Пролог
Он внимательно перечитал письмо. Сделал ещё один глоток бренди и вновь не почувствовал никакого вкуса. Лишь волна тепла легко пробежала по горлу и растеклась в животе. Но согреть она не могла.
Чуть подумав, он взял перо и дописал ещё два предложения. Удовлетворившись сделанным, он аккуратно положил письмо на середину стола, прижав его пресс папье, украшенным бронзовой фигуркой обнаженной девушки. Его пальцы бездумно пробежались по изгибам её тела, но он тут же потерял к ней интерес.
Захватив остатки бренди, он подошёл к окну. Кабинет освещала лишь тусклая лампа на столе и было достаточно темно, чтобы увидеть улицу. Но сегодня ночью поднялся шторм и потоки дождя заливали стекло, не давая ничего разглядеть снаружи, кроме собственного отражения. Жаль. Он всегда любил вид из кабинета. Морские волны, набегающие одна на другую, поглощающие и поглощенные друг другом, действовали на него успокаивающе. Но сейчас он и так был спокоен. Как только он окончательно принял решение все волнения исчезли, оставив после себя еле осязаемые призраки.
Одним глотком он допил бренди и сказал себе: “Пора!”. В это время старые напольные часы тяжело заскрипели и прозвучал первый удар колокола. Полночь. Он шел к столу под звон часов, отсчитывающих последние секунды его жизни.
Как глупо.
Он взял приготовленный пистолет и прижал холодное дуло к виску.
Как глупо всё.
Выстрел прозвучал с последним ударом часов. Тело, которое только что было живым, наполненным горьким сожалением от разрушенных надежд, с глухим стуком упало на пол и замерло навсегда. Часы равнодушно продолжили свой мерный ход.
Глава 1
Зеленый остров, 1890 г
Эдуард с наслаждением вдохнул чистый, чуть солоноватый морской воздух и медленно пошёл в сторону Розен-Парка. Экипаж с вещами графа уже скрылся за деревьями. Сам же Эдуард решил добраться от пристани до особняка пешком, оттягивая долгожданную встречу с семейством фон Розен. Ведь, чем дольше мы ждем желаемое, тем острее ощущаем радость от его обладания. За двадцать три года жизни Эдуард хорошо усвоил эту простую истину. И порой, как сейчас, сам искусственно создавал препятствия на пути к удовольствию. Возможно поэтому он пока не познал пресыщения. Что нельзя сказать о некоторых знакомых из его круга, которым, как и Эдуарду, благодаря богатству были легко доступны почти все возможные радости и излишества созданные человечеством. Самоконтроль, дисциплина, трезвый ум - то что защищало молодого графа фон Винденбурга от пучины гедонизма и саморазрушения. Во всяком случае ему нравилось так об этом думать.
Он самодовольно улыбнулся собственным мыслям и представил, как уже совсем скоро окажется окруженным шумным семейством фон Розен. Они не были кровными родственниками. Но для Эдуарда, после смерти родителей тринадцать лет назад, ближе них никого не было. Даже родные дядя Герард и тетушка Розалия не смогли занять место Розенов в сердце племянника. А совсем скоро они по-настоящему станут родственниками. Эдуард был обручен со старшей фон Розен – Анхеликой. Они должны были пожениться еще в прошлом году, но смерть отца Анхелики воспрепятствовала их планам и свадьбу отложили. Семья, как и Эдуард, погрузились в траур. Горе от потери Рудольфа фон Розена оказалось таким же горьким, как и от потери родителей. И даже сейчас от одной мысли о нём сердце Эдуарда болезненно сжалось. Но молодой человек отогнал мрачные воспоминания и постарался сосредоточится на дороге и предстоящей встрече.
Как раз в этот момент в конце тропинки среди деревьев мелькнула хрупкая фигурка. Лучи апрельского солнца, пробившись сквозь молодую листву, ярко отразились в огненно-рыжих волосах Леоны фон Розен - младшей сестры невесты графа. Эдуард даже не удивился обнаружив её здесь. Леона - любимица всей семьи - с детства пользовалась излишней свободой. Это, на взгляд Эдуарда, превратило и без того своевольный нрав девушки в настоящее сумасбродство. Иначе как объяснить то, что почти семнадцатилетняя девица, из благородной семьи, в одиночестве бродит по роще, да и ещё в неподобающем виде. С распущенными волосами, свободной волной падающими на стройную спину, в простом потертом крестьянском платье, открывающим чужому взору тонкие щиколотки, затянутые в грязные ботинки - Леона была похожа на пастушку, потерявшую гурт овец, а не на юную аристократку, которой несомненно являлась по праву рождения и воспитания. Девушка, оглядываясь по сторонам, то и дело вставала на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть за деревьями, пока, наконец, не заметила графа, который с усмешкой рассматривал её. Буря эмоций пронеслась по лицу Леоны: испуг, узнавание, досада, вызов. Эдуард с удовольствием отметил каждую.
– Чёрт! – тихий, но отчетливый шепот девушки, заставил его негромко засмеяться.
– И вам, добрый день! – подчеркнуто вежливо склонился он. В ответ Леона недовольно закатила глаза.
– Что вы здесь делаете? Разве брат не послал за вами экипаж?
Эдуард не ответил. Вместо этого, он, пристально глядя ей в глаза, неторопливо подошел почти вплотную. Эффект не заставил себя долго ждать. Леона смутилась и отвела взгляд. Вся напускная бравада слетела с девушки, как прошлогодняя листва под его ногами.
– Лучше вы ответьте, что делаете здесь одна? – нарочито снисходительно спросил Эдуард. Так обычно говорят убеленные сединами взрослые с малыми неразумными детьми. Леона вновь яростно сверкнула на него голубыми глазами, но быстро спрятала негодование за длинными ресницами. В ней явно шла внутренняя борьба, наблюдать за которой было очень забавно. Именно это заставляло Эдуарда всякий раз, когда предоставлялся случай, дразнить девушку, словно сытый ленивый кот маленькую испуганную мышку. Что ж, сегодня, кажется, победила осторожность.
– Я ищу гувернантку, – тихо и смиренно ответила Леона.
– Боюсь уже поздно. Вашим манерам никто не поможет.
– Очень смешно. Так вы по дороге не встретили мадемуазель Жарден?
– Нет. Но мне кажется, что вы уже слишком взрослая для игр в прятки.
– Подумать только, вы столько лет тренируете на мне своё остроумие, но так и не достигли каких-либо приличных результатов, – как всегда не выдержала Леона. Эдуард в ответ рассмеялся:
– Не обижайтесь, моя дорогая. Мы же старые друзья и я всего лишь беспокоюсь о благополучии будущей сестры. Идёмте я провожу вас домой и вы мне расскажите всё о пропаже гувернантки.
– Никуда я с вами не пойду, невыносимый человек. К тому же во всём виноваты именно вы. Зачем вы отдали землю в аренду этому негодяю господину Нейману?
Теперь Эдуард перестал вообще что-либо понимать. Нейман – преуспевающий фермер и один из лучших арендаторов графа. Хозяйство Неймана с каждым годом приносило всё больше дохода. Да и ренту он всегда платил вовремя. Поэтому, по мнению Эдуарда, при таких-то серьёзных добродетелях, никак не мог быть негодяем. Да и причем здесь мадемуазель Жарден? Но Леона не заставила его долго находиться в неведении. Из её запальчивой речи он вскоре узнал, что негодяем господин Нейман стал ровно в ту секунду, когда посмел вообразить, что достоин руки и сердца гувернантки самой фон Розен.
В другое время Леона насладилась бы удивленно-вытянутой физиономией этого чопорного зазнайки, но сегодня она была слишком расстроена. Как могла Луиза всерьёз принять ухаживания этого грубого фермера? Неужели она не понимает, что подруга фройляйн фон Розен не может опуститься до презренного мезальянса? А Леона определенно считала мадемуазель Жарден своей подругой, а не гувернанткой. Что, в глазах девушки, поднимало последнюю на ступени выше в социальной лестнице. И уж точно намного выше простого фермера, какими бы достоинствами он не обладал.
Впервые Леона столкнулась с тем, что жизнь не подчиняется её желаниям и представлениям. Но смиряться с этим она не намерена и не допустит того, чтобы Луиза совершила самую страшную ошибку в своей жизни. Если, конечно, она не опоздала.
Дело в том, что сегодня утром Леона была занята примеркой платья к завтрашнему торжеству. Именно в это время проведению было угодно, чтобы приехал господин Нейман. Он долго о чем-то беседовал с братом, а после разговора попросил мадемуазель Жарден проводить его до пристани. Когда Леона об этом узнала, тут же бросилась к брату с расспросами. И Фердинанд поведал, что господин Нейман просил у него руки мадемуазель Жарден. Ведь служа в их доме, она находилась под покровительством его хозяина. Это было довольно старомодно, но трогательно, по мнению Фердинанда. И он, святая простота, разумеется, благословил намерения Неймана, тем более что давно его знал. Леона не стала тратить время, чтобы объяснять брату какого дурака он свалял, – она непременно сделает это позже – и сразу бросилась на поиски парочки. Ей надо успеть поговорить с Луизой до того момента, когда господин Нейман реализует свой коварный план.
– Так что не смейте стоять у меня на пути, – закончила она. – Это вопрос жизни и смерти!
Последнего Эдуард уже выдержать не мог и расхохотался в голос. От возмущения лицо Леоны пошло красными пятнами. Она уже собиралась что-то раздраженно сказать, как издалека послышался женский смех. Леона, не раздумывая, побежала на его звук, пробиваясь сквозь небольшую заросль кустарников. А Эдуарду ничего не оставалось делать, как последовать за ней.
Через несколько мгновений они оказались на залитой солнцем весенней поляне. Это место было словно создано для романтических встреч. И именно здесь они обнаружили господина Неймана и Луизу Жарден. Эти двое были настолько поражены внезапным появлением графа и фройляйн фон Розен, что даже забыли разомкнуть объятия. Довольно интимную сцену невозможно было понять двояко.
– Вы согласились? – трагично прошептала Леона. – Вы согласились, – столь же трагично ответила она сама себе.
Эдуард незаметно дернул её за рукав, заставляя замолчать, а сам невозмутимо обратился к парочке:
– Я так понимаю, мы можем вас поздравить!
Луиза видимо пришла в себя и поняла, что господин Нейман всё ещё тесно прижимает её к своему большому телу. Она тихо взвизгнула и оттолкнула его руки, спрятав пунцовое лицо за шляпкой.
– Вы счастливчик, Нейман, – продолжил спокойно Эдуард. – Желаем вам обоим счастья. А теперь, если вы не против, мы вас оставим.
Он схватил печальную Леону за руку и потащил прочь. Ни Луиза, ни господин Нейман так и не промолвили ни слова.
Леона вначале послушно плелась за Эдуардом, но вскоре мысли её вернулись к действительности и она вырвала руку из его крепкой хватки.
– Оставьте меня в покое. Я хочу побыть одна, – всхлипнула она.
– Перестаньте дурачиться.
– Вы ничего не понимаете. Вы самый бесчувственный человек на земле.
К удивлению Эдуарда, по щекам Леоны ручьём полились слёзы. Он действительно не понимал причин её горя. Они казались ему совсем глупыми. Но он был уверен, что она абсолютно искренно сейчас переживает, и ему стало нестерпимо жаль Леону и захотелось как-то её успокоить. Поэтому он, наплевав на приличия, притянул девушку к себе и чуть приобнял за плечи.
– Ну же Леона, успокойтесь. У вас заболит голова, если вы будете плакать. И матушка, беспокоясь о вашем здоровье, не позволит вам завтра танцевать на празднике. А я уже собирался разрешить вам оттоптать мне ноги.
Леона фыркнула, но плакать перестала. Чуть постояв, она неловко убрала его руку с плеча.
– Это неприлично, – пробормотала она, шмыгая.
– И это я слышу от человека, который в возрасте одного года обмочил мои штаны, когда я имел неосторожность взять его на руки?
– Боже, когда вы перестанете вспоминать эту ужасную историю? – возмущенно вскричала Леона, окончательно забыв о слезах.
– Боюсь, никогда. Этот случай поразил меня до глубины души.
– Вы совершенно несносный человек! Идёмте я отведу вас в Розен-Парк, чтобы вы наконец от меня отстали!
Леона развернулась на каблуках и поспешно пошла по тропинке к дому, даже не удостоверившись идет ли за ней Эдуард. Вот и жалей её после этого!
Глава 2
Фердинанд откинулся на спинку стула и устало закрыл глаза. Уже несколько минут он тщетно пытался прочитать письмо своего управляющего и никак не мог сосредоточиться. Его то и дело отвлекали весёлые голоса и смех, доносящиеся с лужайки возле дома. Фердинанд раздраженно встал и захлопнул окно, несмотря на то, что в кабинете было довольно душно. Наступила долгожданная тишина и можно было бы вернуться к письму, но молодой человек, словно завороженный, наблюдал за весёлой суетой на лужайке.
Сегодня была великолепная солнечная погода и матушка Фердинанда – Фредерика фон Розен – распорядилась, чтобы полдник подали на улице. Для этого слугам пришлось вынести два стола, чтобы с удобством разместить всех гостей Розен-Парка. А их в доме уже было немало и ожидались ещё. Хотя траур по отцу Фердинанда не закончился, семья никак не могла проигнорировать семнадцатилетие обожаемой Леоны. Поэтому почти все гостевые спальни в доме были заняты самыми близкими друзьями Розенов. Из-за удаленности Зелёного острова от материка они прибыли накануне праздника, чтобы уже на следующий день полноценно насладиться им, не тратя силы на дорогу. И вот сейчас хозяйка дома развлекала дорогих гостей буквально под окнами кабинета Фердинанда.
Но он должен признать, что лучшего места для импровизированного пикника матушка вряд ли бы нашла. Лужайка находилась почти у края высокого клифа, и с неё открывался потрясающий вид на зеркально-гладкий пролив, разделяющий на целых пять миль Зелёный остров и материк, чей берег, сплошь застроенный фахверковыми домиками старого города, в ясную погоду, как сейчас, был хорошо виден. Фердинанд мог даже разглядеть колокольню церкви святой Элоизы, находящуюся в центре Винденбурга.
Столы поставили у заросшей мхом разрушенной стены старого форта, который когда-то здесь был. Она хорошо защищала гостей от порывистого морского ветра, но не мешала наслаждаться видами, которые лет триста назад очаровали первого фон Розена настолько, что он, не считаясь ни с какими тратами, твёрдо вознамерился именно здесь отстроить семейный особняк.
Зелёный остров достался предку Фердинанда вместе с дворянством за неоценимые заслуги перед короной. Ещё бы. Беспроцентные ссуды банка Розенов лились рекой в личный королевский карман, минуя рассмотрение в парламенте необходимости нового долга. Порой же эти ссуды были ещё и безвозвратные. За это банк получал огромные преференции. И даже добился монополии на эмиссию ассигнаций. А тот кто печатает деньги, тот и получает настоящую власть, и вместе с ней ещё большее богатство, которого с лихвой хватит на несколько поколений фон Розенов.
Но всё же Розен-Парк всегда был самым ценным их приобретением, даже несмотря на то, что Зелёный остров приносил сплошные убытки. Фердинанд как-то подсчитал от скуки сколько бы они сэкономили в год, переехав в Винденбург. Оказалось, что на эти деньги они бы спокойно могли прожить ещё два года. Но всерьёз уезжать никто не планировал.
Поколениями с любовью лелеемый и совершенствующийся дом, окруженный двадцатью акрами ухоженного сада, превратился практически в Эдем. Причем Эдем труднодоступный для чужаков. Дело в том, что высадиться на острове можно было лишь в одном месте. Пологий западный берег был окружен многочисленными лудами, мешающими судоходству. Не зная фарватера, ведущего к пристани, легко было сесть на мель. Остальная же часть острова, постепенно возвышаясь к востоку, обращала берег в непреодолимую скалу, на плоской вершине которой и возвышался огромный трехэтажный особняк из красного нарядного кирпича, со ступенчатыми фронтонами. От пристани до него можно было добраться лишь двумя путями. Либо по каменистой, достаточно широкой для экипажа, дороге, идущей вдоль берега. Либо по узкой и крутой тропинке напрямую через густую буковую рощу, а затем через яблоневый сад, прямо к заднему двору с хозяйственными пристройками.
На острове жило всего несколько семей. Их домики, арендуемые у Розенов, тесно прижимались друг к другу рядом с пристанью. Одна половина их обитателей занималась рыболовством, а другая поколениями служила в Розен-Парке. Но большая часть прислуги годами жила в специально для этого отведенном флигеле особняка. Всего на острове постоянно находилось около ста человек. И почти вся эта маленькая армия так или иначе денно и нощно трудилась для благополучия семьи фон Розен. Благодаря их стараниям кладовые дома всегда были заполнены, комнаты сияли чистотой, цветы в оранжерее цвели пышным цветом, в саду шумели фонтаны, а в искусственном пруду плавали золотые рыбки. Разумеется всё это под чутким руководством хозяйки дома.
Фердинанд же, получив в прошлом году бразды правления, растерянно обнаружил, что он первый из Розенов, которому нечего улучшать в идеально устроенном хозяйстве. За несколько лет его отец полностью модернизировал дом: отремонтировал водопровод, сделал пристройку, в которой расположил огромную библиотеку и расширил оранжерею. Единственное что оставалось его наследнику – это поддерживать налаженный механизм, вливая в него деньги. Но и это было решено ещё до рождения Фердинанда. За прошедшие столетия фон Розены постепенно из хитрых хладнокровных дельцов превратились в вальяжных и утонченных аристократов, чей образ жизни сводился к праздности и развлечениям, одобряемым обществом. Они давно уже самостоятельно не принимали участие в деятельности банка, доверив его управление совету директоров. И даже не избирали его членов. Всё что нужно было делать Фердинанду – это раз в год присутствовать на общем собрании акционеров, делая вид, что внимательно слушает, и ежеквартально читать отчеты управляющего, судя по которым дела банка шли великолепно. Поэтому об экономии можно было не переживать.
Но иногда Фердинанд задумывался о будущем и с ужасом понимал, что и через десять лет, и через сорок он будет там же где сейчас и тем же кто он сейчас. Его жизнь налажена не им и не им же распланирована. В такие мгновения он чувствовал себя не хозяином Зелёного острова, а его пленником. Но всякий раз он не давал этой мысли долго мучать себя, прячась от неё за будничными делами или развлечениями. Однако сегодня он острее осознал всю безысходность своего положения.
Фердинанд усмехнулся. Миллионы людей отдали бы всё, чтобы оказаться на его месте и справедливо бы решили, что он сошёл с ума, считая своё положение невыносимым. А может он действительно сошёл с ума? Конечно так и есть, если без дела стоит здесь, с тоской глядя в окно, и жалеет себя, вместо того, чтобы присоединиться к гостям и забыться в их обществе. Но пока среди гостей есть Лора Мирбах он никогда не сможет забыться. Собственно её приезд и смутил зыбкий покой Фердинанда, напомнив, как бессмысленна его жизнь.
Два года назад он прибыл на внезапную свадьбу друга. За месяц до этого события Генрих и не помышлял о женитьбе. Но вот он уже стоит у алтаря с цветком в петличке, и нежно целует губы смущенной невесты. Жених и сам был поражен не меньше друзей таким исходом, но признался, что ничего не мог с собой поделать, когда без ума влюбился при первой же встрече. Фердинанд ему верил, потому что Лора и его самого поразила в самое сердце в ту же секунду, как впервые встретилась с ним взглядом.
Если бы ему кто-нибудь до этого сказал, что такое возможно, он бы рассмеялся в ответ. Но вот только что Фердинанд был вполне спокойный, уверенный и довольный собой человек, перед которым открыты все двери, а в следующую секунду всё это разбилось на мелкие осколки от единственного взгляда карих глаз. Он помнил, как сразу оробел, а щеки стали горячими от прилившей крови. Фердинанд запинаясь еле произнес слова поздравления и окончательно почувствовал себя дураком. Но Лора, к счастью, не заметила его состояния, так как была полностью поглощена женихом.
В последующий год Фердинанду не раз предоставлялся случай убедиться, что чувства его к Лоре серьёзны и глубоки. Каждый раз, встречая её, он впадал то в отчаяние, то в эйфорию от собственных эмоций. Иногда казалось, что ему достаточно просто немного побыть рядом с ней, чтобы только услышать её голос и увидеть приветливую улыбку в блестящих глазах. Но потом он понимал, что ему этого мало и убеждал себя, что лучше её больше никогда не видеть, тогда, возможно, он сможет вырвать из сердца эту непрошенную любовь. Хватало его ненадолго. Вскоре он отправлялся туда, где мог встретить Лору и всё повторялось заново.
Она так ничего и не подозревала. Он научился скрывать чувства за шутками. Они даже стали друзьями. Очередная ошибка. Чем больше он её узнавал, тем больше привязывался. А ещё ему было очень стыдно перед Генрихом. Он ощущал себя предателем, хотя был не властен над чувствами. И в то же время Фердинанд злился на друга. Ему казалось, что тот слишком невнимателен к жене и часто оставляет её одну, сославшись на какие-то дела. В такие дни, навещая Лору, он видел грусть в её глазах, которую она пыталась спрятать ото всех. За эту печаль он готов был избить Генриха. Как смел он так обходиться с Лорой? Разве не понимал, как ему повезло оттого, что она принадлежит ему?
Почему ему?
Почему не Фердинанд встретил её первым?
После смерти отца, он стал затворником в Розен-Парке и за прошедший год почти не виделся с четой Мирбах. Дни его были похожи один на другой. Он либо пытался решать простые хозяйственные вопросы, либо читал. Но с домашними делами лучше справлялась матушка, а книги ему вскоре наскучили. Единственное, что радовало – Лора перестала присутствовать в его мыслях каждую секунду. А иногда он не вспоминал её целый день. Но вчера, как только Лора Мирбах переступила порог Розен-Парка, всё вернулось на круги своя. Неужели он обречён на эту муку вечно?
Поэтому сегодня Фердинанд малодушно спрятался у себя в кабинете, сославшись на важные дела, когда все высыпали на лужайку. Он устал изображать беззаботность рядом с ней, когда душа разрывалась от боли. Но оказалось, что ему стало только хуже.
Лора сейчас стояла спиной к его окну и с кем-то разговаривала. Фердинанд живо представил как взлетают её черные в форме крыльев брови, как вздёрнутый кончик тонкого носа чуть дергается, когда она говорит, как на алебастровой коже появляется яркий румянец. Почему он не разрешает себе просто насладиться этим зрелищем? Зачем наказывает себя, избегая её? Ведь ему так мало надо, чтобы хоть немного почувствовать себя вновь счастливым. Вдруг голова как-будто прояснилась и на душе стало легко.
В следующую секунду он уже выходил из кабинета. И ему надо было взять всю волю в кулак, чтобы не броситься к Лоре бегом.
Глава 3
Анна вновь украдкой посмотрела на Абигайль фон Винден. Ей нечасто доводилось видеть столь модную и роскошную даму. Черно-белое атласное платье в узкую полоску с высоким воротником, отделанным тончайшим белым кружевом, туго обхватывало стройную талию, затянутую корсетом. Тесные от запястья до локтя рукава шарообразно расширялись к плечам. Такие Анна видела только в модном журнале. Никакого турнюра, столь любимого мамой – юбка элегантно подчеркивала естественную линию бедра и колоколом расширялась книзу. Весь образ дополняла изящная шляпка, украшенная белым страусиным пером, которое завораживающе колыхалось при малейшем движении головы. А как искусно завита светлая чёлка! Горничная баронессы фон Винден – большая мастерица. Анна восхищенно вздохнула. Мама, чьё представление о моде безнадёжно застряло в семидесятых, когда она сама блистала на балах, не разрешала дочери отстричь чёлку.
Но хуже всего было то, что у них катастрофически не было денег, и об обновках, тем более похожих на изящный туалет Абигайль, можно было даже не мечтать. Анна последние два года довольствовалась лишь пятью платьями, каждое из которых за это время перешивала собственноручно несколько раз, чтобы скрыть от Розенов насколько бедственно её положение. Ещё одну порцию жалости к себе она не выдержит. Спасало то, что они с мамой никуда не выезжали с Зелёного острова, так что гардероба для их образа жизни хватало. Анна снова вздохнула. И в этот момент Абигайль в упор посмотрела на неё насмешливым холодным взглядом, надменно подняв тонкие подкрашенные брови. Она, наверняка, всё это время знала, с каким восхищением девушка разглядывала её, сгорая от зависти.
Анна сильно смутилась, но заставила себя твёрдо выдержать презрительный взгляд, хотя в груди разлился холод, а сердце казалось подскочило к самому горлу. Тонкие губы Абигайль дрогнули хищной улыбкой и она что-то негромко сказала своему партнеру по крокету. Карл фон Альтен быстро посмотрел в сторону девушки, а затем рассмеялся вместе с Абигайль, и они вернулись к игре. Анна в смятении отвернулась и не увидела, как баронесса фон Винден точным движением молотка ловко забила синий шар в воротца.
Анна осторожно посмотрела по сторонам – заметил ли кто-нибудь её позор? Но остальные гости и хозяева Розен-Парка были поглощены своими делами, абсолютно не подозревая о её унижении. Впервые в жизни Анна порадовалась тому, что её практически не замечают. Возможно будь здесь Леона, она бы скорее всего обратила внимание на то, что её подругу обидели и наверняка вмешалась. Кончилось бы всё скандалом, а виноватой осталась бы Анна, как бывало не раз. И мама потом неделю донимала бы её нотациями. Но к счастью, Леона сейчас далеко – на другой стороне лужайки что-то горячо обсуждает со своей гувернанткой.
После полдника никто не захотел возвращаться в дом, решив продолжить развлечения на лужайке. Слуги принесли орудия для крокета и быстро установили ворота. Часть гостей разбилась на две команды, и теперь, живо переговариваясь, они двигались по полю от одних ворот к другим, забивая в них разноцветные шары деревянными молотками.
Анна присоединилась к тем, кто предпочёл игре мирную беседу. Очень уж не хотелось ей в своих перелицованных старомодных обносках контрастировать с блестящей молодёжью. Лучше она посидит в сторонке.
Их кресла поставили так, чтобы одновременно можно было любоваться бирюзовым проливом и следить за игрой. Фредерика фон Розен распорядилась, чтобы принесли чай и десерты. Их разместили на отдельном столике, чтобы каждый мог взять угощение, когда вздумается.
Фердинанд фон Розен присоединился к ним только что и сразу завладел разговором. Он долго и пространно отвечал на вопросы Лоры Мирбах о прошлом Розен-Парка. Рассказчиком он был хорошим, но Анна чуть ли не наизусть знала эти истории, поэтому почти не вслушивалась в разговор.
Барон фон Винден удобно расположился чуть поодаль от них, внимательно слушая рассказ Фердинанда, и с наслаждением раскуривал сигару. Её терпкий, чуть сладковатый запах немного долетал до Анны. Барон был худощавым, высоким мужчиной лет шестидесяти. Имел гладковыбретое строгое желтоватое лицо с глубокими морщинами на щеках и лбу. Особенно сильные заломы шли от носа к уголкам рта, придавая ему вечно брезгливое выражение. Редкие черные с проседью волосы он гладко зачёсывал назад, чем только подчеркивал большие залысины у лба. Узкие темно-карие глаза сохраняли ещё былой блеск. Взгляд их был пронзительный и колкий, из-за чего казалось, будто барон мог видеть собеседника насквозь. Абигайль была младше его в два раза. Анна знала, что обвенчались они, когда той было столько же лет сколько и ей сейчас – восемнадцать. Интересно, каково жить с таким пожилым мужем?
Вопросы замужества последние годы не покидали мыслей Анны. Только в нём видела она возможность поправить своё незавидное положение. Но живя в уединении Зелёного острова вряд ли встретишь подходящего жениха. А тем более того, кто согласится взять бесприданницу.
До возраста десяти лет Анна не знала нужды. Она жила в родовом поместье, таком же большом, как Розен-Парк, и была единственной дочерью достопочтенного фон Рихтера. В то время родителей она почти не видела – они постоянно были заняты светской жизнью, оставив дочь на попечение двух нянь и гувернантки. Та жизнь в памяти осталась сладким сном, наполненным красивыми игрушками, кружевными платьицами, запахом эклеров и долгими прогулками в огромном саду среди искусно подстриженных деревьев.
А потом всё резко изменилось.
Сначала умер отец.
Лишь спустя годы Анна узнала, что он застрелился, предварительно разорив семью. Оказалось, что уже долгое время они жили в долг. И после похорон к их двери потянулись вереницы кредиторов.
Имущество пошло с молотка.
Маме пришлось даже продать все драгоценности, чтобы расплатиться. А так как отец не оставил после себя наследника, то родовое поместье ушло дальнему родственнику – троюродному дяде, которого ни Анна, ни её мать до этого не встречали. Новый хозяин ясно дал понять, что в доме им не рады. Единственное средство к существованию, оставшееся несчастным – пятьдесят гульденов дохода в год – едва хватило бы, чтобы не умереть от голода.
Первый год их новой нищей жизни был самым ужасным. Они переезжали от одних родственников к другим, но нигде не смогли прижиться. Анна не любила вспоминать этот период. Наконец, от отчаяния мама написала своей подруге детства Фредерике фон Розен.
Так они оказались в Розен-Парке.
Супруги фон Розен были столь добры, что поселили их в отдельный двухэтажный коттедж, недалеко от своего особняка, и не взяли за это ни скиллинга. Каждая вдова фон Розен переезжали в него, освобождая для новой хозяйки Розен-Парк. Свекровь Фредерики покинула домик несколько лет назад, отправившись в вечный путь.
В коттедже было всего три спальни, но матери и дочери Рихтер хватало его с лихвой. Им также выделили служанку. А Фредерика распорядилась, чтобы они регулярно получали свежие продукты из кладовой особняка. С тех пор Зелёный остров Анна с матерью покидали лишь на церковную службу пару раз в месяц.
С возрастом унизительное положение приживалки Анну стало тяготить. И хотя Розены всегда обращались с ними, как с равными, девушка понимала, что на самом деле это не так. Благородное происхождение не подкрепленное состоянием исключало их из привычного круга, но и не давало возможности войти в другое, менее презентабельное, общество. Две женщины оказались чужими везде.
Анна даже иногда завидовала собственной служанке Марте. Та чётко знала своё место и твёрдо стояла на ногах, своим трудом обеспечивая себе, хоть и очень скромную, но независимую жизнь. Анну же с детства готовили стать женой благородного человека, хозяйкой большого дома, управляющей оравой слуг. Но занять это место она теперь не могла. Зарабатывать физическим трудом тоже – мама просто умрёт от позора. Всё это она осознала давно, в шестнадцать лет.
Она хорошо помнила тот разговор с матерью, как-будто он произошёл только что. После него детство ушло безвозвратно вместе с наивными надеждами и мечтами.
Однажды утром мама тихо вошла в её комнату, когда Анна приводила себя в порядок после сна. Эмма фон Рихтер мягко забрала из рук дочери расчёску, положила её на комод и усадила Анну на кровать, расположившись рядом. Утреннее солнце безжалостно подчеркнуло темные круги под глазами и скорбную складку между бровями. Анна только тогда заметила, как мама сильно постарела.
– Моя дорогая, – сказала Эмма, – ты совсем уже взрослая и должна понять, что только ты способна вытащить нас из той ямы, в которую бросил нас твой отец. Ты обязана это сделать, ради нас обеих. Мы не можем до конца жизни жить в этом проклятом доме, с этой глупой Мартой, изо дня в день получая милостыню. Если бы ты только родилась мальчиком, нас не вышвырнули бы из собственного дома, словно бродячих кошек! Но пока ты молода, у тебя тоже есть достоинства.
– Что я могу сделать, мамочка? – испуганно спросила растерянная Анна.
– Ты просто обязана выгодно выйти замуж. Это твой долг.
– Но за кого? Я никого не знаю.
– Как же. А Фердинанд? Уверена, что Фредерика будет только рада такой невестке. Она тебя любит. Как и меня. Она не откажет. И Рудольф не откажет, – её голос начал срываться в истерику. Она как-будто убеждала себя, а не Анну.
– Вот увидишь. Стоит мне только намекнуть и они сами предложат. А ты должна влюбить в себя Фердинанда. Он же тебе нравится?
Анна промолчала
– Нравится? – больно схватив дочь за руку, почти крикнула Эмма, грозно хмуря брови
– Да, мамочка, – шепотом соврала Анна, морщась от боли.
– Вот и славно. Я знала, что ты умница. Ох, я тебе кажется синяк на руке оставила. Сейчас пришлю Марту с бадягой. Люблю тебя, милая, – ласково погладила она дочь по щеке.
– И я тебя, мамочка.
Но Эмма уже выходила из спальни.
Глава 4
– Дорогой, Вильгельм, спасите меня от этого чудовища! – мелодичный, чуть капризный голос Абигайль вернул Анну в реальность. Баронесса, кокетливо улыбаясь, встала за кресло мужа и положила руку, туго обтянутую шёлковой перчаткой, ему на плечо. Тот, продолжая неторопливо докуривать сигару, даже не взглянул на жену.
– Абигайль, как вы можете сейчас бросить нас с Лисбет? Мы должны немедленно отыграться, а то Винденбург просто лопнет от самодовольства. Наш христианский долг не допустить этого, – лениво проговорил Карл, чуть растягивая слова. Скрестив длинные ноги, он одной рукой небрежно оперся на молоток для крокета. Но за, казалось бы, расслабленной позой, чувствовалась скрытая сила, от которой Анне всегда было немного не по себе, однако она не могла понять причины этого.
– Не дождёшься, Альтен, – крикнул с поля Эдуард, сверкнув торжествующей улыбкой.
– Сдавайся, Карл. Вы продули, – присоединился к нему Генрих Мирбах, который играл в команде с Эдуардом и Анхеликой.
Голос Генриха показался Анне каким-то напряженным, в отличии от весёлого и добродушного тона графа.
– Карл, я считаю, что вам надо научиться проигрывать, – промурлыкала Абигайль, поглаживая плечо мужа.
– Никогда в жизни не смирюсь с проигрышем, – бархатным баритоном, всё так же растягивая слова, ответил он.
Почему-то Анне показалось, что сейчас они говорят не о крокете.
– Фройляйн фон Рихтер, – неожиданно Карл повернулся к ней и протянул руку в легком поклоне, – может вы будете столь милосердны и спасёте нашу команду?
Внезапно, оказавшись в центре всеобщего внимания, Анна растерялась и не нашлась что ответить.
– И правда, Анна, – хлопнув в ладоши, радостно вскрикнула, до этого молчавшая Лисбет, – помоги нам с братом. Я точно знаю, что ты прекрасно играешь.
– Вас выдали, – шире улыбнулся Карл.
Его голубые, как незабудка, глаза смотрели с легкой насмешкой. Это напомнило девушке, как всего несколько минут назад он смеялся над ней в компании Абигайль. Самообладание сразу вернулось к Анне и она, гордо выпрямившись, копируя его манеру растягивать слова, равнодушно произнесла:
– Вынуждена отказать. Я болела за другую команду, так что результат меня вполне устраивает.
Почти все рассмеялись. Зато насмешка в глазах Карла, наконец, исчезла, сменившись подобием интереса. Такой взгляд она в детстве однажды видела у одного гадкого мальчишки, который разглядывал нежную бабочку, перед тем как оторвать ей крылья. Карл выпрямился и опустил руку, всё так же внимательно рассматривая её.
– Похоже, женщины бегут от вас, Альтен, куда глаза глядят, – внезапно сказал барон, чем вызвал ещё один бурный взрыв смеха.
– А если я буду настаивать? – не обращая внимания на слова фон Виндена, Карл вопросительно поднял прямые вразлёт черные брови.
Анну удивила такая настойчивость, но она твердо ответила:
– И вновь получите отказ.
– Карл, дорогой, не донимай девушку! – мягко вмешалась его мать – Маргарет фон Альтен.
Она сидела за столом в тени огромного белого зонта вместе с Фредерикой и матерью Анны. Все они были знакомы ещё с юности, когда неопытными дебютантками впорхнули в свет. С тех пор и дружили. Правда Маргарет предпочитала покою сельской жизни столичную суету, поэтому женщины встречались нечасто. Но если уж им предоставлялся такой редкий случай, как сегодня, разлучить их не было никакой возможности, до тех пор пока все великосветские косточки не будут перемыты и разложены по полочкам этими тремя. Разумеется основным источником сплетен была Маргарет. Две другие жадно впитывали их, чтобы потом весь год заново обсуждать скучными деревенскими вечерами.
Но сейчас, небольшая перепалка их детей отвлекла старых сплетниц от столичных новостей. На лице Маргарет застыла дружелюбная улыбка, но под этой маской Анна узнала другое выражение. Так Фредерика смотрела два года назад, когда Эмма намекала на возможную помолвку её дочери с Фердинандом. Хозяйка Розен-Парка тоже улыбалась, но делала вид, что не понимает о чём речь. Однако настойчивость Эммы заставила Фредерику недвусмысленно объяснить, что об этом не может быть и речи. Какие бы дружеские чувства она не испытывала к дамам Рихтер, Анна никогда не будет достойной стать женой её сына. Вот тогда шаткий мир девушки рухнул второй раз в жизни. Оказалось, что в доме Розенов её место не выше комнатной собачки: всегда бросят косточку со стола, но небрежно пнут, если та займёт не положенное ей место.
Эмма, конечно, была уязвлена, но проглотила обиду, боясь лишиться покровительства. Подруги сделали вид, что этого разговора не было и продолжили общаться, как раньше. Но Анна не смогла смириться. Поэтому, в тайне от Фредерики, целый год старалась быть как можно ближе к Фердинанду, надеясь, что он её заметит. Но всё было тщетно. Он всегда относился к ней, как к сестре.
А теперь Анна буквально кожей почувствовала беспокойство Маргарет. Девушке стало смешно. Неужели та не видит, что её сын просто от скуки решил поиграть с ней? Неужели даже малейшее к ней внимание с его стороны вызывает такую панику? И она широко улыбнулась Карлу, чем совсем его озадачила.
– Я наверное не против составить вам компанию, – вдруг вмешался Фердинанд, видимо решив разрядить обстановку, – Очень уж хочется посмотреть, как Эдуард хоть раз проиграет.
– Сомневаюсь, что я на такое способен, – со смехом ответил тот, чуть помахивая молотком.
– Генрих, похоже нас вообще сбросили со счетов, – пошутила невеста графа.
И они все вместе направились к полю. Карл задержался на пару секунд, всё ещё задумчиво глядя на Анну, а затем присоединился к остальным. И, перестав, наконец, быть общим центром внимания, девушка перевела дух.
Меж тем, Абигайль, аккуратно расправив юбку, села на место, которое до этого занимал Фердинанд. Причём поправила кресло таким образом, чтобы оказаться спиной к Анне, и обратилась к Лоре:
– Винденбург может и считает выигрыш своей заслугой, но вряд ли бы справился без вашего супруга.
Было видно, что грубый манёвр с креслом сначала ввёл Лору в легкое замешательство и она бросила на Анну быстрый неуверенный взгляд. Однако после льстивой фразы баронессы фрау Мирбах тут же забыла обо всём, заглотив приманку.
– О, да! – оживленно ответила она, – Генрих прекрасный игрок!
И тут же пустилась расхваливать супруга на все лады. Слушая вполуха её рассказ, Анна подумала, что ни один человек не способен вмещать в себя столько добродетелей, однако никаких сомнений не вызывает тот факт, что Лора фон Мирбах до сих пор по уши влюблена в собственного мужа. Но ещё более очевидным фактом было то, что, по непонятным причинам, Анна попала в немилость к баронессе фон Винден.
Девушка наверняка бы поразмышляла на эту тему, если бы Леона, наконец, не рассталась с мадемуазель Жарден, которая поспешно вошла в дом. Подруга же быстрой размашистой походкой направилась прямиком к Анне. Её свободное белое платье из хлопка развивалось на ветру, подчеркивая волнение, которым сейчас была охвачена младшая фон Розен.
Впрочем, сколько знала её Анна, Леона ни на секунду не была способна сохранить спокойствие. Всё в ней вечно было в движении, а богатая мимика не могла скрыть ни единой эмоции. Но она никогда и не пыталась этого сделать, безжалостно выплёскивая на окружающих всё, что в данную минуту испытывает: будь то восторг или раздражение, радость или печаль. Анна часто попадала в бурный поток переживаний подруги, рискуя в нём утонуть. Это было довольно утомительно, поскольку темперамент у неё был прямо противоположен Леоны. Иногда ей хотелось взять её за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы та хоть на минуту просто замолчала и поняла, что мир не вращается лишь вокруг фройляйн фон Розен.
Естественно сделать она этого не могла. Мама просто убила бы её за такую выходку. Эмма строго следила, чтобы дочь всячески поддерживала дружбу с Леоной. А той ничего не оставалось, как подчиниться.
И вот, наблюдая за приближающейся подругой, Анна с тоской понимала, что предстоит очередное испытание её выдержки. Но нервы были натянуты, как струна, готовая вот-вот лопнуть.
– Не хочешь ли прогуляться? – сразу бросила, подойдя, Леона и не дожидаясь ответа бесцеремонно схватила Анну за руку, потащив девушку за собой, не обращая внимания на других дам.
– Леона, шляпу! – вдогонку крикнула ей мать.
Та сердито взглянула на неё, а потом удивленно, будто впервые увидела, уставилась на зажатую в собственной руке соломенную шляпку с широкими полями, которой всю дорогу размахивала. И тут же встрепенулась и кое-как нахлобучила её на взъерошенные волосы, не удосужившись завязать ленты. Всё это она проделала, даже не замедлив шага и не выпуская руки подруги.
– Да что происходит? – не выдержала Анна, слабо сопротивляясь напору Леоны.
Они остановились на краю лужайки, достаточно далеко чтобы их не слышали те, кто остался в креслах и за столом.
– Ты будешь поражена, когда узнаешь! – всплеснув руками, воскликнула Леона.
“Вот уж сомневаюсь”, – подумала Анна, но вслух ничего не сказала. Однако Леоне не нужно было поощрения:
– Вообрази, Луиза совершенно не такая, как мы её себе представляли!
“Не мы, а ты. Моё мнение ты никогда не спрашивала”, – подумала Анна, но вновь промолчала.
– Вот видишь, тебе даже сказать нечего, так ты поражена!
“О, поверь, мне есть, что сказать, чтобы поразить тебя”, – подумала Анна, но согласно кивнула Леоне.
– Я знала, ты моя родственная душа и всегда со мной согласна!
“Да мама дух из меня выбила бы, будь это иначе”, – опять кивнула Анна.
– Итак приготовься, – торжественно продолжила Леона, – Луиза твёрдо намерена выйти замуж за кошмарного Неймана! Никакие мои доводы её не убедили не совершать эту глупость!
– А у тебя были доводы? – так удивилась Анна, что прервала молчание.
– Пфф… Разумеется! – вновь всплеснула руками Леона, – Я ей сказала, что раз уж ей так хочется замуж, то она должна сопровождать меня в столице в этом году. Там будет целая толпа достойных мужчин, которые непременно сделают ей предложение, ведь у неё такая тонкая душа.
– Конечно. Ведь они все мечтают жениться на простой иностранной гувернантке с тонкой душой, – театрально прижала руки к груди Анна.
– Вот-вот, – не поняла сарказма Леона, – ты меня понимаешь! Теперь представь, Луиза рассмеялась так же, как этот баран Винденбург.
При этих словах Анна краем глаза заметила, как Эдуард, забив очередной мяч, повернулся и с интересом уставился на них. Он определенно слышал весь разговор. Анна попыталась знаками заставить Леону замолчать, но та не обратила на неё внимание и продолжала:
– Сдаётся мне, что душа Луизы не так безупречна, как нам представлялось. Есть в ней нечто мещанское, как не прискорбно. Ведь она даже не любит этого Неймана. Я простила бы её, если бы здесь вмешалась романтика. Это было бы даже мило. Но она всерьёз хочет стать фермершей с выводком ребятишек. А я так мечтала, как Луиза будет учить моих детей, а по вечерам мы с ней будем долго беседовать.
Всё сказанное действительно поразило Анну, но не так как рассчитывала Леона. Забыв что их слышат, девушка уже не скрывая иронии произнесла:
– Действительно как она могла променять тяжёлую работу без перспектив, жизнь в зависимости от чужих людей на семью и дом, в котором будет хозяйкой?
В это время их разговор привлек внимание не только Эдуарда, но и его невесты. Но девушки уже ничего не замечали.
– Да…– начала было Леона, но запнулась, поняв наконец правильно тон подруги. – Ты серьёзно сейчас?
– Разумеется. Более того, я сама не раздумывая согласилась бы выйти за Неймана, предложи он мне это.
Челюсть Леоны неприлично отвисла, а глаза почти вылезли из орбит.
– Но ведь ты фон Рихтер!
Анна зло усмехнулась:
– Что стоит эта приставка “фон” без приданого? Ничего! Тебе не понять ни меня, ни Луизу! Ты никогда не жила в чужом доме из милости, без малейшей перспективы изменить это! Так что не смей нас осуждать!
– Ты… Ты… Ты такая же мещанка! Знать тебя не желаю!
– А ты и не пыталась никогда меня узнать, – дрожащим от слёз голосом прошептала Анна.
– Фройляйн Анна, – вдруг она услышала мягкий голос Эдуарда, – я только что потянул мышцу. Умоляю вас замените меня в игре.
Девушка быстро пришла в себя, будто на неё вылили ведро холодной воды. Она с ужасом вспоминала, что наговорила сейчас. Поэтому даже не сопротивлялась, когда Анхелика, дружески взяв её под руку, повела к крокетному полю.
– Слава Богу, вы его заменили, – ворковала она, успокаивающе похлопывая Анну по руке. – А то из-за него мы непременно бы проиграли. Он промазал уже два раза.
– Боже, все слышали, – с ужасом прошептала Анна.
– Никто ничего не слышал, – так же прошептала Анхелика и ободряюще улыбнулась. – Всё хорошо дорогая. Эдуард вовремя вмешался.
– Это ещё что? – только сейчас заметив рокировку, заворчал Карл и крикнул Эдуарду через поле. – Винденбург, это же мошенничество!
– Ничего подобного! – крикнул тот в ответ. – Это стратегия. Лучших бойцов надо выпускать в конце боя.
Всё это время Леона, как молнией пораженная стояла, где была. Однако крик Карла привёл её в чувства и она бросилась прочь. Но успела сделать только шаг, как услышала злое шипение Винденбурга:
– Стоять!
Он подошел поближе и остановился рядом, глядя на поле. Со стороны казалось, будто они просто следят за игрой.
– Что вы себе позволяете, Винденбург? – прошипела в ответ Леона. – Кем вы себя вообразили, раз смеете вмешиваться?
– Вообще-то я считал себя вашим другом. А друзья остановят друг друга от ошибки. Но судя по тому как вы обращались с фройляйн Анной, вы и не знаете, что такое дружба.
– Это вы ничего не знаете, – уже без вызова прошептала Леона.
– Возможно. Но я знаю точно, что с людьми, находящимися у вас в зависимости надо быть крайне деликатным. А Анна зависима от вашей семьи. Я много лет наблюдал вашу с ней дружбу. Бедняжке приходится многое терпеть от вас, так как она боится вас обидеть. Вы же подобной щепетильностью не страдаете.
– Неправда. Я веду себя с ней, как с равной!
–Но в том-то и дело, что вы не равны, глупая девчонка! Она всегда подчиняется вашим капризам, так как боится потерять вашу дружбу, а с ней и кусок хлеба. А вы в своём эгоизме ничего не замечаете. Стоило ей лишь раз с вами не согласиться, как вы прогнали её. И после этого ещё смеете спорить?
Больше выдержать Леона не могла и, взметнув юбками, убежала в дом.
Эдуард хотел было пойти за ней, но решил, что лучше не стоит. Она возможно теперь никогда не захочет с ним разговаривать. Слишком жесток он был, но раскаиваться уже поздно.
Глава 5
Лора сидела перед туалетным столиком и машинально расчёсывала длинные чёрные волосы, раз за разом бессознательно проводя по ним расчёской из китового уса и не замечая, что те распушились. Взволнованный взор её был направлен в зеркало, но не на собственное отражение, а на застывшую прямую спину мужа, который уже четверть часа молча смотрел в окно. Как жаль, что она не может читать его мысли. Последние несколько месяцев Генрих был чем-то озабочен, но на все вопросы жены лишь отмахивался и говорил, что у неё разыгралось воображение.
Но она точно знала, что с ним что-то происходит. Он уже не был похож на того беззаботного юношу с копной каштановых коньячного оттенка волос, смешливыми зелёными, как молодой клевер, глазами и открытой улыбкой, каким был при первой их встрече. Нет, внешне он почти не изменился, но прежняя теплота постепенно сменилась отстраненностью и замкнутостью. Лора, всей душой настроенная на мужа, ощущала малейшие изменения его состояния. И больше всего её огорчало то, что она не знала как ему помочь. Да он и не хотел её помощи.
А может она действительно всё нафантазировала? И сейчас Генрих просто злится на неё за флирт с другом, наказывая молчанием? Лора стыдилась того, что использовала влюбленность Фердинанда, чтобы пробудить ревность мужа. Но сделать с собой ничего не могла.
Генрих давным-давно обратил её внимание на чувства друга. Сама бы она и не заметила скорее всего. Да и не поверила сперва мужу. Однако, внимательно наблюдая за Фердинандом, она довольно быстро удостоверилась, что не только дружеские чувства заставляют его каждый раз искать её общества: он не сводил глаз с неё, когда думал, что она не видит; его голос становился ниже и глубже, когда он говорил с ней; и ещё тысячи мелочей, казалось бы незначительных по отдельности, но собранных вместе выдавали влюблённого с головой.
При иных обстоятельствах Лора не задумываясь разорвала бы любые связи с Фердинандом, чтобы не мучить его нелепой надеждой. Но оказалось, Генриха невероятно возбуждала тайная любовь друга и приносила удовольствие мысль, что он обладает той, кого так жаждет Фердинанд. Это превратилось в постыдную, но сладкую игру. Генрих то и дело, будто невзначай, на глазах приятеля невинно ласкал жену: то проводил нежно пальцами по руке, то поправлял выбившийся локон. А она млела от каждой ласки. Таким нежным он был лишь в первые месяцы брака и вот вдруг всё это вернулось вновь. После таких игр Генрих приходил ночью в спальню наполняя её изнывающее по нему тело головокружительной страстью. В такие минуты Лора чувствовала себя по-настоящему любимой. Поэтому она делала всё, чтобы поддерживать дружбу с Фердинандом.
Но иногда всё же совесть мучила Лору и она старалась избегать фон Розена, но тот вновь находил способ встретиться с ней. Влюбленные очень изобретательны. Она знала это по себе.
А когда Генрих опять становился холоден с ней, Лора искала утешение в поддержке Фердинанда. Осознание того, что её всё же можно любить не давало впасть в отчаяние от эмоциональных качелей, на которых Генрих раскачивал их.
Последний год, когда Фердинанд перестал навещать их, Лора сильно по нему скучала. Никогда у неё не было такого друга, который способен поддержать в любую минуту и ничего не ожидать взамен. И в то же время она надеялась, что тот за время разлуки излечится от неё. Сегодняшний день показал, что этого не произошло. Самая мерзкая и отвратительная часть её души радовалась этому открытию и весь день не отпускала Фердинанда от себя, который только счастлив был её путам. А вечером она предвкушала награду от Генриха. Но муж, как и последние полгода, смотрел будто сквозь Лору. Неужели она ему настолько наскучила? Нет. Просто что-то случилось и ему не до неё, убеждала она себя.
Бывало Генрих неожиданно крепко прижимал её к себе, горя от страсти настолько, что от нетерпения рвал одежду. В такие минуты их соитие было бурным и быстрым, будто в последний раз. Лору сильно возбуждало его желание и она отвечала ему с не меньшей страстью. Однако после, Генрих терял к ней интерес, отворачивался и засыпал. Но Лора всё равно дорожила этими драгоценными секундами. Не мог равнодушный человек дарить такую страсть. Дело непременно должно быть в чём-то другом!
Лора перевела взгляд на своё отражение и осталась им довольна. Темные волосы блестящие от расчесывания красиво обрамляли лицо, контрастируя с белой безупречной кожей. Она чуть прикусила губы, чтобы они стали краснее и ущипнула щёки, добившись приятного румянца. После расправила почти прозрачную ночнушку, сплошь украшенную кружевами. Они удачно подчеркивали высокую грудь. И хотя ночи были всё ещё холодными она специально захватила её в Розен-Парк, зная, что спальня будет общая с мужем.
– Ты ещё не ложишься? – спросила Лора, стараясь чтобы голос звучал беззаботно.
Генрих вздрогнул, будто забыл, что она здесь и не поворачиваясь ответил:
– Нет. Я ещё пойду с Эдуардом пропущу стаканчик. Давно не виделись. А ты ложись. Не жди меня.
После этого он вышел, даже не взглянув на неё.
Она не будет плакать, сказала Лора своему отражению, хотя в носу предательски защипало. Но она крепко стиснула зубы, пока волна слез не утихла, так и не покинув глаз. А потом ещё долго сидела обдумывая одну и ту же мысль.
Если бы у них были дети, может холодность Генриха не причиняла бы столько боли? Но за два года она так и не забеременела. А может именно поэтому Генрих так недоволен?
Её смятенный ум находил одну за одной причины его отстраненности, пока Лора не замёрзла и, наконец, не залезла в кровать, завернувшись в тёплое мягкое одеяло, приятно пахнущее какими-то травами. Постель была удобной и чистой. Фон Розены очень гостеприимные хозяева. Это была последняя мысль перед тем, как она погрузилась в беспокойный сон.
Проснулась она словно от толчка и обнаружила, что Генриха так и нет рядом. Сон совсем испарился. Лора долго ворочалась, пока тело не заныло, а в ногах неприятно закололо. Она встала с кровати, зажгла свечи на камине и немного походила по комнате, не зная чем себя занять. Интересно, который сейчас час?
Фердинанд днём показывал ей дом и Лора знала, что в конце коридора, где расположена её спальня, находится библиотека. Если она быстро проскочит за книгой туда и обратно, то возможно никого не встретит. Зато сможет хоть немного отвлечься от навязчивых мыслей. Быстро накинув пеньюар и прихватив свечу, она тихо выскользнула в коридор. Но как только она дошла до библиотеки, дверь сама распахнулась и на пороге возник барон фон Винден всё ещё одетый в смокинг. Он тоже сперва вздрогнул от удивления, встретив её здесь, но тут же в его глазах появился странный весёлый огонёк, будто ему только что пришла на ум хорошая шутка.
– Фрау фон Мирбах, приятная встреча, – его взгляд, шарящий по её телу, закрытому лишь тонкой тканью, заставил крепче запахнуть воротник халата, – Вы наверняка разыскиваете мужа. Он кажется немного перебрал, но с кем не бывает.
Его улыбка стала совсем неприятной.
– Вы найдёте его в оранжерее, – меж тем продолжал он. – Как раз можете пройти через библиотеку.
И он подробно объяснил дорогу, хотя Лора и не спрашивала. Затем барон учтиво поклонился и быстро удалился в свою комнату. Лора постояла в нерешительности. Ей почему-то совсем не хотелось сейчас искать Генриха. Липкое предчувствие беды заставило мурашки бегать по телу. Лоре захотелось убежать в комнату и укрыться в постели с головой. Но вдруг Генрих нуждается в её помощи? Эта простая мысль тут же заставила её быстрым шагом направиться в оранжерею. По дороге, к счастью, она никого не встретила. Только слабое эхо собственных шагов сопровождало её в коридорах.
Оранжерея была огромной и тёмной. Жаркий влажный воздух был наполнен ароматом цветов так, что кружилась голова. Лора растерялась, не зная куда идти дальше, но тут же услышала голоса: мужской и женский. Она быстро затушила свечу. Не хватало ещё, чтобы её увидели здесь в полураздетом виде. Лора уже направилась к выходу, как узнала голос Генриха и застыла в изумлении. Давно она не слышала такие нотки в его голосе и так давно жаждала их услышать. Но сейчас он обращался не к ней.
Как во сне Лора пошла на голоса, пока перед её глазами не оказалась ужасающая картина. Её Генрих, в ясном лунном свете, проникающим сквозь стеклянный потолок, стоял на коленях перед, сидящей на садовом стульчике, Абигайль и обнимал её ноги, жадно гладя их сквозь вечернее платье. А баронесса, развалившись на стуле и опершись одной рукой на садовый ажурный столик, с насмешливым пренебрежением смотрела на него сверху вниз.
– Когда ты перестанешь меня мучить? – стонал Генрих. – Ты же знаешь, я всё могу отдать тебе, что захочешь.
– Генрих, я устала повторять, что мне ничего от тебя не нужно, – вздохнув проговорила Абигайль.
– Не верю! Пока не появился этот ублюдок Альтен, ты принадлежала мне! И ты хотела меня!
– Не говори глупостей. Тот раз в карете был ошибкой. К тому же мы оба не свободны. Забудь уже меня.
– Да плевать ты хотела на мужа, как и на Лору! Признайся, ты же трахаешься с Карлом? Шлюха!
– Что? – повысила голос Абигайль.
– Прости, прости! Ты же видишь, я не в себе. Сам не знаю, что несу! – умоляюще забормотал Генрих.
– Осторожней, а то я так никогда и не передумаю, – насмешливо ответила Абигайль.
– Ты играешь со мной!
Она тихо засмеялась.
Больше Лора слушать не смогла. Не замеченная ими, в каком-то ступоре она кое-как добралась до спальни. И еле успела добежать до ночного горшка, прежде чем её вырвало. Все мысли куда-то исчезли, оставив лишь чёрную пустоту. Лора механически умылась и переоделась в длинную, с глухим воротом фланелевую рубашку, сбросив тонкий шелк с себя на пол. Она почувствовала сильную слабость и тяжесть во всём теле, поэтому забралась под одеяло и замерла в каком-то оцепенении. Она была так раздавлена, что даже не было слёз.
Сколько прошло времени, когда в спальню тихо вернулся Генрих, Лора не знала. Она слышала, как муж раздеваясь в темноте, шуршит одеждой. Затем кровать прогнулась под тяжестью его тела и он затих.
Прошло наверное всего пару минут, прежде чем Генрих повернулся к Лоре, стаскивая с неё одеяло и поворачивая жену к себе. Ни слова не говоря, он одновременно резко задрал подол её рубашки и приспустил свои кальсоны, высвобождая налитую кровью плоть. Лора совсем не ожидала такого нападения, поэтому в первые мгновения замерла от потрясения. А когда очнулась, он уже входил в её сухое лоно, причиняя острую боль, как в первый раз. Лора, вскрикнув от отвращения, попыталась сбросить мужа с себя, упираясь руками в его грудь и выгибаясь дугой под ним. Но от этого он только глубже проник в неё. Поймав её руки за запястья, он крепко прижал их к кровати:
– Это же я. Не пугайся, – пробормотал Генрих, резко дергаясь на жене.
Затем, постанывая, уткнулся ей в плечо и ускорил движения.
Лора замерла, дожидаясь, когда всё кончится, ощущая себя ничтожной вещью. Она, как ночной горшок, в который сливают лишнюю жидкость.
Наконец, он слабо вскрикнул, выплёскивая в жену накопившуюся страсть к другой женщине, и скатился на свою половину кровати.
– Это было прекрасно, милая, – пробормотал Генрих и почти мгновенно заснул, отвернувшись.
Лора же ещё долго лежала в той позе, в которой её оставил муж. С задранной рубашкой, обнажающей широко раздвинутые ноги, она долго смотрела в потолок на причудливые тени, но видела она картинки своей супружеской жизни, которая оказалась сплошным враньём. Теперь всё вставало на свои места. И на все вопросы появился один единственный ответ. Низкий и пошлый. И только теперь горячие слёзы полились из её глаз.
Глава 6
Леона испуганно спряталась в тени шкафа и прижалась к стене. Но Лора Мирбах пробежала мимо так быстро, что и не заметила её. Немного помедлив и, прислушиваясь, не идёт ли ещё кто-нибудь, Леона на цыпочках прокралась к французскому окну в гостиной и выбралась в сад. Здесь она уже почувствовала себя свободной и легко побежала по дорожке, усыпанной мягко шуршащим под ногами гравием, а прохладный ветерок приятно обдувал её разгорячённое лицо.
Дважды она сегодня ночью чуть не попалась. Сперва Анхелике – как только покинула спальню и уже спускалась по лестнице на второй этаж. Сестра, неся какую-то кипу бумаг, как раз в это время, вышла из комнаты мадемуазель Жарден и отправилась к себе вдоль балюстрады. Спрятаться на лестнице было решительно негде, и Леона, замерев живой статуей, обреченно ждала, когда её поймают с поличным. Однако, мечтательно улыбающаяся Анхелика даже не взглянула в её сторону. Подивившись секунду выражению лица сестры и её ночному визиту к Луизе, Леона решила, что обязательно подумает об этом странном происшествии, но не сейчас впопыхах и, стараясь не шуметь, быстро побежала вниз. Но на первом этаже она еле увернулась от фрау Мирбах, которая неслась так, будто за ней гнался сам дьявол. Интересно, что случилось? Впрочем, у неё и своих проблем хватает, так что не стоит лезть в чужие.
Безотчетно Леона делила мир на свой – безоговорочно принадлежащий ей, ответственность за который она несла перед совестью – и мир внешний – безразличный ей, вмешиваться в дела которого, без обращения его к ней, она не желала. Свой мир составляли люди, чьи жизни в сознании Леоны сливались с её собственной в единое целое, размывая границы между их сокровенным и её. Все дела избранных ею в ближний круг становились личными делами Леоны, и переставали быть таковыми только с изгнанием из круга провинившегося.
Правда, такое случилось только с Лисбет фон Альтен. Она имела неосторожность, в прошлый свой визит, в разговоре с подругой, посмеяться над Анной Рихтер за её спиной. В ту же секунду Лисбет перестала существовать для Леоны и она резко, без объяснений, оборвала всякое общение с ней, ограничившись лишь вежливыми приветствиями и прощаниями. За целую неделю своего пребывания в Розен-Парке, бывшая подруга не была приглашена разделить ни одного развлечения, в которых участвовала Леона. И даже наказание от матушки, за грубость с гостьей, не сломило её воли. Лисбет так и не поняла, что произошло и пыталась примириться, но тем самым, лишь убедила Леону в своей правоте. Ведь, если бы Лисбет, по мнению девушки, была её родственной душой, то наверняка сама знала, что натворила. Леона смутно представляла, что такое “родственная душа”, вычитав это словосочетание в каком-то романе, но оно ей очень нравилось.
Луиза Жарден тоже чуть не была изгнана из жизни и сердца Леоны прямо сегодня. Избрав неравный брак, Луиза пошла против собственных убеждений ради корысти. Именно так видела ситуацию Леона вначале – до разговора с Анной и взбучки от Винденбурга. Вспомнив об Эдуарде сейчас, Леона непроизвольно сжала кулаки и прибавила шаг.
В раннем детстве Леона хвостиком бегала за ним, когда Эдуард гостил в Розен-Парке. Их отцы дружили всю жизнь, а потом и брат сдружился с Эдуардом. Вместе они поступили в школу для мальчиков имени святого Иосифа. Во время каникул друзья Фердинанда часто бывали в Розен-Парке и Леона, в отличии от сестры, всегда стремилась участвовать в их играх. Однако мальчики ей отказывали, но Эдуард всякий раз жалел малышку и уговаривал друзей её не прогонять.
– Хорошо, – ворчал Фердинанд, – вот сам за ней тогда и следи.
Эдуард и следил, а заодно многому научил. От него она узнала, как копать червей для рыбалки, насаживать наживку, делать свисток из листочка, лазать по деревьям, катать стеклянные шарики и ещё много очень важных дел, без которых детство было бы куда скучнее. Особенно она любила ходить с ним на рыбалку. Они сидели у пруда в тени огромного раскидистого дуба и Эдуард, приглядывая за поплавком, читал ей. Часто она засыпала под его голос, свернувшись калачиком на траве. А просыпалась от запаха костра и жареной, только что пойманной, рыбешки. Первый, самый вкусный кусочек всегда доставался ей.
А когда Леона узнала, что в будущем Эдуард станет ей братом, почти как Фердинанд, счастью её не было предела. Ведь оказалось, его обручили с Анхеликой, ещё до рождения Леоны. После этого открытия, она побежала к отцу узнать, с кем же помолвлена она сама. А когда он смущенно сообщил, что жениха у неё нет, расстроилась до слёз. Разве это справедливо? Но отец рассмеялся и посадил её на колени:
– Обещаю, Бусинка, что ты выберешь мужа сама, когда вырастешь.
Леона тогда не поняла, почему это должно её успокоить. Ведь о сестре он позаботился сам. Теперь же она видела преимущества своего положения. Ведь ей тоже отец мог выбрать такого же заносчивого, самовлюбленного упёртого барана, в которого превратился с возрастом Винденбург.
– Чёртов баран! – выругалась Леона и со злостью стукнула ногой маленький камень на альпийской горке, мимо которой пробегала. Тот отлетел и разбил горшок с бегонией. В этом тоже виноват Винденбург, успокоила себя Леона.
Последние пару лет Эдуард, в её обществе, открывал рот, казалось, только для того, чтобы произнести очередную отповедь. Похоже, он мог часами перечислять её настоящие и мнимые пороки. А ведь она когда-то считала его самым близким другом и не могла понять причин таких разительных перемен в характере. А может раньше она была слишком мала, чтобы разобраться в нём? Впрочем, какая разница. К счастью, у неё теперь есть Анна. Если, конечно, она не оттолкнула её сегодня.
Леона свернула с аллеи покрытой, опутанной глицинией, перголой и через минуту была уже у ограды сплошь увитой лианой. Она раздвинула ветви, безошибочно открыв узкий лаз в заборе и покинула сад. Этот проход в своё время ей тоже показал Эдуард. Теперь он вряд ли здесь протиснется. Нарисованная воображением картинка застрявшего и беспомощного Винденбурга, так развеселила Леону, что она захихикала. Настроение сразу улучшилось и теперь казалось, что всё будет хорошо. Она всё исправит, а потом заставит Эдуарда проглотить те обидные слова.
Леона, раскинув руки, неслась по весеннему лугу, который, словно беспокойное море, колыхался волнами трав. И представляла себя свободной чайкой, парящей над ним. Чувство всеобъемлющего счастья, покинувшее её сегодня, вновь вернулось, вместе с уверенностью, что она может всё.
Два коротких, три длинных. Анна обречённо вздохнула и отвернулась от окна. Из её спальни хорошо был виден особняк Розенов. Леона ещё в детстве придумала, как из своей комнаты передавать подруге сигнал, закрывая и открывая рукой огонёк свечи. Два коротких и три длинных огонька означали просьбу встретиться в их тайном месте у пруда. Леона считала это настоящим приключением, а Анна ненавидела прогулки в темноте. Ведь никакой настоящей необходимости в их ночных встречах не было. Всё, что сообщала Леона на них, могло подождать до следующего дня. Но её будоражил и приводил в восторг сам факт тайного побега из дома. За несколько лет их ни разу не поймали.
После злополучного пикника, Анна с матерью вернулись домой. На ужин они остаться в Розен-Парке не могли. Ведь тогда надо было бы переодеться в вечерние платья, а их приберегли для завтрашнего праздника. Поэтому Эмма сослалась на мигрень и они ушли.
По дороге Анне пришлось выслушать ругань матери, из-за её столкновения с фон Альтеном.
– Как ты посмела, так с ним себя вести? – почти кричала Эмма. – Бесполезная девчонка! Неужели нельзя было быть милой с Карлом? Мало того, что ты выставила его в глупом свете, так ещё потом обыграла в крокет!
– Я играла не одна, – попыталась защититься Анна
– Что? Ты смеешь спорить? В кои-то веке, на этот забытый Богом остров приехал приличный холостой мужчина, и вместо того, чтобы очаровать его, ты только разозлила!
Анна лишь покачала головой в надежде, что если не будет перечить, Эмма успокоится, но та продолжала ворчать и, когда они переступили порог дома, мама взвинтила себе почти до исступления. Поэтому Анна даже не удивилась когда жгучая пощечина обожгла ей щёку. Эмма уже размахнулась для второй, но дочь проворно отскочила в сторону и, защищаясь, вытянула руки:
– Мамочка, если ты не остановишься, у меня будут синяки и мы не сможем завтра пойти на праздник! – скороговоркой вскричала Анна, срывающимся голосом.
Эмма замерла с занесенной для удара рукой. Было видно, как в ней боролись жаждущая выхода злость и здравый смысл. Эмма тяжело дышала, а челюсти её были твёрдо сжаты, делая лицо похожим на морду сердитого мопса. Через секунду тело её расслабилось и она опустила руку.
Анна облегченно выдохнула. В детстве её порола только няня, когда она не слушалась. И это было больше унизительно, чем больно. В Розен-Парке телесные наказания для детей были вообще под запретом. Но последний год мама часто набрасывалась на неё с кулаками за малейшую провинность. Эти унизительные экзекуции она проводила только дома, подальше от глаз Розенов. И каждый раз била всё ожесточённее, будто входя во вкус. С последнего раза у Анны на спине до сих пор не прошёл кровоподтек от брошенной в неё кочерги для камина. Она считала, что ещё легко отделалась, ведь тяжёлая железка могла прилететь и по голове.
Эмма, чуть успокоившись, гордо выпрямилась и направилась к лестнице. Однако, проходя мимо дочери, всё же не сдержалась и сильно её толкнула.
– Бесполезная! Такая же как твой отец!
Анна отлетела к стене и больно ударилась локтём.
– Убирайся в свою комнату! – продолжала вопить Эмма. – И не смей оттуда выходить до завтрашнего дня!
Два раза говорить не пришлось. Анна пулей влетела на второй этаж и закрылась в спальне. Тошнота подкатила к горлу, а сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Её трясло мелкой дрожью. Она уже угадывала признаки приступа, поэтому сразу опустилась на пол, чтобы не упасть. В ту же секунду мышцы на руках и ногах свело железной судорогой, а тело выгнулось дугой. Сознание затуманилось и она уже не понимала, что происходит, ведь мир проваливался в чёрную дыру, и она даже не слышала собственных истошных воплей.
Когда Анна очнулась, то обнаружила себя в постели в одной сорочке, а рядом взволнованную Марту, которая обтирала её лицо мокрой тряпкой.
– Слава Пресвятой Деве, вы очнулись, – обрадовалась служанка. – Ну и напугали же вы нас опять, фройляйн. Ваша матушка даже слегла от переживаний.
Она смущённо потупилась. Анна закрыла глаза и пробормотала:
– Сейчас уже всё прошло. Можешь идти. Я хочу просто поспать.
– А если…
– Не беспокойся. Сегодня уже больше не будет…
Марта немного помедлила, но всё же забрала тазик с водой и тихо вышла. А Анна ещё долго лежала не шелохнувшись, пока комната не погрузилась в вечерние сумерки.
Впервые такой приступ случился после смерти отца, когда они с мамой поселились у её сестры. Анну сразу показали врачу. Но тот не нашёл никаких отклонений. Однако, предложил положить Анну в лечебницу для наблюдений. Эмма без раздумий отказалась. Не хватало ещё, если узнают, что её дочь ненормальная. Где-то через неделю приступ повторился, но после этого они почти сразу переехали на Зелёный остров. Совпадение или нет, но как только Розен-Парк стал их домом, припадки больше не возвращались. До прошлого года. Этот уже четвёртый.
Мама строго приказала служанке, чтобы та не распускала язык о хозяйке.
– Пусть святой Пётр оторвёт мне язык калёными щипцами, если я проболтаюсь о фройляйн, – поклялась Марта.
Анна верила, что она не обманет, несмотря на врождённую болтливость. Женщина часто её жалела и всегда старалась успокоить Эмму, когда та слишком сурово обходилась с дочерью. Как-то Марта, в момент откровенность, сказала, что Анна напоминает ей младшую сестру, умершую в отрочестве от чахотки. “Такой же бедный маленький воробушек, как Гретхен”- сказала тогда Марта и протянула ей откуда-то взявшуюся зефирину, которые Анна любила.
На воробушка Анна уже давно не походила, с её то ростом. Она была выше всех знакомых ей дам. Возможно кроме баронессы фон Винден. Но добрая Марта по прежнему её опекала по своему.
После изматывающих приступов Анна обычно беспробудно спала несколько часов. Но сегодня, она заставила себя встать с кровати и на ватных ногах дойти до письменного стола. Так больше продолжаться не может.
Несколько месяцев назад, ей на глаза попалась газета, которую за завтраком читал Фердинанд. Заинтересовала Анну страница с частными объявлениями, а точнее одно конкретное объявление о поиске гувернантки с проживанием. И самое главное в нём говорилось, что семья готова была рассмотреть кандидатуру без рекомендаций. В тот же вечер Анна написала по заявленному в объявлении адресу. Письмо отправить помогла верная Марта, не совсем понимая что происходит. Через неё же должен был прийти и ответ. Надежды на него было мало, но Анна почему-то была уверена, что всё получится.
И вот на прошлой неделе Марта принесла заветный конверт. В письме говорилось, что её ждут и пусть она заранее сообщит о своём приезде. Казалось бы всё складывалось как нельзя лучше, но как только Анна прочитала ответ сомнения тут же заполнили её мысли. Она испугалась, ведь совершенно ничего не знала о жизни за пределами Зелёного острова. Здесь была хоть какая-то стабильность, но что ждёт в большом мире? К тому же, как оставить маму? Та никогда не поймёт и будет считать, что дочь опозорила её.
Несколько раз за неделю Анна порывалась написать ответ и каждый раз останавливалась. Но сегодняшний день лишь подтвердил, что она была права, когда решилась уехать отсюда, чтобы найти своё место в жизни. Ей, мало того, что надоело терпеть постоянное, хоть и невольное, унижение, но и Анне очень не нравился тот человек в которого она превращалась. Она стала желчной, трусливой и лицемерной. Как будто надела чужие грязные обноски и не может их снять. Ведь она не была такой. Это не она. Анна готова была терпеть даже побои матери, но не собственное обращение. А оно неизбежно, если ей придётся и дальше жить, словно в комнате с низким потолком, в которой невозможно полностью выпрямится и расправить плечи, вдохнув полной грудью.
Поэтому, несмотря на сильную слабость во всём теле, Анна заставила себя написать ответ. Уже в следующее воскресенье она покинет Розен-Парк навсегда. Как только эта мысль пришла ей в голову, по щекам сразу потекли горячие слёзы. Будущее исчезло в тумане, оставив лишь страх и тревогу. Сердце вновь отчаянно забилось. Она быстро затушила свечу, высунулась в открытое окно и глубоко задышала, стараясь делать это как можно медленнее, пока не почувствовала, что новый приступ отступил, так и не захватив её с собой. А когда открыла глаза, то увидела зовущий сигнал Леоны.
Первым порывом её было пренебречь в этот раз желанием подруги и лечь спать. Что нового она может услышать от Леоны? Что та разочарована в ней и дел с ней иметь не хочет? Анна вспомнила, как Леона неожиданно и без сожалений разорвала все дружеские отношения с Лисбет фон Альтен. Подруга тогда сказала, что они не сошлись во мнении о какой-то героини из книги. Анну тогда это очень поразило. Из-за такой малости Леона способна выкидывать из своей жизни людей, которых считала друзьями? Раньше Анна не замечала в подруге такую жестокость, но теперь была на страже и ещё больше, чем раньше, стала контролировать, то что говорила или делала при Леоне. До сегодняшнего дня. Как же она устала.
Нет, решила Анна, надо со всем этим покончить уже сегодня, раз уж она собирается начать новую жизнь. В конце концов, девушка давно мечтала прекратить душащие её отношения. Так что это её решение.
Её, а не Леоны!
Но вместо облегчения, Анна чувствовала лишь разрывающую на части печаль. Она зажгла свечу и ответила на всё ещё повторяющийся сигнал. Потом быстро оделась и привычно выскользнула в окно, цепляясь за ветки растущего у дома высокого ясеня. Через минуту нетвёрдой походкой Анна уже направлялась к пруду.
Глава 7
Эдуард проснулся привычно рано, несмотря на то, что лёг во втором часу ночи. Накануне они, на пару с Фердинандом, напились в его кабинете. Точнее напился Фердинанд, а у Эдуарда, от внезапных откровений друга, и так кружилась голова, без дополнительных стимуляторов.
Йохан Хоуп вошёл в спальню, неся горячую воду и принадлежности для бритья, через несколько секунд после того, как хозяин открыл глаза. Как это получалось у камердинера – было загадкой для Эдуарда. Но он высоко ценил Хоупа за такую расторопность. А ещё больше ценил за молчаливость, потому как по утрам Эдуард нуждался в тишине, чтобы привести мысли в порядок и подготовиться к предстоящему дню. Так что и сегодня ничего не нарушало его покой, кроме плеска воды, скрежета бритвы, шуршания одежды и навязчивых мыслей. А подумать было о чём.
Мало того, что Эдуард хотел сегодня утром обсудить с бароном фон Винден предстоящую аудиенцию у короля, так ещё надо было решить, как теперь вести себя с Фердинандом. Возможно друг сейчас жалел, что открылся ему? Разумеется, если вообще помнил свою исповедь. Кто бы мог подумать, что тот давно страдает от неразделённой любви. Самому графу, к счастью, удалось в своё время избавиться от такого ненужного чувства.
В девятнадцать лет, Эдуард вообразил, что влюблён и готов был бросить к ногам той женщины всё, что у него было. Теперь он даже не вспоминал её имя. Наваждение длилось всего неделю и закончилось так же быстро, как началось. Эдуард нахмурился, прогоняя неприятные воспоминания.
– Ваше сиятельство? – тут же чутко отозвался на изменение настроения хозяина Хоуп, который в этот момент сбривал ночную щетину графу.
– Всё хорошо. Продолжайте.
Через полчаса Эдуард удовлетворенно рассматривал собственное отражение, не обнаруживая ни единого следа ночных развлечений.
– Завтрак, Ваше сиятельство, уже подан в жёлтой столовой. Будут какие-нибудь распоряжения? – учтиво поклонился Хоуп.
– Нет. До обеда вы мне не понадобитесь.
Бросив последний взгляд в зеркало, Эдуард оставил Хоупа убирать разбросанные вещи и направился в столовую. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь звуками его шагов, приглушённых толстым ковром, которым был выстелен коридор второго этажа. Эдуард решил, что он проснулся раньше всех. Однако это оказалось не так, поскольку, как только он спустился на первый этаж, сразу столкнулся с Анхеликой.
Она была одета в такое же чёрное строгое платье с высоким воротником, как те, что носила последний год. Светлые, как жемчуг в её серьгах, волнистые волосы, уложенные в высокую аккуратную причёску, вместе с тонкими аристократическими чертам лица, как нельзя лучше соответствовали её имени, действительно делая девушку похожей на ангела. Лишь иногда взгляд её голубых, почти прозрачных глаз становился прямым и пытливым, нарушая, обычное для лица Анхелики, выражение безмятежности и отрешенности. В такие минуты Эдуарду приходила удивительная мысль: несмотря на то, что знакомы они с детства, он почти её не знал. А ведь им предстоит прожить вместе всю жизнь.
Это была воля их отцов. Помолвка состоялась, когда Анхелике было несколько месяцев от роду, а Эдуарду года три. Всю жизнь они росли с осознанием того, что предназначены друг другу. Оба не возражали. Лишь однажды Эдуард чуть не нарушил слово данное отцу, но, к счастью, быстро одумался и никто так и не узнал, что он хотел разорвать помолвку.
– Доброе утро! – Анхелика сделала изящный книксен, несмотря на то что несла тарелку с шоколадным печеньем.
– Доброе утро! – отозвался учтивым поклоном Эдуард.
Они оба замолчали на несколько секунд, за которые он успел испытать неловкость. Досадно ещё, что Анхелика выглядела всё также невозмутимо. Обычно они встречались в окружении друзей или близких, и довольно легко могли поддержать разговор друг с другом. Однако, наедине, как сейчас, Эдуарду почему-то сложно было найти общие темы даже для короткой вежливой беседы с невестой. Да и она не спешила помочь. Поэтому он не придумал ничего лучшего, чем сказать:
– Прекрасная сегодня погода, не находите?
Анхелика удивленно подняла брови и они одновременно посмотрели в сторону окна. Тяжёлые облака плотно затянули небо и вот-вот должны были пролиться сильным дождём.
– Не будет так жарко, как вчера, – тут же нашёлся Эдуард.
– Хм… Да. Вы правы наверное...
Вновь молчание. Но тут взгляд Эдуарда упал на тарелку в её руках.
– Если не ошибаюсь, это любимое печенье вашей сестры? – улыбнулся он.
– Да. Леона его обожает, – тут же подхватила Анхелика. – Хочу первой её сегодня порадовать. Ведь это возможно последний день рождения сестры, когда мы вместе живём под одной крышей.
Она осеклась, немного покраснев. Если всё пойдёт по плану, через год этот день она встретит скорее всего в Винденбург-Хаусе. Эдуард всё ещё с трудом это представлял. В голове возникла картина того, как они сидят в его столовой за огромным столом друг напротив друга и он, также как сейчас, вынужденно ищет тему для беседы. Или они будут завтракать в тишине? А может они вообще не будут вместе завтракать? Как же это всё-таки странно.
– Да, я помню, – вернул разговор Эдуард в нейтральное русло, – как в детстве Леона выпрашивала мою долю этого печенья.
– И мою, – рассмеялась Анхелика, – Думаю, и Фердинанд тоже отдавал свою долю. Боже, как только в неё всё это помещалось? Она ведь была такой крохой.
– Ну, фройляйн Леона всегда ела, как птичка. Раза в три больше собственного веса. А вы все ей только потакали и не только в этом.
– Должна сказать, что вы тоже. Возможно, этим мы все немного её разбаловали.
Анхелика совсем оживилась, а в глазах появился весёлый блеск. Она уже не выглядела так, будто только терпеливо ждала, когда он оставит её в покое. Эдуарду такой она нравилась больше.
– Знаете, – продолжала меж тем Анхелика, – мне кажется, по-другому и быть не могло. Леона в какой-то момент стала тем… хм… как бы это сказать, – она в легкой задумчивости подняла взгляд вверх, но тут же нашлась, – веществом, что ли, которое склеивает всю нашу семью вместе. Без неё наверняка всё было бы иначе. Каждый из нас был бы сам по себе. Вот мы все и приносим дары на алтарь нашей домашней богини.
– Скорее уж, вредному кобольду, – рассмеялся Эдуард. – По размеру больше подходит.
Анхелика тоже рассмеялась, но уже как-то смущенно, будто жалея о собственной внезапной откровенности. И вновь между ними возникла неловкость.
– Тогда не буду больше задерживать вашу жертву домашнему духу, – вежливо склонился он.
Но Анхелика ещё раз неуверенно улыбнулась, переступив с ноги на ногу. И только теперь Эдуард понял, что оказывается всё это время перегораживал ей путь к лестнице, не давая пройти. Быстро исправив свою оплошность, он пропустил Анхелику, которая не преминула тут же воспользоваться возможностью уйти. Эдуард же, усмехнувшись собственному глупому промаху, направился в столовую.