Затесались мы однажды в экскурсию с китайцами, и я всю дорогу наслаждался их слаженностью.
- Только глянь, - говорил жене, - какие они спаянные и дисциплинированные. Даже на отдыхе - в строю! Всюду гуськом, паровозиком: чух-чух, чух-чух... И сидят вон, как шестерёнки, один в другом – любо дорого...
И действительно, в кристаллической решётке такого порядка не найти. Смирные, подтянутые: скажешь «сидеть!» - сядут, скомандуешь «лежать!» - лягут, крикнешь «взять!» - любую высоту возьмут. Пик Коммунизма! Всегда ко всему готовые – не туристы, а мечта.
Не то что израильтяне. С этими кашу точно не сварить – рассольник, винегрет, солянку разве что, причём в одном блюде. Не решётка, а решето: хаотически движущиеся элементы.
Какой там «сидеть-лежать», маску на лице удержать не в силах. Секунда – и она уже ниже носа, выше пояса.
А китайцы-молодцы! Мужчины, женщины, старики, младенцы – все в масочках. Дышат сквозь них, едят, пью, общаются. Всё приноровились сквозь эти намордники - даже в зубах ковыряются, не вставляя пальцы, не вынимая челюсти.
- Глянь, - говорю жене. – Ну глянь же. Мы три часа в пути, наши уже без трусов разгуливают, а эти всё в масочках... Ну чем? Чем они к ним присобачены?!
- Успокойся, - цедит жена, - они же видят, что ты о них разговариваешь.
- Да я о них не только разговаривать, я о них писать, воспевать их в балладах буду, потому как достойные! Видишь старичка? Ну, того зелёненького, как паштет, печёночного? Мы уже четвёртый час тут валандаемся, а он всё не шевелится. Может и помер давно.
- Как помер? Мы же выходим обозревать достопримечательности.
- Вот именно, мы – выходим, а его выносят каждый раз. Не замечала? Вон те, двое, с двух сторон подхватывают, поджимают, а потом вся их группа в боевой порядок перестраивается, и дует себе «черепахой», «клином» или «каре», а паштет в них растворяется. Теряется зелёненький в жёлтеньком. Да он и сейчас не дышит - видишь, грудная клетка не двигается...
В общем, жуть как занимали меня те поднебесные граждане. А печёночный старичок – в особенности. Всю экскурсию из-за него профукал, глаз с него не спускал, а под конец-таки прозевал покойничка. Упустил из виду и он этим воспользовался.
Хотя понять, конечно, можно - последний привал, конечная аттракция, вот все и расслабились. Да ещё гид настропалил: «Белый песо-ок! Голубая лагу-уна!».
Ну белый, ну голубая, так что ж теперь строй не держать?
А он так накрутил всем пружину своими восторгами, что и я, и шестерёнки те разболтались, и утратили бдительность.
И расползлась по белому песочку «черепаха». Разлетелся «клин». Рассыпалось «каре» к чёртовой матери. И как результат, двое тех, что печёночного поддерживали, ослабили хватку и ноша у них выпала.
И пошагал покойник ватными ножками. Топ-топ-топ - шустренько так пошагал под горочку.
Только я в шезлонг сел, только кольцо из пива выдернул, а он под горочку, под горочку, и в голубую лагуну вниз масочкой - бултых!
И затрепыхался, задёргался, как дед на бабке в Масленицу.
А масочка-то хоть и защитная, но без акваланга под водой не защищает, оказывается. А кислород, он, и печёночным необходим.
Вот и кинулись все наперегонки к суициднику. И земляки - «свиньёй», и израильтяне - хаотически, и даже я, пиво на ходу отхлёбывая.
И давай все его за что попало хватать и, как невод, по камням, по ракушкам, вытягивать.
И выловилась золотая рыбка. И молвила нечеловеческим голосом: «Анакуянь-вам-мудянь!». И все облегчённо выдохнули: и земляки безвременно усопшего, и израильтяне.
И даже я, подавившись пивом, закашлялся. Потому как увидел, что покойничек - под сорванной с него масочкой - улыбается.
Все вокруг хмурые и взволнованные, даже беспечные израильтяне, что в любой ситуации без трусов разгуливают, а «старичок-утопленничок» улыбается! И даже булькая развесистыми соплями, немножко подхихикивает.
Весело ему. Может первый или последний раз в жизни ве-се-ло.
Он систему сломал! Скинул, наконец, с себя оковы послушания! Вырвался, дорвался, сорвался, порвался, а теперь УЛЫБАЕТСЯ!!!
Или просто лагуна ему так понравилась. Она ведь и вправду - голубая, живописная.