Малая родина… У каждого – своя. У моей мамы таким местом на Земле, к которому она мысленно возвращалась всю жизнь, были Бугры - историческое село на территории современного Новосибирска, уникальное, древнее место.
Там пересеклись две ветви моего родового дерева (по матери): МЕШКОВЫ и ШЕВЕЛЁВЫ
Эти воспоминания о семье и роде моей мамы Александры Леонидовны, в девичестве Мешковой, (1922-2016) я составила по её устным рассказам. Небольшая их часть была записана мною на листочках в июле 1990 года, основная - на диктофон в 2010-2014 гг.
Через несколько лет, уже после кончины мамы, в 2018 году я познакомилась с воспоминаниями её среднего брата Леонида Леонидовича Мешкова (р.1929 г.). Если воспоминания мамы более образны, эмоциональны, то воспоминания дяди содержат много фактического и аналитического материала (дядя дольше всех жил с родителями, много общался с родственниками).
Здесь делаю попытку объединить эти два блока воспоминаний. В текст также включила сведения из рассказов их младшего брата Виктора Леонидовича Мешкова (аудиозаписи 2013-2017 гг.). Нестыковки в датах и именах, насколько смогла, привела «к общему знаменателю». Поясняющая от меня информация дана в скобках за подписью В.Т.
В феврале 2022 года я переслала дяде Леониду Леонидовичу в Новосибирск предварительный вариант текста брошюры, чтобы он смог ознакомиться и внести свои уточнения. Его замечания я тоже внесла в текст. Здесь лишь хочу заметить, что разница в возрасте старшей сестры Александры и среднего брата Леонида больше семи лет. То, что сохранила детская память сестры, брат в силу малолетства мог и не знать. В годы войны Александра работала в сельской школе вдали от дома. После войны девять лет работала в бугринской школе, многие бытовые мелочи могли просто пройти мимо внимания, а память сохранила именно довоенные детские годы.
Предлагаемые мемуары не могу считать исследованием своей родословной по материнской линии, скорее, это наброски на тему истории Рода под общим названием «Рассказы о Буграх».
МЕШКОВЫ
Корни рода Мешковых - в России. Мой прадед Иван Алексеевич Мешков приехал с семьёй из Тамбовской губернии. Поселились в деревне Ерестной, что была в пяти верстах от села Бугринского (Бугров).
Леонид:
«Дедушка моего отца, мой прадед, Мешков Алексей (отчества не знаю) жил в Тамбовской губернии, занимался своим небольшим делом, связанным со скотобойней. Сколько было у него детей, мне не известно. Сын его Иван (мой дедушка) весной 1898 года со своей семьёй переселился в Сибирь, где основательно осел: построил добротный дом (железная кровля дома в те времена считалась богатством среди крестьян), обзавелся хозяйством для ведения обычных крестьянских работ. Что называется «краем уха», я слышал, что отъезд дедушки в Сибирь связан с каким-то разладом со своим отцом.
Иван Алексеевич приехал в Сибирь с женой Агафьей Васильевной (в девичестве Карташовой) и двумя сыновьями: Василием 1892 г.р. и Андреем 1896 г.р. В 1899 году у них родилась дочь Марьяна и в 1903 - мой папа Леонид, которого в семье звали Лёвой и даже Леонтием.
В свидетельстве о рождении, выданном гр-ну Мешкову Леониду Ивановичу Заобским районным ЗАГСом 25.Х.1931, стоит дата рождения 10 июля 1903 г. По-видимому, это дата по старому стилю (бабушка помнила, что «Лёва родился в покос»), по новому стилю должно быть 23 июля, но никто из родственников об этом просто не знал, да и думать на эту тему было некому».
Александра:
«Папина родня жила в Ерестной. Старший брат Василий Иванович, средний – Андрей Иванович (дядька Андрей мы звали). Папа был младшим. Ещё была сестра Марьяна, которую в родне звали Маремьяной. Все там жили, и там у них был родительский дом, который построил мой дед Иван Алексеевич. Очень красивый был дом, наличники с завитушками и покрашены почему-то в чёрный цвет…»
Леонид:
«В 1910 году умер дедушка Иван Алексеевич (ему было 40 с небольшим лет). Все заботы легли на плечи бабушки. На неё свалилась тяжелейшая ноша со всеми житейскими и хозяйственными заботами: выращивание зерновых культур, изыскание средств на то, чтобы дети были обуты и одеты, накормлены. Нужны были средства и на то, чтобы хозяйство не развалилось.
Бабушка оказалась в положении «бабы и мужика». Это так и было. Бабушка умела обращаться с лошадьми, знала и посевное, и уборочное дело.
Мы, внуки и внучки, звали её «мама-стара» или, за глаза, «старочка». Оставшуюся жизнь после смерти дедушки бабушка прожила вдовой. Умерла она в 1947 году в возрасте 77 лет».
Александра:
«Бабушка (Карташова Агафья Васильевна) рассказывала нам, как на барщину летом ходила за пятнадцать вёрст (вероятно, до своего замужества – В.Т.). Домой приходили только в субботу. Жили очень бедно. Берегли лапти, шли босиком, а лапти – на плече несли.
Придут домой – мать нагреет воды, настелет свежей соломы в пригоне (там, где скотина).
Булки пекли огромных размеров и только ржаные. Там не родилась пшеница, только рожь. Вот почему она ничего больше не пекла, кроме таких ржаных булок. Когда бабушка приходила к нам гостить, она пекла из ржаной муки каравай, сверху его водой обмазывала, и он испекался с блестящей корочкой. От неё мама научилась печь ржаной хлеб. Ещё подовые пироги из пресного теста…
Бабушка моя ни сказок, ни стихотворений не знала. Забираемся на печку, она перебирает мне волосы и повторяет: «Жил жилец – соломенный крылец, пять овец, шестой - жеребец». Добрейшая была старочка, добрейшая…»
Виктор:
«Дед Иван Алексеевич Мешков приехал с семьёй из Тамбовской губернии. Занимались они сельским хозяйством. Бабушка Агафья Васильевна – мы её мама-стара звали.
Помню, когда она гостила в Буграх. У нас в избе печь русская, а между печью и стенкой – типа лежанки (внизу, под лежанкой, зимой иногда куриц держали). Так вот, она ложилась за печкой – ей же тепло надо!
Бабушка Агафья с моей крёстной Анастасией Максимовной (мы её звали лёля) ездили в Расею, на родину. А какая родина, какая деревня – никто не знает. Потеряны связи. Они до войны туда ездили. Об этом мне говорила тётя Валя Полякова».
Александра:
«Была фотография: наша бабушка – красивая такая – и дядя Николай – бородища ниже пояса. Может, это брат бабушки Агафьи Васильевны? Эта фотография была привезена из Тамбовской губернии. Когда дядя Василий женился, они ездили туда. Бабушке очень хотелось повидаться с родными».
(Дядя Виктор также помнит этот снимок, где бабушка рядом с её родственником (братом), и у него – большая, окладистая борода. Судьба этой фотографии неизвестна. – В.Т.)
Виктор:
«Бабушку похоронили на православном бугринском кладбище. А когда её хоронили, я не помню. Только помню, где могила её была. На месте этого кладбища областная больница сейчас. А крест делали – звали эту организацию гужтранспорт, в простонародии - сралкомбинат. Отец там работал. У них кузня была: лошадей подковать надо, сани подремонтировать. Вот там этот крест делали «на горячую руку»: из простой железной полосы, поперечина на заклёпках.
Я помню то место хорошо: низина такая и немножечко на взгорке. Там были могилы победнее. А в начале, у входа на православное кладбище, были богатые могилы с памятниками из гранита. На одном, помню, была огромная тяжелая цепь, может, якорная. Дальше, в сторону – было мусульманское (татарское) кладбище. На этом месте, на Горской, сейчас судмедэкспертиза».
Александра:
«Выше школы было кладбище. Когда (в 1960-е годы) начали строить областную больницу, на том месте дорогу проложили. И там посреди дороги какое-то время виден был железный крест с могилы моей бабушки Агафьи Васильевны. У неё одной был железный, остальные в том месте простые, деревянные».
Леонид:
«Когда умер мой дедушка Иван Алексеевич, моему папе было семь лет. Свое сиротство папа постоянно ощущал на себе в виде нередких помыкательств со стороны своих старших братьев Василия и Андрея. Бабушка не имела достаточной возможности его защищать, да в то время вряд ли это было принято, к тому же папина сестра Марьяна, будучи примерной ленивицей, всячески опекалась бабушкой даже тогда, когда у Марьяны уже была своя семья».
Александра:
«Папа с детства играл на гармони. Гармонь была однорядка (тальянка). Его приглашали на свадьбы лет с двенадцати: «Лёвша, да повесели душу-то!» - Бабушка ругается, что портят ребёнка. - «На вот, тебе, Васильевна, да пусть душу-то повеселит, чё ребёнку сделатца!»
Раз папа поехал за дровами с кем-то вдвоём. Решили дрова продать, продали за сколько-то копеек. Снова поехали в лес, снова два воза нарубили. А лет ему было четырнадцать.
Приехал домой поздно. Бабушка плачет: «Где ж ты был?» Достал деньги: «На вот тебе, не плачь, мама!»
Глызы (навоз из-под лошадей) чистить – Лёвша, а рубахи новые – Василию или Андрею, старшим братьям».
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ
Виктор:
«Старший сын – Василий Иванович. Он занимался торговлей скотом: где-то по деревням скот скупал и продавал его. Бизнесмен по-нашему. Его потом раскулачили и сослали вместе с семьёй. Его жену – мою крёстную Анастасию Максимовну тоже с ним отправили».
(А вот Леонид ни о каких репрессиях и высылке Василия не слышал. В Интернете, в списках жертв политических репрессий, его я тоже не нашла – В.Т.).
Александра:
«Василий умер в 46 лет, говорили, что причиной был удар (инсульт). Раз он занимался торговлей, его власти прижали. А он только построил дом. Красивый дом, из нового леса. Этот дом сломали, вывезли его в степь и в степи снова построили. Как сейчас вижу: голая степь и стоит этот дом. Зачем? Насмешка какая-то? После этого дядя Василий заболел. С лёгкими у него был непорядок, а главное, с мозгами. Сильные переживания.
Отпевали его в похоронной церкви (Успенская кладбищенская - В.Т.). Была большая фотография, где мы все у гроба: мама, папа, я, бабушка сидит, и сын Михаил – он ещё не был женат, и Анастасия Максимовна».
(Фотография хранилась у младшего сына Мешковых – Виктора Леонидовича. В 2018 году он переслал её мне, вместе с фотографией «бабушкиного жениха Трофима». – В.Т.).
Леонид:
«У старшего брата папы Василия, умершего в 1938 г., был сын Михаил 1913 г.р. (умер в 1982 г.), проработавший всю жизнь в Новосибирске на железной дороге машинистом. Во время войны водил поезда на фронт, даже попал в бомбёжку».
Александра:
«Михаил Васильевич (1913-1982) был единственный сын. У Михаила - жена Прасковья (все звали её Пана) и два сына: Феликс (родился в августе или сентябре 1941-ого) и Виктор - трагически погиб в 1990 году – утонул, детей у него не было. У Феликса одна дочь – Наталья.
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Александра:
«Дядя Андрей, как и папа, играл на гармони. Дожил почти до 92 лет. Жил в Ерестной, к нам часто приходил по праздникам. Маленького роста был, но шустрый. Кавалерист! По всей деревне штаны с лампасами носил, девки гужом за ним ходили.
У Андрея Ивановича была дочь Валентина - замужем за Семёном Тимофеевичем Поляковым - и сын Володя, который умер совсем молодым».
Леонид:
«В родительском доме моего папы в Ерестной всегда жил брат его Андрей. С ним, естественно, жила их мама, моя бабушка, мама-стара.
У Андрея было двое детей: дочь Валентина (1923 г.р.) и сын Володя (1932 г.р.). Володя с горем пополам закончил 4 класса. В начале 1950-х гг. он работал грузчиком. Однажды ехал в кузове бортовой автомашины, и недалеко от перекрёстка улиц Станиславского и Пархоменко шел трактор и тащил грузовую тележку, и сбил под корень троллейный столб; столб упал на кузов проезжавшей автомашины, в которой сидел Володя. Падавший столб убил его. Володе было 22 года.
Валя закончила 9 классов и потом работала на военном заводе, выслужившись до цехового бухгалтера. Валя вышла замуж за Полякова Семёна Тимофеевича, отслужившего на флоте 7 лет и участвовавшего в военных действиях против Японии в 1945 г. Он был легко ранен.
У Поляковых родились две дочери Нина и Галя. Нина закончила медицинский институт, а Галя – бывший НИИГАиК. Нина Семёновна (в замужестве Добрачёва) выросла профессионально до заведующей гастроэнтерологическим отделением, была врачом высшей категории.
К величайшему сожалению, она умерла в 2007 году в возрасте 59 лет. Я помню разговор с ней о нетрадиционной медицине (в то время я уже практиковал на себе многие лечебные приёмы). Спросил её, как она относится к ней. Она сказала: «Это несерьёзно»... У Нины остался сын Семён.
Андрей Иванович, мой дядя, после смерти жены Марии Михайловны в 1966 г., жил у дочери Валентины и скончался на 92-ом году жизни».
Виктор:
«Дядя Андрей Мешков на 88-м заводе работал на лошади, детали из цеха в цех возил. На фронт его не взяли: он заикался сильно. Нина – дочь тёти Вали Поляковой. Они умерли следом: сначала мать, через год – дочь. Мы как-то в гостях были у Нины. Она всё кашляет и кашляет. Я говорю: «Нин, стыдно врачу-то кашлять!» – «Да вот, всё бронхит да бронхит». – А у неё было белокровие. Поздно она спохватилась. Нет, чтоб разные анализы сдать - все лаборатории тут, зав. отделением...».
Александра:
«Дядя Андрей с дядей Василием были призваны в армию. Когда их брали, я не знаю. Но почему-то я оказалась в Ерестной, и они приехали, на своих конях. На обоих были кавалерийские шаровары с красными полосами (лампасами) и со своей гармонью. Василий не играл, гармонист был дядя Андрей.
Я теперь не помню, когда это было. Мы каждый год туда (в Ерестную) ездили. Но они служили в кавалерии на своих лошадях».
Леонид (февраль 2022 г.):
«По времени это – неправда. У дяди Андрея было одна ломовая лошадь (Егренька). Когда моя сестра Александра была в возрасте, помнящей поездки в Ерестную, это могло быть в конце 1920-х гг. Но в это время вряд ли могли быть кавалеристы царской армии (о царской армии здесь и не было речи – В.Т.) да ещё на своих лошадях. В то время вся живность в основном в частных хозяйствах была ликвидирована. (Это событие могло произойти до времени коллективизации, в 1926-27 гг.– В.Т.)
(«Кавалерийские штаны с лампасами» и «девки гужом ходили» когда же это было, и кто об этом Александре рассказывал? Она родилась в 1922-м, а у дяди Андрея старшая дочь – в 1923-м. Человек семейный. Да ведь он был гармонистом, а девкам попеть да поплясать охота. А штаны с лампасами?
Служили они в Красной Армии или вернулись после каких-то военных сборов в мирное время? Что касается Андрея Ивановича, он был мобилизован во время империалистической войны 1914 года в возрасте 18-ти лет или немного старше, воевал где-то на фронтах Первой Мировой, возможно, получил контузию, потому что впоследствии сильно заикался. Вероятно, этот дефект речи послужил причиной того, что его не мобилизовали во время Великой Отечественной войны.
Почему-то эта картинка приезда двух военных на конях впечаталась в детскую память мамы, и она не раз мне рассказывала об этом. Когда я спросила, в каком году было это событие, она предположительно назвала 1925-ый год. Ей тогда могло быть три или четыре года. Такое не может быть вымыслом, поэтому я не могу просто выбросить из текста этот фрагмент воспоминаний. А уж как это было на самом деле, может, теперь и не важно.– В.Т.)
МАРЬЯНА ИВАНОВНА
Александра:
«Папина сестра Марьяна вышла замуж за Василия Другова, жили в Ерестной. Они рядом с домом Мешковых построили маленькую избёнку. Потом уже расстроили побольше.
Дядя Вася, её муж, тоже на северном фронте был, как и папа. Но папа как-то ноги сохранил, а он сильно отморозился. Сначала одну ногу отняли, потом другую... Не знаю, сколько ему лет было. Тихий мужик был… А Марьяна долго после него жила. Детей у них было много: Филипп, Михаил, Зоя, Владимир, Александр… Пятеро или больше? Ниночка еще, седьмая…
А Зоя во время войны поступила на завод (не помню название) в Кривощёково. Ехала на работу в трамвае, народу много, она на подножке ехала, на полном ходу ударилась о столб. Столбы тогда были очень близко к линии. Хорошая девочка была».
Леонид:
«У моей тёти Марьяны была большая семья: Филипп (1919 -2009), Михаил (1922 – 1980), Зоя (1924 – 1942), Владимир (1928 – 2001), Александр (1933 – 2000), Нина (1938 г.р.). Отец их был Другов Василий Андреевич (1898 – 1963), участвовал в Великой Отечественной войне на ленинградском направлении, у него были отморожены пятки ног. Болезнь затянулась настолько, что ему пришлось ампутировать ноги полностью. Я видел, как он мучился. Вся семья Друговых жила в постоянной нищете. Многое было связано с бестолковостью и ленью родителей к ведению хозяйственных дел. А вот все дети их были деловиты, знали, куда направить имеющиеся средства. Наиболее близкие отношения у нас были с семьёй Михаила».
«У Друговых было девять детей: трое младенцев (двойня и один) умерли в годы войны. Таким образом, осталось шесть».
(Весной 2018 года через социальную сеть я отыскала внучку Василия Андреевича Другова и Марьяны Ивановны – Людмилу, дочь их младшего сына Александра. Она уточнила даты рождения и смерти своих старших родственников, рассказала, что ухаживает за могилой, где похоронены дед Василий и баба Марьяна, их сыновья Владимир и Александр. Сообщила, что «дедушка наш был сирота, у него родных не было... У них родилось семь детей, двое умерло, осталось пять».
Людмила вместе со своим братом Володей участвовали в шествии Бессмертного полка, я увидела фото в Интернете. Когда написала, что Володя выглядит очень надёжным и положительным, она ответила: «… я тебе больше скажу – у нас в семье пять детей и все положительные, и между собой мы все дружные. В родне говорят, что у нашего папы самые дружные дети. Я не хвалюсь, но это правда» - В.Т.).
ЛЕОНИД ИВАНОВИЧ
Леонид:
«Моя мама, светлой памяти Анна Петровна, осталась круглой сиротой в 1919 году, когда умер её отец и через две недели – мать. Как моя мама прожила 1920 год, мне ничего почти неизвестно. Да она и не рассказывала о той поре.
Объявлялись женихи. Об одном мама рассказывала. Звали его Трофим (я даже видел его на фотографии). Он был вполне нормальный мужчина, деловой, но существенно старше мамы, и она ему отказала. Трофим даже грозился покончить с собой.
Кто познакомил моих будущих родителей и при каких обстоятельствах, я никогда не слышал. Бракосочетание произошло 21 января 1921 г., и стали они жить в мамином родительском доме. Папе в виде приданого привезли из Ерестной бревенчатый сарай. Какое хозяйство осталось у мамы в то время, об этом как-то не было разговоров. А вот настоящую конскую сбрую, которая осталась от дедушки Петра, я видел и держал ее: добротная кожа на хомутах, сёдлах, из натуральной кожи шлеи, вожжи, узды, гужи, супони, подбрюшники. Дедушка Пётр был рачительным хозяином в своем доме».
Александра:
«Однажды мама с отцом (дедом Петром) ехали на телеге с мукой с мельницы (там теперь мотодром). Видят, едет весёлая компания, впереди сидит гармонист лет двенадцати, в красной рубахе. Отец говорит: «Глянь-ка, парнишонка в красной рубахе, ишо играт! Да ить как хорошо-то!» И вот этот гармонист стал роднёй. Но родители мамы этого не увидели.
Они умерли в 1919 г. от тифа. Первым заболел дедушка. Бабушка за ним ухаживала. Тиф был страшенный, с очень высокой температурой, и мама тоже заразилась. Отец умер, через две недели - мать. Мама не хоронила никого. Лежала в бреду, чуть живая.
После смерти родителей мама осталась в шестнадцать лет одна при полном хозяйстве: лошади, корова, овцы, куры, гуси. Свиней вот не было, не держали. Невеста богатая была.
Мама в конце 1920-ого или в начале 1921-ого года замуж вышла, ей было восемнадцать лет, а папе – семнадцать. Долго в огороде возле погреба стояла расписная кошева (лёгкие сани), в которой мама венчаться ездила. Мы потом в ней играли. А после не знаю, куда девалась. Наверно, в печке истопили.
Почему она мужа постарше не нашла, ведь папа был моложе её на год? И как они познакомились, если в разных деревнях жили? Может, на мельнице? Папин старший брат Василий Иванович пронырливый был, может, он нашёл.
Когда папу отделили, ему ничего не дали из хозяйства. А хозяйство было большое, лошади, коровы. Всем правил, конечно, Василий Иванович. Не землепашец, нет – торговец. Папа был младший брат, что называется, на посылках, а тут невеста богатая и ничего выделять не надо.
Помню, мы уже большие были, Володя (брат) выговаривал дяде Андрею: «Нехорошо вы поступили с папой, отделили и даже узды не дали».
Леонид:
«14 января 1922 г. у моих родителей родилась первая дочь Александра (Шура), 21 июля 1924 г. – вторая дочь Зоя, потом сыновья Владимир (2 ноября 1926 г.), Леонид (20 августа 1929 г.) – автор этих строк – и Виктор (22 ноября 1937 г.). Таким, образом, за 16 лет собралась семья из семи человек.
Я помню свое детство, когда наша семья влачила свое существование, хуже которого трудно себе и представить. И, тем не менее, в нашем быту были какие-то радостные события: и смех, и слезы, и родительская любовь.
Лидером в нашей семье была мама. Этой хрупкой женщине, ростом чуть больше полутора метров, приходилось интенсивно трудиться на огороде (у нас в округе я не видел такого порядка в огородных посадках и такого обильного урожая овощей), планировать, каких культур и сколько надо сажать, чтобы хватило для пропитания семьи и можно было что-то продать и потом купить необходимые предметы обихода».
Александра:
«Ели овощи: картошку, морковь. Помидорами объедались. Они были и на полатях, и в тазах, в ванне. А гнило-то их! Выбирали - знаешь какие? – с малиновым оттенком, а дно жёлтое. Никаких удобрений не было. Мама сыпала золу, вносила навоз. Если что заведётся на растениях – поливала чистым дёгтем. Дыни, арбузы мама садила. По целой кадушке насаливала арбузов, но ели мы их после бани.
А зимой ели парёнки: брюква, морковь, свёкла. Пластами мама нарежет, поставит чугун в печь. Потом стали в этот чугун огромный добавлять сахарную свёклу. Это и первое, и второе, и третье. Тыкву пареную ели с удовольствием. Кулагу делали из ржаной муки: заваривали ржаную муку, что-то туда добавляли. Получалось вроде сметаны, сладкой казалась. Но ложками её не ели, только хлебом макали.
Потом стали голодно жить. В 1933-м году карточки ввели. У мамы были кофточки, косынки, скатерть филейная чёрная вышитая, белая вышитая скатерть… - свезла их на хлеб. Две филейные косынки – кремовая и чёрная – их надевали раз в год на Троицу, также подзоры. Ещё что-то было, не помню, как называлось, но надевалось на спинку кровати, кружевом вышитое. Всё на хлеб свезла.
Серёжки были маленькие - свезла за полпуда гречневой муки. Мама, по-моему, была сфотографирована в этих серёжках.
А папа нас кормил, когда мама на базар ездила. Один раз он из гречневой муки настряпал блинов. Чугун брал рукавицами. Одна, в саже, чёрная упала в чугун с чаем, а мы пьём и не знаем, что там рукавица. Потом уж, когда последнее допивали, поняли».
Леонид:
«Папа зарабатывал совсем немного (как и люди такого уровня). Он привык иметь дело с лошадьми и другое занятие у него плохо получалось. Он начал работать матросом на речном буксире, плотником – столяром, но как-то всё это ему не подходило, не привелось. Скорее всего, потому, что его грамотность состояла в объёме знаний при 2–3 месяцев посещения церковно-приходской школы.
У них в семье не знали ни одной буквы мама его, брат Андрей и сестра Марьяна. Брат Василий где-то приобрел пишуще-читающую грамотность и этим, мне казалось, он себя возвышал над другими.
Я думаю, что какие-то попытки чего-то самостоятельного у папы, когда он был ещё мальчишкой, подавлялись старшими братьями, особенно Василием, да и Андрей не отставал от Василия.
Но папа, будучи взрослым, всегда был честен перед своей семьей. Например, возникали такие случаи у нас за столом во время еды. Ели все из одного блюда (миски) или сковородки. И если что-то вдруг(!) оказывалось вне дележа (кусочек хлеба), мама придвигала папе (он один работает). Папа отодвигал кусочек обратно со словами: «Отдай ребятишкам!»
Александра:
«Помню, Володя был маленький, болел и лежал на деревянной кровати в горнице. Мы сидим за столом в избе, а он нам оттуда кричит: «Битиски, всё не сжилайте, папе оставьте!»
Леонид:
«В начале 1930-х годов власть принудила моих родителей отказаться от единоличного хозяйства, и папа стал работать по найму. Мама всю жизнь свою посвятила ведению домашнего хозяйства (огород, корова, куры) и воспитанию детей. Моим родителям досталась тяжелейшая житейская доля: постоянная изнурительная головная боль о том, чем накормить, одеть, обуть семью, где взять средства для этого. Мама часто говорила: «Ох, ребятишки, хоть бы вы выучились, стали грамотными, всё же образованным людям легче живётся»».
Александра:
«В 1930-1931 годах папа работал на пароме: «Отдай чалку, прими чалку!» Матрос считался. А паром возил катер. «Инвалид» его звали: боком как-то ходил.
Когда паром не ходил, мы с мамой ездили на лодке. Мне с ней никогда не было страшно. Как она любила природу: и воду, и лес, и цветы, и грибы. Обь была широкая, а теперь там одни мели. Глубина была! Пароходы ходили. «Дачник» был, большой пароход.
Потом папа после парома (там мало платили) перешёл на каменный карьер. Там платили до 300 рублей, это были большие деньги. И я ему туда носила обед летом: картошку сварю, обжарю на сковороде, огурцы малосольные. Овощей-то у нас много было.
Уже карточки отменили, это был, наверное, год 1935-й.
Корову купили в 1936-м. Как мы были рады, что у нас есть молоко. Первый год корова немного молока давала, потом весной отелилась и молока стало много и мама его продавала.
Мама в ту зиму болела воспалением лёгких. Как я доила, как у меня мёрзли руки – сил нет. Папа держит, а я – дою. Мы с сестрой носили молоко в город продавать. Носили молоко пешком, через Обь шли. Разнесём молоко - часть по домам, часть у магазина продадим, - купим хлеба и домой.
Мама к весне поправилась. Утром разнесёт молоко, затем нагрузит корзину зеленью, овощами и едет на базар продавать. Базар был далеко. Где она эту силу черпала?...
А вечером огород поливают. Семьсот корней помидор, столько же капусты. А луку сколько, моркови! И жили торговлей.
Папа пришёл с фронта инвалидом. Работал сторожем в бугринском магазине».
Леонид:
«Большим подспорьем служила наша корова (были ещё и куры). Самая примечательная у нас была корова Чалуха. О ней у меня остались самые заметные воспоминания. Я даже иногда её доил, когда мама по какой-то причине вовремя не возвращалась с Правобережья. Дело в том, что мосты через Обь были только железнодорожные, а население пользовалось перевозчиками на вёсельных лодках. Мне приходилось пасти корову и телёнка, просторных выпасов не было. Такую обязанность приходилось выполнять мне в любую погоду, и в дождь, и в холод, и в жару. Другие ребятишки – сверстники прыгают, бегают, купаются в речке или сидят дома в тепле и сухости, а у меня есть определённые обязанности. Но плавать я научился довольно рано, сначала на спине, потом «саженками» (кролем), а впоследствии брассом – самым удобным стилем плавания. Кроме того, немного приходилось рыбачить, если позволяло время, да и какой-то улов был на столе».
Виктор:
«Улица, на которой наш дом был, называлась Набережная, потому что вдоль реки. Та улица, по которой к нашему дому шли, сворачивали с улицы Тульской, называлась Западная, вела к мостику и дальше, до рощи.
По Набережной всего домов было семь, и только чётные номера. По ту сторону реки, где должны быть нечетные номера, был карьер, там брали гравий и прочее. Мостик сейчас металлический, но по нему не ездят, пешеходный. Ниже ещё один мостик есть. Тулу сейчас почистили, широкая стала. А в детстве мы в ней купались.
Под каждым огородом внизу родники были, оттуда воду брали для питья. На огороде колодец стоял, в нём вода была отвратительная. Оловозавод в речку всякую гадость спускал. Но все пили, и дети тоже, и поливали этим. А потом, мама травила в огороде гусениц и всех прочих дустом.
(Мой папа на своём мичуринском участке тоже дуст применял. Раньше это считалось «по науке»: у него много книг по садоводству было, читал и применял на практике. А мы потом эти яблоки «трескали» – В.Т.).
Так, а другого и не было. И капусту, и всё прочее мы тоже ели. Да у мамы от тяжёлой работы и всего прочего… Зимой – бельё полоскать в проруби. Руки под мышками грела, промороженные были. Ну, можно было натаскать воды в избу!?».
Александра:
«Жили мы все в том же доме, который строил мамин отец, дедушка Пётр. Правда, после он перестраивался, я помню, что он был не такой, но на этом же месте.
В доме было две комнаты: изба и горница. Зимой горница заколоченная стояла – топить нечем. Все в одной избе жили.
Потом стали в горницу квартирантов пускать. В разные годы жили у нас учителя, завхоз, бывшие раскулаченные с Урала – Новосельцевы. В 1938-м ушли последние квартиранты – трое учителей, и мы стали жить в горнице. Нас уже было семь человек, младшему брату Вите второй год, мне - шестнадцать.
Чем печь топили? Носили из рощи вязанками прутья, валежник. В то время у нас была своя корова, купили лошадь. Лошадь и раньше была, но у нас её украли. Мы, дети, пасли её, оставили на время без присмотра, пришли, а её нет.
Хороший был дом. Когда выросли, мы в него собирались, как на праздник. У Вити спрашиваю: «Ты хоть ездишь в Бугры, смотришь на наш дом, наши черёмухи?» – «Да там и следа нет от нашего дома, всё перестроили»».
Леонид (февраль 2022 г.):
«Никакой лошади не покупали. В 1937-38 гг. я уже пас телят (летом). А в 1939 г. купили корову по кличке Чалуха, и я её пас в годы перед войной и во время войны».
Леонид:
«Наш дом имел общую жилую площадь около 40 кв. метров; две комнаты примерно равной величины. Надо учесть, что на кухне была еще большая печь для приготовления пищи и обогрева. Я еще помню глинобитную печь. Во второй комнате (горнице) стояла еще одна небольшая печь. В то время с топливом было очень трудно: негде было взять дров (угля вообще не было), да и не на что было купить. Поэтому в течение нескольких лет в зимнее время дверь в горницу заделывалась плотно, и жили только на кухне площадью 16 кв.м. И это на 7 человек! На этих метрах все должны были где-то разместиться и днем, и ночью. У родителей была кровать, у нас с братом были полати с печью, сестры спали на топчане с другой стороны печи. Младший брат спал в своей кроватке».
Александра:
«Когда Лёня был маленький, мы в горнице не зимовали, она была забита. Мы все были в одной избе. Посредине люлька висела, мы с сестрой на полатях, на печке. Володя спал на топчане – папа откуда-то его принёс. Родители на деревянной кровати. Железная кровать уже потом появилась, когда мы с сестрой в школе учились».
Леонид:
«Под нами за печью был еще и курятник, из которого постоянно выбрасывался «аромат». И в этих условиях надо было выполнять школьные домашние задания. А освещением служила одна керосиновая лампа.
Однажды наши сестры решили захватить нашу с братом лежанку. В борьбе старшая сестра оттолкнула меня на кровать, я разбил голову (до сих пор есть рубец). Вмешалась мама, и все осталось по-старому».
Александра:
«В Буграх был колхоз - «8 марта» назывался. Коммуну начали создавать в Буграх в 1928 году. Мама не хотела в колхоз идти. Нас чуть не сослали, но видно пожалели нас, маленьких детей: мне семь, сестре – пять, Володе три года. Это в 1929 году было: Лёня только родился, и нас не сослали.
Никакого хозяйства уже не было. Помню, у нас мешок пшеницы был, и папа куда-то его спрятал. Никто его не нашёл, а по дворам тогда ходили, искали. Вот эту пшеничку в ступе мама толкла и мы ели. Это было и первое, и второе, и хлеб.
А на воротах нам написали: «Злостный неплательщик!» Но видно, в комиссии человек сердечный оказался, и нас не сослали».
Леонид:
«Как я уже говорил, в начале 1930-х годов в Буграх организовался (волевым порядком) колхоз «8-е марта». Мои родители жили единоличным хозяйством и в колхоз сознательно не хотели вступать, хотя многие соседи и агитировали их, говоря: «Как хорошо в колхозе, весело, свободно». Но мои родители не верили в эту «райскую жизнь», видя, как варварски бесхозяйственно относятся колхозники к плодам своего труда.
Этому колхозу вблизи нашего селения перешли все посевные и пастбищные угодья. А тем, кто не вошел в колхоз, оставались только огородные придомовые земельные участки, на которых выращивались картофель и овощи. Этими дарами природы и обходилось в большинстве своем «неколхозное» население.
В магазинах были пустые полки; хлеб привозили с большими перебоями. В конце 1930-х – начале 1940-х годов существовали круглосуточные очереди: тот, кто покупал булку хлеба, снова занимал очередь (номер очереди, как правило, записывался чернильным карандашом на кисти руки). Другие продукты, кроме хлеба, возникали в магазине слишком эпизодически.
Совсем плохо дело обстояло с покупкой одежды, обуви, каких-либо самых простецких тканей. Тогда в обиходе было выражение «выбросили», т.е. что-то поступило в продажу: продукты, обувь или ещё что-то.
В этом беспределе существовала такая практика торговли, чаще всего, непродуктовыми товарами: если по слухам что-то завозили в магазин, то уже с вечера накануне или ночью страждущие создавали очередь (обязательно кто-то верховодил в ней); утром перед открытием магазина обязательно надзирает милиция. Милиционер мог своей властью взять вторую половину очереди и ввести её в магазин к прилавку. Первая часть очереди оказывалась «с пустыми хлопотами».
Такой случай произошел однажды с моим папой и сестрой Шурой. Я помню их приход домой, когда им посчастливилось купить какие-то ткани. Великая радость посетила нашу семью, а особенно маму. Ей некогда было ходить по очередям: надо было изощряться в различных бытовых потребностях, особенно в питании».
Фото: обложка для брошюры: Третьякова В.С. Рассказы о Буграх: заметки об истории рода. – Новокузнецк, 2022. - 100 с., в т. ч. 16 с. цв. илл. Автор фото А.Нелидов.
Продолжение: Рассказы о Буграх. Шевелёвы http://proza.ru/2022/02/24/1241