Из интернета по-
переписке
(на "авторство" Э.К. не обращать вниманмя-
не убирается)
фэйсьук
Автор-
Юрий Моор
22 ч. ·
ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ НА ПЕРЕДОВОЙ
(Рассказ)
Юрий Моор-Мурадов
Война между двумя этим славянскими народами, еще не так давно бывшими не разлей вода, все же началась - несмотря на все дипломатические усилия, несмотря на угрозы из США и Европы.
Каждая сторона утверждала, что войну затеяла другая, и у каждой имелись видеодоказательства неспровоцированной агрессии противника.
Не оправдались прогнозы и утверждавших с умным видом, что украинская армия разбежится, как только русские перейдут границу, и тех, что пророчествовали, что оснащенные современнейшим американским оружием украинцы разобьют русских в пух и прах. Никакого блица не получилось, и война приняла затяжной позиционный характер.
Особо яростные бои происходили у речушки Сира, где обе стороны понесли тяжелые потери. В конце концов украинская дивизия отошла на правый берег, но на левом берегу, на невысоком холме стоял неприступно небольшой, но крепкий каменный дом, в котором укрепились украинские ополченцы. Ар-Пи-Джи отлетали от него, как теннисные мячи от скалы. С тыла дом был защищен рекой, а заросшее цветами поле перед ним хорошо просматривалось из забаррикадированных окон, откуда поливали пулеметным огнем приближающегося неприятеля, а иногда и раздавались хлопки меткого снайперского выстрела. Здесь за последние несколько дней захлебнулись уже три атаки россиян.
Взвод ополченцев рядового Петра Самохина получил утром приказ захватить любой ценой последний оплот украинцев на левом берегу. Причем нужно было очистить его до вечера, "не считаясь с потерями". Комвзвода Шустиков матюгнулся, проворчал: "Политика хреновая". Потом объяснил своему помощнику: по радио передавали, что идут переговоры о прекращении огня, которое войдет в силу в полночь, так наши генералы хотят закрепить за собой весь левый берег. И дом – как бельмо на глазу.
- Да разбомбили бы его к чертовой матери! – в сердцах бросил он и снова стал названивать в штаб полка, прося артподдержки.
Ровно в 11 началась очередная атака. Быстрыми перебежками, прячась за кустами и неровностями местности, используя короткие перерывы в пулеметной очереди, Петр и его товарищи приближались к дому.
"Когда у этих гадов уже патроны-то закончатся?!"
Бойцы один за другим падали – раненые, убитые… Вон и комвзода Шустиков, который вел бойцов в атаку, упал и не встает.
Оглянувшись, Петр обнаружил, что его товарищи остались далеко позади. До дома было шагов 20. Но ни одного куста, ни одного холмика. И бежать назад еще опаснее, чем вперед.
Что делать? Ждать, пока подтянутся отставшие товарищи? Но из-за пулемета они не решаются головы поднять. А Шустикова уже нет, чтобы повести их под пули.
Из окон дома Петра не видели – он, плотно прижавшись к земле, лежал на небольшом пятачке из высоких цветов. Весна. Все расцвело, не зная, что будет скошено пулеметными очередями. Запах стоит опьяняющий. Птиц не слышно – они улетели куда-то из этого благодатного края в первые же дни боев.
Не может же он лежать тут вечность. Могут заметить и открыть огонь по нему. Что-то нужно делать…
Петр опять приподнял голову. А что если…
Он медленно пополз в сторону: попытается обойти дом и ворваться в него с тыла, со стороны реки. Оттуда они его не ждут. Главное, чтобы сейчас не заметили. Надо ликвидировать пулеметчика.
Через полчаса, все время ожидая пуль в спину, он дополз до самого дома со стороны реки – там действительно был черный вход. Пригнувшись, подбежал к стене, встал во весь рост, швырнул в окно гранату и тут же упал. Раздался взрыв – Петр вскочил, выбив шаткую дверь, ворвался в дом.
Но как только он оказался в помещении, снаружи раздался еще более мощный взрыв – видимо, наконец-то просьбы комзвода были услышаны, и артиллерия выпустила залп по дому. Снаряды упали рядом, в цель не попали – но дом тряхануло основательно. Петр потерял сознание.
Очнувшись, стал ощупывать себя. Руки, тело, ноги. Вроде цел. Попытался встать – и обнаружил, что левая нога придавлена тяжелой бетонной плитой. Петр завозился, пытаясь вытянуть ногу – но ее пронзила острая боль. Он как бы оказался в капкане.
Петр бросил попытки высвободиться. Огляделся.
Это был большой зал. В метре от него торчит другая бетонная плита, упавшая с потолка на попа. Она разделила этот зал на две части.
Есть кто-то в доме?
Ему почудилось, что из-за плиты доносится тяжелое дыхание.
- Эй, кто там?
Дыхание прекратилось. Потом послышался стон.
- Эй, есть кто? – крикнул громче Петр, нащупывая автомат.
- Да, - послышался негромкий голос.
- Свои?
- Себе свои. А ты ж м*скаль?
Петр промолчал. Только перехватил автомат, чтобы сразу начать стрелять. Жаль, что нет у него гранаты, она бы сейчас понадобилась. Бросил бы через плиту – и все дела.
Опять послышался стон, и человек за плитой пробормотал:
- Ой-вэй…
Петр громко и решительно произнес:
- Выходи с поднятыми руками. У меня автомат – буду стрелять без предупреждения.
- Не могу, - ответил с тяжелым придыханием человек за плитой.
- Завалило?
- Нет. Осколок в живот попал. Какая-то мразь бросила в окно гранату.
Воцарилась пауза.
- Как тебя зовут? – спросил человек за плитой.
- Петр Самохин. А тебя?
- Гриня. Григорий.
- Фамилия как?
- Забейворота.
- Что?
- Фамилия у меня такая – Забейворота.
- Ты что – еврей?
- Почему?
- Ты недавно ворчал как еврей: "Ой-вэй".
Из-за перегородки послышался негромкий приглушенный смех, перешедший в болезненный стон.
- Нет, не еврей я. Вот крест у меня на груди.
- Что ж по-еврейски стонал?
- Это долгая история.
- Жена еврейка?
- Нет.
- А что?
- В музыкальном театре в Днепре мы спектакль играем еврейский. Герои то и дело говорят и поют: "Ой вэй".
- Какой спектакль?
- "Стемпеню" Шолом-Алейхема.
- Так ты актер?
- Да.
- Кого играл? Самого скрипача?
- Да. А ты откуда знаешь эту пьесу? Ты еврей?
- Нет. Русский я. Вот – крест на груди. Я тоже актер. Из Курской муздрамы. И у нас этот спектакль ставили. Я тоже играл Стемпеню.
- Тю… Кто ставил?
- Режиссера из Израиля пригласили.
- И мы пригласили. Из Израиля. Наверное, тот же человек. Арье зовут.
- Нет, нашего звали Лев. Трепач тот еще.
Оба помолчали – и попавший в капкан, и тяжело раненый.
- На кой вы ставили еврейский спектакль? Много евреев в Днепре?
- Раньше было много. Сейчас почти нет.
- Так зачем?
- Собирались в Америку с гастролями
- Съездили?
- Должны были этим летом. Из-за войны вот не знаю теперь…
- А мы выбрали "Стемпеню", потому что он из Мазеповки, под Курском. В Израиль с ним собирались.
- Думаешь, поедем?
- В задницу теперь поедем. С этой вашей войной.
- Это вы начали войну.
- А нечего было НАТО к нашим границам приглашать.
- А как еще от вас, м*скалей, защититься?
Опять воцарилось молчание.
Петр с тревогой ощупал прижатую плитой ногу. Что ж ребята не подтягиваются? Видят же, что из дома больше не стреляют? Так и без ноги останешься.
- Слушай, Гринь, - сказал Петр. – Ты в спектакле сам играл на скрипке?
- Нет. Только водил смычком, а играл за сценой скрипач из оперного. Над моей игрой смеялись бы. А ты сам играл?
- Нет. Запись звучала.
Через некоторое время:
- Режиссер требовал, чтобы я в первых сценах рожи корчил… Но ведь как такого может полюбить красавица? Я с режиссером все время спорил. Он хотел меня даже снять с роли, заменить другим.
- Петро, в книге Шолом-Алейхема сказано, что иногда на свадьбе Стемпеню пускал струю. Я так понял, что он мочился при всех, чтобы забавлять народ. Но режиссер не принял.
- Нет, не думаю, что мочился. Я брал грушу для спринцовки и обливал водой первый ряд.
- Да, смешно. А наш режиссер вовсе выкинул эту сцену… Сказал, что если буду отсебятиной заниматься, то сократит мою роль и назовет спектакль "Рохале".
- А Рохале у нас сама пела.
- И у нас. Мы взяли актрису из оперного.
Гриня умолк. Опять воцарилась тишина.
- Эй, - громко произнес Петр. – Гринь!
Молчание. Петр крикнул громче.
- Да? – наконец слабо отозвался украинский ополченец.
- Ты сознание потерял?
- Наверное.
- Ты так помрешь. Держись. Говори со мной.
Помолчав немного, Петр спросил:
- Я вот никак понять до конца не могу: зачем Рохале пошла на эту Монастырскую улицу? Если потом сбежала? Или там что-то все же произошло, и Шолом-Алейхем темнит? А?
- Пошла, потому что захотела его. Мне говорили – еврейки женщины горячие. Как наши дивчины.
Гриня опять надолго замолчал. И опять Петру пришлось криком приводить его в чувство.
- Ты не молчи. Говори со мной. Скажи, ты в спектакле парик надевал, или отрастил длинные черные волосы?
- У меня всегда были длинные волосы.
- Черные?
- Да. От матери.
- Я надевал парик. Потел под ним сильно. Все время же скачешь, прыгаешь, веселишься…
Они помолчали.
- Я не верил, что война начнется…
- Я тоже.
- В нашем взводе половина полегла за этот месяц.
- От гранаты два моих товарища погибли.
Гриня опять умолк. Петр пытался докричаться до него – ответа не последовало.
Рядом с домом раздались мощные взрывы снарядов. Ясно: артиллерия ведет подготовку для очередного штурма.
Украинский ополченец очнулся от взрывов, опять застонал.
- Гринь!
- Да?
- Тебе нужно бежать – сейчас наши в дом ворвутся.
- Сказал – не могу. Осколок в животе. Твой осколок… Это ж ты бросил гранату? Я потерял много крови.
- Кричали тебе – сдавайся!
- Сам сдавайся, оккупант.
Обстрел закончился. Значит, сейчас появятся русские солдаты.
- Знаешь, Гринь, ваш снайпер подстрелил моего товарища, Василия. Он Высоцкого хорошо пел. Все в взводе его любили. Такой парень погиб. Гринь, ты здесь за пулеметом сидел или был снайпером?
Гриня промолчал. Петр вздохнул.
Нужно потерпеть еще немного, может, полчаса – и придет подмога. Главное, ногу не потерять.
- Слышь, Гринь… Ты совсем не можешь ползти?
- Нет. Да черт с ним. Пусть сразу пристрелят.
- Пристрелят. Злые на вас. Мы многих потеряли под этим домом.
Поколебавшись, Петр стал стягивать с себя гимнастерку.
- Гринь, я сейчас брошу через плиту тебе гимнастерку. Ты сможешь ее надеть? Вместо своей? А свою припрячь.
- А ты будешь в белье?
- Неважно, ребята меня знают, да и документы пр мне. А ты переоденься, притворись, что без сознания. Главное, чтобы увезли тебя в медчасть. А там уже не тронут, в плен отправят.
Петр сложил гимнастерку в ком, приподнялся и перебросил через плиту.
- Достаешь?
- Да.
- Переодевайся скорей. И не пикни. Ты без сознания, понял?
Вскоре послышались тяжелые удары сбиваемой с петель входной двери, последовал топот солдатских сапог. Из-за плиты раздался крик:
- Здесь наш солдат раненый! Без сознания! Носилки! Скорей!
yuramedia@gmail.com