Черт его знает, что за человек. Впорхнул в наш в блиндаж весь стремительный. Я думал, что он о притолоку стукнется, ан нет, вовремя нагнулся. Знаков на нем никаких. Серая плащ палатка. Серый френч. На голове тюбетейка с золотым шитьем. Не то русский не то еврей не то немец. Да это не важно:
Оцелот сразу свой трофейный "парабеллум" наставил. Раскосыми глазами на него смотрит. Восточные они у него глаза, как у турка.
У нас во взводе все просто: есть свой, а есть чужой. Свой - смотрим, что и чего ему.
Если по роже дать, то без проблем. Чужого - в расход. Командиров над нами нет.
Штурмовые команды ведь как подбирают? Восемь человек - а девятый над нами апостол. Он же командир. Он же сержант. Он же последняя инстанция. Если с чем не согласен, - говори сразу не тяни. Бей в морду если надо. Но свое докажи.
Если он неправ, извинится, скажет, что, мол, окарался, так что простите ребята. Бывает. Одна голова хорошо, а две лучше.
Поэтому провалов у нас никогда не бывает. Есть потери. Но так на любой войне. Это тебе не не не ночные прогулки с барышнями под ручку.
Короче, входит, а за ним пара "медведей" из соседнего взвода.
У нас с ними терки из-за этого блиндажа. Они его своим штабом хотели сделать. Но до дрязг дела так и не дошло. Пулю в голову это запросто. Все с оружием.
Только за это дело свой же сержант тут же тебе в голову и всадит.Из трофейного.
У нас правило: своим воюем только тогда когда оно есть. Потом тем, что нашли. Попадет дрын, будем биться дрыном. Камень, - будет камень. Даже щепоть песка и та, говорят бывает решающей.
Вот. Стало быть пистолет оцелот на него наставил. И молчит. Медведи позади топчутся.
Тот молчит. И медведи молчат. Всё, короче, финал, непонятно, кто, что, мол и зачем. Вдруг вижу, кулак сержант оцелоту показывает.
Оцелот пистолет сразу убрал. Вставать у нас не принято. Дурной тон это,ребята. Это тяжело вначале привыкнуть было, каждый раз вскакиваешь, честь отдаешь. А теперь ничего, вроде как лишнее все это. Ни знаков различия вам ни наград. Только две римские полоски и крестик на сером парадном кителе. За каждую успешную операцию римская цифра. Но зато по ним сразу определяешь кто стоит перед тобой. Тертый в трех киселях медведь из сто двадцатой или ночной кот из сто четырнадцатой.
Оцелот, значит пистолет сразу убрал, словно его и не было. И руку под серую ночку. Там у него метательный нож если что. Враг может быть хитер. Ты должен быть всегда настороже. Каждый сам за себя но и за всех. В бою, если тяжело ранен - остаешься. Прикрываешь отход остальных покуда сможешь. Или притворяешься мертвым, пока враг тебя не окружил. На врага всегда есть граната последняя.
Погибаешь? что ж. Забери их с собой как можно больше. Ибо жизнь твоя ничто. Тебя все равно не станет. Тебе уже никто не поможет кроме господа бога. А последнюю молитву ты уже получил из уст сержанта.
Тот что в тюбетейке постоял так, оглядел нас и молодцы, говорит, ребята. Хвалю. Так держать!
И вышел. Следом медведи потопали.
Заяц говорит, что это он. Точно он. Сам Мерецкий. На картинке его видел.
Вот почему он заяц? Потому что Зайцев. Манулом быть не захотел, говорит, лучше зайцем, привычнее.
Я вначале не разобрался что за Мерецкий и зачем он приходил, а потом ребята, из тех кто знает объяснили: Мерецкий кадровый военный. Раньше армия проигрывала, теперь выигрывает.
Он еще тогда месяца четыре назад вовремя сообразил, что способ которым мы воевали плох.
Тупо было гнать стадо против стада. Тут нужны тактика со стратегией. И не абы какой, а по наитию. Той что свыше. Ту что нутром чуешь.
Там, в бою ты должен обладать еще и чем то свыше. Как наш сержант, например. Как сержант у медведей. Как у всех тех сотен взводов, отдельных и вместе взятых, все они сейчас автономны и действуют по своему усмотрению.
Общая директива и планы местности это понятно. И все. Дальше сами. Никто тебе не скажет: здесь мы отступаем, а тут роем окопы по линеечке.
Мы ничего не роем, а пользуемся лишь тем, что построил до нас враг. Снабжение и боеприпасы добываем сами. Писем для нас никаких нет. Нас как бы нет. Мы фантомы. Нас формально не существует. Но мы то для себя пока есть. И мы наступаем. Вернее так: обходим с флангов и творим форменный беспредел. Каждый взвод по своему.
У нашего подразделения свое задание, свои особенные изуверские наклонности. Мы деремся финками, зазубренными ножами, саперными лопатками, топорами и что попадется под руку. Берем с собой струны с пилящей кромкой, когти из колючей проволоки, в общем, кто во что горазд.
Светящиеся зеленым фосфором глаза под шторками маскировочной маски придумали тоже мы. Короче, все то что может ввергнуть противника в панику. Мы можем выть, рычать, урчать и плеваться матом. Становиться бесерьеками, гномами, зелёными человечками, ихними страхом и паникой. Все это нам на руку. Вернее, на лапу со стальными когтями.
Действуемем всегда под утро.
Лёпа по прозвищу леопард улыбается, смотрит на меня. На столе перед ним немецкая рация. Немецкий он знает, только путается в словах. Шифрограмму за него разбирает заяц. Обтянутая красной кожей шифровальная книга немного обуглена.
- Черт, говорит заяц, - обгорела аккурат в этом месте. Ничего не разберешь.
Короче, мы разобрали только одно: готовится большой прорыв. Координаты, место прибытия сил противника. Возможно это ложь. Возможно правда.
Понятно, что такие сведения никто по рации не передает без шифровки . Значит, правда.
Совет сержантов, пока они вместе решит дело. В нашем квадрате нас три группы. Три роты. Самостоятельных единиц сколько осталось. Кроме нас тут медведи и волки. Я, насчет волков не знаю, с ними не встречался раньше. А вот медведи шли с нами бок о бок второй месяц. Сообща. Медведи это силовой корпус: Подрывники, борцы, дзюдоисты, штангисты и метатели ядра, всевозможных зажигательных смесей, огненных петард и шумовых гранат. Все в прошлом мастера спорта между прочим. Как и мы.
Вдруг хлопнуло по ушам так, что показалось, что голова лопнет. Песок с землей вперемешку
за шиворот, а мы наружу. Иначе сдохнешь. Все надо делать быстро. Если ты ночной кот, это не значит, что тебе воевать только ночью придется.
На улице жарень невозможная. Пеклище. Ад во всей красе.
Навстречу прут самоходки. Жгут окружающую действительность. Небо в огне. Все летит вверх тормашками. Общая картина маслом. Да и оно горит не хуже бензина. Все взрывается и кипит, плюется и шипит. Как на сковородке. Рядом оцелот. Зачем то тащит рацию.
Брось, говорю. На хрена она теперь.
Он мне: не брошу. Он нее еще чертову уйму чего узнать можно.
- Ну и тащи, - говорю. Но нет, таки помог. Доволокли мы ее до лесочка, кустишками прикрыли.
Самоходки разворачиваются и утюжат дальше обратно. Типа такая у них вылазка. Переняли тактику нашего боя. Набегами стали воевать.
Лоб в лоб не хотят. Врага не надо недооценивать. И все же перевес пока что на их стороне.
Солнце жарит вовсю.
Тошнотворный запах горелого мяса, масла и бензина. Плюс подбитая вражеская танкетка возле леса.
Возле нее, привалившись спиной к раскаленному металлу сидит не то ихний штурман или водила не разберёшь. Весь чумазый. Руки окровавленные. Прижимает их к животу и правому боку.
Смотрит на нас. Оружия в руках у него нет. Но форма есть. на левом боку кобура. В петлицах серебряные танкетки. Да, не жилец он. Не то печень пробита не то желудок.
- Добить тебя? - Спрашивает оцелот, - мучаешься ведь. По себе знаю. Немец кивает, закрывает глаза. Видно понял. Эмоции они ведь так, без языка понятны.
Оцелот чирканул его так аккуратно по горлу и осторожно положил на землю возле остывающей танкетки.
Остальные тоже убиты, печально говорит он, - их сверху накрыло, очень на то похоже. Там, в кузове все.
- Я говорю: это война, что поделаешь.
- Все мои в моем роду воевали, - говорит оцелот. - Дед, прадед. Отец и я вот. Семьсот поколений воинов до меня.
Тут он явно загнул. Семь. Ну, трижды семь. А зачем больше считать?
- Справедливый аллах, - говорит оцелот, - зачем человеку мучится. На солнце жара, машина эта раскалена как солнце. Пусть он теперь в раю ихнем побудет. Там хорошо, наверное.
- Я говорю, что их рай это бесконечная война. Такова древняя северная религия. И умереть с оружием в руках для них высшая награда.
-Не знал, жаль что не знал. - оцелот вкладывает в руку убитого врага снятый с него вальтер, потом думает отходит на шаг и достает свой парабеллум.
- Хороший пистолет... пара-беллум, - читает он по слогам, что это значит? А вот, пусть лучше и мой с собой возьмет.
- Si vis pacem, - говорю я и закрываю глаза немцу. - покойся с миром, брат - повторяет оцелот, - удачи в бесконечной войне, брат.
Дальше мы не пошли. Укрылись в ближнем лесу. Медведи зарылись куда то глубже самую чащу. Тот, про кого оцелот сказал, что это Мерецков тоже был здесь, с нами. Видно не успел. Или машину подбило. Короче, с нами он теперь. Сержанты собрались возле маленького костерка. У каждого в руках гибкий стек указка из прута малины или ивы. Он же орудие наказания если подчиненный зарвался. Вытянет так пониже спины и в себя приходишь. Но то за дело, так что не обижаешься.
Мерецков в совещание не вмешивался. Сидел поодаль. О чем то думал. Круглолицый, чуть одутловатый он не производил впечатление решительного воен начальника. Хотя безусловно и был лидером во всем этом деле. От него исходил свет. Я бы так сказал. Нет, непонятно сказал. Не свет, но словно, знаешь, будто бы этому человеку можешь доверять. Всецело и полностью.
Решено было ждать полуночи.
Заяц и оцелот приволокли спрятанную рацию.
Сержант медведей сказал, что сигнал обязательно запеленгуют. Дай только время.
На, выкуси, пеленг на прием не ловится, - сказал оцелот. Сержант медведей извинился. Таковы правила. Главнее тот кто сейчас, в данное время прав.
Толклась мошка, было прохладно, над всем этим шумел лес, синело вечереющее небо, а я думал, что вот этой ночью мы обязательно настигнем тех, кто столь безрассудно совершил против нас сегодняшнюю вылазку.
И да пусть каждый кто незаслуженно ударит тебя по щеке пусть подставляет другую щеку. Такова теперешняя религия.
Мне было удивительно что ее создал Мерецкий. Свод правил разработанный им был отпечатан в красной книжечке и лежал у каждого из нас в нагрудном кармане угольно-серой камуфляжки.
Почти что наш бог, наш учитель так вот запросто сидел с нами напротив меня и смотрел в костер.
О чем он там думал, я не знал. Знал я только лишь то, что мы выиграем завтрашний бой и последующие сто и двести мелких боев, которые когда нибудь, очень может быть скоро вольются в одну большую победу.
За шесть минут до расвета, так как действует этот взвод ночных котов , войну по настоящему не выиграешь,
всецело охватить весь фронт не было никакой возможности. Очень тяжело преодолеть сопротивление и прежде всего все тех офицеров, всего высшего командования которое видит все по своему.
Формально быть руководителем всей операции на северном и центральном фронтах, но при этом встречать такой отпор, словно ты самый настоящий враг. Разработать новую религию и тактику ведения войны удалось лишь отчасти. За две неполных недели в тех армиях были выявлены две с лишним тысячи отличившихся бойцов. Все они прошли краткий курс и личные беседы с поверенными людьми.
Во избежание разлада и дезорганизации всей армии, было решено было создать двести сорок разведывательных взводов. Это было каплей в море. Все эти группы дислоцировались пока что в районе Лужского рубежа. Неясно было что из этого выйдет. Ведь именно им, этим группам пришлось столкнуться со всей мощью армии "север"
Остальные войска по приказу верховной ставки были переброшены( отошли) к центру. Важно было выиграть время.
За последующие две недели из двухсот сорока взводов осталось лишь тридцать с небольшим.
Многие погибшие вместе со своими взводами сержанты просто геройствовали. Это было никому не нужно. Это было крайне глупо. Гробить себя и других во имя какой то благой цели. Его религия поведения и тактика этого не предусматривала. Основанная на нелогичном, нелинейном поведении, она способна была запутать любого мало мальски грамотного противника и просто напросто вводила в ступор. Он учился воевать вместе с испанскими партизанами, учился воевать у простых сельских пацанов в гражданской, перенимал тактику финских и тирольских горных стрелков в прошлой войне, за плечами была теория и практика высшей школы генштаба. Но что толку, если ты не можешь пока привести все к общему знаменателю.
Двести групп без вести пропали.
Пусть. Те кто остались, триста человек превосходили армию по боеспособности.
В целом же во всех вверенных ему фронтах шла полным ходом обычная неразбериха. Существовали неискоренимые бюрократические проволочки, разные службы конфликтовали друг с другом, внося в сумятицу и кавардак свою лепту.
Одни проверяющие инженерных сооружений требовали одну высоту бруствера и ширину барбета, другие другую, третьи требовали снести бруствер ко всем чертям, потому что он-де демаскирует позиции. Тоже самое относилось к траншеям и способам укладки мин.
Слишком много сил ложилось на то, что строить, возводить, минировать, а потом спешно отступать или передислоцироваться.
Слишком много бросалось техники и снаряжения в пути. Элементарная нехватка бензина и солярки были способны вывести из строя целые полки батальоны.
Все это надо было учесть и голова шла кругом.
Иногда ему казалась, что чрезмерная жестокость Георга к солдатам оправдана. Иногда он предполагал другие способы воздействия, но в целом дело сдвигалось с мертвой точки.
Но главным была нехватка людей. Толковых, грамотных, способных принимать мгновенно верные решения.Так некстати слишком много казнено два, три года назад и сейчас враги из СМЕРШа продолжают гробить сильных, смелых, умелых, талантливых, которые по разным причинам так и не раскрыли свой потенциал. Его доверенные люди день и ночь рыскали, просиживали в батальонных траншеях, пытаясь найти тех, кто был подобен ему. Способных повести за собой армию к великой победе.
Оцелот сидел недалеко от костерка, напряженно слушал. Сержанты обсуждали установленный план операции. Требовалось действовать сообща. Каждый выполняя свою задачу.
Потом оцелот зачем-то подсел поближе. Неожиданно вклинился в разговор. О чем то заспорил оживленно жестикулируя.
Я сидел недалеко и мне было прекрасно видно, как Мерецкий, не участвовавший в обсуждении, вынырнул из своих дум и заговорил с оцелотом.
- Почему вы так думаете, - спросил он оцелота. - Ну а что будет если мы поступим вот так?
Он показывал что то на карте, рисовал какие то схемы.
Оцелот в ответ раздухарился, его раскосые глаза в свете костерка вспыхивали божественным огнем.
- Да потому, что у меня семьсот поколений и вот они как воевали! - стучал он себя в грудь кулаком, - мы всегда воевали, еще потому что я так думаю а не иначе; потому что так можно избежать ненужных жертв выиграв время; потому что....
Мерецкий смотрел сбоку на оцелота.
Умелых было много, резких выскочек, рубак сгоряча, но вот так, чтобы с ходу разобраться в картах, вникнуть в план действий, мгновенно понимать ситуацию, так как этот восточный парень, их было очень и очень мало.
Хрустнула ветка.
Кто-то из медведей неловко повернулся.
Было видно, что Мерецкий заинтересовался оцелотом, они рисовали схемы, спорили, наконец Мерецкий вытащил из планшетника общую карту наступления и стал объяснять где что находится. Оцелот делал довольно едкие замечания, на что Мерецкий принимался спорить и глаза у него сверкали а у оцелота в наступающей темноте блестели белоснежные зубы на фоне смуглого лица и нож вытащенный им плясал змеей в его руках с порезанными когда то венами.
Короче оцелот станет адъютантом Мерецкова, как я думаю. Голова! Пусть командует лучше армиями, чтобы других наших так бездарно не гробили в атаках.
Нужно было спать. В полночь мы выступаем. Нужно было обойти немецкую колонну сбоку и ударить им в тыл. Оставалось шесть часов до наступления.
Факир из Индии
Еще не зажглись все звезды, когда мы собрали все свои манатки и ступили на тропу войны. Мы шли по лесу, тропами, которые никто не знал, шли какими то полусгнившими гатями, подсвеченных желтоватым светом фонарей. Нас выручали компас и еще, быть может чье то провидение. Идти след в след не так тяжело. Хуже, когда идешь почти в полной в темноте. Вдобавок вокруг непроходимые топи и надоедливые комары.
Лес неожиданно кончился. Впереди было огромное, темное поле подсвеченное луной. Где то ближе к середине в центре стояли белые шатры, по краю шли зеленые палатки. Следующим большим кругом, почти касаясь друг друга бамперами стояли тяжелые, серые грузовики. Где то в стороне стояли светло-серые танкетки с крестами. Десяток другой танков. Десятитысячное войско немцев расположилось на ночевку.
По краям поля должны были находиться часовые. Никого из них не было видно. Быть может их просто не было или они находились в другом месте. Вперед мы отправили разведчиков.
Мы понимали, что силы наши слишком неравны. И ни к чему это хорошему не приведет. Положим всех своих людей, а толку от этого почти никакого.
Мы могли их лишь потрепать, подобно собакам кидающимся на медведя. Зажечь пару тройку, быть может с десяток танков и самоходок. Пострелять сотню врагов. Но нам нельзя было терять Мерецкова. Он был слишком важен. Он был нужен всему фронту.
В нашей группе я был разведчиком. Поэтому дополз до внешнего круга вражеских грузовиков. И ничего. Ни тебе осветительных ракет, ни выстрелов, ни сирены с прожекторами. То ли спят, то ли затаились каким то образом разгадав наше присутствие. Или же настолько уверены в своей завтрашней победе, что ничего не боятся.
За внешним кругом был опять круг из танкеток. Вблизи все это занимало громадное пространство. Машины терялись в бесконечности и сосчитать их не представлялось возможным.
Что бы было лучше видно я взобрался на крышу грузовика и залег там рассматривая в бинокль что же все-таки происходит.
А потом я глазам своим не поверил.
Там шло какое то представление. Должно быть немцы захватили в каком то городе цирк шапито. Потому что яркий, разноцветный шатер стоял прямо за белыми круглыми палатками. Издалека он казался маленьким. Но в бинокль он был громадным, издалека доносилась громкая музыка, хохот. Там было весело.
Сам не знаю зачем я это сделал? Соскочил с крыши грузовика, и пошел не таясь к шатру. И потому что снаружи никого не было или потому что цирк это всегда беззаботное что-то. Такое, от чего расслабляешься и делаешь первый шаг. Я встал сзади тесно стоявших солдат, офицеров, каких то медсестер, прачек, еще неизвестно кого в штатском, веселых, хохочущих и беззаветно ни о чем не думающих.
На яркой арене веселили публику двое клоунов. Один огненно-рыжий, в клетчатом костюме, а другой такой же только в белом парике, черном фраке и шляпе цилиндре.
Оглянувшийся немец - явно офицер с серебряными танкетками в петлицах смеясь похлопал меня по плечу. Я улыбался точно так же как и он. Все мы стояли в одном круге. Не было среди нас ни врагов, ни друзей. Мы просто стояли и смотрели на представление шапито.
Потом было другое представление, затем выступали борцы в черном, коротком трико и широких кожаных поясах с кольцами за которые они ловко приподнимали и швыряли друг дружку на маты. И еще был силач. Он толкал вверх сверкающие шары с надписью 64 кг. так же легко ловил их и подбрасывал снова.
Когда я вернулся, так и незамеченным, спустя какое то время, не забыв при этом подсчитать сколько сумел колесной техники, сколько гусеничных и на глаз примерное количество людей. Назвать их врагами у меня как то теперь не поворачивалась. Быть может завтра, когда начнется война, настоящее пеклище я буду думать по другому, но сейчас я рассказывал, какое было представление, как незамеченным подобрался к самому шапито. Можно было забросать их гранатами. Устроить форменный ад. Но это было как то неправильно.
Быть может со мной согласились все включая Мерецкого, я не знаю что думали они в тот момент. Быть может тоже что и я. Быть может нет. Но приказа о начале операции он так и не отдал.
Мы отходили в лес и оцелот тянул меня за рукав и как маленький все спрашивал: а скажи про клоунов, какие они?
Я покорно рассказывал. А потом прибавил, что под конец представления был индийский факир. Он запросто заклинал змей и пускал огонь изо рта.
Оцелот делал страшные глаза и клацал зубами.
Бедняга оцелот из 114 взвода ночных котов знал как и умел ловить руками змей. Он был родом из скалистых ущелий но он никогда не был в цирке и никогда не видел в живую настоящего факира.
Черт его знает, что за человек. Впорхнул в наш в блиндаж весь стремительный. Я думал, что он о притолоку стукнется, ан нет, вовремя нагнулся. Знаков на нем никаких. Серая плащ палатка. Серый френч. На голове тюбетейка с золотым шитьем. Не то русский не то еврей не то немец. Да это не важно:
Оцелот сразу свой трофейный "парабеллум" наставил. Раскосыми глазами на него смотрит. Восточные они у него глаза, как у турка.
У нас во взводе все просто: есть свой, а есть чужой. Свой - смотрим, что и чего ему.
Если по роже дать, то без проблем. Чужого - в расход. Командиров над нами нет.
Штурмовые команды ведь как подбирают? Восемь человек - а девятый над нами апостол. Он же командир. Он же сержант. Он же последняя инстанция. Если с чем не согласен, - говори сразу не тяни. Бей в морду если надо. Но свое докажи.
Если он неправ, извинится, скажет, что, мол, окарался, так что простите ребята. Бывает. Одна голова хорошо, а две лучше.
Поэтому провалов у нас никогда не бывает. Есть потери. Но так на любой войне. Это тебе не не не ночные прогулки с барышнями под ручку.
Короче, входит, а за ним пара "медведей" из соседнего взвода.
У нас с ними терки из-за этого блиндажа. Они его своим штабом хотели сделать. Но до дрязг дела так и не дошло. Пулю в голову это запросто. Все с оружием. Только за это дело свой же сержант тут же тебе в голову и всадит.Из трофейного.
У нас правило: своим воюем только тогда когда оно есть. Потом тем, что нашли. Попадет дрын, будем биться дрыном. Камень, - будет камень. Даже щепоть песка и та, говорят бывает решающей.
Вот. Стало быть пистолет оцелот на него наставил. И молчит. Медведи позади топчутся.
Тот молчит. И медведи молчат. Всё, короче, финал, непонятно, кто, что, мол и зачем. Вдруг вижу, кулак сержант оцелоту показывает.
Оцелот пистолет сразу убрал. Вставать у нас не принято. Дурной тон это,ребята. Это тяжело вначале привыкнуть было, каждый раз вскакиваешь, честь отдаешь. А теперь ничего, вроде как лишнее все это. Ни знаков различия вам ни наград. Только две римские полоски и крестик на сером парадном кителе. За каждую успешную операцию римская цифра. Но зато по ним сразу определяешь кто стоит перед тобой. Тертый в трех киселях медведь из сто двадцатой или ночной ягуар из сто четырнадцатой.
Оцелот, значит пистолет сразу убрал, словно его и не было. И руку под серую ночку. Там у него метательный нож если что. Враг может быть хитер. Ты должен быть всегда настороже. Каждый сам за себе но и один за всех. В бою, если тяжело ранен - остаешься. Прикрываешь отход остальных покуда сможешь. Или притворяешься мертвым, пока враг тебя не окружил. На врага всегда есть граната последняя.
Погибаешь? что ж. Забери их с собой как можно больше. Ибо жизнь твоя ничто. Тебя все равно не станет. Тебе уже никто не поможет кроме господа бога. А последнюю молитву ты уже получил из уст сержанта.
Тот что в тюбетейке постоял так, оглядел нас и молодцы, говорит, ребята. Хвалю. Так держать!
И вышел. Следом медведи потопали.
Заяц говорит, что это он. Точно он. Сам Мерецкий. На картинке его видел.
Вот почему он заяц? Потому что Зайцев. Манулом быть не захотел, говорит, лучше зайцем, привычнее.
Я вначале не разобрался что за Мерецкий и зачем он приходил, а потом ребята, из тех кто знает объяснили: Мерецкий кадровый военный. Раньше армия проигрывала, теперь выигрывает.
Он еще тогда месяца четыре назад вовремя сообразил, что способ которым мы воевали малоэффективен.
Тупо было гнать стадо против стада. Тут нужны тактика со стратегией. И не абы какой, а по наитию. Той что свыше. Ту что нутром чуешь.
Там, в бою ты должен обладать еще и чем то свыше. Как наш сержант, например. Как сержант у медведей. У всех тех сотен взводов, отдельных и вместе взятых, все они автономны и действуют по наитию.
Общая директива и планы местности. И все. Дальше сам. Никто тебе не скажет: здесь мы отступаем, а тут роем окопы по линеечке.
Мы ничего не роем, а пользуемся лишь тем, что построил до нас враг. Снабжение и боеприпасы добываем сами. Писем для никаких нет. Нас как бы нет. Мы фантомы. Нас формально не существует. Но мы то для себя пока есть. И мы наступаем врагу на пятки. Заходим в тыл и творим форменный беспредел.
Лёпа по прозвищу леопард улыбается, смотрит на меня. На столе перед ним немецкая рация. Немецкий он знает, только путается в словах. Шифрограмму за него разбирает заяц. Обтянутая красной кожей шифровальная книга немного обуглена.
- Черт, говорит заяц, - обгорела аккурат в этом месте. Ничего не разберешь.
Короче, мы разобрали только одно: готовится большой прорыв. Координаты, место прибытия сил противника. Возможно это ложь. Возможно правда.
Понятно, что такие сведения никто по рации не передает без шифровки .
Совет сержантов, пока они вместе решит дело. В нашем квадрате нас три группы. Три роты. Самостоятельных единиц сколько осталось. Кроме нас тут медведи и волки. Я, насчет волков не знаю, с ними не встречался раньше. А вот медведи шли с нами бок о бок второй месяц. Сообща.
Вдруг хлопнуло по ушам так, что показалось, что голова лопнет. Песок с землей вперемешку
за шиворот, а мы наружу. Иначе сдохнешь. Все надо делать быстро. Если ты ночной кот, это не значит, что тебе воевать только ночью придется.
На улице жарень невозможная. Пеклище. Ад во всей красе.
Навстречу прут самоходки. Жгут окружающую действительность. Небо в огне. Все летит вверх тормашками. Общая картина маслом. Да и оно горит не хуже бензина. Все взрывается и кипит, плюется и шипит. Как на сковородке. Рядом оцелот. Зачем то несет на плече рацию.
Брось, говорю. На хрена она теперь.
Он мне: не брошу. Он нее еще чертову уйму чего узнать можно.
- Ну и тащи, - говорю. Но нет, все-таки помог донести. Доволокли мы ее до лесочка, кустишками прикрыли.
Самоходки разворачиваются и утюжат дальше обратно. Типа такая у них вылазка. Переняли тактику нашего боя. Набегами стали воевать.
Лоб в лоб сейчас если сейчас где и воюют, только тоже быстро учатся. Врага не надо недооценивать. И все же перевес пока что на стороне нас.
Солнце жарит вовсю.
Тошнотворный запах горелого мяса, масла и бензина. Плюс подбитая вражеская танкетка возле леса.
возле нее, привалившись спиной к раскаленному металлу сидит не то ихний штурман, не то водила. Весь чумазый. Руки окровавленные. Прижимает их к животу и правому боку.
Смотрит на нас. Оружия в руках у него нет. Но форма есть. на левом боку кобура. В петлицах серебряные танкетки. Да не жилец он. Не то печень пробита не то желудок.
- Добить тебя? - Спрашивает оцелот, - мучаешься ведь. По себе знаю. Немец кивает, закрывает глаза. Видно понял. Эмоции они ведь так, без языка понятны.
Оцелот чирканул его так аккуратненько по горлу ножиком и осторожно положил на землю возле остывающей танкетки.
Остальные тоже убиты, печально говорит он, - их сверху накрыло, очень на то похоже. Там, в кузове все.
- Я говорю: это война, что поделаешь.
- Все мои в моем роду воевали, - говорит оцелот. - Дед, прадед. Отец и я вот. Семьсот поколений воинов до меня.
Тут он явно загнул. Семь. Ну, трижды семь. А больше зачем считать?
- Справедливый аллах, - говорит затем оцелот, - зачем человеку мучится. На солнце жара, машина эта раскалена как солнце. Пусть он теперь в раю ихнем побудет. Там хорошо, наверное.
- Я говорю, что их рай это бесконечная война. Такова древняя северная религия. И умереть с оружием в руках для них высшая награда.
-Не знал, жаль что не знал. - оцелот вкладывает в руку убитого врага снятый с него вальтер, потом думает отходит на шаг и достает свой парабеллум.
- Хороший пистолет... пара-беллум, - читает он по слогам, что это значит? А вот, пусть лучше мой с собой возьмет.
- Si vis pacem, - говорю я и закрываю глаза немцу. - покойся с миром, брат - повторяет оцелот, - удачи в бесконечной войне, брат.
Дальше мы не пошли. Укрылись в ближнем лесу. Медведи зарылись куда то глубже самую чащу. Тот, про кого оцелот сказал, что это Мерецков тоже был здесь, с нами. Видно не успел. Или машину подбило. Короче, с нами он теперь. Сержанты собрались возле маленького костерка. У каждого в руках гибкий стек указка. Стек это как знак локальной власти, он же орудие наказания. Сержант вправе вытянуть пару раз провинившегося по штанам, там где пониже спины. И никто не обижался. Лучшее лекарство для учения.
Мерецков в совещание не вмешивался. Сидел поодаль. О чем то думал. Круглолицый, чуть полновато - одутловатый он не производил впечатление решительного воен начальника. Хотя безусловно он был лидером во всем этом деле. От него исходил свет. Я бы так сказал. Нет, непонятно сказал. Не свет, но словно, знаешь, будто бы этому человеку можешь доверять. Всецело и полностью.
Решено было ждать наступления вечера.
Заяц и оцелот приволокли спрятанную рацию.
Сержант медведей сказал, что сигнал обязательно запеленгуют. Дай только время.
На пеленг на прием не ловится, - возразил оцелот. Сержант медведей извинился. Таковы правила. Главнее тот кто сейчас, в данное время прав.
Толклась мошка, было прохладно, над всем этим шумел лес, синело вечереющее небо, а я думал, что вот этой ночью мы обязательно настигнем тех, кто столь безрассудно совершил против нас сегодняшнюю вылазку.
И да пусть каждый кто незаслуженно ударит тебя по щеке пусть подставляет другую щеку. В противном случае ты обязан вырвать ему кадык. Такова наша теперешняя религия.
Мне было удивительно что ее создал Мерецкий. Свод правил разработанный им был отпечатан в красной книжечке и лежал у каждого из нас в нагрудном кармане угольно-серой камуфляжки.
Почти что наш бог, наш учитель так вот запросто сидел с нами напротив меня и смотрел в костер.
О чем он там думал, я не знал. Знал я только лишь то, что мы выиграем завтрашний бой и последующие сто, двести мелких боев, которые когда нибудь, очень может быть скоро вольются в одну большую победу.
Шесть минут до рассвета.
Всецело охватить весь фронт не было никакой возможности. Очень тяжело преодолеть сопротивление и прежде всего все тех офицеров и всего высшего командования наших войск. Формально являться руководителем всей операции на северном и центральном фронтах, но при этом встречать такой отпор, словно ты самый настоящий враг. Разработать новую религию и тактику ведения войны удалось лишь отчасти. За две неполных недели в тех армиях были выявлены две с лишним тысячи отличившихся бойцов. Все они прошли краткий курс и личные беседы с поверенными людьми.
Во избежание разлада и дезорганизации всей армии, было решено было создать двести сорок разведывательных взводов. Это было каплей в море. Все эти группы дислоцировались пока что в районе Лужского рубежа. Неясно было что из этого выйдет. Ведь именно им, этим группам пришлось столкнуться со всей мощью армии "север"
Остальные же войска по приказу верховной ставки были переброшены к центру. Важно было выиграть время.
За последующие две недели из двухсот сорока взводов осталось лишь тридцать с небольшим.
Многие просто напросто геройствовали. Это было никому не нужно. Это было крайне глупо. Гробить себя и других во имя какой то благой цели. Его религия поведения и тактика этого не предусматривала. Основанная на нелогичном, нелинейном поведении, она способна была запутать любого мало мальски грамотного противника и просто напросто вводила в ступор.
Двести групп без вести пропали.
Зато те, прошедшие испытание триста человек превосходили целую отдельную армию по боеспособности.
В целом же во всех вверенных ему армиях шла полным ходом обычная неразбериха. Существовали неискоренимые бюрократические проволочки, разные службы конфликтовали друг с другом, внося в сумятицу и кавардак свою лепту.
Одни проверяющие инженерных сооружений требовали одну высоту бруствера и ширину барбета, другие другую, третьи требовали снести бруствер ко всем чертям, потому что он-де демаскирует позиции. Тоже самое относилось к траншеям и способам укладки мин.
Слишком много сил ложилось на то, что строить, возводить, минировать, а потом спешно отступать или передислоцироваться.
Слишком много бросалось техники и снаряжения в пути. Элементарная нехватка бензина и солярки были способны вывести из строя целые полки батальоны.
Все это надо было учесть и голова шла кругом.
Иногда ему казалась, что чрезмерная жестокость Георга к солдатам оправдана. Иногда он предполагал другие способы воздействия, но в целом дело сдвигалось с мертвой точки.
Но главным была нехватка людей. Толковых, грамотных, способных принимать мгновенно верные решения. Его доверенные люди день и ночь рыскали, просиживали в батальонных траншеях, пытаясь найти тех, кто был подобен ему. Способных повести за собой армию к великой победе.
Оцелот сидел недалеко от костерка, напряженно слушал. Сержанты обсуждали установленный план операции. Требовалось действовать сообща. Каждый выполняя свою задачу.
Потом оцелот зачем-то подсел поближе. Неожиданно вклинился в разговор. О чем то заспорил оживленно жестикулируя.
Я сидел недалеко и мне было прекрасно видно, как Мерецкий, не участвовавший в обсуждении, вынырнул из своих дум и заговорил с оцелотом.
- Почему вы так думаете, - спросил он оцелота. - Ну а что будет если мы поступим вот так?
Он показывал что то на карте, рисовал какие то схемы.
Оцелот в ответ раздухарился, его раскосые глаза в свете костерка вспыхивали божественным огнем.
- Да потому, что у меня семьсот поколений и вот все они воевали! - стучал он себя в грудь кулаком, - мы всегда воевали и еще потому что я так думаю а не иначе; потому что так можно избежать ненужных жертв выиграв время; потому что....
Хрустнула ветка.
Кто-то из медведей неловко повернулся.
Было видно, что Мерецкий заинтересовался оцелотом, они рисовали схемы, спорили, наконец Мерецкий вытащил из планшетника общую карту наступления и стал объяснять где что находится. Оцелот делал довольно едкие замечания, на что Мерецкий принимался спорить и глаза у него сверкали а у оцелота в наступающей темноте блестели белоснежные зубы на фоне смуглого лица и нож вытащенный им плясал змеей в его руках с порезанными когда то венами.
Нужно было спать. В полночь мы выступаем. Нужно было обойти немецкую колонну сбоку и ударить им в тыл. Оставалось шесть часов до наступления.
Факир из Индии
Еще не зажглись все звезды, когда мы собрали все свои манатки и ступили на тропу войны. Мы шли по лесу, тропами, которые никто не знал, шли какими то полусгнившими гатями, подсвеченных желтоватым светом фонарей. Нас выручали компас и еще, быть может чье то провидение. Идти след в след не так тяжело. Хуже, когда идешь почти в полной в темноте. Вдобавок вокруг непроходимые топи и надоедливые комары.
Лес неожиданно кончился. Впереди было огромное, темное поле подсвеченное луной. Где то ближе к середине в центре стояли белые шатры, по краю шли зеленые палатки. Следующим большим кругом, почти касаясь друг друга бамперами стояли тяжелые, серые грузовики. Где то в стороне стояли светло-серые танкетки с крестами. Десяток другой танков. Десятитысячное войско немцев расположилось на ночевку.
По краям поля должны были находиться часовые. Никого из них не было видно. Быть может их просто не было или они находились в другом месте. Вперед мы отправили разведчиков.
Мы понимали, что силы наши слишком неравны. И ни к чему это хорошему не приведет. Положим всех своих людей, а толку от этого почти никакого.
Мы могли их лишь потрепать, подобно собакам кидающимся на медведя. Зажечь пару тройку, быть может с десяток танков и самоходок. Пострелять сотню врагов. Но нам нельзя было терять Мерецкова. Он был слишком важен. Он был нужен всему фронту.
В нашей группе я был разведчиком. Поэтому дополз до внешнего круга вражеских грузовиков. И ничего. Ни тебе осветительных ракет, ни выстрелов, ни сирены с прожекторами. То ли спят, то ли затаились каким то образом разгадав наше присутствие. Или же настолько уверены в своей завтрашней победе, что ничего не боятся.
За внешним кругом был опять круг из танкеток. Вблизи все это занимало громадное пространство. Машины терялись в бесконечности и сосчитать их не представлялось возможным.
Что бы было лучше видно я взобрался на крышу грузовика и залег там рассматривая в бинокль что же все-таки происходит.
А потом я глазам своим не поверил.
Там шло какое то представление. Должно быть немцы захватили в каком то городе цирк шапито. Потому что яркий, разноцветный шатер стоял прямо за белыми круглыми палатками. Издалека он казался маленьким. Но в бинокль он был громадным, издалека доносилась громкая музыка, хохот. Там было весело.
Сам не знаю зачем я это сделал? Соскочил с крыши грузовика, и пошел не таясь к шатру. И потому что снаружи никого не было или потому что цирк это всегда беззаботное что-то. Такое, от чего расслабляешься и делаешь первый шаг. Я встал сзади тесно стоявших солдат, офицеров, каких то медсестер, прачек, еще неизвестно кого в штатском, веселых, хохочущих и беззаветно ни о чем не думающих.
На яркой арене веселили публику двое клоунов. Один огненно-рыжий, в клетчатом костюме, а другой такой же только в белом парике, черном фраке и шляпе цилиндре.
Оглянувшийся немец - явно офицер с серебряными танкетками в петлицах смеясь похлопал меня по плечу. Я улыбался точно так же как и он. Все мы стояли в одном круге. Не было среди нас ни врагов, ни друзей. Мы просто стояли и смотрели на представление шапито.
Потом было другое представление, затем выступали борцы в черном, коротком трико и широких кожаных поясах с кольцами за которые они ловко приподнимали и швыряли друг дружку на маты. И еще был силач. Он толкал вверх сверкающие шары с надписью 64 кг. так же легко ловил их и подбрасывал снова.
Когда я вернулся, так и незамеченным, спустя какое то время, не забыв при этом подсчитать сколько сумел колесной техники, сколько гусеничных и на глаз примерное количество людей. Назвать их врагами у меня как то теперь не поворачивалась. Быть может завтра, когда начнется война, настоящее пеклище я буду думать по другому, но сейчас я рассказывал, какое было представление, как незамеченным подобрался к самому шапито. Можно было забросать их гранатами. Устроить форменный ад. Но это было как то неправильно.
Быть может со мной согласились все включая Мерецкого, я не знаю что думали они в тот момент. Быть может тоже что и я. Быть может нет. Но приказа о начале операции он так и не отдал.
Мы отходили в лес и оцелот тянул меня за рукав и как маленький все спрашивал: а скажи про клоунов, какие они?
Я покорно рассказывал. А потом прибавил, что под конец представления был индийский факир. Он запросто заклинал змей и пускал огонь изо рта.
Оцелот делал страшные глаза и клацал зубами.
Бедняга оцелот из 114 взвода ночных котов знал как и умел ловить руками змей. Он был родом из скалистых ущелий но он никогда не был в цирке и никогда не видел в живую настоящего факира.