К старости меня все чаще и сильнее тянет на родину. Манит меня благословенная Волынь, окруженная сосновыми лесами, чудными озерами в которых, как в зеркалах, отражается голубое бездонное небо. Там — незабвенный берег моего детства, там, в серебристых росах и густом жите затерялись следы моего детства. Невольно в памяти оживают события давних лет, радостных и печальных. Одно из них — тот страшный день, которого мне не забыть.
…Стояло осеннее теплое утро. Невдалеке на лугу мирно паслись коровы, по двору важно разгуливали куры, греючись на солнышке и, положив лохматую голову на лапы, дремал Шарик. Находясь в безмятежном и радостном состоянии, я наблюдал за серебристыми нитями паутины, которые, поблескивая, тянулись от пожелтевшей березы к хате. Рядом находились отец и мать.
Вдруг раздались резкие хлопки выстрелов, отдавшись гулким эхом от деревянных стен хаты. И тут же появились немецкие солдаты в форме болотного цвета, в касках и с автоматами в руках. Злобно залаял Шарик. Раздался выстрел. Шарик замертво растянулся на траве. Солдаты, направив на нас автоматы, скомандовали: «Шнель, шнель геен». Я оцепенел… и не мог сдвинуться с места. Отец взял меня за руку, и мы послушно пошли. Нас присоединили к группе таких же пленников: босых и одетых во что попало и повели в центр села. Впервые про немцев я узнал от отца. Слушая звуки канонады, доносящейся к нам с Ковельского фронта, он мне объяснял, что идет война, и на нас напали немцы. И еще он добавлял, что скоро наша армия прогонит фашистов из нашей области, и он уйдет на фронт. Не думал я, что увижу этих страшных оккупантов, способных убить любого из нас ни за что, просто так. И вот они рядом, рявкают непонятные слова.
Следом за нами немцы гнали скотину, несли награбленные продукты. На убранных полях то тут, то там, в темно-красных лужах крови лежали убитые мужчины и женщины. Бедные, они бежали из села надеясь спастись в лесу. Автоматным огнем встретили их фашисты: они ещё до рассвета окружили село.
Немцы работали четко. Всех жителей села собрали возле церкви и на лужайке поставили на колени. Пощады никому не было, ни старым, ни малым, ни больным. На возвышенности поставили пулемет. Переводчик объявил: «Если хоть один немецкий солдат погибнет от рук партизан — все вы будете расстреляны». Над толпой пронесся гул рыданий. Обливаясь слезами, люди стали прощаться друг с другом, молиться, просить у Бога спасения. Возле пулемета, заложив руки за спину, нервно прохаживались офицеры. Людское отчаянье, ожидание трагического конца передалось и мне. Сердце сжалось от боли. Мне подумалось, что еще миг, и солнце для нас навеки погаснет. Мое тело бил озноб, дрожали коленки, мелко стучали зубы. Хотелось закрыть глаза и уши и куда-то исчезнуть, чтобы не слышать прощальных криков окружающих односельчан, грохота самолетов, проносящихся над нашими головами и душераздирающего рева коров на цвинтаре. Но слезы матери, капавшие мне на руки, и рядом застывший отец прибавили мне сил, и понимание того, что у меня с ними одна дорога. Сколько времени длились наши страдания я с затуманенным сознанием не понимал и не услышал, кто дал команду расходиться по домам. Только сразу скорбный гул затих. Люди, измученные страхом, поднимались с колен и расходились. Отец обнял нас с мамой и сказал: «Слава Богу — мы живы».
И, пройдя через эти адские муки, пережив страх перед смертью, каждый из нас осознал цену человеческой жизни. Будь же ты вовек благословенна неповторимая, милая глазу и дорогая сердцу моему, лесная, озерная, голубоглазая Волынь! Память о тебе живет в моём сердце.