Священные книги утверждают истину: за все злодеяния, которые совершит человек, ему придется расплачиваться – кому нравственными переживаниями, а кому и на сковородке жариться. Когда-то я по причине своей молодости, не осознавая этих библейских мудростей, все же вовремя опомнился. Рука судьбы отвела меня от больших злодеяний, чем охотничий трофей.
Еще совсем юношей я увлекся охотой. Стрелял все подряд, что бегало, плавало, летало. В порыве охотничьей страсти не чувствовал за собой безнравственности выстрела. Подстреленные заяц, утка, косуля не осознавались как погубленная божья тварь, живая душа. Охота превратилась чуть ли не в ремесло, а добытые тушки – в «сработанные» вещи. Да и не я один был таким. Все мои сверстники, а также взрослые дяди, у которых мы учились этому «ремеслу», не задумывались об ином в охоте, кроме как лучше скрасть дичь, побольше настрелять. Кровь жертвы, плач смертельно раненного зайчишки, были для нас сигналом к радости по поводу удачи. А чтобы на подранка не тратить лишнего патрона, его добивали обычно прикладом. Я среди этой ватаги алчущих «любителей природы» слыл еще сентиментальным, что считалось недостойным настоящего охотника. Хотя, чего греха таить, я тоже забывал о белом свете, если перед моим скрадком садился чирок или еще какая живность.
Однажды морозным зимним днем подранил косулю. Картечь разорвала ей кожу на животе. До глубокой ночи я гонялся за подранком, распустил все патроны. Но косуля не подпускала на выстрел, хотя, обессиленная, не могла уйти далеко. Спрятав ружье, чтобы оно мне не мешало, я, также выбиваясь из сил, гнал косулю в глубокий снег пойменных тальников, прижимая жертву к крутому берегу. Тактика удалась. Обреченная запуталась в кустарнике, увязла в снегу, не могла подняться на берег. Тут я её и настиг. Проваливаясь в глубокий снег, я полз к затравленному животному, подтягиваясь за ветки тальника. Последними усилиями сделал рывок и со звериным рыком ухватился за заднюю ногу косули, подтянул к себе и стал наносить ей ножом удар за ударом. Бедняга, вырываясь, барахталась в залитом кровью снегу. Но силы уже оставили её. Распластавшись, она с трудом приподняла голову и с тоской смотрела на меня. В этот момент я в очередной раз занес над ней нож. О, ужас!
На кого я был похож?! На разъяренного зверя. Нет, хуже. Ведь я же человек… Косуля медленно клонила голову и с мольбой глядела на меня. Крупные слезы выкатились из её красивых, почти человеческих глаз. Она затихла, и душа её отлетела. Но её карие глаза еще несколько секунд были влажными и невинно смотрели куда-то в пространство. Остолбеневший, я смотрел в эти затухающие глаза. И понял, что совершил непоправимое – совершил злодейство. Нож выпал из моих рук. Как я возненавидел себя в этот момент! Я смотрел в эти большие глаза и проклинал себя за жестокость. Мне стало жутко, тошно и противно.
Совершенно обессиленный и опустошенный, я поплелся домой. До сих пор я довольно часто вспоминаю этот случай. Эти, похожие на женские, глаза косули, в которых явно светился разум, отражалась душа, часто с упреком смотрят на меня. И сейчас мучает совесть, и я не нахожу себе оправдания. Теперь я всем моим друзьям-охотникам, этому безжалостному воинству, накануне каждого очередного охотничьего сезона суетно собирающемуся за новыми жертвами, вновь и вновь рассказываю эту историю. Твержу одно: прежде, чем поднять ружье и сделать роковой выстрел, подумай и о своей душе. Увы, подавляющее большинство либо хихикают, либо недоуменно пожимают плечами, а иные уточняют, притащил ли я тушу домой.