Я в толпе бегущих людей, и я тоже бегу. Все сосредоточенно смотрят вперед, и я тоже смотрю вперед, но не вижу ничего кроме спин и затылков тех, кто бежит впереди. Я не знаю, куда мы бежим.
Над нами облако пыли, скрывающее небо. Света нет, все освещено не светом, а чем-то другим, чем-то исходящим от этой пыли, серым свечением, одновременно пристальным и слепым. Я слышу топот тысяч ног и тяжелое дыхание.
Мне кажется, мы бежали так всегда, у этого бега нет ни начала, ни конца, ничто не прервет его, как ничто не дало ему начало. Есть только бег и пыль и серое свечение, пристальное и слепое.
Вдруг отсутствующий свет открывает глаза, и под его взглядом люди застывают на бегу. Я смотрю на их искаженные красные лица, на их замершие в отчаянном порыве вперед тела. Эта остановка так же непонятна, как прерванный ею бег, эта неподвижность так же бессмысленна, как остановленное ею движение.
Я не знаю, что мне делать среди этой окаменевшей толпы, заполнившей землю от горизонта до горизонта.
Свет открывает глаза шире, и люди исчезают, я не вижу даже их следов и не помню, в какую сторону они бежали. Пыль тоже исчезает, теперь я вижу небо и его свет. Я смотрю, как светит свет, он видит каждую песчинку, он знает каждую из них в лицо. Наверное, он знает в лицо и меня. Я смотрю, как дышит свет, его легкие движутся, расширяясь и сжимаясь, и я дышу вместе с ним.
…Но ведь надо куда-то двигаться, неподвижность невыносима, надо бежать, надо догнать тех бегущих.
Я срываюсь с места, вокруг меня облаком поднимается пыль.
Я опять в толпе бегущих, я бегу вместе с ними и вижу в пыли только спины и затылки тех, кто впереди.