пойду работать учителем начальных классов. Они всегда востребованы, платят не очень, но зато социальная защита по максимуму. С этого дня повернулась жизнь в светлую сторону. Отец Дмитрий устроил Игоря на работу, зарабатывать тот стал по-мужски. В колледж поступила. Четыре года учёбы, но и жить ещё долго-долго.
Леночка, умница, хорошо училась, получила грант, заканчивала колледж. Через несколько лет, когда стала работать экономистом в крупной фирме, сразу легче стало. Годовой доход уже около $50.000, купила дом, помогала. И замуж вышла очень удачно. Доченька у меня красавица, муж её боготворит. Сам из Ташкента, работал в строительном бизнесе, завёл собственное дело. Дом у них теперь в Нью-Джерси в престижном городке. Внук вскоре родился.
Это немножко позже, но, в общем, опять вошла жизнь в какое-никакое русло к тому дню, когда позвонил ОН.
Почти десять лет… Сколько же ему? Мне 45, значит, ему около 40. Я уже забыла, что такое молодость, но тут, с первых слов закрутил, завертел вихрь воспоминаний, время сжалось, кажется, вчера расстались.
Из Союза новые веяния долетали, но меня здесь не очень интересовали. Для нас там было застойное болото с ракетами, там не любили евреев, мне и детям там не было места. К знакомым стали изредка приезжать родственники из России, кое-кто и в Союз съездил и благополучно вернулся. Железный занавес явно прохудился. Ну и пусть. Не моё это дело.
Оказалось – и моё тоже. ОН приехал на два месяца, остановился у брата Игоря – своего товарища, который нас когда-то познакомил. Сказал, что обо мне хочет узнать, много чего мог бы рассказать о происходящем в СССР, о своих планах. Слушала я плохо, сознание слегка затуманивалось – ОН.
Договорились встретиться. Я про этих приезжих уже кое-что знала. Денег ни гроша, ничего не знают, самостоятельно шага не могут ступить. Инициативу взяла в свои руки. Надоело прозябать в духовной и физической нищете – хоть своё получу. Одолжила у подруги денег; встречу его в назначенном месте на своём Понтиаке, отвезу в мотель.
Долго изучала себя перед зеркалом. Да, 45. Однако форма у меня была хорошая, зарядки, фитнес, здоровый образ жизни своё дело делали. Тщательно оделась – получилось довольно легкомысленно в кожаном костюме с миниюбкой и сапожками – макияж, парфюм. Наконец, осталась собой довольна.
Подъезжаю – издали его узнала. За милю видно – не американец. Но одет элегантно, в добротном советском стиле. Фигура стройная, не расплылся, шевелюра густая, только с сединой. Это всё я пока подъезжала рассмотрела. Увидел меня, первый шаг сделал навстречу неуверенно, затем подошёл, молча притянул к себе, долго не отпускал. Потом в глаза заглянул, улыбнулся. Поздоровались формально, первые слова давались с трудом. Отвезла его в мотель, по дороге стала расспрашивать.
В России колоссальные перемены. Свободы много, но жить всё сложнее. Он уже диссертацию защитил, доцент, научную работу вёл. А теперь всё бросил, занялся бизнесом, толком ещё не определился каким, но в Америку приехал с пакетом проектов, своих и чужих. Английский у него очень приличный, хоть и бритиш, уже ведёт деловую переписку, намечены встречи. Скорее всего так и есть, но чувствовалось, что желаемое ему хочется выдать за уже совершённое. Я в двух словах о себе рассказала. В гораздо более радужных красках, чем в реальности. Через полтора года закончу колледж, дочка тоже учёбу заканчивает, собирается замуж, начнётся спокойная американская жизнь.
Приехали. В номере с него налёт пристойности совершенно слетел. Чуть жакет мой драгоценный не порвал, пуговицу с его пальто потом долго со смехом искали. Создавать иллюзии он был великий мастер. Мы во времени путешествовали. На двадцать лет, на десять... Были мгновения, когда иллюзия была настолько полной, что даже номер, казалось, превращался в ленинградскую квартирку. Уже после того, как успокоились, лежали, вино из бокалов потягивали, он над нашим возрастом подшучивал – «баба ягодка опять». Известная рифма к 45. По-другому, конечно, было, иначе, чем в России, но так хорошо. Он мастерства набрался, выделывали такое, чего раньше и не ведала.
Поздно вечером подвезла его. Дом, где он жил, хорошо мне был знаком. Домой вернулась совсем поздно. Муж мрачнее тучи, сын не спит, нашёл повод нахамить матери. А мне всё равно. Я будто в бронированном коконе, который пули не пробивают.
До ЕГО отъезда ещё два раза встречались. В последний, за несколько дней до вылета в Союз, он словно преобразился. Уверенность появилась в манере держаться, разговаривать, одет был по-американски. Вещи не слишком дорогие, но сидели на нём прекрасно. Подарил букетик цветов и дорогущие французские духи Пуасон. Я стала отказываться, но он настоял, объяснил, что привёз их из Ленинграда, там достать сложно, но стоят такие духи гроши, если в доллары пересчитать. Наконец, сам заказал номер в Мариот отеле у Бруклинского моста. Рассказал, что некоторые дела двинулись, небольшие деньги удалось выручить. Разошёлся до того, что отмёл мои возражения, заказал ужин с шампанским в номер. Это было чересчур, официант, хоть и был изысканно любезен, но я его ироничный взгляд перехватила. Ну и пусть, подрастёт - поймёт, позавидует.
Встречи уже были спокойнее, много разговаривали. Он, естественно, гораздо интереснее стал, чем в юности. Взрослый, состоявшийся мужчина, не побоявшийся рискнуть, начать новую жизнь. Понимала в глубине души, что искренен не до конца – изголодался, ему, может, и не я вовсе нужна, с любой бы переспал. Но, и я уже не могла в нём раствориться. Отвлекали здешние дела и проблемы. Он уедет, а проблемы со мной останутся.
Однако, не договариваясь, мы свои роли играли легко, даже искренне. Играли в большую любовь, которой препятствовали неодолимые обстоятельства, безудержную страсть, над которой не властны годы. Вместе мы уходили в параллельный мир, где реальности не было места. В этом мире не было запретов и переживаний о будущем, мы научились выключаться из другого, большого и враждебного, пока были вместе. Наш мир неодолимо увлекал, не хотел отпускать. Но, уходя в него, мы каждый раз заранее знали, когда щёлкнет выключатель, декорации исчезнут, "карета превратится в тыкву".
Много позже, раздумывая о наших странных отношениях, осознала, что мы бережно охраняли этот параллельный мир. Никогда не делали попыток выйти в мир реальный, сознавая, что такая попытка рассеет иллюзии пусть краткого, но безмятежного счастья. Он ведь о своей личной жизни ничего не рассказывал, но понимала, что она у него не слишком простая, что уж о моей говорить. Мир реальный с головой накрыл бы волной неурядиц и чужих переживаний, разрушил волшебную сказку, в которую и так-то верилось с трудом. Нет уж, не хочу этого.
Когда уехал, знала, что ещё увидимся. Опять жила в защитном коконе. Закончила учёбу, поступила на работу в школу. С детьми очень нравилось работать. Подружилась с несколькими коллегами. Одна девушка совсем молодая, русская (ну, то есть еврейка из России, здесь мы все – русские), другая – полька, старше меня лет на пять. Был в нашей новой компании и мужчина из Венгрии.
Игорь стал себя вести спокойнее, о России уже не переживал. Я давно поняла, что не Советский Союз он любил, а свою безответственную жизнь там. Теперь что-то похожее здесь наладилось. Могли бы уже и дом купить в кредит, но Игорь всё тянул. Квартирка по американским меркам смешная, но зато долгов нет, деньги на счёт откладываются, старость уже не так страшит.
Позволили себе и в отпуск съездить. Один раз на неделю во Францию, потом в Испанию. Впечатления богатые, но жить там категорически не хотела бы. Побывали во Флориде. Здесь впечатления остались почему-то гнетущие. Бесконечный замечательный песчаный пляж, но прибойная волна поднимает песок со дна, вода всегда мутная. С погодой не очень повезло - сильный ветер. Но самое отталкивающее впечатление произвёл Downtown. Вечером полно народа, по Оушен Корт, Оушен Драйв бесконечная вереница машин еле ползёт. Сидишь вечером на открытой веранде ресторана, по узкому тротуару - люди, люди, а за ними плотным потоком ползут машины. Ощущение - потный вертеп.
По большому счёту, стали мы с мужем совершенно чужими друг для друга. Изредка он ко мне приставал, но я даже перестала избегать его похоти, научилась и из этого извлекать удовольствие.
Сын продолжал меня дичиться. Но учился очень хорошо. Старшая сестра помогла ему перейти в частную школу. Поступил в Принстон, учится упорно, через год закончит, его уже ждёт отличная работа в Техасе.
Со временем я поняла, что у него выработался страх остаться жить в той бедности, которая его поначалу окружала. Он и родителей своих чуть ли не возненавидел оттого, что они его в такие условия поставили. Отец умудрился эту ненависть направить на меня. Под конец третьего своего курса он однажды со мной заговорил. Попросил прощения, сказал, что с возрастом и новыми знаниями по-другому теперь мир видит. Это порадовало, конечно, но перегорело во мне материнское чувство. Да и у него порыв был не из души, а стал плодом философских рассуждений.
Для себя решила, что главный смысл эмиграции в Америку - дети. Получат хорошее образование, вольются в новую жизнь, а внуки будут уже американцами на все 100%. Эти надежды сбывались, несмотря на прозябание родителей. И дочь, и сын жилы рвали со школы и до окончания колледжа, университета. У обоих прекрасно видны были большие перспективы, финансовое благополучие. Это главное, ради этого стоило рисковать.
С мамой, братом начали переписываться, иногда созванивались. Тяжело им, пенсия ничтожная, инфляция, деньги тают. Проектный институт, где брат работал, концы с концами еле сводит, зарплату задерживают. Передавала несколько раз деньги в Россию. Брат однажды собрался, прилетел. Поначалу обрадовались друг другу, но уже на третий день поняла, что ничего нас не связывает. Испугался он Америки. Языка не знает, страну не понимает, да и не хочет понимать. Домой, на садовый участок, к семье. Как-нибудь да проживём, а здесь - враги, из-за них развалился Советский Союз, из-за них так плохо в России. Правда, деньги принял, очень дотошно допытывался, что тут выгодно купить. Словом, и ещё одна ниточка в Россию так ниточкой и осталась.
ОН ещё не раз приезжал в Америку. По две-три поездки в год, то на несколько дней, то на две недели. Пошли у него здесь дела, вошёл в круг укоренившейся в здешних верхах русской эмиграции, потомков высшей аристократии, бежавшей из России после 17-го года. Встречались мы в каждый его приезд. Но совсем иначе, нежели в прошлые наши безумные свидания. Он всякий раз придумывал изысканную обстановку, сам платил. Мы даже не всегда любовью занимались, просто могли пообедать вместе или поужинать. Разъезжал теперь на арендованном купе Ford Thunderbolt. Прилетал, как правило, осенью и весной, когда не слишком жарко. Катались мы с ветерком, верх опущен, волосы развеваются, шарфик полощется, дышится легко - ощущение полёта. Напоминало наши мотоциклетные приключения больше 20 лет назад. Говорил - сбылась мечта голодного детства, теперь кайф ловит от вождения "крутых тачек" (крутой - это в России расхожее словечко). Талант у него был, придумывать запоминающиеся приключения.
Возраст начал проявляться. На ноге появилась некрасивая вена, я начала было стесняться, но он почувствовал, целовал больное место, убеждал, что для него наши метаморфозы не имеют значения. Сам продолжал быть в отличной форме, всегда спортом занимался. Иногда слегка полнел, мне это даже нравилось, хоть он и злился, когда я над ним подтрунивала. Каждое новое его появление такого волнения, как раньше, не вызывало, но для меня было погружением в прошлое, в молодость. Он утверждал, что и его влечёт то же, только для него не просто молодость – юность.
Много говорили о России. Очень было интересно. Из его рассказов родилась для меня новая страна, где не было руководящей роли коммунистической партии, была масса проблем, но была свобода. Он однажды сказал, что разрушение Советского Союза было величайшим преступлением, за которое ещё предстоит расплачиваться. Но для себя он решил, что, если бы был выбор, сохранить Союз и прозябать в нём до конца жизни, или же получить ту свободу, которую он сейчас имел, то он бы выбрал бы свободу.
Пробудили наши с ним разговоры желание побывать на родине, по Невскому погулять, увидеть места из детских воспоминаний, берег Оки, Константиново, Казанскую церковь. Помолиться в храме. Но мечты эти быстро улетучивались. Не до того.
Стала посещать мысль о том, что всю жизнь пыталась построить «как надо», то есть, как принято считать правильным. Правильно – выйти замуж, правильно – завести детей. Правильно – учиться и потом работать. Правильно - сохранить семью ради детей. Потом оказалось правильным уехать. И сумела ведь всё сделать правильно. А меня неведомая сила тянула сорваться, выбиться из колеи. Каждый раз эта сила порождала самые невообразимые ощущения, переживания, создавала непредсказуемые последствия, но и мгновения полного счастья. Так трудно было каждый раз возвращаться в эту клятую колею. Что она мне дала? Возможность тащить воз, не сбиться с пути? Что? Эмиграция ведь тоже была попыткой свернуть с наезженной дороги. И что же, выбралась из одной колеи, попала в другую, гораздо более глубокую. А если бы… Скорее всего было бы гораздо хуже. А может ли быть хуже, куда ещё-то? Легко училась, работать нравилась. И там могла бы много достичь, и здесь. Если бы не воз - муж, дети, невозможность работать.
Что же получается? Поступать "как правильно", значит каждый раз выбирать путь, кажущийся наиболее лёгким, не ведая, куда он ведёт на самом деле. Кому-то, может, и везёт на этом пути, а меня он всё время заводит в тупик. Отчаянно сопротивлялась, выбиралась из каждого и попадала в новый. Скорее всего уже не будет выхода на свет из этого мрачного лабиринта со множеством ловушек.
Есть теперь оправдание: вывезла детей, они по России не страдают, стали американцами. Но я-то детей потеряла. Даже Леночка, хоть и любит меня, но совершенно не понимает, не можем мы с ней даже по душам поговорить. По душам - остался только отец Дмитрий. Да изредка ОН.
Горький напрашивался вывод - впереди одиночество. Если не физическое, то духовное. Здесь очень трудно выживать в одиночку, поэтому люди, поневоле, группируются по каким-либо соображениям. Отсюда  и целые кварталы Нью-Йорка, которые называют по этническим признакам: еврейские, китайские, чёрные, латинос и прочие. Евреи из России, как правило, нерелигиозные, адаптируются к различному окружению и обстановке достаточно легко, но поддерживают связи с родственниками, земляками, заводят новых друзей.
Среди большой родни Игоря были успешные семьи, с очень хорошим годовым доходом. Нас периодически приглашали на семейные события: Бар-мицва, юбилеи, свадьбы. Однако не слишком часто. Игорь в глубине души чувствовал себя лузером, из-за этого, подвыпив, вёл себя вызывающе, мало кому это нравилось. Да ещё и Америку любил поругать, хотя окружающие из кожи вон лезли, чтобы забыть советское прошлое, его нетрезвой болтовни избегали.
А я и вовсе смотрелась белой вороной. С молодым поколением, с детьми общий язык находился, но старшие ко мне относились прохладно. Почти все считали, что я Игорю не пара, а он подогревал такое отношение, жалуясь на всевозможные мои недостатки.
Глядя на старших, понимала, что ещё один мотив для отъезда - старики. Все известные мне пожилые родственники жили долго, большинство перешагивало через 90. Множество было примеров успешного лечения сердечно-сосудистых, онкологических заболеваний и не только. Пенсии, социальная поддержка стариков здесь поражали воображение выходца из СССР. В 80-е - 90-е годы эти люди уходили бы там на 10 - 20 лет раньше.
Долгожительство имело оборотную сторону. В СССР все вели атеистический образ жизни, ни о православии, ни об иудаизме всерьёз никто не думал. Здесь же после выхода на пенсию очень многие, обращаясь к мысли о неизбежном уходе, приходили в синагогу, начинали вести религиозный образ жизни или, хотя бы, соблюдать кашрут, субботу. Моё нееврейское происхождение, обращение к православию совершенно в этом кругу не приветствовалось. Дочку я, по настоянию мамы, крестила, а сын здесь прошёл гиюр в реформатской синагоге, сделано было обрезание. Дети совершенно к религии были равнодушны, но всё же это дополнительно семью разъединяло.
В конце 80-х - начале 90-х в Америку хлынул целый поток из бывшего СССР. Новые иммигранты очень заметно отличались от таких, как мы, выехавших в застойные антисемитские времена. Мы бежали ОТ всего, что связано с Советской властью, в новые ехали ЗА сытной жизнью. Многие приезжали с большими деньгами, все, как правило, ехали на заранее подготовленные места. Часть и вовсе вела уже бизнес в Америке. Особенно разницу между "новыми" и "старыми" было видно по детям. Если наших не нужно было уговаривать учиться, то тинэйджеры в "новых" семьях вели себя так же, как привыкли в России. Капризы, плохая учёба, скандалы с родителями стали частым явлением. Кроме того, уезжая из СССР, все мы привыкли работать по найму, о самостоятельном бизнесе, как правило, не думали, искали оплачиваемую работу. Новые были уже гораздо более изобретательными, особенно благодаря спросу на IT-шников.
Когда нас встретили в JFK, водили в прямом смысле за руку, пока мы не смогли начать самостоятельную жизнь, я каждый день молилась на эту страну. Казалось, что это образец для подражания всему миру. Торжество закона, свобода, умение людей самого различного происхождения уживаться, приветливые улыбки - всё вызывало восхищение и надежду. Особенно надежду на уверенное будущее детей.
Уже к середине 90-х глаза стали шире открываться. Что-то шло не так.
Для меня внешним признаком тревожных изменений стала молодёжь. Белые и цветные молодые люди прекрасно сосуществовали, вместе учились, дружили смешанными компаниями. Но внешне они отличались не только цветом кожи. Культурные основы проявлялись в стиле одежды, причёсках, поведении в обществе. Афро-американский вызывающий стиль - это причёски, татуировки, нелепая обувь, спущенные до предела штаны. Неизменная бейсболка козырьком назад или набок. Поначалу это вызывало улыбку и иронию. Но на моих глазах преображалась белая молодёжь. Её засасывала эта культура низов. Появился тренд в одежде. Серьёзные фирмы, почуяв неожиданный спрос, начали шить вещи, стилизованные под вызов обществу. Всё более популярным становился РЭП. За внешними проявлениями чаще стали следовать и более серьёзные. Наркотики проникали всюду, в районе нашего обитания особенно. Уберегать от них - постоянная головная боль. С каждым годом молодёжная деградация усугублялась, тревожила всё больше и больше.
Словом, новая волна вызывала чувство настороженности, близких знакомств не добавляла, а здешние перемены оптимизм скорее уменьшали. В доме дочери в Нью Джерси ощущение благополучия и безопасности было для меня образцом того, ради чего ехали в Америку. Но на нашей Бруклинской окраине не покидали беспокойство и тревога. Если из Манхэттена едешь на автобусе, пассажиры на глазах меняют цвет кожи и внешность - это проезжаешь кварталы с различным населением. У нас по соседству народ смешанный, чего только ни насмотришься - доверия не слишком вызывает.

В какой-то момент в ЕГО жизни произошла очередная перемена. В один из приездов позвонил, но встретиться не смог. Затем узнала, что несколько раз приезжал, но не звонил. Не сумела даже слишком сильно огорчиться. Всё, что мог, ОН мне дал. Появлялся в минуты грусти и отчаяния, поглощал окружающий мрак, увлекал в другой мир, освежал душу, наполнял желанием жить, давал наслаждение и счастье. Этим нельзя пресыщаться. Этого больше не будет. Пришло смиренное чувство, что нет уже внутри энергии, требующей выхода. Запомнилось однажды услышанное сравнение - если новый дом губит катастрофа, он запоминается красивой отделкой, чистотой и комфортом. Лучше этот образ в памяти, чем горечь от наблюдения за медленным разрушением, длящимся годами. У меня был ОН, у меня было то, что дано очень немногим.

Ещё через три года начался последний мой кошмар. Онкология, довольно запущенная, но всё же, операбельная. Начались ставшие теперь уже привычными курсы химиотерапии, облучения. Проходили они легче, чем могли бы. Операция прошла успешно, врачи обнадёжили. Игорь, дети поддерживали в рамках общепринятой порядочности. Глубокого сопереживания я не чувствовала.
Через год восстановилась, стала опять работать. Но по-другому мир теперь  выглядел. Будто меня уже призвали, но отпустили на неопределённое время. Стала к отцу Дмитрию чаще наведываться, на литургию, к причастию раз в две недели ходить. Муж и дети об этом знали, смотрели как на причуду.
А через два года, когда узнала, что анализы тревожные, поняла, вдруг - падаю духом. Поначалу даже желания жить дальше не было. Возроптала - за что, Господи. Столько каторжных лет ушло на то, чтобы устроить нормальную, спокойную жизнь. Откуда только силы брались, но ведь сделала, что могла, своего добилась.  Неужели грех мой так тяжек, казнишь, не даёшь дожить в созданном благополучии.
Отец Дмитрий наставил, собрала остатки воли, опять химия, а теперь вот операция.
Жить очень хочется. Хочется увидеть ЕГО.
Шаги, зажгли свет. Медсестра склонилась надо мной, тормошит - пора. Тут только дошло, что была в полудрёме, все воспоминания мелькали во сне, были нереально осязаемыми.
8 часов, три часа я смотрела сон о прошлой жизни.
Измерили температуру, молодой доктор ещё раз осмотрел, прощупал место новообразования. Сказал, что состоянием пациента доволен, всё будет хорошо. Привезли каталку, двое санитаров помогли на неё перебраться, устроили поудобнее, повезли.
Страшновато всё-таки. Очень страшно.
Отец Дмитрий учил: молись. Молитва всегда помогает. Если даже произойдёт неизбежное, молитва даст мужество достойно встретить то, что не подвластно твоей воле. Почему же не могу вспомнить ни одного молитвенного слова.
Маска. «Дышите ровно и глубоко».
Один вдох, второй. В гаснущем сознании успевает прозвучать:
«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый, и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша. Аминь. Отче наш…».
Как тихо, покойно...