Раздел II. Языческие стихотворения советской эпохи

   
 

В двадцатом веке, после долбаной гибридной иудейско-интернацистско-промарксистской революции (переворота), наша и не наша – (ев<...>ая) советская поэзия мало являла миру что-либо на вид языческой тематики. Любая религия была почти под запретом (кроме иудаизма!), террор и наглость партийных еврейских заправил заставляли авторов остерегаться, «включать» внутреннюю самоцензуру или писать встол...

«Государственная доктрина Советского Союза, как известно, всякую религию объявляет «опиумом для народ». Но для еврейской религии Ярославский-Губельман сделал поразительное исключение: «Кроме официальных синагог, открытых во все времена года, перед Рош-Гашаной открылись десятки синагог во всех частях Москвы, даже в частных квартирах», – сообщает «Еврейская жизнь». – «Религиозный дух охватил все круги еврейского населения столицы, включая и работающих в официальных учреждениях. «Но я хочу (говорит еврей-свидетель) рассказать все, что я сам видел: «Слезы умиления текли из моих глаз, когда я увидел на улице около синагоги прекрасное творение Полякова «В ночь Кол Нидрей». Начиная с полудня толпы людей шли в синагогу, которая была уже переполнена»».
                Константин  Родзаевский.  «Иуда на ущербе»
 
Но есть одно знаковое произведение в философской тематике после 17-го года, которое имеет очень странное для того времени название: "Перуново заклятье" – это была статья Иосифа Алексеевича Покровского в коллективном сборнике "Из глубины".
«А ситуация к лучшему в глобальном плане не изменилась. Заклятье Перуна. Замкнутый круг. И он не закончится, если мы так и будем менять одну еврейскую дурилку на другую еврейскую дурилку».               
Suncharion  «НОЧЬ СВАРОГА»

Это маркер смуты. Страну всё чаще начинали считать проклятой... заклеймённой...
Заклять... заклеймённая... заклятая до сих пор страна!
Вот подходищий современный стих на эту тему:

***  II-1:1.  Paтмiр  Велiч    ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ!

Доколи будешь ты терпеть,
Проклятьем заклеймённая?
А не пора ли нам запеть:
«Вставай, страна огромная!»?

Веков уж двадцать ты бредёшь
На смерть тропою узкою,
Мы ждём, когда ты позовёшь:
«Вставайте, люди Русские!».

Но ты воды набрала в рот,
Молчишь да дурью маешься,
В тебя плюёт заморский сброд,
А ты лишь утираешься.

Тебя по левой бьют щеке –
Ты подставляешь правую,
Плывёшь по Времени-реке,
Кичась лишь прошлой Славою.

В тебя нацеливает нож
Вся нелюдь басурманская,
А ты сидишь чего-то ждёшь,
Как сирота казанская.

Проснись, опомнись и встряхнись,
Страна Россия-Родина!
От наваждения очнись,
Ведь ты же не уродина.

Довольно на печи сидеть
Да голосить белугою,
Пора тебе доспех надеть
Да зазвенеть кольчугою.

Да меч булатный в руки взять
И боевою песнею
Позвать себе на помощь рать
Да Силушку Небесную.

Она поможет нам как встарь,
Сметая силу тёмную,
Ты в грязь лицом лишь не ударь –
Вставай, Страна огромная!

Сойди с креста, воскресни вновь
Да взвейся Феникс-птицею,
Омой с лица коросту-кровь
Да всполохнись Денницею!

Так вденем ноги в стремена
Да грянем дружным хохотом!
А нет – так грош нам всем цена
И пропади мы пропадом...
                12.12.04.

Пора, пора, друзья, кого-то по роже бить! Во всяком случае – перемены назревают.
Гумилёв и Есенин были убиты евр<...>и.

«Есенина всё время преследовали сионисты. Об  этом у него есть стихотворение «Чёрный человек». Убегая от них, Есенин уехал в Ленинград. Но там в «Инглетере» («Астория») его настигли Пастернак, Авербах, Мариенгоф. Смерть Есенина выглядит так. Его нашли мёртвым в номере, удавлен, дверь закрыта, ключ изнутри, переломаны шейные позвонки. Не было произведено вскрытие, следствие не проводилось. Так погиб еще один русский поэт».
                В. Ушкуйник «Каган и его Бек».
                «Война по  законам подлости» ЗАО  «Православная инициатива», 1999 год.

Могила Пушкина была осквернена – там большевики-ж<...>ы положили с издёвкой над нами и покойным Пушкиным два черепа… и одну кость. Был украден и его перстень из исторического музея... Блоку дали вынужденно умереть при отсутствии достойной медицины. Досталось и Клюеву... а в 1934 году его расстреляли – «запечатали» отпрыска Серебряного века, да и век вместе с ним… со всем его «серебром» и «золотыми бревенчатыми избами»!
Должен сказать, что Клюев, как поэт языческо-христианский поначалу обманулся на большевицкую агитацию и писал что-то вроде полу-повстанческо-языческо-спассовое. Чем голова его была забита – то и выходило:

Н. Клюев   Красная песня

Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, –
Оборвалися цепи насилья,
И разрушена жизни тюрьма!

Широки Черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, –
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!

За землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идём мы на битву с врагами –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Пролетала над Русью Жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди...
Богородица наша Землица,
Вольный хлеб мужику уроди!

Сбылись думы и давние слухи, –
Пробудился Народ-Святогор –
Будет мёд на домашней краюхе
И на скатерти ярок узор.

За землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идём мы на битву с врагами –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка – божий гостинец –
Человечеству светлый маяк!

От Байкала до тёплого Крыма
Расплеснётся ржаной Океан...
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.

За землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идём мы на битву с врагами –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Ставьте ж свечи Мужицкому Спасу!
Знанье – брат, и наука – сестра.
Лик пшеничный с брадой солнцевласой –
Воплощенье любви и добра!

Оку Спасову сумрак не сносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен –
Вот наш рай вожделённый, родной.

За землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идём мы на битву с врагами –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!

Верьте ж, братья, за чёрным ненастьем
Блещет солнце – господне окно;
Чашу с кровью, всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.

За землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идём мы на битву с врагами –
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой! 

*** Н. Клюев

Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни,  дерзновенные кудри!
Славяно-персидская природа
Взрастила злаки и розы в тундре.

Солнце Пламенеющего лета,
Не забудь наши раны и угли-кровинки,
Как старого мира скрипучая карета
Увязла по дышло в могильном суглинке!

Солнце Ослепительного века,
Не забудь Праздника великой коммуны!...
В чертоге и хижине дровосека
Поют огнепёрые Гамаюны.

О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Их песня? О солнце, – скажи!...
В багряном заводе и в красных казармах
Роятся созвучья-стрижи.

Словить бы звенящих в построчные сети,
Бураны из крыльев запрячь в корабли...
Мы – кормчие мира, мы – боги и дети,
В пурпурный октябрь повернули рули.

Плывём в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить;
Суровая пряха – бессмертных судьбина –
Вручает лишь Солнцу горящую нить.


А между тем всё делалось при революционном насилии на еврейские капиталы и против России и против русского народа. Вранья была масса, русскую культуру разрушали революционной писанинкой... Маяковский, бля... Бедный...
Теперь мы даже не знаем, есть ли у нас хоть одна подлинная косточка от Пушкина? Разумеется министра «культуры» РФ – кошерного Мединского (уже третий по счету подряд – сионист-министр) это не волнует. За рядом евреев-министров культуры вновь ставят на этот пост нерусь – евр<...>ку– Любимову... Что за сволочи...
А русские всё не понимают и не понимают своего положения...

«Гумилёва нашли повод арестовать, расстреляли и объяснили расстрел тем, что Гумилёв якобы участвовал в контрреволюционном заговоре Таганцева. Есенина убили и создали оригинальную версию, что он повесился».
                Владимир Солоухин         «При свете дня»

 

Русскую духовность намеренно уничтожали и уничтожают сейчас. Под запретом фактически убитые праведники Б. Сулевой и В. Емельянов.
Поэтому поэзия постепенно стала миром духовной альтернативы к официозному рифмоплетству.
Подумайте: в праве ли вы отомстить врагам русских или их паразитическим наследникам?
Талантливые жи<...>ты гадили в р<...> душу своей героизацией революции, особенно её упырей:

*** II-1:2.  Поэт Харчиков.      "Совесть нации".               

 Кто славословить был готов
 Вождя на тысячи ладов,
 Кто о репрессиях стенал
 И о ГУЛагах вспоминал?

 Кто беззастенчиво, как ****ь,
 Всегда готов был восхвалять
 Генсеков, съезды, целину,
 Политбюро и всю страну?

 Кто суетился во всю прыть,
 Чтоб только в партию вступить,
 Кто изнутри её взрывал
 И партбилет прилюдно рвал?

 Кто дверь в Израиль открывал
 И в душу русскую плевал,
 Кто был прислуживаться рад,
 Взыскуя званий и наград?

 Велеречивый чистоплюй,
 Властей угодливый холуй,
 "Демократический" агент... –
 ПАРШИВЫЙ ПЁС "ИНТЕЛЛИГЕНТ"!
               

«Ему было поручено выступить против этой «антипартийной группы» с басней или стихотворением, высмеивающим и осуждающим ее. Задание было дано раньше. Он приносил один вариант, затем второй, но все они оказались неприемлемыми. И тот вариант, с которым он пришел при мне, тоже не был приемлем, по мнению Кагановича и Серго. Его стали деликатно критиковать. Демьян, огромный, тучный человек, начал объяснять, почему басня не получается: «Не могу, ну, не могу. Старался я, сколько силился, но не могу, у меня вроде как половое бессилие, когда я начинаю о них думать. Нет у меня творческого подъема».
Я был поражен такой откровенностью. Демьян Бедный ушел».
                Никита Сергеевич Хрущев  «Воспоминания. Время. Люди. Власть».

Многие р<...> поэты в те годы тоталитарной большевистской лжи подпали под советские тематики – романтизацию РККА, ЧК, восхваление картавого недоноска Ленина, – поверили лжи.

"Пенза Губисполком, Копия Евгении Богдановне Бош.
Получил вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надёжных людей, провести беспощадный массовый террор... сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города.
Экспедицию (карательную, тот самый "Железный полк". – В. С.) пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении.
Предсовнаркома Ленин".
                Владимир Солоухин         «При свете дня»

 

«Но в начале революции сотни тысяч людей вошли в партию не для этого, а поверив, что будет построено какое-то лучшее общество. Постепенно (но не очень скоро) выясняется, что в основе всего обман». Борис  Бажанов. «Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Я был агентом Сталина». ГЛАВА 13. ГПУ. Суть власти

Но из общего болота террористической большевизации пожалуй можно всё же выделить два явных исключения в поэзии того времени: это Павел Васильев и Александр Яшин.
Васильев был человеком не без культурного багажа и хорошо понимал опасность исходящую от революционной инородной власти – нагляделся трупов за время гражданской войны...
И этот Васильев осмелился отдалённо упомянуть (мимоходом) о дохристианском, ру<...>ом... и то весьма закамуфлировано.

 
*** II-1:3. П. Васильев      К МУЗЕ

Ты строй мне дом, но с окнами на запад,
Чтоб видно было море-океан,
Чтоб доносило ветром дальний запах
Матросских трубок, песни поморян.

Ты строй мне дом, но с окнами на запад,
Чтоб под окно к нам Индия пришла
В павлиньих перьях, на слоновых лапах,
Ее товары – золотая мгла.

Граненные веками зеркала...
Потребуй же, чтоб шла она на запад
И встретиться с варягами могла.
Гори светлей! Ты молода и в силе,
Возле тебя мне дышится легко.

Построй мне дом, чтоб окна запад пили,
Чтоб в нем играл
                заморский гость Садко
На гуслях мачт коммерческих флотилий!

                1930
*** II-1:4. П. Васильев       ПОСВЯЩЕНИЕ Н. Г.

То легким, дутым золотом браслета,
То гребнями, то шелком разогретым,
То взглядом недоступным и косым
Меня зовешь и щуришься – знать, нечем
Тебе платить годам широкоплечим,
Как только горьким именем моим.

Ты колдовство и папорот Купала
На жемчуга дешевые сменяла –
Тебе вериг тяжеле не найти.
На поводу у нитки-душегубца
Иди, спеши. Еще пути найдутся,
А к прежнему затеряны пути.

                Май 1935      

Робкое упоминанье о былинном Садко и боге Купале в мятущейся душе этого не очень «красного» поэта, видимо, потребовало не мало психической энергии.
Его всё же арестовали и держали в сталинских застенках, вероятно били (обычное дело в те времена, практикующееся и сейчас)... и в конце-концов расстреляли. Преследовать поэта начали из-за подлой критики в его адрес Максима Горького и последующих доносов на на него жи<...>а Джека Алтаузена, и других пейсателей, которые  в мае 1935 года называли его фашистом... Вскоре жи<...>нок Александр Безыменский в газете «Правда», в статье «Письмо в редакцию» выносит ему сионистский приговор:
«В течение последних лет в литературной жизни Москвы почти все случаи проявления аморально-богемских или политически-реакционных выступлений и поступков были связаны с именем поэта Павла Васильева…
Последние факты особенно разительны. Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по проезду Художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу Асеева и других советских поэтов. Этот факт подтверждает, что Васильев уже давно прошёл расстояние, отделяющее хулиганство от фашизма…
Мы считаем, что необходимо принять решительные меры против хулигана Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не сойдёт безнаказанным…»

Каприот Горький в это время уже был фактически заложником евреев-сионисто-коммунистов и клеветал на русский народ, попёрдывая в шикарной конфискованной, для него, квартире.

«Максим Горькiй в брошюрe "О русском крестьянствe" упрощенно отвeтил: "Жестокость форм революцiи я объясняю исключительной жестокостью русскаго народа"».
                С. П. Мельгунов    «Красный террор в Россiи 1918–1923»

Но всё же Васильев не удержался от горькой правды о терроре большевиков, за что и был расстрелян:
*** II-1:5.  П. Васильев    СТАРАЯ МОСКВА

У тебя на каждый вечер
Хватит сказок и вранья,
Ты упрятала увечье
В рваной шубе воронья.
Твой обоз, груженный стужей,
Растерял колокола,
Под одежею дерюжьей
Ты согреться не могла.
Все ж в подъездах у гостиниц
Вновь, как триста лет назад,
Кажешь розовый мизинец
И ледяный синий взгляд.
Сохранился твой народец,
Но теперь уж ты вовек
У скуластых богородиц
Не поднимешь птичьих век.
Ночи глухи, песни глухи –
Сколь у бога немоты!
По церквам твоим старухи
Чертят в воздухе кресты.
Полно, полно,
Ты не та ли,
Что рвала куниц с плеча
Так, что гаснула свеча,
Бочки по полу катались,
До упаду хохоча?
Как пила из бочек пиво?
На пиру в ладоши била?
И грозилась – не затронь?
И куда девалась сила –
Юродивый твой огонь?
Расскажи сегодня ладом,
Почему конец твой лют?
Почему, дыша на ладан,
В погребах с мышами рядом
Мастера твои живут?
Погляди, какая малость
От богатств твоих осталась:
Красный отсвет от пожара,
Да на птичьих лапах мост,
Да павлиний в окнах яро
Крупной розой тканый хвост.
Но боюсь, что в этих кручах,
В этих горестях со зла
Ты вдобавок нам смогла
Мертвые с возов скрипучих
Грудой вывалить тела.
Нет, не скроешь, –  их немало!
Ведь подумать – средь снегов
Сколько все-таки пропало
И лаптей и сапогов!
И пойдут, шатаясь, мимо
От зари и дотемна...
Сразу станет нелюдима
От таких людей страна.
Оттого твой бог овечий,
Бог пропажи и вранья,
Прячет смертные увечья
В рваной шубе воронья.
                1932
https://www.youtube.com/watch?v=yFcmRI5JT5A
ЗАПРЕЩЁННЫЙ ФИЛЬМ ЧЕКИСТ (FULL HD 60FPS) (Александр Рогожкин)

«Большевики же развернули кампанию, возглавляемую евреями и при участии международной организованной преступности, против культуры как таковой. Большевизм выступает не только против буржуазии, но и вообще против человеческой цивилизации.
Его конечным итогом будет разрушение всех торговых, социальных, политических и культурных достижений Западной Европы в пользу кочевого международного заговора, не имеющего корней и нашедшего своё выражение в иудаизме». «Коммунизм без маски» Йозеф Геббельс, 1935 год.


*** II-1:6. П. Васильев    ПЕСНЯ О ТОМ, ЧТО СТАЛОСЬ С ТРЕМЯ   СЫНОВЬЯМИ  ЕВСТИГНЕЯ ИЛЬИЧА  НА  БЕЛОМОРСТРОЕ

Первый сын не смирился, не выждал
Ни жены, ни дворов, ни коров –
Осенил он крестом себя трижды
И припомнил родительский кров.
Бога ради и памяти ради,
Проклиная навеки ее,
Он петлю себе тонкую сладил
И окончил свое житие.
Сын второй изошел на работе
Под моряны немыслимый вой –
На злосчастном песке, на болоте
Он погиб, как боец рядовой.
Затрясла лихоманка детину,
Только умер он все ж не врагом –
Хоронили кулацкого сына,
И чекисты стояли кругом.
Ну а третьему – воля, и сила,
И бригадные песни легки, –
Переходное знамя ходило
В леву руку из правой руки.
Бригадиром, вперед, не горюя,
Вплоть до Балтики шел впереди,
И за это награду большую
Он унес с собой в жизнь на груди.
Заревет, Евстигнёшке на горе,
Сивых волн непутевый народ
И от самого Белого моря
До Балтийского моря пройдет.
И он шел, не тоскуя, не споря,
Сквозь глухую, медвежью страну.
Неспокойное Белое море
Подъяремную катит волну.
А на Балтике песня найдется,
И матросские ленты легки,
Смотрят крейсеры и миноносцы
На Архангел из-под руки.
С горевыми морянами в ссоре,
Весть услышав о новом пути,
Хлещет посвистом Белое море
И не хочет сквозь шлюзы идти.
                1934

Кстати, замечу мимоходом, что Васильев приударял за матерью Кончаловского – режиссера-приспособленца и брата Никиты Михалкова-приспособленца. Правда сам Андрончик-Кончаловчик тогда ещё только  в машонке плескался...
Ж<...>ы и сейчас охотно навешивают ярлыки фашистов на ру<...>их людей (и это после жидо<...>ого террора в гражданской войне; после пакта Рибентропа и Молотова (с фашистами), после подлого нацистского террора в Палестине, – Деур-Ясин, Сабра и Шатила...)
«Расистская, фашистская суть современоого сионизма проявилась в своей отвратительной наготе в массовых расстрелах жителей арабских деревень, в разрушении целых арабских кварталов в городах Тибериас, Хайфа, Сафард, Бейсан, Иерусалим, в пытках и издевательствах над теми, кого израильские власти бросают в тюрьму по одному только подозрению в связях с партизанами.
«Богом избранный народ» был избран сионистами для осуществления своих политических целей.
Всего через нескольких лет после Лидице, Ордура, Красухи, задолго до Сонгми – 9 апреля 1948 г. – вооружённые отряды сионистов из профашистской группы «Иргун» вырезали 250 арабов – мужчин, жешщин, детей в палестинской деревне Деур Яссин. Эта деревня стоит  первой в списке палестинских деревень-мучениц.
19 октября 1956 г., накануне тройственной агрессии, израильские солдаты ворвались в пограничную деревню Кафр Касем. Жители её в это время работали в поле. Когда они вернулись, ничего не подозревая, их встретили пулемётным и автоматным огнём. 51 человек был убит, 13 ранено. Среди убитых – 12 женщин, 10 подростков в возрасте от 14 до 17 лет и семеро детей от 8 до 13 лет».
«Сионизм: теория и практика», Изд. Политической литературы, Москва, 1973г.
Авт. Колл.: И.И. Минц, Д.С. Асанов, Д.С. Астахов, В.В. Богословский, В.В. Большаков, Л.В. Востоков, С.С. Гилилов, И.И. Грошев, И.С. Гудков, Е.С. Евсеев, Г.А. Кошоян, Б.М. Лейбзон, Н.Н. Лисовой, С.У. Манбекова, М.Б. Митин, Г.С. Никитина, И.И.
Новиков, В.И. Новицкий, В.В. Пересада, В.И. Скурлатов

***
 «Фашисты планировали уничтожить только тех евреев, которые не поддерживали сионистские лозунги. Фашистская идеология была взята в готовом виде из сионизма. На второй день после того, как Гитлер пришёл к власти, начала исчезать безработица, немцы получили бесплатно национальные блюда, снизились цены. Всё это делалось на доллары и марки, полученные от сионистов. Гитлер выражался: «Мы сломим Россию, потому что её обглодали евреи». Гитлер – еврей по матери. Геринг, Геббельс – евреи».
В. Ушкуйник «Каган и его Бек».
«Война по  законам подлости» ЗАО  «Православная инициатива», 1999 год.
***

*** II-1:6:1. Марина Струкова     НЕ ЗОВИТЕ РУССКОГО ФАШИСТОМ

Был народ доверчивым и чистым,
но враги замучили уже.
Не зовите русского фашистом!
Вдруг ему придется по душе?..

Он устал оправдываться, бедный,
перед каждым, кто толкал в петлю:
– Не фашист я, братцы, – я безвредный,
безответный, всё от вас стерплю,

Буду нежным, белым и пушистым,
жрите, волки, русскую овцу!
Не зовите русского фашистом.
Вдруг начнет перечить подлецу?..

Называли злобно и упорно,
а страну толкали за черту.
И сегодня Ваня ходит в чёрном,
а опасность видит за версту.

Пареньку с друзьями боевыми
дорога родимая земля –
от скинов уходят чуть живыми
наглые Руси «учителя».

Был народ наш праведником истым,
но теперь недолго до беды.
Называли русского фашистом?
Будет вам награда за труды!

 

Языческое в поэте Васильеве вышло наружу в пересказах казахского фольклора – только это уже не наше языческое:

*** II-2.   ОХОТА С  БЕРКУТАМИ

Ветер скачет по стране, и пыль
Вылетает из-под копыт.
Ветер скачет по степи, и никому
За быстроногим не уследить.

Но, как шибко он ни скакал бы,
Все равно ему ни за что
Степь до края не перескакать,
Всю пустыню не пересечь.

Если он пройдет Павлодар
И в полынях здесь не запутается,
Если он взволнует Балхаш
И в рябой воде не утонет,

Если даже море Арал
Ему глаз камышом не выколет, –
Все равно завязнут его копыта
В седых песках Кзыл-Куум! Ое-й!

Если в Иртыше человек утонет,
То его оплакивать остается.
Солнце ж множество множеств дней
Каждый день неизменно тонет,
Для того, чтоб опять подняться
И сиять над нашею степью,
И сиять над каждой юртой,
И над всем существующим сразу,
И сиять над нашей охотой!
Начинаем мы нашу охоту
Под рябым и широким небом,
Начинаем мы наш промысел
На степи, никем не измеренной.
Начинаем мы нашу погоню
Под высоким, как песня, солнцем,
Пусть сопутствуют нашей охоте
Ветер и удача совместно,
Пусть сопутствуют нашему промыслу
Еще раз удача и ветер,
Пусть помогут нашей погоне
Ветер, дующий на нас, и удача!

Так смотри же, молодой беркутенок,
Как нахохлился старый беркут,
Так смотрите, беркуты наши, зорко –
Вы охотники и мужчины!
Оба вы в цветных малахаях,
Остры ваши синие клювы,
Крепки ваши шумные крылья,
И хватаетесь вы когтями
За тяжелую плеть хозяина.
Так смотрите, беркуты наши, зорко –
Над полынями кружит коршун.
Вы не будьте ему подобны:
Не охотник он, а разбойник;
Лысый хан прожорливых сусликов
Беркутам нашим не товарищ!

Вон взметнулась наша добыча,
Длинная старая лисица,
Чернохребетная, огневая
И кривая на поворотах.
Вон, как огонь, она мчится быстро.
Не давайте огню потухнуть!
Горячите коней, охотники!
Окружайте ее, охотники!
Выпускайте беркутов в небо!
Мы забыли, где Каркаралы,
Мы забыли, где наш аул,
Мы забыли, где Павлодар.
Не четыре конца у степи, а восемь,
И не восемь, а сорок восемь,
И не столько, во много больше.
И летит молодой беркутенок
Малахаем, сброшенным с неба;
И проносится старый беркут,
Как кусок веселого дыма;
И проносимся все мы сразу –
Ветер, птицы, удача, всадники –
По курганам за рыжим пламенем.

Мы настигли свою добычу,
Мы поймали ее: лисица
Мчится с беркутом на загривке,
Мчится двадцать аршин и падает,
И ноздрями нюхает землю.

Ой, хорош молодой беркутенок!
Научил его старый беркут.
Эй, хорош ты, дующий ветер!
Ты помог нам выследить зверя.

И привязывают охотники
К поясу пламя рыжее.
                1931


*** II-3.   ПЕСНЯ О СЕРКЕ

Была девушка
Белая, как гусь,
Плавная, как гусь на воде.
Была девушка
С глазами как ночь,
Нежными, как небо
Перед зарей;
С бровями тоньше,
Чем стрела,
Догоняющая зверя;
С пальцами легче,
Чем первый снег,
Трогающий лицо.
Была девушка
С нравом тарантула,
Старого, мохнатого,
Жалящего ни за что.

А джигит Серке
Только что и имел:
Сердце, стучащее нараспев,
Пояс, украшенный серебром,
Длинную дудку,
Готовую запеть,
Да еще большую любовь.
Вот и все,
Что имел Серке.
А разве этого мало?

К девушке гордой
Пришел Серке,
Говорит ей:
"Будь женой моей, ладно?"
А она отвечает: "Нет,
Не буду твоей женой,
Не ладно.
Ты достань мне,
Серке, два камня
В уши продеть,
Два камня
Желтых, как глаза у кошки,
Чтоб и ночью они горели.
Тогда в юрту к тебе пойду я,
Тогда буду женой твоей,
Тогда – ладно".

Повернулся Серке, заплакал,
Пошел от нее, шатаясь,
Пошел от нее, согнувшись,
Со змеею за шиворотом.
Целый день шел Серке,
Не останавливался.
И второй день шел,
Не останавливался.
А на третьей заре
Блестит вода,
Широкая вода,
Светлая вода –
Аю-Куль.
Сел Серке на камень
У озера,
У широкого камышового
Озера,
И слезы капают на песок.
Сердце Серке бьется нараспев,
Согреваемое любовью.
Вынул Серке длинную дудку
Из-за пояса серебряного,
Заиграл Серке на дудке.
И когда Серке кончил,
Позади кто-то мяукнул.

Повернулся джигит –
Позади его старая,
Позади его дикая,
Круглоглазая кошка сидит.
Стал Серке понятен
Кошачий язык.
Дикая кошка ему говорит:
"Что ты так плачешь,
Певец известнейший?.."
Ей свою беду Серке
Рассказывает
И к сказанному прибавляет:
"Я напрасно теряю время.
Дикая, исхудавшая кошка,
Облезлая, черная кошка,
Ты мне не поможешь...
Мне камней,
Светящихся ночью,
Не достать, осмеянному!"
Тихо кошка
К Серке приблизилась
И потерлась дикая кошка
О пайпаки мордой розовой,
Промяукав: "Кош, ай-налайн", {*} –
                {* Прощай, мой милый (каз.).}

В камышах колючих скрылась.
А джигит под ноги глядит –
Не верит:
Перед ним два глаза кошачьих
Светлых, два желтых камня,
Негаснущих, ярких.
Закричал Серке:
"Эй, кошка,
Дикая кошка, откликнись!
Ты погибнешь здесь, слепая, –
Как ты будешь
На мышей охотиться?"
Но молчало озеро,
Камыши молчали,
Как молчали они вначале.

Еще раз закричал Серке:
"Эй, кошка,
Ласковая кошка, довольно,
Прыгни сюда! Мне страшно, –
Глаза твои жгут мне ладони!"
Но молчало озеро,
А камыши стали
Еще тише,
Чем были они вначале.

И пошел Серке обратно
Каменной твердой дорогой.
Кружились над ним коршуны,
Лисицы по степи бегали,
Но он шел успокоенный,
Потому что знал, что делать.
Девушке
Белой, как гусь,
Плавной, как гусь на воде,
С нравом, как у тарантула,
Прицепил он
На уши камни –
Кошачьи глаза,
Которые смотрят.
Он сказал:
"Они не погаснут,
Не бойся, и днем и ночью
Будут эти камни светиться,
Никуда ты с ними не скроешься!.."

Если ты, приятель, ночью встретил
Бегущие по степи огни,
Значит, видел ты безумную,
Укрывающуюся от людей.
А Серке казахи встречали,
И рассказывают, что прямо,
Не оглядываясь, он проходит
И поет последнюю песню,
На плече у него
Сидит кошка,
Старая, дикая кошка,
Безглазая...
                1931 

Другое дело – творчество Александра Яшина 1913-1968 гг.
Первые его публикации были в 1928 году. Деревенский парень с Севера не очень заморачивался на темы партиии-Сталина-Ленина. Но был всецело советским поэтом-патриотом, фронтовиком, бытописателем, коллективистом. Не прошли мимо него и языческие темы: то ли это уже провидение, то ли случайность или... в гипотетическом энерго-информационном поле вселенной уже образовался устойчивый путь к нам от наших предков из прошлого... Традиция родноверия не прервалась «великим» лживым Октябрём, хоть и была слабо представлена:

 

*** II-4. Деревня Блудново

Зашёл охотник в бор глухой
И заблудился,
И решил,
Что это леший-лесовой
Его в сузёмах закружил.

И водит – старая лиса.
Но в хвое парень увидал –
Мелькает девичья коса,
А не седая борода.

То опереньем косача,
То светом вспыхнет впереди,
Иль щёку тронет, щекоча...
Не страх – огонь растёт в груди.

Бродил охотник целый день,
Устал, а нет назад пути,
Ни рысь, ни северный олень
Не помогли тропы найти.

Куда ни кинется – обман:
Всё таже грива, речка, бор,
Налево – зыбуны, туман,
Направо – синий свет озёр.

И под конец, когда устал, –
Прилёг, разжёг костёр.
И вдруг
Лесной царевны услыхал
Лукавый голос:
– Слушай, друг!..

А у неё коса до пят,
В кокошнике лучи горят,
Узорный – в ёлочку – наряд
И озорной девичий взгляд...

– Послушай, что тебе скажу:
Здесь я одна – и власть, и суд,
Не леший – я тебя вожу,
Останься жить в моём лесу.

Войди в сузем под мой навес.
В трущобе человека нет,
А без него и лес – не лес,
Без человека свет – не свет.

Как быть?
А жар растёт в груди...
А день к концу...
И поутру
Медведь венчал, сохач кадил,
И пир гремел во всём бору.

Так на царевне на лесной
Женился мой земляк,
И вот,
Где раньше был сосняк сплошной –
Рожь колосится, лён цветёт;

Где он блуждал и жёг смольё
И меж корней ложился спать –
Деревня выросла. Её
Блудновым люди стали звать.

Друзьям у нас в дому почёт,
Для недругов закрыта дверь.
А в жилах наших и теперь
Лесной царевны кровь течёт.

*** II-5.

Если б ты в реку упала,
Я бы достал до дна,
Мне и морского вала
Сутемень не страшна.

Если б в тайгу, в берлогу
Зверь тебя уволок,
Я бы нашёл дорогу
Даже из ста дорог.

К девятиглавому змею
Я бы просёк пути,
Даже из рук Кащея
Смог бы тебя спасти...

В реку ты не упала –
Тут ни при чём вода:
В сердце ты мне запала.
Мне – не тебе беда.

И глубоки ли реки!
Сердце не им под стать:
С этого дня вовеки
Мне тебя не достать.

*****-37*** II-6.

И что из того, что уходят года
И не было в жизни спокойного дня,
Что стали страшить дожди, холода!
Как солнечный свет, как живая вода
Твоя любовь для меня.

А горе бывало так велико –
Размолвки, обиды давили грудь...
Но как это всё теперь далеко!
Да разве живая вода легко
Давалась кому-нибудь?!

*****-38 *** II-7.

Весна по всем дорогам,
По всем фронтам идёт.
На севере далёком
Яснеет небосвод.

Над лесом пух летает,
И в солнце вся земля,
Оно огнём играет
Над башнями Кремля.

Оно в глазах оленя
И на его рогах,
В морской зелёной пене
На крымских берегах.

Оно на горных скатах,
На скалах, на песке,
На диске автомата
И на живом цветке.

У нас земля такая:
Просторна синева,
В горах – вода живая,
В лугах – разрыв-трава.

Берёзоньку наклонишь –
Весь лес шуметь начнёт,
Кого из нас ни тронешь –
Поднимешь весь народ.

*** II-8.

Тянет в простор полей
С каждой весной упорней.
Всё-таки на селе
Все мои корни.

Там, средь лесных берлог,
Я возмужал и вырос,
И первый страх превозмог
Первое горе вынес;

К трактору привыкал,
Свыкся с порой страдною;
Там впервый раз припал
К речке с живой водою.

Всё на земле родной
Мне лишь на пользу было:
Грудь не спирало в зной,
В стужу не леденило.

Что там ни говори,
Мне не заменит город
Ясной, в хлебах, зари,
Ягодного косогора.

Снова издалека
Манят и лес и поле.
Пусть на моих руках
Будут гореть мозоли.

Пусть в самый зной работ
На поле хоть однажды
Губы опять сведёт
От нестерпимой жажды.

Хочется самому
Тяжесть весны изведать
Там, где в пыли, в дыму,
Делается победа.

Где и моя целина
Вспашки ждёт и расцвета...
Так принимай, весна
Пахаря и поэта!

*** II-9. Лесные дуги

О эти дуги над дорогой
В краю синиц,
В краю  клестов,
В краю снегов!
Их очень много,
Как над Москвой-рекой мостов,

Нет, не медведи дуги гнули,
Не леший,
Не лесовики.
Мороз стоял на карауле,
Лес обряжая в башлыки.

И ветер дул,
И по неделе,
Ворвавшись в строй молодняка,
Свистя, матёрые метели
С землёй месили облака.

И как под тяжестью Вселенной,
От напряжения белы,
То постепенно,
То мгновенно
Сгибались тонкие стволы.

Когда ж стихали шум и вьюга –
Лес был неистово красив,
Все дива севера и юга
В себе одном соединив.

Казалось, под давленьем света
Свисали ветви сосен вниз.
Вершины елей, как ракеты
Под небом праздничным рвались.

И всюду дуги, дуги, дуги –
Снегами стянуты концы:
Чуть тронь –
И вскинутся упруго,
И запоют колокольцы.

И всюду ходы, переходы,
Валы и рвы зимы самой...

И я –
Сам бог и царь природы –
Вхожу под эти чудо-своды
Почти испуганный,
Немой.

    В немилость Ящин впал из-за своих «рычагов», рекомендую прочесть.
Ещё не могу не упомянуть шуточное стихотворение Николая Заболоцкого, в котором причудливо смешались наши лешии и толстозадые русалки с летящими прочь гамадрилами вместе с британцами и даже с джентельменом из Англии только без его имперских гениталий... Видимо у Заболоцкого это был, в какой-то мере, его «Наш ответ Чемберлену».
А в своей поэтической былине про Илью Муромца Заболоцкий описывает его чудесное выздоровление от каликов перехожих (не иначе как от волхвов), а не от попов и молитв. Упоминается и земля по-язычески: мать-сыра-земля. Формально это проязыческое произведение, чуждое как для красножопых комиссаров, так и для нынешней воровской кремлёвской камарильи.

II-10. Меркнут знаки Зодиака... (1929)

Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти –
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, –
То, чего на свете нет.
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой –
Полузвери, полубоги –
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землей большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!

***  II-11. Исцеление Ильи Муромца

Как во городе славном во Муроме,
Как во том ли селе Карачарове
Жил крестьянин достатка исправного,
По прозванью Иван Тимофеевич.
Дал господь ему сына единого,
Дал единого сына любимого.
Хоть и люб был Илья отцу-матери,
Да здоровьем Илейка не выдался.

Вот подрос Илья, стал пяти годов,
А на ножки Илья не становится.
Вот уж стал Илья десяти годов,
А с лежанки Илья не поднимется.
Вот уж стал Илья двадцати годов –
Целый день с печи не слезает он.
А как стал Илья тридцати годов,
Так и ждать перестал исцеления.

Закручинились крепко родители,
Думу думают, приговаривают:
«Ох ты, чадушко наше убогое,
Ты убогое чадо, безногое!
Не помощник отцу ты во старости,
Не заступник ты матери в бедности.
Приберёт нас бог, ты беды хлебнёшь,
Не поешь, не попьешь, на печи помрёшь».

Раз пошёл Иван Тимофеевмч
Со старухою в поле крестьянствовать.
Взял он на руки сына любимого,
Посадил его на печь высокую:
«Ты сиди, сынок, дотемна сиди,
Дотемна сиди, за избой гляди,
А начнёшь слезать – не удержишься,
Упадёшь, разобьёшься до смерти».

Вот ушёл Иван Тимофеевич
Со старухою в поле крестьянствовать.
Удалец Илья на печи сидит,
На печи сидит, за избой глядит.
В ту пору мимо города Мурома,
Да того ли села Карачарова
Шли калики домой перехожие,
Перхожие калики, переброжие.
Собирались калики под окнами,
Становились они во единый круг,
Клюки-посохи в землю потыкали,
Подорожные сумки повесили
Да вскричали они зычным голосом:
«Уж тты гой еси, чадо единое,
Сотвори-ка ты нам подаяние,
Поднеси ты нам пива из погреба,
Ты напой нас, калик, крепкой брагою!»

Отвечает Илья свет Иванович:
«Я и рад бы вам дать подаяние,
Рад подать я вам пива из погреба,
Напоить вас, калик, крепкой брагою –
Да уж тридцать лет, как я сиднем сижу,
Как я сиднем сижу, за избой гляжу.
Мне ни с печки слезть, мне ни ковш достать,
Мне ни ковш достать, вам испить подать!»

Говорят калики перехожие:
«Уж ты гой еси, Илья свет Иванович!
Про твоё про злосчастье нам ведомо,
Про твои про заботы рассказано.
Растяни ты свои крепки жилочки
Да расправь ты свои белы косточки,
Слезь ты с печки долой да притопни ногой,
Перехожих калик пивом-брагой напой!»

Растянул тут Илья крепки жилочки,
Да расправил свои белы косточки,
Спрыгнул с печки на ножки резвые
Да и в погреб пошёл, словно век ходил.
Нацедил он там пива домашнего,
Как просили калики перехожие,
Подал чашу с великою радостью,
Поклонился гостям до сырой земли.

Вот испили калики пива сладкого,
Допивать Илейке оставили:
«Ты испей, Илья, да поведай нам,
Каково в себе чуешь здоровьице?»
Отвечает Илья свет Иванович:
«Чую, стал я теперь будто здрав совсем».

Говорят калики перехожие:
«Ты другую нам чашу нацеди, Илья».
Их Илья свет Иванович послушался,
Снова он нацедил пива сладкого.
Отпивали они пива сладкого,
Оставляли полчаши, приговаривали:
«Допивай, Илья, да поведай нам,
Ты какую в себе чуешь силушку?»

Разгорелось у Ильи сердце буйное,
Распотелось у Ильи тело белое:
«Чую силушку в себе я великую!
Кабы было кольцо во сырой земле,
Ухватил бы кольцо я одной рукой,
Повернул бы вокруг землю-матушку».

Говорят калики перехожие:
«Многовато у тебя стало силушки,
Не сносить тебя мать-сырой-земле!
Нацеди-ка, Илья, чашу в третий раз».

Их Илья свет Иванович послушался,
В третий раз нацедил пива сладкого.
Отпивали они пива сладкого,
Чуть Илейке оставили на донышке:
«Допивай, Илья, да поведай нам,
Какова у тебя стала силушка?»
Отвечает Илья свет Иванович:
«Вполовину её поубавилось».

Говорят калики перехожие:
«Ты купи, Илья, жеребёночка,
Станови  его в сруб на три месяца
Да корми его пшеницей белояровой.
Пусть в трёх росах конь покатается,
По зелёным лугам поваляется, –
Он послужит тебе верой-правдою,
Он потопчет всю силу неверную,
Своему он поможет хозяину».
 
Говорят калики перехожие:
«Ты достань себе латы богатырские,
Меч булатный да палицу тяжёлую,
Да коню кипарисное седёлышко.
Поезжай ты, Илья, во чисто поле,
Смерть тебе в чистом поле не писана.
Совершишь ты дела богатырские,
Всей Руси нашей будешь защитником!»
И, сказав Илье таковы слова,
Потерялись калики перехожие…

Тут пошёл Илья во чисто поле,
Видит: спят, почивают родители.
Притомились они, приумаялись,
А дубьё-колодьё не повырубили.
Расходилась в Илье сила буйная,
Всё дубьё-колодьё он повыгрузил.
Пробудились к полудню родители,
Испугались, глазам не поверили:
Что в неделю всем домом не сделаешь,
То прикончил Илья за единый мах!

А илья купил жеребёночка,
Становил его в сруб на три месяца,
В трёх он росах коня повыкатывал
Да пшеницей кормил белояровой.
Стал поигрывать конь да поплясывать,
Гривой шёлковой стал он потряхивать,
Стал проситься конь во чисто поле
Показать свою силу буйную.

Тут взнуздал коня Илья Муромец,
Сам облатился, обкольчужился,
Взял он в руки булатную палицу,
Опоясался дорогим мечом.
То не дуб сырой к земле клонится,
К земле клонится, расстилается –
Расстилается сын пред батюшкой,
Просит отчего благословения:
«Уж ты гой еси, родный батюшка,
Государыня родна матушка,
Отпустите меня в стольный Киев-град,
Послужить Руси верой-правдою,
Постоять в бою за крестьянский люд!» 

Для полной картины этих послереволюционных террористических десятилетий упомяну и одно проязыческое стихотворение убитого Д. Кедрина:

II-12. Дмитрий Кедрин          Детство

Верно, леший ночью лазил в ригу,
Перепутал вожжи, спрятал грабли.
Тихий летний дождик. И на книгу
Падают большие капли.

Няня знает: не покрестишь двери,
Он и проползёт, как вакса, чёрен.
Пахнет сеном. В книге любит Мери
Странный  офицер Печорин.

В поле ветер трогает пшеницу,
Где-то свищет суслик тонко-тонко.
Нежно гладят белую страницу
Пальзы сероглазого ребёнка.

Дождь прошёл. Ушла жара дневная.
Сладко пахнет табаком из сада....
«Это сказки, милый?»
                «Да, родная,
Но теперь душа и сказкам рада».
                1928.

И ещё два, почти языческих, сюжета от великолепного и прямолинейного Константина Симонова (уже 1941 год):

II-13.  К. Симонов

В домотканом, деревянном городке,
Где гармоникой по улицам мостки,
Где мы с лётчиком, сойдясь на коротке,
Пили спирт от непогоды и тоски;

Где, как чёрный хвост кошачий, не к  добру,
Прямо в небо дым из печи над трубой,
Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру
С петушиным криком крутит домовой;

Где с утра ветра, а к вечеру дожди,
Где и солнца-то не видно из-за туч,
Где, куда ты ни поедешь, так и жди –
На рспутьи встретишь камень бел-горюч, -

В этом городе пять дней я тосковал,
Как с тобой, хотел – не мог расстаться с ним,
В этом городе тебя я вспоминал
Очень редко добрым словом, чаще – злым.

Этот город весь, как твой большой портрет,
С суеверьем, с несчастливой ворожбой,
С переменчивой погодою чуть свет,
По ночам, как ты, с короной золотой.

Как тебя, его не видеть бы совсем,
В увидев, прочь уехать бы скорей,
Он, как ты, вчера не дорог был ничем,
Как тебя, сегодня нет его милей.

Этот  город мне помог тебя понять,
С переменчивою северной душой,
С редкой прихотью неласково сиять
Зимним солнцем над моею головой.

Заметает деревянные дома,
Спят солдаты, снег валит через порог...
Где ты плачешь, где поёшь, моя зима?
Кто опять тебе забыть меня помог?


*** II-14.  К. Симонов   

Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с ёлки
Детские игрушки.

И, состарясь, дети
До смерти без толку
Всё на белом свете
Ищут эту ёлку,

Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счасть их на нитке.

Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слёзы
Сверху снял игрушки.

Жёлтые иголки
На пол опадают...
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.

Не многие знают, что Симонов велел себя после смерти сжечь и развеять по ветру! Есть у пегасного хлюста Е. Евтушенко об этом неплохие строки....

II-14:1.  Евгений Евтушенко     Завещание Симонова


Как завещано было последним,
                чуть дышащим словом,
прах  поэта
                развеяли под Могилёвом.
Из раскрытых ладоней
                тот прах зачерпнувшего сына
с каждым присвистом ветра
                по крохам отца уносило.
Тело мужа вдова
                осторожно сдувала с ладоней,
и садился тот пепел
                на чей-то платок,
                тоже вдовий.
Там, где выбрался чудом поэт
                в отступлении под «мессершмиттами»,
прах,
         летя на могилы,
                шептался со всеми убитыми.
И кружились частички поэта,
                то в люльку упав, то в колодец.
В избы тихо влетали,
                прижавшись к глазам богородиц.
То, что было рукой,
                написавшей: «Ты помнишь, Алёша…»,
пеплом падало в пыль,
                под ногами невидимо лёжа.
То, что было глазами,
                садилось на стебли пшеницы.
Крошки сердца
                клевали нечаянно с зёрнами птицы,
Ко всему, что оплакал
                и что не оплакал,
возвращался поэт
                благодарно развеянным прахом.
Ну, а если поэт
                был втновен хоть в чём-то,
                когда-то –
перед всеми людьми
                дал развеять себя виновато.
Упрекали его,
                что «разбрасывается по жанрам»,
а себя он разбрасывал
                и по боям,
                и пожарам.
Даже в мёртвых, оставшись к другим,
                как в живых, –
                неревнивым,
он руками вдовы
                сам себя разбросал по лесам и по нивам.
Тем забвенье, кто
                жил скопидомски,
                прижимисто…
Слава тем,
                кто разбрасывается
                прижизненно!
Да хранит благодарная память планеты –
как посмертно
                разбрасываются
                поэты!
                «Нева», №6, 1981г.

Незначительная доля русских народных тем в поэзии 1917-41-х годов, по сути – следы целенаправленной террористической русофобской политики советского правительства и партии коммуняк.
Только в 1989 году журнал «Огонёк» напечатал фактически баянову песнь расстрелянного Клюева, которая сохранилась в архивах ОГПУ:

*** II-15.  Николай Клюев      Разруха

1
песня гамаюна

К нам вести горькие пришли,
Ято зыбь Арала в мёртвоё тине,
Что редки аисты на Украине,
Моздокские не звонки ковыли,
И в светлой Саровской пустыне
Скрипят подземные рули!
Нам тучи вести занесли,
Что Волга синяя мелеет,
И жгут по Керженцу злодеи
Зеленохвойные кремли,
Что нивы суздальские, тлея,
Родят лишайник да комли!
Нас окликают журавли
Прилётной тягою в последки.
И сгибли зябликов наседки
От колтуна и жадной тли,
Лишь сыроежкам многолетки
Хрипят косматые шмели!
К нам вести чёрные пришли,
Что больше нет родной земли,
Как нет черёмух в октябре,
Когда потёмки на дворе
Считают сердце колуном,
Чтобы согреть продрогший дом,
Но не послушны колуну,
Поленья воют на луну.
И больно сердцу замирать,
А в доме друг, седая мать...
Ах, страшно песню распинать!
Нам вести душу обожгли,
Что больше нет родной земли,
Что зыбь Арала в мёртвой тине,
Замолк Грицько на Украине,
И Север – лебедь ледяной –
Истёк бездомною волной,
Оповещая корабли,
Что больше нет родной земли!

2.

От Лаче-озера до Выга
Бродяжил я тропой опасной,
В прогалах брезжил саван красный,
Кочевья леших и чертей.
И как на пытке от плетей,
Стонали сосны: «Горе! Горе!»
Рябины – дочери нагорий –
В крови до пояса... Я брёл,
Как лось, изранен и комол,
Но смерти показав копыто.
Вот чайками, как плат, расшито
Буланым пухом Заонежье
С горою вещею Медвежьей,
Данилово, где неофиту
Андрей и Симеон, как сыту,
Сварили на премноги Леты
Необоримые «Ответы».
О книга – странничья киса,
Где синодальная лиса
В грызне с бобрихою поддонной, –
Тебя прочтут во время оно,
Как братья, Рим с Александрией,
Бомбей и суетный Париж!
Над пригвождённою Россией
Ты сельской ласточкой журчишь,
И пестун заводи, камыш,
Глядишься в глубь – живые очи –
Они, как матушка, пророчат
Судьбину, не чумной обоз,
А студенец в тени берёз
С чудотворящим почерпальцем!..
На красный саван мажет смальцем
Тропу к истерзанным озёрам, –
В их муть и раны с косогора
Забросил я ресниц мережи
И выловил под ветер свежий
Костлявого, как смерть, сига.
От темени до сапога
[пиявками и].... пескарями
Вскипал он [сея]... злыми вшами,
Но губы теплили молитву...
Как плахой, поражён ловитвой,
Я пролил вопли к жертве ада:
«Отколь, родной? Водицы надо ль?»
И рогнули прорехи глаз:
«Я ж украинец Опанас...
Добей Зозулю, чиловиче!..»
И видел я: затеплил свечи
Плакучий вереск по сугорам,
И ангелы, златя убором
Лохмотья елей, ржавь коряжин,
В кошницу из лазурной пряжи
Слагали, как фиалки, души.
Их было тысяча на суше
И гатями в болотной води!..
О господи, кому угоден
Моих ресниц улов зловещий?
А Выго сукровицей плещет
О пленный берег, где медведь
В недавном милом ладил сеть,
Чтобы словить луну на ужин.
Данилово – котёл жемчужин,
Дамасских перлов, слёзных смазней,
От поругания и казни
Укрылся [он] под зыбкой схимой, –
То Китеж новый и незримый...
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги  Пров да тётка Фекла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
М слёзы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи.
В немереном горючем скопе
От тачки, заступа и горски
Они расплаврм беломорским
В шлюзах и дамбах высят воды.
Их рассекают параходы
От Повенца до Рыбьей Соли, –
То памятник великой боли,
Метла небесная за грех,
Тому, кто выпив сладкий мех
С напитком дедовским стоялым,
Не восхотел в бору опалом,
В напетой, кондовой избе
Баюкать солнце по судьбе,
По доле и по крестной страже...
Россия! Лучше б в курной саже,
С тресковым пузырём в прорубе,
Но в хвойной непроглядной шубе,
Бортняжный мёд в кудесной речи
И блинный хоровод у печи,
По Азии же блин – чурек,
Чтоб насыщался человек
Свирелью, родиной, овином
И звёздным выгоном лосиным,
У звёзд рога в тяжёлом злате, –
Чем крови шлюз и вошьи гати
От Арарата до Поморья.
Но лён цветёт и конь Егорья
Меж туч сквозит голубизной
И веще ржёт... Чу! Волчий вой!
Я брёл проклятою тропой
От Дона мёртфого до Лаче.

3.

Есть демоны чумы, проказы и холеры,
Они одеты в смрад и в саваны из серы.
Чума с кошницей крыс, проказа со скребницей,
Чтоб утомить колтун палящей огневицей,
Холера же с зурной, где судороги жил,
Чтоб трупы каркали и выли из могил.
Гангрена, вереда и повар – золотуха,
Чей страшен едкий суп и териака варенуха
С отрыжкой камфары, гвоздичным ароматом
Для гостя – волдыря с ползучей цепкой ватой.
Есть сифилис – ветла с разинутым дуплом
Над желчи омутом, где плещет осетром
Безносый водяник, утопленников пестун.
Год восемнадцатый на родину-невесту,
На брачный горностай, сидонские опалы
Низринул ливень язв и сукровиц обвалы,
Чтоб дьявол-лесоруб повыщербил топор
О дебри из костей и о могильный бор,
Несчитанный, никем не проходимый.
Рыдает Новгород, где тучкою златимой
Грек Феофан свивает пасмы фресок
С церковных крыл – поэту мерзок
Суд палача и черни многоротой.
Владимира червонные ворота
Замкнул навеки каменный архангел,
Чтоб стадо гор блюсти и водопой на Ганге,
Ах, для славянского ль шелома и коня?!
Коломна светлая, сестру-Рязань обняв,
В заплаканной Оке босые ноги мочит,
Закт волос в крови и выколоты очи,
Им нет поводыря, родного крова нет!
Касимов с Муромом, где гордый минарет
Затмил сияньем крест, вопят в падучей муке
И к Волге-матери протягивают руки.
Но косы разметав и грули – Жигули,
Под  саваном песков, что бесы намели,
Уснула русских рек колдующая пряха.
Ей вести чёрные, скакун из Карабаха,
Ржёт ветер, что Иртыш, великий Енисей,
Стучатся в океан, как нищий у дверей:
«Впусти нас, дедушка, напой и накорми,
Мы пасмурны от бед, изранены плетьми,
И с плеч береговых посняты соболя!»
Как в стужу водопад, плачь, русская земля,
С горючим льдом в пустых глазницах,
Где утро – сизая орлица –
Яйцо сносило – солнце жизни,
Чтоб ландыши цвели в отчизне,
И лебедь приплывал к ступенямэ
Кошница яблок и сирени,
Где встарь по соловьям гадали, –
Чернигов с Курском! Бык из стали
Вас забодал в чуму и в оспу,
И не сиренью – кисти в роспуск –
А лунным черепом в окно
Глядится ночь давным-давно.
Плачь, русская земля, потопом –
Вот Киев, по усладным тропам
К нему не тянут богомольцы,
Чтобы в печёрские оконца
Взглянуть на песноцветный рай.
Увы, жемчужный каравай
Похитил бес с хвостом коровьим,
Чтобы похлёбкою из крови
Царьградские удобрить зёрна!
Се Ярославль – петух узорный,
Чей жар – атлас, кумач – перо
Не сложит в короб на добро
Кудрявый офень... Сгибнул кочет,
Хрустальный рог не трубит к ночи,
Зарю хвоста пожрал бетон,
Умолк сорокоустый звон,
Он, стерлядь, в волжские пески
Запрятался на поавники!
Вы умерли, святые грады,
Без фимиама и лампады
До нестареющих пролетий.
Плачь, русская земля, на свете
Несчастней нет твоих сынов,
И адамантовый засов
У врат лечебницы небесной
Для них задвинут в срок безвестный.
Вот город славы и судьбы,
Где вечный праздник бороньбы
Крестами пашен бирюзовых,
Небесных нив и трав шелковых,
Где князя Даниила дуб
Орлу двуобразному люб, –
Ему от Золотого Рога
В Москву указана дорога,
Чтобы на дебренской земле,
Когда подснежники пчеле
Готовят чаши благовоний,
Заржали бронзовые кони
Веспасиана, Константина.

4.

Скрипит иудина осина
И плещет вороном зобатым,
Доволен лакомством богатым,
О ржавый череп чистя нос,
Он трубит в темь: колхоз, колхоз!
И подвязав воловий хвост,
На верезг мерзостной свирели
Повылез чёрт из адской щели –
Он весь мозоль, парха и гной,
В багровом саване, змеёй
По смрадным бёдрам опоясан...
Не для некрасовского Власа
Роятся в притче эфиопы –
Под чёрной зарослью есть тропы,
Бетонным связаны узлом –
Там сатаны заезжий дом.
Когда в кибитке уроганной
Несётся он, от крови пьяный,
По первопутку  бед, сарыней,
И над кремлёвскою святыней,
Дрожа успенского креста,
К жилью зловещего кота
Клубит метельную кибитку, –
Но в боль берестяному свитку
Перо, омокнутое в лаву,
Я погруду его в дубраву,
Чтоб листопадом в лог кукуший
Стучались в стих убитых души.
Заезжий двор – бетонный череп,
Там бродит ужас, как в пещере,
Где ягуар прядёт зрачками.
И как плоты на хмурой Каме,
Храня самоубийц тела,
Плывут до адского жерла
Рекой воздушною, – и ты
Закован в мёртвые плоты,
Злодей, чья флейта – позвоночник,
Булыжник уличный – подстрочник.
Стихи мостить «в мотюх и в доску»,
Чтобы купальскую берёзку
Не кликал Ладо в хоровод,
И песню позабыл народ,
Как молодость, как цвет калины...
Под скрип иудиной осины
Сидит на гноище Москва,
Неутешимая вдова,
Скобля осколом по поростам,
И многопёстрым Алконостом
Иван Великий смотрит в были,
Сверкая златною слезой,
Но кто целящей головнёй
Спалит бетонные отёки:
Порфирный Брама на востоке
И Рим, чем строг железный крест.
Нет русских городов-невест
В запястьях и рублях мидийских...

В этой песне много языческих маркеров.

Россия задолжала перед русским народом! Россия должна осыпать русских людей деньгами и заслуженными привелегиями.

Не избежал влияния официальной пропаганды и великий русский духовный поэт Игорь Иванович Кобзев (19 августа 1924, Ростов-на-Дону – 10 мая 1986, Москва), опубликовавший свои первые стихи в армейской газете 4-го Украинского фронта, в 43 году.

         

Ещё учась в литинституте имени Горького он попал под расистско-шовинистическое высмеивание жи<...>т Слуцкого и Манделя (будущего Коржавина по псевдониму, ещё и уголовника...), которые оценивали его талант в 1% по сравнению с евре<...>им: «Один мандель = сто кобзей». Ишь ты...

«Обрезанный член – это своеобразный членский партбилет, пропуск для мужчин в жид<...>скую секту (партию) и свидетельство принадлежности к ней, "Один закон да будет и для природного жителя и для пришельца, поселившегося между вами" (Исх. 12:44-49)».
                БОРИС   СУЛЕВОЙ      "СПЕЦНАЗ  ЗЛА" 

Ой, кажется не ту цитату привёл из праведника Сулевого. Сейчас найду нужную:

«Молодые жи<...>ы (этакие "коллекционеры"-извращенцы) очень часто любят похваляться перед своими знакомыми большим количеством нежидовских девушек, которых они лишили девственности. В Талмуде этой "привычке" есть прямое объяснение. "Чудесно, что кровь девственниц поганых клипот (неевреек) все-таки представляет для неба благовонную жертву. Истинно, пролить кровь неиудейской девственницы является такой же священной жертвой, как лучшие благовония, и является средством примирить с собою Бога и снискать себе милость Божию. Вот что разумеет Священное Писание: чудесно, что девственница сама по себе нечиста и клипа (неиудейка), тем не менее, пролитие её крови является такой драгоценной жертвой" (Зефер Халкуфек 146,147, 156)».
                БОРИС   СУЛЕВОЙ      "СПЕЦНАЗ  ЗЛА" 

Это тоже не по теме попалось, пардон. Вот нужные цитаты:

«Тора словами Иеговы приказывает жидам постоянно испытывать религиозную и расовую вражду ко всем народам. "Не ищите мира их и блага их (других народов – Б.С.) во веки, чтобы укрепиться вам и питаться благами земли той (земли других народов – Б.С.) и передать её в наследие сыновьям вашим на веки" (Ездра 9: 12)».
                БОРИС   СУЛЕВОЙ      "СПЕЦНАЗ  ЗЛА" 
***
«Оголтелый расизм иудейского мировоззрения, признающий людьми только евреев, а всё остальное человечество – служебным скотом, логически привёл к территориальному разделу мира, закреплённому в правовом отношении в так называемой кагальной системе. А этот территориальный раздел неразрывно связан и с экономическим разделом мира».
                В. Емельянов   «ДЕСИОНИЗАЦИЯ»
***
Расистская, фашистская суть современоого сионизма проявилась в своей отвратительной наготе в массовых расстрелах жителей арабских деревень, в разрушении целых арабских кварталов в городах Тибериас, Хайфа, Сафард, Бейсан, Иерусалим, в пытках и издевательствах над теми, кого израильские власти бросают в тюрьму по одному только подозрению в связях с партизанами.
«Богом избранный народ» был избран сионистами для осуществления своих политических целей.
Всего через нескольких лет после Лидице, Ордура, Красухи, задолго до Сонгми – 9 апреля 1948 г. – вооружённые отряды сионистов из профашистской группы «Иргун» вырезали 250 арабов – мужчин, жешщин, детей в палестинской деревне Деур Яссин. Эта деревня стоит  первой в списке палестинских деревень-мучениц.
19 октября 1956 г., накануне тройственной агрессии, израильские солдаты ворвались в пограничную деревню Кафр Касем. Жители её в это время работали в поле. Когда они вернулись, ничего не подозревая, их встретили пулемётным и автоматным огнём. 51 человек был убит, 13 ранено. Среди убитых – 12 женщин, 10 подростков в возрасте от 14 до 17 лет и семеро детей от 8 до 13 лет.
«Сионизм: теория и практика», Изд. Политической литературы, Москва, 1973г.
Авт. Колл.: И.И. Минц, Д.С. Асанов, Д.С. Астахов, В.В. Богословский, В.В. Большаков, Л.В. Востоков, С.С. Гилилов, И.И. Грошев, И.С. Гудков, Е.С. Евсеев, Г.А. Кошоян, Б.М. Лейбзон, Н.Н. Лисовой, С.У. Манбекова, М.Б. Митин, Г.С. Никитина, И.И. Новиков, В.И. Новицкий, В.В. Пересада, В.И. Скурлатов

Повторюсь: и Сулевой, и Емельянов были (по утверждению многих) убиты евреями в России – при скоте Ельцине:-: в совсем недавней нашей истории. Свои преступления сионисты-ублюдки хотят замолчать...

Тогда, видимо, у Игоря Ивановича началось постепенное просветление, открылись глаза, произошёл переворот сознания и хоть он написал немало просоветских патриотических произведений (обманутый ложью коммуняк-сталиняк), но в душе своей уже давно пестовал Русь исконную, особенно когда, закончив работу в «Комсомолке», поселился на даче в посёлке Семхоз и начал работать сосредоточенно, в уединении.
В 1985 году он издаёт свой вариант Слова о полку Игореве, вышеприведённое мной в главе «Духовное»,  в «Алтарях мировоззрения», к которым относится и это исследование. Возможно это истинное языческое произведение (подлинник, с применённым приёмом волхвования речью) в своё время привело ранее упоминавшегося Бутурлина к его великому мифическому прорыву...
В это время Кобзев уже всецело принадлежит к русскому национальному патриотическому движению в поэзии. Именно он стал организатором и руководителем Общественного Музея «Слово о полку Игореве», размещавшемся в Погодинской избе (Москва, Погодинская улица, 12А).
Годы работы над поэтическим переложением «Слова» и Велесовой книги дали свои плоды. Так исконный русский настрой, чувтво, дух привели к ряду тех произведений, которые не оставляют равнодушными всех р<...> людей по сей день, широко цитируются в книгах, остаются на заветных полках и влияют на новых его поклонников, которые объединяются в разные группы. И к этому ещё можно добавить то, что Кобзев, по сути, взял на себя миссию нового Баяна, вслед за Клюевым,  и хорошо справился с нею.

Русский поэт Игорь Кобзев
https://vk.com/club11458559

      

Именно целенаправленное создание ведическо-языческих поэтических произведений – без нарочитого метафорического выпендрёжа – привело к тому, что этот поэт стал одним из главных ру<...>их духовных поэтов периода 40-х – 80-х годов ХХ века, продолжателем расширения «Бутурлинского Прорыва».
Вместе с Кобзевым мы чтим Симонова, Твардовского, Тряпкина, Рубцова, многих поэтов-фронтовиков; но не манделей и слуцких, не рейнов и левитанских, хоть хороший русский слог у них не редок. А уж наглости у них – хоть отбавляй – хотят от имени аж самой России говорить – тот же наглый Слуцкий:

II-15:1.  Борис Слуцкий      

Я говорил от имени России,
Её уполномочен правотой,
Чтоб излагать с достойной прямотой
Её приказов формулы простые.
Я был политработником. Три года:
Сорок второй и два ещё потом.
Политработа – трудная работа.
Работали её таким путём:
Стою перед шеренгами неплотными,
Рассеянными час назад в бою,
Перед голодными, перед холодными
Голодный и холодный – так! стою.
Им хлеб не выдан, им патрон недодано,
Который день поспать им не дают.
А я напоминаю им про Родину,
Молчат. Поют. И в новый бой идут.
Всё то, что в песнях с их судьбой сплелось.
Всё это снова, заново и сызнова
Коротким словом – Родина – звалось.
Я этот день, воспоминанье это,
Как справку, собираюсь предъявить,
Затем, чтоб в новой должности поэта
От имени России говорить.
                «Юность»№3, 1986г.

***
«25 февраля 1943 года "Комсомольская правда" писала: "Евреи – это лучшие патриоты Советской Родины. Евреи больше других любят Россию. Евреи хотят, чтобы Россия всегда была свободной. Вот почему фашисты не любят евреев больше, чем кого бы то ни было"».
                БОРИС   СУЛЕВОЙ      "СПЕЦНАЗ  ЗЛА" 

Хорошо о русской позиции в поэзии сказал ровесник Кобзева, тоже поэт и воин Сергей Викулов:

 
          *** II-16.
               
Нелёгкую ты выбрала мне долю – 
дала бумагу мне, перо дала…
О Русь моя, колосья по подолу,
и синь в глазах, и солнце у чела!

Ты вечная, моложе век от века!
Тебе, моя великая страна,
ни позолота лести человека,
ни пудра фраз красивых не нужна.

И ты, великодушная на диво,
казни меня забвеньем, коль солгу…
И без меня ты можешь быть счастливой –
я без тебя, Россия, не могу.

Когда у стихотворца нет тех слов, которые идут к душе р<...> человека, он начинает украшать стих эпитетами и метафорами, давая тем самым вместо душевности – только литературные эффекты. Более глупые авторы начинают умничать и вставлять профессионализмы, иностранные слова и лозунги. Дешёвка отметается – Кобзевы и Есенины остаются. Поучительный антипример в этом – писанина Ивана Жданова, которую я характеризую, как талантливый понос.
Вознесенские, евтушенки, рождественские и бродские, где вы? Их будут реанимировать только евре<...>ие журналисты и литературоведы, по мере надобности... чтоб указывать нам о «большом взносе» евр<...>в в якобы нашу культуру — засерать мозги аборигенам. Да, именно так, но стихотворение Евтушенко о Симонове я привёл потому что в нём есть немного правды.
Кобзев Игорь Иванович стал великим духовным русским поэтом! Осознание этого приходит постепенно, ненавязчиво и, вместе стем, неотвратимо... и, кстати, вопреки официальной литературщине и вопреки русофобским властям эРэФии!

 

Похоронен Игорь Иванович в Москве на Кунцевском кладбище (10-й участок).
Когда власть в России ру<...>ие люди возьмут в свои руки, Кобзеву будет установлен хороший памятник с ведическими и советскими знаками, с его «ранеными очами», – провидящим взором; а его собрание сочинений издадут на бумаге с золотыми узорами.
Если предыдущие поэты НАРП преподнесли нам языческий дух в небольших поэтических формах (за исключением сказок Пушкина и «Вия» в прозе Гоголя и поэм «Руслан и Людмила» и «Последний сын вольности» Лермонтова), а так же некоторых вполне просторных стихотворений А. Толстого и Клюева, то Кобзев уже даёт развёрнутые картины нашей «чаемой» древности – в больших поэмах.
В «Лесной сказке» Игорь Иванович показывает Русь заговорную, её слитность с природой и с всесущей одушевлённостью. В центре сюжета – любовь (поэма по теме перекликается с «Лесной песней» Леси Украинки – русинской поэтессы, писавшей на украинском языке, – ХIХ век). 
Разумеется, настоящее древнее прошлое было не столь идиллическим, древняя Русь – это постоянная работа среди дикой природы и отражения многочисленных нападений. Но советское современное поэта было столь серо, лживо и однообразно (даже в Москве), что ему хотелось противопоставить совковости сказочное, цветущее, свободное и даже богатое. Это был творческий вызов, идеологический удар по коммунякам, прикрытый фабулой художественной сказки, как бы вымыслом, – по-пушкински – закамуфлированно.

*** II-17.  Игорь Кобзев     Лесная сказка
                Светлане

В осенней чаще
Хоровод
Соколиная охота
Перуновы стрелы
Дом волхва
Гуслярские песни
Заговор на остуду
Купальская ночь
Березка
Последнее предание

В осенней чаще

Осенний, полусонный лес,
С его еланями пустыми,
Как заколдованный дворец,
Стоит в морозной паутине.
Уже в нем нет ни пикников,
Ни медных струн, ни птичьих свистов,
Ни молчаливых грибников,
Ни разухабистых туристов.
Когда пусты в лесу кусты
И лес ничем не угощает,
Его «ненужной» красоты
Почти никто не замечает...
А я люблю сквозь глушь брести.
Здесь всякий раз идешь, не зная,
Какая тайна впереди
И чем одарит даль лесная.
Чуть слышно гаечки поют.
На дубе бронзовеет крона.

Почти как птица Гамаюн
Вещует сизая ворона.
Вот белка, сделав хитрый ход,
За ветку спряталось, помешкав,
И кажется, как будто ждет
Заветных золотых орешков,
Из бора тянет холодком.
Знакомое лесное озеро
Слегка подернулось ледком
И листья лилий приморозило.
Вглядись в стеклянный этот сад –
И встанет, как в волшебном зеркале,
Какой-то дивный древний град,
Коньки на кровлях – с пересверками...

Хоровод

Когда-то здесь, в краю родном,
В лесу дремучем и густом,
Злат терем княжеский стоял
И всех соседей удивлял.
Был терем рублен из сосны,
С крылечком в столбиках точеных.
Полы вощеные чисты,
Верхи – в чешуйках золоченых.

Неписанных Преданий вязь
Гласит, по уточнив по числам,
Мол, жил тут древле строгий князь
И звали князя Родомыслом.
Но тот бы князь не князем был,
Когда бы он весенней ранью
Не задавал веселый пир,
Зазвонистое столованье.

Вот всю округу соберет,
Раскинет брашна пред гостями –
И вяжет песни хоровод
Затейливыми кружевами.

Пошли молодцы гулять,
Красных девиц выбирать.

Уж я выберу красу,
Черно-русую косу,

Милонравную душой
Да пригожую собой.

Как в старину умели петь!
Как не ломливо танцевали!
Уж нам такого не суметь:
Забыли, зрителями стали.
И не с того ль мы столько пьем,
Порой скандалим при народе,
Что сами так уж не поем,
Как пели в русском хороводе?!

Удал речистых гуслей гуд,
А пальцы прядают по струнам –
Как гуси-лебеди плывут
По голубым озерным струям.
Гусляр искусен и горласт,
С кудрями, словно хмель, густыми.
Весь мир прославить он горазд,
И Мирослав он носит имя.
Всех в круг мелодия свела.
Чуть-чуть свирели подпевают.
«Купцы» гуляют вдоль стола,
«Красны товары» выбирают:

Я тебя, Авдотьюшка, да не силой брал,
Я тебя, Авдотьюшка, лаской выбирал,
У твово у батюшки сватался,
У твоей у матушки кланялся!

Застенчиво, не торопясь,
Из круга девица выходит
И, белой ручкой заслонясь,
С «купцом» искусный «торг» заводит:

– Из-за леса, леса темного,
Ясен сокол вылетает,
Ясен сокол вылетает,
Белу лебедь выкликает.
«Ясен сокол, я бы вышла.
Нету шубки у меня.
Нету шубки штофяной.
Душегрейки парчевой».

Все ждут: не вышел бы обман.
Храня подружку, встали около:
– Не льстись, душа, на синь кафтан,
А льстись душа, на ясна сокола.

– Не кручинься, бела лебедь,
Коли крепко полюблю,
Коли крепко полюблю,
Шубку новую куплю,
В косу ленту алую
Подарю, пожалую!

Смех. Шум, румянец у девчат.
Бегут, натешась хороводом,
Цветные пряники едят
Да запивают пьяным медом.
А мед на ягодах варен,
А пряники в словах-узорах:
«Сей коржик милому дарен»,
«Не коржик мил – подарок дорог».
А у крылечка с петушком
Не утки-говорухи крячут –
Сошлися маменьки кружком.
О дочках, о сынках судачат.
Промежду них родная мать
С тоской глядит на Мирослава:
«Вишь, не устанет горло драть,
Всё для него игра-забава!»
Давно родимице его
Без внуков ласковых скучалось,
Желала сына своего
Женить. Ан все не получалось.
Беспутный сын – господь, прости –
С гуслярской славою извечной
У многих девок был в чести,
Да не имел любви сердечной.
«Успею! – думал Мирослав. –
Чай, теста в спешке не замесишь.
Жена не гусли – поиграв
Ее на стенку не повесишь!»

Соколиная охота

Вот перед кметями гордясь
(«Пусть видят птицу по полету!»),
С вальяжной свитой едет князь
На соколиную охоту.
Кафтан на князе, как огонь,
Пылает алым аксамитом,
Лебяжьей шеей крутит конь
И бьет серебряным копытом.
Еще не расточилась мгла,
Но все спешат. Азарт на лицах
И, словно свечи, сокола
Колышутся на рукавицах.
И ради княжеских забав.
Промеж других, в молчанье строгом
Рысит унылый Мирослав
С колчаном, с гуслями и рогом…

Вот, словно легкий дым, летуч,
Красив, как сказочная небыть,
Под черной гарью хмурых туч
Поплыл но небу белый лебедь.
Вмиг сокол спущен. Мчит стрелой?
Как будто в снег плеснули деготь.
Р-раз! И под левое крыло
Вонзает свой отлетный коготь!
Картавый хищник чертит круг,
Парит над падью вековою,
А лебедь падает на луг,
Как карта, битая другою.

Горит весельем княжий взор:
– А ну, живей сыщите птицу! –
Сокольник в лес во весь опор
Сквозь ветви слипшиеся мчится.
Среди чащобы росный луг,
Людьми забытая опушка,
И там – невесть откуда вдруг –
Резная темная избушка.
Хозяйка встала на крыльце,
Оправлен жемчугом кокошник.
И столько дивного в лице,
Что ввек не выразит художник.
«Так это, верно, дочь волхва,
Лесная знахарка Снежана,
О ком давно плетет молва
Узоры мутного тумана?!»
Бела, пригожиста лицом.
Коса ромашками увита.
Живет в избе, в краю лесном,
А словно с золота умыта!
Гость подольститься норовит,
Гордясь расшитою одеждой.
Но у хозяйки строгий вид:
Не тешься глупою надеждой!
В глазах гроза: не подходи!
Заносчивая северянка.
Стоит, молчит, прижав к груди
Больного лебедя-подранка.

– Отдай добычу, госпожа! –
Сокольник молвит ей с поклоном.
А та в ответ – острей ножа:
– Кто ж лебедей дарит воронам?
– Добро! – глаголет, осердясь,
Ловец. – Тут наши недалеко!
Гляди: сейчас нагрянет князь.
Уж не ворона – верный сокол!
Смеется, светлая, как луч,
И так с улыбкой отвечает:
– Я верю: сокол твой могуч,
Ан выше солнца не летает!
Сама все шепчет, наклонясь
Над бедной птицею подбитой.
А тут как раз – и вот он, князь,
Со всей своей вальяжной свитой.
Сурово князь на всех глядит,
Как будто бы корят измену,
Каурый конь под ним кипит
И с морды стряхивает пену.
Вдруг видит Родомысл: идет
С крыльца красавица девица,
Неспешно лебедя несет
И молвить слово не боится:

– Здесь, князь, угожие места,
И я твоей удаче рада.
Но ведь нужна и красота!
И убивать ее не надо!
Ты в сокола метнул копьем,
Рука по цели метко била.
А я искусница в другом:
Больную птицу исцелила.

Тут у кудесницы в руках
Подбитый лебедь оживает,
Летит и в белых облаках,
Как белый призрак, исчезает.
По лицам тени пролегли:
– Чур, чур меня! Толико чудо!
– Мы, князь, на ведьму набрели,
Вертай по-доброму отсюда!
Известно: с ведьмой не шути!
Князь кликнул – цокнули копыта!
Подальше ноги унести
Спешит испуганная свита.
И только лишь один гусляр
Застыл на месте как прикован:
То ль не боится черных чар,
То ль уж навеки зачарован?

Он не спешит. Куда спешить?
Рукой от прочих отмахнулся.
Когда бы сокол промахнулся?
Весь век такую он искал.
Ему в ней все повадки любы.
Как мимо конь не проскакал?
Гусляр коня целует в губы!
Меж тем, к крыльцу направив шаг,
Хозяйка кланяется низко:
– Прощай! Я слышу гул в ушах,
Спеши домой: гроза, чай, близко!

Перуновы стрелы

Нет, не таков был тот гусляр,
Чтобы грозой его сразило,
Чтоб вспыхнувший в душе пожар
Весенним ливнем загасило.
Укрылся за ракитов куст,
Глядит, как на небе темнеет,
И слышит как от новых чувств
Незримо песня в сердце зреет.
А тут – на страх! – как грянет гром,
Как хлынут синие зигзаги!
Аж до конька потрясся дом,
Как трус в опасной передряге.
А вслед еще сильней удар
Рванул над самой головою,
И воздух, как густой угар,
Запах паленою травою.

Снежана вихрем из дверей –
И в лес. Как будто на свиданье!
А Мирослав тайком – за ней,
Как следопыт за быстрой ланью…
Бегут под ураганный рев.
Вот вдруг поляна под ветвями.
На той поляне бог громов
Перун стоит, грозя очами.
У ног его лежит тропа
Языческого богомолья.
Зверей убитых черепа
Пред ним нанизаны на колья.
Еще подальше, там, где лес
До дна окутал сумрак мертвый,
Вздымает посох бог Велес,
Хранитель стад, с собачьей мордой.
И рядом с ним, в краю берлог,
Среди замшелых великанов,
Видны Ярила и Дажбог
И много прочих истуканов.

Весь лес объяла темнота.
Деревья головы пригнули.
А клочья туч – как борода
Бушующего бога бури.
Зловещий грохот все лютей.
Все пуще молния ярится.
Но все приветной и светлей
Перуна преданная жрица.
Не пряча обуявших чувств,
Куда-то ввысь глядится зорко,
И прямо сами рвутся с уст
Молитвы, полные восторга:

– Перун! Ты грозен и могуч!
Как меч, твои блистают очи.
Ты одолитель черных туч.
Один властитель дня и ночи.
Твой шлем зарею золочен
И звездным жемчугом обвязан.
Ты облаками облачен
И молниями опоясан.
Хвала громам твоим Перун!
Ты одаряешь мать-природу,
И каждый цветик поутру
Дивится новому восходу!

Как будто с другом давних дней
Снежана речь держала с громом,
И лес, гудящий до корней,
Был для нее родимым, домом.
А ливень, плотный, как стена.
Одежду напластал на тело;
Гусляр увидел: как стройна
Прекрасная лесная дева!
Он молча ждал и ликовал
И не спешил в свою светлицу,
Он втайне к богу ревновал
Его прекраснейшую жрицу.

Но вот, почуяв чей-то взгляд,
Снежала гневно обернулась,
И был тот взгляд как черный яд,
Как будто в ней змея проснулась.
Гремучей гул прошел в бору.
Когда она вдруг закричала
– Перун! Скорее вынь, Перун,
Калены стрелы из колчана!
Срази бесстыдника! – И вмиг,
Вложив в удар всю божью злобу,
Пронесся гром. И тонкой крик
Потряс угрюмую чащобу.
Упало дерево. Под ним
Снежана в мох лицом уткнулась.
Закон небес непостижим:
Стрела Перуна промахнулась!
Гусляр впервой изведал страх
За все, что он невольно сделал.
Он осторожно на руках
Понес домой лесную деву...

Дом волхва

В тот заповедный дом волхва
Ничья нога ступать не смела.
Он видит: вещая сова
В углу на колышке присела.
Оскалясь, смотрят черепа,
На поставце дымятся травы.
Глазища черного кота,
Как очи лешего, лукавы.
Здесь от людей ведун укрыл
Все чернокнижье всех столетий:
«Воронограй» и «Шестокрыл»,
И «Остромий», и «Звездочетьи».
Здесь старый волхв читал, писал.
Рыбачил, бортничал, знахарил;
И все, что мог, и все, что знал,
В наследство дочери оставил.
Но не предвидел звездочет:
Лишь восемь лун пройдет по кругу –
Чужой, незваный гость войдет
В его священную лачугу…

Утихла буйная гроза.
Луч солнца выплыл белой рыбкой.
Застенчиво открыв глаза,
Снежана молвила с улыбкой:
– Прости, гусляр, мне те слова.
Что я в сердцах в тебя метнула.
Клялась я: быть, пока жива,
Невестой грозного Перуна.
Но говорят, что рокот струн
Серебряней лесного снега.
Сильней, чем яростный Перун,
Звончей, чем гром, гремящий с неба.
Ты в руки гусельки возьми.
Аль верно: звука нет чудесней?
Так даром сердце не томи,
Потешь своей веселой песней!

Он пел для князя на пирах,
Для красных девок в новолунье,
Для добрых молодцев в боях.
Чего ж не спеть и для колдуньи?
– Покатись, зерно, по бархату,
Покатись, зерно, по чистому,
Прикатись, зерно, ко яхонту,
Прикатися ко бурмистому.
Что окатный жемчуг с яхонтом –
Добрый молодец с подруженькой.
Две красы навстречу тянутся,
Обоймутся – не расстанутся…

Та песня сладкая как мед,
От слов ее в душе истома.
Зачем Снежана слезы льет?
Ей это было незнакомо.

– Гусляр, ты сам колдун, видать:
Начнешь словами узорочить –
Сумеешь душу обаять,
Заворожить да заморочить!

Меж тем на струганом столе
Раскрылась скатерть-самобранка:
Сыта во фряжском хрустале,
Печатных пряников вязанка,
Неколотых орешков горсть –
Дары угодия лесного...
– Не погордись, любезный гость,
Отведай хмеля золотого.

С потайкой кованый кувшин:
Хозяйка повела глазами –
И струи притаманных вин
В хазарский кубок льются сами.
Но пуще вин – ее слова,
Журчащие духмяным соком:
– Как долго я тебя ждала,
Мой ненаглядный, ясный сокол!

Уж Мирослав от бражных струй
Совсем теряет нить раздумья...
Ну что ж! Чаруй его, чаруй,
Зеленоглазая колдунья!
И пусть все духи черных книг,
Все легионы силы злобной
С законной завистью на них
Глядят из тьмы своей загробной.

Гуслярские песни

В ту ночь до утренней зари
Струна звенела и жужжала.
– Ну, говори же, говори! –
Шептала гусляру Снежана.
Немало было у певца
Былин, припевок да побасок,
Он словно сыпал из ларца
Хрустящий сахар русских сказок.
Должно быть, их кудрявый Лель
Наплел ему своей свирелью,
Седая бабушка метель
Набаяла над колыбелью.
Должно быть, в тишине полян
Зимой, в морозные сутёмки,
Озябший синеокий Пан
Их щедро вынул из котомки?
А может быть, родной народ,
Крепя связующее братство,
Из века в век, из рода в род
Копил те песни, как богатство?
Бывало: чуть прибудет день –
Все мчатся в рощи без оглядки,
И веселят лесную сень
Скороговорные колядки.
Пурга завалы нагребет,
Деревья – ровно дым бродячий.
Недобрый дух луну скрадет.
Лежать бы на печи горячей.
Да где там! Гул стоит в лесах!
«Хоронят золото», гадают,
И с песней в хрупких зеркалах
Невесты счастье выглядают...
Когда же снежные холмы
Пурга сметает на задворки,
Морену, чудище зимы,
Славяне жгут на красной горке.
Тут для блинов законный срок,
Летают сани расписные,
На речке
              снежный городок
Воюют всадники лихие.
Выходят окликать весну,
Дивятся на игранье солнца,
И гулко в голубом лесу
«Веснянка» звонкая поется.
Пахать поля придет черед,
Пасется скот под сенью леса,
И тут не молкнет хоровод
В честь бога пастуха Велеса,
А следом праздники опять:
Спешит русальная неделя –
Тут надо предков поминать,
Венками украшать деревья.
А перед самою страдой –
Восторг и страх купальской ночи,
И вновь за пляской, за игрой
Славяне не смыкают очи.

Как про тот народ
Слово молвится:
Вся душа поет
В добром молодце!
Он и спать идет
Все играючи,
Поутру встает
Припеваючи...

Заговор на остуду

– Ты, сын, куда? Ин скоро ночь!
В глазах у матушки тревога.
А сын – в седло и мигом – прочь,
Как ветер, баловень Стрибога.
«Вишь, в девках не сыскал жены,
В глухом раменье заблудился
Да поверстался в колдуны,
С проклятой ведьмой покумился».

Дошел до матушки рассказ,
Как эта ведьма с ловкой прытью
У змей ползучих промеж глаз
Иглу продергивает с нитью,
Как по ночам над нитью той
Заклятье тайное свершает
И травку с черной сухотой
В одежду гостю подшивает.
Да это что! Твердят о ней:
Когда всю ночь гроза ярится,
Влетает к ней Огневый Змей
И добрым молодцем рядится.
Едва приникнет – истомит,
И страх, и стыд в огне утопит,
Уста речами усладит,
В меду и в сахаре растопит.
Ох, люто ведьма поутру
По Змею своему тоскует,
И кто приблазнится в бору –
В пылу до смерти зацелует...
А тут еще суровый князь,
Блюдя святую верность богу,
На ведьму шибко осердясь,
Нагнал на матушку тревогу.

Сказал князь: – Ты ведь, мать, стара,
Тебе, седая, надо знать бы:
Вовек не будет вам добра
От этой окаянной свадьбы.
Чтоб сына не покрыл позор,
Чтоб мать не плакалась о сыне,
Забудьте путь в дремучий бор,
Не лезьте в пасть нечистой силе!

Послушал Мирослав – да в лес.
Напрасно старый князь старался:
Ну где ж, когда, какой певец
Державной воле покорялся?!
Князь не велит. А что ему?
Как пожелает – так воротит:
Сам больший-набольший в дому,
Никто ужо не укоротит!
Снедает матушку печаль:
Как быть, что делать ей – не знает.
По совести, и сына жаль:
Любовь, чай, сердце выбирает.

Подходит ночь, а мать не спит,
Ей мнится топкая трясина,
Где ведьма с жадностью когтит
Истерзанное тело сына.
В сердцах родимица клянет
Колдунью в капище сосновом
И крепкий заговор кладет
Старинным отворотным словом:

– Ты послушай меня, заря-заряница
Ты послушай меня, земля сырая,
Вы послушайте меня, леса дремучие
Ветры буйные, пески сыпучие!
Заговариваю я свово дитятку
Над своею фатою брачною,
Над своею парчой венчальною,
Над свечою обручальною...
Умывала я сыну лицо чистое,
Утирала убрусом узорчатым
Чело думное, очи ясные,
Уста сахарные, ланиты красные.
Будь ты, дитятко мое ненаглядное,
Ровно солнышко незакатное,
Будь лицом белей воску ярого,
А румянцем алей цветка алого.
Будь ты, родный мой, в ночи, в полуночи
Сбережен в пути, во дороженьке
От лесного гада от хищного,
От чужого взгляда от хитрого.
А как станет злая кикимора
Звать, манить тебя в свое урочище,
Пусть за все ее злое ворожество
Разольется у ней по телу неугожество!
Чтоб иссохла вся!
Чтоб не пила, не ела бы,
Чтоб своею красотою омерзела бы!
Чтоб пропасть ей в болотной тине,
В черной топи, в мельничной плотине!
Чтоб вампиры ее в цепи заковали,
Чтоб замкнули за семьюдесятью замками!

Как быстра река Волга разливается,
Так пески с песками размываются,
Как лазорев день со тьмой не сходятся,
Так пусть сын от злой колдуньи отворотится!
На море, на океяне, на острове Буяне
Бел, горюч камень Алатырь лежит,
Мое слово крепкое замком сторожит,
Кто с места камень плечом столкнет,
Тот мое слово ключом отомкнет!

Купальская ночь

Уже весь бор пошел темнеть.
Скакун летит, не зная плети.
Густая липовая цветь
Спадает всаднику на плечи.
Зеленым золотом закат
Окрасил тонкие осинки.
Лучи, как копья, тьму разят,
Роса искрится в паутинке.
Он мчит сквозь ельник, напролом,
Колючих лап не замечает.
Меж чернолесья тихий дом,
Как давний друг, его встречает.
– Земной поклон тебе, мой гость,
Добро пожаловать, родимый.
И он, забыв про княжью злость,
Как повилика, льнет к любимой.
Чай, не ждала?
Не угадал.
Сороки уж давно вещуют.
Да кот, вишь, гостя намывал:
Земные твари всё учуют.

Снежана в праздничном венке,
В ресницах спрятанная ласка,
На белом платье, на руке –
Из белых лилий опояска.
– Мой друг, все папоротников цвет
Идут искать купальской ночью;
Пойдем и мы стеречь рассвет,
Ты много див узришь воочью!
Они идут глухой тропой
В туман, в кочкарники и мшары,
И лес встает живой толпой,
Стряхнувшей ведовские чары.
Там глушь орехами полна,
А ягод не собрать в два года,
Там винна ягода пьяна
Иль ядовита [...] ягода.
Там за дремучею стеной,
Куда никто не кинет взоры,
Есть темный дол с разрыв-травой,
Той, что срывает все затворы,
Там мгла таит игрень-траву,
От коей в жилах кровь играет,
А пуще одолень-траву,
Что всякий вред одолевает.
Там липы гульбища ведут,
Березки кудри завивают,
Девичьи присказки плетут,
К себе Купалу закликают:

«Купала, Купала,
Дай клады открыть,
Хочу я, Купала,
Счастье купить!»

С рассвета лето вниз пойдет,
А нынче все на высшей грани,
Ин папоротник впрямь цветет,
И цвет его горяч, как пламя.
Ты с ним любой отыщешь клад,
Да сам он нелегко дается.
Смотри: не оглянись назад –
От страха сердце оборвется.
Маячат, манят огоньки
В кустах то дальних, а то ближних,
Но ускользает от руки
Неуловимый кочедыжник.
Звенит, аукается лес,
Там парни с девками играют,
С разбегу (что за интерес?)
Через огонь костров сигают.
Аж кровь кипит! Не молкнет визг.
Резвятся, тешатся до зорьки.
Под песни обруч гонят вниз –
Как будто солнце катят с горки.

Порой гусляр с подружкой вдруг
Затеют салочки иль прятки,
Снежана в чащу во весь дух,
Как лань, умчится без оглядки.
Он все кусты обрыщет зря.
Глядь – как из-под земли явилась!
Где ж ты была?
Да близ тебя.
Березкою оборотилась.

Все было грезой или сном
Святой купальской ночью жаркой!
Купаясь в озере лесном,
Снежана чудилась русалкой.
Притихнет, сядет на откос,
И греет плечи в лунном свете,
И пряди шелковых волос
Распутывает, будто сети.
И начинает волховать,
Ночными чарами узорить,
Разнеживать да волновать,
Заманивать да миловзорить.

Вокруг томительная ночь,
Ярилин плеск в озерных струях,
Что стоит робость превозмочь –
И захлебнуться в поцелуях!
И после помнить до седин,
Как нежно вздрагивало тело,
Как взор таинственно светил
И снизка жемчуга блестела...

В тот век языческих страстей
Все людям музыкой звучало,
Земля сама своих детей
В цветочных венчиках венчала.
Но кто с преданьями знаком,
Тот помнит голос чести строгой:
Среди славянок жил закон –
Чтоб быть до свадьбы недотрогой.
Коль любишь, милую храни!
Хоть и густы кругом деревья,
Смотри в пылу не обмани
Ее девичьего доверья!

Чуть утомятся от игры,
Снежана скажет: – Спи, мой сокол!
Нарвет заветной сон-травы
И усыпит духмяным соком.
И спят, как лебеди, вдвоем,
Как два крыла, как Лад и Лада.
Зеленый лес им добрый дом,
И больше ничего не надо.
Причудлив сон на свежем мху,
Над ними Млечный Путь клубится,
Луна навстречу жениху
Спешит в алмазной колеснице;
Ретив коней могучих пыл,
Но перед ликом солнца тает,
И звезд серебряная пыль
На шапки сосен опадает...

Березка

Не с моря буйная вода,
Не с неба огненная туча,
Напала на любовь беда,
Завистлива и неминуча...
Однажды князь повел на рать
Свою хоробрую дружину.
Гусляр велел любимой ждать
Да гнать с души тоску-кручину.
Минуло уж немало дней.
Томит Снежану грусть-отрава.
Как вдруг старушка входит к ней –
Родительница Мирослава.
Робея, девушка встает,
Глядит на матушку с волненьем,
А та ей руку подает
С приветным, дружеским почтеньем,
В уста целует от души,
Речь молвит с кротостью честною:
А ну-ка, дочка, покажи,
Свое житье-бытье лесное!
Доверясь матушке вполне,
Снежана отвечает с лаской:
В бору, как будто бы во сне,
Перемешалась быль со сказкой.
Пойдем со мной, посмотришь лес,
Он много дивного расскажет
И много спрятанных чудес
С великой щедростью покажет.

Притих дремучий шум древес,
Как будто сном его сморило,
Как будто собственный дворец
Ключом хозяйка отворила.
Резные дверцы у дворца –
Из клена, дуба да рябины,
А дальше нет дарам конца:
Ковры, алмазы да рубины.
Не страшен нелюдимый путь...
Вот гостья лестится к Снежане:
– Ска-жи-ка, дочка, аль ничуть
Не жутко в этой глухомани?
А той вольготно меж ветвей,
Ей все здесь близкое, родное:
– Кого ж пугаться-то? Зверей?
Они давно дружны со мною!
В природе много волшебства.
Вот захочу: тряхну прической,
Шепну заветные слова –
И белой обернусь березкой!

Старушка молвит: – Обернись
Березкой! Дай взглянуть на диво!
Да только вновь назад вернись,
Как есть, разумна и красива.
– Не бойся, не тревожься, мать,
Я лишь на миг с тобой расстанусь.
Вот если веточку сломать –
Навеки деревцем останусь!

Властительно нахмурив лоб,
Снежана что-то зашептала,
И вдруг промеж двух узких троп
Березка тоненькая встала.
Стоит, качает головой,
Как будто девица хохочет,
И кучерявою листвой
Слова чуть слышные бормочет.
Быть может, это был обман,
Пустой кудеснический морок,
Быть может, призрачный туман
Застыл у матушки во взорах?
Старушка ахнула, платок
Из рук на землю обронила
И хрупкий, маленький сучок
Как бы случайно обломила...

О, кто бы слышал, что за стон
Пронесся по зеленой чаще
И как ему со всех сторон
Ответил гулом лес шумящий!
А голубые небеса
Вдруг затянуло облаками,
И неутешная гроза
Всю землю залила слезами!

Последнее предание

Вновь вешний дождь по насту льет,
Снега сжимаются белесы,
И в светлом мире настает
Славянский праздник – День березы.
Вновь хоровод сплетает нить,
Играют гусельки-певуньи.
Но гусляру не позабыть
Его красавицы колдуньи.
Все оказалось горьким сном...
Когда вернулись из похода,
Гусляр не смог найти тот дом,
Что был для сердца слаще меда.
Напрасно он Снежану звал,
В ответ любая бы примчалась,
Но лишь одна плакун-трава
Ему печально отзывалась...
Теперь не тот у гуслей гуд,
И пальцы не летят по струнам,
Не гуси-лебеди плывут
По голубым озерным струям.
Все струны стиснула печаль,
Не ждать от них веселой речи,
Уносят гусли мысли вдаль,
К далеким дням счастливой встречи...

– Ну полно! Праздник не губи! –
Князь гусляру грозит очами. –
Поди-ка, милый друг, сруби
В лесу березку покурчавей.
Пусть отроки березкин ствол
Борзо отешут топорами
Да пусть украсят княжий стол
Ее душистыми ветвями!

Вот Мирослав сквозь глушь бредет,
Вот видит: молода, неброска,
Над тихой росстанью растет
Прямая, тонкая березка.
Вот он свой харалужный меч
Выпрастывает вон из ножен
И хочет деревце подсечь,
Свалить на землю с белых ножек.
И вдруг – как будто бы слова
Звучат сквозь шум листвы унылой:
– Мой милый, я еще жива.
Не убивай меня, мой милый!
И падают к его ногам
С ветвей склонившейся березы
Не то росинки-жемчуга,
Не то девические слезы...

Наверно, все пустой обман,
Но шла молва в том поколенье,
Как он березку обнимал,
Как целовал у ней колени.
А в это время грянул гром.
По лесу буйный вихрь промчался.
И с той минуты с гусляром
Никто уж больше не встречался.
Не то он заплутал в бору,
Не то в чарусы провалился,
Не то разгневанный Перун
Огнем за жрицу расплатился?!
А есть еще и слух о том,
Что будто бы у перекрестка
Нежданно вырос стройный клен
В обнимку с тонкою березкой.
Чуть клен листвою зашумит,
Прохожие твердят в раздумье:
– Гусляр с подружкой говорит,
Прощенья просит у колдуньи...

Я сам порой, когда в лесу
Увижу клен с березкой рядом,
Сквозь непривычную слезу
Смотрю на них печальным взглядом.
Бывает иногда: закат
Лучи прощальные расстелит,
И близко на земле лежат
Их перепутанные тени.
Как будто две родных души
В разлуке много бед хлебнули,
Потом друг друга вновь нашли
И успокоенно уснули.
 
Пусть никого не смущает печальный конец поэмы. Прежде всего из поэмы явствует продолжение жизни влюблённых в другой форме. Жизнь продолжается. И … лучше уж быть почитаемыми живыми деревьями, чем подлецами и предателями своего народа, как многие те р<...> чиновники, которые сегодня прислуживают пут<...>ой власти, как подонок князь Владимир – креститель Руси хренов (к слову сказать, при вскрытии захоронения этого князя в его черепе были обнаружены рубленные раны, не сопоставимые с жизнью – голова была отсечена. Можно припомнить и то, что никто из его потомков не дожил до наших времён, даже до времён Минина и Пожарского никто не дожил в нашем отечестве. Исключение составляют наследники Анны Ярославны – давно уже не русские).
«Физическая смерть – это переход к иным формам жизни. Смерть несет нам не прекращение нашего "Я", а изменение формы существования. Душа человека с наработанной кармой (совокупностью поступков) попадает в другой мир. Героическая жизнь и героическая смерть – это переход на более высокий уровень жизни. Жизнь и смерть для язычника нечто вроде чередования дня и ночи – естественные циклы бытия. Смерти, как таковой, просто нет, а есть изменение состояния человека. Смерть – лишь граница, за которой начинается иная жизнь в иных измерениях бытия, умереть здесь – значит родиться там, и наоборот. Об этом и гласит старорусская поговорка: "Родится на смерть, а умирает на жизнь"».
                Suncharion      «Человек»
             
***
«Христианство сделало из славянина-воина – раба. Крестившись из политической выгоды в 988 году, выродок-полукровка князь Владимир "Красное Солнышко" занес на Русь медленнодействующий яд. С того момента началось вытравливание из славян гордого языческого духа. Славяне, увы, проявили непростительную слабость, которую тут же использовали византийские паразиты, нуждающиеся в сильном слуге. Тихо и вкрадчиво начали отравлять души и засорять мозги чужой моралью, сперва прикрывая её знакомыми образами, а затем убеждая Русского Медведя в том, что он "заблудшая овца"».
                Suncharion    «Природа»

В «Падении Перуна» упор автора направлен не только на языческий сюжет поэмы, но и на философию язычества, конечно в сжатой и не полной форме, и лишь в той степени, которая открылась поэту.
          

*** II-18.  Падение Перуна: поэма

Вещий Боян

Мне бы в руки звонкие гусли взять
Да потешить вас старой сказкою.
Неспроста нынче начали вспоминать
Призабытую быль славянскую.
Коли крепко помнится о былом,
Легче знать, что в грядущем станется, –
Так пускай же быль не слывет «быльем»,
Пусть вовек старина не старится!

Гложет душу мне уже много лет
Одна дума немалой трудности:
Где, в какой дали затеряла след
Книга древней славянской мудрости?
Горько пялить взор на чужой Парнас,
Тешить слух лишь чужими мифами;
Неужели в певучем краю у нас
Своего Гомера не слышали?
Не хочу внимать лишь чужой струне,
Вспоминать лишь Фингала смелого;
Неужель в многострунной моей стране
Своего Оссиана не было?

Нам себя обкрадывать не к лицу!
В каждой русской старинной повести
Одному позабытому нонь певцу
Воздаются большие почести…

…Он не десять соколов выпускал
На лебедок, плывущих струями,
Он персты на гусельки воскладал,
И они рокотали струнами.
Он, стремясь отвагу взъярить в полках,
Славил силу и доблесть дедову,
Реял сизым ястребом в облаках,
Растекался мыслью по дереву.
Его голос пел, как свирели звук,
Он светился, подобно золоту…

Тот певец Боян был, Велесов внук
(Пастушонком ходивший смолоду)…

Что же нынче ты приумолк, Боян,
Соловей старинного времени?
Ты и был наш собственный Оссиан,
Наш Гомер – из былинной темени.

Это ты в седой голове хранил
Тайны светлые неба звездного,
Родовые заповеди могил
И заветы Перуна грозного.

Воротись из дали, могуч певец,
Коим все на Руси дивилися.

Ты и нашим песням – родной отец:
От тебя все певцы родилися.

Русь языческая

Отмахнем, почесть, тыщу лет назад,
Рыща след на тропу Троянову,
Поведем свой сказ не на новый лад,
А по замышленью Боянову.
И пускай привидится сквозь туман,
За посадами и за весями,
Как скитается по Руси Боян,
Собирая преданья с песнями…

Хоть и стар Боян, а душою – юн:
Очи зоркие, речи рьяные,
И блестят серебряней тонких струн
Кудри кольчатые Бояновы.
Он свой век не с сиднями скоротал –
Любит версты путей вымеривать
И простор полей, как цветной кафтан,
На широки плеча примеривать.
Постучит в окошечко ветерок,
Поманит гусляра из горницы –
И ведет, ведет вдоль витых дорог,
От околицы – до околицы.
И заходит странник в чужи дворы,
В ряд с каликами перехожими,
И тайком – до времечка, до поры, –
Прячет гусельки под рогожами…

Широка, раздольна земля кругом.
И хотя еще снежно, холодно,
Но уже Дажбог золотым ключом
Отомкнул теплый ветер с полудня.
Уже слышно: в роще дубы шумят,
Накликая сырую оттепель,
Коромыслами в небе дымы висят,
Каркуны разметались по степи.
Понапрасну машет метлой метель,
Понапрасну ревет медведицей –
Солнце тоненький палец проденет в щель,
И глядишь, как лучина, светится!..

Все ярчее сполохи среди тьмы
Подымают рудые головы.
В небе белое пламя седой Зимы
Бьется с алым весенним полымем!
Встретит белое пламя девку с ведром,
Говорит ей: «Залей пламя алое!
Я за то тебя звончатым серебром
Из богатой казны пожалую!»
А другой огонь обещает тож;
Чтобы верх одержать над холодом:
«Коли белое пламя водой зальешь,
Одарю тебя красным золотом!»
Ну, понятно: девка умом хитра,
Гасит белый огонь, не ленится,
Ибо выше чистого серебра
Красно золото в мире ценится!..

Вот уже в санях повезли сжигать
Идол Масленицы соломенной.
– Полно, полно, Зимушка, зимовать,
Черствый хлеб твой набил оскомину.

Люди славят милость Весны-красны
Да гадают про все хорошее;
Вместо хлеба нынче пекут блины,
С подрумяненным солнцем схожие.
И гусляр с приветом глядит на всех.
Что ж любовь от людей утаивать?
Даже мнится, будто сединный снег
Начинает с кудрей оттаивать…
Ой ты Русь, заповедная сторона!
Нигде в мире такой не видывать!
Сердцу весело, как начнет весна
По земле гостинцы раскидывать!

Все смелей, разымчивы и легки,
Налетают ветра из ясени
И спешат развязывать узелки,
Что с зимы на ветвях завязаны.
Все щедрее солнце дарит теплом.
Все нарядней на вербах платьица.
Вот и первый гулкий весенний гром,
Как телега, по небу катится.

Чай, знакомо всем, как идет гроза,
Как кочевья туч надвигаются, –
Вдруг удар! – и темные небеса
В грозном грохоте содрогаются!
Это бог Перун в наковальню бьет,
Высекает молнии молотом:
Сошники к весне мужикам кует,
Украшает червонным золотом.

Из-за моря, из дальнего далека,
Подивиться громовой удали,
Приплывают румяные облака,
Девы пышные, полногрудые.
И когда Перун у тех дев рукой
Расплетает густые волосы,
По Руси душистой живой рекой
Моют степь дождевые полосы…

Вот уже, как будто полки на рать,
В чисто поле идут оратаи,
Принимаются сочную ярь строгать,
Урожаи мостить богатые.
Как жена под мужем, лежит земля
Под плугами остро точеными,
Дышат негой распаханные поля
Под зарницами золочеными.
Словно в праздник, обновы свои надев,
Расчесав удалые бороды,
Мужики затевают весенний сев,
Щедро семя кидают в борозды.
Все на пашне: дети и старики.
Кто-то мчит, обрядясь Ярилою.
Заневестились девки, плетут венки;
Парни хвастают юной силою.
По обычаю древнему, перед сном,
С тайной негой, весной разбуженной,
Осыпают девки себя овсом:
«Приходи жать овес, мой суженый!»

И все громче жаворонки звенят,
Все пышней березки кудрявятся,
Яровые ранние зеленя,
Ровно птенчики, вылупляются.

От прямых лучей, от косых дождей
Зацветает ширь земли-матери,
Зачинают жены нести детей,
Все лошадушки забрюхатели.
И сдается утреннею порой:
Не заря горит меж сосеночек,
А у темной Ноченьки вороной
Родился гнедой жеребеночек…

Радуница

Все идет Боян сквозь родной простор.
Вешний мрак соловьями плещется…
Видит странник: светит в лесу костер,
Как жар-птица во тьме трепещется.
Вот так радость! Радуница пришла!
Нынче всюду ночные бдения,
Стар и млад повысыпал из села.
Рыщут по лесу привидения!..
В колдовском мерцаньи весенних звезд,
Как старинным укладом признано,
Собрались сородичи на погост:
Память предков почтить за тризною.
До чего же смачно едят и пьют
(Сладок плод от трудов их праведных!),
А притом меды на курганы льют:
Угощают дедов и прадедов.
Тут и страннику место в кругу нашлось,
Был почтен Боян по-достойному,
Ибо каждый путник – желанный гость
Миру русскому хлебосольному.
И сказал Боян: – Бог вам счастья даст!
Нет предела народной щедрости.
Все ты, русский люд, раздарить горазд
От богатств своих и от бедности.
Вот германец сумрачный – не таков,
Там не медом с тобой расплатятся:
Там казнят беспомощных стариков,
Чтобы хлебом на них не тратиться!
Опечалила добрых простых людей
Эта весть, по душе скребущая.
Но зато предстала вдвойне милей
Русь, отцов своих берегущая.
Обступила землю ночная тишь.
И сказал бородач-старейшина:
– Мы простой народ, соблюдаем лишь,
Что нам пращурами завещано.
Ну а ты, видать, по земле гулял,
В кораблях, поди, плавал реками.
Уж не тот ли ты златоуст-гусляр?
Так речей вести кроме некому!

Видно, трудно золото утаить:
Его отсвет в глаза бросается.
Принялись тут все гусляра просить:
Пусть споет для них, постарается…
– Расскажи, Боян, что в преданьях есть?
Велика ли Земля под звездами?
Мудрено ли тайну веков прочесть:
Как мы, люди, на свете созданы?..

И сказал певец: – Как же мне суметь
Угодить вам речами-сказками?
Ну да первую песнь и зардевшись спеть
По пословице не заказано.
Гляньте, сколько див в темном небе есть:
Львы, Драконы, Орлы да Лебеди,
А ведь чай не буковки не прочесть
Вы в той грамоте не сумеете.
Я слыхал, что встарь у славян была
Книга Вещая Голубиная.
Тайну светлых звезд объяснить могла
Лишь она одна-разъединая.

Вор заморский гость, по Руси скакал,
Землю рыл, по посадам рыская,
Голубиную Книгу у нас украл
Да продал ее папе римскому.
В папском нонь дворце
В колдовском ларце,
Безо всякой нужды и нужности,
Заперта в веках на семи замках
Книга древней славянской мудрости.

Аз же, грешный, слаб, беден голос мой,
Помню мало, что пелось дедами.
Из той книги мудрости вековой
Вам одну лишь строку поведаю.

Отворите двери своих ушей,
Распахните хоромы памяти.
Не скажу вам, что станете вы мудрей,
Может чуть веселее станете.

Тут Боян, как памятку, напоказ
Развернул свои гусли звончаты
И повел, повел соловьиный сказ,
Загудели лады яровчаты…

Сварожичи
(Первая песнь Бояна)

…Мне бы взять коня – да лети, гуляй
Вплоть до самой земной околицы! –
Поскакал бы я, братья, в далекий край,
Где земля с синим небом сходится.
В том краю, слыхать, уж такая страсть,
Уж такие дела чудесные:
Когда ихние девки кончают прясть,
Прячут лен в чердаки небесные.
Там точеным месяцем, что серпом,
Жнут на поле рожь белоярую,
А хмельные бражники за столом
Пиво черпают звездной чарою.
Там один мужик с солнца драл парчу,
Той парчою порты подвязывал.
Сам того я не видел и врать не хочу,
А кто видел, так вот что сказывал…

За земным окоемом стена стоит,
За стеной – океан, море синее,
В океане плавает рыба-кит,
Рыба-кит с великанской силою.
И лежит Земля на спине кита;
Коли рыба-кит чуть шелохнется –
Поменяют горы свои места,
Всем глубоким ущельям вздрогнется.

За чертой Земли есть большой чертог.
А в чертоге том в ночи черные
Самый главный в небе славянский бог
Запаляет огни несчетные.
Где Сварог, где Белбог его Русь звала.
Все на белом свете им сделано.
Голова его – точно дым бела,
Борода – что туманы белые.
Распахал Сварог черноту небес,
Проскородил сырую пахоту
И пошел из лукошка швырять окрест
Зерна звезд по рытому бархату.
Притомился бог. Изнемог. Устал.
Столько дел! Одному где ж справиться?
Тут нежданно вдруг божий взор упал
На угодья Земли-красавицы.
А Земля лежала вдали, внизу,
Разметав леса, косы темные,
И глядели в чистую бирюзу
Голубых озер очи томные.

Инда вспыхнул в небе влюбленный бог!
Стал дарами невесту радовать:
Жемчуга, цветы раскидал у ног,
Опоясал твердь лентой-радугой.
Как пожар, желанье в груди зажглось,
И кипенье той страсти бешеной
Ливнем яростным пролилось
В лоно вешней Земли разнеженной.
И родились дети от той любви,
Удалые сыны и дочери:
Боги, люди и соловьи,
И пригожие твари прочие.
Не из глины, из коей горшки творят,
А из ливня мужского семени
Зашумел вокруг плодоносный сад
Молодого лихого племени.

Сын старшой Сварога – то наш Дажбог.
Чадо мудрое и прекрасное,
Он в парче-багрянице до самых ног,
Над челом корона алмазная.
По Руси о нем гусляры поют,
Люди кличут его «Красно солнышко»,
По весне на заре, ровно счастья, ждут
И зовут заглянуть в оконышко.
А еще сын средний – могуч Стрибог,
Царь ветров злой зимы и осени;
Затрубит он в свой серебристый рог –
Все дубы бьют поклоны до земи.
А любимый сын – баловник Перун.
Как примчит в грозовом обличии –
Недостанет слов и не хватит струн
Рассказать про его величие.
Он за всеми с тучи следит, грозя.
Взведена тетива звенящая.
Инда всуе вслух произнесть нельзя
Его имя, огнем разящее!

А еще милее, чем сыновья,
Для Сварога – краса дочерняя:
Дочь старшая – утренняя Заря,
Дочь меньшая – Заря вечерняя.
Люди кличут Денницей одну сестру,
Что выходит с лучами первыми;
На ней платье алое поутру,
Весь кокошник осыпан перлами.
А другую сестру Вечерницей звать,
Синий плащ ее шелком светится,
И горит на плече, той красе под стать,
Золотая застежка месяца.
Много чад у Сварога с женой Землей.
Каждый нужное дело делает:
Бог Ярила хлеб растит яровой,
Бог Велес – тот стадами ведает.
Чай, и мы все от тех же корней пошли:
От огня небес – очи-звездочки,
Тело крепкое – от родной земли,
От кремневых скал – наши косточки.
У творца Сварога простор велик!
Трудно всеми ночами бодрствовать.
Вот он сыну, Солнцу, взять власть велит,
Над земным престолом господствовать!..

Тут, однако, песню пора кончать:
Вишь, Заря рассыпает золотце,
Время красное солнце идти встречать,
Да опять в путь-дорогу трогаться!..

Хлеб-Батюшка

Вновь шагает по росной Руси Боян…
Видит он, как весну отславили,
Как по всем древлянским лесным краям
Шумный праздник Купалы справили.
Храмы пышные русичам не нужны! –
Лишь бы не было непогодины,
Все священные игры в лучах луны
Под дубами отхороводили…
Подошли зажинки… Повдоль межи
Зазвенели серпы на волюшке,
И уже венки из колосьев ржи
Стали девки плести на полюшке…

Как-то жарким полднем устал старик,
Сел воды испить над криницею.
А в деревне – гомон, галдеж да крик:
Суд рядят над молодкой-жницею.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Жала глупая баба на поле рожь.
Под копною дитя игралося.
С неразумного дитятки что возьмешь? –
В травке ползая, замаралося.
Ну а мать, дуреха, забыв про стыд
(Видно, с разумом не в ладу была!),
Сорвала пучок колосков густых,
Хлебом грязь обтереть задумала!..
Люди видели: небо померкло вмиг,
Неотступной грозой насупилось!
Инда страшно было б сказать про них,
Кабы баба не образумилась!
Неспроста кругом зашумел народ:
Нарушать уклад – не безделица,
Кто обычаев добрых не бережет,
Может камнем бездушным сделаться.
Коли красному солнышку мы друзья,
Значит, надо чтить нам хлеб-батюшку,
Даже черствую корку кидать нельзя
На кормилицу землю-матушку!

…Тут пошла беседа, как речка, течь,
Без конца журчит, извивается:
Чуть один мужик исчерпает речь,
Молвить слово иной пускается…
Хлеборобский труд – корень всех судеб.
Так судила им доля давняя.
Оттого все больше про хлеб, про хлеб –
Все беседы их, все предания…

– Жили встарь три брата в одном дворе…
От отца, землепашца старого,
Каждый взял в наследье в большом ларе
Цельный воз зерна белоярого.
Старший молвил: «Надобно хлеб беречь!»
Средний торг открыл той пшеницею.
Младший рек: «Зерну любо в землю лечь,
А земля возвернет сторицею…»

Шли три брата по полю, вдруг глядят:
На стерне лежат, с неба павшие,
Золотые, блёсткие, ровно клад,
Плуг, хомут да секира с чашею.
Потянулся старший, ан взять не смог:
Больно золото распылалося,
Средний тоже даром ладони сжег,
Брату младшему все досталося.
Осерчали братья: «Я, мол, старшой!»,
«Ну, а я, мол, купчина-лавошник!»
Не поймут, видать, что за смысл большой
В том богатом подарке давешнем!
Тут раздался с неба могучий глас:
«Пусть любой свое дело чествует,
Только первое слово тому из вас,
Кто по полю за плугом шествует!
Перво дело – посеять, второе – сжать,
А потом можно пир заваривать,
Корабли торговые снаряжать,
Об иных делах разговаривать!
Не за тем дан хлеб, чтоб набить живот,
Хлеб – начало всему прекрасному.
Кто свой век хлеборобским трудом живет,
Тот главнейший друг солнцу красному!»

– Встарь, слыхать, вольготная жизнь была
Хлеборобам от солнца дадена:
До небес пшеница в полях росла,
Пожелал – забирайся на небо!
Солнцу что? Заметит голодный рот,
Скажет: «Эх, вы, ленивы чадушки!»
Сковородку к темечку поднесет,
В один миг напечет оладушки!
А едва начнут мужики покос,
Глядь, на зорьке, рассветным холодом,
Солнце между колосьев просунет нос,
На носу висит сумка с золотом.
Добрый бог Дажбог. Ан хитер на вид.
Подмануть мужика старается.
Вишь ты, нос себе утереть велит,
А уж сам вовсю ухмыляется.
Коли жнец солнцу нос пятерней утрет,
В пятерню червонец обронится,
А коль скинуть рубаху на то смекнет,
Вся рубаха деньгой наполнится!..
Тут бы жить, веселиться! Да горе в чем?
Мы, славяне, мужи могучие,
Мы тяжелое бремя легко несем,
Плохо сносим благополучие.
Нам от щедрых благ мутит душу блажь.
Неспроста говорит пословица:
Чем ни больше соломы в костер поддашь,
Тем жаднее огонь становится.
На пирах ругаются кумовья.
На полях мужики межуются.
Высоко взмостившиеся князья
«Красным солнышком» именуются.
Им и ночью, солнце, гони свой свет,
Им пускай заря не смеркается!
Не поймут, видать, сколько выйдет бед,
Коль не в меру жар распылается!

– Говорят: жили бабы в одном селе,
Было печь топить неохота им:
Вышли в чисто полюшко на заре,
Стали свет собирать решетами.
Солнце вешнюю травку теплом печет,
Землю радует, улыбается,
В решето золотым родничком течет,
Через краешек переливается.
Но чуть баба в избу – шасть с решетом,
Чтобы в ларь схоронить на донышко,
Ровно юркая рыбка, вильнув хвостом,
Ускользает лукаво солнышко…
Одурели бабы совсем, видать, –
Чай, работа была напрасною, –
И давай, окаянные, ввысь плевать,
В небо синее, в солнце красное.
Плюнешь в небо – сам попадешь в себя!
Увидал Дажбог бабьи глупости,
Дунул пламень с неба, срамниц губя,
В черный камень спалил за грубости!
Кто в краю том был один раз хотя б,
Проезжал столбовыми верстами,
Не забудет черных гранитных баб,
Что стоят вдоль дорожной росстани.

Постращали жницу бородачи
Да велели, чтоб впредь кумекала!
Ан ведь жалко бабу: не богачи,
Доглядеть за ребенком некому.
Отчего же гневается Дажбог,
Укрывает лицо за тучами?
Отчего то ниву спалит не впрок,
То дождями зальет текучими?..

Луна да Солнышко
(Вторая песнь Бояна)

Тут сказал Боян:
– Встарь по всей Земле
Люди жили светло и молодо,
Ибо даже в синей вечерней мгле
Прядал с неба ручей из золота…
А Дажбог сидел в теремном дворце,
Где рубины в окошки вправлены,
Караул стоял на резном крыльце,
Из двенадцати дев составленный.
Братья Ветры двор во дворце мели,
Сестры Зори в нем маки сеяли,
Звезды дружные хоровод вели,
Солнца спящего сон лелеяли.
А к исходу ночи Земля звала,
Ввысь тянулись дубки да елочки:
– Гой ты, солнышко-ведрышко, дай тепла,
Прокатись колесом по горочке! –
Запрягала Зорька рудых коней,
С золотыми, витыми гривами,
И на землю искры цветных огней,
Рассыпаясь, летели гривнами…

Только грустно все одному гулять,
Греть чужие луга да рощицы:
Чай, ведь мягко стлать, когда не с кем спать,
Отродясь никому не хочется.

Тут вот встретило Солнце в пути Луну,
Чаровницу жемчужноликую,
И навеки в сердце она ему
Заронила тоску великую.
Ну, и свадьбу сыграли! Пир на весь мир!
Вся земля от веселья ахнула!
Я и сам там был, пиво-мед там пил,
По усам текло, в рот не капнуло.

Чуть Дажбог в объятья жены упал,
Все забыл он в одно мгновение.
И тотчас же свет над землей пропал,
Мир окутала тьма затмения.
Ровно черная птица взметнулась ввысь,
Белу лебедь когтями сцапала,
И из хищного клюва на землю, вниз,
Кровяная роса закапала…
Спит на ложе супружеская чета,
Друг ко дружке прильнули грудями.
А кругом – студеная чернота,
Звезды днем проступили в сутеми.
Накликая горе на бедный люд,
Стонет ночь над землей испуганной,
Враны клекотом к пиру зверей зовут,
Волки рыскают меж яругами.
Не родит хлебов ширь земных полей,
Рыба рвется из тонких неводов,
Дивы кличут из темных лесных ветвей,
Чернобог наслал лютых демонов.
По чащобам нежить кутить пошла,
Мизгири тенета раскинули,
Расплодились лешие без числа,
Поселились в домах кикиморы.
А еще мерзее в ночной глуши
Набежали в сутемки гулкие
Змеи, ящерицы, ужи –
Ползуны, межеумки юркие.
Издавна на Руси, на кресте дорог,
Вещий камень лежал у росстани,
Чтобы каждый путь себе выбрать мог:
По уму ли ему, по росту ли?
Межеумок вертится так и сяк,
Выбрать путь прямой не решается.
Проползает всюду, то нагл, то наг,
Правду с кривдой смешать старается.
То благим прикинется, то плохим,
То ручьем скользит, то тропинками,
Даже в сильный ливень совсем сухим
Проползает промеж дождинками…
Глянул вниз – приужахнулся бог Сварог!
Разбудил Дажбога с супругою.
Пол-лица у светлой Луны отсек,
Врозь ходить повелел по кругу им!
С той поры Солнце в небе гуляет днем,
А Луна одна ночью мается,
Изнывает по муже она своем,
Сохнет, бедная, убивается.
Но, видать, Сварог не устал серчать:
Отнял власть у Дажбога старого,
За него на царство велел венчать
Меченосца Перуна ярого.
«Пусть теперь царит громовник Перун!
Он-то землю из мрака вытащит.
Он-то всем врагам надерет чупрун.
Он-то всю мерзоту повылущит!»
Вот и весь сказ о Солнышке, о Луне.
Чур, к себе его не примешивать.
Да, однако, не надобно свет в окне
Бабьей юбкою занавешивать!
Хорошо, когда голубь с голубкой в лад,
Хорошо, когда парень с девицей,
Хорошо, когда всякий незлобный взгляд
От чужого счастья согреется.
Только мать Отчизна первей жены!
За нее пекусь, беспокоюся.
Муж не тот, кто носит длинны штаны,
А кто носит меч возле пояса.

Коляда

Отгулял, отпел листодер в лесах,
Всю озимую рожь отсеяли,
Приползла зима на пустых санях,
Ветры северные повеяли…
А как стало вновь солнце силу брать,
Заскрипел ледок под сапожками,
Вышли ряженые колядовать,
Пироги сбирать под окошками:

Коляда, Коляда,
Ждем-пождем середь двора
Пирога печеного
Да питья сыченого!..
Величая песнями новый год,
Каждый счастья в душе загадывал,
Чтобы бог Ярила родной народ
Урожаем большим порадовал.
Проходил Боян по земле древлян,
Пробирался по мерзлой Припяти,
А под вечер спрашивал поселян:
– Люди добрые, гостя примете? –
В каждом доме старца к столу вели,
И как всюду обычьем велено,
Угощали ласково, чем могли:
Пьяным медом аль дичью стреляной;
Подносили чарку, все вновь да вновь,
А уж там, глядишь, банька топится,
Приглашали гостя попарить кровь,
Как у добрых хозяев водится…
Говорят, какой-нибудь чужанин,
Побывав на Руси, пугается:
Как «никем не мучимый, славянин
Сам по телу прутьём стегается?!»

Эх, вы, глупые головы! Что скрывать:
Подружились бы с русской банею,
Научились бы чище себя держать,
Крепче стали бы в испытаниях!
Чудо-банька! С травкой, с дымком, с кваском,
С хлестким веничком, злым, березовым!
Ровно в сказке: был седым стариком,
Обернешься отроком розовым!
На дворе морозы зело люты,
Все пути замело, завьюжило.
А Боян, напарившись, пьет меды
В терему резном, чисто кружево…
В доме тетки Прияты, вдовы честной,
Сладки яства не перевидывать.
Тут Бояна чествуют день-деньской,
Инда может князь позавидовать.

Как у той вдовы дочь Забавой звать.
Вот разумница, раскрасавица!
Ан не может суженого сыскать:
Дюже многим «купцам» «товар» нравится.
Промеж многих милого как найдешь,
Коли витязи все хорошие:
Ярослав пригож, Ростислав пригож,
Мирослав и того пригожее.
Женихи отменные, на подбор.
Кто из них родней света белого:
Громобой? Могута ли? Ратибор?
Творимир? Лучезар ли? Всеволод?
Как нарядны все! Не отвесть глаза!
На оплечьях зерно жемчужное,
На кафтанах шитые пояса,
На ремнях мечи харалужные.
Кто тут ладный самый – поди, реши!
Смотрят гордо, степенно движутся,
Слово молвят истово, от души,
Коли надо – мечом подпишутся!..

Крепче всех в Забавушку был влюблен
Витязь, коего звать Могутою,
Ан из гордости бережно прятал он
Ту заботу-кручину лютую.
Лишь гонясь за турами по лесам,
Витязь душу свою развязывал,
Он ночным дружкам – кочевым ветрам
О любови своей рассказывал:
«Гой вы, буйные вихри, стрибожья рать!
Вы по белу свету гуляете,
Вы огни умеете распалять,
Вы морскую глубь колыхаете!
Полно, братцы ветры, без толку дуть,
Понапрасну сушить дубравушку,
Вы повейте милой в лебяжью грудь,
Присушите ко мне Забавушку!
Чтоб ни пить, ни есть она не могла,
Чтоб открылась мне речью смелою,
Чтоб, как хмель обвившийся вкруг кола,
Обвила мое тело белое!
Чтоб вошли ей в душу и в хоть и в плоть
Мои шепоты с ней бессонные,
Чтоб булатной саблей не расколоть
Наши руки переплетенные!»

Тут как раз в посад Коляда пришла.
Снег как скатерть в полях застуженных.
Для влюбленных – истинная пора
Погадать о желанных, суженых!
Не беда, коль ветер свистит в бору.
Да щелкает мороз орешками,
Парни с девушками от двора к двору
Мчат с загадками, с пересмешками:

– Кто такой, друг мой:
Ночью спит со мной,
Днем одет, как пан,
Во черный кафтан?
Кто-нибудь чернявого жениха
Ищет, глупый, промеж ребятами,
А подружки тешатся: – Ха-ха-ха!
Глянь: Забаве блоху присватали!
И летит смешок, как тугой снежок,
И вдвойне посмелей теперича
В затаенной загадке сквозит намек
На цветной поясочек девичий:

– Днем он, как обруч,
Ночью, как уж.
Кто разгадает,
Будет мне муж!

Тут уже начинает игра-гульба
Голубкам голубок подсказывать,
Тут уже начинает швея-судьба
По две ниточки в узел связывать.
И гадает Забава на именах,
На лучине, на воске тающем,
На колечке, на туфельке, на свечах,
На дымке, в туман улетающем.
Вот, заботы девичьей не тая,
Цросит девушка старца светлого:
– Посоветуй, славный мудрец Боян,
Как мне ладу сыскать заветного? –
А Боян не зря по земле бродил,
В шумных селах, в лесной безлюдности, –
Много он в душе за года скопил
Заповедной народной мудрости!
Говорит гусляр: – Верный способ есть:
Ляг пораньше да спи без просыпа.
Не забудь перед сном ложку соли съесть,
Пусть, кто любит, напоит досыта! –
И приснился девице тот, кто мил,
Тот, о ком и мечтать боялася,
До утра полной чарой ее поил,
А питья еще впрок осталося!
Разгадала, кто ей родней иных:
«Ты, Могута, могуч детинушка,
Ты – мой суженый, ряженый, мой жених,
Мой сугревушка, красовитушка!»

Свадьба

Вот сваты ударили по рукам!
Затуманилась вдруг Забавушка,
Засвербила жалость к родным углам,
Затомила тоска-отравушка.

– Легко ль тебе, солнышко,
С полюшком прощаться?
Легко ль тебе, красное,
С травушкой расстаться?
– Я за рощицу зайду,
Тучкой принакроюсь,
Дождичком умоюсь,
С чистым полем разлучусь,
С мягкой травкой распрощусь…
– Легко ль тебе, девица,
С батюшкой прощаться?
Легко ль тебе, милая,
С матушкой расстаться?
– Я по горенке пройдусь,
Косой принакроюсь,
Слезами умоюсь,
С батюшкою разлучусь,
С матушкою распрощусь!..
Собирались подружки на грустный сход,
Заплетали косу без радости,
Окунали гребни в вино и в мед –
Для духмянной, дурманной сладости.
Начинали подружки младу красу
Обряжать шелками хрущатыми,
Приезжали дружки: злату косу
Выкупать дарами богатыми.
Повезли молодых, как велит уклад,
Пиво-мед на пир наварили им.
Под священным дубом вели обряд:
Лелем свитый венок дарили им.
А потом в родительском терему,
Когда Лад с милой Ладой чокнулся,
Уж такую затеяли кутерьму,
Инда сам домовой всполохнулся!
Довелося всей слободе не спать:
У славян пиры долго тянутся!
За столом молодые устали ждать,
Пока рядом вдвоем останутся!
И сорили там под каблук рубли,
Колотили чаши хрустальные,
Хороводные игры чредой вели,
То веселые, то печальные.
Словно дождь, на головы молодым
То ячмень, то хмель дружно сыпали,
Чтоб вина и хлеба хватало им,
Чтобы дети их были сытыми!
Пили все, никто не упился пьян,
Только стало на сердце весело.
Тут и вызвался чаровник Боян
Напоить гостей брагой песенной!..

Перун
(Третья песнь Бояна)

Стал Боян свои присказки заводить,
Струны строить, лады отлаживать:
– Воеводой слыть – без вина не быть,
Слыть певцом – век по свадьбам хаживать,
Не про то я нонь поведу вам речь,
Как для пира меды заваривать,
А про то, как надо любовь беречь,
Буду сказывать, приговаривать…
Был в далеком царстве волшебный сад,
С алой ягодкой земляникою.
Там златые яблочки на ветвях висят,
Съешь одно – сорок бед размыкает.
Там цветы – из яхонта, янтаря,
Там всечасно пора погожая.
И жила там утренняя Заря,
Дева нежная да пригожая.
Выйдет Зорька в тихий густой лесок,
Вниз под горку шажком спускается,
Расплетает девичий поясок,
В синей речке тайком купается.
А народ спешит подстеречь красу.
Парни, девки, детишки малые
Пьют с цветов серебряную росу
Да поют прибаутки шалые:

Заря-заряница,
Красная девица,
Росой напои,
Красой подари!..
Коли Зорька радостна и ясна
И уста ее улыбаются,
Наступает праздничная весна,
Маки алые распускаются.
А случится Зорьке загоревать,
Слезы жемчугом чистым катятся;
То зерно окатное поклевать
Птица Феникс из тучи явится…

Чуть увидит кто, как идет Заря –
Все от счастья бывают пьяными!..
Вот однажды в карете везли царя,
С воеводами да боярами.
Царь как глянул – так инда разинул рот:
До чего же дева прекрасная!
Придержал карету и сватов шлет:
Дескать, стать царицей согласна ли?
А краса Заря на язык остра:
– Зря ты, царь-государь, дурью маешься.
Я ведь, чай, Перуну – родна сестра!
Что ж ты, глупый, со мной равняешься?
Понял царь: видно, девица не с руки.
Ускакал в свое царство, за море,
Да и помер старый горюн с тоски
На цветном сарацинском мраморе…

Не ждала Заря, что случится с ней,
Что беда постучится в горенку! –
Пролетал по небу крылатый Змей –
Тут как раз и заметил Зореньку.
До лазоревых звезд черный Змей домчал,
Затаился за мглою плотною,
Злой петлей денницу-Зарю связал,
Уволок в свою землю подлую!
За высокую гору унес Дракон
Беззащитную свою пленницу,
Под кащеевым колдовским замком
Заточил во тьму красну девицу.
Нехорошее дело затеял Змей:
Ласки девичьей добивается.
Извелась Заря от тоски своей,
Не росой – слезьми умывается.
А злодей Дракон до чего лукав:
То отцом, то братом прикинется,
Ожидает, что, хитрость не распознав,
В плен сама к нему Зорька кинется.
И горюет Зорька во тьме ночной,
Говорит слова с приговорами:
– Встань, стена холодна, за моей спиной!
Встань, мой брат Перун, перед взорами!

Вот теперь о Перуне начнется сказ.
Для мужей с удалыми душами.
Коли робкий духом сидит меж вас,
Лучше пусть эту песнь не слушает!..
Был Перун суровый, как приговор!
Про него, кто видали, молвили:
Брови – молнии! Молнии мечет взор!
И усы – как две синих молнии!
У Перунова шлема шишак пернат,
Стрелы – долгие, оперенные.
Как по небу мчит – потолки гремят,
Гулким топотом потрясенные.
Огневая, с насечкой, блестит броня,
Стремена горят, словно светочи.
Его видели – сядучи на коня,
Да не видели – полем едучи.
Хоть Перуновы стрелы быстрей орла,
Хоть глаза его зорче ворона,
Да не видит он, где Заря-сестра
Ждет, томится, цепями скована.
Обрядился бог, как простой казак,
Мчит верхом промеж мирных жителей,
Вопрошает встречных: мол, так и так,
Вы Дракона-вора не видели?
Собирался люд на большом дворе,
Толковали про все, что знается:
Мол, живет Дракон на Туман-горе,
Змей Горынычем прозывается.
Старый дед Всевед, целый воз ума,
Подсказал казаку тропки горные,
У конька вороного кузнец Кузьма
Подточил подковки узорные.
А красавица Дарьюшка, вешний цвет,
Подарила косу свою русую,
Чтобы мог казак не бояться бед,
Проходя зыбуном-чарусою.
Лишь один в народе купец-скупец
Подмогнуть не явил желания,
Все сидел, кисель уплетал, подлец,
Да твердил: «Моя хата – крайняя!»
Все чернее ночь.
Все грознее гул.
То ли молнии вьются искрами,
То ли огненной плетью казак Перун
Воронка подгоняет быстрого…
Вот затрясся бор. Налетел Дракон,
Свет заметил крылами тяжелыми.
Заклубился тучей над казаком,
Полыхнул из пасти злым полымем.
На четыре стороны жжет огнем,
Гневом пыхает, злобой пялится.
Не достать копьем, не стоптать конем,
Не огреть богатырской палицей!
Вскинул лук Перун с каленой стрелой,
Исполчился под черной тучею:
– Аль не видишь, Змей, за твоей спиной
Уже смерть висит неминучая? –
Оглянулся враг, а казак с седла
Гвазданул его, как воробышка!
Прямо в самое сердце впилась стрела!
Аж по самое влезла перышко!
– Вот и вправду, Змей, твоя смерть пришла!
Чай, недаром Русь в мире славится:
Хоть какая сила нагрянет, зла,
Русский воин со всеми справится! –

Взял тут витязь Дарьюшкину косу,
Зацепил за елово деревце,
Да полез в пещеру. А там, внизу,
В подземелье лучина светится.
Промеж черных скал пролегла тропа.
По краям тропы копья с пиками,
Человечьи мертвые черепа,
Как орехи, на них натыканы.
Колдовской паутиной опутан лаз.
Клубы дыма по небу тащутся.
И двенадцать ярых собачьих глаз
На пришельца из тьмы таращутся.

Порубил Перун трехголовых псов,
Снял со входа печать заклятую,
Отомкнул тринадцать тугих замков –
И вошел в темницу проклятую!..
Испугалась Зоренька! – Подлый Змей,
Ты пошто моим братом рядишься?
Ты Перуном прикидываться не смей,
Все одно ты со мной не сладишься!
Отвечал Перун: – Не крушись, сестра,
Я твой брат родной, ясна Зорюшка.
Нынче смертная Змею пришла пора,
Отлилось ему твое горюшко! –

Так и встретились милые брат с сестрой.
Сразу кончились ночи черные.
И все ярче, яростней над землей
Рдели сполохи золоченые!
А когда обратно Перун скакал
Под победным рассветным заревом,
Конь четыре подковки пораскидал:
Щедрым счастьем людей одаривал.
Подобрал подковку тот дед Всевед,
Подобрал Кузьма, руки дельные,
Подобрала Дарьюшка, вешний цвет, –
Было счастье всем беспредельное.
А четвертой подковки никто не взял,
Видно, где-то лежит на улице:
Кто найдет-подберет, будь он стар иль мал,
Что захочет – тотчас же сбудется!
На купца ж того был Перун сердит.
Подшутил над ним злую шуточку:
В киселе по горло скупец сидит
И все просит: «Подбавьте чуточку!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
От Бояновых колдовских речей
Брови сдвинули добры молодцы.
Запылал огонь в глубине очей,
Будто парни Перуну молятся.
И припомнились витязям злы шатры,
Степи с темными их обычьями:
На вершинах курганов – костры, костры,
Вражьи шлемы с рогами бычьими.
Примерещилось, будто горят стога,
Печенеги кружатся птицами
С ненасытною жаждой: пить кровь врага,
Спать с молодками светлолицыми.
Подступают обры – взять Русь в полон,
Чтобы плетью народ примучивать,
Чтобы белых лебедок, славянских жен,
В свои арбы впрягать скрипучие!
Озорны, лихи у славян враги!
Вражья конница – что метелица:
Налетит ордой – не видать ни зги,
Пыльной бурей по степи стелется!
Отобьем одних – глядь! – другие мчат.
За хазарами прутся половцы.
Жадно кони ржут, уздени кричат:
«Выходи на рать, добры молодцы!»

Хорошо за чашею круговой
Песни петь, о любви загадывать,
Но еще не закончен старинный бой,
Рано острый меч в ножны вкладывать!
В заревом багрянце сочится кровь,
Окоем сулит непогодину,
Еще грозное время покличет вновь
Постоять за народ, за родину!

Жертвоприношение

Много дней Боян по Руси гулял.
А как в Киев прийти случилося,
Подивился мудрый старик гусляр:
Сколько тут чудес приключилося…

Правил Киевом стольным Владимир князь,
Тот, что Русь собирал по зернышкам,
И кого приспешники, умилясь,
Называли вслух «Красным солнышком».
И в боях, и в пирах был тот князь силен:
Дума скорая, речь умелая!
Восемьсот, не меньше, имел он жен,
Сыновей – аж дружина целая!
Смладу князь был язычеством обуян.
Хоть по всей земле зычно кликни-ка:
Ни в своих родных, ни в чужих краях
Не сыскать такого язычника!
Он кумирами изукрасил град,
На холмах заблистали в роскоши
Со своим исконным Перуном в ряд –
Привозные Хорсы да Мокоши.

В дальний край Владимир в поход ходил
На ятвягов, отважных воинов,
И пока соперников победил,
Нагляделся страстей диковинных.
А не зря пословица говорит:
За горами все бубны славятся! –
Коли что-то русского приманит,
Он себе перенять старается.
Князь от тех ятвягов принес закон,
Отродясь на Руси не виданный,
Чтоб по жребию – из мужей и жен –
Брать людей на закланье идолам…
Было жутко людям! Замстился свет!
Русь стонала от скорбной жалости!
Эта злая «казнь» ровно десять лет
На родной земле продержалася…

Жил в ту пору в Киеве дальний гость,
Чай, не ведал такого отроду, –
Как-то выпала роковая кость:
Жертвой стать его сыну-отроку.
Вот явились к дому его послы:
«Дай, мол, сына для дела богова!»
А уже на стогнах дымят костры:
Боги пиршества ждут жестокого.
Тот несчастный крикнул, от горя лют:
– Зря вы тут свои ноги топчете!
Боги сами жертву себе найдут,
Вы напрасно за них хлопочете! –
Он к родному чаду челом приник,
Зароптал над дитем возлюбленным:
– Ваши боги – не боги: пустые пни!
Они все из деревьев рублены!

С превеликим ужасом ждал народ:
Вот-вот рухнут столпы небесные,
Пополам расколется небосвод,
И ударят грома железные!

Но вотще толпу растревожил страх:
Небеса на крик не ответили,
Словно дерзкой ругани в тех словах
Духи вещие не заметили!
Княжьи стражники ворвались с крыльца,
Крикуну защититься не дали:
Тут и сына юного и отца
Наказующей смерти предали!..

Но Владимир долго во гневе был
От молчанья богов подобного:
Он обиду крепкую затаил
На Перуна нерасторопного.

Княжье слово

А теперь войдемте же, наконец,
С удалой толпой молодецкою
В золотой, резной, теремной дворец –
Прямо в гридницу княженецкую…
Восседает у князя велик совет:
Воеводы, бояре думные.
Говорит старшинам Владимир-свет
Таковы слова велимудрые:
– Аз собрал вас нонь не пир пировать,
Думу думать большую, главную:
Как любезной отчиной управлять,
Как упрочивать власть державную?
Друга! Братия верная, гой еси!
Людям бога чтить полагается,
Ан ведь темный люд на лесной Руси
Пням бесчувственным поклоняется.
Не срамно ли нам от других отстать
В веке разума воссиявшего,
Не пора ли новых богов сыскать
Для отечества заплутавшего?

Тут, успевший братину осушить,
Молвит слово Добрыня-дядюшка:
– Так каким же ноне богам служить
Повелишь нам, прикажешь, князюшка? –
Князь тяжелой дланью подпер чело.
Видно, долго умом раскидывал,
Чай, немало вер изучил зело.
Тьму пресвитеров перевидывал.
– Звали нас Магометов закон принять…
Зол закон на хмельное зелие.
Где же русским людям коран понять,
Коль питье – всей Руси веселие!
От хазарских каганов был посол,
Речью ластился фарисейскою,
Ждал, чтоб Киев-батюшка перешел
В веру ихнюю, иудейскую.
Иудеям короток был ответ:
«Зря своих богов предлагаете,
У самих у вас даже дома нет,
По чужим краям обитаете!»
Нам бы надобно к вере прийти такой,
Чтобы в храмах высоких пелося,
Чтоб, отведав сладости неземной,
Прежней горечи не схотелося!
Потому порешили мы в Корсунь плыть
С нашей знатью большой боярскою,
Там самим креститься и Русь крестить
В веру новую христианскую.
Установится в небе едина власть,
Бог, пророками предуказанный,
Аз же буду единым судьей у вас,
На земном престоле помазанный! –
Тут зовет Владимир к столу бояр,
В руки чашу берет заздравную,
И велит правитель, чтоб спел Боян
Величальную песню славную…

Святослав
(Четвертая песнь Бояна)

То не бор шумит, не ручей бежит,
Не струя журчит меду ярого,
То в притихшей гриднице чуть дрожит
Золотая струна Боянова…
Говорит Боян: – Навострите слух!
Эта песня моя заветная,
В этой песне – ратный славянский дух,
Звон мечей, ископыть победная…
Может статься, братья, в остатний раз
Я потешу вас былью-небылью.
Святославу аз посвящаю сказ.
Лучше воина в мире не было.
Все мы в разный срок обратимся в прах,
Ляжет грузом на грудь надгробие.
Пусть потомки сыщут у нас в делах
Святославовых дел подобие…

Был во стольном Киеве вещий знак:
В день, как княжье дитя родилося,
Под крыльцом одна из борзых собак
Острозубым львом ощенилася.
И по знаку вещему, с малых лет,
Тесьмяные поводья стиснувши,
Князь летал по земле, как могучий лев,
На загривке коня повиснувши.

Неспроста говорят: коль драчлив петух,
Где же быть ему в теле жирному?
То-то князь Святослав был поджар да сух,
Не привычен к приюту мирному.
Он спокойных благ не искал себе:
Не страшась ни жары, ни холоду,
Мясо ел в седле, пил вино в седле,
Спал, седло подложив под голову.

Все дружинники княжьи крепки, как гвоздь,
Тоже намертво в седла впаяны.
Все округи ведомы им насквозь,
Все пути, все дороги знаемы.
Они вскормлены славой с конца копья,
Под раскатами труб взлелеяны,
Их шеломов медные острия
Дымом грозных побед овеяны.
До Хвалынского моря их князь водил
Одолеть саранчу хазарскую,
Белу Вежу приступом победил,
Отнял землю Тьмутараканскую.

В ту пору Царьград на морском ветру
Развевал свои стяги гордые;
С давних дней он хитрую вел игру:
Ссорил Русь с кочевыми ордами.
Уж не раз скопившийся долг обид
Князь Олег по счетам оплачивал:
Он врагам – на память! – червленый щит
К городским вратам приколачивал…

Оттеснив хазар от родных оград,
Святослав вдаль ушел из отчины:
Порешил замки цареградских врат
Отпереть топором отточенным.
Князь повел своих ратников через степь
На Босфор, потягаться силами,
И уже над мглой византийских стен,
Смерть пророча, запели сирины.
Чтоб разнежился яростный дух врага,
От царя послы тароватые
Привезли князю русскому жемчуга,
Перстни, паволоки хрущатые.
Святослав подношения развернул,
Выбрал меч с харалужным лезвием,
А на жемчуг с золотом не взглянул:
Эки вещи, мол, бесполезные!

Византийцы ахнули: «Грозен князь,
Кем одно лишь оружье ценится!» –
И держава мощная, устрашась,
Стала дань платить, аки пленница.

Аж за море и конный, и пеший враг
От Днепра, от Дона попятились,
Все хазары, обры зарылись в прах,
Печенеги в степях попрятались.
Крепко-накрепко заперлись рубежи.
Поднялись на путях оградины.
Не урвать у нас ни одной межи
Тех земель, что отцами дадены!

…От Бояновой песни восторга дрожь
Пробрала дружину могучую.
Князь Владимир молвил: «Зело поешь!..» –
И слезинку смахнул горючую.
– Погоди! – прибавил он, весь светясь, –
Я тебя из казны пожалую! –
А Боян ему: – Ты дослушай, князь,
Дай домолвить припевку малую…
Громче всех могучий барс Святослав
По земному раздолью славился.
За бойцовский свой, непокорный нрав
Больше всех он Перуну нравился.
С черной тучи зорко следил Перун
За разгульной отвагой княжеской.
Сколько выпил бог вина на пиру,
Столько пролил князь крови вражеской!..
Да не то Перун шибко пьяным был,
Не то спал под пуховой тучею:
Печенежский хан ни за грош сгубил
Святослава, бойца могучего.
Княжий череп золотом оковав,
Пил из чаши хан вина красные,
И вставал над Русью закат, кровав,
Предвещая года ужасные!

Спор

Тут, неладной песне кладя конец,
Вдруг ударил Владимир по столу:
– Аль ты наших слов не слыхал, певец?
Аль решил на своем упорствовать?
Твой Дажбог – не бог. И не бог – Перун.
Русский люд их, как сказку, выдумал.
И чтоб впредь ни в слове, ни в звоне струн
Не слыхать нам про этих идолов!
Мы иного господа чтить велим.
Хватит бесу молиться черному!
Всех перунов днесь мы огнем спалим,
Как нечистую силу чертову!

Издавна круты на Руси князья,
Но певцы еще своевольнее.
Никакой уздой усмирить нельзя
Их ретивое слово вольное.
Рек Боян: – Обойди ты всю Русь кругом,
Огляди ты всю твердь до донышка:
Всюду жив Перун – то небесный гром,
Всюду жив Дажбог – красно солнышко!
Зря ты, князь, гонясь за чужим умом,
Вздумал ныне свой укорачивать,
Да людские души в краю родном
На испод вертеть, выворачивать.
Родовые корни прочнее стен.
А коль вырубить корни дерева,
Попадет народ в чужеземный плен,
Обескровится слава дедова!
Говорю тебе: не ломай уклад.
Только попусту будешь мучиться.
Песни новые прежних не заглушат,
Ничего у них не получится!

Князь Владимир, яростью обуян,
Грохнул вновь десницей тяжелою:
– Не перечь, Боян! Помолчи, Боян!
Пожалей свою буйну голову!
А Боян ему: – Не стучи рукой!
Не закажешь Перуну царствовать!
Довелось ему пятьдесят веков
На родной Руси государствовать.
Это он Царьград с нашим войском брал.
Это он был заветом мужества.
Это он с косогами шел на брань,
Обрядясь в доспех Ильи Муромца.
Это он парней закалял в боях,
Чтобы души в покой не кутали,
Чтоб ценили выше всех прочих благ
Буревой размах русской удали!
Не учил Перун: коли бьют в щеку,
Подставляй другую смирнехонько,
А учил Перун дать отпор врагу,
Чтоб обидчик завыл тошнехонько!
Оттого Святослав был так люб ему!
Русь не знала верней хранителя!
Знать, Перун по образу своему
Сотворил такого воителя!
И когда Ольга-матушка на Босфор
За заморским крещеньем плавала,
Святослав не зря затевал с ней спор.
Вспомни, князь, слова Свягославовы!
Он зело стыдобил княгиню-мать,
Он в сердцах вопрошал с презрением:
«Не срамно ль дружину нам потешать
Непотребным чужим крещением?!»

Коль ты примешь, князь, христианский «лад»,
К нам на Русь, говорю заранее,
Вороньем церковники налетят,
Навезут «святое писание».
Хоть писание это «святым» зовут,
Трудно книгу сыскать развратнее.
В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд,
И вражда, и измена братняя.
Занедужим мы от их «аллилуй»,
Что во сне-то у нас не виданы!
Будут петь на Руси: «Исайя, ликуй!»
Будут славить псалмы Давидовы.
Чужеродные, чуждые словеса
Заскрежещут арбой немазанной.
И пойдет от них увядать краса
Речи русской, шелками вязанной!
Коли деды клюкву одну едят,
Скулы внукам сведет оскомина.

Много бед церковники натворят,
Истерзают народ расколами.
Встанет брат на брата и род на род!
Ох, люта вражда промеж близкими!
Вновь усобица по Руси пойдет,
Самый подлый наш ворог искони!
Не к добру, не к добру ты задумал, князь,
Звать на Русь заморских пресвитеров! –
Плюнул старец в гриднице, распалясь,
И ушел, тот плевок не вытерев.

Крещение Руси

С той поры замолк, песен петь не стал
Соловей былинного времени.
Коли кривда правде скует уста,
Нету в мире тяжельше бремени.
Под немилость княжью попал певец,
Отвернулись бояре важные.
И как будто вмиг приувял венец,
Свитый прежде молвой продажною.

Шел горюн по угодьям родных краев,
Его очи сквозь слезы видели,
Как кнутами карали «еретиков»
Кротость славящие крестители.
Видел он, как стадами сгоняли люд
На неведомое крещение,
Как беспутный Путята, от злобы лют,
Новый город предал крушению.
Видел он, как епископы крест и меч
Возносили в кровавых лапищах,
Как спешили священные рощи сжечь,
Как богов оскверняли в капищах.

Век Перун на днепровском яру стоял,
Над речными синими долами.
Из искристого кремня, что бог держал,
Высекали кресалом полымя.
И когда на священном огне у ног
Пух петуший дымился сладостно,
Улыбался грозный славянский бог,
Очи бога блистали радостно.
Были латы его для басы-красы
Драгоценной резьбой прострочены,
Были боговы крученые усы
Красным золотом позолочены.
И не раз в сполошной крутой ночи,
О грядущей судьбе не ведая,
Здесь святили кмети свои мечи
Перед сечей, перед победою.

А теперь былого царя небес
Примотали к паскудной лошади,
И с похабным криком: «Изыди, бес!»
Потащили по людной площади.
Длиннорукий Добрыня в поток швырнул
Громоносного бога дедова:
«Дескать, сытно ел ты и пил, Перун.
Ну, и хватит! Катись отседова!»
И поплыл Перун по Днепру-реке,
Как колода, что в воду валится,
И была бессильной в его руке
Боевая литая палица.

Лишь грозились людям его персты:
Погодите, хлебнете горюшка,
Как на ваши благостные кресты
Грянут коршуны из-за морюшка!
Коли стольный град одолеет зло,
Малым слободам нет спасения!
Ровно лютый змей, по Руси ползло
Горевое самосожжение.
По грязи, повдоль верстовых столбов
Гнали в дальний край, как заложников,
Ведунов да знахарей, да волхвов,
Да бродяг дударей-гудошников.
Чтоб забыл обычьи свои народ,
Шли варяги, наемны ратники,
Полоскали палками хоровод,
Разгоняли людские праздники.
Дымной гарью плыл над землею страх,
Языки полыхали рыжие:
На широких стогнах в ночных кострах
Жгли язычное «чернокнижие».
Все, что русский люд испокон веков
На бересте чертил глаголицей,
Полетело чохом в гортань костров,
Осененных царьградской троицей.
И сгорали в книгах берестяных
Дива дивные, тайны тайные,
Заповеданный голубиный стих,
Травы мудрые, звезды дальние.

Обжигая руки, спасал Боян
Слово отнятое отцовское.
Но грозились стражи: – Погодь, смутьян,
Сам сгоришь, как письмо бесовское!
Почернел гусляр от тяжелых дум,
Уж не петь ему по-веселому.
Ржа железо ест, а печаль ест ум,
Стих веселый не лезет в голову…

Сон Бояна

Изнурил певца бесприютный путь.
Белый ус его хмуро свесился.
Вот решил он под липкою отдохнуть.
То ли явь? То ли сон пригрезился?..
Видит старец: радуга меж полей
Подымается в выси ясные.
Он – недолго думая – прямо к ней!
За перильца схватил цветастые
И пошел по радуге выше круч
В дальний край, недоступный вымыслам,
Где стада седых тонкорунных туч
По вольготным гуляют выпасам.
Серебрится звездное там зерно,
Что Сварог в борозды высеивал,
Светозарною нивой блестит оно,
Расстилаясь с юга до севера.
А на горке терем стоит царя.
В терему том окошко светится.
И глядит из окошка краса Заря,
Ненаглядная красна девица…
Говорит Заря: – Здравствуй, свет Боян.
Ты зачем в нашу даль пожаловал?
Уж как нонь довольна была бы я,
Кабы песней меня побаловал!
Рек Боян: – Я тут – не в хмельном пиру,
Вечно петь, так язык затупится…
Ты ответь, Заря: где твой брат Перун?
Что же он за Русь не заступится?!
Тут у Зорьки слезы из нежных глаз
Чистым жемчугом покатилися.
Невеселый она повела рассказ,
Коим многие б подивилися…
Говорила Зорька: – Могуч был мир,
Где Перун громыхал победами!
Хоть суров он был, хоть не всем был мил,
Ан при нем все порядок ведали.
Сошники Перун мужикам ковал;
Сделал меч-кладенец невиданный,
Вражьи рати рушились наповал,
Как сверкал он, из ножен вырванный!
Рассудил Перун битву света с тьмой,
Разлучил навек с белым черное,
Примирил поединок огня с водой,
Заточил огонь в кремни горные.
Много славных дел он свершил, орел,
Все дела поди перечисли-ка,
Ан ведь сколь завистников приобрел:
Чай, на каждый чох – по завистнику!
Сотворишь добро, глядь: никто не рад!
У завистников нету радости.
Злее черных змей за спиной шипят,
Пуще сладости любят гадости.

А за синь-рекой, что волной журчит,
Под горою, что всякий видывал,
Жил коварный, хитрый король Завид,
Больше всех Перуну завидывал.
Не желал он жить во своем дворе,
Где бочонки медами полные,
А желал он быть на крутой горе,
Где Перун высекает молнии.
Заедала Завида чужая честь,
Гордецу почет слаще сахара.
Уж как тщился он на ту гору влезть,
Чтобы челядь бы вся заахала!
Да не просто справиться с той горой:
Все бока ее глаже мрамора.
Цепче коршуна когти имел король
Да об камни их пообламывал.

Черной завистью вымученный вконец,
Дал король повеленье строгое:
Золотой построить ему дворец,
Чтобы был он богаче богова!
И воссел Завид в окруженье слуг,
Похваляясь речами смелыми.
Он в одну взял руку червленый лук,
А в другую колчан со стрелами…

Пировали боги на Лыс-горе,
Кто-то в шутку сказал Громовнику:
– Пить ли брагу нам при твоем дворе
Аль пойти к твоему помощнику?
Весь Перунов терем от этих слов
Залился богатырским хохотом,
Небо дрогнуло, будто бы от громов,
В бочках пиво взорвалось с грохотом.
А Перуну тень на чело легла,
Знать, устал от речей язвительных.
И упали наземь туман и мгла
От Перуновых дум томительных.
Затаились боги: удара ждут!
От Громовника нет спасения –
Его стрелы жаркие ровно жгут,
Все сжигают без сожаления!

Вдруг Перун на землю с престола – шасть!
Без укоров, без нарекания,
Говорит Завиду: – Бери всю власть,
Коль такое твое желание!
Не стыдись, коль в чем тебя подучить.
Нелегко, чай, над миром властвовать!..
– Что ерша учить, как по речке плыть?
Без подсказок сумею царствовать! –

Поменялись одежами без хлопот,
Каждый вымолвил речь приветную,
Сел король Завид на ковер-самолет
И вознесся на гору светлую.
А Перун колчаном об землю – хвать!
– Надоело! Покняжил досыту! –
Под священным дубом улегся спать.
Там доныне и спит без просыпу…

А Завид вступил на высок престол,
Не сробел от забот полученных.
Он державную руку свою простер
От полночных стран до полуденных.
Стал своим разуменьем дела решать,
Стал людей учить да подсказывать:
Как сподручней землю зимой пахать,
Как весной на санях раскатывать.
Уж коль вздумал кто мудрецом прослыть,
Враз за новый обычай ратует:
То прикажет вниз головой ходить,
То блоху со слоном сосватает.
От такого правления короля
Опустели поля бесплодные,
Задичала, выгорела земля.
Даже боги сидят голодные.
Не дождутся люди весны-красны.
Все певучие реки скованы.
Из небесной и из земной казны
Все сокровища разворованы.
И никак король не исправит грех:
Где зерна достать? Мыши слопали.
А где мыши? Кошки пожрали всех.
А где кошки? Стрелки ухлопали.
Где стрелки? На речку гулять ушли.
А где речка? Быки всю выпили.
Где быки? На песок отдохнуть легли.
Где пески? Все ветра повымели…

Не управился глупый Завид с землей,
Заварил дела бесталанные.
И одна беда за другой бедой
В гости к людям пошли, незваные.
Все никак не кончится скорбный путь.
Не размыкать кручину ветрами.
Но Перун проснется ж когда-нибудь!
Вспыхнут дали лучами светлыми!..

Разбоище

Шел Боян чащобами наперерез
В те края, где гулял со славою,
Завернул в знакомый древлянский лес,
В дом к Могуте с женой Забавою…
И сказал Боян таковы слова:
– Гой, вы, люди, лесные братушки,
А видна ли вам сквозь густы дерева
Боль-печаль родной Руси-матушки?
Вам и прежде досталось немало зла:
Сколь в полюдье к вам Игорь хаживал,
Ольга ваш Искорбстень дотла сожгла,
Ярополк убил князя вашего!
Только это горе – полгоря лишь.
Горе в княжьей руке Владимира:
Велимудрый правитель задумал, вишь,
Чтоб вся дедовщина повымерла!

Вам, древлянам, отваги не занимать:
Чай, смогли одного грабителя
К двум упругим сосенкам примотать –
Пополам разорвать, мучителя!
Не давайте ж отчиной володеть
Тьме варяжской, их силе вражеской!
Не спешите крест на себя надеть,
Не потворствуйте дури княжеской! –
Славянин – отзывчивый человек!
Тронь его – загудит, как колокол:
Коли песнь запоешь – будет слушать век,
Коли в бой позовешь – взлетит соколом.
Собрались тут молодцы: Ратибор,
Творимир, Лучезар да Всеволод,
И пошел у витязей разговор,
Что любезен для сердца смелого.
Зашумел суровый древлянский бор,
Загигикал недобрым голосом,
Заблистал булатный косой топор
У лихих лесников за поясом!
Подались в разбоище мужики,
Зверобои, стрелки опасные,
К ним волхвы приладились, старики,
Да ярыжки, да лежни праздные…

Аж до Киева докатился страх,
Стал трясьмя-трясти княжьих стольников:
Дескать, меньше нонь соловьев в лесах,
Чем охальных шишей-разбойников.
Они рыщут всюду с ночной татьбой,
Собирают дань придорожную,
Да в глухих урочищах день-деньской
Затевают гульбу острожную.
Не желают, подлые, забывать
Свои капища, свои игрища,
Не хотят анафеме предавать
Свои требища, свои тризнища!

Повелел князь, чтоб ловкие тиуны
Разыскали в лес тропы тайные
И чтоб всех «приспешников сатаны»
Заковали в замки кандальные!

В тот же день из киевских городских ворот,
Из печерских святых обителей
Вышли братья-монахи «крестить народ» –
Непокорных древлянских жителей…
Шли монахи по темным глухим местам,
Путь искали по небу звездному,
А попали монахи в разбойный стан
К атаману Могуте грозному.
Бог-то бог, да и сам тоже будь неплох! –
Жуть взяла от могуча облика.
А господь всевидящий не помог,
Не спустился с ночного облака.
Полыхнул над рясами острый нож,
Ан не пролили кровь грабители.
– С беспортошных иноков что возьмешь?
Погостюйте у нас, святители! –

Ох, ты, русская щедрая доброта!
Сколько раз за века случалося:
В нашу землю ненависть и вражда
Под личиной «друзей» являлася!
Пробрались монахи в лесной посад,
Не Христа взялись проповедывать,
А разглядывать: где мечи висят,
Где заплоты стоять – выведывать.
А когда разбойники спать легли
И во мраке сычи заухали,
Черноризые братья в туман ушли –
Доносить про все, что разнюхали.
Стали гнать разбойников из лесов.
Их травили псы озверелые.
Волкодав с железной пилой зубов
Изорвал певцу руки белые.
Но ведь сколь друзей в стороне родной!
Коли недруг в погоню ринется,
Кинь простой рушник – потечет рекой,
Кинь гребенку – там бор поднимется.
Трудно вольницу было прибрать к рукам,
Заупрямилась Русь-красавица!
Ну, да где ж топорникам-мужикам
С броненосной дружиной справиться?!
Князь варяжское войско призвал внаем,
Воеводы весь край обшарили,
Подкосили Могуту стальным копьем,
В стольный град на правеж отправили.
Отзвенела удаль в недолгий срок,
Отшумела хмельная славушка,
И попала с соколом в злой силок
Соколица его Забавушка.
И с дружками, с коими пил-гулял,
С атаманом лесного племени,
В ту же злую сеть угодил гусляр,
Соловей старинного времени.
Под охраной блещущего копья
Увели в полон рать свободную,
Заточили звонкого соловья
В клетку каменную холодную.
Разгулялся княжеский произвол,
Чтобы смять, сломить душу гордую!
А Боян и тут свою песнь завел,
Неподкупную, непокорную…
…Как во каменной палате
Суд разбойника судил:
– Ты скажи, скажи, разбойник,
– Кто на свет тебя родил?

– Породила да вскормила
Меня мать сыра-земля,
Молоком меня вспоила
Воля вольная моя.
Эх, воля вольная,
Русь раздольная!

– Ты скажи, скажи, разбойник,
С кем гулял, разбой держал?
– Не один разбой держал я:
Трех товарищей сыскал.
А как первый мой товарищ –
То булатный острый нож,
А другой-то мой товарищ –
Непроглядна темна ночь!
Оба друга верные,
Братья неизменные…

– А кто ж третий твой товарищ?
– Ретивой буланый конь.
Кабы конь не оступился,
Мне гулять бы и пононь!
Эх, кабы конь не оступился,
Мне гулять бы и пононь!

Казнь

Над престольным городом гром гремел:
Плаху ставили для разбойников.
Князь Владимир-свет на крыльце сидел
В окруженьи бояр да стольников.
А над Русью шли облака, легки,
Будто лебеди в небе реяли.
И, как в прежние ласковые деньки,
На полях яровые сеяли.
И была осужденным не смерть страшна
Храбрецы мечей не чураются! –
Было тяжко знать, что весна пришла,
А они – с землей разлучаются…

Первым в круг Могутушка выходил.
Он не стал ни молить, ни кланяться.
Зря епископ киевский Михаил
Призывал молодца раскаяться.
Говорил ему поп таковы слова:
– Тебе смерть грозит неминучая.
Ох, и жгуча в адских котлах смола,
Неотвязная да липучая.
Повинись, Могута, за свой разбой,
Тяжкий грех от души отвалится,
Вещий пастырь над блудной своей овцой
Попечалится да и сжалится!..

Отвечал Могута: – Довольно врать!
Баб пугайте смолой кипучею.
Бог ваш слабые души скликает в рай,
А, чай, мы – молодцы могучие!
Что мне ваши дьявольские котлы?
Вот уж, право, чудны нелепости!
Реки той смолы на меня текли,
Когда брали мы вражьи крепости!
Ради Родины, ради народных благ
Я бы вмиг с головой расстался бы!
В бурю рубят мачты на кораблях –
Лишь бы целым корабль остался бы!
Пусть по мне красавицы слезы льют,
Рукавом цветным утираются,
Молодцы-удальцы пускай меч куют,
За свой край на бой собираются!..

Князь Владимир молча рукой махнул:
Дескать, что вора переучивать?
Сотский издали палачу мигнул.
Стал палач рукава засучивать.
И головушка с буйной копной кудрей
Покатилась из-под топорика.
Довелось на колу закачаться ей
Посреди теремного дворика.

За Могутой последовал Ратибор,
А за ним Лучезар и Всеволод…
Не помиловал жадный упырь-топор
Славных витязей войска смелого.
Целый день оттоль в придорожный ров
Выволакивали покойников:
Удалых охотников да волхвов,
Да иных бунтарей-разбойников.

Князь одну Забавушку «пожалел»:
Не отдал казнить смертью лютою,
В голубом Днепре утопить велел,
Навсегда разлучил с Могутою.
Лишь Бояна князь отпустил живым,
Не из милости, не из жалости:
Понимал, чай, люди придут за ним,
Побоялся народной ярости.

О ту пору в небе взошла заря,
Будто хлынули реки алые!
И во стольном граде, мои друзья,
Начались дела небывалые…
До сих пор об этом твердит молва,
Диво дивное приключилося:
Атаманова мертвая голова
Княжьей дочери полюбилася.
И ушла из терема навсегда
Озорная княжна-девчоночка,
В вешней роще выкрала из гнезда
Чернокрылого вороненочка;
Стал над нею ворон круги кружить,
Стал прельщать колдовскою силою,
Службу верную обещал служить,
Лишь бы взять назад птаху милую.
Не спешила девица дар принять,
Сжала птаху рукою твердою,
Повелела ворону вдаль слетать
За водою «живою» и «мертвою».
Вмиг от той воды атаман воскрес,
И туманной весенней ночкою –
Убежал разбойник в дремучий лес
Вместе с шустрой княжою дочкою.
От волшебных струек «живой» воды
Поднялись бунтари удалые,
Распрямились, выстроились в ряды,
Зашумели густой дубравою.
Да не зря и Забаву хвалил народ:
Всем брала – умом и осанкою! –
Потому у владыки днепровских вод
Обернулась она русалкою…

А Боян пошел по Руси гулять,
Молодцов из домов выманивать,
В свете чуда чудные вызнавать
Да на гуслях о них вызванивать.

Лик Перуна

Долго правил Русью
Владимир-князь.
Сквозь далекие расстояния
Из седых веков долетел до нас
Громкий сказ про его деяния.
Сколько всякой дивности золотой,
Медь да бронзу, ковры да статуи,
Вместе с Анной, новой своей женой,
Князь из Корсуня взял богатого!
Сколько Киев вскинул на теремах
Петушков да флюгарок башенных,
Сколько храмов выросло на холмах,
Всею хитростью изукрашенных!..

Стала гридница княжья еще пышней,
Все в ней сыщешь, что в мире ценится:
Звон ковшей, застолица, шум гостей –
Полной чашею так и пенится!
Все порядки в доме на новый лад,
Князь дружину свою побаловал:
Деревянными ложками не едят –
Всем серебряные пожаловал.

Постаревши, князь то и знай ходил
В Десятинный храм с перезвонами,
И, крестясь, подолгу стоял один
Под сияющими иконами.
Вспоминая время былых тревог,
Он глядел на Христа-Спасителя:
«Был не прав Боян, православный бог
Одолел Перуна-воителя!
Вишь, как гордо светит под потолком,
Промеж риз, серебра узорного,
На весь мир первейшая из икон –
Образ Спаса Нерукотворного!»

Вот однажды… вечер туманный был…
Птичий крик пред грозою множился…
Князь Владимир в церкви поклоны бил
Да невесть о чем все тревожился…
Вдруг, вглядевшись, от ужаса замер он:
Вместо Спаса Нерукотворного
Глянул, хмуря брови, со всех икон
Лик Громовника непокорного!
Затуманились очи в недобрый час,
Расстучалося сердце старое:
На царьградских досках был кроткий Спас,
А на русских – зрит око ярое!
И других угодников не узнать!
Начал князь от испугу пятиться:
Где Илье Пророку привычно мчать,
Там Перун в колеснице катится…

Знать, художники русские за года,
В нарушенье письма канонного,
Подверстали под благостного Христа
Бога предков своих, исканного!
А ведь в споре, много годов назад,
Предрекал Боян то же самое:
«Песни новые старых не заглушат!
Русь не сломишь! Она упрямая!»
И подумал князь в тот тяжелый миг:
«Видно, зря я народ примучивал,
Зря силком богов насаждал чужих,
Зря кострами Русь переучивал!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В ту же ночь в округе поднялся гам,
Воронье в степи раскричалося:
Под покровом тьмы к городским стенам
Кочевая орда подкралася.
Это вновь на Русь печенежский хан
Налетел из гнездовья змиева,
И петлею горло сдавил аркан
У пресветлого града Киева.
И покинув жен, в грозовой ночи,
По гудку трубача зловещего
Вышли русичи «позвонить в мечи»,
Как у нас издавна завещено!..
Засветилась в темной степи роса,
Заплескалися крылья воронов.
За увалом скопившаяся гроза
Широко обступила воинов.
Вспыхнул луч зарницы, огнем прошит,
Видно: быть тут грому великому!
Утром солнце, как будто червленый щит,
Залилось кровяными бликами.
И начался тут небывалый бой!
Зазвенели клинки булатные.
И схлестнулись кони промеж собой.
И прогнулись доспехи ратные.

У степных рысаков – волчий блеск в глазах,
Мечут в битву все новых ратников.
А уносят – свисших на стременах –
Безголовых, безруких всадников.
Наседает враг. Прет и прет, жесток.
Русский, строй чуть-чуть посторонится,
Кинет наземь колкий стальной «чеснок» –
Горек тот «чеснок» вражьей коннице!
У кочевников сабля длинна, остра,
Словно месяц промежду звездами,
Да хоть сабля остра, все ж мечу не сестра:
Сталь меча – обоюдоострая!
Меч махнет – и две головы долой!
А лихие рубаки русские,
Будто в поле заняты молотьбой,
Бьют и бьют по снопам без устали!
Уже досыта жаркая нива та
Горевыми костьми засеяна,
Уже дочерна кровушкой полита,
Ветром смерти стократ провеяна.
Уже в том пиру не хватило вин!
Уже вороны тучей хлынули!
Но ни русс, ни яростный половчин
Еще стяг победы не вскинули!

Вот где князь-то киевский приуныл,
Со стены эту битву видевший,
Оттого, что много он показнил
Боевых разудалых витязей!
Все напористей, русичам вперерез,
Рвется к городу вражья конница,
И уже решительный перевес
К полосатым халатам клонится!

Вдруг на русской воинской стороне
Чьи-то очи блеснули углями,
И седок на белом, как дым, коне
Пролетел стрелой под хоругвями.
В непроглядном мраке грозовых туч
Взвился меч-кладенец невиданный,
И победно он засверкал, могуч,
Из серебряных ножен вырванный.
Тут как начал всадник мечом играть,
Вырубать в рядах промежуточки –
Одним махом улицы выстригать,
А другим косить переулочки!
Было взять с кого удалой пример
Русским витязям в миг сражения!
Было где оружию погреметь,
Когда Русь пошла в наступление!
Словно бурей, подлых врагов смело!
Вмиг очистилось небо ясное.
Над притоптанным ковылем взошло
Солнце ласковое, прекрасное!
Но никто из витязей не признал
Позабытого миром облика
Того воина, что с мечом промчал
На коне огневом как облако!..

Может, все это просто досужий слух,
Просто сказка одна красивая…
Ну, а правда в том, что наш русский дух
Не сломить никакою силою!
От глубоких корней наша Русь пошла,
Ее стебель далече тянется.
Как великой прежде она была,
Так великой и впредь останется!

 

Исчезновение бога Перуна автор видит в результате его спора с неким Завидом (по сути с неким эгрегором). Вместе с тем это коррелируется с реформами князя-выродка Владимира-развратника.  И всё же Перун возвращается на нашу землю. Это возвращается наш языческий дух через «Бутурлинский  Прорыв» (См. «Красная стена и нереальные перемены в «Алтарях мировоззрения»»).
Далее уже по страницам Велесовой книги Кобзев делает своё новое поэтическое переложение, богатое и содержанием и историческими фактами.

*** II-19.  Игорь Кобзев – Влесова книга
Поэтическое переложение по мотивам древнерусской летописи на 15 дощечках

Доска первая

Книгой сей потщимся хвалу воздать
Богу Влесу, нам жизнь дающему, –
В нем великая сила и благодать, –
И радение к миру сущему.
В оны дни был некий благой отец.
Были с ним – жена и две дочери.
Он имел коров и стада овец,
И иные богатства прочие.
Ан нигде тем девицам женихов
На Руси не сыскать попросту,
И в тоске отец их молил Богов,
Дабы Род не пресекся попусту.
И наш Бог услышал молитвы те,
Чудо даровал сокровенное:
В неизбывной божеской доброте
Миру чадо послал моленное.
Вот грядет меж нами доблестный муж,
Влесов отрок, посол сияющий,
От напастей вражьих, от бед и мук
Навсегда наш Род избавляющий.
И пускай поется ему хвала!
Пусть в веках сей вождь возвышается!
От кудесников весть эта к нам дошла.
А теперь наяву свершается.

Доска вторая

Себялюбство наше – причина бед,
В словесах обольщенье кроется.
Да не лживо истину древних лет
Речь сия сказать удостоится.
Днесь поведать о первом о пане том,
Князе избранном не забудем мы. –
Племя кийское со своим скотом
Путь вело по степям полуденным.
В том краю, где гуще сиянье зорь,
Люди к Орю пришли всем племенем
И рекли ему: – Праведный отче Орь,
Развяжи нас с нелегким бременем…
Мы имеем детей и мужей, и жен, –
Как бы ладно да складно жили бы! –
Ан старейшин нет, чтоб – коль враг пришел –
Нас они побеждать учили бы!
Чай бы с ними мы вражеским племенам
Ни овец, ни скота не отдали!
Мы бы стали едины! И Боги нам
За добро своим тщеньем воздали!
И, доколь века не прейдут в веках,
Мы начнем тем единством полниться.
И что мыслью единой взрастет в умах –
Будет речью единой молвиться!..
…И повел их Орь, как родимых чад,
В долгий путь, что в степях теряется,
И сказал им: – Надо построить град!
Пусть Голынью он прозывается.
В заповедный край кийский люд пришел,
От иных свой род отделяючи,
А отец их Орь был как князь старшой,
Обо всех радел, размышляючи.
Тут они навек обрели свой дом,
На исходе пути далекого.
А Роды иные в краю ином
Оседали кругом и около.
И чужими были теперь они,
Но друг друга не гнали силою,
Ибо все, кто Кийской земле сродни,
Всюду славятся крепкой жилою.
К людям Оря-отца слава-честь текла,
Та их слава с их пользой связана:
Ибо всякая спущенная стрела
О чужом мече знать обязана!

Доска вторая / реверс /

На особицу скроенный язский род
Звал к себе наше племя кийское,
Зачинали те гуртовать свой скот,
В гостеванье идя не близкое…
Ан при первом хожденьи и при втором
Подивились чужой греховности:
Там людей едят, порубив мечом,
Не опознавши своей виновности.
Молвил Орь-отец: – Мертвецов мертвей
В людоедском грехе погрязшие! –
Омерзеньем вскипело на тех людей
Сердце доброе патриаршее.
Не схотел тех яств кийский люд принять,
Не прельстился тем угощением:
Стал возы вязать, да коней седлать,
Да в котлы плевать с отвращением.
Словно пленников, язов вели с собой,
Чтоб очистить с них скверну всякую,
Чтобы купно всем в стороне степной
По законам жить одинаковым.
Говорили русы: – Промеж врагов
Мы и то житьем нашим славимся:
Из цветных гончарных мы пьем, горшков,
С серебра едим – и не чванимся.
До исхода дней проживать нам тут
По-людски да в людской обители.
И пускай иные про нас не лгут,
Мол, «мы света вовек не видели!»

Доска третья

Предреченье от старых идет времен:
Крепость отчей земли – в сплочении.
Оттого наш русский народ силен
И в работе и в ополчении,
Вкруг Голыни триста градов и сел
Сколотили дома дубовые.
Тут наш бог Перун утвердил престол,
Чтить законы велел суровые.
Птица Матырьсва над землей трубит
Про иные дни долгожданные,
И для нас Сварожьи круги вертит –
На благие пути желанные.
Так вещует птица: зело сильны
Будут ратники, здесь оседшие,
Уж не как – венедские бегуны,
Вслед за поздней зарей ушедшие.
Те-то вражью землю оралом мнут,
Гиблой вере их поклоняются,
В оборону воинством не встают,
Дружной силой не похваляются.
Как безумцы, внемлют словам пустым,
О своих богах не заботятся;
Может, после снова поверят им,
Коль в родные края воротятся?
Не с того ль, глядим, тает, ширь степей,
Прочь текут наши реки резвые!
Сколь уж вон в Пятиречьи – чужих путей!
Сколь земель там враги отрезали!
Птица Матырьсва злой предрекает час:
«Огнь и чад на главы обрушатся.
И Дажбог с Купалой покинут нас.
И в степях родники иссушатся,
И земля разверзнет свое нутро
И поглотит коней пасущихся.
И дасуны, пытаясь спасти добро,
Не избегнут огней метущихся!»
Сколь дасунов этих в боях лихих
Анты дерзкие беспокоили!
Сколь мечом домов погребли чужих:
Им не жаль, не они их строили!..

Доска третья / реверс /

Тот отец наш Орь первым был в родах.
Следом правил Кий русским племенем.
Щек от них отдельно осел в горах.
Рядом жил Хорев тем же временем.
Был у нас в земле свой воздвигнут град,
Божьи внуки – мы здесь их славили!
A Хорев и Щек в стороне Карпат
Города иные поставили.
Там у них – иной соплеменный люд
И иное свое богачество…
Коль, бывало, вновь к нам враги придут,
Извести нас желая начисто, –
Мы стекались в Киев-град и в Голынь,
Ограждались глухими жердями,
И огни костров, застилая синь,
Угождали Сварогу жертвами.
Тридцать лет владыкой был Кий у нас,
Стол его Лебедян наследовал,
Правил двадцать лет и угас в свой час,
Славный Верен за ним последовал.
Он, покинув отчий Великоград,
Ровно двадцать лет княжил в Киеве;
Был Сережень-князь десять лет подряд.
Всех врагов те князья осилили.
Стойко витязи зти напасть несли,
Много ратной явили доблести,
Особливо в срок, как с бедой пришли
Готы в наши степные области.
Бились праотцы наши за жизнь свою,
К божьей славе явив радение.
Бог Сварог и Дажбог им оплот в бою.
В ком есть сила, в том есть терпение.
Им великую брань претерпеть пришлось:
Бились десять лет и одиннадцать.
Море жаркой крови в степях лилось:
То отступит враг, то надвинется.
Подсобили ильмеры спор решить,
Общим строем победу встретили.
Знали праотцы: надобно в дружбе жить
И с родней своей и с соседями.
Те ж хоробрые язы, о ком шла речь,
На врагов наскочили вскорости,
Дабы выбить прочь их кровавый меч,
Приносящий повсюду горести.
Много есть таких: лишь мечом бренчат,
И за то похвалы им возданы! –
Ан овцу от овна не отличат!
А ведь тоже – Сварогом созданы!..

Доска четвертая

Птица Матерь-Сова вновь крылами бьет:
Злая рать браман рыщет по степи.
Сквозь любую щель городских ворот
Всё слышнее гул вражьей поступи.
Черным дымом в небо плывут дома.
Жаль вопит, обрекая мыкаться.
До своих богов, коих скрыла тьма,
Скорбный голос спешит докликаться.
И бог Влес, кто огнь очагам дает,
Нам идет подмогнуть в сражении!
И дрожит браманский и готский род.
Вождь Гематрих бежит в смятении.
Малой Калки брег их уводит вон,
Чтоб потом за великой Калкою,
По иным степям, где струится Дон
Кочевать им порою жаркою…
Там навек рубеж промеж нас пройдет.
Даль укроет края последние.
Лет четыреста будет драчливый гот
Разорять племена соседние.
Ну, а наше дело – поля пахать,
Скот да шкуры, да тук выменивать,
В городах с аланами торговать,
Чужеземный товар примеривать,
Да к себе домой серебро свозить,
Брать колечки червонозлатые,
Да богов премудрых благодарить
За такие лета богатые,
Чуть успеет край отдохнуть от бед –
Время снова мечи отлаживать,
И опять в боях, долгих десять лет,
Надо готских гостей отваживать!
Одолеть дает нам любую рать
Трех святых отцов сила властная:
Те святые – Ярь, да еще Колядь,
Да еще потом – Горка Красная;
С ними в ряд – Овсень, с волосами ржи,
Да с глазами насквозь веселыми.
Словно странники божьи, сии мужи
Городами бредут и селами,
И где тот святой хоровод пройдет,
Словно вдруг от молвы пророческой,
Затихают войны и мир грядет –
По чужой земле и по отческой.

Доска четвертая / реверс /

Укрепляйтесь, братие, к роду род,
Брат ко брату и племя к племени –
И никто наших вотчин не отберет,
Нам сужденных с начала времени!
Здесь мы, русичи, славим своих Богов,
Свои пляски ведем да игрища,
Свои песни ладим среди пиров,
Свои правим суды и тризнища.
Здесь щепотью кровной своей земли
Присыпаем мы раны жгучие,
Чтобы Мары смерти узреть смогли:
Из какой мы породы скручены!
Чтоб сказали Боги: – В том нет вины,
Кто погиб, свой край защищаючи,
Кто до Нави прах из родной страны
К тяжким ранам нес прижмаючи.
Скажут Боги нам: – Такова есть Русь!
И такой пребывать вовеки ей!
И укладов тех не забудут пусть
Ни князья, ни старшины некие!
Чтобы тот, кто пахарю порадел,
Кто не сник перед силой вражеской,
Избирался князем для мудрых дел,
Награждался казною княжеской.
А то есть князья – только дань гребут,
Учиняют поборы жадные,
Власть сынам своим, внукам передают,
Всюду скверны чинят неладные!

Доска пятая

С превеликой силой грядет Дажбог,
Но не страх, а лишь радость множится.
Знают люди: и в древний и в новый срок
Бог о чадах своих тревожится.
И каким бы горестным ни был год,
Каждый верить в судьбу старается,
Днем и ночью с доброй надеждой ждет:
Что от Бога ему прибавится?..
Был у нас, у русов, Вороньжец-град.
Рати готские завладели им,
Все дома спалили – в золу и в чад,
Черный дым по ветрам развеяли.
Опустела скорбная та земля.
Но сказали нам Боги! – Помните:
Никогда тех мест забывать нельзя,
Что отцов ваших кровью политы!
И по праву снова Вороньжец тот
Возродился из пепла черного,
И о русском люде хвала течет ,
Из-за нрава его упорного.
Бог Сварог нам, русам, ту силу дал,
Эта сила – как меч отточенный.
Понапрасну дерзостный гот мечтал
Надругаться над нашей Отчиной!
Понапрасну ждал он, что их князьям
Мы послужными станем слугами,
Что поить и кормить их случится нам,
Обмирать от их дерзкой ругани!
Нам служить до смерти князьям иным!
Нам за них сложить кости белые –
Как в былом Мезенмиру мечом своим
Честно анты служили смелые.
Будем славу петь мы своим Богам,
Чисто тело омыв, как водится.
Боги силу и честь даровали нам,
Об ином просить не приходится!..
;
Доска пятая / реверс /

Под огнем зари, под шатром дубов
Пить нам чашу напитка сладкого
И палить снопы в языках костров,
Одаряя Дажбога славного…
Забывать нельзя быль родной земли,
Что хранили отцы почившие.
Тот уклад, что анты в веках вели,
Испокон в Русколани жившие.
Надо помнить нам про свою Волынь,
Что слыла у врагов храбрейшею.
Много мы родов расплодили нынь,
А Волынь та была – первейшею.
Это там, поправшие давний мир,
Были готы в боях побороны,
Подступивший с антами Мезенмир
Раскидал их на обе стороны.
Славно дали острастку лихим врагам,
Ан беда подкатила новая:
Алча крови, гунны ворвались к нам,
Закипела борьба суровая.
Дабы злей на наших отцов налечь,
Съединилися гунны с готами.
Как траву косил их славянский меч,
Были все по степям разметаны.
Дале обры вздумали – в свой черед –
Поживиться чужими бедами.
Много нам они принесли невзгод.
Князя нашего казни предали…
Дети моря не поддержали нас:
Прочь из наших краев отеческих
Отошли, ибо мы здесь в моленный час
Не приносим жертв человеческих.
Мы не кровь даруем своим Богам,
Не зверей и не птиц, сгубивши их,
А цветы да хлеб к Их несем ногам,
Ставим им меды забродившие.
Нам варяги с аланами – не указ
С их дарами людскими страшными,
Никогда великий Дажбог у нас
Не прельщался такими брашнами!..

Доска шестая

Щедрый люд Богам своим приносил
Пития, на Руси ценимые:
С заревою травкой девятисил
Золотые меды ставимые…
Сии Боги – Праотцы наши суть,
Нам их чтить и там – за туманами,
От дажбожьей славы течет наш путь,
Оттого мы слывем «славянами».
Не для благ печемся мы о Богах, –
Боги скажут: – Что вам печалиться?
На Руси живете. Нет выше благ!
Каждый ворог на край ваш зарится!
Птица Матврь Сова в вышине поет,
Нам сулит врагов одоление,
От Сварога светлую весть несет
В наши русские поселения.
Мудрых мы избираем себе князей,
Чтоб и днем и в часы полночные
Охраняли границы земли своей,
Заперев, как ворота прочные.
А кто к тем воротам с ключом чужим
Проберется в недоброй полночи,
Пусть познает, как славой мы дорожим,
О своих животах не помнячи!
Мы-то знаем, что скорбный прияв конец,
В облака вознесенный силою,
Стал с Перуном рядом наш Орь-отец
Сторожить нашу землю милую.
Видит Орь, как стрелы Перун кует,
Как острит мечи закаленные,
Чтоб не ведал страха в боях народ,
Чтоб враги ушли побежденные!
Говорит Перун: – Хватит Русь гневить!
Зря лютует враг зверем бешеным!
Будут кмети их по болотам гнить,
С черным прахом и грязью смешаны.
Все они от русских железных врат
Побегут тропами проклятыми,
По следам своим источая смрад,
Как стада свиней с поросятами! –
Сказ про то, как давали отпор врагам,
Как случилось с Перуном встретиться,
Орь-отец в преданьях поведал нам.
Ан теперь в это мало верится…

Доска шестая / реверс /

Тех варягов, что в Сурож шли,
К морю Синему пробивалися,
Уж они бы всем рассказать могли:
Как мы в давний век потруждалися!
Как могучие русы и анты те ж,
Вместе кровь-руду проливаючи,
Успевали прочно держать рубеж,
Многих недругов остужаючи!
Так и впредь мы будем – из рода в род –
Нашу землю хранить славянскую,
Не прося у Богов никаких щедрот,
А лишь славя их силу царскую!
Будем чтить Сварога в роду своём,
Он наш Пращур – из звездной темени,
Он во всем пробудет для нас вождем,
До исхода земного времени!

Доска седьмая

Были встарь два брата: Славень и Скиф.
На Востоке шла брань великая.
Говорят: – Пойдем, успокоим их! –
И на то свои рати скликали.
Чтоб притихла Ильмерская земля,
Там Бастарна старшим поставили,
А отсель в полуночные края
Оба брата свой путь направили.
Славень создал град для своей страны.
Скиф осел близ морской обители.
А Бастарновы доблестные сыны
Стали южных степей хранители.
Развелось тут множество скотьих стад,
Ширь густых отав разметнулася.
Русь простерлась от Дона и до Карпат,
Аж до Русских гор дотянулася!
Круговые валы вознеслись вдоль рек,
Злобным татям на устрашение!
Родовое вече вошлось навек –
На всеобщее единение.
Так пять сотен лет простояла Русь.
Все округи друг с дружкой ладили.
А потом усобицы – тяжкий груз! –
Силы русичей поистратили.
Меж собою битвы у нас пошли.
А враги учинили подступы:
Уж по киевским землям они текли,
Шли от Моря, кружили по степи.
И вce злей на полночь теснили нас.
Долго в битвах отцы рубилися.
Тут-то с фраками встретились в первый раз,
Что врагам подмогнуть явилися.
Снова ринулись гунны – давнишний враг –
Истолкла их скифская конница.
Это был для Отечества вещий знак:
Как к грядущим боям готовиться!

Доска седьмая / реверс /

Нам бы надо гробницы в степях хранить,
Как отцы от врагов хранили их:
Чтя бойцов, умеющих кровь пролить,
Здесь в цветах, в траве хоронили их.
Не беда, коли клуни захватит враг
В голых кольях, что мы оставили,
Но стеною встанем, умрем в боях
За гробы, где холмы поставили!
Так отцы наши бились, и стар и млад,
За родные края любимые.
И, покуда там они мирно спят –
Прочны те рубежи хранимые!
Коль дождемся: черный наступит день:
Притулиться не будет места нам –
Вновь отцов наших мертвых святая тень
Нас покличет для боя честного.
А уж коль повергнут нас в том бою,
Громыхая в грозовой полночи,
Сам Перун могучую рать свою
Поведет к нам для братской помощи.
Сколько зыбкого праха по всей земле,
Столько будет Сварожьих ратников,
И с шеломом, блещущем на челе,
Дед Дажбог с неба ринет латников.
Коль и тут не сможем мы одолеть,
Это станет последней битвою:
Тяжким злом покажется уцелеть,
Все на поле падем с молитвою.
Да помогут победой нам кончить бой!
Да исчезнут враги могучие!
Вся земля наша вражескою ногой
Поистоптана, поизмучена.
Чтобы наших околиц не тронул враг,
Словно птицы с небес накинемся, –
И кто ранен был, кто убит в боях –
Все единою стаей ринемся!..

Доска восьмая

Испокон веков стоек кийский люд:
Коли враг угрожает путами,
Осерчав зело, он выходит, крут,
На расправу с врагами лютыми.
Это есть для нас самый верный знак,
Что привычно нам мощью славиться,
И не можем въявь допустить никак,
Будто с русами кто-то справится!
Помним мы: где пролита наша кровь,
Там и есть наш дом, с отчей древностью,
Оттого враги наши вновь и вновь
Память древних лет гонят с ревностью.
Скажем людям нашим завет такой:
От отцов наша сила братие,
Надо, чтоб в их заповеди святой
Ни словечка вы не утратили!
И такая ж сила сойдет на вас,
Если верными быть сумеете.
Всех, кто землю исхитить хотел у нас
До конца в свой срок одолеете!
Да полнее отверзнем свои уста,
Отвергая пути греховные;
Да пребудет в сердце у нас всегда:
Мы своих Богов – дети кровные!..
Даже если хлеб у нас пропадет,
Нечем чрева насытить станется,
Все поля сгорят и погибнет скот,
Лишь беду терпеть нам останется.
Всё равно: однажды, средь лютой тьмы,
От родной стороны полуденной
Харалужным оружьем снабдимся мы –
И опять всех сильнее будем мы!

Доска девятая

В некий час – будто птицу узрите вы,
Высоко над челом парящую,
И зовет она в сечу под звон тетивы,
На победу ведет манящую…
А иным дано увидеть порой:
Лик победы в цветах красуется,
Он влечет к себе, отобрав покой,
И желанной мечтой рисуется…
Так венеды с русами разошлись:
Позабывши родные стойбища,
На чужбину, к морю те подались,
Свили там города и мольбища.
Поелику много богатств у них,
Ладно гнезда свои устроили:
Родовых деревянных Богов своих
Златом, серебром разузорили.
Улещали мускусом тех Богов.
Видя это, кругом перечили.
Ан ведь не было рядом своих родов,
Чтоб покой и мир обеспечили.
Не спросясь, арабы туда пришли,
На торгах их богатства продали,
Завладели весями всей земли,
Малых отроков в рабство отдали.
Та земля изведала много зла,
Много распрей и всякой мерзости.
До Карпатских гор досягнуть смогла
Сила вражеской ратной дерзости.
С гор на Киев спустились мы той порой,
Шли, мечами вооруженные,
Злых языцев яростной враждой,
Ровно огнищем, окруженные.
Оттого теперь мы в веках поем,
Как отцы наши в битвах славились,
Как жилось нам в Русском краю своем,
Как врагам там препоны ставились!
Как Бобрец-воевода стерег Голынь,
Где и сам же он упокоился,
Ан в «перунов чин» облачен понынь –
Вящей гордости удостоился!
Нешто смеем нынче мы позабыть:
Чьи мы есть сыновья законные?
Да клянемся днесь: до конца любить
Те края, для нас сбереженные!
Да клянемся чтить мы отцов своих,
Ибо путь их не обрывается:
Вместе с жизнью крепкая сила их
В нас, в потомков, переливается.

Доска девятая / реверс /

Чтя своих Богов, берегущих нас,
Мольбищ каменных не имеем мы:
Без того радетелям в должный час
Поклоненье воздать сумеем мы.
Там наш храм, где – струи воды живой,
В родниках звеня, чисто звонница,
Где вражье не тешится злой волшбой,
Волки хищные не хоронятся.
Днесь Олдориха
Вспомнить настал черед,
Вслух себя «жрецом» величавшего.
Навсегда обесчестившего свой род,
Лживых слов своих не сдержавшего.
Это он красавиц у нас хватал,
Надругаться над ними жаждая,
Это он злые распри понасгадал
На людское угодье каждое.
В те зека уж готы от нас ушли.
И повсюду родами нашими
Управляли князья из своей земли,
Совещаясь с мужами старшими.
Был меж ними Бравлень – удалый князь.
К берегам морским он отправился.
На аланов с обрами навалясь,
Борзо с недругами управился.
Тут, видать, стадами он стал богат,
Разраслась княжая усадьбища,
Подкормить свой скот между скифских стад
Поспешил на степные пастбища.
Ан беда: осела там Грецколань,
В новой вотчине обособилась,
Города огородила, готовя брань,
Больно грозно на нас озлобилась.
От врагов на полночь пролег наш путь…
Двести лет с того века минуло.
В сих краях досель – неизменны суть
Наши грады и веси милые.
Смелый Бравлень княжит у нас опять,
Правнук деда того далекого,
И, как встарь, он снова скликает рать –
На былого врага жестокого.
Молвит князь: – Аланские племена
Грецколань теснит, подступаючи,
Угоняет скот из степей она,
Задарма его отбираючи.
Ан земля-то русская в том краю!
Кровь-то русская в ней алеется.
Отстоим нашу землю в лихом бою,
Она крепко на нас надеется!

Доска десятая

Забывая старые времена,
Мы, куда нам идти – не ведаем;
Тут оглядка вспять неспроста нужна!..
Для добра о былом поведаем…
Что есть Навь и Правь и земная Явь? –
Мы о сем вспоминать стыдобимся.
Ан ведь, сколь мы разумом ни лукавь,
Мир без них понять – не сподобимся.
Прежде знали все, создал мир Дажбог.
Светозарный вождь стада млечного,
Он над бездной землю подвесить смог,
Утвердил среди мрака вечного.
Много див открыл он для наших глаз,
Вверил нам простор изукрашенный.
Эта весть от предков дошла до нас,
Вплоть до Дира, до князя нашего…
Ан, вишь, горе, греки явились к нам,
О своих богах растрезвонили.
Сколько бед пошло по родным краям,
А за что – мы досель не поняли.
Как же быть? Ведь
Правь не потерпит Лжи!
Что же нам Дажбог присоветует?
И ответил он: – Выньте меч, мужи!
Пусть пришелец на то не сетует! –
Так живем мы, доколе ни свалит смерть,
Все вокруг – это Явь текучая,
А за гробом – Навь, голубая твердь,
В коей властвует Правь могучая.
Коль душа в синь небесную воспарит –
Промеж Нави она поселится,
Рядом с Правью, которая Явь творит,
Кем вовек все живое сеется.
Научиться б по-старому верить нам:
Пусть за все дела наши трудные
Наши души, любезные небесам,
Не отринут вниз стражи судные!
Дай нам силу, Боже, в нелегкий час!
Об ином мы не смеем спрашивать, –
Сей завет от предков дошел до нас,
Вплоть до Дира, до князя нашего…
Нынче пращуры в небе по нас скорбят:
Правь и Навь, и Явь позабыли мы!
Глухи стали. Жизнь повели не в лад.
Честь Дажбожьих внуков сгубили мы!
Так пускай же Богу все предадут
Душу чистую, тело чистое,
Дабы слиться всем нам в единый пруд.
Ведь Дажбожьи мы внуки истые!
Да узрим же в каждом мы божий лик,
Что в час мужества проявляется,
И кто в бой пойдет, будет тем велик,
Что он с Богом своим сливается!
Так мы все – в борении навсегда!
Так мы ратуем веки цельные!
Словно кони наши и все стада,
Что на зовы спешат свирельные…

Доска десятая / реверс /

Муж, которого праведным чтит молва,
Есть не тот, кто им слыть пытается!
На сии слова надо знать права, –
Так у нас от Богов вещается.
Так внушали нам из седых веков
Наши пращуры, мир хранившие,
Что рубили руки любых врагов,
В Русский край беду приносившие.
Некий князь от старости слабым стал.
Он на брань послал сына старшего.
Обложил его мощный варяжский стан,
Мня в полон взять бойца уставшего.
Но сказал им княжич; – Мне Бог велел,
И родной отец заповедовал,
Чтоб робеть не смел ни мечей, ни стрел,
А чтоб плена вовек не ведывал! –
Коли так врагам говорят князья,
Ни под чьею пятой не будем мы!
И свободно ходим во все края
По широким степям полуденным…
Из-за моря треки явились к нам,
Оседлать наши земли жаждая.
Долго сеча за сечей гремели там.
Много жизней сгубила каждая.
Там отцы наши мерзли от холодов,
Выгоняя стада на пастбища.
Там до самого моря – земля отцов,
Наши гульбища, наши кладбища.
А теперь по русским степям враги
Расселили сплошные огнища:
На борзых судах налетят, лихи,
И отхлынут в свои становища…
Даром взяли землю в краю хазар:
Дескать, те на ней не работали!
Мы же стойко встретили их удар.
Мы владений своих не отдали.
Есть родимичи, ильмеры в тех краях.
Есть еще скотоводы разные…
С ними Русь никогда не дралась в боях:
То соседи нам не опасные.
Если греки снова огни несут,
Чтоб испытывать наше мужество,
Нам соседи вестников тайных шлют,
Укрепляя родов содружество.
Да и мы горазды им всем помочь,
Потому что душой участливы.
И когда врагов мы отгоним прочь –
Вновь бываем добры и счастливы.
Нам всего хватает – скота, земли…
Есть посуда, есть зелья сладкие…
Так и предки наши здесь жизнь вели –
На плохие дела не падкие…


Доска одиннадцатая

Было так: приболела скотина вдруг…
Тяжкий год грозил невезением…
Мы решили к хазарам идти, на юг,
За подмогою, за спасением…
А хазары, загодя ополчась,
Распалили к нам злобу змиеву,
И угнали наших коней умчась
К беззащитному граду Киеву,
Полонила Киев чужая рать.
Стали наши года суровыми.
Инда нам не хотелось орала брать
В руки, спутанные оковами.
Кто живым остался, того, как скот,
Беспощадная плеть хазарская
Угоняла в степь – для своих работ,
Где ярилась их злоба барская…
А при том еще готы – в недобрый час! –
Понагрянули к нам в околицы.
Наши старцы собрали коней для нас,
На защиту славянской вольницы.
Ранним утром съехались мы с врагом.
Вот где сеча была ужасная!
От пролитой крови земля кругом
Инда стала червонно-красная!
Тут победу даровал нам Перун!
И, бежавший с того ристалища,
Готский люд теперь, как медведь-шатун,
Бродит, ищет себе пристанища…
А хазары, видя, как готов бьем,
Нас уже стерегли поблизости.
И тотчас обрушились вороньем:
С поля боя добычу вынести!
Будто лев, взъярился весь наш народ,
Молвя: – Будем Перуну верными:
Он не зря нам нынче победы шлет!
По хазарам ударим первыми! –
Как развеянный ветром летучий прах,
Было войско хазар раскидано.
Наутек пустился жестокий враг.
Им такое вовек не видано!
Прямо к Дону Великому и к Донцу
Мчались ратники. Кони топали.
И – что вовсе воинам не к лицу –
Побросали оружье во поле,
И еще был бой. Из Степных земель
Мы их гнали в края морозные.
Не смогли и здесь устоять: отсель
Потеснили их готы грозные.
Изможденные, шли они по Руси,
Пробавляясь случайной пищею…
Прежде милость ходили у них просить,
А теперь они сами – нищие.
Так восхвалим снова – врагам на страх –
В тяжкий час нам победу давшего
Удальца Перуна, в златых усах,
И Дажбога, на небе старшего.
А Руси пожелаем мы: твердой быть,
Ибо в наши края законные
Еще вновь хазары придут – вредить.
Это наши враги исконные!..

Доска одиннадцатая /реверс /

Много зарилось татей на наш простор,
Мнили край наш сковать оковами!
Но давали пращуры всем отпор,
Жили вольными и суровыми,
Научил нас Влес, как поля пахать,
Высевать зерно белоярое,
В наших стогнах огнища возжигать,
Почитать душой время старое…
Все крушить – от жадности – грек идет,
А булгарин чинит – из корысти. –
В сих делах не нуждается наш народ:
Мы не рвемся в чужие волости.
Нам и хлеб и мясо дает свой край,
Чтоб в довольстве жить и в приличии.
Оттого уже двадцать веков, считай,
Мы храним здесь свои обычаи.
В Русколани много племен кругом:
У полян есть поля неузкие,
Тут – древлянский лес, там – венедский дом,
Это все наши братья, русские.
А подаль – суоми да чудь, да весь,
Кем на полночь пути заселены.
И отроду люд, обитавший здесь,
Не слыхал: кто такие эллины…
А они в наш край протоптали след!
Вместе с нами пришла усобица!
Простояла Русь аж две тыщи лет,
Не ждала таких бед сподобиться!
Начался раздел, подневольный труд…
Кровь и пот текли морем пролитым…
То разбой свой готы чинили тут,
То хазары с каганом проклятым.
Благодушие наше всему виной:
Больно были велеречивыми.
И все новые «гости» к нам шли войной,
Отучая быть нерадивыми.
Говорили люди: «Бежать куда?
Где укрыться в леса безвестные?
Наша Русь – великая сирота:
Отвернулись отцы небесные!»
Тут варяги с полночи к нам пришли,
Под свою взять длань «удостоили»:
Дескать, мы, как надо б, своей земли
В двадцать тысяч лет не устроили!
Детям леса – ильмерам – подмогнуть
Не успели мы, горемычные,
Ан уже и Киеву не вздохнуть:
Уже в Киеве враны хищные!
Где ж сыскать Светояра – идти в поход?
Чай, мы с ним против готов билися!
Это был тогда тысяча третий год –
Как славяне на Русь явилися.
Обнаглевшие обры теснили нас…
Светояр собрал рать славянскую –
И настал для обров недобрый час:
Иссекли мы их тьму поганскую!
А потом на готов с мечом пошли.
Дали крепкий бой у Вороньжца,
Десять тысяч конников там легли,
Ни один назад не воротится.
Вот когда у нас утвердился лад:
Было мудрое вече созвано,
Избран смелый князь, стерегущий град,
Все, как быть подобает создано.

Доска двенадцатая

Что увидели русы в земле своей! –
Стал наш Киев жить под варягами!
Зазывали чваных они гостей,
Ублажали медами, брагами!..
И хазары тоже стеклись сюда.
Вся каганская знать господская.
И претила русичам их еда –
Непотребная пища скотская!
На Руси никто лошадей не ест:
В них же сила руки Сварожеской!
Стал народ бежать из родимых мест:
Не дождался подмоги божеской,
Подались в Вороньжец, древний град,
Возведенный в века далекие,
Где кремлевские стены округ палат,
Ровно стражи, стоят высокие.
Как варяги ни тщились сей город взять:
Убрались отсель побежденные.
Мы сумели Вороньжец отстоять, –
Вековой стеной огражденные.
А потом отсюда пошли на юг
И наш Сурож-град там построили.
На беду нам, греки, селясь вокруг,
Много наших земель присвоили.
Вот тогда-то в Суроже – видит Бог! –
Средь ночного мрака безлунного,
Вор украл у племени Криворог
Агнца светлого, златорунного.
Русский князь в том деле догадлив был
Со своею дружиной воинской:
В небо белого голубя запустил,
Чтобы путь угадать для поиска.
Белый голубь к грекам помчал стрелой.
Криворожцы тревогу подняли.
И в бою у той Грецколани злой
Златорунного агнца отняли.
Как сей бедный «пленник» пустился в скок!
Пуще резвого жеребеночка!
На колени греки упали с ног:
Умоляли отдать ягненочка!
Aн, узря, что им его не забрать,
Что «ворами» их тут ославили,
Привели в железных доспехах рать,
Криворожцев побить заставили.
А потом и ильмерцев стали бить.
И твердили, гремя доспехами:
– Все вы тут не умеете мудро жить!
Мы вас, глупых, учить приехали!
Так потщимся вспомнить о старине:
Как над пастбищами и над пашнями,
За стада и за стены в своей стране
Мы сражались с врагами нашими.
Вспомним Предков, спящих в седой ночи,
И за то им в душе помолимся,
Что смогли для нас закалить мечи,
Те, которыми нынче боремся!

Доска двенадцатая / реверс /

Видно, есть святые у нас отцы:
Где мы в ночь идем по созвездиям –
От степей к Лукоморью, во все концы
Полыхают огни возмездия.
Всех Богов восславим по именам:
Яря, Хорса, Дажбога светлого
И отца Перуна, который нам
Дал до часа дожить победного!
Гоним прочь из Сурожа злых врагов,
Что, как змеи, сюда сползалися.
Что из наших отчих, родных краев
Напрочь нас извести пыталися.
Честь и слава Перуну, его мечу,
Хищных эллинов сокрушившему,
Слава деду Хорсу, его лучу,
Наш победный путь озарившему!
Ан, едва от нас отступила смерть,
Чуть из тяжкой недоли выбились –
Налетели гунны, как лютый смерчь,
Как пески над землею вздыбились!
И тогда сказал нам премудрый Орь:
– Надо прочь уходить отсюдова,
Эти гунны косят, как злая хворь,
Весь народ не сметут покудова! –
И пошли мы в мирную даль степей.
А те гунны – как звери дикие –
Убивали жен у нас и детей,
Нам кручины несли великие.
Той порой до Илъмерца мы дошли –
По лугам да по рекам илистым,
Много доброй там обрели земли –
И с травой, и с леском раскидистым…
Вместе с Орем был весь его посев:
Все три сына при нем до времени:
Был тут Кий да Щек да еще Хорев.
/То от них – три славянских племени!/
Воеводой храбрым был каждый сын.
Как-то раз у дорожной росстани
Распрощались братья промеж долин
И разъехались в мглистой роздыми.
И за каждым вслед подались в поход
Три дружины вооруженные,
Да их жены, дети да борзый скот,
Да обозы их нагруженные.
Шел на полдень Кий, самый старший брат.
Поглядел: гора возвышается.
И решил он славный построить град,
Тот, что Киевом прозывается.
Принялся за дело весь кийский люд!
Возводил дома, изукрашивал.
На века стал град, воссиявший тут,
Стольным градом народа нашего!
Много русской крови промеж степей
В том далеком походе пролилось.
То святая кровь! От ее корней
Наша жизнь на Руси устроилась.
Говорим врагам: хватит лгать про нас,
Будто Русь не имела доблести!
Мы – потомки Оря! В суровый час
Мы на битвы идем без робости!..

Доска тринадцатая

Князю Кию вспало на ум в тот год
На булгар пойти ратью мощною.
Под Вороньжцем жесткий взвел заплот,
Путь держа в края полунощные.
Там для войска начали пленных брать,
Запасаться едой – от голода,
Рубежи победами расширять
Вкруг Голыни – родного города.
А воссевший в Киеве Лебедин
Горевал, что все врозь решаем мы,
Что, к своей земле прибавляя клин,
Племя иланское терзаем мы.
Ведь арабы, узрев, что мы чиним,
Вправе высказать осуждение.
Надо б, дескать, Кию полкам своим
Воспретить на врагов хождение.
Там, куда теснимый булгарский люд
Перенес очаги заветные,
Всё, что надобно, родичи им дают:
Ибо мы, славяне, не бедные.
А коль снова готы сюда придут,
Много сил людских тут сбирается.
Понапрасну недруги славы ждут.
Не в их пользу борьба кончается!
Так земля наша вечно – из края в край –
Русколанью пребудет исстари.
И за то нас Боги хранят, считай,
Что мы в вере живем и в истине.
Был велик и славен наш град Голынь.
Ан пришли враги завидущие,
Разожгли кострища. И в пепел нынь
Обратились края цветущие.
Но восстали руссы на брань с врагом
За родимые стены стольные,
За края отцов, что лежат кругом,
Да за реки свои раздольные.
И сумели вновь превозмочь беду.
И границы земель упрочили.
Ибо в ратях яростных кровь-руду
Замесили с землею отчею.
Воеводы наши из сердца кровь
Источают, ведя сражения.
Так до нас бывало. Так будет вновь.
Потому здесь – наши владения!
И коль снова захочет нагрянуть степь,
Похваляясь бойцами смелыми,
Грозно встанут руссы в литую цепь.
И Перун нам поможет стрелами.
Так из века в век мы долим врагов.
Так мы славим себя победами.
А когда бы не было тех боев,
Мы бы силу свою не ведали!

Доска тринадцатая / реверс /

Из Голыни в Сурож ведет нас путь…
Там, у моря, дулебы селятся.
Слева готы силятся к ним примкнуть,
С юга Иланский край виднеется.
С ними всеми в дружестве мы живем:
Вместе тризны вершим родителям,
Шесте мирный скот по степям пасем,
Множим славу Богам-хранителям.
И когда приходим мы в те края,
Мы и там чтить Богов не ленимся,
И готовим сырные пития,
И с степными родами делимся,
В той Великой Скифии – добрый скот.
Там, ведя обмен с их торговцами,
Уж два целых века, из года в год,
Мы коров обретаем с овцами.
Ныне в зиму – лютые холода.
Мало сена. Скотина падает.
Порешили к югу мы гнать стада,
Где обилье трав взоры радует.
Без полдневных пастбищ – погибель нам!
Там они – широки и зелены.
Ан пойти туда не дают стадам
Зло враждебные стражи – эллины.
Сами скот не гоняют они кормить,
Но и нам помочь – нет желания!
Поклялись мы эллинам отомстить
За недобрые их деяния.
Еще наши отцы упреждали нас,
Как жадна Грецколань лукавая.
Тут мы дружным станом сплотились враз,
Грудью вышли за дело правое!
Оттеснили к морю лихих гостей,
Разгулявшихся в нашей отчине.
Греки стали мира просить скорей.
Тем великий спор и покончили.
Мы зеленых трав накосили Taм,
Сберегли стада от бескормицы.
И воздали славу своим Богам,
Воротившись в родные горницы.

Доска четырнадцатая

«Помоги нам, Влес!» – звали мы, молясь…
И пред нами чудо свершилося:
Колесо золотое, во мгле вертясь,
В небе Сурожа прокатилося…
Бледный, тусклый лик проступил из тьмы,
Не похожий на солнце красное!
И просить Симаргла сошлися мы,
Чтоб вернул огонь в небо ясное.
И когда суровая спала тень
С возвращенного лика божьего,
Вновь пошли трудиться – как всякий день,
Как нам всем, мужам, то положено.
Землю рыть оралом – наш первый долг,
И, пока мы шагаем пашнею,
Знаем мы, что любящий нас Дажбог
Управляет десницей нашею.
Пять раз в день мы славим своих Богов,
Нашу сурицу пьем – для благости,
Как Сварог и тени святых отцов,
Приобщаемся к той же сладости.
Славим Сурожа светлого и его
Золотого коня небесного.
В очагах огонь у нас – от него.
А наш хлеб – от труда от честного.
Мы десятую часть отдаем отцам,
Богу Влесу – как дань достойную.
И под тьмой, бегущей по небесам,
Спать ложимся – с душой спокойною.
Утром вновь мы. славим Богов своих,
Моем тело водой душистою.
Так вовек пребудем – в делах благих,
Озаренные славой чистою!..

Доска четырнадцатая / реверс /

Кровь, пролитая в битвах, – святая кровь!
Потому-то, в беде ли, в славе ли,
Мы добром пятнадцать, считай, веков
Нашей праведной Русью правили!
Сами мы избирали старшин, князей,
Чтоб несли заботы державные,
Сами мы на вече, в кругу друзей,
Наши нужды решали главные,
Всяк был волен. И мог свою речь сказать…
Воротить бы все это заново!
Все блага мы утратили из-за хазар,
После века того Троянова…
Раньше всех иных мы осели здесь,
С сыновьями своими, с внуками,
А уменью сбавить чужую спесь
Наша вольность была порукою!
А потом хазары пошли на нас.
И уж так, на беду, случилося:
В отдаленный край в тот недобрый час
Наше воинство отлучилося.
Начались неурядицы, долгий спор,
В коем люди ожесточаются.
Уже лет пятьсот протекло с тех пор,
А те распри все не кончаются.
Стал тяжел для нас сей хазарский гнет:
Коль мы битвы ведем суровые,
Глядь, уж новый враг поживиться прет,
А за ним и еще – все новые…
Ан ведь внуки Трояновы в жизни сей
С дольним прахом отнюдь не смешаны:
Много есть у них на земле друзей,
Тем вовеки они утешаны…

Доска пятнадцатая

Нам пришлось уйти со своим скотом:
Мы в глухих лесах поселилися.
Жили там, как всюду в дому своем:
Хлеб пекли, в жарких банях мылися…
От нужды, от страха укрылись мы.
Там враги нас не беспокоили.
Распаляли огнища среди тьмы,
Города на кулигах строили.
Ан пришла зима. И был холод лют.
Побоялись, что скот застудим мы:
Потянулся в путь работящий люд –
К добрым, злачным полям полуденным.
Все было ладно: край тут теплом богат,
И степные отавы – зелены.
Только вот беда: десятину стад
Отбирают в дороге эллины.
И опять пошли мы искать места,
Где славян вражда не теснила бы,
Где трава была бы всегда густа 
И скотине привольно было бы!..

Переложением Велесовой книги на поэтический лад Кобзев делает бессмысленными дальнейшие споры о поддельности или неподдельности Велесовой книги, так как её текст обрёл художественное авторское воплощение и стал частью нашей литературной культуры – произведением-алтарём, духовным произведением.
Далее уже дело каждого из нас: как к нему относиться. Одно только бесспорно – это произведение русское по духу.
Игорь Иванович Кобзев своим проязыческим творчеством окончательно утверждает родноверческое течение в русской литературе. Сейчас уже язычество в русской литературе является постоянным развивающимся трендом. И удивительно то, что язычество не очень-то замечается литературной официальщиной или министерством культуры. Поэтому по сути сегодня язычество противостоит гнилью россиянского правительства и россиянской либерально-псевдонародной идеологии. Вместе с тем, конечно, языческие произведения пытаются заглянуть в прошлое и вернуть первозданные наши традиции, мировоззрение, дух, по крайней мере так как им кажется.

«Мы возрождаем прежде не древних богов, не поклонение идолам, а тот дух, который был присущ нашим предкам. В каждом ребёнке, рождённом в здоровой, не утратившей совести русской семье, заложено духовное начало, данное русскому племени от начала времён».
                Синявин И.И.   «Стезя правды»

    
***
«В чистом, первозданном виде Русский Дух был явлен в дохристианский период русской истории. Возрождая его, преодолевая соблазны и миражи всех трёх чужеродных идеологий, русский человек возвращается к самому себе, обретает подлинную свою родину – Святую Русь».
                Синявин И.И.   «Стезя правды»
***
«Русский национализм должен быть одухотворен. Одухотворить его может только Русский Дух. А родник Русского Духа – русское язычество, и только оно. Вся болтовня о "русском христианстве" лишена смылса и висит в воздухе. Язычество – это чернозем нашей истории и культуры! Христанство – это пыль, которую принёс заморский ветер! Ветер же христианство и сдует в одночасье!»
                Suncharion  «Закат христианства»
         

Есть так же у Кобзева и небольшие явные языческие стихотворения, утверждающие неразрывность человека с природой. Даже там, где нет прямых упоминаний о мифических персонажах или нет описания исторических происшествий из языческих времён, само язычество лирического героя произведения подчёркивается его отношением к природе – к земле и воде, к предкам, святым местам, к хлебу, травам и ягодам или к силе, здоровью, справедливости.

*** II-20.  И. Кобзев    Сорочье болото

На болоте Сорочьем –
Синь туман с узорочьем,
Жемчуга лягушачьей икры;
Да вон месяц рогатый,
Точно леший горбатый,
Спит под кочкой до светлой поры...

На Сорочьем болоте
Воет выпь – к непогоде, –
Ядовитые травы шумят,
Да, как злобные бесы,
Про напасти и беды
До рассвета сычи голосят.

Скажут: что за охота
Приходить на болото,
Где ничто не порадует взор,
Где одни лихоманки,
Да ужи, да поганки,
Да трясины коварный ковер?!..

Кто поверить захочет,
Что в болоте Сорочьем,
Когда сумрачный час настает,
Между колких тростинок,
Между желтых кувшинок
Заповедная сказка цветет?!..

*** II-21.  И. Кобзев     Песня

  Кто сказал, что красно золото
  В серый пепел обращается?
  Кто сказал, что будто молодость
  Никогда не возвращается?

  Никакая непогодушка
  Не затмит огня великого.
  Снова белая лебедушка
  На любовь меня покликала.

  Выйдем в вишенье, в орешенье,
  Во сыром бору заблудимся.
  В темном тереме у лешего
  Заповедным сном забудемся.

  А слеза с ресницы скатится,
  Как звезда, что ночь повесила.
  А любовь вся в песне скажется!
  А без песен жить невесело!..


*** II-22.  И. Кобзев     Берестяная грамота

Мне чудится: над Волховом
Светла заря горит,
И весь Великий Новгород
В колокола звонит...

А я сбираю ягодку,
По травушке брожу.
Берестяную грамотку
Любавушке пишу:

«Любезная, пригожая, –
Попутал душу бес! –
Забудь про церковь божию,
Пойдем со мною в лес!

Там в роще белостволице
На зорьке птичий зов –
Почище всякой звонницы,
Звончей колоколов.

В осиннике, в орешнике,
В березовом краю,
Крамольники да грешники,
Мы будем – как в раю.

От зверя оборонимся
Рогатиной в руках,
А от людей схоронимся
В калиновых кустах…»

*** II-23.  ИГОРЬ КОБЗЕВ      ОДОЛЕНЬ-ТРАВА

Я почитай что с малых лет
Знал бабкины слова:
«От горьких зол, от лютых бед –
Есть одолень-трава!

Не страшен волк или медведь,
Не грозен враг любой –
Лишь стоит только завладеть
Той одолень-травой!..»

А я был тоньше тетивы
И тише, чем струна, –
Мне помощь одолень-травы
Ой как была нужна!

Я знал, что та трава растет
В нехоженых местах:
По берегам ночных болот,
В кладбищенских лесах.

Дрожа, я рыскал по ночам,
По кочкам лез за ней.
Не отыскал травы. Но сам
Немножко стал смелей.

С тех пор я начал понимать
Преданий глубину:
Главней всего – одолевать
Свою же слабину!

А кто душевный неустрой
Не одолел в груди,
За тайной одолень-травой
Напрасно не ходи!..

Форум Всероссийского религиозного союза "Русская Народная Вера" -  http://forum.rodnovery.com
 
***  II-24.  ИГОРЬ КОБЗЕВ          «ИГРАНЬЕ СОЛНЦА»

Еще мороз снежком скрипучим
Пугает робкую весну,
А солнце щедро дарит тучам
Свою червонную казну.

О, что порою там творится!
Какой пожар! Какой парад!
Какие алые жар-птицы
В закатном мареве парят!

Мне жаль, что многим нет охоты
Взглянуть на живопись небес:
Кто упирает на заботы!
Кто ропщет: «Времени в обрез!»

Но предкам нашим, может статься,
Жилось трудней! А все ж в те дни
«Играньем солнца» любоваться
Сходились весело они!

Для всей Руси законом было:
Как лучший праздник, каждый год
Встречать весеннее светило,
И радугу, и ледоход!..

*** II-25.  И. Кобзев    Олеговы корабли

Издавна Царьград на морском ветру
Пышно стягами реял гордыми,
Издавна он хитрую вел игру:
Ссорил Русь с кочевыми ордами.

Он зубцами врезался в горизонт.
Крепко башни в нем в узел связаны.
Под замком у города Гелиспонт:
Мореходам пути заказаны.

Чтоб дорогу за море отомкнуть.
В даль глухую с надеждой глядючи.
Снаряжал Олег свое войско в путь,
Всех полян, древлян, чудь да вятичей...

Трудно ворога в крепости устрашить!
Ан, вишь, вещий Олег сподобился:
На ладьи колеса велел пришить,
Льву крылатому уподобился.

Византийцы ждать того не могли,
В снах не видели, въявь не чаяли:
На колеса вставшие корабли
К их высоким стенам причалили!
 
Убоявшись сказочных парусов,
Что парят над водой и сушею,
Стали греки к русичам слать послов
Да просить, чтобы град не рушили!

Тут-то весь скопившийся долг обид
Князь Олег по счетам оплачивал:
Он врагам на память червленый щит
К городским вратам приколачивал.

Да велел им князь, чтоб уняли злость,
Чтоб предали корысть попранию,
Чтобы впредь бы каждый торговый гость
Встречен был тут вином да банею!

Утвердивши мир меж окружных мест
По горам-долам да разлужиям, –
Александр и Леон целовали крест,
А Олег поклялся оружием.

*** II-26.  И. Кобзев      После побоища

Ветры веков разметали далече
Рати той горестной толк –
Не отыскать, где порублен был в сече
Игорев доблестный полк.

Сколько о славе ни пели Бояны,
Громкой молве вопреки,
Не отыскать той проклятой Каялы,
Той половецкой реки.

Но – по старинным народным поверьям –
Где-то в донецких степях
Майскою ночью туманным виденьем
Витязи мчат на конях…

Топчут ковыль гривуны вороные,
Вороны вьются в ночи,
Тускло мерцают шеломы стальные,
Зеркалом блещут мечи.

Светит в очах удалое горенье,
К родине пылкая страсть!
Всем им досталось без погребенья –
В поле неведомом пасть…

С давних времен им, бессонным, не спится.
Рыщут во тьме по ночам.
И перепугано брешут лисицы
Вслед их червленым щитам…   
 
 *****-39 *** II-27.  И. Кобзев    Потомки Солнца

Отец наш – Солнце. От него
       Когда-то отделился облак,
Который в жизни для всего
Нашел земной привычный облик.

От Солнца – камни и трава,
И вещий гром в небесной сфере,
И молодые дерева,
  И люди, и моря, и звери.

  Мы все – от Солнца. Где-то в нас,
В любом живущем человеке,
  Горячий солнечный запас
  Запрограммирован навеки.

  Не оттого ль блестят глаза
  И щеки светятся румянцем?
  Во всех нас буйствует гроза
Пылающих протуберанцев.

  Мы все способны уставать.
Душе порою не поется.
  Но не годится забывать!
  Мы все – от Солнца. Все – от Солнца!

  Я с малых лет всем людям рад.
  Но к тем из них я льну приветней,
  В ком ярый солнечный заряд
  Всегда надежней и приметней.      
 

***  II-28.  И. Кобзев    Дума о Родине (Родина)

Заводи темные
Шум тополей
Тихие, теплые
Руки полей…

Милая Родина,
Я – твой росток!
Малая родинка,
Родничок.

В стынь и в распутицу
Веровал я
Свято: да сбудется
Воля твоя!

Годы все множатся,
Ткут седину.
Стал я тревожиться
За страну.

Памятью детства
Дорога манит.
Каждое деревце
Душу щемит.

Каждой травинкою,
Где прохожу,
Я – как кровинкою –
Дорожу.

Древняя, отчая
Матерь-земля
Стала как доченька
Для меня.

Думаю думушку,
Спать не могу:
Чем ей голубушке.
Помогу?

Как мне сады
Заслонить от ветров,
Наши труды
Сохранить от врагов?

Как защитить
От недобрых людей
Звонких синичек
И гордых лосей?

Как от бесчестной
потравы сберечь
Русские песни
И русскую речь?!

Во времена Кобзева заметным поэтом языческого направления стал Николай Иванович Тряпкин. Немного языческого есть и в стихах великолепных лирических русских поэтов Н. Рубцова В. Солоухина. Причём если у Рубцова его проязычество просвечивает через его любовь к природе, то у Тряпкина язычество-ведизм прямо заявляет о себе и поэт применяет приём волхвования речью – такое построение стихов и слов (иногда) когда за написанным идёт больше информации чем есть формально в самом написанном + проникновение в чувствительную сферу психики и звукопись, по возможности:

*****-40  *** II-29.  Ворожу свою жизнь…

Ворожу свою жизнь – ухожу к тем начальным пределам,
Где я рос – прорастал, распускался цветком чистотелом.
Заклинаю строку – и в душе уголёк раздуваю,
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю.

Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Ворожба ль ты моя! Этих строк переборные струны!
Горотьба ль ты моя! Из души исходящие руны!

Уплываю туда, ухожу к тем далёким началам.
Где так всё хорошо и с таким всё бывает навалом!
Где любые сороки поют, как заморские пташки,
Где любая труха превращается в запах ромашки.

Заклинаю строку. И в душе уголёк раздуваю.
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю.
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!

    
*****-41  *** II-30.  Лесные загривки…
 
Лесные загривки. Болота, болота.
Здесь грустно кому-то и жалко кого-то.

Здесь чёрные тряси – лешачьи качели,
И чьи-то во мхи деревеньки засели,

Засели, заплыли – и всё позабыли, –
Как предки у речек скиты городили,

И сеяли хлеб старички-мухоморы,
И сказки слагали в сугробах Печоры.

И всё, что им снилось, во мхи превратилось,
И сердце моё здесь давно заблудилось.

И только над лесом, припомнив кого-то,
Куда-то проходит патруль самолёта.

И сердце блуждает, ко мхам припадает,
И чьи-то все норы прощупать желает,

И чем-то прогрезить, во что-то поверить
И что-то волхвующей песней измерить.

И чую, что здесь, у какой-то запруды,
Укрылись мои самоцветные руды.

И я их открою, и я их достану,
И к тайнам земли припадать не устану.

*****-42 *** II-31.

Я теперь возвращаюсь назад – и всю книгу обратно листаю,
Ибо новых страниц у земли уже нет для меня.
И у старых своих пепелищ в эти строки золу собираю,
Согревая свой дух у былого огня.

За годами года проплывают в моём волхвованье,
За наплывшею тьмой загорается снова рассвет.
И пускай в моём сердце рождаются эти сказанья,
Ибо жизни другой у меня уже нет.             
               
      

*** II-32.

За синие своды,
За вешние воды
Зовут меня детские сказки природы,
На белую гору, к метельному бору,
Отвесить поклон старику Зимогору.
И северный дед, убелённый снегами,
Кудлатый, как бор, залопочет губами,
Читая берложьи священные Веды,
Усевшись на пень для высокой беседы.

Сосновые своды, глухие проходы…
Я слушаю тайную флейту природы,
Иду через дрёмы, очнуться не смея,
К прогалинам детства, в страну Берендея,
На красные горы, в певучие боры,
Где тучи с громами ведут разговоры,
Где сосны и ели вздыхают о Леле
И ждут заревой ворожейной свирели.
И старый медведь, умудрённый годами,
Там ходит с клюкой, оснащённой суками,
Храня заповедники Звука и Слова
От страшного зверя и глаза лихого.

Проносятся тучи, проносятся годы,
Меняются земли, меняются воды.
А я эти тропы, и вздохи, и стуки
Держу на примете, беру на поруки,
А я эти песни, рожки и свирели
Хотел бы оставить в родной колыбели,
Где красные горы, где шумные боры,
Где я на дулейке искал переборы
И слушал земли заповедные Веды,
Садясь на пенёк для высокой беседы…

               
 *** II-33. Пижма

1
Здесь прадет Святогор в скрижалях не стареет,
Зато и сам Христос не спорит с новизной.
И на лепных печах, ровестницах Кащея,
Колхозный календарь читает Домовой.

Здесь подворотный снег сквозит душком лисицы,
А снег полночных бань так суеверно глух…
До утра Домовой ворочает страницы
Под брачный хохоток перинниц-молодух.
2
Надо листья в саду загрести по замёрзшим дорожкам.
И в сарай перекласть  не мешало б до снега дрова.
Поднимись на чердак и забей слуховое окошко,
Чтобы крепче в хлеву задышала сухая трава.

И порадуй свой вечер снопом хворостяной вязанки,
И заслушайся вновь, погрузясь в полусон, в полусвет,
Как с мурлыкой по-свойски огнём балагурит лежанка
И, работая дратвой, воркует на карженке дед.

Будет смутно в углах. И закрутится трубка поверий,
И, как зелье волхва, поползёт из другой самосад…
На дремучем наречье огня, человека и зверя
В наших горницах ночи всегда в ноябре говорят.
3
И снова бью челом, забывши о просторах,
Заглохшим вечерам декабрьского двора.
А печка – что алтарь, а в печке – жаркий хворост,
А за стеною – снег, поморье и ветра.

И снова просит двор: перед теплом и пищей
Средь сумерек, с кошлой, замешкаться в хлеву
И, заглядясь в коровьи тёмные глазищи,
Язычеством пещер погрезить наяву.


*****-43 II-34.

Старинные песни, забытые руны!
Степные курганы, гуслярные струны!
        Далёкая быль!
Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
        Ивняк да ковыль.

И только лишь кто-то кричит и взывает:
«По Дону гуляет, по Дону гуляет
        Казак молодой».
И снова поёт пролетевшее Время –
И светится Время, как лунное стремя,
        Над вечной Водой.

И снятся мне травы, давно прожитые,
И наши предтечи, совсем молодые,
        А Время поёт.
И рвутся над нами забытые страсти,
И гром раздирает вселенские снасти,
        А колокол бьёт!

По Дону гуляет!.. По Дону гуляет!..
А лунное Стремя звенит и сияет,
        А звёзды горят…
Старинные песни! Забытые руны!
Над кем же рокочут гуслярные струны?
        О чём говорят? 

Давно пронеслись те года и походы,
И всё принакрыли извечные воды,
        Извечный Покой.
А звёздное Время звенит и сияет
И снова над нами, свистя, пролетает
        И прыщет стрелой.


*****-44 *** II-35.

Ходит ветер в чистом поле,   
А за полем ходит гром. 
А в том поле чья-то доля –
Белый камень под бугром.

Ой ты, камень под горою! 
Ты совсем не алатырь. 
Только – буйной головою   
Кто здесь падал на пустырь?   

И галопом скачет вихорь,
Закрывая белый свет…
Только холмик с облепихой,
Только пыльный горицвет.

Или, может, под тобою
Никого и ничего.
Только к вечному покою
Ждёшь прихода моего?..

Ходит ветер в чистом поле,
А за полем ходит гром.
А в том поле чья-то доля –
Белый камень под бугром.

Совершенно языческое мировоззрение в поэзии Николая Тряпкина иногда естественно сменяется околоязыческими настороениями, но если приглядеться-вчитаться – чистое язычество:

*****-45 *** II-36.  Листья дубовые


Листья дубовые! Листья дубовые!
Стук желудей!
Пусть расползутся ненастья суровые
С наших полей.

Пусть улыбнётся нам солнышко ясное,
Звёзды горят.
Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат листопад!

Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою палатняную,
Кланяюсь вам.

Сыпься, прошу, в рукова мои белые,
Стук желудей!
Пусть они, ветры, весёлые, смелые,
Грянут скорей.

Сыпьтесь в моё полотно непорочное,
Кланяюсь вам!
Пусть они скроются, грозы полночные
Злобные к нам.

Дайте собрать вашу сень многодумную,
В узел связать.
Дайте средь поля на дерево шумное
Узел поднять.

Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат ворошок!
Дайте подвесить под сени гривастые
Думный мешок!

Пусть он качнётся под той наговорною
Кущей моей.
Пусть она схлынет, вся нежить упорная,
С наших полей.

Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою полотняную,
Кланяюсь вам.

*** II-37. СТИХИ О БЕРЕЗОВОЙ РОЩЕ
 
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог –
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.
Той рощи давно уже нету,
Тот хутор навек позабыт.
Но столько блаженного свету
Мне память опять подарит!
У нас деревенька стояла
Всего за вёрсту лишь от них.
И вся эта роща сияла
Напротив окошек моих.
Сияла листвой многосенной,
Сияла стволами берез.
И я этот свет несравненный
Сквозь долгие годы пронес.
От жизни беспутной и дикой
Не раз он меня исцелял
И детскою той земляникой,
И зеленью тех опахал.
Доселе мне снится дорога
Под сенью березовых глав.
И веянье Господа Бога
Дороже мне всяческих слав.
Привет, межевая канава –
Святейшего храма порог!
И вдруг среди кущ, как застава,
Звучал хуторской флюгерок.
И снится мне белая гречка,
Играющий пчелами сад,
И то голубое крылечко,
И тот голубой палисад.
И ласковый свет новолунья
Доселе струится в меня –
И ты, хуторская певунья,
Красивая тетка моя!..
Изыди же, злой искуситель,
И всю свою смрадь уноси!
Поскольку не спит Искупитель,
Живущий у нас на Руси.
Промчатся года лихолетий,
Развеется пепел и дым,
И снова мы выйдем, как дети,
К березовым рощам своим.
И снова проляжет дорога
В тот белый сияющий храм.
И веянье Господа Бога
Промчится по всем клеверам...
Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог –
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.

*** II-38.

Я уйду за красные туманы
Через те закатные мосты.
За далеким полем, у бурьяна,
Жди меня до поздней темноты.
Говорят, что там, за гранью алой,
Где садится солнце на шесток,
Зацветает силой небывалой
Огнекрылый сказочный цветок;
Что едва, мол, тронь его рукою –
И земля в таинственном саду,
И восходят звезды над тобою
На великом песенном ходу...
Дай же мне веселые заклятья
От глухой и скучной слепоты,
И пускай той верой на закате
Загорятся дальние кусты.
Жди меня, раздольная, у края,
За полями гаснущего дня...
Загорюсь тем светом, не сгорая,
И цветок достану из огня.
И пускай идет себе прохожий,
Ничего не думая про нас,
Превратись ты в камень придорожный,
Чтобы скрыться от ненужных глаз.
Ну а если вещие зарницы
Все же крикнут о конце моем, –
Ты сама на этой вот странице
Распустись негаданным цветком.
И пускай он – вечный и желанный,
Зазвенит гармошкой у крыльца,
И зажгутся тайной несказанной
И земля, и воздух, и леса.
И никто вовек не перестанет
Забываться в песне как во сне.
А цветок в глаза ему заглянет
И расскажет сказку обо мне.

Зарифмованный авторский сказ о папоротниковом цвете на Ивана-Купалу.

*** II-39.

Никаких таких ракит
За речной заставою,
Только сосенка стоит
Раскудря-кудрявая.

Только сосенка-сосна,
Да какая сосенка –
Тихомиркина жена,
Золотая Фросенька!
Ходит рыбка через вир,
Припадает к донышку.
Ставит верши Тихомир
Да глядит на женушку.
То не солнце наверху,
А другая дивинка:
Варит Фросенька уху
Да играет в ливенку.
Ты играй, жена, играй,
Чтобы я приплясывал
Да рыбешку то и знай
Для тебя подбрасывал.
А ты кушай, да играй,
Да судьбу загадывай,
Да из сумки каравай
Покрупней выкладывай.
Это просто чудеса,
Если ты здоровая,
Да не будь, моя краса.
Чересчур суровая.

Кумлёная с Фросенькой  сосна, припадая к которой, она может показать образ этой женщины.

 *** II-40.

Погулял с котомочкой немного,
Подремал в лесу у шалаша.
А теперь в последнюю дорогу
Дай нам Бог собраться неспеша.
Дай нам Бог последнего смиренья –
Всё как есть оплакать и простить,
За дворами отчего селенья
Свой последний цветик посадить.
Ни вражды, ни горечи, ни страха –
Припадём к заветному пеньку –
И под солью дедовского праха
Превратимся в щебень и муку.

Уход в землю и Ино. Навье предназначение праха.

 *** II-41.

Свет ты мой робкий, таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
Парус в реке не шелохнется вдруг.
Прямо в пространстве повис виадук.
Равны права у небес и земли,
Город, как воздух, бесплотен вдали...
Свет ты мой тихий, застенчивый свет!
Облачных стай пропадающий след.
Вечер не вечер, ни тьмы, ни огня.
Молча стою у закатного дня.
В робком дыму, изогнувшись, как лук,
Прямо в пространстве повис виадук.
Равны права у небес и земли.
Желтые блики на сердце легли.
Сколько над нами провеяло лет?
Полдень давно проводами пропет.
Сколько над нами провеяло сил?
Дым реактивный, как провод, застыл.
Только порою, стеклом промелькав,
Там вон беззвучно промчится состав.
Молча стою у закатного дня...
Свет ты мой тихий! Ты слышишь меня?
Свет ты мой робкий! Таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.

Видение Сварги.

Маленькие пояснения к стихам Тряпкина – мелким шрифтом – я ещё буду применять ко многим и многим стихотворениям в последней части этого исследования – в «Завязях».

Так и тянет сказать, что у Тряпкина между строк всё ещё действует сила каких-то ритуалов, которые творились им во время написания стихов или прогулок по лесу, да и сами слова немного ворожат своим рядом знаковых в язычестве существительных, обычно имеющих много значений... То есть информации идёт явно больше:

II-42.

Горячая полночь! Зацветшая рожь!
Купальской росой окропите мой нож.

Я филином ухну, стрижом прокачу.
О камень громовый тот нож наточу.

Семь раз перепрыгну чрез каждый костёр
И к древнему дубу приду на сугор.

Приду, поклонюсь и скажу: «Исполать!»
И крепче в ладони сожму рукоять,

И снова поклон перед ним положу –
И с маху весь ножик в него засажу.

И будет он там – глубоко, глубоко,
И брызнет оттуда, как гром, молоко.

Животное млеко, наполнив кувшин,
Польётся на злаки окрестных долин,

Покатится к Волге, Десне и на Сож…
И вызреет в мире громовая рожь.

Поднимутся финн, костромич и помор
И к нашему дубу придут на сугор.

А я из кувшина, средь злаков густых,
Гремящею пеной плесну и на них.

Умножатся роды, прибавится сил,
Засветятся камни у древних могил,

А я возле дуба, чтоб зря не скучать,
Зачну перепёлкам на дудке играть!   

 *** II-43.

Не весна ль тому виновница,
Долгожданная весна?
Вдруг возьмет да и припомнится
Песня русская одна.
Песня старая-престарая,
Молодая как заря...
Ой летела пчелка ярая
За далекие моря.
Отмыкала лето красное
(Что за ключик золотой!),
Выпускала солнце ясное
Над родимой стороной.
И пришло оно, приехало
К Волге-матушке реке
На скорлупочке ореховой,
На пшеничном колоске...
Песня с гордостью не знается,
Ходит по полю пешком,
Добрым людям улыбается
За пастушеским рожком.
Песня новая, не новая
В лапотках из берестин,
А росою васильковою
Все умылись, как один.
Даже самая отсталая
В сердце травка ожила...
А всего-то пчелка малая
За морями побыла!

*****-46 *** II-44.

А это всегда я имею в виду,
Когда через луг по ромашкам иду:
Что эти ромашки и эта земля
Живут, свою плоть меж собою деля, –
Друг друга питают, и соль свою пьют,
И в песенке пчел через год запоют.
И в эту работу цветов и земли
И прежние пчелы и травы пошли,
Пошли снеготалы – и снова пойдут,
И предки мои – обязательно тут;
И сам я и ты через годы, потом,
В живые круги мирозданья войдем.
И дальний потомок – забавный Адам –
Вот так же рукою притронется к нам.
А мы с тобой будем – земля и трава.
И скажет потомок такие ж слова:
Что вот, мол, какие ромашки цветут,
И предки мои – обязательно тут...
А мы закиваем, задрав стебельки,
Что гибели нету, а смерть – пустяки.

У Николая Рубцова что-то языческое можно ощутить изредка и то не непосредственно, а по сути, если задумываться над его природной лирикой. Это одушевлённая природа, действие разных сил и не очень показательная сказочность, это советский взгляд на природу, но с русской душой – не коммунячной.
Рубцов словно предчувствует в себе язычество и только не делает последний к нему шаг. Но проникновение в природу, тонкое её ощущение в себе, наделённое одухотворёнными образами – это то, что есть в поэте от язычества.

*** II-45.
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей…
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но все равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови! –
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.
И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.

*****-47  *** II-46. Ночь на родине

Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда
Здесь крыши сёл не слыхивали грома!
Не встрепенётся ветер у пруда,
И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик...
Вернулся я – былое не вернётся!
Ну что же? Пусть хоть это остаётся,
Продлится пусть хотя бы этот миг,

Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,

И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром...

У Солоухина же есть не только языческое, исконное отношение к природе, но и иногда применены соответствующие слова или персонажи из нашего древнего прошлого. Кроме того, Солоухин – поэт-правдолюбец, автор антиленинкой статьи «При свете дня», – советую почитать. Солоухина не грех и после смерти наградить высокой наградой. Каждый год в его дом-музей съезжаются простые люди из Владимирской области (поворот от Лакинска в лево, после Ставрово – опять на лево). Но власти это замалчивают.

 

Среди современных русских поэтов языческих стихотворений гораздо больше, есть и свои признанные авторитеты. Прежде всего хочу обратить внимание на Леонида Корнилова (https://vk.com/leonid_kornilov) и некую поэтессу, представляющую себя как Марина Царь Волкова (за национальность уже не ручаюсь) и написавшую довольно хороший венок языческих сонетов, который достойно венчает другие её языческие художественные произведения:

 

II-47. Сонет 1-й. Перуница


Какой Богини хрупкая слеза
Упала на бутон прекрасной розы?
Быть может, дождь пролил над садом слёзы,
И этот след оставила гроза?

Я увидала: в горней вышине
Несли по небу кони колесницу,
А в ней летела Дева-Перуница,
Сверкая ликом в молнии огне.

Улыбкою утихомирив грозы,
По саду я гуляла, не спеша,
И аромат вдыхала нежной розы.

А в небе умывалась Перуница,
Смеясь, и капля из её ковша
Скатилась вниз в хрустальную криницу.


II-48. Сонет 2-й. Царица Вода

Скатилась вниз в хрустальную криницу
С седых небес вечерняя звезда,
И той звездой Великая Вода
В тиши свою украсила десницу.

Потом Богиня Утренней Зари
В кринице чистой очи умывала,
Узрев звезду, Воде она шептала:
«Вода, сестрица, перстень подари!»

И с нежных рук Вода кольцо снимала –
Звезда отныне лотосом цветёт,
А раньше в небе искрою сверкала.

И тем цветком любуются сестрицы:
Печален взор Властительницы Вод,
Лазурен взор прекрасной Заряницы


II-49. Богини и цветы.  Сонет 3-й. Заря-Заряница

Лазурен взор прекрасной Заряницы,
Она летит, не ведая преград,
Плащом за нею стелется закат,
И полыхают алые зарницы.

Гой, Заряница, Солнышка любовь!
Когда танцуешь в небе ты на воле,
То мнится, словно маковое поле
Цветёт меж нежно-алых облаков!

Любуюсь танцем огненным твоим,
Но исчезаешь снова ты куда-то,
И образ твой опять недостижим.

В твоих лучах зарделася лоза,
Я вижу в дымке алого заката –
У Ночи изумрудные глаза.

II-50. Сонет 4-ый. Ночь

У Ночи изумрудные глаза,
А крылья цвета чёрного агата,
Она приходит в зареве заката,
И тает в дымке неба бирюза.

И самая прекрасная звезда
За месяцем плывёт по небосводу.
Смеётся Ночь, кидает звёзды в воду,
Глядясь лукаво в зеркало пруда.

Прекрасен сей божественный полёт!
И там, куда звезда с небес упала,
Прекраснейшая лилия цветёт.

Играют звёзды в отраженье вод,
Но мне красы лилейной слишком мало –
Хочу рукой потрогать небосвод!


II-51.  Сонет 5-й. Русалка Рось

«Хочу рукой потрогать небосвод,
Растаять в милом взоре васильковом,
Ведь может быть и благостным альковом
Удел святой небесных воевод!» –

Так думала в тиши Русалка Рось,
Мечтая о суровом Громовержце,
Но вещий глас из звёздного ковчежца
Губил надежду, возвещая: «Брось!

Вам не скуёт Сварог венцы златые,
Перуна ты не сможешь позабыть,
Пройдут в печали годы молодые,

Любовь Богов, поверь, не будет вечной».
Но ей хотелось искренне любить,
И тоже быть бессмертной и беспечной.


II-52.  Сонет 6-й. Снегурочка

И тоже быть бессмертной и беспечной
Хотелось мне весеннею порой,
Когда ломался лёд, и шёл горой
По речке голубой и скоротечной.

Сошли снега, Ярилы ясный свет
Помог от стужи зимней отогреться,
Его любовь в моём раскрылась сердце,
Как молодой и яркий первоцвет.

Мне суждено в лучах его растаять,
Но я не плачу – долгие года
Любви моей храниться будет память.

Мне суждено опять воскреснуть вечной
И с Велесом великим иногда
В ладье небесной плыть по речке млечной.

II-53.  Сонет 7-й. Марена

В ладье небесной плыть по речке млечной
И любоваться отблеском зарниц
Из-под густых серебряных ресниц
Отрадно Маре. Но убойся, встречный,

Когда к тебе с серебряным серпом
Вдруг подойдёт Великая Богиня.
Коснётся, тихо повторяя имя,
Твоих очей отравленным цветком.

Ты ждал сегодня деву, но не ту –
С Богиней тёмной спорить не посмеешь,
И подойдёшь к Калинову мосту.

То в царство Нави заповедный вход,
Но ты ещё наверное успеешь
Увидеть ночь и огненный восход!


II-54.  Сонет 8-й. Мерцана

Увидеть ночь и огненный восход
Мечтает вновь прекрасная Мерцана,
Но скрыто небо дымкою тумана,
И пелена над ликом тёмных вод.

Она плетёт из ирисов венок,
У убирает огненные косы,
А на траву уже спадают росы,
И засыпает ласковый цветок.

Она и завтра вновь придёт сюда
Плести венок, а после – будь что будет!
Дрожит неслышно зеркало пруда…

И ей уже пора в обратный путь,
Но на прощанье дева не забудет
К златому Солнцу руки протянуть.


II-55. Сонет 9-й. Лада

К златому Солнцу руки протянуть,
О, это величайшая отрада!
По Ирию неспешно ходит Лада –
Жена Сварога, Женственности суть.

В лучах её небесной красоты
Сияет солнце, и смолкают грозы,
И преклоняют ландыши и розы
Пред ней свои чудесные цветы.

Она смеётся, и не могут Боги
Пред этою улыбкой устоять,
Ликуют все небесные чертоги!

На мужа глядя ласково и мудро,
Спешит Богиня, чтоб его обнять,
С ним вместе встретить розовое утро.


II-56.  Сонет 10-й. Жива

С ним вместе встретить розовое утро
В душистых незабудковых лугах,
И почивать на скошенных стогах
Рукою гладя огненные кудри,

Мечтала Жива, глядя на Даждьбога,
Что ехал в колеснице золотой
И освещал десницей шар земной.
Ждала его Богиня у порога.

Под вечер к ней спустился Солнцебог,
Прижал к груди своей, нацеловаться
С супругой нежной долго он не мог.

Как сладко с Живой милою уснуть!
И только утром нужно расставаться,
Чтобы опять вступить на горний путь.

II-57. Сонет 11-й. Леля

Чтобы опять вступить на горний путь,
В молочной речке умывалось Солнце,
Смеясь, плескало в Лелино оконце,
В высокий терем силясь заглянуть.

Но были думы девичьи чисты,
Она смеялась нежно и чуть слышно,
И на ветру дрожали светлой вишни
В её руках нежнейшие цветы.

Так, улыбаясь быстрому ручью,
По бережку богиня проходила,
И пела песню нежную свою.

И сквозь листву трепещущих берёз
Глядела в высь на вешнего Ярилу,
Любуясь, как сквозь дымку нежных грёз.


II-58.  Сонет 12-й. Макошь

Любуясь, как сквозь дымку нежных грёз,
На мир земной, и ведая, что будет,
Пряла Богиня Макошь нити судеб,
Вплетала в них порой то жемчуг слёз,

То красоту и радость сердолика,
То злата горсть, то струны серебра,
Была Судьба не зла, и не добра –
Величие её святого лика

Неведомо ещё обычным людям.
Но каждый раз горит пожар в крови,
Как о судьбе цветок пытать мы будем.

Ромашки лепесток румяным утром,
Как верный знак удачи и любви,
В ковре травы сверкает перламутром.


II-59.  Сонет 13-й. Плеяна

В ковре травы сверкает перламутром
Кольцо одной из ласковых плеян,
И этот свет пробился сквозь туман,
И гонит тьму до наступленья утра.

Но кто из нежных дочек Светогора
Вниз уронил волшебное кольцо?
На чьё из них узорное крыльцо
Гонец с пропажей сей прибудет скоро?

Средь ярких звёзд небесной красоты
Рыдает горько ясная Плеяна,
И слёзки превращаются в цветы,

Но плакала богиня не всерьёз,
И ландышами светится поляна –
Роса, а может, свет небесных слёз?


II-60.  Сонет 14-й. Слеза Богини
Роса, а может, свет небесных слёз
Ирийский сад ночами освещает,
И над цветами лик луны мерцает,
И серебрятся веточки берёз.

Прекрасно всё, куда ни кинешь взор:
Сверкают звёзды в полуночной сини,
Садятся кругом дивные Богини
И затевают долгий разговор.

Нечасто вместе им дано побыть,
И ночки той бывает очень мало,
Есть от чего бессмертным загрустить.

К утру всё ярче неба бирюза.
На землю, как звезда, с небес упала
Какой Богини хрупкая слеза?

II-61. Богини и цветы. Венок Сонетов  сонет 15-й, магистрал

Какой Богини хрупкая слеза
Скатилась вниз, в хрустальную криницу?
Лазурен взор прекрасной Заряницы,
У Ночи изумрудные глаза…

Хочу рукой потрогать небосвод
И тоже быть бессмертной и беспечной,
В ладье небесной плыть по речке млечной,
Увидеть ночь и огненный восход!

К златому Солнцу руки протянуть
С ним вместе встретить розовое утро,
Чтобы опять вступить на горний путь,

Любуясь, как сквозь дымку нежных грёз
В ковре травы сверкает перламутром
Роса, а может, свет небесных слёз.


*** II-62.

Макошь-матушка! Косы-колосья
Буйный ветер огладит, любя.
В сонме птичьего многоголосья
Тихой песнею славлю тебя.

К нам Недоля бывает жестока –
Нити-тропы полынью горчат.
Но, Владычица нашего рока,
Не оставь же Даждьбожьих внучат!

Хоть нелепо порой, неумело
Мы внимаем твоей ворожбе,
Но зато доверяем всецело,
Нам ли, смертным, перечить тебе?

Верю: милая, нежная Доля
Нитку ладную нынче спрядёт.
Добрым словом засеяно поле –
Славным делом ко сроку взойдёт.

Ночь окончится, минет ненастье,
День Сварожий пришлёт нам привет…
Мати Макошь! Спряди нам на счастье
Путь-дорогу в грядущий Рассвет!


*****-48  II-63. Гамаюн
Не Богов пробуждаю до срока, –
Поднимаю от сна русский дух!
Повинуясь Боянову року,
Проникаю и в сердце, и в слух!

Ох, темненько над Русской Землёю,
Но я ведаю – близок восход.
С новой эрой и с новой зарёю
Пробудится великий народ!

Много песен уже перепето,
Знать, близка золотая пора –
Замолкаю за миг до рассвета,
До Сварожьего чудо-утра.

Вы не верьте, я не прерываю
Над Землёю свой вечный полёт, –
С целым миром за миг замираю,
До того, как Светило взойдёт!

В сердце, солнца лучами согретом,
Слово Божье до срока держу,
Я проснусь перед самым рассветом,
Песней звонкой всю Русь разбужу!

*** II-64.
Сгрудились тучи над сонной опушкой,
Спряталось Солнце за облачный щит.
Кто-то на небе стучит колотушкой,
Кашляет редко и глухо ворчит.

Скоро прольётся небесная плошка,
Звонкие капли в бору застучат…
Леший задумчиво чистит картошку –
Время обедом кормить лешачат.

Долго томило нездешней жарою
Лето жестокое сказочный Лес,
Ну, а сегодня, рассветной порою,
Бог Громовик улыбнулся с небес –

Разом запели дождливые струны,
Донник душистый под ливнем поник.
«Вот и отмучились, Слава Перуну», –
Шепчет в усы, прячась в дом, Лесовик.

Падает жемчугом град на дорогу,
Катится бусами прямо в траву,
По-над Землёй мчатся внуки Стрибога,
Рвут на лету и цветы, и листву.

В доме у Лешего ладно и тихо –
В травах сухих дремлют летние сны.
Ставит варенье на стол Лешачиха,
Высятся стопкою жаркой блины…

Детки глядят из замшелых окошек,
Ищут просветы в одеждах Небес.
Звякает капель блестящий горошек –
Бурной грозой умывается Лес.

Среди других заметных авторов, у которых есть признаки языческого мировоззрения или стихи явного языческого направления в НАРП последнего 50-летия (и немного более того) можно назвать таких поэтов, как: Н. Алешков, Е. Аткина, И. Акимов, Н. Аришина, Артемьева Ирэна, Ахадов, Э. Балашов, А. Беляков, А. Бобров, А. Бунаков, С. Берестов, М. Брыкалова,  Е. Васильева, Д. Веденяпин, И. Волкова, М. Волкова – ?, – Марина Царь Волкова, Ольга Виноградова, Крада – Ирина Волкова, Г. Вихров,  Н. Галкина, В. Голубев, Т. Гладкая, М. Гаврюшин, А. Говоров, Л. Гаврилов, Горюнова Ирина,  М. Дудин, Ю. Дудин, Н.  Дмитриев, Есаулова Елена, Игорь Жданов, Иван Жданов, С. Жаворонков,  Зареслав, А. Зимина, С. Зяблинцев, В. Калашников, С. Клычков, Д. Ковалёв («Ярило», глава «Дух»), В. Кононов, Л. Корнилов, И. Козлов, С. Кочкин, Ю. Кузнецов, В. Кручинин, С. Куняев, И. Крохин,  Родаслав Карачевский, С. Кадырова, Н. Левашов, С. Лукин,  А. Люлин, В. Лактионов, И. Маслов, Л. Мартынов, Ю. Медведев, В. Максимов, Мелиссова Алла, Н. Мирошниченко, П. Небывайлов, В. Патрушев, Н. Полякова, В. Петров, Ю. Панкратов, В. Павлинов, Ю. Пучкова, Paтмiр  Велiч, В. Савельев, А. Сенин, Светобор, М. Струкова, К. Симонов, Т. Смертина, В. Солоухин, А. Сталин, Н. Старшинов,  В. Степанов, Елена Стрельникова, А. Тимофеев, Н. Тихонов, В. Трофимов, В. Тушнова, Г. Цветков,  В. Чаплыгин, В. Фирсов, Е. Шевелева,  П. ШУБИН,  Огнеяр, М. Херасков,   В. Фетисов, В. Шаламов,   Усачёва Светлана, Яровит,   
   и многие другие, представленные или не представленные в книгах, в журналах и на сайтах, – разной поэтической одарённости и разной востребованности... 
Некоторые из них стали членами и многочленами разных писательских организаций, лауреатами конкурсов и заметными культурными деятелями как в России, так и вне. Другие, в силу своей отдалённости от культурных центров или в связи со своей протестной позицией по отношению к властям и паразитам России, навсегда останутся... свободными от каких-либо организационных сообществ,  исключая разве что тюрьму... 
В тюрьму сажать правдолюбцев – это традиционная ублюдочная практика российских властей  (до тех пор пока не начнётся эпоха реформ и очищения, пока ру<...>ие не возьмут власть в свои руки).

II-64:1. Морозов Н. А.  ПАМЯТИ 1873-75 гг.


 Я врагами в тюрьме погребен,
 Но живу всё еще год от году...
 В дни тяжелой борьбы за свободу
 Было время моих похорон.

 За железной тюремной решеткой,
 За сырой и холодной стеной
 Ярким светом горят предо мной
 Эти дни моей жизни короткой.

 Вспоминается мне та пора,
 Как по нивам родимого края
 Раздалось, мужика пробуждая,
 Слово братства, свободы, добра...

 Как в смятеньи подняли тревогу
 Слуги мрака, оков и цепей
 И покровом терновых ветвей
 Застилали к народу дорогу...

 Как в борьбе с их несметной толпой
 Молодая, могучая сила,
 Погибая, страну пробудила,
 И проснулся рабочий на бой...

 Вы, друзья, что в борьбе уцелели,
 Тоже здесь вспоминаетесь мне...
 Лучше ль вам на родной стороне?
 Ближе ль, братья, стоите вы к цели?

 Тяжкий крест привелось вам принять,
 Легкий жребий мне выпал на долю:
 Трудно жить и бороться за волю,
 Но легко за нее умирать.

 Трудно жить, чтоб порой не дрожала,
 На врага подымаясь, рука,
 Чтобы сил не съедала тоска,
 Если счастье в борьбе изменяло,

 Чтобы в том, кто восстал за любовь,
 Вплоть до двери холодного гроба
 Не смолкала могучая злоба
 И кипела бы мщением кровь!
                <1877>
А теперь с удовольствием привожу ряд произведений поэтов с явными языческими тенденциями в текстах, или поэтов языческого направления (последнего 50-летия). Главное в произведениях этих поэтов – это те ключевые слова, которые бес[з]спорно относятся только к нашему язычеству. Ключевые слова мною выделены, как и ранее, нумерация продолжена вторым разделом.

*****-49; *** II-65. Елена Аткина      
    
       
Говорила Даждьбогу Жива,
Наклонившись к нему учтиво:
«Не найти тебе смерти Кащея,
Видно это пустая затея,
Он с Мареною-Смертью дружит
И бессмертным по царству кружит».
«Все рожденное смерть имеет
И Кащея она одолеет!
Я у Макоши помощи попрошу,
Где Кащея смерть у нее спрошу»
Отвечала Макошь Даждьбогу:
«Далека до смерти дорога,
Глубоко смерть Кащея упрятана,
В кроне дуба могучего спрятана.
Дуб на острове на Буяне,
Расположен он в океане.
Ветки дуба небо достали,
И весит там сундук из стали.
В сундуке спрятан заяц надежно,
Коль достанешь, то дальше возможно
Отыскать в зайце серую утку,
Удержи ты ее хоть минутку,
В утке будет яйцо – смерть Кащея.
Ты, Даждьбог, теперь тайной владеешь».
И поехал Даждьбог в путь дорогу
В небе сокол Семаргл машет богу,
Не орел – Перун кружит в небесах,
Волх Даждьбога окликнул в горах,
Обещали помочь в добром деле.
А Даждьбог едет ровно неделю.
Змей Поддонный с вод поднимается
И мостом большим простирается.
По нему едет бог к Буяну,
Там где дуб растет великаном,
В небо кроною упирается,
А на ветках сундук качается.
Как сундук тот достать Даждьбогу?
И пришел Перун на подмогу.
В дуб ударил он громовой стрелой
Раскололся дуб мелкою щепой,
Разлетелся вмиг кованый сундук
Зайца ловит бог, выскочил из рук,
Зайца растерзал Волх – могучий змей,
Утку серую не поймать теперь,
Прилетел Семаргл, утку ухватил,
Надавил ее, что хватило сил,
И из утки яйцо полетело
Не поймал его бог, вот в чем дело.
Но принес со дна океана
Золотое яйцо Змей нежданно.
Смерть Кащея вручил Даждьбогу,
И Даждьбог поскакал в путь-дорогу.
В царство темное подъезжает он
Тут Марена вновь вышла на поклон,
Наливает питья хмельного,
Угощает Даждьбога снова.
Захотел Даждьбог чару в руку взять,
Лебедь белая стала тут летать,
Чару горькую оттолкнула
И Даждьбогу разум вернула.
Это Жива к нему прилетела
Белой лебедью к сроку успела.
Тут опомнился удалой Даждьбог
Саблю острую вынимает бог,
Рубит голову он Марене,
Не ходить ей больше в короне.
Разгорался огонь палящий,
Голос бога звучал звенящий:
«Принимайте Марену, боги,
Нажилась у Кащея в чертоге»
Золотое яйцо Даждьбог поднял,
Тут Кащей богу светлому закричал:
«Ты не трогай яйцо золотое,
Ведь оно совсем не простое.
Появилось с рождением мира
И не зря его время хранило.
Только Род знает тайну яйца»…
Не дослушал Даждьбог до конца.
Разбивает яйцо со всей силой,
Тут же смерть Кащея скосила.
В тот же миг голос Рода раздался
Эхом в темных горах отозвался:
«Возродиться великий огонь из яйца
И очиститься Мать Земля до конца.
Света белого наступил конец»!
И великий потоп предрекал творец.
Озарил Семаргл царство темное,
Опалил огонь силы темные.
Оставлял черноту Семаргл – Огонь,
В облака летел златогривый конь.
Вслед Стрибог спешил, пламя раздувал,
Как могучий зверь с воем ликовал.
Вверх помчались темные силы
Царство грозное голосило.
Побежали все к Ирию быстрей
Мощный Святогор, Велес, Вий и Змей.
Расступилася Мать сыра земля,
Черный Змей летит из нее не зря.
Океана вода поднимается 
И великий потоп надвигается.
Наполнялись дебри водою,
Оставляя все под собою.
Лютость в кротость тут превратилась,
Страхом сильным она укротилась.
Люди, звери бежали на горы,
Позабыли былые раздоры.
А земля под водою скрылась,
Все вокруг водою покрылось.
Боги скрылись в ковчеге великом,
Посадили туда без крика:
И животных и птиц различных
Семена растений привычных.
Щукой Род тогда обернулся
В воды темные окунулся,
Потянул ковчег за собою
Так назначено было судьбою.
До Ирийского сада по водам,
Так прошло три тяжелых года.
И тогда Сварог бог небесный
Неба свод поставил на место.
Лада Матушка помогала,
Неба свод руками держала.
А Даждьбог разгоняет тучи,
Что висят как большие кучи.
Доставать стали Землю боги
И достали ее в итоге.
Тут лицо у Земли открылось
И вода под Землею скрылась.
Вознесли Роду боги славу
Возродилась Земля по праву.


 *** II-66. Варлам Шаламов    Жар-птица

Ты – витанье в небе черном,
Бормотанье по ночам,
Ты – соперничество горным
Разговорчивым ключам.

Ты – полёт стрелы каленой,
Откровенной сказки дар
И внезпно заземлённый
Ослепительный удар.

Чтоб в его мгновенном свете
Открывались те черты,
Что держала жизнь в секрете
Под прикрытьем темноты.


*** II-67. Варлам Шаламов    Поэзии

Если сил не растрачу,
Если что-нибудь значу,
Это сила и воля – твоя.

В этом – песни значенье,
В этом – слов обличенье,
Немудрёный секрет бытия.

Ты ведёшь мою душу
Через море и сушу,
Средь растений, и птиц, и зверей.

Ты отводишь от пули,
Ты приводишь июли
Вместо вечных моих декабрей.

Ищешь верного броду,
Тащишь свежую воду
К моему пересохшему рту.

И с тобой обручённый,
И тобой облученный,
Не боясь я иду в темноту.

И на небе – зарницы,
Точно перья жар-птицы
Неизвестных ещё островов.

Это – мира границы,
Это – счастья крупицы,
Это – залежь сияющих слов.


*** II-68. Александр Бобров    Конь-камень  Стрела и подкова

Здравствуй, не старый, а древний знакомый!
Странною силою ты наделён,
Камень седой со стрелой и подковой,
Знаком таинственным давних племён.

Что же они одолели с ним – лихо?
Духов лесных или пришлых врагов?
Резко петляет река Щебериха
Между морёных крутых берегов.

В ней отражался языческий пламень,
Поднятый к небу единством сердец,
И устремлённый в былое конь-камень,
Вросший в сегодня валун-одинец.

В сумерках рядом становится жутко,
Если разгадывать, что за следы…
Может, природы обычная шутка –
Действие ветра и талой воды?

Что же тогда холодит меня тайна?
Эта стрела – мудреней не найти –
То напоёт  про бесцельность скитанья,
То совпадёт с направленьем пути.

Эта подкова – хоть верь, хоть не верь ей, –
Вбитая в камень небесным конём,
То ль на пути нас стращает потерей,
То ль обещает удачу на нём.

Верю не первому – лучшему верю,
Ладно, пусть будет Перунова власть:
Дальнему треску – пугливому зверю,
Скрыться спешащему, а не напасть.

Ясно бегущей воде Щеберихи,
Брызнувшей стае весёлых мальков,
Щукам застывшим – руками бери их,
Мягко шуршащей стене тростников.

Словом,   всему, что живёт и ликует,
Не позволяет о вечном забыть,
Что несмышлёный ребёнок рисует,
Чтобы с годами любить и губить.

Дятел неистово долбит лесину,
Как червоточину в нашей душе.
Прежде чем что-то втолковывать сыну
Про «не убий» и про рай в шалаше,

Надо дорог наторить бескорыстных,
Боль и восторг в свои спутники брать,
Надо берёзы беречь и коры с них
И для растопки без нужды не драть.

Сына ведя от преданья к преданью,
Надо, чтоб в главном он верил отцу.
Волоком древним, лесной глухоманью
Выйдем вдвоём к валунцу-одинцу.

И перед камнем задумаюсь снова:
Жизнь моя верным путём ли текла?
Слово заветное – это подкова,
Честное дело – это стрела!

 

*** II-69. Александр Бунаков

Славься, славься, Род Великий!
Здрава будь, Святая Русь!
Пусть Божественные Лики
Развевают нашу грусть.
Громыхает глас Перуна,
Льёт Даждьбог янтарный свет,
Нам магические Руны
Раскрывают тайну Вед.
Вот Богиня наша Лада
Вьёт Святой Любви венок
И под пение Услада
Наставляет нас Сварог:
«Вы живите, берегите,
Не мутя, родную кровь,
Друг от друга не бегите –
Да хранит вас всех Любовь!».
Снова пишет Книгу Велес,
Песнь играет нам Боян
И хрустальный голос Лели
Прославляет всех Славян.
Мы не просим и не молим
Ни о чём своих Богов,
Только Славу Им глаголем
Под весёлый треск костров.
Всем Богам и Предкам нашим
Честь и Славу мы поём,
Поднимая дружно чаши,
Мы за Них Сурицу пьём.
Светит нам с небес Денница,
Ждать недолго до утра,
А как Солнце возродится,
Грянем мы ему: Ура!
………………………
Славься, славься, Род Великий!
Здрава будь, Святая Русь!
Пусть Божественные Лики
Развевают нашу грусть.

*** II-70. Е. Шевелева        Иван-царевич

Наверно, слышал ты сказку эту –
Как парень девицу искал по свету.

И если сказке седой поверить,
Не просто парень – Иван-царевич.

Искал он девицу по свету долго.
С Кащеем встретился, ушёл от волка.

Сто лет водила его дорожка
Вокруг избушки на курьих ножках.

Вставали зори, ложились зори,
Летели гуси за сине-море.

Вдали белела мечта, как парус,
И парень девицу искал, не старясь.

Бал путь нелёгкий до той девицы:
Она скрывалась в саду Жар-птицы...

Нашёл царевич сады Жар-птицы,
И надо ж было тому случиться,

Что в это радостное мгновенье
Почуял молодец в душе сомненье:

«А не заметны ль на солнце пятна?»
«А не вернуться ли мне обратно?»

Так зародилось в душе сомненье
И продолжалось одно мгновенье.

Но, недоступный доселе бедам,
В тот миг стал Ваня беззубым дедом.

А ты б гордился дорогой дальней,
Царевич глупый из сказки давней!

Шагал бы с трудной, но милой ношей
И твёрдо верил в конец хороший!

*****-50;*** II-71.  Елизавета Васильева

Лишь раз один, как папоротник, я
Цвету огнём весенней, пьяной ночью…
Приди за мной к лесному средоточью,
В заклятый круг, приди, сорви меня!

Люби меня! Я всем тебе близка.
О, уступи моей любовной порче,
Я, как миндаль, смертельна и горька,
Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

*** II-72. Ю. Кузнецов     Русалка

Когда река остановилась,
Русалка вышла навсегда.
С волос её текла, струилась
Неисчислимая вода.

На берегу она сказала:
– Когда стоял ты на краю,
На воду тень твоя упала,
Я полюбила тень твою.

Былую жизнь отдам забвенью
Я ради мига одного.
Возьми меня своею тенью,
Тебе не стоит ничего...

Какое лёгкое дыханье!
Какие ясные глаза!
Какое злое волхвованье!
Смотреть нельзя, забыть нельзя.

Луна русалку озарила,
И я вступил на верный путь.
И тень шагнувшая закрыла
Её двутрепетную грудь.

– Ты всю меня бери – мне больно! –
И в тень вступила навсегда.
С тех пор в тени моей невольно
Она сияет, как звезда.

*** II-73. Юрий Кузнецов 
 
Трясутся ведьмы под стропилами от холода,
Дом, ставнями залатанный, ослеп.
И стонет не доползшая до города
Метелью забинтованная степь.

А утром дали изморозно-сини,
И свежий ветер треплет куст куги.
И снег скрипит, как яблоки в корзине...
О, детства отзвучавшие шаги!

*****-51; II-74.  Надежда Мирошниченко

А этих рассказов о лесе,
О тихом народе в лесу,
О низком таком поднебесье
И о неводах на весу,
А этих рассказов о травах
В стогах и ещё на лугу,
О просеках и переправах
Наслушаться я не могу.

Когда б не замшела трясина
и клюква на ней не росла,
когда б не бывала корзина
от влажного груздя бела,
когда б не ходили по следу
за рыжей лисой мужики
и не приносили к обеду
тугих окуньков огоньки,
и не умирали деревья,
и не кочевряжились пни,
и нас не пугали издревле,
что леший живёт меж людьми,
когда бы не под небесами
была наша жизнь коротка,
когда б не рождались мы сами
с глазами звезды и цветка,
когда б не бывала природа
безжалостна и хороша,
была бы тогда у народа
народная эта душа?


*** II-75. Виктор Петров

Снимала мать морозное бельё
И в дом, как зимних лебедей, несла.
И простирали простыни крыла,
И на пороге я встречал её.
И буйно выбивалась белизна
Из покрасневших материнских рук,
От золотого абажура круг
Ложился на прохладу полотна.
Увяли птицы в комнатном тепле –
Был неподдельным детский мой испуг:
Как Змей Горыныч, злобствовал утюг,
Разглаживая сказку на столе.

*** II-76. Юрий Кузнецов  Испытание зеркалом

Я хотел рассказать о себе,
Но в ту ночь на Ивана Купала
Треснул с грохотом мир – и в избе
Я увидел зиянье провала.
Возле бездны поставил я стул,
Чтоб туда не шагнуть ненароком.
И, конечно, туда бы шагнул,
Окажись я в раздумье глубоком.
По избе, разглагольствуя вслух,
Я ходил и нескоро заметил,
Как из бездны возник некий дух.
– Что за чёрт!
                – Это я! – он ответил.
Сел на стул.
                Я не стал возражать.
Гость как гость, и ума не лишённый.
– Ты явился меня искушать?
Он сказал: – Ты давно искушённый.
Ты в себе, как в болоте, погряз,
Из привычек не вышел ни разу.
Дальше носа не видел твой глаз,
Дальше глаза не видел твой разум.
Оттого ты всю жизнь изнывал,
От томления духа ты плакал,
Что себя самого познавал,
Как задумал дельфийский оракул.
Одиночество духа парит,
Разрывая пределы земные,
Одиночество духа творит,
Прозревая уделы иные.
Но принёс тебе зеркало я,
Чтоб не мог  ты один оставаться,
Как влюблённый Нарцисс от ручья,
От себя самого оторваться.
Ты поверил, что правда сама,
А не кривда глядит из зерцала.
Ты, конечно, сошёл бы с ума,
Если б в нём отраженье пропало.
Ты попался в ловушку мою,
На дешёвую склянку купился.
Глянь вокруг! Ты, как Данте в раю,
В лабиринте зеркал очутился.
Зеркалами я скрыл глубину,
Плоскость мира тебя отражает.
Вместо солнца ты видишь луну,
Только плоскость тебя окружает.
На пустое кричал ты: «Моё!»,
В роковое уставясь зерцало.
– Я плевал на зерцало твоё!
– Но оно твой плевок возвращало.
– Я твои зеркала разобью
И смеяться осколки заставлю,
Лабиринты твои распрямлю
И тебя куда надо отправлю.
– Разбивай – и начнёшь, как двойник,
Размножённый в осколках, смеяться,
Распрямляй – и уткнёшься в тупик,
Отправляй – сам начнёшь отправляться.
Мой хозяин в неравной борьбе
Угадал свой конец неминучий.
Он заложника видит в тебе,
Он на всякий надеется случай.
Мне нужна твоя помощь. Поверь,
Был когда-то и я человеком
И понёс очень много потерь –
Он мигнул мне оборванным веком.
Грянул гром – и рассеялся дым.
Сквозняком по избе потянуло.
Гость исчез, стул остался пустым,
И края свои бездна сомкнула.
Что за гость? В голове ни царя
И мигает оборванным веком.
Он на что намекал, говоря,
Что когда-то был сам человеком?
Видно, плохи дела Сатаны.
Есть на свете чему удивляться,
Если с той, так сказать, стороны
Перебежчики стали являться.


*** II-77. Вероника Тушнова               
 
Все было до меня: десятилетья
того, что счастьем называем мы.
Цвели деревья,
вырастали дети,
чередовались степи и холмы,
за ветровым стеклом рождались зори
очередного праздничного дня, –
был ветер,
берег,
дуб у лукоморья,
пир у друзей, –
все это без меня.
Моря и реки шли тебе навстречу,
ручной жар-птицей
в руки жизнь плыла...
А я плутала далеко-далече,
а я тогда и ни к чему была.
Ты без меня сквозь годы пробивался,
запутывался и сплеча рубил,
старался, добивался, любовался,
отпировал, отплакал, отлюбил...
Ты отдал все, что мог, любимой ради,
а я? –
всего глоток воды на дне,
сто скудных грамм в блокадном Ленинграде.               
Завидуйте,
все любящие,
мне!


*** II-78. Сергей Берестов       ПОЛЁТ СТРЕЛЫ

Отпустила стрелу тетива
Цель – кольцо.
Обучают стрелять-воевать
Молодцов.
Ведь стрелять – это значит стрелой
Поражать.
Защищать матерей, чтоб на Род
Нарожать.
Ведь стреле обязательно с трелью
Лететь.
Тетиве обязательно тренькнув,
Звенеть.
Как стрела свой далёкий полёт
Пропоёт
Так и весь многочисленный род
Проживёт.
Волю, волюшку стрелы несут
В острие
И тетивы мужчинам поют
На заре.


*** II-79. Сергей Берестов    ДИДИЛИЯ

Храм Дидилии да во Киеве.
В нём Богиня плодородия красивая.
Вся каменьями увенчана, цветущая,
Праву рученьку в кулак – роды ждущая.
Лева рученька разжата – разрешение.
Та Богиня матерям утешение.
Новорожденных ягнят ей в подножие,
Кровью жертвенник кропить не положено.
Тех ягняток бедноте. Дар да жреческий.
Продолжай Богиня род человеческий!


*****-52: II-80.  Сергей Берестов     ЗНИЧ

Знич – огонь неугасимый.
Неусыпно был просимый
В храмах вещими жрецами.
Судьбы людям прорицали
По игре Знича-огня.
Как взовьётся полымя,
Языки костра читались
И жрецы не ошибались.
Знич горячий покровитель
Ратей доблестных. Воитель
В дар для Знича нёс трофей –
Вражий щит... Гори светлей
Знич – огонь, дари хоробрость.
Крови дай отвагу, бодрость...

Не оттуда-ль – "навзничь" слово
К нам с времён дошло суровых?..


*** II-81. Анатолий Сенин

Всё же понятнее Родина,
Если в деревне живёшь:
В нос тебе – терпкой смородиной,
В глаз тебе – золотом рожь.

Где вы такое увидете?
Где ещё есть эта грусть?
Родина нищих и витязей
Ты мне по-прежнему – Русь!

Чернью по золоту лики
Тихо в церквах доцветут.
В ветхом есть что-то великое, –
Нет, не убить красоту!

Шепчется нищему в сушу,
Пахарю – в нежную рань:
– Спас! Упаси наши души,
Благослови, Иоанн!

Господи! Яж горожанин.
Что же бросает так в дрожь?
Слышу ли конское ржанье,
Слышу ль гусиный галдёж,

Вижу ль телегу скрипучую –
Тройка летит в бубенцах.
Липы сошлись если в кучу –
Значит, там барский был сад.

Если смотреть на закате
В марево тощих полей,
Грезятся серые хаты
В белом пуху тополей.

Звуки и краски мешаются, –
Ясность – от смеси такой.
Сердцу вот только мешает
Это сойти на покой.

Душу пусть нехристи вымолят,
К сердцу – поставят заслон,
Я бы, наверно, не вымолвил
Этих божественных слов:

– Родина! Боль моя нежная!
Где же так видано жить?
Раной сочится безбрежное:
Только бы жить не по лжи.

Слово – как правды – так колется.
Лжи всероссийской – войну!
Ивами, тихой околицей,
Кровью своею клянусь.

Каждою порой и клеточкой,
Всякою вехой версты,
Если б имел – то и деточкой
Собственной... Только бы ты

Буйно цвела, гомонила
В лад – как хотишь – и не в лад,
Чтоб твоя буйная сила
Силой свободы была.

Где ж вы такое увидите:
Бога – у нищего лик;
Холмы, как шлемы тех витязей,
Что за свободу легли;

Кот, если сядет в окошке, –
Это уж сказочный кот;
Если во мшерах морошка, –
Леший то бусы вам шлёт;

Если за старым овином
Щербленый падает лист,
Значит, зловещий и длинный
В рощах разносится свист

Осени – тати и нети,
Сеется зимняя грусть.
Вы лишь природе поверьте, –
Сразу откроется Русь...

Может, архаик я древний
В грохоте вздыбленных дней.
Родина всё же в деревне
Сердцу родней и видней.


*** II-82. Николай  Дмитриев

Соседи сходились как будто за делом,
Привычно ругали снега, холода,
И что-то давно позабытое пела
В твоём самоваре певунъя-вода.
А я все смотрел и смотрел за окошко:
Поддакивал, спорил и думал о том –
Вот все разойдёмся, а ты остаёшься
На тысячу вьюг с самоваром вдвоем.
На тысячу вьюг со своею кручиной,
С никем не разделенной давней бедой,
Которую годы напрасно лечили
Живою и мёртвой своею водой.
Хоть знаешь сама, что не будет веселья,
И сын не приедет – он в дальнем краю,
Но всё же с лопатой всегда к воскресенью
Ты выйдешь расчистить тропинку свою.
Так пусть же узоров таких понавесят
На радость тебе добряки декабри!
И эту вот зорьку, что виснет над лесом,
По каплям на грудках несут снегири.
...Остыл самовар, проводи до порога,
А я расскажу тебе в скором письме,
Как в нашем лесу проболталась сорока
О нынешней ясной и ранней весне.


*** II-83. Сергей Кочкин     Баллада о святой наивности

Это что там за переполохи?
В мире детских беспечных утех
Вдруг смешались века и эпохи,
Крики, выстрелы, скачки и смех...

Это сын мой в бою побеждает
Или дочь за Емельку пошла?
Только детство так мудро играет –
В этих играх нет шансов у зла!

Как старался лукавый сказитель –
Сказку к жизни бриблизить хотел...
Но Добро там всегда – Победитель,
Козни лишь для сюжета у дел!

В стане Детства не знают законов,
По которым за правду убьют,
Там не знают последних патронов,
Из отравленных кубков не пьют.

Богачи не дают «чаевые»,
Потому что там нет богачей.
Там не слышали о Кампучии
Президентских циничных речей...

Там беспечно, но и человечно
Разрешают вопрос бытия:
Если дружат и любят – то вечно,
А предателям нету житья!

Безоглядное чувство
Игрушки
В беспорядке расставит опять –
Колдуны и Царевны-Лягушки,
Оловянных солдатиков рать!

Только детство так мудро играет –
В этих играх нет шансов у Зла:
Вот и сын мой в бою побеждает,
Вот и дочь за Емельку пошла...

Не с ума я сошёл от науки –
Всей душою прошу и молю:
Детство, детство! Возьми на поруки
Мою молодость, зрелость мою!

*** II-84. Владимир Костров      

Я родился под луной ущербной
В час,
Когда струился чёрный свет.
Я пришёл к любви твоей нещедрой,
Для которой безрассудства нет.

Не стояли вдоль моей дороги
На пути к неласковой тебе
Колдуны,
Апостолы,
Пророки,
А сидела ведьма на трубе.

И теперь
По нрнраву и по праву,
Весь оброк с моей судьбы возьми
И не жди,
Чини свою расправу,
Измывайся, милуй и казни.

Не скажу,
Что ты меня забыла,
Пальцем вслед тебе не покажу,
А скажу:
Она меня любила
И была моей она,
Скажу.


*****-53; II-85. Светлана Кадырова          II Сибирь.  Спустя двадцать лет

На родину мой путь –
в сибирские леса.
Там суетная муть
исчезнет в полчаса.

И сердце звонкой птахой
рванётся из груди!
И выйдет росомаха,
в глаза мне поглядит.

Как бабочки трепещут,
как тишина звенит!...
И голос птицы вещей
пророчит счастья дни.


*** II-86. Михаил Гаврюшин    Вечеринка в Останкине

Зобила песня, пятки жгла
на вечеринке той вчерашней.
На диске прыгала игла,
и за окном счетилась башня.

Мы в рок-конвульсиях, а ей
вселять в антенны бодрость духа –
тотем, восставший меж огней
во славу зрения и слуха.

Я в танце был и был таков,
пещерный вопль цивилизаций
лишал нас тяжести подков,
утерянных на счастье в танце.

Ну танец был! Посторонись!
Сварог так не плясал на пашне.
Мы поднимали руки ввысь,
а всё ж никак не выше башни.

Экран оконченных программ
и небо утреннее – сизы.
Гуд бай, май френдс, трам-тара-рам.
(В углу разбитый телевизор.)

А путь к бессмертию души –
пляши, покуда хватит мочи.
Спокойной ночи, малыши.
На целый день спокойной ночи.


*****-54; II-87.  Василий Степанов    Я подслушал, подсмотрел…   
               

Воздух сказками струится.
Ветер в заросли залез…
Спит Сова – ночная птица.
Лишь не спит дремучий лес.          

Он загадочен и странен,
Полон звуков и теней,               
Весь он бурями изранен –
От вершины до корней.

Здесь с трудом проходит пеший:
Бездорожье… Сухостой…
Говорят, здесь старый Леший               
Бродит с Ведьмой молодой.               

У глубокого болота
Хищно светится роса.               
Вижу, в чаще рыщет кто-то,             
Слышу чьи-то голоса.               

Вижу сук, седой от моха,
Где Ворона сыр клюёт,
А внизу Лиса-пройдоха
Дифирамбы ей поёт.

Белобокая Сорока
Строит дачу на кусте               
И разносит сплетни ловко
На вертящемся хвосте.

А Синица тараторит
Возле старого дупла:
«Это я, живя за морем,
Сине море подожгла…»

Чиж-солист выводит гаммы.
Серебрясь поёт ручей.
Дятел важно телеграммы
Отбивает на ключе.

С Лосем Лось скрестили шпаги,
Секундантом – кроткий Крот.
Серый Волк в крутом овраге
Друга Зайца в гости ждёт.

А Топтыгин без помехи
Выгребает лапой мёд.
Прошлогодние орехи
Белка бойко продаёт.

Дружно строят город-спутник
Муравьи в немой глуши,
А кузнечики на лютнях
Им играют от души.

Здесь Бобры и Лисы-плутни,
Здесь Жар-птицы и Сычи…
Здесь работники и трутни,
Всеумельцы и рвачи…

Этим летом на рассвете,
Отдыхая под сосной,
Я подслушал сказки эти,
Подсмотрел я были эти
В стороне моей лесной.

*** II-88. Сергей Берестов     ЗЕВАНА (ЗЕВОНИЯ)
 
Зевана – Богиня охоты, зверей.
Несли часть добычи охотники ей.
В богатую шубу куницы одета
Да шкурой медвежьей Богиня согрета.
Удачу просили ловцы и молились.
Во храме Зевонском собаки водились.
Дозвался Зеваны, смотри не зевай
И белочку-векшу стрелою снимай.


*****-55; II-89.  Владимир Кручинин
 
Пой, мой бубен, песню ветра! Пой!
Пой её в разгаре лета! Гой!
Русичей, былую славу разнеси!
Наступила ночь Купалы на Руси!

Запускаем мы русальные огни!
Разлетятся к дальним станам пусть они!
Известят Богов на небе пусть!
Что жива и непокорна Русь!

Пой, мой бубен, песню ветра! Пой!
Пой её в разгаре лета! Гой!
Русичей, былую славу разнеси!
Наступила ночь Купалы на Руси!


*** II-90. Владимир Кручинин

Белый лебедь летел над страною моей.
Матерь-сва берегла от невзгоды людей.
Святогор обходил столп небесный кругом,
Чтобы враг незаметно не вкрался в мой дом.

Арий – предок мой – честь и свободу ценил.
Плугом землю пахал, сурью хмельную пил,
Рода славного чтил, праотца всех Богов,
Уношь буквам учил, почитая волхвов.

Коши древние плёл, чтоб истории нить
Не рвалась, чтоб никто не посмел позабыть
Наставлений отцов ни за что никогда.
Но в лихую годину настала беда!

Князь Владимир велел: «Русь святую крестить,
Резы, черты забыть, всех Богов изрубить!»
Кто был против, тех в воду загнать батогом.
Застонала Земля под двуглавым орлом.

С той поры только войны, слёзы сирот и вдов.
Агнцев божиих стадо не подъемлет голов.
Уважают бараны пастухов-мясников,
Изуверов, садистов, козлов, дураков.

«Испокон было так,» – пастыри говорят, –
«Отошедших от стада мигом волки съедят,
Иль двуглавый орёл вмиг к себе унесет,
Иль медведь кровожадный сломает хребет»

Сколько можно пугать тем, кто раньше был свят?
Кто был Богом словенов?! Опошлять Ирий-сад?!
Светлый, чистый Сантан называть сатаной?!
И народ славный чиртя чёртом с козьей брадой?!

Вспомни Русь Ирий-сад, свою скверну омой
Беловодья студёной живою водой
И в сметанное озеро вспомни пути,
Лишь тогда Жива-лебедь назад прилетит.


*** II-91. Станислав Куняев

Какой туман!
Он заполняет русло,
ползёт к домам,
скрывая берега,
где медленно теряющая чувства
с оцепененьем борется река...
Дряхлеет мать,
но думает о сыне,
о том, что ненадёжен зимний путь
и что туман, клубящийся в долине,
опасен тем, что затекает в грудь.
А сын скорбит о том, что, замерзая,
теряют память реки и поля,
и шепчет в ночь: «Дай веру, мать родная,
и ты не выдай,
мать сыра земля...»

*****-56; II-92.  Пётр Небывайлов     Святая Русь льёт Свет из Прави!
Святая Русь льёт Свет из Прави –
Свет Единения Руси!
Коль, русский Духом, Свет вмести,
И Миром всем Русь вновь проявим!

Проснитесь, в Духе мы едины!
От Светлых сил свой Род ведём!
Из Прави мы! Мы не из глины!
Отриньте ложь, и в дом войдём

К Отцу для новых восхождений
К вершинам Духа! А сейчас,
Свет Единения для нас –
Основа для преображения.

По всей Руси Великой Свет
Рассеет домыслы, сомнения.
Соединит нас, крепче-нет!
И снизойдёт к нам Озарение:

«Мы Со-Творцы – Святой народ!
С Отцом творим пространство Света!»
Со-Знаньем встретим Переход.
Отцовским Даром из Завета –

«Свободной Волей Со-Творца» –
Объединим Русь снова в Род
И явим Промысел Отца:
«Святая Русь – Святой народ!»

*****-57; II-93. Пётр Небывайлов    Свет Рода    Обрядовому хору "Суроварг "

От мудрости народной, из глубины веков
Над Русью песни слышатся суровых мужиков.
И непростые песенки, а руны старины:
Богов родных славление, славление страны.
Скрепляют связь с Богами: покоя тёмным нет.
А людям песни радостны, из Душ лучится Свет.
В метель, в морозы ярые, под проливным дождём
Несут мужи службинушку, а мы им подпоём.
Над всей Россией – матушкой во всех её краях
Их пение взвивается к истокам Рода. Страх
У тёмной силы копится. Род посылает Свет!
И Кривда в муках мечется – ей в Свете жизни нет!
*** II-94. Пётр Небывайлов   Русь, встань с колен!
Русь, встань с колен! И проясни свой взор:
Пир грабежа, поклоны бьют растленью
В твоей Земле, в ней вор чинит разор,
Заветы Предков преданы забвенью!

Русь, встань с колен! Из забытья очнись!
Бог – Род – зовёт славян всех без изъятья
В едину Рать плечом к плечу сойтись!
Ведь мы по Духу и по Крови – братья!

Русь, встань с колен! Единое «У-Ра !»
Сметёт всю нечисть разом! Нет сомненью!
Нам мысли устремить свои поРа,
К Великой Силе нашей – Единенью!
*** II-95. Валерий Трофимов       Мальчик минувшего века 

Какая тишина обволокла весь дом!
Морозы поднялись в январский полный рост.
Блистает серп луны и россыпь ярких звёзд –
зияют небеса за инистым окном.

Сон. Глухозимье. Глушь. Полночный мёртвый час.
Искрятся лёд и снег. Дрожащим языком
лампадка лижет мрак у божьих карих глаз,
оклады в темноте мерцают серебром.

Пробило полночь. Вдруг как будто домовой
подростка подтолкнул, шмыгнувши из угла.
Открыл Кузьма глаза, от страха сам не свой:
– Ой, бабушка у нас на медни ж померла!

И кажется Кузьме – весь мир оцепенел
и вымерз. Только печь под боком горяча.
А луч луны в окне потусторонне бел.
Какой-то мотылёк кружит внутри луча.

Печально и светло на самом дне зимы.
Чу! Будто кто-то – звяк! – кольцом двери входной
и словно дверь толкнул средь полной тишины…
– Не бабушки ль душа прощается со мной?

А если я умру, увидимся мы сней?
Ох, жутко-то!..
                Кузьму сверлит с киота взгляд.
Колеблет ветер цепь рождений и смертей.
Звено во след звену струится наугад.

Безмолвная страна лежит в плену снегов.
Сдавила ей гортань суровая зима…
Не то во тьму судеб и мглу её веков,
не то в глубокий сон срывается Кузьма.

Это стихотворение примечательно проявлением домового в дому с иконой, что заставляет его лирического героя вглядеться во тьму судеб — в Навь и языческое прошлое, либо уснуть и во сне искать ответы на мистические вопросы нашей истории.


*** II-96. Ю. Медведев         Копьеносица

Но едва лишь восток по уходу
Стражей ночи зазолотится –
Открывает ключами ворота небесного свода
Копьеносица Перуница.
 
Для богов и людей
Возвещает приход светозарного Солнца
И на тройке ретивых коней
По небесному кругу несется.

Мрак ночной обращается вспять
Под ее пламенеющим взором,
И заря начинает играть
Над земным и небесным простором.

И сверкают ее золоченые латы,
А небесные птицы
Славословье поют в честь божественной Лады –
Копьеносицы Перуницы.

Скакунам златогривым
Летать в небесах до заката –
Дождь прольется на нивы,
Где мчится прекрасная Лада!

До вечерней зари
Златогривым пастись в поднебесье
О светило Дажьбога, гори
Над озерами и боголесьем!

Так пребудет во веки веков,
Пока время Сварога вершится, –
О отрада людей и богов,
Копьеносица Перуница!


*****-58;II-97.  Крада – Ирина Волкова   Славление на Купалу

Велик День – Свят День
Мала Ночь – Сладка Ночь
Велик День Солнцем Стоящим
Сладка Ночь Кострами Гудящими
Водами Льющими

Проходит День
Проходит Ночь
Утро Твое начинается
Солнце восходит новое
Новое, вновь рожденное
ДаждьБог рождается

Славный Огонь Обряда
Дай Силу Возьми Силу
Возьми Силу Дай Силу
Возьми Силу Ярилину
Дай Силу ДаждьБогову
Останови Время
Не иди вперед и вспять
Память предков отопри
В душу, в сердце войди
Слово наше верное
Предкам донеси

Гой Купала Славная!
Гой Купала Великая!
Гой!


*** II-98. М. Струкова     РОД

Посреди простора цветущего,
где степные травы волнуются,
звери, птицы перекликаются,
там незримо для люда смертного
Древо жизни стоит могучее,
пьет корнями воду подземную,
ствол сквозь семь небес пробивается,
крона держит созвездья купола,
листья дрогнут, – так звезды падают.
А на самой-то верхней веточке,
что и гнется, да не ломается –
белый сокол с очами зоркими,
клюв булатный, когти алмазные.
Озирает он землю смутную –
Бог верховный в личине сокола,
о своих созданьях печалится.
А иные люди – рабы его,
а иные люди – враги его,
а иные – дети любимые,
драгоценные дети – русичи.
У них кудри от ясна солнышка,
у них очи от неба синего,
у них кровь от горячей молнии,
у них правда от Рода грозного.
Дети гордые, непокорные,
только свыше им все прощается, –
по подобию Бога созданы.
Всем рабам его – мы владетели,
всем врагам его – мы губители,
мира солнечного хозяева. . .
Трижды слава Роду могучему,
что на свет мы родились русами!
За кровь чистую безупречную –
поклон низкий отцу и матери.


*** II-99. Григорий Вихров      Видение крови перед боем

Кровь-сестрица... Кровь-жена
В белом теле, в крепком тереме
Похозяйничай одна-
Одинёшенька до темени.
                И до времени.

Алым платом, лентой рдяной
Не маши над головой.
А не то из раны рваной
Выйдешь чёрною вдовой.

За водою мёртвой, за водой живой
Сквозь землицу мёрзлую
Побредёшь вдовой.
А водица высохла, а водица вытекла,
И на сердце витязя
Птица деток вывела.

Подрастайте, птенчики,
Божие бубенчики.
Улетайте ягоду красную клевать.
Ягоду клевать,
Павших поминать.


*** II-100. Виктор Максимов   Диво

День за днём дедуля
по миру плутает,
не отводит от людей
пытливых глаз.
– Не у вас ли
                Диво-дивное? –
пытает.
– Диво дальше, – отвечают, –
не у нас.
Дальше топает,
обувку сокрушает.
Посещает все-то местности
подряд.
– Не у вас ли
                Небывалое? –
Спрошает.
– Топай дальше! –
деду люди говорят.
Дальше – больше!
То совсем не отвечают,
то небрежно отмахнутся:
– Не бухти!..
То хохочут.
То возьмут и осерчают…
Осень. Речка.
Дальше некуда идти.
Там, за речкою –
неведомые дали.
Не решается
кричать за речку дед,
чтоб его ещё подальше
не послали,
в те места,
куда пути-дороги нет…
А водица-то
белеса от тумана.
Мудрено
на бережок кисельный
встать.
И течёт река не к морю,
как ни странно,
не вперёд, как полагается,
а вспять.
В белой реченьке
дедуля аккуратный
сполоснулся –
и моложе стал с лица.
И пошёл себе
дороженькой обратной,
у которой – вот ведь диво! –
нет конца.
Долго шёл он.
И как водится в России,
заглянул к родне однажды
на денёк.
– Ты откуда
к нам пожаловал? –
спросили.
– Издалече! –
улыбнулся паренёк.


*** II-101. Виктор Максимов     Святогор

Трижды умер ворон на дубу.
И во глубине родного края
ворохнулся  богатырь в гробу,
всколыхнулась мать-земля сырая,
покатились рюмки по столам,
небо раскололось пополам,
нечисть повылазила из нор,
свет перекрестился: ну и сила!..
Повернуться вздумал Святогор
с боку на бок... Да не тут-то было!
У Днепра лежал он аккурат.
Сверху сталь по стали грохотала.
Тяжелее стала во сто крат
отчина былая от металла,
от дерьма огрузла за века...
Да и мы с тобой не уследили:
придавили дамбой старика,
скважиной к эпохе пригвоздили.

*** II-102. В. Максимов 


Глядит с высоты  камень бел-горюч,
Льётся свет Небес из-за чёрных туч.
Три пути лежат на три стороны.
И кричат кружат чёрны вороны.
Русь могучая, Изначальная!
О тебе моя величальная!
Я приму любой, даже смертный бой,
Ведь твоя Любовь каждый миг со мной.
Слово Правды ты мне – как меч – дала.
Пусть погибну я – лишь бы ты жила.
Задрожит земля. Гром прокатится.
И споткнётся враг, вспять покатится!
А на росстанях – камень бел-горюч
И на Родине есть заветный ключ…
И склонишься ты над моей бедой,
Возродишь меня ты Живой водой.
Встанут витязи Бога Ясного,
Утвердят они жизнь прекрасную.
Русь могучая, Изначальная,
Ты – Любовь моя нескончаемая…


*** II-103. В. Фирсов      Заря

Когда отзвучавшие звездочки
Тают
И ветер рассвета
Тревожит цветы,
Непуганой птицей
Заря возлетает
И, крылья расправив,
Глядит с высоты.

Славяне
В языческой вере далекой
Ее чистоте поклонялись не зря.
И кто-то из них
В изумленье глубоком
Впервые на свете промолвил:
– Заря!

Заря!
И, минуя крутые пороги,
За веком минуя встревоженный век,
Неслись озарено
Славянские боги
На стругах
По глади раздумчивых рек.

Заря отражалась
В глубоких озерах,
Искрилась
В разгуле победных пиров.
И песни слагали славяне
О зорях
Глухою порой
У походных костров.

И, крылья расправив,
Веками летела
Свидетелем боли,
Невиданных ран
Заря –
На шеломах, на копьях и стрелах
За землю свою умиравших славян.

Заря паруса поднимала на реках.
Светло озаряя глухие края,
Заря научила
Мечтать человека,
Тянуться к заре
Научила заря…

А мы…
Мы ее замечаем не часто,
Не часто выходим на отсвет зари.
И все же кричу я:
– Ты здравствуй и властвуй,
В полнеба,
В полмира над нами гори!

Не дай нам забыть
Первозданного света
Ни в дождь сентября,
Ни в метель февраля
Во имя забытого миром поэта,
Который впервые промолвил:
– Заря!


*** II-104. В. Кононов     Чур

«Когда во Сварге  узорочной боги
Сойдутся  дружно  на весёлый  пир
И запоют высокие чертоги,
Лия света в наш поднебесный мир,
Меня вы там заметите  едва ли:
Я – Чур – божок невидимый границ.
Коль  колышек вы в землю забивали,
То этим мне так поклонялись ниц.
Пройдут века, эпохи или эры,
Все те, со мной кто не утратит связь,
Получат от меня сторицей иль без меры, –
Вон – как опарою Русь раздалась...   
Так если нечто вcтретив в тенях ночи,
Иль к чёрту попадя средь бела дня,
Или к бандитам угодя воочью –
Кто ж не прошепчет тихо: «Чур, меня…»?»
 


*** II-105. В. Кононов       Лукоморье

У лукоморья ж дуб зелёный!
И он высок, и он могуч.
Под сенью кроны закруглённой         
Он прячет вереницы туч.

На нём есть золотые цепи,
Рубины звёзд горят на нём.
В его ветвях есть кот свирепый
(«Георгиевский кот») с огнём… 
 
Огонь тот «Вечный», он от Бога!
А Бог – Перун, – и в нас Он есть.
Поёт же кот порой о многом,
Но может сказку преподнесть.

А леших лазит в тенях дуба,
Пожалуй, целый миллион, –
Все в камуфляжках нити грубой,
И каждый – снайпер-чемпион.

Так вот: русалки в избах ждут их,
Пожаром их не испугать… 
А самовары меди дутой
На самобранках – все как знать…

И избы все – на курьих ножках
У пограничной полосы.
И на неведомых дорожках
Шпионам щимят там носы!

Вот – колдуны с богатырями, –
Проводят раз в году парад,
Где ступы с бабами-ягами, 
Ракеты, танки, «Смерчи», «Град»…

Продолжу речь ещё сейчас я         
Не о законах барыша:
Былинное спою я счастье, –
То, чем исполнена душа!      

Ничто в том мире не забыто,
Никто в краях тех не забыт.
Одно ж разбитое корыто
Там может сотворить весь быт.

«Там чудеса видений полны!»
(Хоть правят часто дураки
И трассы делают, как волны,
Невидимые нам зверьки).

С аршином общим там не шастай:
Там серый волк, там Черномор,
Конёк брыкасто-горбунастый,    
И президент – «Упырь и  вор…»

Кишкою там попа-пройдохи
Убили лживого царя,
Дабы кащей над златом охал,
Народ посулами дуря…
 
Того ж кощея бьют по яйцам
И стар и млад – любой из нас!
А он всё норовит скрываться
В гробу стеклянном (прозапас)…
 
С кощеем если выйдут в шайке
Американец, немец, жид –
Под дубом нашим, на лужайке,
Их уж ни кто не защитит:

То ль тридцать витязей спецназа
В морях снуя тудыть-сюдыть,
Вдруг, акваланги сбросив наземь,
Дадут сразбега «прыкурыть»;

То ль Змей-Горыныч – пришлый малый –
(Пацан теперь уже в чести) –          
Захочет их же причандалы
На шеях им же заплести…

А дуб с собой мы, кстати, носим –
Дубину носим мы с собой.
Весной и летом, в зиму, в осень –
С дубиной или с «Булавой».

Коль враг из космоса направит
Ракеты в голову Кремля –             
Гагарин их столкнёт по Прави,
Самой галактикой руля.
 
То чуры пращуровы с нами,
То птахи божьи в теремах,               
То мы с мечами-кладенцами,
То хлеб и соль у нас в руках.

Умом нас не понять нисколько,
Компьютером не просчитать.               
Как изучить – не знают толку.
Как покорить?  –  «едрёна ж мать?»... 

Ах, мать!..  Не надо  Мокошь трогать,
Не надо трогать Землю-Мать!
Вам не царить у нас в берлогах!
Вы с дьяволом, а нам… нас – рать!

Летит, коль надо, «Буревестник»,
Плывет,  коль надо, «Посейдон»,
И «Пересвет» наш уж известен, –
«Бессмертный Полк» со всех сторон!
 
На «Философском Пароходе»
Баяны вещие рекут:
Ин-де кто к нам с мечом приходит –
Кол в задницу  получит тут.   

За сим – наш Олимпийский Мишка      
Цвет папоротника взрастил…
Не мешкай, Родина, не мешкай, 
Но набирайся вешних сил.
 
И ории и сиромахи –
С наворожённою водой –
Покрышкин, Пушкин-бедолага –   
Мы все с тобой!
   
Нас – больше чем на самом деле:
Вот – Муромец, вот – Коловрат,
Не забывайте и Емелю…
И «Мертвая Рука» есть, брат!

Живое, грешное, святое…
И я ж там был! Пил с водкой мёд…
И в звиздюлях, подчас, летая,
Глазел на ди-И-и-И-вный небосвод!
 

*** II-106. В. Кононов      

Ласкает свет на дне стакана
вино, покинувшее жмых.
Для всех небесных изысканий
исток в материях земных.

Всесущее дыханье бога
сквозит в повеянье шмеля;
и бесконечна та дорога,
которой двигалась Земля.

Что было, то и стало миром,
в котором алчет сонм людской.
А я хочу в глаголе сиром
смущать неведомой тоской.

Что мир? Толика лишь и только,
лишь капля в море бытия.
Морям, разлившимся без толка
вдали светил свидетель я.

Поправ пылающим рассудком
обширных вычислений хлад,
я там влетал на танке русском
и в чей-то рай, и в чей-то ад.

И ныне знают там обитель,
служил которой не за страх
уклада русского ревнитель,
даждьбогов  ратный патриарх.

Однажды я в мешке галактик,
пронзив иглою чёрный холст,
тянул за нить земельный клаптик,
что из Руси подался в рост.

Россия, ты в миру недавнем,
вся богоявностью звеня,
примеривала мирозданье,
чтоб очаровывать меня.


*** II-107. В. Кононов    

Я орешки не есть не могу, не могу. Ем себе, и бог весть – ни гу-гу, ни гу-гу... ЭСВэДэшка со мной и скрывает нас тьма (возле ямы сливной, там где много дерьма). Я в ауле. Здесь нет ни людей, ни скота. И встречает рассвет пустота. Пустота… А обычный закат здесь – отчёт бытия. Я в отчёте – солдат, снайпер тихонький я.
Был вчера эпизод: трое лесом пришли. Значит: –  гранатомёт и ещё «калаши»... Жизнь-то вроде сопли, что шипит у огня: двое сразу легли, третий плакал полдня… И вот тут-то уже и за нервы берёт. А орех под рукой, сам и просится в рот.  Пусть от клейкости мух тошно, как от дерьма. Но Перун дал мне дух и гранат в закрома. Богу предков – хвала.  Не печалься, Алла… И моя голова оставайся цела!
Так лежу я, твердя: «Не дышать, замереть». Шелохнусь и тогда – смерть? И  привыкла душа видеть весь этот срач. «Замереть, не дышать, – «уголок»! –  и херачь…»
Панкратический взгляд. Конвульсивный щелчок. Политический яд... Гильзы дымной толчок.
За тебя, «Третий Рим», то ползком, то бегом, доберусь к тем троим, подложу РГО…

 

*** II-108. В. Кононов    

На снегу следы аж от сторожки к дачам:
Человечьи стопы, кошки и собачьи.

Кошки – чуть в сторонке, а собачьи – рядом.
И ещё кошачьи тропки перед взглядом.

А зима трещит-то ветками с корою,
И зима нам в стуже злаков не откроет.

Белки подбегают  также прямо к дому – 
За орехом в лапки, –  к сторожу седому.

Что здесь происходит в век-то 21-й?
Просто здесь волхвует русский благоверный

Тема отношения к братьям нашим меньшим более разнообразно будет раскрыта в завязи III №626. и  дополнениях.


*** II-108:1. В. Кононов    

Я  однажды был на планете.
А звалась она Земля–краса, одна на целом свете!

                Фьють…

Крылья пряча, встречал я духов –
Домовых, русалок, динозавров – всем земля им пухом…

                Фьють…

И узнал я много тайн от женщин:
Гетинакс, тромбон, гондон и прочие чудные вещи…

                Фьють…


*****-59; II-109. Сергей Лукин       Тем, кто понимает


Одухотворенные лунным светом
Встают из небыли тени,
О которых помнят вечные скалы,
О которых знают седые старцы.

Возрожденные призрачным светом
Рвут колючие оковы плена
Идут хороводами к водам,
Разбивая замшелые стены.

Омытые соленой водою
Тянутся сквозь морские пучины,
Окутанные дремой вековою
Вои в великой кручине.

Рассыпаются в прах одеянья,
Сковавшие сильную волю,
Открывают бездну страданья,
Предаваясь неслышному вою.

Ярясь в мудрых глазах,
Искры сжигают навий саван,
И в золоченых церквах
Смрадом пропитан божественный ладан.

Восстанет лишь морок
У тех, кто забыл свои корни.
Не быть тебе ворог
Яблоком на дереве жизни.

Оглушая плачем мир,
Желя с Карной кличут пир.
На печальный зов веков
Славянин готовит рог.

Наполняя ярью взор,
Пряха ткет нам наш узор.
Приглашает пригубить,
Кровь богов с тобой испить.


*** II-110. Ю. Дудин             Поле
 

О Русь,
Оружие готовь –
Уже вскипела               
В гневе Калка,               
Князья беспечны,
Льётся кровь –               
Братоубийственная свалка.

Манит великикняжий трон,
И Киев золотом сияет.             
А в перекрестьях
Чёрных троп
Джебе-нойон
Свой путь справляет.

И одноглазый Субутай
Ведёт тумены,               
Как лисица…
Земля, земля моя,
Не дай
Непоправимому случиться.

Ведь я ничем не помогу,
Я не могу прийти до срока,               
И на проклятом берегу
Русь ляжет
Под пятой Востока…

Но не кончается раздор,
И гибнет в нём
Былая слава.
Потомка горестен укор:
«Где меч,
Где доблесть Святослава?»

И на треклятом берегу
Оплачут павшую свободу.
А я ничем не помогу
Ни государству,
Ни народу.


*** II-111. Леонид Мартынов   Ветреный бог

Прискакал гонец:
Мол, дни настали
И о тех, кто не на пьедестале,
Вспомнить наконец!

На свои места ли встали?

Ох, они всегда в дороге,
Эти наши ветреные боги
Стрибоги... А может быть, Стрибоги,
С удареньем на последнем слоге?

Кто их знает! Если на пороге

Встанет он, Стрибог, стрелок, стрелец,
Словно лук свой напряжонно гибок,
Он, быть может, именно и Стрибог,
Образ чей гораздо боле зыбок...
Словом, так и этак без ошибок,
Славный старец –
Он ещё юнец!

Видимо в этом стихотворении опечатка на 9-й строке, которую надо правильно писать так: «С удареньем в предпоследнем слоге?» («Знамя» №8, 1986 год.)


*****-60; II-112.  Н. Полякова

Языческого много ли во мне –
Не мне об этом ни судить, ни ведать.  
Проплыли льдины по моей весне,
И отзвонила оттепель победу.     

И рамы распахнулись от ветров,
И прыгнул зайчик солнечный на стену.
И на вязанке прошлогодних дров
Листком зелёным вспыхнуло полено.

И грянул гром – и целых два часа
По крыше ливень радостно топочет.
Во мне шумят весенние леса,
И звёздный шорох наполняет ночи.               

*** II-113. Наталья   Галкина

Уже из минуты этой – как из одежды...
Уже на другие сутки открыты вежды!
Вчера на болоте жили, а ныне – горы;
И кони-то были – пламя, и поезд – скорый.
Какой я сегодня утром от сна восстала?
Не хуже, не лучше, – просто: другая стала.
Вчера я еще смеялась, как завтра сплачу,
Но снова мне ветер слепит лицо иначе.
Вчера паровоз старался, как лайнер завтра,
А нынче пешего хода я скромный автор.
С собою изображенье не совпадает,
Поскольку оно движеньем давно страдает.
Я школьница с перемены большой и чудной,
Ты мой одноклассник злой и учитель нудный,
Еще не успевший стать отметкой и вехой;
Еще не сказал: «Останься....» – уже уехал!
Уже и неузнаваем, и голос сталью.
Но мы уносимы – оба! – единой далью.
С собою приметы сходства – почти улики,
Мой завтрашний и вчерашний, мой многоликий.
Уже вне декады новой, вне нави старой.
Уже и не мы, пожалуй... какая пара!
Это карта кащеева царства – положь да вынь –
город Змиев,
звезда Полынь*
и река  Горынь.
То дракон летит, а то вертолёт над головой.
И пространства в простор переходят над трын-травой.
Широту мы резинкой сотрём, долгота не в счёт.
Я здесь камешек каждый знаю наперечёт.
С колыбели зубрила: тын, черепа, частокол.
Тот налево пошёл, тот направо пошёл, этот прямо шёл.
Вот и дожили, дорогая быль, до былин,
и в дорожной пыли, и в прочей – но добрели...
Как стремились из были в сказку – отель досель;
по росе рысили, в ночи неслись – наконец-то цель!
Это карта весны тридевятой – камыш и зыбь,
обаятельная русалка,
слепая выпь.
Словно сон разболтали явью в пылу игры;
Господине! Одно прошу: разграничь миры!
То ковёр летит, то, как водится, самолёт;
лысогорских девушек стая: аурофлот...
Мы стихию разговорили века за три;
замолчать вели ей, попробуй, - заговори...
Это карта зон наизнанку – отринь? не тронь?
Эстакада из ведьминого мотка,
и Стоход-река,
и река Желонь.
Это карта времени: вышки из-под руки,
и то вороны,
то воронки,
то «воронки».
Я на этой карте дома не возвожу
и на будущее хозяйски не погляжу.
На краю палестин, своясей и ойкумен
не до торга, и не до выгод, и не до мен.
Тут ни следствия, ни причины, лишь хлад и март,
география без историй, гаданье карт...
В катавасии бездорожья с тобой след в след
я иду по остаткам пятниц и сколам сред.

Состояние преосуществеления в ведьму или ведунью и в волхва. Виденья ино вместе с явью и некоторыми историческими аспектами.


*****-61; II-114. Ольга Виноградова


Обнимаю я прошлому плечи,
Испытать и изведать хочу…
– Что такое Россия? – Отвечу.
– Что такое война? – Промолчу.
Расскажите мне все ваши боли…
Гарь и горечь, и топот сапог.
Тишина. Вы убиты во поле.
Сорок первый был очень жесток.
Я с войною почти не знакома,
Книги мне помогают понять,
Как в пятнадцать бежали из дома
И за родину шли умирать.
И во мне нарастает желанье
Всё услышать и перестрадать,
Чтобы кровь и людские рыданья
Не успели историей стать.
Чтобы память осталась святою
И жила возле каждых дверей.
Эх, прийти бы с водою живою,
Воскресить всех погибших людей!


*** II-115. Василий Фетисов

Перечёркивая синь,
волны свирепели.
Величаво пел про Свирь
ветер на свирели.

Я грибы несу на ужин,
да никак не донесу, –
здешний леший ловко кружит
чужака в своём лесу.

Я кружу между орешин,
сосен, елей и осин…
Где ж ты прячешь, милый леший,
сумку песен и былин.


*****-62; II-116.  Владимир Солоухин         ЗДЕСЬ ГУЩЕ ДРЕВЕСНЫЕ ТЕНИ...

 

Здесь гуще древесные тени,
Отчетливей волчьи следы,
Свисают сухие коренья
До самой холодной воды.

Ручья захолустное пенье
Да посвисты птичьи слышны,
И пахнут лесным запустеньем
Поросшие мхом валуны.

Наверно, у этого дуба,
На этих глухих берегах
Точила железные зубы
Угрюмая баба-яга.

На дне буерака, тоскуя,
Цветок-недотрога растет,
И папортник в ночь колдовскую,
Наверное, здесь расцветет...

Сюда вот, откуда дорогу
Не сразу обратно найдешь,
Забрел я, не верящий в бога,
И вынул охотничий нож.

Без страха руками своими
(Ветрам и годам не стереть)
Нездешнее яркое имя
Я высек на крепкой коре...

И кто им сказал про разлуку,
Что ты уж давно не со мной:
Однажды заплакали буквы
Горячей янтарной смолой.

С тех пор как уходят морозы,
Как только весна настает,
Роняет дремучие слезы
Забытое имя твое.


*** II-117. Леонид Корнилов    СВАРОГ

На вселенской наковальне
В звёздной кузнице, как мог,
Из болванки далей дальних
Землю выковал Сварог.
От души, видать, сварганил,
Не жалел на Землю сил.
И высокими кругами
На орбиту запустил.
Да решил прилечь с устатку,
Бросив молот и тиски.
Тут на Землю, как на грядку,
Налетели сорняки.
Каждый боженькой назвался,
Каждый ближнему не рад.
И от этих самозванцев
Зарастает коловрат.
На Сварожий Круг надели
Самодельный Зодиак.
Что же это, в самом деле,
За космический бардак?..
А Сварог на Млечном пляже
Укрепляет дух и плоть.
Вот проснётся он и скажет:
Надо Землю прополоть.


*** II-118. Леонид Корнилов  ЛЕЛЬНИК  22 апреля – древнерусский день влюблённых

Снова Земле, как даме,
Будто ещё ничьей,
Солнце, как на свиданье,
Дарит букет лучей.
Ну, а Земля, как нужно –
Не поднимая глаз,
Голову Солнцу кружит
И по орбите – нас.
Что происходит с нами!?
Сами мы не свои.
Снова целуем знамя
Первой своей любви.
Снова даём присягу
В золоте двух колец –
Не отступать ни шагу
В сладком бою сердец.
В тёплых ветрах апреля
Шепчем слова цветам.
Снова богиня Леля
Головы кружит нам.
Травы на Красной Горке
Стелет влюблённым Русь.
Знаю, что будет «Горько!», –
И подсластить берусь.


*** II-119. Леонид Корнилов   ЗИМНИЙ ТРОЯН

Бессмертный полк потерь не знает, –
Он пополнением живёт.
На вечном марше Рать Святая
Идёт, как падает, вперёд.
Вперёд! Вперёд – солдатским пёхом,
В большак веков вбивая след,
При полной выкладке эпоху
Несём с собой по склону лет.
Землёй окопной лечим раны
И в светлой памяти живём.
Прошли сквозь римлян на Троянах –
Пройдём сквозь НАТО напролом.
Чем больше войны нас косили,
Тем мы упорней брали в толк,
Что в атакующей России
Идёт призыв в бессмертный полк.
И жизни тают, тают, тают…
А мы идём, идём, идём…
И помогает Рать Святая
России двигаться в подъём.


*** II-120. М. Струкова   

Вскинул рукой могучей
он над туманной кручей
молнию, и метнул.
Та до земли сверкает,
в травы огнём стекает,
слышится бездны гул.


Взор золотой лучистый
деву во ржи волнистой
дальним огнём ожёг.
Птицей она трепещет,
в небе над нею блещет
гроз и сражений бог.


Славы высокий пламень,
гордого сердца камень,
ярость, отвага, честь,
руки по локоть в алом,
рад, где убитых – валом,
зол, где забыта месть.


Поступью тяжкой мерной
тихо нисходит к смертной
гроз и сражений бог,
обнял рукой горящей
и поцелуй палящий
бедную деву сжёг.


*** II-121. Игорь Жданов    Скоморох

Очнулся, разметав постель,
Беспамятный – безгрешный.
Кричу:
          – А где моя сопель
И мой гудок потешный? –
Ору:
        – Куда ушла жена?
Лишь в ней моё спасенье.
Мне отвечают:
                – Сожжена
В святое воскресенье.
Сам знаешь, ведьмою слыла –
Тебя очаровала,
Снимала след,
                овсы плела,
На образа плевала.
– А где же дочери, сыны?
– Отправились по свету,
Все потаскухи да вруны,
Актёрки да поэты.
– Ну, а товарищи мои,
Соратники и братья?
– Всех этих пьяниц погребли
Без слёз и без проклятья.
Ты двадцать лет валялся здесь,
Безмолвный, недвижимый.
Холодный весь и
                белый весь,
Похмельем одержимый.
Молчи и благодарен будь,
Что те, кто ныне в силе
Ещё твою худую грудь
Железом не пронзили.


*****-63; II-122.  Игорь    Жданов

Был мир неузнанным и странным,
Война – картиннее игры,
Князья сидели по курганам,
Справляя тризны и пиры.
Тогда Земля ещё не круглой –
Продолговатою была.
На остывающие угли
Смотрели боги из угла.
Богато было шкур и леса,
Пеньки, и рыбы, и смолы, –
Из драгоценного железа
Лишь наконечник у стрелы.
В те годы
              жили не по средствам:
Полмира брали «на ура», –
Но не придумали наследства
Важней коня и топора.
Хмельное пили,
                песни пели,
Бросали в реки невода, –
Своим врагам прощать умели,
Врагам России – никогда…

В нас та же кровь
                и та же сила.
И нет дороже для меня
Моей земли,
                моей России,
Степного ветра
                и коня.
                [1967]

*** II-123. Игорь Жданов      Сказка

«…Смотри, царевна!
Ты будешь плакать обо мне»
Смердит поверженный дракон,
Кощей дымится серным прахом.
– Вставай, царевна!
                Выйди вон!
Конец и снам твоим, и страхам.
Я не проситель, не холуй, –
Зачем ломаешь брови гневно?
Всё было – даже поцелуй.
Прощай!
             Я спас тебя, царевна.

Стрела, отпущенная ввысь,
Пошла винтом, звеня напевно.
И ты за мною не вяжись:
Я не люблю тебя, царевна.

О, взгляд!
                Пером ли описать!
Коса, как хвост свирепой львицы…
Моё призвание – спасать,
Твоя профессия – томиться.

Ступай!
            На свете много троп.
Влюбляй, жени – кому охота.
А то ложись в хрустальный гроб
И жди другого идиота.
                11 декабря 1985


*****-64; II-124.  М. Струкова    ПЕРУН

Перед ликом твоим, громовержец Перун,
у меня волхва–посредника нет,
я стою с тобою один на один,
не как подлый враг, заслонясь щитом,
не как жалкий раб, колена склонив,
а как верный воин твоих дружин…
И нет просьб у меня: что желал – взял сам,
да и нет мольбы, – я умею мстить,
для того у руса булатный меч,
молодецкая удаль и правый путь…
Я пришел покликать тебя на пир,
где вино мы красное будем пить,
сами будем пить и врагов поить,
так поить, что спать им в земле сырой.
Весел будет пир, стрелы будут петь,
будет сталь звенеть,граять черный вран.
Не на помощь зван, приходи взглянуть,
как умеем мы побеждать зверей.
Как мы славим Русь пламенем ран
на телах врагов, поверженных в прах
той земли, что им никогда не взять.


 *** II-125. Александр Люлин    Кажется вчера

От зари вечерней до утра,
Голову задумчиво склоня,
Посиди со мною у костра,
У неторопливого огня…
Огненные угли вороша,
Вспомни время светлое, когда
Ты была строптиво хороша
И благоуханно молода.

Жизнь прошла. А, кажется, вчера
Я тебя в берёзах целовал,
Кисточкой жар-птичьего пера
Строгий рисовал лица овал…
Ты влетела в комнату тогда,
Курточкой расстегнутой шурша,
Искренно задорна и горда
Тем, что молода и хороша!

А в грозу, под ливнем молодым
Босиком взбегала на крыльцо;
Вспыхивало светом голубым
Мокрое летящее лицо.
Молнии пускали корни в твердь…
Ветра, ливня, листьев кутерьма!..
Ну а ты, раскрыв террасы дверь,
Слушала протяжные грома…


*****-65; II-126.  Александр Люлин     Птицы, травы и звери

Старинную книгу раскрыла природа
На ветром и ливнях пропахших страницах,
Откуда выходят различного рода
Ушастые звери, клювастые птицы…

Цветы и река примеряют платочки;
По рощам, пища, разбегаются травы;
Кузнечики, вскинув свои молоточки,
Выковывают луговые уставы.

Река, обнажив свои пенные руки,
В русалочьи волосы ночью вплетает
Протяжные влажные гласные звуки,
Которые из тростника извлекает…

Пейзаж написал неизвестный художник.
Но роща босая – сбежала из рамы
В июнь, где печатает радостный дождик
На древнем, как жизнь, языке телеграммы.

Дождя голубые прозрачные гвозди
Впиваются в почву по самые шляпки.
И суслик стоит, раздувающий ноздри,
Прижав к животу две передние лапки.

А запахи, – чисто омыты от пыли,
Полезнее всяких микстур  и таблеток, –
Зелёные, алые и голубые
Всплывают из трав, из цветов и из веток…

Винница, в осиновой чаще протенькав,
Рассвет музыкальной короной венчает,
Где отзвуков столько, тончайших оттенков,
Что слух человеческий не различает…


*** II-127. Пётр Небывайлов     Обрядовому хору "Суроварг "

От мудрости народной, из глубины веков
Над Русью песни слышатся суровых мужиков.
И непростые песенки, а руны старины:
Богов родных славление, славление страны.
Скрепляют связь с Богами: покоя тёмным нет.
А людям песни радостны, из Душ лучится Свет.
В метель, в морозы ярые, под проливным дождём
Несут мужи службинушку, а мы им подпоём.
Над всей Россией – матушкой во всех её краях
Их пение взвивается к истокам Рода. Страх
У тёмной силы копится. Род посылает Свет!
И Кривда в муках мечется – ей в Свете жизни нет!


*** II-128. Лев Гаврилов

Забросив на кочке черничной
Избушку на курьих ногах,
Отправилась в город обычный
Обычная баба-яга.
Болото ей, что ли, приелось
И стали тропинки узки,
А может быть, вдруг захотелось
Немного пожить по-людски…
Кто знает? Однако известно,
Что после дождя с четверга
Пошла на рабочее место
В какой-то конторе Яга.
Ей дали курьерское дело –
Бумажкам-то нету числа!
И часто кричали в отделах:
«Ягинична, что принесла?»
И надо же, в той же конторе
Служили на тех же правах
Кащей (ну бессмертный который)
И Змей, что о трёх головах.
Ягинична их не просила
Тряхнуть стариной колдовской
И общей нечистою силой
Помериться с силой людской.
Она сослуживцев не ела,
Не пачкала в печке луну,
Над зельем проклятий не пела,
На пир не звала Сатану,
Не прыгала с Лешим вприсядку,
Не прятала день в утюге...
Но тут, как нарочно, десятку
Решили прибавить Яге.
И старая ведьма со стажем,
Бывалая баба-яга
Такое узнала, что даже
Представить себе не могла.
Пришла на неё анонимка.
И кто бы вы думали? Змей,
Как будто лихой невидимка,
Писал доверительно в ней:
«Согласно проверенным данным,
Скрывает Яга помело,
А ночью летает в капстраны
И возит сюда барахло.
Призвать бы старуху к порядку,
Так нет – перед ней лебезят:
Лают для чего-то десятку...
Да тьфу ей на все пятьдесят!»
Когда же Горыныч в итоге
Добавил, что где-то карга
Имеет златые чертоги,
Не вынесла баба-яга.
Сбежала она без оглядки,
Увы, неизвестно куда...
Остался и Змей без десятки,
Нависла над Змеем беда.
Бедняге и небо с овчинку,
Извёлся от нервных прыщей –
Прислал на него анонимку
Зловредный и тощий Кащей.
Последними хаял словами,
Писал, что трёхглавый урод
Напьётся двумя головами,
А третьей начальству дыхнёт,
Что гнать его надо в три шеи...
А дальше про бабу-ягу
Такое, что опус Кащея
Я вам рассказать не могу.
Обиженный змей для острастки
Решился идти на таран,
Но, к счастью, из родственной сказки
Вернулся на службу Иван.
Могуч у него голосина,
Остёр его меч-кладенец,
И сникла нечистая сила,
Почуяла скорый конец.
А Ваня в делах разумея,
Во всём разбирался всерьёз;
Он вызвал Кащея и Змея
И задал обоим вопрос:
«Какая вас тварь укусила,
Ей-богу, понять не могу,
За что ж вы, нечистая сила,
Напали на бабу-ягу?
И с Лешим она не плясала,
Заклятьями вас не кляла
И писем на вас не писала,
А вроде бы тоже могла...»
«Согласно проверенным данным, -
Шепнул доверительно Змей, -
Не нужен оклад окаянной –
Есть клад в огороде у ней!..»
Тут стало Ивану понятно,
Что он перед ведьмой в долгу.
Нашёл и вернул он обратно
Несчастную бабу-ягу;
Ей дали курьерское дело –
Бумажкам-то нету чмсла,
И снова кричали в отделах:
«Ягинична, что принесла?»
Вот так потерпели фиаско
Коварные Змей и Кащей,
По-доброму кончилась сказка,
И это в порядке вещей.
Я знаю, что многих бесило
Добро в отношеньи других,
Как будто нечистая сила
Вселялась, безумствуя в них.
Охают, ошепчут, осудят,
Да так необузданно зло,
Как будто напакостить людям
Любимое их ремесло.
И где бы меня не носило,
Твержу я, сжимая перо:
«Да сгинет нечистая сила!
Да здравствует в людях добро!»

(Автор возможно еврей).


*** II-129. И. Маслов     Скажи Солнцу "Слава!"

Скажи Солнцу "Слава", как делали предки,
В последнюю битву без страха идя.
Для русского более важного нету,
Чем Правда, чем Свет и чем наша Земля.

Когда степняки шли с востока и юга,
Когда меч тевтона нес с запада смерть,
Взвивалась в груди наших прадедов вьюга,
И алое знамя несла в небе месть.

Вставали на битву лихие дружины,
Прошедшие вместе и холод, и зной,
И пахарь, свой плуг до поры отложивший,
Брал старый топор, поднимаясь на бой.

Скажи Солнцу "Слава!", о внук его гордый,
сражаться за Правду пришел твой черед.
Не верю я в Бога, не верю я в Черта –
Я верю в Россию и в Русский Народ!


*** II-130. Марина Брыкалова

Что значит быть русским?
Построить бревенчатый дом,
Пахать свое поле и сеять священное жито?
Иль, став воеводой, воздвигнуть на месте пустом
Сияющий город в честь Сварога и Световита?
Молиться в церквях и священникам руки лизать?
Глаза опускать пред врагом и сжиматься от страха?!
Иль – выиграть битву и в мутную реку кидать
Хазарские трупы на пищу прожорливым ракам?
Что значит быть мудрым?
Чужие слова повторять,
Молчать и внимательно слушать во время беседы?
Иль времени реку направить стремительно вспять,
Чтоб гласом живым зазвучали славянские Веды?!


*** II-131. А. Тимофеев     Свадьба   
 
Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!

Венчала нас полночь
Средь мрачного бора;
Свидетелем были
Туманное небо
Да тусклые звезды;
Венчальные песни
Пропел буйный ветер
Да ворон зловещий;
На страже стояли
Утесы да бездны,
Постель постилали
Любовь да свобода!..

Мы не звали на праздник
Ни друзей, ни знакомых;
Посетили нас гости
По своей доброй воле!

Всю ночь бушевали
Гроза и ненастье;
Всю ночь пировали
Земля с небесами;
Гостей угощали
Багровые тучи.
Леса и дубравы
Напились допьяна,
Столетние дубы
С похмелья свалились;
Гроза веселилась
До позднего утра.

Разбудил нас не свекор,
Не свекровь, не невестка,
Не неволюшка злая -
Разбудило нас утро!

Восток заалелся
Стыдливым румянцем;
Земля отдыхала
От буйного пира;
Веселое солнце
Играло с росою;
Поля разрядились
В воскресное платье;
Леса зашумели
Заздравного речью;
Природа в восторге,
Вздохнув, улыбнулась...


*** II-132. М. Струкова    КНЯЗЬ СВЯТОСЛАВ

1.
Иду на вы! –
И руку вскинул к тучам
с Востока. – Так и скажет пусть гонец.
– А если просто к дани их примучим?
– Княгиня, я воитель – не купец.
Иду на вы,
на вы – на тьму – так значит.
Ура – у Ра, у солнца мы с тобой…
Гонец в простой одежде черной скачет,
лишь засапожный нож везет с собой.
Иду на вы! –
хазарам вызов бросит,
Живым не взять, и рабством – не грози.
А наши души – сокол в рай возносит.
А наша слава – громом по Руси!
2.
Святослав ответил Ольге просто,
вариантов в летописи нет.
«Вера христианска – есть уродство».
Топором не вырубить ответ.
«Надо мной дружина засмеется,
божий раб – не вольный человек».
Верил князь в Перуна, Ладу, Солнце,
а не в сети, что закинул грек.
Пусть во имя Рода сердце бьется,
Русь зовется Родиной досель.
…И любая вера – есть уродство
если из-за тридевять земель!

3. Ходил в походы он легко,
как барс стремился на добычу,
летала слава высоко,
подобно солнечному зничу.
Но он погиб, а мы робки,
нам тяжко выйти за ворота.
Народ, забросивший клинки
подальше в заросли осота,
желаешь многого вотще.
Готов платить трудом и кровью?
Тогда плати и не ищи
удобней камня изголовья.
Степь разметалась широко,
зовет: Сражайся – возвеличу!
Ходи в походы так легко,
как барс стремится на добычу.


*** II-133. Владимир Павлинов      Прощание с Арбатом

Шли пьяные и пели «Тишину».
Маячил постовой на перекрёстке.
Швырял в лицо водою ветер хлёсткий
И гнал по лужам крупную волну.
Бульвары пахли свежею травой,
Сырой землёй и горечью  разлуки.
К домам уснувшим простирая руки,
Прощался я со старою Москвой.

Вдали фонарь качнулся и погас,
Дома из тьмы вставали угловато,
И переулки дряхлого Арбата
Я увидал как будто в первый раз.
Вот серый дом. Лепные купола,
Большие окна влажный ветер студит.
Когда я возвращусь, его не будет.
Тут первая любовь моя жила.
И этот невысокий палисад,
На птицу распростёртую похожий,
И мрачный двор.. И вас  сломают тоже.
Сюда меня водили в детский сад.

Прости! Мне жаль тебя, старик Арбат.
Мечты чужие не обижу словом,
Но сердце не лежит к истокам новым.
Не знаю. Я, наверно, ретроград.
Получат люди новое жильё,
Я рад за них, но и грущу невольно:
Я – человек. Мне горестно и больно,
Когда ломают прошлое моё.
Я так люблю старинные дома
В кривых проулках старого Арбата.
Глаза полны печали и ума,
Хотя на мир глядят подслеповато.
В пеналах узких комнат полутьма,
На лестничных площадках сыровато,
Но всё ж прекрасны дряхлые дома
В горбатых переулках у Арбата.
У каждого из них своё лицо
И свой характер, как у человека.
Слепые окна, древняя аптека,
Высокое и узкое крыльцо.
Слепой амур с оборванным крылом,
Наивное дитя чужой эпохи.
Дверей скрипучих старческие вздохи
Полны воспоминаний о былом.
Причудлива эпох и стилей смесь,
Истёртые подошвами ступени.
Порой на стенах шевельнутся тени
Людей, когда-то обитавших здесь.
В лепных трещиноватых потолках
Зелёные подтёки дождевые,
Гремит железо крыш, и домовые
Ночами кашляют на чердаках...

А вы, застывшие у входа львы,
С надменно сжатым ртом Наполеона,
Кому служили вы во время оно
И чей покой храните нынче вы?
Кто восходил по лестнице крутой –
Мыслитель и бунтарь или гуляка,
Как флаги, развевая фапды фрака,
Весёлый и никчемный, и пустой?
А может, с тростью тонкою в руке
Ступал бесшумно по коврам узорным
Народоволец в узком сюртуке
С тяжелой бомбой в чемодане черном?
Привыкли мы за мрачные дела
Корить минувший век. Но в каждом веке –
Два века, как и в каждом человеке –
Два человека: от добра и зла.

Прекрасны вы, старинные дома
В горбатых переулках у Арбата.
Сквозь окна узкие подслеповато
Глядит на мир история сама.
Вас размывает времени вода,
Особняки старинного Арбата!...
Угрюмый Гоголь здесь бродил когда-то,
Весёлый Пушкин заезжал сюда.

Трухлявые обломки старины,
Вы в наши дни на слом обречены.
Дворов широколиственная сень,
Шершавых стен замшелые святыни,
Погубит вас в один прекрасный день
Бесстрастный пролагатель ровных линий.
Ты прав, строитель, да. Конечно, да!
Но ты не прав, того не понимая,
Что не всегда кратчайшший путь – прямая,
И Лобачевский знал, что не всегда.
Ведь тем-то и прекрасен человек,
Что каждому дан в вечное наследство
Такой Арбат, смешной осколок детства,
И нелегко расстаться с ним навек.

*** II-134. Владимир Павлинов      Белая ночь

Вечерний мрак, несущий влагу,
Плывёт бесшумно меж стволов.
Ночами не ходи к оврагу,
Когда цветёт болиголов.

Пройди под старою ракитой,
В саду тропинку отыщи.
Молочною росой облиты
Одутловатые хвощи.

На тополях чернеют галки,
Туманы падают в пруды,
Сомы, как чёрные русалки,
Из белой прыгают воды.

Река полнеет, каменеет
От влаги, молока и сна.
Над чёрной тучей пламенеет
Большая белая луна.

Тропинки чёрная полоска,
Тумана белое кольцо –
И чёрная твоя прическа,
И белое твоё лицо.


*****-66; II-135.  Елизавета Васильева

Братья-камни! Сёстры травы!
Как найти для вас слова?
Человеческой отравы
я вкусила – и мертва.

Принесла я вам, покорным,
бремя тёмного греха,
я склонюсь пред камнем чёрным,
перед веточкою мха.

Вы и всё, что в мире живо,
что мертво для наших глаз, –
вы создали терпеливо
мир возможностей для нас.

И в своём молчаньи – правы!
Святость жертвы вам дана.
Братья-камни! Сёстры-травы!
Мать земля у нас одна.


*** II-136. Валерий Патрушев   Мне не избыть своей вины...
Мне не избыть своей вины
и позабудется едва ли,
как на костях моей страны
седые бесы пировали.

Мы мчались в вихре смутных дней,
себя и жизнь переиначив,
и песни родины моей
звучали погребальным плачем.

Иуда свой и пришлый тать
стояли злобною стеною,
пророчили, что ей не встать,
не оживить живой водою.

Но всё-таки живет она!
Что б не пророчил лже-мессия,
встаёт великая страна,
Святая Русь, моя Россия.

И пусть ещё не долог срок,
пусть робок лист в объятьях снежных –
жестокий выучив урок,
не повторим ошибок прежних.

Назло всем вьюгам января
страна моя, как враг не ранит,
на равных с миром говоря,
в весеннем свете гордо встанет.

*** II-137.  М.  Дудин             

Есть высокая сердцу отрада.      
Откровенья земного пора.          
Мне не надо жар-птицы. Не надо    
Золотого отлива пера.            

Я скитался за нею по свету       
В дождь и зной, не кляня маяту.    
Для людей невозможного нету, –    
Я её изловил на лету.      

Закрывая дубовую дверь, я         
Ту жар-птицу хотел запереть.   
Но весёлые лёгкие перья         
Перестали в светлице гореть.      

И сказал я, окно открывая,
Чудо-птице единственный раз:
– Улетай поскорей, дорогая,
Но совсем не скрывайся из глаз.

Не лишай меня старой тревоги,
Одари беспокойной судьбой,
Дай открыть мне иные дороги,
Побродить по земле за тобой.

Если ж сердце моё не захочет
Колотиться в пути о ребро, –
Ты на синие тихие очи
Оброни золотое перо.


*** II-138. И. Маслов     Песнь победителя

 Звенит струна над стихшим полем брани,
 Идут по кругу пенные рога:
 Плач, недруг Россов! Дерзкие славяне
 Опять повергли своего врага!

 Они смеются: «Русские ублюдки!
 Вам ли, рабам, нас в битве победить!»
 А мы-молчим, испытывая луки,
 В труде не забывая меч точить.

 Они, бахвалясь, нас собой стращая,
 Гоняют свои рати на парад,
 А мы, скалой над миром нависая,
 Без лишних слов храним места засад.

 Они грозят с Заката и Восхода:
 «Ужо побьем мы русских дикарей!»
 А нам для счастья нужно лишь Свободы
 В великой бесконечности полей.

 Но стоит им, уверенным в победе,
 На нас своей ордою налететь…
 Пусть помнят: Россы не боятся Смерти,
 И потому – осилят даже Смерть!

 Закон наш – Труд, но вольный, а не рабский,
 И алый Жизни цвет – наш родовой,
 И Верность – долг не приказной, а братский,
 И бой за Русь – для нас священный бой!

 Мы высимся неведомым колоссом
 И чтим суровых северных Богов.
 Дрожи пред гневом внуков Солнца – Россов!
 Уйди с дорог воинственных родов!

 Звенит струна, звенят мечи на тризне –
 Врагу ль понять ярь воинских забав?
 Славянский витязь мир несет Отчизне,
 Венчающей его венком душистых трав.


*****-67; II-139.  Марина Струкова    Во тьме, где плачет каждый камень...

Во  тьме, где  плачет  каждый  камень
бессильным  голосом  потерь,
мы  вызываем  память-пламень,
чтоб  вновь    сражались  Бог  и  Зверь.

Где  юность  истлевает  в  старость,
где  храм  отделан  под  дворец,
святую  воинскую  ярость
мы    вызываем    из  сердец,

и  высь,  и  ширь  путей  раздольных
сквозь  хаос  четырех  сторон,
и  свет  священных  белых  молний
сквозь   мутный  мертвенный   неон.

И  кровью  Солнца  день  пронизан,
и  гром –  обвал  бетонных  плит.
Кто  нами  создан, нами  вызван, –
тот  старый  мир  испепелит.


*** II-140. А. Сталин     Сон  религиозный

Не знаю, правда, или нет,
Но склонен верить в чудо!
Собрались как-то Магомет,
Перун, Христос и Будда.
Ночь, закусивши удила,
О смерти громко пела,
Всем было ясно, что пора,
Поговорить назрела!

Понятно, каждый не дурак,
Тем более, при власти,
Кто виноват, что мир бардак,
И рвёт его на части?
Был конструктивен разговор,
Без войн и революций,
И вроде бы катился спор
К принятью резолюций.

Спокойно каждый говорил
О добром и о вздорном,
Но был ещё один, ходил,
Пейсатый, в платье чёрном,
Всем подпевая в унисон
И наполняя кружки,
И между делом, что-то он,
Шепнул Христу на ушко!

Тот почернел и резко встал,
Хоть слыл Он оптимистом,
И Магомета обозвал
Подонком-террористом!
Анахронизмом Перуна,
Безмозглым папуасом!
А Магомет в ответ сполна,
Иисуса – пидорасом!

Что им в ответ Перун сказал,
Рассказывать не буду,
Короче, вновь базар-вокзал,
Не тронули лишь Будду!
Опять ружьё наперевес,
Отставить разговоры!
А тот, что в чёрном, он исчез,
Забыв, на кухне тору!!!


*****-68;*** II-141. Николай Алешков
 
Я трезво стал смотреть на вещи.
Я научился. Я сумел.
Нет никаких загадок вещих,
И всё имеет свой предел.
Иллюзии! Прощаюсь с вами,
Как отрекаюсь ото лжи…
Теперь красивыми словами
Меня сумей заворожи!
Смеюсь, прикрыв устало веки.
Доволен. Не впадаю в раж.
Я трезво стал смотреть на вещи.
Прощай, Жар-птица! Ты – мираж.
…Так думал я в осенней роще,               
Но осень, листьями звеня,
Была сильней, мудрей и проще,
И откровеннее меня.
Она застыла, как преданье,
В котором истины зерно,
О чём-то близком и недавнем
Костёр рассказывал земно.
Костёр горел. И с грустью тихой
С немым укором из огня
Глаза взлетающей Жар-птицы
Глядели долго на меня.


*** II-142.  Николай Тихонов    Осколок

Есть осколок от гранаты
У меня,
Как старик лежит горбатый
Возле пня.

Обнести свечу налево –
Чёрный дом,
А направо – будет дева
Со щитом.

Можно, повернув коронкой,
Видеть вбок
Тень весёлого ребёнка
И волчок.

А поставь его (не просто)
И глядят
Перья птицы Алконоста,
Или сад.

Подарить его тебе я
Не могу,
Он живёт, как в норах змеи,
У меня в мозгу!


*****-69; *** II-143.  В. Чаплыгин        Утро

Проснулся сам, буди соседа
Сварожье утро настаёт
Зарницы, всполохи, рассветы
Уж озаряют небосвод
 Коль просветление приходит
Знай! То, Ярила знак даёт
Проснулся сам, буди соседа
Эпоха светлая грядёт
Чтоб, бодрым в день
Войти всем миром
Со здравомыслием без лжи
Проснулся сам, буди соседа,
И светом Правды просвети!


*** II-144. А. Говоров    Косой дождь         

Радуга, радуга,               
Ой, дид-ладо, чудо!               
Радуйся,               
     радуйся!               
Возрадуйтесь люди!               
               
Возрадуйтесь дождичку –               
Лей,               
       разливайся.               
Возрадуйтесь зёрнышку –               
Пей,               
       напивайся.               
Дождь косой распрыгался               
Над просторной степью.               
Зёрнышки, как в пригоршнях,               
На высоком стебле.
Издалёка слышится
Песня землепашца.
Так легко мне дышится,
Что не надышаться.
И на ветки таволги,
Искрами сверкая,
Опустились иволги,
Хором выкликая:
– Радуга!
– Радуга!
– Ой, дид-ладо, чудо!..
Радуйся,
              радуйся!
Возрадуйтесь, люди!..   


*** II-145. И. Акимов  "Ниспровержение Перуна новгородцами"

Коль ты примешь, князь, христианский лад
К нам на Русь, говорю заранее:
Вороньем церковники налетят,
Навезут «святое писание».

Хоть писание это «святым» зовут,
Трудно книгу сыскать развратнее.
В ней и ложь, и грязь, и постыдный блуд,
И вражда, и измена братняя.

Занедужим мы от их «аллилуй»,
Что во сне у нас и не виданы!
Будут петь на Руси: «Исайя, ликуй!».
Будут чтить псалмы Давидовы.

Чужеродные, чужие словеса
Заскрежещут арбой несмазанной.
И пойдет от них увядать краса
Речи русской, шелками завязанной!

Коли деды клюкву одну едят,
Скулы внукам сведет оскомина.
Много бед церковники натворят,
Истерзают народ расколами.

Встанет брат на брата и род на род!
Ой, люта вражда между близкими!
Вновь усобица по Руси пойдёт,
Самый подлый наш ворог искони!


*** II-146.  В. Фирсов    Заря

Когда отзвучавшие звездочки
Тают
И ветер рассвета
Тревожит цветы,
Непуганой птицей
Заря возлетает
И, крылья расправив,
Глядит с высоты.

Славяне
В языческой вере далекой
Ее чистоте поклонялись не зря.
И кто-то из них
В изумленье глубоком
Впервые на свете промолвил:
– Заря!

Заря!
И, минуя крутые пороги,
За веком минуя встревоженный век,
Неслись озарено
Славянские боги
На стругах
По глади раздумчивых рек.

Заря отражалась
В глубоких озерах,
Искрилась
В разгуле победных пиров.
И песни слагали славяне
О зорях
Глухою порой
У походных костров.

И, крылья расправив,
Веками летела
Свидетелем боли,
Невиданных ран
Заря –
На шеломах, на копьях и стрелах
За землю свою умиравших славян.

Заря паруса поднимала на реках.
Светло озаряя глухие края,
Заря научила
Мечтать человека,
Тянуться к заре
Научила заря…

А мы…
Мы ее замечаем не часто,
Не часто выходим на отсвет зари.
И все же кричу я:
– Ты здравствуй и властвуй,
В полнеба,
В полмира над нами гори!

Не дай нам забыть
Первозданного света
Ни в дождь сентября,
Ни в метель февраля
Во имя забытого миром поэта,
Который впервые промолвил:
Заря!


*** II-147.  В. Степанов      В ночном

Летний вечер. За лесами   
    Солнышко уж село; 
На краю далёком неба 
    Зорька заалела;

Но и та потухла. Топот   
    В поле раздаётся:
То табун коней в ночное 
    По лугам несётся.

Ухватя коней за гриву,   
    Скачут дети в поле. 
То-то радость и веселье,   
    То-то детям воля!   

По траве высокой кони   
    На просторе бродят;   
Собралися дети в кучку,   
    Разговор заводят. 

Мужички сторожевые      
    Улеглись под лесом      
И заснули…Не шелохнет   
    Лес густым навесом. 

Всё темней, темней и тише,
    Смолкли к ночи птицы;
Только на небе сверкают
    Дальние зарницы.

Кой-где звякнет колокольчик,
    Фыркнет конь на воле,
Хрупнет ветка, куст – и снова
    Всё смолкает в поле.

И на ум приходят детям
    Бабушкины сказки:
Вот с метлой несётся ведьма
    На ночные пляски;

Вот  над лесом мчится леший
    С головой косматой,
А по небу, сыпля искры,
    Змей летит крылатый.

И какие-то всё в белом
    Тени в поле ходят…
Детям боязно – и дети
    Огонёк разводят.

И трещат сухие сучья,
    Разгораясь жарко,
Освещая тьму ночную
    Далеко и ярко.
 

*** II-148.  М. Волкова     Родушко.  Баянов сказ

Заскучал раз РОДушко во небесной горнице,
Птица Сирин синяя больше не поет…
«Выйдем в чисто полюшко, певчая затворница,
Поглядим, как ныне там Русский Род живет».

Став на тропку узкую, странником прикинулся,
И пошел тихонечко по родной земле –
Над Землею Русскою млечный путь раскинулся,
Светят глазки-звездочки, теплятся во мгле.

Звездушки небесные – предков души славные
Смотрят с удивлением с голубых высот
На дела чудесные, как Владыка главный их
С радостным смирением по Земле идет.

Смотрит по сторонушкам ПраРОДитель ласково
Утирает слезаньки теплою рукой:
«Ах, моя Аленушка, Русь моя прекрасная,
Белые березоньки, ивовый покой!

Краше сада райского, Ирия небесного
Реки твои чистые, вольные поля,
Ароматы майские, пряные, древесные,
Светлая, лучистая, Русская земля!»

Тихо ходит РОДушко, смотрит в избы справные
Будит бравых русичей, всех богатырей:
«Выходи на волюшку, Войско Православное,
На защиту правую Родины своей!

К матерям склоняется – знает долю женскую,
Травами медвяными в горницах метет,
И с небес спускает к ним отблески вселенские,
Зореньки румяные на щеки кладет.

Колыбельки зыбкие колыхает РОДушко,
Словно добрый дедушка, лаской смотрит в них,
С тихою улыбкою гладит по головушке
Спящих малых детушек – Правнуков Своих.

В дымке перламутровой спят поля безбрежные,
Спят леса дремучие, реченька молчит.
Только дева мудрая – Птица Сирин нежная
Песню сладкозвучную завела в ночи.

Ночь легла бескрайняя над Землею Русскою,
Закружился россыпью звездный хоровод,
Светлым, кротким странником шел тропою узкою
По траве нескошенной Сам Владыка-РОД.


*****-70;*** II-149.  Зареслав    Шёпот Души – Лесной Источник

 Нет в Мире прекраснее звуков иных,
 Чем шёпот свещенных дубов вековых.
 В, Богами хранимых, чащобах лесных,
 В урочищах древних, оврагах крутых.
 Там Волхв одинокий, Крамолы обряд,
 Там Боги Родные с тобой говорят.
 Вот только немногим услышать дано
 Их тихие песни – чем сердце полно.
 По тропам нехоженным путник ступай,
 Дороги проторенной ты не пытай.
 Возможно найдёшь ты Источник живой
 На светлой поляне средь Рощи Светой.
 Иди ты сквозь сумрак и злой бурелом,
 Смотри лишь вперёд, а не в тверди излом.
 Увидишь ты Северный мох на камнях,
 Да Лешего тень, что в могучих ветвях
 Узор свой плетёт как рунический ряд.
 Который прочтёт тот, кто Духом Богат.
 Захочет он скинуть телесный наряд
 И Ввысь улететь без оглядки назад...


*** II-150.  Татьяна Гладкая

Без напряженья, тихо и легко
К обрыву подойду и в бездну гляну…
Журчит в кисельных долах молоко
И Серый Волк зализывает рану,
И кличет ворон чёрную беду,
И век двадцатый забывает сказки.
Вниз, в неизвестность, сердцем упаду
И… ввысь взлечу без страха и опаски.
Подхватят гуси-лебеди меня,
Спасут от немоты и от паденья,
И огонёк жар-птицына огня
Засветится в честь моего рожденья.


*** II-151. Сергей Зяблинцев   Живая вода

Песня старинная льётся,
Словно вода из ведра,
Грустно мерцает в колодце
Чистая рябь серебра.

В вёдрах тяжёлые луны,
Сонно плескаясь, плывут,
Ветви черёмух, как струны,
Тронешь – и запоют.

Там, на садовой скамейке,
Как сиротливый кулик,
Хохлится в телогрейке,
Думает думу старик.

В землю колымскую годы
Вбил он тяжёлым кайлом,
Так ему воздух свободы,
Как самородок, весом.

Мир вам, первопроходцы
Века борьбы и труда,
В вас, как в глубоких колодцах,
Светит живая вода.


*** II-152.  Николай Левашов   Спящая Россия

Душа России спит сейчас,
Ещё не грянул светлый час.
Ещё дурмана власть сильна,
И смертный враг силён пока!
Но где же дух, что Русью пахнет!?
Где те сыны, в ком этот дух живёт!?
Где те, кто ей свободу принесёт
и в губы спящей жизнь вдохнёт!?
Неужто все слепыми стали,
Не могут правду-кривду отличить!
Неужто все рабами стали,
И жаждут в рабстве жизнь влачить!?
Сыны России – сбросьте наважденье!
Проснитесь, русы, – Вас величье ждёт!
И сбросит путы Русь светая,
и вновь величье обретёт!
Сердца горячие и разум светлый
Способны мир освободить,
И дух свободный возродить,
И честь, и совесть сохранить!
Русь на коленях долго простояла,
Пора вставать ей в полный рост!
Беда пока ещё не миновала, –
Тяжёлым игом был тысячелетний пост!
Могучих предков сила не пропала,
Но спит пока глубоким сном.
Сварога Ночь Русь миновала,
И чистый свет вещает нам о том!
Примите свет, проснитесь, русы,
В себе раскройте силы и добро.
Свободы свет боятся только трусы,
В ком совесть умерла давно!
Загадкой русская душа
Осталась для врагов навеки!
Загадкой Русь всегда была,
А в ней загадка – люди-человеки!
Те исполины, что всегда
Готовы всё отдать на свете,
Чтоб Родина была жива,
И были счастливы все дети…


*** II-153.  М. Херасков     Владимириада

 Боги велики; но страшен Перун;
 Ужас наводит тяжела стопа,
 Как он, в предшествии молний своих,
 Мраком овеян, вихрями повит,
 Грозные тучи ведет за собой.
 Тупит на облак – огни из-под пят;
 Ризой махнет – побагровеет твердь;
 Взглянет на землю – встрепешет земля;
 Взглянет на море – котлом закипит.
 Клонятся горы былинкой пред ним.
 Страшный! Свой гнев ты от нас отврати!

Бросив горсть граду во тысячу мер;
 Только ступил, уж за тысячу верст,
 Лишь от пяты его облак зардел;
 Тяжка стопа гул глухой издала.
 Кой море, горы и землю потряс,
 И лишь сверкнуло возкраие риз.

...Созижден высоко Перунов гордый храм,
 Он тени распростер далеко по горам:
 Пред ним всегда горит неугасимый пламень,
 При входе утвержден краеугольный камень.
 Сей храм, ужасный храм над Боричевым током,
 Стоял сооружен на холме превысоком;
 Курений восходил перед кумиром дым,
 Запекшаяся кровь видна была пред ним.
 Сей мрачный храм вмещал ужасного кумира,
 На нем златой венец, багровая порфира;
 Извитые в руке перуны он держал,
 Которыми разить во гневе угрожал;
 Златые на челе имел великие роги,
 Серебряную грудь, имел железны ноги;
 Горел рубинами его высокий трон,
 И богом всех богов именовался он!
 Пространный шар земной лица его трепещет.
 Разит перунами, он молниями блещет...
 Убийство на челе, смерть носит на очах.
 Его венец змеи, его одежда – страх!


*** II-154.  Огнеяр    Гимн Дома Сварога

 Страны небывалой счастливые дети
 Сегодня мы лучшую песню поем
 О Родине самой прекрасной на свете
 О Правде, которой горим и живем

 Славой овеяна
 Волею спаяна
 В грозных боях побеждала врагов
 Русь неделимая
 Русь легендарная
 Ныне и присно, во веки веков!

 Союз нерушимый республик свободных
 Тебе мы всегда остаемся верны.
 Правнуки Сварога и Внуки Даждьбога
 Мы клятвой с Отчизной своей скреплены

 Славой овеяна
 Волею спаяна
 В грозных боях побеждала врагов
 Русь неделимая
 Русь легендарная
 Ныне и присно, во веки веков!

 Живем мы единой судьбой и с любовью
 Друзей здесь встречают, Хлеб-Соль подают
 А враг коль придет – так умоется кровью
 И Вороны кости его расклюют

 Славой овеяна
 Волею спаяна
 В грозных боях побеждала врагов
 Русь неделимая
 Русь легендарная
 Ныне и присно, во веки веков!

 Подайте же руки, сомкните же Коло
 Сегодня мы славим любимых богов!
 Пусть радость сияет на лицах веселых
 Свободных и дерзких России сынов!

 Славой овеяна
 Волею спаяна
 В грозных боях побеждала врагов
 Русь неделимая
 Русь легендарная
 Ныне и присно, во веки веков!


*** II-155.  Светобор      Род и Родина

Языческая держава
Не надо обманчивых грёз,
Не надо красивых утопий;
Но Рок поднимает вопрос:
Мы кто в этой старой Европе?
Случайные гости? Орда,
Пришедшая с Камы и с Оби,
Что яростью дышит всегда,
Всё губит в бессмысленной злобе?
Иль мы – тот великий народ,
Чьё имя не будет забыто,
Чья речь и поныне поёт
Созвучно с напевом санскрита?

*** II-156. Юлия Пучкова   ПОСЛУШАЙ МУДРОГО ВОЛХВА

 Послушай мудрого волхва,
 О, ЧелоВече!
 Я знаю Тайны Волшебства,
 Мой посох – лечит.

 Могу создать я Красоту,
 Несу удачу.
 Я изгоняю нищету,
 Царей дурачу.

 И Словом режу, как мечом,
 А песней – тешу.
 Уснули звёзды под плащём –
 Весь Космос нежу.

 Я презираю лязг оков
 И в душах копоть...
 Мой взор – то сон седых веков,
 Бездонный Опыт.

 А ты?.. Безсмысленно бредёшь,
 Унылый, хмурый.
 Плодишь подобных, ешь и пьёшь.
 Всё – ради шкуры.

 Ты шоры плотные надел,
 Позвал болезни...
 Давно ли в небо ты глядел?
 Пел с ветром песни?

 Остановись и отстранись
 От дел неважных!
 Всем Сердцем в Космос окунись
 И будь отважным!

 И воспари над суетой
 Нелепой, зыбкой.
 И мир ответит Красотой,
 Святой Улыбкой...

 И Мудрость Жизни ты поймёшь,
 Гость не случайный!
 И Смысл ты  Высший обретёшь,
 Познаешь Тайны!...


*** II-157.  Эдуард Балашов       Иван Купала

Из глуби урочной,
Из вечных хором
Звездою проточной
Оплыл окоём.               
Светило по хлебу
Смолой поползло.
Спустилось по древу             
Сухменное зло.
Пустыня настала
На море-земле.
Молва отпылала.
И слово в золе…

В селе безызвестном,             
В дому без лица
У матери честной,
Честного отца               
Случился ребёнок
Ни ночью – ни днём,             
Он спрыгнул с пелёнок,
Как был, стариком:
«Пришёл, мол, незваным
По воле огня,
Зовите Иваном
Купалой меня.               
Ты – сын мой, – сказал он
Отцу своему, –
В великом и малом
Доверься всему.
Ты – дочь моя в свете, –
Нарёк свою мать, –
Тебя будут дети
Из навей имать.
Как сгинут три ночи,             
Как минут три дня,
В купальский веночек
Рядите меня.
Костёр подымите
На белой заре.
Меня отнесите
В корзине к горе»…
Мать губы кусала.
Язык съел отец.
Сплели на Купала
Ивана венец.
В корзину для хлеба
Поклали его.
И пламя до неба
Объяло его.

«Ой, кто не выйдет
На Купальню,
Ой, тот будет
Пень-колода,
А кто пойдёт
На Купальню,
А тот будет
Бел берёза!»

Мать плакала песню.
Отец хохотал.
И к груди небесной
Купавый припал…

Тут гром прокатился
Над морем-землёй.
И день помутился,
Завертился зной.
И дождь что есть мочи
Пустыню хлестал
Три дня и три ночи,
Пока не устал.


*** II-158. Родаслав Карачевский       Былинный сказ

Птицей возлетит, к Небу ясному
Огнем возгорит – жарким пламенем
Силой Заярит – Светом Солнечным.
Да укажет путь, Прави Боговой.
Обращая взор – в даль минувшего,
Памятью веков, светлой древности,
Песней воспою, Русь великую,
Сказом изреку, быль извечную.
Ведой сказ начну, ибо ведаю,
Песней воспою, ибо сердца песнь.
Как всходило в небе вышнем Красно Солнышко,
Пробуждая ото сна Землю – матушку,
Освещал Даждьбожий свет Землю русскую,
Вознося ее, крепя, Светом Боговым.
Был храним сей свет в сердцах Русичей,
Кои Солнцем путь творили, Чурам кланяясь,
Кои Славу возносили предкам – Пращурам,
Чтя заветы их всегда Прави Боговой.
От Сварога Род вели Славны Русичи
Неба свет узрев тогда Светла Ирия,
Вознося, Крепя Правь Небесную
Своей силой единя Русь Трисветлую.
До небес костры возгоралися,
Да пред Ликами Богов славы речелись,
Требы возносились к Ликам Божеским,
Соколом всходя в Сваргу Златую.
Ведающий стези Бога Велеса,
Путь его Творили Волхвы мудрые.
Во сердцах хранили Веды древние,
Духом возносясь во Всебожие.
Прави свет несли жрецы вещие,
Сердце исполняя силой вышнею.
Внявший глас Богов Светла Ирия,
Путь Земной творят, Солнцем следуя,
Волхвы мудрые, жрецы вещие.
На Руси творили волю Богову.
Жизни суть рекли, Веду молвили.
Пробуждая дух Силы Родовой.
Коли празднество затевалося,
Богов день велик возвещается,
Светом небеса озарялися,
Ярью огненной Сердца Возгоралися,
От Богов вершили Коло малое,
Духом единясь со Всебожием.
Возносились к небу чары с медом солнечным,
Хороводы заводились Колом посолонь.
Коль беда пришла на Русь Черным Вороном,
Затмевала Солнца свет сила вражия,
Поднималися на бой вои русские,
Жизни не щадя за Русь-Матушку,
То Перун сам вел рати славные,
То Перун разил врага силой грозною,
Меч рубил с плеча главы вражие,
Лук разил сердца стрелой вострою.
Коль пришла пора землю сеяти,
Вспахивались поля плугом да сохой,
Чевствовалась Матушка Земля,
Хлебом да хмельным медком,
Словом праведным Заговаривалась.
И неслась молва птицей к Небесам,
Славой возвещалсь Русь Великая.
Свет и красота Радость и добро,
Полнили Сердца Правой Силою.
Но пришла пора чужебесия.
Солнца свет затмила туча Черная.
Вороньем летит заслоняя свет,
Вера чуждая, инородная.
Возглашаются теперь на Земле Родной
Речи лживые, с темным помыслом.
Заменили Правь библией святой,
Заклеймив народ рабством божеским.
Плетью гнали в Днепр, Русь мечем крестив.
Лицами икон образы сменив Богов Русичей
В топоры секли да кострами жгли.
Капища Родные, Рощи светлые.
Крещена земля Родная князем выродком.
Кой забыл отцов, Веру светлую,
Ворога назвал кровным братием,
Предал Русь Родную, Землю Матушку,
Приглашал послов, веру выбирал,
Отбирал такую, что понравится.
Выбрал ту, где Бог рабством одарял,
Всех, кто божией овцой величается.
Не слыхать на Руси гуслей звонких песнь.
Бубны не стучат сердцем яростным.
Угасла ярь, как огонь костра,
Пеплом осела Сила ярая.
Темная пошла молва по Земле Родной
Вороном слетались враги лютые.
Разоряли, грабили, растоптали честь,
Некогда великой Руси – Матушки.
Времена текут, аки реченька,
Посолонь бегут, по течению.
В память прошлую ушла Вера Светлая.
В глубину далекой, славной древности.
Мудрые рекут, молвят вещие,
Все вернется на круги своя, колом посолонь.
Да воздастся по делам да по умыслам,
По деяниям людским да по Божеским.
Так и ныне Русь Родная Просыпается,
Матушка Сыра – Земля силой полнится.
Солнце Прави вновь восходит, небо озарив,
Коя в сердце светлом возгорается.
Возвращается из глубин веков
Вера светлая Дедов Пращуров,
Древности родной свет воспылал в сердцах
Кои силой Родовой восполняются.
Заярилось Силой той Коло Богово.
Кое крепит, единит Землю русскую.
Кое силою полнит сердца русичей.
Духом Рода восполняет Русь могучую.
И ярится от него коло малое,
Кое единит сердца Родством Боговым,
Кое крепит силою Плоть телесную.
Здравие дарует Трояна – Батюшки.
Вершат Коло это да пред Капищем.
Кои вновь Землю Родную славят Чурами.
Образы Богов вновь воздвигнуты.
В даль веков взирая, назад в будущее.
До небес костры возжигаются,
Вновь Родные Боги призываются.
Воздаются славы, Требы честные.
Дни великие опять возвещаются,
Славны праздники да вновь силой ярятся,
Хороводы водят колом посолонь.
Вновь земля Родная песней славится.
Бубнами стучат сердца светлые,
Силой исполняясь, светом Боговым.
Правью Путь творят жрецы вещие,
Веду Божску зрят Волхвы мудрые.
И да будет так, пока сердца свет
Будет освещать Стезю Богову.
Дабы путь творить, Прави суть вершить,
Исполняясь силой вышней, СВЕТОМ СВАРОГА!


*** II-159. Николай Старшинов 

Ива глядит из тумана
На отраженье своё.
Здесь моя бабушка Анна
В речке стирала бельё.
Утром бурёнку поила,
Хлебом кормила с руки...
В гуще прибрежного ила
Роются кулики.
В этих вот, с детства знакомых,
Лучших на свете местах,
Сам я бродил меж черёмух,
Слушал неведомых птах.
Здесь я, теряя рассудок,
Видел, как возле реки
Из голубых незабудок
Ты заплетала венки...
В эти места возвращаюсь,
Даже убитый бедой,
Словно опять причащаюсь
Самой живою водой.


*** II-160.  Татьяна Смертина      Зной

На угоре лето, вытомилась даль,
Травы-буйноцветы полыхнули в гарь.
Ищет землянику ребятня у прясел,
И берёзы никнут, день огнист и ясен.
Среди ёлок – крыши, церковь у сельмага,
Спит село Сорвижи на холмах-оврагах.
Нынче парит ярко, треск стоит в бору,
И сосна устало плавит вниз смолу.
Огурцы повяли, мяты дух средь воли,
Пчёлы  обуяли травы перестои.
Пышет жар кипрея, смолка вся горит,
И яснотка млея на холме дымит.
Солнце жжёт калиново, но во тьме лесной -
Таволга низинами тяжела росой.
Заросли метровые, в гуще сыр-сырая,
И цветы медовые, и вода живая...


*** II-161.  Наталья Аришина

Какая разгадка у этой поры? –
Обрушится мгла снеговая,
едва отцветут золотые шары
и злой колокольчик трамвая.

Теперь перестану менять адреса.
Пускай меня в справочник впишут.
И в хоре, где громко  гудят голоса,
и мой колокольчик расслышат.

Трамвайных путей заживающий шпам
видать в слуховое  оконце.
И плач домовых по снесённым домам
из всех дымоходов несётся.


*** II-162.  Владимир Савельев

В Божьем храме, что казался вдвое ниже без креста,
по-советски, по-хозяйски расселилась срамота.
Растеклась по-пролетарски от стены и до стены,
все и вся по-комиссарски виновата  без вины.
Храм... Кто за большевиками
шёл по ихним по стопам,
нацарапал в нём штыками над киотом: «Смерть попам!»
А правее от киота, дружбу наций торопя,
«и жидам», – добавил кто-то, как бы лично от себя.
То есть смерть безбожья ради. Не слезая с наших вый,
жили ленинцы в разладе с заповедью «Не убий».
На расстрелы вышла мода – и за храмом в лебеде
четырёх врагов народа разменял НКВД.
Окропил свинцом не явных пьяниц в ранге бедняков –
распылил толковых, справных, работящих мужиков.
Порешил их – к дальней дали отметнулись глубь и высь.
В ад ли души их попали? В рай ли вечный подались?
А моя – в моей тревоге зрела: вдруг да на  Руси
не осталось в людях Бога? Отче наш, иже еси!
Вот он твой – с погостом рядом –
храм на схлёсте всех ветров.
Напоследок был он складом запчастей для тракторов.
В нём еа ржавые детали лили смазочную слизь.
Выпивали в нём и крали, матерились и дрались.
И беззубый зек-священник, возвратясь из лагерей,
у него просил прощенья, шепелявя как еврей.
Воздевал худые руки над своей клюкой кривой.
Бился, верно, в смертной муке о ступени головой.
Тряс волосьями седыми, словеса роняя с уст:
Храм – что клубными златыми
в небо врос картошки куст!...
И священнику я молча вторю: отче с высоты
загляни в мои ты очи!
Храм твой пуст – они пусты...
Ни на мне, ни надо мною нет креста, как на беду.
Что творю я со страною? Чем дышу? Куда иду?
Сущностью тянусь и плотью я на свет или на мрак?
В лоб и грудь себе щепотью тычу с верой или как?
В красных числюсь или в белых?
В Божьем храме – к ряду ряд –
на меня со стен замшелых лики строгие глядят.
На меня, вернее, в душу многогрешную мою.
Усмехаюсь я и трушу. И гневлюсь. И слёзы лью.
Слёзы тайные, мужские, что ни к сечам, ни к пирам.
Есть те слёзы – есть Россия. Есть Россия – будет храм.
Будет – всё переиначит от вождей он и до масс.
В каждом храм взойдёт, а значит,
вспыхнет Бог в любом из нас.
Храм без грязи. Бог без фальши. Я молюсь отринув спесь:
...хлеб – ну, как там это дальше? -
наш насущный даждь нам днесь!
Даждь языческим Даждь-богом в отдаленье и в близи.
Пред почином. За итогом. Отче наш, иже еси!


*** II-163. Алла Зимина   Сон

Ехали по небу облака
С эмблемами гвардейского полка,
Со знамёнами позолоченными
При вечерних потухающих огнях
На  оранжевых конях...

И смотрело солнце на парад,
В  котором вовсе не было солдат
С офицерами и курьерами,
С залихватскою посадкой боевой,
С забубённой головой...

А под ними мать сыра-земля
Несла опустошённые поля,
Гор подобия, морей безмолвия
И руины, где на стенах, как мишень,
Человеческая тень...

И когда на мёртвый лик земли
Знамёна потемневшие легли,
Ночь вздохнула вслед тому, чего уж  нет,
И пошла, роняя в хаос по пути
Слёзы Млесного Пути...

Гор подобия, моря безмолвия...
Боже мой, молю тебя я об одном:
Чтоб мой сон был только сном,
Несбывающимся сном...

*** II-164. Виталий Калашников

В лёд вмёрзший камыш шелестит и звенит от позёмки,
И там, где он вышел дугою к середине протоки
Я осенью часто казанку привязывал к тонким
Ветвям ивняка, накрывающим омут глубокий.

Возможно ль русалке, чья лепка ещё так непрочна,
Чья жизнь, словно мысль быстротечна, а тело прозрачно,
Здесь выжить и жить, в этой затхлой воде непроточной,
У этой земли по полгода холодной и мрачной?

Я помню уловы, поклёвки, но также движенье
Воды под рукой, этот взгляд, этот смех беспричинный,
И  в памяти образы жизни и воображенья
Настолько смешались, что вряд ли уже различимы.

Магнитные линии тела я вижу доныне,
Я слышу, как пела, и то, как манила-кивала,
Но я-то ведь знал – её не было здесь и в помине,
Когда, оттолкнувшись от лодки, она за камыш уплывала.

Кстати, это не просто стихотворение, посвящённое русалке и языческое образное мышление автора, но и пояснение того факта, как русалки уходили их Яви.

*** II-165.  Марина Струкова  БЫТЬ ЛЕГЕНДАРНЫМИ

Мы идем городами угарными,
Мы вонзаем в грядущее взор,
Мы торопимся быть легендарными,
Подчиняя сердца и простор.

Есть холопские радости спорные –
Чтить закон и налоги платить,
Веселее надеть форму черную –
Чтоб хотеть, на Руси воротить.

Эй, друзья! Вы – моя мифология.
И народных раздумий итог.
Ваша дерзкая идеология –
Исторических взлетов залог.

Вы – законов упрямые взломщики,
Стали сбывшейся русской мечтой,
Добры молодцы, злые погромщики,
Поединщики с новой ордой.

Ваша истина – самая правая,
И правее нее – только Бог.
Я люблю тебя, Русь бритоглавая!
Юный образ прекрасен и строг.

Сердце маршами бредит угарными,
Коловрат наш взойдет высоко.
Легендарными быть, легендарными –
Это правильно, страшно, легко.

*** II-166.  Юрий Панкратов       Весна

Очнись,  моё сердце,
ответь,
о чём ты задумалось
грустно?
И сердце, как бурый медведь,
во мне просыпается грузно.
Зовёт меня
в вешние гулы,
в раздолье, в прохладу лесную,
сквозь рощицу,
наискосок...
Как чистые девичьи губы,
как ласковый вкус поцелуя
прозрачен берёзовый сок.
О, звонкое чувство России,
кристальное, словно родник!
О свежесть рассвета –
росинка,
упавшая за воротник!
И хочется с места
сорваться,
в карьер,
без царя в голове,
кентавром,
кочевным сарматом
скакать по апрельской траве;
как месяц
над степью повиснуть
и, хрупкую полночь громя,
разбойничьим посвистом свистнуть,
пройтись
каблуками гремя.
И хочется кланяться чуркам,
о лёд
топорищем звеня...
Как больно,
как сладко
и чутко
высрким языческим чувством
весна одаряет меня!

*** II-167.  Герман Цветков     Стога   

Словно молнии просверк – река
И размытая напрочь дорога.
И пройти-то осталось немного,
Только вот повернуть за стога.
Там продраться же сквозь бузину,
Взгорка вышагать крутизну,
Чтоб спрямить этот путь надоевший.
Грохнуть в дверь кулаком,
Словно леший,
Прокричать:
                «Эге-гей! Я пришел».
И услышать в ответ: «Хорошо».
Но, как в небе сыром облака,
Над рекою клубятся стога,
Дух земли высоко источая.
Дорогая моя, золотая,
Заждалась меня дома, поди?
Дай мне вспомнить костры Иван-чая,
Медуницы кошачий глазок
И тебя у скрещенья дорог.
Обнимал окоём впереди
Прядку леса и всплески речные.
Не боялись птенцы высоты.
И бросались, как будто ручные,
К нам в ладони с тобою цветы.


*** II-168.  Василий Фетисов      Май сорок пятого.               

В Берлине ливенки звенели.
Рейхстаг ссутулился и сник.
В тени колонн рязанцы пели
частушки дальних сёл своих.
Земля – землицей сладко пахла,
Весна – повеяла весной.
В бойце проснулся жнец и пахарь,
от  дел оторванный войной.
И в памяти перед глазами
поплыли дали, что прошли,
и столб, что заново вкопали
на рубеже родной земли.
Сенцом подвяленным пахнуло
С лугов, где вжикала коса.
И нестерпимо потянуло
в сады и тихие леса.
И тут
(не где-то, а в Берлине!)
мир народился молодой,
чужим был воздух на чужбине,
и мысль одна на всех отныне:
скорей на Родину! Домой!
В дом – с домовым,
в дубравы с лешим,
в камыш русалочьих озер,
в поля,
где сушит ветер вешний
давно не мерянный простор!
Да, чтоб пройти по бездорожью,
Упасть спиной на ковыли
И ощутить сыновней кожей
Тепло родительской земли!


*** II-169.  Юрий Кузнецов      Сито

Наша истина – сито полное,
В чьих руках оно, ты не спрашивай.
Сито частое мать с гвоздя брала,
Против солнышка муку сеяла,
Из муки простой вышел хлеб святой.
Старший ел его да похваливал,
Средний ел его да покрякивал,
Младший ел его да помалкивал,
Да на вольный свет всё поглядывал.
Вон звезда горит, вон ещё одна,
Много в небе дыр, да не выскочить,
Крепко дух сидит в белых косточках.
Вон старик идёт, еле тащится,
Из него давно дух повыскочил,
Из него песок давно сыплется.
Мать – сыра земля – наша истина,
Через девицу сеет весточки,
Через матушку сеет косточки,
Через старицу сеет высевки.
Мать – сыра земля не про нас с тобой.
Через белый свет, через истину
Племена прошли, не задумались,
Времена прошли, словно не были;
Мы пройдём насквозь, не задержимся,
Ничего от нас не останется,
Что останется – будет лишнее.


*** II-170.  ШУБИН Павел Николаевич    НА РЫБАЧЬЕМ

Ветрами выбитый, рябой
 Пятиаршинный снег,
 Как бурей вспененный прибой,
 Остановивший бег,

Он пожелтел, окаменев,
 Как Мамонтова кость,
 В нём всех морозов тёмный гнев
 И всех метелей злость.

И одинокий гул морей –
 Пространств бездомных весть,
 И равнодушье дикарей,
 И ненависть в нём есть.

Сугробы словно сундуки
 С кащеевой казной,
 Но вот встают из них дымки
 И отдают сосной.

И звякает во тьме ведро,
 Скрипит отвесный трап;
 В землянке, вырытой хитро,
 Домашний тёплый храп.

Сейчас – подъём, и самовар
 Заплачет на столе,
 Как в детстве, как в саду – комар,
 Как где-нибудь в Орле,

Где дом шиповником пропах,
 Где рожь и васильки…
 Живут в сугробах, как в домах,
 Орловцы-моряки.

Так кто сказал, что злобен снег,
 Неласковы края?
 Нет, врёшь, я – русский человек,
 Здесь – Родина моя!


*** II-171. Иван Жданов 
 
На цветочных часах паучка притаился отвес.
Время – день или не день – Купале как будто бы впору.
Отмотай от рулона кладбищенской глины отрез –
там копающий яму надеется выкопать гору.

Весь рассвет на кону – только пасмурным солнцем заспать
обещает молва неотпетые временем тыщи.
Глина глину пожрет, домовью или нави под стать.
Зарастет, но не нами, а сорной травой пепелище.

И не воду бы надо спускать с поводка, а вино,
претворяя обратно в ту воду, что смерть отмывает.
Но былье на сносях с поколеньем твоим заодно –
дно выходит из вод, но и берегом стать не желает.

Зарастет пепелище, и жертвой очнется земля,
сокрушенно позволив забыть о себе для другого,
наделяя собой, никого на себя не деля,
отпуская и длясь, чтобы видеться снова и снова.


*** II-172. Иван Жданов   РЕВНОСТЬ

Вдоль коридора, цепляя со стен рукавами
известь сухую невзрачного, блеклого цвета,
шел снегопад – или шел разговор между нами?
Было ли это зимой? И когда? Вообще-то
это неважно, а был разговор в коридоре,
то есть в пространстве, где в сторону шаг невозможен,
там, где находишь себя невпопад, априори
в чем-то виновным, и ты от всего отгорожен.
Не было снега, но там, за обрывками спора,
видится кровь на  снегу, а не просто идея –
словно вот так, незадолго, в конце коридора,
были зарезаны детки безумной Медеей.
Нет, коридор ни при чем, это только расплата –
вот ведь в часах от часов ужо что-то двойное
есть – и, помимо привычных услуг циферблата,
то, что присуще любому предмету: стальное
или песочное их существо табуретки
недолговечней, а время зубов не съедает.
Но остается еще от незанятой клетки
где-то в груди недобор, и тебя не хватает.
Так что понятна минутная слабость на деле
время унять, задержать и тем самым присвоить
и подменить провиденье собой, и у цели
самой пустячной магнит приручить. Оттого ведь
след опрометчиво может предшествовать шагу
и одержимостью поедом съесть без остатка,
напоминая того беспринципного скрягу,
властью которого нас поднимает над пяткой.
Знал я тогда мужика одного. Между нами,
он-то умел уж присвоить: за собственной тенью
он погружался в себя – и деревья корнями
всеми тянулись к нему, вопреки тяготенью,
и самолеты скользили с путей, и составы,
не упираясь, как будто они одурели,
с рельс, что твои мотыльки на огонь величавый,
не разбирая дороги, как в бездну летели.
Был ли оп хром искони, или только обутым
в ту хромоту, но хромал-то он все же изрядно.
Если он чем овладеть не умел почему-то,
мог, как ботинок, стоптать по привычке парадной.
Исподволь он, вытесняя себя, постепенно
мог оказаться привычным твоим отраженьем.
Не оттого ли во власти его неизменно
Фауст присутствует лучшим ее украшеньем?
Что ему морок устроить, предстать коридором,
чревовещательной щелью, подставленной ловко,
стать очевидным, опутать тебя договором,
словно стоустой, услужливой татуировкой
И заплести что угодно в метельном бутоне,
где лепестки, как стоп-кадры, уставшие длиться,
страстью утопий вмерзают в недвижность погони
за уходящим и тем, что не в силах случиться.
Был бы он чертом каким или чем-то понятным,
вроде простого числителя в дроби житейской,
чтобы узнали его по пробелам и пятнам
и подвели под колпак наподобие фески.
В том-то и дело, что он зауряден по сути,
равен отсутствию воли, вменяющей силу,
только беды-то, что в каждой прошедшей минуте
он бы хотел обнаружить намек на могилу.
Ревность – его бытие и попытка реванша
или ущербности голод, терзающий люто,
или тоска по тому, что растаяло раньше,
чем завершиться смогло полнотой абсолюта.
Вот где сомнительна жизнь, да и он оставляет
только лишь право служить для нее очертаньем:
светит ли свет не во тьме, или так не бывает,
или присутствует всюду свидетелем тайным?
Застит ли жизнь, затмевает ли чем-то другую
жизнь, или только во всем уступает, владея,
или вершит драгоценность утраты и злую
шутку внушает, как нож прибедненной Медее?
Если у дерева тень зацветет, то засохнет
дерево тут же, а тень уподобится язве,
почву бесплодьем отравит и даже не охнет –
сделает смерть откровенной убийцей. И разве
это не миф, загоняющий в страх мифотворца,
разве не чистой идеи прокрустово ложе,
разве не греза в уме пресловутого горца
время отмерить на всех и отдать подороже?
Чтобы такой правоте, надмевающей право
жизни дышать незаметно, а значит, свободно,
стать неизбежно бессрочной, как судная слава,
надо всего лишь казаться простой и удобной.
Есть возведение быта до страсти искомой,
неразличение страха и праведной боли,
недоумение платы, которой знакома
более тайная связь с равновесием доли.
Что справедливость как цель, если цель неотступна,
но не настолько, чтоб выжить в ответном страданье,
чтобы исполниться местью и стать целокупной
мукой в сквозной слепоте и повытчиком дани?
Но расплетается узел в груди, как Великий
шелковый путь, и ведет от порога к порогу,
к точке, где сходится в слове ответном безликий
шум запустенья и траты, неслышимый Богу.
И разгорится подсолнух на дерновой крыше,
и затвердеет гранит под пятой Святогора –
будет порукой рука, вознесенная выше,
выше самой высоты и предельней простора.


*** II-173. М. Волкова    Славянские стихи для детей

Ну-ка расскажите, детки,
Кто такие наши предки,
Что хранят наш славный РОд
Много лет из года в год?

Прародитель славный Род
Семя вечности несет,
Всем на радость сотворил
Он волшебный Божий мир.

Дед-Даждьбог у нас в почете,
Помогает он в работе,
Он сияющей рукой
Освещает шар Земной.

Гром-Перун великий воин
Всяких почестей достоин –
Наше войско испокон
Возглавляет славно он.

И очей людских отрада,
Красота земная – Лада,
Что дарует в каждый град
Счастье, мир, любовь и лад.

Ходит по небу с луною
Велес с вьюжной бородою,
Он хранит домашний скот
И приводит Новый Год.

Солнце в небе засветило –
Это шествует Ярило
На пылающем коне
В ослепляющем огне.

Мы славяне молодые
Чтим предания святые,
Наши предки день за днем
Помогают нам во всем!


*** II-174.  М. Волкова   Род

Бог вечный, вседержитель Род!
Во всём, чему дано родиться,
С мгновенья первого живёт
Твоя бессмертная частица!
Тобой одухотворено
Всё, что живое от живого, –
И в землю павшее зерно,
И в сердце вспыхнувшее слово…
Твой дух летал в безвидной мгле
Над распростёртою водою
Томясь о будущей земле
И небе с быстрою звездою…
Мгновенье минуло, – и вот
Ты в нас и с нами, и над нами:
«Природа», «родина», «народ» –
Всё к Роду тянется корнями!


*** II-175. М. Волкова    Святовит

Свет Рода, воин-всадник Святовит –
Ночную тьму преследует повсюду:
Сверкает меч, служа добру и чуду,
И искры звёзд летят из-под копыт.

Мрак отступает пред сияньем дня,
Последние усилия ничтожны…
Блестят меча серебряные ножны,
И длится бег крылатого коня!

 
*** II-176. М. Волкова    Хорс

Колесо сияющего света
Медленно плывет по небесам…
Всюду жизнь теплом его согрета
И готова к новым чудесам!

Слава Хорсу – диску золотому,
Светом пробудившему весну!..
Солнцу люди рады по-простому,
Словно в марте первому блину:

На полянах водят хороводы,
На холмах колеса жгут огнем –
В честь его блистающей свободы
В небе день рождающей за днём!


 *** II-177.  М. Волкова    Дажьбог

Податель благ земных, бог солнечного света!
Твой щит сияет так, как будто всюду – лето…
Славянской стороной ты первым правил встарь,
Ты первым учредил закон и календарь.

Четвёркою коней ведома колесница,
И гривы их горят, и жезл твой лучится…
Дажьбог – дающий бог, даруй же вечный день,
Где чем теплее свет, тем благодатней тень!


  *** II-178.  М. Волкова    Перун

Он клубится, гремит в небесах
И повсюду грозит непогодой –
Бог неистовый рыжебородый
В брызгах молний на темных кудрях…

Чтоб творился лишь праведный суд
В мире стихнувшем, как на ладони, –
Вороные и белые кони
В колеснице Перуна несут!

Под крылами волшебных коней
Вихрем капли летят дождевые,
Бьются молнии в землю живые
И травой прорастают на ней.

Посвежевший, по-вешнему юн,
Удаляется тучей синея –
Победивший постылого Змея
Бог славянский, владыка Перун!


 *** II-179. М. Волкова    Сварог

Вовеки славен Бог-творец
Издревле прозванный Сварогом!
Гончар и плотник, и кузнец
Ему обязаны во многом…

Вот всё, о чём вчера мечтал,
Из камня скульптор высекает,
А вот пылающий металл
Кузнец из горна вынимает.

Покуда в тайнах ремесла
Сварожье теплится начало, –
Душе не выгореть дотла
С куском горячего металла.


*** II-180. М. Волкова    Велес

Он идёт заповедной тропою –
Седовласый с клюкою старик,
Поправляя травинки рукою,
Понимая звериный язык.

В ожидании мудрого слова
Перед ним раскрывают сердца
Старый лось и больная корова,
И с ягненком дрожащим овца…

Даже серый зайчишка, осмелясь,
Показался у дальних кустов…
Исполать тебе, дедушка Велес, –
Бог животных, людей и лесов!


 *** II-181. М. Волкова    Ящер

О, Ящер! Бог морских глубин!
Подземных грозных сил владыка!
На дне, где правишь ты один,
Не всё всегда темно и дико!..

Там, под волнами глубоко,
Вам с Белорыбицей-женою
Когда-то песни пел Садко
В садах блистающих водою…

Там спят безмолвно корабли,
Сияют жемчугом чертоги,
И все сокровища земли
Сверкают на твоём пороге.


*** II-182. М. Волкова    Ярило

Едва лишь солнце озарило
Лучами вешними восток,
Как пробудился бог Ярило,
Крестьянский долгожданный бог!

Как из земли спешит на волю
Жизнь, заключенная в зерне,
Так мчится юный бог по полю
На белом трепетном коне…

В его руках колосья хлеба,
На голове – венок цветов…
Костры трескучие – до неба –
Всю ночь горят среди лесов.

Там буйство пылкое природы
Волнует молодую кровь
И возвращает через годы
Весну, Ярилу и любовь!


 *** II-183. М. Волкова    Лада

Мать двенадцати месяцев – Лада,
Плодоносная осень земли, –
И заступница ты и отрада:
Быть счастливыми всем повели!

Пусть в ворота беда не стучится,
Пусть в семье торжествует покой…
Не оставь нас одних, Рожаница,
Приголубь материнской рукой!

…Всё уладит великая Лада,
Мать-богиня славянских корней, –
Только мёдом да хлебушком надо
Поделиться, ребятушки, с ней.


 *** II-184. М. Волкова    Мара

Всё можно пережить: страх, униженье, голод,
Бездомность, нищету, отчаянье, болезнь,
Бессилье жгучих слёз, разлуки лютый холод
И глухоту друзей, и ненависти песнь...

Всё можно пережить, принять любую кару,
Стерпеть любой хулы неистовую плеть
И даже Смерть свою – саму богиню Мару
Бессмертную – и ту возможно одолеть.

Зимы, небытия, беспамятства богиня!
Чем больше у неё стремительных снегов, –
Тем звонче грохот вод в небес весенней сини,
Где смерти вовсе нет, как нет и берегов...


 *** II-185.  М. Волкова    Знич

Источник жизни, Знич, огонь священный!
Ты вечен! Ты вовек неугасим!
Тепло и свет ты даришь всей Вселенной,
Мрак разгоняя пламенем своим!

Ты – покровитель воинской отваги:
Для раненых в неистовом бою
Ты животворен, словно капли влаги
В смертельный час пустыни на краю…


 *** II-186. М. Волкова    Дана

Рождённая в летучей мгле
Животворящих вод богиня,
О, Дана, ты одна доныне
Даруешь ливни всей земле!..

И вновь твоих звенящих струн
Ждут тёмный лес и колос хлебный,
Когда в воде твоей волшебной
Купает небо сам Перун!


*** II-187. Ахадов     Спят небесные чертоги

Спят небесные чертоги,
Пуст Калинов мост.
Смотрят в мир Родные Боги
Искорками звезд.

Месяц светлою подковой
Светит меж дорог,
Горн и молот свой пудовый
Отложил Сварог,

Да качает головою,
Чтобы не уснуть,
Ведь молочною рекою
Льется Млечный путь,

И такая вдруг услада
Душу обоймет,
Словно Лелю матерь Лада
Песнь свою поет.

Усмирились все стихии
В ивовых ветвях.
Спят Стрибожичи лихие
В диких ковылях.

Отгулял свое Купала,
Догорел Костер,
Ходит Страж у перевала,
Меч его остер,

И храбра его дружина,
Ясен гордый взор –
Не допустит в Русь вражину
Славный Святогор!

А из звездного ковчежца
Мед-сурья течет,
У Перуна-громовержца
Больше нет забот.

У пруда в густой осоке
Стих русалий смех.
Обрядился волоокий
Велес в бурый мех,

Не противясь Дремы плену,
Спят поля во мгле.
Только грозная Марена
Ходит по земле,

Встал Даждьбог, иль только мниться
На Восходе свет?
Но танцует Заряница,
Празднуя рассвет

И росою укрывая
Спящие поля.
Как прекрасна ты, родная
Русская земля!


*** II-188.  М. Волкова   

I
Баюн

О чем мурлычет кот Баюн в осенней тишине,
Ловя кусочки белых лун в мозаичном окне?
От свечки тоненькой светло, огонь в печи горит,
На печке – сухо и тепло, и лапа не болит
(Ту лапу злой-презлой Кащей поранил Баюну.)
Строптивой бабушке своей и юркому вьюну,
И филину, что дом Яги блюдет и бережет,
И ей, пекущей пироги, Кот песенки поет.

II
Вещий лес

В осеннем бору лишь иголки да шишки
От тропки лесной до заветной канавки.
В берлогу ложится задумчивый мишка,
Уснули до лета веселые мавки,
Кикимора пряжу прядёт из осоки,
И сочной рябины багряные гроздья
Яга выжимает да делает соки –
А ну, как детишки придут зимой в гости?
У лешего осенью много работы:
И некогда зреть ему краски природы,
Из старых колод достает дедка соты
С пыльцою цветочной и липовым медом,
Пока его внуки бегут по болотам,
Туес наполняя румяной брусникой,
Старается леший, спешит все, да что там!
Успеть бы вослед лебединого крику
Хоть баньку поправить – лишь пар был бы ладен,
Да мхом залатать обветшавшие двери,
Спешит лесовик, а не то со дня на день
Сам Велес придет Вещий лес свой проверить.


III
Моя языческая осень

В этой осени языческая прелесть,
Дивной древности пьянящая услада:
Бурым мишкой по тропе крадется Велес,
Белой лебедью плывет по речке Лада,

Лес осенний полон чудной, светлой грусти,
Он таит в себе чудесные виденья,
Захлестнет тоска, помает и отпустит,
И увидишь красоту средь запустенья:

Звезды с неба, словно девичьи слезинки,
Плавно падают, искряся и сгорая,
Нити Макоши чуть тоньше паутинки
На кустах дрожат, дождинками сверкая.

До весны Яга забыла про полёты,
Все вздыхает, да в окно глядит со свечкой,
Баюну коту уже не до охоты –
Греет лапы и мурлыкает на печке.

Старый леший загрустил в своей избушке
Затерялась между мхов к нему дорога,
Статных елей лишь качаются макушки,
Да звенит свирель печального Стрибога.

Внук Позвизд его, отчаянный повеса,
Рвет с деревьев их роскошные наряды,
И взлетают над осенним хладным лесом
Листьев огненных веселые плеяды.

Закружились в дивной пляске листопада
Хороводом ярким светлые Богини –
Не страшит безсмертных морось и прохлада –
Небо осени для них сверкает синим

Аметистово-сапфировым свеченьем,
И луна к ним тянет бледную десницу,
Наблюдая над вечерним развлеченьем.
А над озером дрожат дерев ресницы,

И плывут лодьи из листьев пожелтевших,
В даль такую, что не слыхивал и слухом
Сам Стрибог… В лесу на тропах опустевших,
С сентября уже не пахнет русским духом.

Мать Сыра Земля укрылась покрывалом
Из листвы опавшей, усладилась видом:
В небе пламенном и золотисто-алом
Дед Даждьбог явился мудрым Световидом.


IV
Хозяин Леса

Вечный Велес по Вещему Лесу
Ходит поступью гордой и легкой,
Отодвинув тумана завесу,
Звезды в небо бросает он ловко,
Ночь их ловит, смеясь, рукавами,
Пришивает невидимой ниткой,
Велес путь освещает рогами
И читает старинные свитки,
В коих Были записаны, сказы
И прекрасные песни Бояна,
И внимают сим длинным рассказам
Вещий Лес, и Луна-Несмеяна,
От восторга весь мир замирает,
Только слово Он мудрое скажет,
И следы его медленно тают,
А Большая Медведица мажет
Их молочно-небесным сиропом,
Медвежонка баюкая в лапах,
Зверь лесной по неведомым тропам
Бродит, чуя Хозяина запах,

Всех неспящих услышь, о, Велесе!
Серебря горизонт перламутром,
Над Священным Твоим Боголесьем
Расцветает румяное утро.


*** II-189. М. Волкова   
 
Зимушки славя красу,
Жемчугом блещут чертоги –
В Велеса Вещем лесу
Царствуют Русские Боги.

Через глухой бурелом
Тянутся тропочки-вены
Снежным, слепящим ковром
К терему грозной Марены,

Молота звук громовой
Слышится гулко и строго,
Там за горой ледяной
Кузница Бога Сварога.

Жарко, по пояс раздет
Славный Небес самодержец,
Русичей предок и дед.
Грозный Перун-громовержец

Молнией валит бревно –
То рассыпается пеплом,
Кружится веретено
В Макоши тереме светлом,

Тут, оказавши почет
Юному Богу Усладу,
С мёдом оладьи печет
Славная Матушка Лада.

Сладкий дымок по трубе
Тянется прямо в дубраву
Ждут они Зиму к себе,
Потчевать будут на славу!

Нынче Царевна добра,
Царственна и своевольна,
Жемчуга и серебра
В лес отпустила довольно,

Мчится по зеркалу вод
В белом круженье метели,
Так, чтобы косы вразлет
По ветру быстро летели,

Кружится в блеске огней –
Вечер прекрасный и звездный, –
Сиверко мчится за ней,
Верный Стрибожич морозный.

А под высокой сосной,
Где свиристят свиристели,
В теплой избе лубяной
Дремлет прекрасная Леля,

Брат ее, солнечный Лель,
Греется рядом у печки,
Чинит тихонько свирель,
Теплится тонкая свечка,

К пламени Лель мой прильнул –
Взгляд голубой – голубиный…
Клонятся прямо к окну
Ягоды алой рябины.

А на ветвях снегири
Красные тесно уселись,
Здесь до вечерней зари
Хаживал дедушка Велес,

Нужно проверить ему
С верным могучим Медведем,
Все ли в лесу по уму,
В мире живут ли соседи,

Ладно ли убран удел,
Чисты ль озерные лики,
Много у Велеса дел –
Близится праздник великий!

Он ворожит у воды,
Проруби сделав оконце, –
Ждёт рождества Коляды!
Нового юного Солнца!


*** II-190. М. Волкова   

Хочешь с Чудом древним встретиться?
Видишь радугу-дугу?
Деревянный терем светится
На высоком берегу,

Там, где радуга кончается,
И ромашкам – век цвести,
Васильки во ржи качаются,
Приглашают подойти.

В терему под самой крышею
Есть высокое окно,
И оттуда тихо слышится,
Как поет веретено,

Песню нежную да жалкую
Тонким голосом ведет,
Макошь-матушка за прялкою
Судьбы-долюшки прядет.

Руки добрые, умелые,
Знают толк в веретене,
Косы, что колосья спелые,
Расплескались по спине.

А по праву руку – Долюшка
Пряжу добрую прядет
В ней удача, сила, волюшка,
Мощь, здоровье и почет.

Слева дряхлая, понурая,
Спит над рваным полотном
Грусть-печаль – Недоля хмурая,
Что несет несчастье в дом.

Две сестрицы, две помощницы
Не обманет их чутье,
Ткут, девицы-полунощницы,
Судят: каждому – свое.

Полотно Всемирья Божьего
Пряхи Вещие творят,
Ткут-прядут пути-дороженьки,
С Родом мудрым говорят,

Нити радуги-красавицы
Льются к Макоши в окно,
И узорами вплетаются
В расписное полотно.


*** II-191.  М. Волкова   
 
По рубиновой длани заката
Золотая Даждьбожья ладья
Волн небесных внимая раскатам,
Освещая весь ход бытия,
Проплывает легко и неспешно,
Возвращаясь к Началу Начал,
И алеет светло и утешно
На закате небесный причал.

Опускается огненный вечер,
Меж небесных, светящихся волн
Выплывает Даждьбогу навстречу
Ясным месяцем Велесов чёлн.
За спиной луноликого Бога
Свет струится вечерней звезды,
Ночь покорно стоит у порога,
Ожидая своей череды.

Поравнялись светила с Богами
В перекрестье небесных дорог,
Велес шапку снимает с рогами,
Улыбается Солнечный Бог,
Коло дня на закат повернётся,
Значит Ночи настала пора,
И уходит славянское Солнце
В горний край почивать до утра.


*** II-192. М. Волкова   

Толи азбука, толи загадки,
Но они в алфавитном порядке

Гимны дивные поёт,
В ясном Ирии живёт,
Песней в сказку строит мост
Чудо-птица Алконост.

Ты в святых её руках
Позабудешь боль и страх,
Взор ясней небесной сини
У прекрасной Берегини.

Скот домашний охраняет,
Веды людям поверяет,
Чтит его весь Вещий лес –
Это мудрый Бог Велес!

Веет между облаков,
Волю ведает Богов,
Слыша звоны горних струн,
Песнь слагает Гамаюн.

В каждом доме он живёт,
Помогает, бережёт,
То сердитый, то смешной,
Добрый дедка Домовой.

В гости ездит на печи,
С пылу, с жару калачи
Ест неделю за неделей
Озорной лентяй Емеля!

Средь чащобы бурелом
В буреломе – странный дом,
Он стоит на курьих ножках,
А живёт в нём бабка Ёжка!

Разливается сурья
В водах вешнего ручья:
Нас приветствует счастливо
По весне Богиня Жива.

Рождена по воле Рода:
Золотоых колосьев всходы,
Степи, горы и поля,
Это – Мать Сыра Земля!

Всеми красками сверкает,
Там, где речка протекает
Меж кисельных берегов
Дивный Ирий – сад Богов.

С новым солнцем народился,
Светом ярым заискрился
Озаряя глыбы льда,
В мир спустился Коляда!

Как высок дремучий Лес –
Сосны, ели до небес,
Помни – всадник, ты иль пеший,
Здесь в лесу хозяин – Леший!

В зимний праздник – Новый год
Он подарки нам несёт,
Берегите, детки, нос –
К нам стучится дед Мороз!

Добрый Дрёма по ночам
Ходит тихо по домам,
Охраняет сна границы
Бережёт нас от Ночницы.

С новогоднею звездою
Он идёт за Колядою –
Добрый год и добрый день
Щедрый нам несёт Овсень!

Грозовой подобен тучи,
Всадник к нам летит могучий,
В свете ярых молний-рун
Скачет по небу Перун!

Растянулся над рекой
Пояс дивный – расписной,
Отражаются в водице
Косы Рады-Радуницы.

Колокольчик Сон-травы,
Он кладёт у головы,
Валерьяну, мяту, донник –
Сладкий сон наводит Сонник.

Под роскошным звездопадом,
Под осенним листопадом
Снова ночи равен день,
Мы встречаем Таусень.

Тёмной ночью на погосте
Хулиганят навьи гости,
И до самой до зари
Бродят злые Упыри.

Храбрый витязь-чародей
Удивляет всех людей –
Мчится по небу высоко
Светлый Финист – ясный сокол!

Привечайте Заряницу –
Для того она искрится,
Чтоб вверху с утра возник
Бога Хорса светлый лик!

Коль работаешь со скукой,
Обоймёт тебя Докука,
И прилипнут, кособоки,
В миг докучливые Цмоки.

Чёрной ночью колдуны
Насылают злые сны,
Не ходи ты за порог –
Нынче в силе Чернобог.

От проклятья и от сглаза,
От любой другой заразы –
Крепко помни ты, малыш,
Помогает русский Шиш!

У него рука мягка,
Как ухватит за бока –
И не вырвешься, болтун –
Защекочет Щекотун.

Причитаю; "Эх, да Эх!
Зблудился, как на грех!",
И теперь мне не до смеха –
Надо мной смеётся Эхо.

В синем море-океане
Юша-змей плывёт в тумане –
Сто голов торчат оттуда
У морского Чуда-Юда.

Он на зореньке встаёт,
И тепло Земле даёт –
По весне нам дарит силу
Ясноликий Бог Ярила!

  http://blogs.mail.ru/mail/slovodara/6B4BECD965FA84BF.html
 

*** II-193.  Елена Стрельникова   Славянские боги

Славянские боги, славянские боги!
Вас били и жгли, волокли по дороге,
Забыв, что спасенье вы русской земли,
Вас в реку столкнули, и след замели.

Над Русью взметнулись макушки церквей,
Но, боги, вы в душах остались людей.
Перун был разгневан, и вот вновь и вновь
На Русь шлёт он грозы, и войны, и кровь.

Но в годы тревоги, и в годы ненастья
Нас Лада хранила от бед и несчастья,
Она берегла нас как добрая мать,
Чтоб духу славянскому быть нам под стать.

Вещают ученые и журналисты
(Философы в тон им на сей счет речисты)
О том, что Руси той заветной уж нет.
Остался взамен только красочный след

Кремли и деревни спалили враги,
Никто не боится уж бабы Яги,
И в реве моторов не слышно былин,
Давно не сзывает рог княжих дружин.

Но вслушайтесь только на митингах громких
Вы в возгласы русичей древних потомков,
Иль в ропот толпы под призыв крикуна –
Живой вы услышите глас Перуна!

Вглядитесь-ка пристальней в лица крестьянок,
Что доят коров или жнут спозаранок,
Иль полные счастья глаза матерей –
Не правда ли, взгляд их – свет Лады очей?

Славянские боги, славянские боги!
За тысячу лет подвести коль итоги,
Всё общество наше полно перемены,
И только вы, боги славян, неизменны.

Несете дух древней Руси вы поныне
И в радостях наших, и в нашей кручине,
Мечтой окрыляя жизнь в русском краю.
Славянские боги, я гимн вам пою!


 *** II-194. Елена Стрельникова   Род

Бог вечный, вседержитель Род!
Во всем, чему дано родиться,
С мгновенья первого живет
Твоя бессмертная частица!
Тобой одухотворено
Все, что живое от живого, –
И в землю павшее зерно,
И в сердце вспыхнувшее слово...
Твой дух летал в безвидной мгле
Над распростертою водою
Томясь о будущей земле
И небе с быстрою звездою...
Мгновенье минуло, – и вот
Ты в нас и с нами, и над нами:
"Природа", "родина", "народ" –
Все к Роду тянется корнями!


*** II-195. Елена Стрельникова   Святовит

Свет Рода, воин-всадник Святовит –
Ночную тьму преследует повсюду:
Сверкает меч, служа добру и чуду,
И искры звезд летят из-под копыт.
Мрак отступает пред сияньем дня,
Последние усилия ничтожны...
Блестят меча серебряные ножны,
И длится бег крылатого коня!


*** II-196. Елена Стрельникова   Хорс

Колесо сияющего света
Медленно плывет по небесам...
Всюду жизнь теплом его согрета
И готова к новым чудесам!
Слава Хорсу – диску золотому,
Светом пробудившему весну!...
Солнцу люди рады по-простому,
Словно в марте первому блину:
На полянах водят хороводы,
На холмах колеса жгут огнем –
В честь его блистающей свободы
В небе день рождающей за днем!


*** II-197. Елена Стрельникова   Семаргл

Там, где шел вчера оратай,
И зерном полна земля, –
Охраняет пес крылатый
Хлебородные поля.
У него перед глазами
День сменяется за днем,
А в глазах такое пламя,
Что... гори оно огнем!
Не попортят ниву козы,
Не подступится ворье:
От любой спасет угрозы
Сторож полюшко свое.
Что Семарглом он зовется –
Бог посевов и коней, –
Помнят все – от иноходца

И до кончиков корней!


*** II-198. Елена Стрельникова   Дажьбог

Податель благ земных, бог солнечного света!
Твой щит сияет так, как будто всюду – лето...
Славянской стороной ты первым правил встарь,
Ты первым учредил закон и календарь.
Четверкою коней ведома колесница,
И гривы их горят, и жезл твой лучится...
Дажьбог – дающий бог, даруй же вечный день,
Где чем теплее свет, тем благодатней тень!


*** II-199. Елена Стрельникова   Перун

Он клубится, гремит в небесах
И повсюду грозит непогодой –
Бог неистовый рыжебородый
В брызгах молний на темных кудрях...
Чтоб творился лишь праведный суд
В мире стихнувшем, как на ладони, –
Вороные и белые кони
В колеснице Перуна несут!
Под крылами волшебных коней
Вихрем капли летят дождевые,
Бьются молнии в землю живые
И травой прорастают на ней.
Посвежевший, по-вешнему юн,
Удаляется тучей синея –
Победивший постылого Змея
Бог славянский, владыка Перун!


*** II-200. Елена Стрельникова   Макошь

Лишь ею нить судьбы прядется
Людских тревог, надежд и слез,
Покуда солнце не коснется
Ее распущенных волос.
О, Макошь вечно молодая –
Богиня-мать – Сыра-Земля!
Спешит вода твоя живая
Досыта напоить поля!
Ты шлешь Удачу тем, кто верен
Всему наперекор – мечте,
А тех, в ком веры свет потерян,
Ты оставляешь в темноте,
Где ждет их с Лихом Одноглазым
Старух чудовищная рать,
Чтоб от Кривой, теряя разум,
К Нелегкой в лапы попадать...


*** II-201. Елена Стрельникова   Сварог

Вовеки славен Бог-творец
Издревле прозванный Сварогом!
Гончар и плотник, и кузнец
Ему обязаны во многом...
Вот все, о чем вчера мечтал,
Из камня скульптор высекает,
А вот пылающий металл
Кузнец из горна вынимает.
Покуда в тайнах ремесла
Сварожье теплится начало, –
Душе не выгореть дотла
С куском горячего металла.


*** II-202.  Елена Стрельникова   Стрибог

Едины в нем стремительность и ярость:
Он вечно юн, он всюду впереди –
Летит, струится, в клочья рвет, как парус,
Рубаху на распахнутой груди...
Он не смолкал на поле лютой брани,
Когда, смыкаясь заново в строю,
Стрибожьи внуки – гордые славяне
Шли умирать за Родину свою!
Он не стихал, когда в часы разлуки
Стихи любимой посвящал поэт...
Он и сейчас опять колышет звуки
Из чащ лесных летящие на свет.


*** II-203.  Елена Стрельникова   Велес

Он идет заповедной тропою –
Седовласый с клюкою старик,
Поправляя травинки рукою,
Понимая звериный язык.
В ожидании мудрого слова
Перед ним раскрывают сердца
Старый лось и больная корова,
И с ягненком дрожащим овца...
Даже серый зайчишка, осмелясь,
Показался у дальних кустов...
Исполать тебе, дедушка Велес, –
Бог животных, людей и лесов!


*** II-204. Елена Стрельникова   Ящер

О, Ящер! Бог морских глубин!
Подземных грозных сил владыка!
На дне, где правишь ты один,
Не все всегда темно и дико!
Там, под волнами глубоко,
Вам с Белорыбицей-женою
Когда-то песни пел Садко
В садах блистающих водою...
Там спят безмолвно корабли,
Сияют жемчугом чертоги,
И все сокровища земли
Сверкают на твоем пороге.


*** II-205.  Елена Стрельникова   Ярило

Едва лишь солнце озарило
Лучами вешними восток,
Как пробудился бог Ярило,
Крестьянский долгожданный бог!
Как из земли спешит на волю
Жизнь, заключенная в зерне,
Так мчится юный бог по полю
На белом трепетном коне...
В его руках колосья хлеба,
На голове – венок цветов...
Костры трескучие – до неба –
Всю ночь горят среди лесов.
Там буйство пылкое природы
Волнует молодую кровь
И возвращает через годы
Весну, Ярилу и любовь!


*** II-206.  Елена Стрельникова   Лада

Мать двенадцати месяцев – Лада,
Плодоносная осень земли, –
И заступница ты и отрада:
Быть счастливыми всем повели!
Пусть в ворота беда не стучится,
Пусть в семье торжествует покой...
Не оставь нас одних, Рожаница,
Приголубь материнской рукой!
... Все уладит великая Лада,
Мать-богиня славянских корней, –
Только медом да хлебушком надо
Поделиться, ребятушки, с ней.


*** II-207. Елена Стрельникова   Леля

Дочь Лады – Леля-Рожаница!
В миг пробуждения земли
Явись, чтобы на свет родиться
Ростки весенние смогли!
На праздник девичий апреля,
На хороводы под луной –
Мы ждем тебя сегодня, Леля –
Богиня юности земной!


*** II-208.  Елена Стрельникова   Мара (Марена)

Все можно пережить: страх, униженье, голод,
Бездомность, нищету, отчаянье, болезнь,
Бессилье жгучих слез, разлуки лютый холод
И глухоту друзей, и ненависти песнь...
Все можно пережить, принять любую кару,
Стерпеть любой хулы неистовую плеть
И даже Смерть свою – саму богиню Мару
Бессмертную – и ту возможно одолеть.
Зимы, небытия, беспамятства богиня!
Чем больше у нее стремительных снегов, -
Тем звонче грохот вод в небес весенней сини,
Где смерти вовсе нет, как нет и берегов...


*** II-209. Мелиссова Алла

Довела меня тропинка,
На закате, до реки…
Там забавная картинка,
Рыбу ловят мужики…
Расставляют дружно сети,
И беседуют всерьез…
Написали в интернете,
Что нашли русалий хвост…

Говорили без умолку,
Как русалочку поймать…
Отвести на барахолку,
И повыгодней продать…
Рюмку выпили – другую,
И уже серьезный спор…
Кто русалку молодую,
Понесет к себе во двор…

Я разделась за кустами,
Русы косы расплела…
А потом пред мужиками,
Из глубоких вод всплыла…
А на берегу не в шутку,
В ход пустили кулаки…
Только за одну минутку –
Онемели мужики…

Рты открыли в изумлении,
И упомянули «мать»…
Но уже на удивленье,
Не хотят меня поймать…
Побросали свои сети,
И пустились наутек…
Позабыв об интернете,
Мчались к дому – кто как мог…

Я им в след кричу: Постойте!
– Как же светлая мечта!
Оплачу вам неустойку!
А в ответ лишь тишина…
Хохотала как шальная,
Будет, что им вспоминать…
Угодила в сеть, нагая,
Не русалка – её мать…


*** II-210.  Есаулова Елена
 
На самом дне среди кораллов,
Где никогда никто не плавал,
В подводном царстве Нептуна,
Жила русалочка одна.

Она любила в полнолунье,
Нырять с дельфинами в лагуне,
Отборный жемчуг собирать,
С крутыми волнами играть.

Однажды море заштормило,
И юнгу заборт волной смыло,
Русалочка его спасла,
И на песчаный пляж снесла.

С тех пор на берег все выходит,
И с грустью под Луною бродит.
Все ищет первую любовь,
И просит помощи богов.

Юный и прекрасный,
Принц из моей сказки,
Помнишь ли простую,
Русалку молодую?
Я ищу тебя…


 *** II-211.  Есаулова Елена

Однажды я, как назло,
Чуть в речке не завязла!

Я, как по острым стеклам,
Вскарабкалась на берег,
Кричу, что я утопла,
А мне никто не верит.

С меня потоки льются,
А девочки смеются.

Я в тине, как в зеленке,
Себя мне стало жалко,
И я одной девчонке
Шепнула: – Я русалка.

Девчонка поглядела:
– Тогда другое дело!


*** II-212.  Артемьева Ирэна

 Волны ласково что-то шепчут,
Как мне в детстве когда-то пели,
Обнимают меня за плечи
И качают, как в колыбели…

Мне бы броситься ввысь, как чайка,
Утонуть в океане неба,
Чтоб тебя не искать отчаянно
Среди волн бесконечных… Мне бы…

На щеках солёные капли,
Может, брызги, а может, слёзы…
Тонет сердце моё – кораблик,
Рваными парусами – грёзы…

…Ночь раскинула звёздные сети,
Ловит души… Бери, не жалко!
Пусть никто не узнает на свете,
Как печальна любовь русалки…


*** II-213. Усачёва Светлана

Белый ландыш под сенью тенистой,
Так пленяет, неслышимый, звон…
Перезвон, серебристо-душистый,
Навевает, несбывшийся сон…

На душе почему-то тревожно,
Потерял, что то я, не не найти…
Не дошёл, но дойти ещё можно…
Только вот… Я не знаю пути.

И пленяя, плывёт, неизвестность,
Удушающе-сладкий дурман…
Пеленой укрывает окрестность…
Изумрудно-зелёный туман…

Где-то солнце, в выси, за листвою,
Скачут зайчики, день то какой!
Очарован мечтой колдовскою!
Очарован, русалка, тобой!


*** II-214.  Мелиссова Алла

У кого на сердце свалка,
У кого наоборот,
А в моей душе русалка
Поселилась и живет.

То ли оказала милость,
То ли выместила злость,
То ли просто так случилось –
Поселилась, где пришлось,

И относится ко мне, как
К окружающей среде:
Взбаламутила, что реку,
Завертев хвостом в воде.

Ухватив меня за шею,
Тянет, чувствую, ко дну.
Утону в своей душе я,
Видя там ее одну.


*** II-215. Горюнова Ирина

У лесного ручья вода
Серебристым огнем запылала:
Прокатилась по небу звезда
И на дно его ночью упала.

Но к ручью меж деревьев и скал,
С виду старый, невзрачный и жалкий
Шел волшебник. Звезду подобрал,
Вставил в перстень и отдал русалке.

А русалка его по любви
Подарила кому-то навечно
И сказала: «Со мною не рви,
Даже нечисть в любви человечна.

Если ты позабудешь меня,
То звезду в тот же миг потеряешь.
Будешь счастлив до смертного дня,
Обо мне ж ничего не узнаешь.»

Пролетают и дни, и года,
Люди любят, не зная печали,
И сверкает на небе звезда,
И ручей словно плачет ночами.


*** II-216. Яровит     ПЛАЧ  ПО  АРКОНЕ 

Душа моя плачет: печальные стоны
И чистые слёзы Славян,
И пепел свещенный сожжёной Арконы,
И кровью омытый Буян…

Но память – как книга:
В печаталась в сердце тяжёлая поступь шагов.
Несёт крестоносцам легатов интрига
Лишь смерть, а не новых рабов.

Костров ритуальных светые уголья
Сглотнет  безпощадный пожар.
На прахе славянском готовит застолье
Король-людоед Вольдемар.

Над сломленным Дубом внимает злословью,
Под тенью паучьей креста,
В плащах белоснежных,   забрызганых кровью,
Надменная челядь Христа.

Датчан вероломных,  крестом подгоняя,
Глумится пузатый монах,
Детей некрещённых в кострище бросая,
Другим непокорным на страх.

Пируют монахи, и грязные рясы
Балтийские треплют ветра.
Уродливой тенью их мерзкие плясы
Ложатся в сияньи костра.

Ни крика, ни стона, ни слов о пощаде
Лишь недругов пьяный разгул.
Аркона разрушена – в белых нарядах
Народ сном последним уснул…

Но дарит нам свет свой незримый Аркона,
И силы даёт нам Буян!
И в битве последней повергнет Дракона
Свещенная Вера Славян!


*** II-217.  Леонид Корнилов    СМЕШАЛАСЬ КРОВЬ

Смешалась кровь, пролитая в боях,
Что шли в родных или чужих краях.
Смешалась кровь родов, народов, рас –
И общая победа родилась.
И как теперь не разрывай людей
Границами, приманками идей,
Мы будем за империю стоять, –
Смешалась кровь, и нас не разорвать.
Она спеклась коростой старых ран,
Она прочней заборов новых стран.
И Русь – не остывающий магнит –
Заветы притяжения хранит.
И магма крови из глубин веков
Течёт лавиной доблестных полков.
Смешалась кровь… И Млечный Путь, как шрам…
И нужен новый полководец нам.
От Чёрного до Белого морей,
От Тихого – до рыжих королей…
И до американских островов
Простёрлись клювы гербовых орлов…
Смешалась кровь и в генах разлилась.
Империя с Перуном обнялась.


*****-71; II-218. Игорь Крохин               

Любовь,
Не вызывающая ревности?
Нам она завещана от древности:
К Родине,
Российскому Отечеству,
К матери-земле
И человечеству,
К звёздам и расцвеченному
Космосу,
К зверю беззащитному
И колосу.


*** II-219.  Дмитрий Веденяпин       Снимок

Человек подходит к микрофону.
Утро отражается в реке.
Женщина летает над газоном,
Полулёжа к красном гамаке.

Сонная Австралия. Зелёный
Летний день. Залитый солнцем джип.
Смуглый фермер, с детства умудрённый
Тайным знаньем бабочек и рыб.

Не спеша потягивая виски,
В кресле у окна сидит старик.
Не спеша потягивая виски,
В зеркале сидит его двойник.

Девочка играет с обезьяной.
Негр в очках копается в саду.
Над зеленогрудою поляной
Вьётся белоснежный какаду.

Если радость – это чувство света,
Выстрели из фотопистолета
В это небо, полное тепла,
И оттуда с серебристым звоном
На поляну рядом с микрофоном
Упадёт Кощеева игла.
 

*** II-220. В. Лактионов        Ратники

Бой близился к концу.
Неспешно ночь спускалась
На плечи обгорелых городов.
В огнях костров мелькали злые лица
Захваченных в бою врагов.
Набатный колокол
Раскрытым чёрным зевом
Молчал. Орало в небе вороньё…
И ворон крови
Всё не мог напиться.
И смерть
Своё забросила жнивьё.
Чернели идолы, сгоревшие в пожарах,
Рыдали люди – пеплом стал приют.
Дождь смоет грязь,
А ратники, устало,
Надев кольчуги,
Снова в бой пойдут.

Программирование на подвиг соплеменников, один из приёмов волхвов и воевод. В настоящее время постоянно применяется политиками при торжественных речах на праздновании тех или иных побед. Упоминание идолов в стихотворении доказывает то, что автор описывал языческие времена.
 
Прошу всех офицеров прочесть это!
Оружие – высшее благо на этой всемирной войне. (Марина Струкова)

*** II-221. И. Козлов    Плач Ярославны

То не кукушка в роще тёмной
Кукует рано на заре –
В Путивле плачет Ярославна,
Одна, на городской стене:

«Я покину бор сосновый,
Вдоль Дуная полечу,
И в Каяль-реке бобровой
Я рукав мой обмочу;
Я домчусь к родному стану,
Где кипел кровавый бой,
Князю я обмою рану
На груди его младой».

В Путивле плачет Ярославна,
Зарёй, на городской стене:

«Ветер, ветер, о могучий,
Буйный ветер! что шумишь?
Что ты в небе чёрны тучи
И вздымаешь и клубишь?
Что ты лёгкими крылами
Возмутил поток реки,
Вея ханскими стрелами
На родимые полки».

В Путивле плачет Ярославна,
Зарёй, на городской стене:

«В облаках ли тесно веять
С гор крутых чужой земли,
Если хочешь ты лелеять
В синем море корабли?
Что же страхом ты усеял
Нашу долю? для чего
По ковыль-траве развеял
Радость сердца моего?»

В Путивле плачет Ярославна,
Зарёй, на городской стене:

«Днепр мой славный! ты волнами
Скалы половцев пробил;
Святослав с богатырями
По тебе свой бег стремил, ­–
Не волнуй же, Днепр широкий,
Быстрый ток студёных вод,
Ими князь мой черноокий
В Русь святую поплывёт».

В Путивле плачет Ярославна,
Зарёй, на городской стене:

«О река! отдай мне друга –
На волнах его лелей,
Чтобы грустная подруга
Обняла его скорей;
Чтоб я боле не видала
Вещих ужасов во сне,
Чтоб я слёз к нему не слала
Синим морем на заре».

В Путивле плачет Ярославна,
Зарёй, на городской заре».

«Солнце, солнце, ты сияешь
Всем прекрасно и светло!
В знойном поле что сжигаешь
Войско друга моего?
Жажда луки с тетивами
Иссушила в их руках,
И печаль колчан с стрелами
Заложила на плечах».

И тихо в терем Ярославна
Уходит с городской стены.
      
Одушевление солнца, реки и ветра. Разговор с природными силами, заклинания. Стихотворение вдохновлено «Словом о полку Игореве», найденном родственником Пушкина.

Мы все – от Солнца. Где-то в нас, В любом живущем человеке, Горячий солнечный запас Запрограммирован навеки. (И. Кобзев «Потомки Солнца»).
 

*** II-222. С. Жаворонков        Бывальщина

1.
Отчалила лодка от Киева.
И кубарем – солнце с весла.
И косу Дуняша откинула:
– По рыбку пойдём, Святослав!..
Над ними свисают чащобами
Обрывистые берега.
На князе рубаха холщовая.
Под ухом – звездою серьга.
И сети Дуняша развесила
У круч, где дремали плоты.
На Дуню глядели ровесницы,
Прильнувшие к ручкам мотыг.

2.
Пустуют хоромы роскошные.
И лодка осталась одна.
По шляхам и травам нескошенным
Ушёл Святослав за Дунай.
Степями проносится голыми,
Где бурей пути замело.
Конину он ест.
И под голову
Кладёт на привалах седло.

3.
Над Киевом –
                сумерки русские.
Берёзовый лес коченел.
За косы, как рожь, светло-русые
Дуняшу схватил печенег.
Связал.
И взвалил на плечо её.
И след затерялся врага…
Ах, где ты, рубаха холщовая?
Кому ты сияешь, серьга?

4.
Цветами и травами выткана,
В степи заблудилась тропа.
Не спит под походной кибиткою,
Тоскует Дуняша-раба:
«О княже!.. Родной! Ты далече ли?
И видишь ли слёзы мои?...»
А русы, мечами иссечены,
Ведут за Дунаем бои.
Осаду прорвали.
И раненый
Лежит на холме Святослав.
И стяг, в жарких сечах прославленный,
Печально дружина несла.
         
5.
Свирепствует Днепр.
Над порогами –
Султаны гремящей воды.
Князь мчится знакомой дорогою,
Не чувствуя близкой беды.
Могуча земля Святославова –
В столицу сто тысяч дорог.
В пути печенеги лукавые
Напали на князя врасплох…

6.
Безумство в шатре виночерпия:
Убитого князя стригут.
И делают чашу из черепа,
Отрезав от уха серьгу.
И смотрит на чашу Дуняша
Без слёз и ненужной мольбы:
– О Русь горемычная наша,
Иной ты достойна судьбы!

Тема князя Святослава – величайшего русского языческого воина. Святослав называл своё охранное войско дружиной. Слово «дружина» в украинской мове означает жена. Такой трансформации понятия этого слова не могло произойти в одном народе за 200-300 или 500 лет. В русской речи слово «дружина» всё так же обозначает княжескую охрану. Отсюда вывод – украинцы не имели никакого участия в тех событиях и не населяли Киев. Но заСкорее всего тут истина лежит по середине, а украинцы жили с намии по соседству — со сторны поляков и других славян. В украинском языке древнерусских слов сохранилось больше, чем в русской речи. Но многие слова от соседей украинцев перешли в их мову и стали их диалектом.
В этом плане интерес так же представляет украинское слово «щур», которое означает крысу. В русской речи щур, как и в давнину, это предок, а пращур – далёкий предок.
До сих пор никто не додумался учредить орден Святослава – гордости русской земли.

Наши герои – это генетическая программа, тянущаяся от наших богов к нам! Слава Перуну!

Проснулся сам, буди соседа, И светом Правды просвети! (В. Чаплыгин        «Утро»)
 

*** II-223. Н. Тихонов       Анна Ярославна

Над Днепром и над Софией славной          
Тонкий звон проносится легко,          
Как же, Анна, Анна Ярославна,            
Ты живёшь от дома далеко!            

До тебя не так легко добраться,            
Не вернуть тебя уже домой,               
И тебе уж не княжною зваться –         
Королевой Франции самой.            

Небо низко, сумрачно и бледно,         
В прорези окна ещё бледней,               
Виден город – маленький и бедный –      
И река – она ещё бедней.               

На рассвете дивами вставали
Облака и отступала мгла,
Будто там не облака пылали,
Золотой Софии купола.

Неуютно, холодно и голо,
Серых крыш унылая гряда,
Что тебя с красой твоей весёлой,
Ярославна, привело сюда?

Из блестящих киевских покоев,
От друзей, с какими говоришь
Обо всём высоком мирострое, 
В эту глушь, в неведомый Париж?

Может, эти улицы кривые
Лишь затем сожгли твою мечту,
Чтоб узнала Франция впервые
Всей души славянской красоту!

Только упоминание о дивах намекает на язычество, хотя бы и прошедшее. Сифилисной Франции никакая красота души славянской не нужна и поныне. Педики и пьяницы – французы – выводятся на своей земле, как мутирующий этнос почти обезьян.


;

Славься, славься, Род Великий! Здрава будь, Святая Русь! (Александр Бунаков)


*** II-224.  Ю. Кузнецов    Поединок

Противу Москвы и славянских кровей   
На полную грудь рокотал Челубей,    
Носясь среди мрака,   
И так заливался: – Мне равного нет!   
– Прости меня, Боже, – сказал Пересвет, –      
Он брешет, собака!    

Взошёл на коня и ударил коня,   
Стремнину копья на зарю накреня,   
Как вылитый витязь!      
Молитесь, родные, по белым церквам.   
Всё навье проснулось и бьёт по глазам.    
Он скачет. Молитесь!       

Всё навье проснулось – и пылью и мглой
Повыело очи. Он скачет слепой!
Но Бог не оставил.
В руке Пересвета прозрело копьё –
Всевидящий Глаз озарил остриё 
И волю направил.

Глядели две рати, леса и холмы,
Как мчались навстречу две пыли и тьмы,
Две молнии света –
И сшиблись… Удар досягнул до луны!
И вышло, блистая, из вражьей спины
Копьё Пересвета.   

Задумались кони… Забыт Челубей.
Немало покрыто великих скорбей   
Морщинистой сетью.
Над русскою славой кружит вороньё.
Но память мою направляет копьё
И зрит сквозь столетья.

Употребление в стихотворении слова «навье» позволяет поэту опираться и на умерших, но наблюдающих за нами язычников-предков:  «Всё навье проснулось и бьёт по глазам», – которые негодуют, ведь в рабстве срамится наша кровь – русская кровь Даждьбога и Перуна. У христиан Навьего нет. Христиане мертвы после смерти до сомнительного обещанного воскрешения посредником между ними и Богом – Христом. Быть посредником где-либо – это пристрастие еврея-иудея-спекулянта. Стихотворение с рудиментом языческого мышления.

Наши герои – это генетическая программа, тянущаяся от наших богов к нам! Слава Перуну!

«Выходи на волюшку, Войско Православное, На защиту правую Родины своей! (М. Волкова     Родушко.)
Будем сынами своих отцов! (ГИМН ПОСЛУШЦА БОЯНА Старому Словену и Молодому, умершему и живому, и Златогору – волхву Сварога.)


*** II-225. Н. Тряпкин        Cказ

Ты гуляй – не гуляй, ветер северный,
По Руси по великой, по северной!
Всех снегов по Двине ты не выметешь,
Всех дерев по Суре ты не выломишь.

Не пошлёшь всех волков ты на скотники!
Не забьёшь всех костров у охотников!
И всех ног вдоль дорог, под буранами,
Не обставишь седыми курганами!

А мои-то и вовсе легошеньки,
Потому что голым-то голёшеньки!
Только ягель в опорки подкладывай,
Только хлеба на завтра загадывай.

Ты же дуй и колдуй, ветер северный,
По Руси по великой, по северной.
Поплывём Лукоморьями пьяными
Да гульнём островами Буянами.

И за что я – зелёный, некошеный, –
Может, здесь покачнусь, запорошенный,
Завалюсь, не живой и не узнанный,
Вот такой-рассякой, необузданный?

Упоминание о языческих островах, нужных нам для гуляния.... Возможно, что речь идёт о пока ещё турецких островах. Ощущение себя в растении некошенном.

...Было возвещено от Матери Сва, что БУДУЩЕЕ  НАШЕ   СЛАВНО.  (Велесова книга)


*** II-226. Сергей Клычков   Из цикла «Заклятие смерти» I

Не спится мне перед отъездом,
Не спит и тополь у окон:
Давно прочел он всё по звёздам,
Чего не знает он?..

По саду бегает русалка,
И листья падают с осин,
И облака плывут вразвалку
С поминок на помин...

И свет висит на частоколе,
Бери хоть в руки этот свет...
И вот: судьбы моей и доли
И не было и нет!

Но не страшна мне злая участь
И жалко не убогий кров:
Мне жаль узорность снов, певучесть
И лад привычный слов!

Я жив не о едином хлебе
И с лёгким сердцем бы прилёг
Под куст, когда б пошёл мой жребий,
Мой мирный жребий впрок!

Но знаю я: с такой любовью
Никто, к околице припав,
Не соберёт в себе в кошёвье
Следов русалки с трав!


*** II-227. Валентин Сорокин   Траур

Эти похороны похожи
На парад, на концерт большущий.
Генералы розоворожи.
И колонны солдат идущих.

На трибуне стоит правитель,
Старый клоун, а рядом други.
Он – их батя и укротитель,
Свято помнят про то зверюги.

Гроб на площади, у ступеней,
И мертвец – кумачом накрыты.
Ветер снежное море пенит
За Москвою и за Ирбитом.

Куст лозы у дороги свищет.
Лает пёс за глухим сараем.
И над родиной полунищей
Солнце красное догорает.

Трубачи заревели скопом.
Плеск знамён и венков. Салюты.
Смотрят Азия и Европа, –
Успокоился брат Малюты.

Длинный-длинный, седее мыши,
Многожильный Кащей эпохи.
Тонут в мутных просторах крыши
Русских изб, что пусты и плохи.

И в одной из них на рогоже
Мать крестьянская молит строго:
– Ты прости его, боже, боже,
Ты один, а злодеев много!..


*** II-228. Ольга Королева  Старый Изборск
Прошмыгнула в ногах лягушка –
Берегиня болотных мест.
Белой церкви в бору макушка.
У дороги – Поклонный крест.

На руинах ворот рябина
Прорастает в гряду камней.
По пологим холмам долины
Бродит свет изначальных дней.

Как спадает с небес Денница –
Сын зари – так на мыс отлог
Класть поклоны траву–былицу*
Гонит к Велесу ветерок.

В день Ивана Купалы месяц
Собирает русалок-прях
Плесть веночки, и ленты вешать
На дубы в полевых колках*.

Мокла пристань дождливым утром.
Ел рябину из детских рук
В белой лодье приплывший Трувор –
Славянин, Гостомысла внук.

Городище росло в долине,
Собирая славян окрест.
В небо высился тын жердинный.
Охраняли ворота въезд.

Год прошел – и вдова варяга
Жать ходила одна за тракт.
Вдаль неслось причитанье сагой.
Где-то гусли звенели в такт.

И ответом на вдовьи стоны
Белостенный красавец Псков,
Словно парус ладьи огромной –
Появился из облаков.

Путь торговый шумел столетья.
В наши дни зарастает он.
Под землею находят дети
Весла, тронутые огнем.

В новых гроздьях – рябины ветки.
Словно княжеский ждут отряд
Холм и церковь старинной лепки.
В лебединых крылах закат.
*** II-229. Ольга Королева Языческая ночь
В осторожности суеверной
Не тревожа болотный храп,
Свет июльской луны ущербной
Бросил тени от хвойных лап.

Пробудилась лесная нежить,
Облачилась в густой туман.
Вышла гиблую душу тешить,
Не спугнув тишины полян.

Тот Иван, что в болото Марью
Лешачиной тропой завлек,
Перелетною зоркой тварью
Свету вылетел поперек.
    
Клык луны обнажив недобрый,
С древним голодом – до небес –
Задышал, раздвигая ребра,
Старый хищник – дремучий лес.


*** II-230. Александр Беляков

Подслепый вечер ухнул в грязь,
Поерзал и затих.
Бредут прохожие, бранясь,
Туда, где нету их.

Там жидкий кухонный желток
Растекся по стеклу,
Там электронный шепоток
Превозмогает мглу.

Там в недрах старенькой тахты
Ютится домовой,
Там три аршина высоты,
Там Рембо за стеной.

Закоротило небосвод.
Одна, за пядью пядь,
Звезда железная идет
Спасителя искать.

*** II-.


Есть еще группа языческих поэтов, собранная на сайте:
http://www.paganism.ru/poerty.htm
Языческая поэзия  – современные авторы   kradaveles@mail.ru
Стихи группы "Ashen Light" (Пепельный Свет)   из альбома "Песнь Велеса" :

*** II-230. Песнь Велеса. (songvles.mid) (Музыка – Aлекс, текст – Людмила).

Во Святых горах Велес видел сон
И своей бедой поделился он:
Ты, Звездиночка, зорька ясная,
Может, плачется понапрасну мне:
Да иссякла в крынице вода,
Не щебечут и птицы в садах.

Враждовал не зря с родом Седуни:
Лишь печаль одну обещала мне.
Или сон овладел тобою?
Иль Марена прокралась в покои?
Вот и сердце твоe не бьeтся...
Закатилося Ясное Солнце...
Нет в лице твоeм ни кровиночки,
Закатилась, погасла Звездиночка!

Велес кинулся в рощу чeрную
Отыскать судьбу непокорную.
Где людская боль в бездну падала,
Там Звездиночка со смертью сладила:
Много раз с тех пор покидала свет,
Много раз назад возвращалася:
Бурею Ягой, и Звездиночкой,
И Азовушкой называлася.

*** II-231.  Рось.  (Музыка – Алекс, текст – Алекс, Мария (в тексте используется лирика В.Т. Нарежного (1780-1825)).

"Склонясь под сенью древ могучих,
Люблю я наслаждаться красотой земли Русской.
Шум листьев да пенье птиц ублажают слух мой.
Разливаясь повсюду, эта музыка заставляет
Oбратиться меня в мыслях к временам давно протекшим..."

Разыщите еe имя в каждом слове мимолeтном,
Среди фраз- упоминаний, среди мхом заросших камней.
Прародительница рода, одинокая невеста,
Без платка, простоволосой, что гуляла вдоль теченья.

Мать великого Даждьбога и жена святого камня,
Дева светлая, святая, с именем – летящим ветром.
Этим именем назвали, это имя дали жизни,
Дали лесу и каменьям, и полям зелeных трав.

Повторяя еe имя в каждом слове мимолeтном,
Среди фраз – упоминаний о великой деве Рось.


 *** II-232.   Год 988 (крещение Руси). (Музыка – Алекс, текст – Людмила).

Край родимый был когда-то буйной зеленью пригож,
И струил ручей закатный песню вольную Мокошь.
Но пришли в сутанах чeрных, с мрачным пламенем в глазах
И железными крестами превратили землю в прах.

Жили к миру мы без злобы, с добрым словом на устах.
Боги Света обитали в наших душах и в лесах.
Только льстиво лицемерье источало злой елей,
Сея зависть и презренье, сонмы алчущих теней.

На зелeные долины иноземцев речь текла.
Разум светлый погубила, душу выжгла всю дотла.
И Звездою Вифлиемской ослеплeнна Русь лежит
Истязай народ и зверствуй, помолись – он всe простит.

Ой вы ветры-вольны птицы, пробудитесь ото сна,
Сварожичи отзовитесь, чаша слeз уже полна.
Дай нам силы Сварог мудрый эту муку одолеть,
Дай полям-лесам родимым снова буйно зеленеть.

*** II-233. Черный Перун.  (Майкл)

Силы моря – Силы реки
Ветер с поля ищет воды
Воин леса непобедим
Силы смерти слабы пред ним!

В безоблачном небе встали дымы
Враг на пороге нашей страны.
Остро наточен старый топор
Железо решит бессмысленный спор!

Бог дружины – Черный Перун
Ведает силой смертельных Рун.
Требует крови, ищет войны
Его помнят люди, древней страны!

*** II-234.
Едет Коляда.  (Майкл)

Синими глазами, небо поедая
Белыми лесами, вьюгу проклиная
Солнца заждались...

Скованы ручьями, лунными ночами
Гроздьями рябины, девушки не милы
Деду помолись

Под снегами реки, в облаках прорехи
Далеки дороги, оббивать пороги
Стынет в жилах кровь

Мутною водою, Велес небо кроет
Шепотом искрится, не дает напиться
Омут-чародей

Звездными путями, цепкими когтями
Лунною дорогой, белою пологой
До неба добрались

Не удержит буря, не скует морозом
Воронье не сглазит, холод не задушит
Песнь не уведет

Веет Студень снегом, далеко до Лета,
По забором Лики, гомон-шепот крики,
Едет Коляда

И взошли Велес с Вилой Сидою
на волшебную колесницу,
ту что принесла Гамаюн.
И поднялись из царства темного
к свету белому, к Солнцу Красному.

*** II-235.  Екатерина Оверчук    Утро нового дня.

Солнце светит, ярый Хорс!
Луч-стрела пронзает тьму.
Разгоняя злую мглу,
Солнце светит, ярый Хорс!

Расступается туман,
Унимая темных духов.
Визги их уставши слушать,
Расступается туман.

Блики жизни на воде
Отразят улыбку Лады.
Красоте блестящей рады
Блики жизни на воде.
Солнце светит, ярый Хорс!
День, и жизнь, и вечность льется,
Каждый миг вдруг засмеется:
Солнце светит, ярый Хорс!

*** II-236. Екатерина Оверчук     Дети Рода.

Залитое солнцем пронстранство морское
Играет волною, смеется прибоем
И, пользуясь властью своей неземною,
Песочные замки смывает за миг.

Нам Род начертал странных судеб заветы:
Вольны выбирать между Тьмою и Светом,
И в море уйти, и смириться с запретом,
И жить честь по чести, как совесть велит.

Мы вольные птицы, парящие в небе.
Мы волны, несущие пену на берег,
Безумного юного мира побеги,
Проросшие мощно из древних семян.

Просторное небо смеется над слабым,
Кто мог позабыть долг, и честь, и отвагу,
Кто ищет беспечного сна вместо славы,
Кто жизни огонь на покой променял.


*** II-237. Сергей Лукин

Над рощею закат погас
И слышу я в последний раз
Звон колоколен.
Забыт теперь иконостас.
Я нынче покидаю вас,
Я нынче волен.

Я оставляю фимиам
И старый обветшалый храм,
И келью-карцер.
Мне неприятны образа
И строго-скучные глаза
Библейских старцев.

Мне хочется увидеть Свет,
Уйти в тот мир, где церкви нет,
Мир настоящий.
Подставить грудь под солнца жар,
Почувствовать весенний Яр,
В душе кипящий!

Там предков дух непобедим,
Там бог великий не один –
Их очень много.
Там небо, солнце и трава,
Там вера древняя жива
В Отца-Сварога.

Меня зовут, зовут с собой
Свист ветра и морской прибой
И голос Рода.
На шею оберег вяжу
И до рассвета ухожу
К тебе, Природа!


*** II-238.  Вадим Винник
 
Нету воздуха – отдышаться,
И усталый валится с ног,
С губ готово уже сорваться:
"Силы нет! Помогай, Сварог!"

Пошатнулся. Но, духом гордый,
Зубы воин покрепче сжал,
Чтобы крик или стон невольный
Светлый Ирий не услыхал.

"Сил своих у меня ль не стало,
Что к богам обращаю речь?!"
И, отбросив боль и усталость,
Ратибор поднимает меч.

Снова силы взялись откуда?
Знать, по нраву богам пришлась
Та суровая сила духа,
Да еще над собою власть.

И не тот, кто, стеная, молит,
Да поклоны богам кладет –
Им милей, кто своею волей,
Не прося ничего, идет.


*** II-239. Grigor Jurg 

По мановенью сильной длани
Восстали гордые мужи.
Чтоб сбросить гнет позорной дани
Очистить землю для межи.

Вот катит волны величаво,
Упрямо мощно Ра-река,
Так реют русских воев стяги,
Раскрасив алым облака.

Могучий холм: стоит дружина.
Единый взор уперся в высь.
Как на пиру плывет братина –
Перуну, витязь, помолись!

Трубят рога и сталь на волю,
С холма бежит железный зверь.
Хазарин, помни свою долю,
Печальную судьбу мечом измерь!

Земля! Святой напейся крови,
Услышь мечей славянских звон!
Пусть вирою за плач твой вдовий
Раздастся вдов хазарских стон.

Гремит по полю: "Слава! Слава!"
И льется дивный, чистый свет.
Сияй в веках, звезда-Седава
Сквозь сонмы скоротечных лет.

Сыны Сварога рубят люто  –
Развеян враг, повержен в прах.
Славян не сдержат смерти путы:
Их ждет весна в других мирах.
 




Стихотворения и авторы этого сайта (http://www.paganism.ru/poerty.htm
Языческая поэзия) мною приведены выборочно.

Прямую, как меч, поэму Л. Корнилова «Князь Святослав» я расположил после вышеприведённой подборки языческих стихов поэтов последних 50-и лет.
;
*** II-241.  Леонид Корнилов     “Князь Святослав”

Шумел Азов в Босфоре узком
И вышибал пролив, как дверь.
Он шел сливаться с морем Русским,
Что Черным названо теперь.
Ладьи взахлеб глотали воду.
И парус падал на волну.
Бросались за борт мореходы.
И шло оружие ко дну.
И вспученный язык прибоя
Бросал пловцов на зубы скал.
И был кровав, как поле боя,
Прибрежный каменный оскал.
Волосяной аркан на горле.
Никто спасению не рад.
И тех, кого щадило море,
Брал в плен Хазарский Каганат.
;
– Эй вы, продажные хазары,
Какой опутал вас обман,
Что на невольничьи базары
Вы нынче гоните славян?
Вы ж – пастухи, вы – ширь степная,
Огни приветливых костров.
Зачем вам лязг и жуть цепная
Грызущих тело кандалов?

Закованный в стальной ошейник,
Привязанный за конский хвост,
В прибое выловленный пленник
По-русски конвоиров нес:
– В подпаски выродились, шельмы!
Хребты прогнули под жида.
И заклеймила ваши шлемы
Шестиконечная звезда.
Хазары, лохи кочевые,
Придумавшие длинный кнут,
Ну за какие чаевые
Пустили вы к себе иуд?

Лягнулся конь на крик сердитый.
И в самый раз бы в лоб попал,
Да славянин поймал копыто
И ногу лошади сломал.
Его расписывала плетка.
Но он, выравнивая крен.
Лудил словцом соленым глотку
И зубы скалил, один хрен:
– Кумысохлебная порода,
Еще попомните славян.
Для нас дороже нет свободы.
Тем крепче дух,чем больше ран.
;
А степь чернела от раввинов.
Объиудеился Итиль.
И синагоги над равниной
Маячили, как мачты в штиль.
Бродили в матовом кумысе
В стране отар и табунов
Чужая власть, чужие мысли
И злость всемирных шатунов.
И стало вдруг казаться скотству,
Утяжеленному мошной,
Что скотство – это превосходство
Над человеческой душой.
И талмудическая эра
Воспряла щелканьем кнута.
И с наслажденьем злая вера
Людей держала за скота.

Рабы…Кто падал от холеры,
Кто высох с голоду в плену,
Кто двигал веслами галеры,
Кто рвал мотыгой целину.
Весь горизонт кандально звякал.
К сохе посаженный на цепь,
Там наш земляк на паре яков
Пахал разлегшуюся степь.
Душа славянская лесная
Над стланью выгоревших трав
Рвалась на зов родного края,
Где кроны машут на ветрах.
Где льют дожди такие слезы,
Что не вернуться к ним нельзя…
И в память парусом березы
Вплывала отчая земля.

И изнывая от плененья,
Он тайно в осыпи песка
Точил и рвал цепные звенья,
Пока рука была крепка.
И ночи ждал, как ждут побега,
Как ждут простора корабли.
И Млечный Путь казался снегом,
Не долетавшим до земли.
;
И только небо засквозило
Над степью звездным решетом,
Хазарка косы распустила
Над русским пленником шатром.
Сурочьим жиром смазав раны,
Она нашептывала сон
О том, что сменится охрана,
И будет он освобожден.
То распаляясь, то робея,
Она его влюбила в мысль:
Не все хазары иудеям
На этом свете продались.
За деньги – их земного бога –
Не каждый ползает в слюне.
Вчера горели синагоги.
Тянуло гарью в стороне.
А завтра сунут крюк под кожу
И вздернут гоя на виду.
И будет он висеть,похожий
На шестилапую звезду.
Товаром стала грязь разврата.
В цене животная любовь.
За честь сестры убили брата,
Но нет отмщения за кровь.
Героев нет и нет народа.
И загоняя в новый строй,
Здесь заменили все свободы
Свободой торговать собой…

И пали с пленника оковы.
Он прыгнул в стремя налегке.
И одарил сердечным словом
Хазар на их же языке.
Искал, купая пальцы в гриве,
Во мгле Полярную звезду,
Вникая в то,что говорили
Ему повстанцы на ходу.
– Народы наши дружно жили.
Глядели вдаль из-под руки.
Вы – лесу, мы степи служили
И пили из одной реки.
Твоя страна по волнам леса
До моря Русского плыла.
И подпирала свод небесный.
И всем заступницей была.
Открыты и русоволосы
Наследники могучих плеч
Сражались русы с голым торсом,
Боготворя копье и меч.
Лишь в битве правил воевода,
А в мирной жизни каждый – царь.
Вождем славян была свобода
И, думаем, не только встарь.
Надеемся, что и поныне
Достойна Русь своих седин.
И нас надежда не покинет,
Пока ты с нами, славянин.
Нас мало, мы слабы для битвы.
Нам иго сокращает век.
К тебе мы шлем свои молитвы,
Спаси нас, русский человек.
Сейчас уйдешь, но дай нам слово,
Что через год или другой
Нагрянет Русь из-за Азова
И даст иудам смертный бой.
;
А Русь жила своею ранью,
Лечилась травами от ран,
Когда князь Игорь вместе с данью
Погибель принял от древлян.
И чтоб толпа не голосила,
На место павшего отца
Княгиня Ольга подсадила
В седло наследника-юнца.
Ему нелишку лет от роду.
И шлем сползает до губы.
И он в реке не знает броду,
Но слышит зов своей судьбы.
А в горле ком. И слезы душат.
Кулак в поводьях сплошь – синяк.
И дядька Свенельд смотрит в душу.
И ветер треплет русский стяг.
Молчит смущенная дружина.
И воевода спал с лица.
И все ж, они увидят сына,
Летящим в сечу за отца.
И ворон, чувствуя добычу,
Крылом цепляет облака.
Он соблюдает свой обычай –
Следить за битвой свысока.
Но и ему неловко как-то
Искать погибели мальца.
Беду чтоб только не накаркать,
Он сбился с круга в небеса.
А по изрубленной поляне
Летел с копьем над головой
Туда, где сгрудились древляне,
В кольчуге княжич боевой.
А вряд дядья родные мчались –
Узда в узду, ноздря в ноздрю.
Мечи над конницей качались,
Слегка царапая зарю.
;
А на холме княгиня Ольга
Перед иконой свечи жгла,
Принявши христианство только,
Молила Бога, как могла:
– О мой Премилостивый Боже,
Лишившись матери, отца,
Я потеряла мужа тоже
И посылаю в бой юнца.
Спаси его от вражьей рати.
Продли его, Создатель,век.
Хотя к твоей он благодати
По малолетству не прибег.
Коль Божья милость не оставит,
Пусть не двуперстием руки, –
Так он мечом Тебя прославит.
Твои враги – его враги.
;
И кровь отца в княжонке малом
Вскипела, сердце накаля.
Метнул копье. Оно упало
Перед копытами коня.
И от обиды шпоры врезав,
На тучу стрел рванул в галоп.
Но шлема верное железо
Спасло его горячий лоб.
И восхищенная дружина
Гнала восставших до реки.
И меч отца достался сыну,
А с ним – и мощь его руки.
;
Смертельно раненный древлянин,
Спеша приблизить свой конец,
Хрипел с земли:
– Тяжелой данью
Нас твой обкладывал отец.
За все назначена расплата.
И раз уж ты примерил трон,
То знай, что Русь под Каганатом,
Как лошадь, пашет на Сион.
Мы вам двойную дань платили.
Князь Игорь с нас две шкуры драл,
Чтоб и хазары жирно жили,
И чтобы Киев не страдал.
Кочевия умом кагала
Бесчинствует, славян поправ.
И ты не князем, а вассалом
Сионским будешь, Святослав.

Уж дядька Свенельд меч кровавый
Поднял, древлянина добить,
Но благородство Святослава
Тому позволило дожить.
И умирая, старый воин
Взглянул с надеждой на юнца:
– Последнюю исполни волю,
Прости нас, княжич, за отца.

Глазами лошади косили
На Днепр, сиявший от костра.
И тщилась Русь со злою силой
Покончить силою добра.
Она была светла, как отрок,
Что клялся, меч до боли сжав.
На берегу у черных лодок
Стояли Русь и Святослав.
Он слушал голос русской тверди,
Как в детстве ухом к ней припав.
«Еще ты сам себя не ведал,
А я-то знала, Святослав,
Что ты спасешь меня от краха,
Вернешь Азов, Дунай и Днестр.
Завоеваниям Песаха
Конец положишь, наконец.
Лесов глубокое дыханье
И ровное теченье рек
Сбивает мне кочевных ханов
Опустошительный набег.
И разрываюсь я на части –
На племена и облака.
Откушен юг кошерной пастью
Проиудейского царька.
То земли уличей уносит,
То тиверцев теряю я.
То вещего Олега кости
Грызет могильная змея.
Я так просторами ослабла…
Но ты рожден меня сберечь.
Сильней кривой хазарской сабли
Твой обоюдоострый меч.
Ни дня на троне не вассальствуй.
Люби , как воин, отчий край.
В ответ на «разделяй и властвуй» –
«Объединяй и управляй».
;
И кровью тёк надрез заката.
И клясться было в самый раз.
– Пусть пожелтею я, как злато,
Когда не выполню приказ.

Уже и мыслил он и ведал,
Какая будет здесь страна,
Когда великие победы
В народ спрессуют племена.

Княгиня Ольга, справив тризну,
Запала в гневную тоску.
Она за дань в древлянских избах
Велела взять по голубку.
И безутешные печали
Явились мести торжеством.
На крыши птицы возвращались
С зажженным трутом под крылом.
То верхом женского коварства,
То низом подлости самой,
Как пламенеющие астры,
Летели голуби домой.
Над распластавшимся пожаром
Чернобородый дым висел…
Прямая выгода хазарам –
Наш древнерусский беспредел.
Они – жрецы кровавой дани
Толкали в смуту племена,
Чтоб в громком имени –«славяне» –
Себя не слышала страна.
Но, потаенная, веками
Жива любовь к земле своей.
И сокол, посланный волхвами,
Сбивал несчастных голубей.
А сизый чад стелился долом.
И слезы плавились в глазах.
Скакал огонь от дома к дому.
И срубы лопались в пазах.
Междоусобная отрава
Невинных гробила людей.
И был не в радость Святославу
Полет горящих голубей.
Любил он больше птиц парящих.
Глядел в задымленный прогал,
Как сокол в солнце заходящем
Все выше в небо забирал.
И темь кудлатая когтилась
Тугими лапами ветвей.
А может быть, ему приснилась
Расправа матери своей?
Каков он будет сам в народе,
Себя походам посвятив?
Суров? Суров, но благороден.
Жесток? Жесток, но справедлив.

С рассветом ломкий голос князя,
Окрест распугивал покой.
Из-под копыт стреляя грязью,
Скакали русы день-деньской.
Словены, кривичи, поляне,..
Кто супротив, тем – поделом.
Славян обкладывая данью,
Он земли стягивал узлом.
И не было другого дела
Для Святослава и Руси.
Работа русская кипела:
Спаси Отечество, спаси !
«Мы – за отцов!» – кричало поле.
«Мы –за отцов!» – качался лес.
Земля – единственная воля
Под синим пологом небес.

И князь мужал. Под небом ясным
Жил без котла и без шатра.
;
На красных углях жарил мясо
И ел с дружиной у костра.
И звездной соли ночь бросала
Потомкам ариев на снедь.
А Русь в границах распирало,
Что любо-дорого смотреть.
И печенеги припадали,
Заслыша Святославов бас.
И греки откупались данью,
Когда он рек: «Иду на вас.»
А был он с золотом не дружен.
Но в пояс кланялся лесам.
И только новое оружье
Давало блеск его глазам.
Он говорил:
– В природе сила
И правда в ней, – добром лучась.
И так земля его носила,
Как никого из нас сейчас.

Который год уж минет скоро,
Как от позора кандалов
Хазарский пленник, врезав шпоры,
Ушел на зов родных лесов.
Но нет покоя в счастье беглом.
Он вольной волюшке не рад,
Пока стоит на свете белом
От крови черный Каганат.
Иудобойную ватагу
Вожак вокруг себя сплотил –
Мечей две сотни да отвага…
Но час отмщенья не пробил.
И бродит он землею русов,
Зовет к походу за Азов.
Но рассыпаются, как бусы,
Его слова среди низов.
А память к плену возвращает
По шрамам, нажитым в рабах…
Хазарка грезится ночами.
Песок скрежечет на зубах.
То гаркнет степь конвойным гыком.
То плеть рванет живую плоть.
То вспомнит, как с звериным рыком
Хватал обглоданный ломоть.
Как тёк закат кровавой рвотой.
Как в череде убойных дел
Талмуд голодною субботой
Акумьи души рвал из тел.
Как в трюмы сваливали грудой
И на потребу дальних стран
По морю Русскому иуды
Везли невольников-славян.

Хоть был вожак оратор слабый,
Но взгляд штормил из-под бровей:
– Меня там звали сакалабом,
А я от роду – Еремей.
– Да что за твари иудеи?
– Кому они, скажи, сродни?
– А кто их знает, но, скорее,
Что семя дьявола они.
То сверху вниз глядят, то косо,
То ядовито, как гюрза.
У них над попугайским носом
Сидят совиные глаза.
Их будто кто по свету веет.
Своей землей не дорожат.
Одно известно: иудеи
Охочи шибко до деньжат.
Уж больно сильно деньги любят,
Целуют золото взасос.
И за богатство душу губят,
И губят всех, не будь я рос.

Объиудеен Каганатом
Уже и Северный Кавказ.
Людьми торгуют, как шпинатом,
Не пряча сатанинских глаз.
И ритуальной мажут кровью
Глухие стены синагог
Судьбу хазарскую воловью
Талмуд согнул в бараний рог.
От наркоты в башках косматых
Текут кумысные мозги.
Кочевия у Каганата
На положении слуги.
И степь хвостом шакальим машет
Перед владычеством иуд.
Они не сеют и не пашут,
А хлеб с хазарским сыром жрут.
И трон из золота отлили,
И оседлали сами трон.
Вчера еще гостями были,
А ныне – сила и закон.
Религией чернобородой
Грозят Земной опутать Шар.
И скоро будут все народы
На положении хазар.
К господству (давняя затея)
Идут ступенями горбов.
Лишь тем и живы иудеи,
Что из людей творят рабов.
На Русь пускаются в набеги,
Хватают мужиков и баб.
В большой цене в десятом веке
(И в нашем – тоже) сакалаб.
Да где ж тот храбрый князь, славяне,
Кто легкой битвы не ища,
Пойдет в Итиль не ради дани,
А – чести русского меча?
;
Летела звань над чистым полем,
В лесах сдиралась о суки.
Везде чесали до мозолей
Свои затылки мужики.
– Да князя нет такого, вроде.
– Словен, родимичей спроси.
– А может, в кривичской породе?
– Постой, а в Киевской Руси?..
И зацепил багор за ворот,
И коготь памяти востер.
– А тот, кто взял болгарский город.
И печенегов мёл, как сор…
Ему и с Дона дань и с Волги,
А спит в снегу, хвою постлав.
– Наследник Игорев и Ольги.
– Ну, верно, княже Святослав!

И вспомнили, в таком-то годе
Древлян мальчишкой гнал с Днепра.
Вот с той поры за ним и ходит
Былина – памяти сестра.

Под куполами золотыми
Душой в Царьграде расцвела,
Священника из Византии
Княгиня в Киев привезла.
Молилась, чтоб ее примеру
Последовал и сын родной.
Желала быть одной с ним веры,
Как крови с ним была одной.
Но Святослав басище зычный
Смиряя в нежные тона,
Ей возражал:
– Я не язычник.
Я верю в мудрость ведуна.
В твоей светлице – ландыш воска,
И льет покой иконостас,
А мне, наверно, грохот войска
Мешает слышать Божий глас.

Но мать жила надеждой снова.
Быть может, сына как-нибудь
Святой отец церковным словом
На истинный наставит путь.
И просьбе матери радея,
Священник князя вопросил:
– За что бросают иудеи
На Византию столько сил?..
Сгнил первый Рим от их разврата,
Став жертвой прорвы золотой.
Теперь набеги Каганата
Раскачивают Рим второй.

– Я воин, –
Святослав ответил, –
И мне понятнее война.
И будь хоть трижды Рим на свете,
Русь для меня всего одна.
Она мне памятью оплатит
Мои посильные труды.
Одна рука – на рукояти,
В другой – поводья и бразды.
Мой жезл – мой меч – в простой оправе.
Бегу от жизни дорогой.
Грешно одной рукою править,
А барыши грести другой.
От иудео-христианства
Прогнил и пал имперский Рим.
И византийское пространство
Скупил иуда-пилигрим.
И Рим второй погибнет, пастырь.
Тому недолго в славе жить,
Кто не способен в жажде власти
От власти деньги отделить.
 
– Да, князь, ты Русь рожден прославить,
Хотя пророчить не берусь.
Но мог бы ты себе представить,
Что третьим Римом станет Русь?
 
С улыбкой ангела добрее
Гость византийский ждал ответ.
– Пусть я, как злато, пожелтею,
Коль «да» отвечу вместо «нет».
Но я ведическое знамя
Над миром буду поднимать.
Нет веры старше веры в Знанья.
А старше их природа-мать.

Священник бороду огладил:
– Живешь без свиты, без шатра.
И твой кафтан не вышит гладью.
И щеки высекли ветра.
И меч твой – баловень пудовый –
Не знает промаха в бою.
Но сын твой будет ли готовый,
Чтоб повторить судьбу твою?
Таких, как ты, земля рожает
Единожды на тыщу лет.
А после русскую державу
Кто оградит от лютых бед?
Её обложат иудеи,
Вползут во власть исподтишка
И тихой цапой завладеют
Всем, что хранит твоя рука.
В Египте, в Сирии так было…
(Да и в России нынче так.)
И Риму веры не хватило,
Когда в доверье втерся враг.
Но я тебе открою тайну:
С Христом в душе один – за двух.
И где не сдюжит сталь литая,
Там одолеть поможет дух.

Князь Святослав готов к ответу:
– Хвалю радение за Русь.
Но с ясной верой в разум Ведов
Я был и, значит, остаюсь.
Не вижу в небе превосходства.
Люблю земную красоту.
Идет от Господа господство,
А я превыше братство чту.
Мой дух взрастили лес и поле.
И знаю я один завет:
Земля –  единственная воля,
А нет её и воли нет.
       
И солнца луч пробился щелью.
Князь вышел, дверь толкнув на свет.
И не заметил, как священник
Перекрестил его вослед.

Парят клокочущие чаны.
Висит кошерной кухни чад.
И поварята под охраной
Все блюда пробуют на яд.
Рабы, присев на задних лапах,
Таскают яства на спине.
Сидят раввины в черных шляпах,
Макая бороды в вине.
Вот также пышно с видом барским
Они когда-то жрали Рим.
А ныне на хребте хазарском
Иуды празднуют Пурим.
И царь Иосиф, багровея,
Чтоб перекрыть итильский пир,
Вещает:
– Царство иудеев –
Весь населенный нами мир.
Рассеянье, как паутина.
Земле не сбросить наших пут.

И мир, как глупая скотина,
Бредет к владычеству иуд.

– Явись, явись скорей, Мессия!
Мы лишь тебя боготворим.
На гойской крови замесили
Мацу мы к празднику Пурим.
Египет, персы, Рим, хазары,..
Вся высота Земли и ширь
Несметным иудейским даром
Лежит в ногах твоих, Эсфирь!

И пил Иосиф кубком полным
За ту разбойную зарю,
Когда Эсфирь женой Сиона
Была персидскому царю.
Играя глупым царским сердцем,
Она легко пустила кровь.
Иуды вырезали персов
Из благодарности за кров.
И вот за глубину обмана,
За подвиг зла, за нож в живот, –
За то, за что убить бы мало,
Они и чествуют свой род.
За клевету, распутство, подкуп,
Грабеж и брызганье слюны
Они торжественно и подло
Вручают орден Сатаны.
Жрецы духовного распада,
Всегда плевавшие в мораль,
Они не убоятся ада,
В него не веря, как и в рай.
Превыше заповедей горних,
Чтоб надсмехаться над Христом,
Они поставят клуб игорный
С двуногой тварью и шестом.

И сколь невинна проститутка,
Настолько честен иудей…
Итильский пир гуляет жутко:
За каждым тостом – смерть людей.
Дрожат атласным блеском свечи,
Горя на темени рабов.
И заливает воск по плечи
Подсвечники немых голов.
Скользят наложницы, как эфы.
С ухмылкой царственный упырь
Позвал одну из них:
– Марефа,
Ты будешь русская Эсфирь…

Неделю со стремян не слазя,
Стегал нагайкой до костей
И гнал коня по следу князя
С своим отрядом Еремей.
Уже нахмуривались други,
Трясясь в галопной маяте.
И конский пот сжигал подпруги.
И были лошади не те.
И как ещё посмотрит княже
На вольнодумцев-мужиков?
И как ему ещё докажешь,
Что двинуть надо на Азов.
Пустая может быть затея.
Но Еремея не проймешь.
Характер был у Еремея
Заточен под пиратский нож.
Он – в Киев. Князь – в Переяславец ,
Оттуда – биться на Оку.
И шла молва о Святославе,
Что тот полжизни наскаку.

;
А на Оке он ждал набега
На дань слетавшихся хазар.
Чтоб дело вещего Олега
Покончить за один удар.
Но долго враг не шел в засаду.
Опасность чуя наперед.
А соколок то ввысь, то рядом
Творил стремительный полет.
И зря за крыльями косыми
Гналась хазарская стрела.
…И Русь не знала, что в России
Убьют двуглавого орла…
;
А Святослав, кольцо смыкая,
В глухом бору хазар застиг,
И пешим строем наступая,
Кидал вражин с холодных пик.
На сучья кони натыкались,
Роняя всадников в кусты.
И на мгновение вздымались
Мечи над ними как кресты.
И впрямь над криками проклятий,
Пронзавшими холодный лес,
Был меч с рогатой рукоятью
Похож на равнобокий крест.
В сквозных просветах бились птахи.
У Святослава на виду
Хазарин рвал со шлема в страхе
Шестиконечную звезду.
На острие поддев железку,
Подбросил князь. Качнул плечом.
И полоснув со свистом резким,
Он влёт рассёк её мечом.

В осенней хмари далей окских
С последним стоном стихла брань.
;А вятич с видом не геройским
Вздохнул:
– Кагал удвоит дань.

Медовый кубок скомкав всмятку,
Слизнул князь мёду с кулака:
– Когда вождем у вас был Вятко,
То славой полнилась Ока.
Гляжу, пугает вас победа.
А я победе всякой рад.
За ней придет другая следом,
Когда раздавим Каганат.
Пока для боя сталь куется,
Никто не победит славян.
И мёд для тех, кто зван, найдется,
И меч – для тех, кто не был зван.
И раз мы – родичи кровями,
Повелеваю гордо жить.
И раз вы, вятичи – славяне,
То данью Русь должны крепить.
А вместо дани просьба будет:
К весне, лишь реки сбросят льды,
Вы мне постройте, добры люди,
Для войска русского ладьи.
 
И подарил коней соседям.
А сам с дружиной в лодки сел.
И плыл себе. И ставил сети.
И в оба, вроде, не глядел.
На боровах-порогах жирных,
Где душат русло берега,
Была застигнута дружина
Военной хитростью врага.
Запели стрелы печенежски,
Тела дырявя и борта.
Всплывали головы, как вешки,
С кривою судорогой рта.
На дно тянули щит и латы.
И меч выскальзывал с руки.
Но тут Еремины ребяты
Свалились с берега реки.
– Князь Святославе, вот так встреча! –
Кричал от счастья Еремей.
А тот затеял эту сечу,
Чтоб раздобыть степных коней.
Хоть враг хитер, да князь ловчее.
Привычно жертвуя собой,
С дружиной плыл он по теченью,
Навроде утки подсадной.
Вперед себя послал сороку,
Чтоб печенегам налегке
Она сболтнула ненароком
Про Святослава на реке.
Едва окрасили водицу ,
Нагнали страху на язей ...
А тут Ерема пригодился.
Да князь и сам не ротозей.
Ну вот и славно повидались.
В бою братаются скорей.
И для хазарских знойных далей
Добыли стойких лошадей.
Они в пыли жаровень южных
Не спотыкливы и легки.
Ещё сослужат русским службу
В походе дальнем степняки.
…И притопили печенега,
И вбили в камень берегов.
А Русь ждала большого снега
И волкодавов-холодов.

Отправив в Киев Ярополка
В Переяславце князь сидел,
И с Еремеем в споре долгом
На карту «пленника» глядел.
Тот обещал, что за Азовом
Он путь отыщет и слепой.
Но все ж последним было слово
За князем – светлой головой.
И от победы до победы
В часы раздумий и тревог
Пред ним распахивали Веды
Живую правду вечных строк.
Два языка – родные братья.
Он понимал санскрит сполна.
Близки «праматри» и «праматерь»,
Близки «васанта» и «весна».
Что было «ричью» стало «речью».
И «любх», конечно же – «любить…
Как близко сердцу бесконечно
Все то , что нужно защитить.
Была империя когда-то
На той земле, где правит он.
А нынче зубы Каганата
Вонзаются со всех сторон.
Казнят волхвов. Сжигают Веды.
И на мехах срывают куш.
Но ищут главную победу
В опустошеньи русских душ.
И все им чуждо, все им лишне,
Все топчут грязною ногой.
И арий-йог за связь с Всевышним
В обратном чтеньи прозван – «гой».
Во всем усмешка и презренье.
Над всем губительная спесь.
Но до иудопредставленья
О них уже витала весть.
Ещё не знали про Израиль
И о распятьи из креста,
А Веды точно предсказали:
Идут гонители Христа.
Они рассеются по свету
Не от того, что травят их,
А потому, что звон монеты,
Прельщает их в руках чужих.
Иуде Тора запрещает
Своих на деньги разводить, –
И он с котомкой за плечами
Идет тебя со свету сжить.
Ведом своей судьбиной темной,
Скиталец жизни, раб мошны,
Все грабит в страсти неуемной –
От человека до страны.

…Вникая в таинства санскрита,
Князь знал: лишь был Христос убит,
Его слова амалекиты
Все переврали на иврит.
Вот потому-то Святославе,
Премного огорчая мать,
Считал на библию не вправе
Ученье Ведов променять.
Но все приспешники Талмуда –
Враги Христа – его враги.
Их тень брела за ним повсюду,
Везде их тайные шаги.
И понял князь в раздумье долгом ,
Что бьют они чужим копьём.
И даже грозный Македонский
Был иудейским остриём.
Он дал им трон в Бухарском царстве.
Они пустили глубже яд.
И Каганат возник в Прикаспье.
Что дальше ?.. Русский Каганат?
Нет! Русь ведическую снова
Князь видел в силе и любви
От Индии – до льда морского,
От Немана и – до Оби.

По звонким зимникам обозы
Ползли до южной стороны.
В лабазы крепкие в морозы
Зерно ссыпалось до весны.
Как только наст отпустит, кони
Рванут по талому снежку.
Поводья врежутся в ладони.
Завоет ветер наскаку.
И птицы ринутся на север.
Но размахнув прощальный круг,
Славянский сокол вихрем серым
За войском пустится на юг.
Князь мыслил окскими ладьями
Нахлынуть с паводком в Итиль,
Да так, чтоб конница с дядьями
Успела в срок туда придти.
Ну а пока дубасит стужа
На окнах бычьи пузыри.
И занавески снежных кружев
В борах срывают глухари.
И краснофакельные белки
Сжигают шишки по верхам.
И соболя в летящем беге
Несут блестящие меха.
И волчий хват оленьи ноги
Сечет, как лезвие меча.
И потревоженный в берлоге.
Топтыгин рявкнул сгоряча.
И день охотничий сустатку
Присел у дымного костра.
А егерь нукает лошадку,
Не напоённую с утра.
Секач устал играться в прятки.
И смерть таится на клыке.
Но от дубовой рукоятки
Тепло добычливой руке.
Одёжа вымокла от пота
И задубела на бегу.
И чертит зимняя охота
Мохнатой лыжей на снегу.
Опять луну навыли волки.
И кони дремлют на ногах.
А день, скатившийся за елки,
Уносят лоси на рогах.
Но след горячий душу мает.
Парит в клубах дыханья жар.
И наразрыв собаки лают,
Поставив зверя под удар.
И промысловая ватага
Спешит на лай, паля огонь.
Уже плетутся лоси шагом,
Изнемогая от погонь.
Во мраке стрелы, как слепые.
Зато по месту бьёт копьё.
Метель дымит мучною пылью.
И где-то манит зимовьё.
Но зарубаются в чащинник
И сунув лапник под бока,
Храпят усталые мужчины
У смолевого огонька.
Крадутся лисы на приваде.
И в кроны падают ветра.
И князь в огонь бревно приладил,
Чтобы топилось до утра.
У князя долгая забота –
Накрыть на Волге войску стол.
По всей Руси идет охота:
Кто вялит мясо, кто – в засол.

И только светом зарябило,
Уж он, кострище распаля,
Вострил крученую рябину
И обжигал её с комля.
И остроухих медвежатниц
С собою свистнув, шел туда,
Где под угор берлога жалась,
Парком оплавив корку льда.
Восставший зверь взорвался снегом
И лайку лапой раздвоил.
Дразня его коротким бегом,
Охотник жжёный штык таил.
Спиной стоял – для разворота –
С острожиной наперевес.
Медведь от злобы и зевоты
Будил матерым рыком лес.
Пробил в валежнике засеку.
Сугробы бурой грудью рвал.
И настигая человека,
В прыжке всё тело распластал.
Но витязь, дело крепко помня,
Загнал рогатину под дых.
И зверь терзал кору на комле,
От ран слабея ножевых.
Крученый ствол хрустел и гнулся.
Медведь на выдохе осел.
От шерсти княже отряхнулся.
А тут и егерь подоспел.
 
На лошадей вязали мясо.
Пришли под вечер в зимовьё.
Стояла девушка у прясла.
И Святослав спросил её:
– Откуда ты на нашем бреге
С красой нездешнею взялась?

И за неё ответил егерь:
– Она – цыганка, светлый князь.
Когда река в морозы встала.
Их табор угодил в беду.
И вот она, как мне сказала,
Одна спаслась на тонком льду.

Дружина пялилась на бабу.
И сам таких не видел князь.
– Была бы русской, я сказал бы,
Что ты в рубашке родилась.

И наскаку нагнувшись ловко,
Он подсадил в седло её.
Она порхнула в шубке лёгкой.
И убежала в зимовьё.
И князю мёду подавала.
И шла к победе красота.
И жаром каменка пылала,
Дивясь на танец живота.
А други хлопали в ладоши,
Усы крутили до виска.
Деревьям легкую порошу
Стелили на ночь облака.
И сокол спал на низкой ветви,
Уткнувшись клювом под крыло.
За вепрем шел олень на вертел.
И тут Ерёму принесло.
Ввалясь в избу, он вжался в стену,
Забыв, что думал про запас.
В него в упор хазарским пленом
Дохнула бездна черных глаз.
Он молча сел у двери с краю
И видел с сумрачной тоской,
Как слабость женская играет
Беспечной силушкой мужской.
Уже он чуял гибель князя:
Вот, чешуей монист звеня,
Змея хазарская вылазит,
Шипя, из черепа коня.
Он дверь открыл, умылся снегом,
От наважденья излечась,
И понял, что страшней набега
Вот эта женщина сейчас.
Отравленный гетерным блефом.
Не ведал князюшко спьяна
Что с иудейкою Марефой
Его венчает Сатана.
Зато на страже был Ерёма –
Сионских происков знаток.
Когда сморила князя дрёма,
Он девку сгрёб за локоток.
Хмельную радость Святослава
Босую вывел на пустырь.
И там с плеча и с полным правом
Перекрестил мечом Эсфирь.

Шумел Азов в Босфоре узком
И предвещал то жизнь, то смерть,
Сливался в шторме с морем Русским,
Что с горя начало чернеть.
Текли невинной крови реки
Под хищным взглядом хазарят.
И на пути варягов в греки
Вставал разбойный Каганат.
То Крым мертвел под Херсонесом.
То под Саркелом Дон бурлил.
То диким полем, темным лесом
Лихой кистень наотмашь бил.
Но Русь себя оберегала,
Крестом ведическим грозя,
Злоумный промысел кагала
На дальних подступах разя.

Весенние худые волки
Ещё в степи кидали шерсть,
А конница сбегалась к Волге –
Мечей да копий тысяч шесть.
Да пики подпирали небо.
Кинжалы ждали крепких рук.
Степные кони печенегов
Рвались под нашими на юг.
По брюхо вязли в хляби талой.
Болото хлюпало в губах.
Но силы русичам хватало,
Чтоб выносить их на горбах.
И от приказа до приказа,
От кедров до степных берез
И до последнего лабаза
Пророс рассыпанный овес.
Бил вороной под воеводой.
Ерёму сивый конь крутил.
А Святослав дорогой водной
По Волге с войском плыл в Итиль.
Он знал иудину повадку –
Искать повсюду дураков.
Других толкнет иуда в схватку,
А сам – в кусты и был таков.
И надо взять врага клещами –
Накрыть и степью, и водой.
В бортах уключины пищали.
И месяц плавал молодой.
Трубила ночь гусиным клином.
И выходя из берегов,
Сплавляла вешняя стремнина
По Волге русских мужиков.
Кто – от сохи, кто – от ремёсел,
От верных жён, от жарких изб
Они неслись на крылья вёсел
Стереть с земли иудаизм.
Просторы мыло половодье
И полоскало облака.
За обновление в природе
Шумела быстрая река.
Её разлив и воля русов
Под бравым знаменем весны,
Должны забивший устье мусор
Смести усилием войны.
 
Попутный ветер парусился.
И берегла ладьи вода.
Заря разглядывала лица,
Чтобы запомнить навсегда.
Бывалый воин, волос в проседь.
Загадку взялся загадать:
– Весною, летом или в осень,
Когда сподручней помирать?
– В последний путь собраться просто, –
Ответил рулевой с кормы.
– Но всё же лучше по морозцу,
Чтоб мух в дороге не кормить.

Ладьи от хохота скрипели.
Шугая птичий перелёт.
В студеных волнах весла пели
О том, что кто-то не придет.
И степь обнимет на чужбине.
И в травы вытекут глаза…
В молитвах и слезах обильных
Глядела Ольга в образа.
И на душе её светало.
«Во имя, – длилось ночи, дни, –
Отца и Сына и Святаго…»
…И в берег сунулись ладьи.
И к пешим конница примкнула.
И снова войско в кулаке.
И прислонясь к заросшим скулам,
Обнялись братья на реке.
И крылья сокола косые
Мелькнули в туче грозовой.
…А Русь не знала, что Россия
Сегодня вспомнит этот бой…

Копьё в песок уткнув указкой,
Князь план довел до воевод…
–…А Еремей отрежет Каспий,
Чтоб не ушел галерный флот.
 
И не нарвавшись на засады,
Полями, что в рабах пахал,
Ерёма со своим отрядом
До устья скрытно проскакал.
И бил стрелой. И резал глотки.
Не оставлял следов и тел.
И в ураган в рыбацких лодках
К Итилю с моря подоспел.
Хлебнули волжской шири други.
А мореходу – нипочём.
Топили ратники кольчуги
И плыли к берегу с мечом.
И на отваге самых верных
Ерема в порт влетел с волны,
Чтобы с цепей гребцов галерных
Спустить на племя Сатаны.
А ночка мазалась, как сажа.
Колол кинжал на крик, на звук.
И за бортом тонула стража.
И опадали цепи с рук.

Когда рассвет плеснул лучами,
И у ворот костер погас,
Гонец доставил итильчанам
Привет Руси: «Иду на вас!»
На крылья сокола косые
Кидалась рваной сетью мгла.
…И Русь не знала, что России
Вернут убитого орла.
Когда развенчанных героев
Сотрет расстрельная судьба,
Двуглавым чучелом прикроют
Прореху мертвого герба…
А Русь не знала, но сражалась,
В потомков веря до конца.
То пот щипал глаза державе,
То кровь текла с её лица…

…Стучало в круп пустое стремя.
Тащила лошадь мертвеца.
И волновалась опереньем
Стрела под сердцем у гонца.
И взвыла степь славянским кличем.
И сшиблись в сече рать на рать.
Над пыльным смерчем копья свищут.
И кто – кого, не разобрать.
– Мы за отцов! – катилось валом.
– Мы за отцов! – звенела сталь.
И к горизонту уползала
В куски изрубленная даль.
Вкруг Святослава рваной раной
Зияла лютая резня.
Он вился в битве без охраны
На белом облаке коня.
Косил направо меч двуострый,
Налево резал полукруг.
Красиво и победоносно
Рубился князь с обеих рук.
То перехватывал поводья,
То – рукоятку налету.
Глаза пылали исподлобья.
Кольчуга плавилась в поту.
Любил он бой самозабвенно.
Но если что не так в бою,
То крыл с припевкою военной
Не «мать твою», а – «рать твою».
В крови тонул копытный цокот.
И ворог милости просил.
Сверкал на русских шлемах сокол
С герба ведической Руси.
Булатным сполохом обвитый,
Князь зарубался в ближний бой,
Но всю при этом видел битву
И войско радовал собой.
За ним дружина острым клином
Хазар до сёдел рассекла.
К исходу дня наполовину
Победа нашею была.
И взят Итиль. И смята свита.
Но где оно, иудовьё?
Щиты со звездами Давида
Пронзает русское копьё.
А за щитами-то хазарин,
То бедный ас, то осетин.., –
На веру чуждую позарясь,
Они ложатся, как один.
А тем, кто жив по доброй воле,
Хохочет в спину иудей,
Который никогда, как воин,
Не бился на земле своей.
А за чужую и подавно
Он кровь не станет проливать.
Бегут иуды в порт. И славно
Ерёма будет их встречать.

Им золото несут из трюмов
Рабы на скошенных горбах
И набивают рты угрюмо
До красной пены на губах.
О, как легко иуды тонут
С набитым туго кошельком.
И с полным ртом картаво стонут
В своем обжорстве золотом.
За иго в шестилапых звездах
Идет торжественный погром.
Гребцы раввинов вяжут к вёслам
И топят вёсла за бортом.

За веком век идут парадом.
Я узнаю родную стать.
И историческая правда
Мне ни за что не даст соврать.
Русь покарала иудеев,
Как сам Господь того хотел.
Над Русским морем сокол реял.
Под князем белый конь кипел.
И Белу Вежу взял он силой,
И объявил Победу тут.
…А Русь не знала, что Россию
На Беловежье предадут….
И почему же, Боже правый,
В кремлёвском золоте палат
Сегодня новых Святославов
Заждался новый каганат?

Ещё два поэта заслуживают отдельного  упоминания о языческих стихах, это Виктор  Соснора и некий Сергей Тет. Однако за их национальную принадлежность я ничего конкретного сказать не могу. Но приведу для ознакомления одно  стихотворение Сосноры – лауреата нескольких премий, блокадника...:

II-242. В. Соснора     Язычники

Обличает волк луну,
как людей Божий Сын...
Житие – ни тпру ни ну,
то ли чернориз-цы!
Ратуют они за рай,
там нектары – ложками!
Если житие – сарай,
проповеди –
ложны!

Пред амвоном гнись дугой,
гуди – как положено!
Если всюду пьянь да голь,
проповеди –
ложны!

Белениться? Не балуй!
Плуг тебе да лошади!
Если поголовный блуд,
проповеди –
ложны!

Черноризцам – все азы,
патоку и птаху,
а язычникам – язык
на полку?
на плаху?
За любовь
пред паствой маяться?
Псалтыри
за счастье?
Верим в солнце,
верим в мясо,
в соль,
в зерно,
в зачатье,
в бубны,
в бани,
в хоровод,
в гусельные весла!
В нашей жизни горевой
ой как редко звездно...

Как видно, объём языческих стихотворений возрос, а число авторов таких произведений значительно увеличилось. «Бутурлинский Прорыв»... продолжает изливать родную мистику сквозь размываемую христианскую затхлость и гниль...