Отдельные главы
ISBN 978-62--4-74108-6
Содержание
Предисловие
С. 3
Часть 1. Когда устои пошатнулись…
С. 5.
Часть 2. Над пропастью во ржи
С. 15
Часть 3. Секреты русского православия
С. 24
Часть 4. Место либеральной буржуазии и интеллигенции в революции
С.28
Часть 5. Земельный вопрос после революции
С.30
Часть 6. Русский пролетариат и его диктатура
С. 35
Часть 7. Огни войн и пламя революций
С. 39
Часть 8. Мечтания революционеров
С. 44
Часть 9. Затишье перед бурей
С. 57
Часть 10. Внешняя политика царя до и после Японской войны
С. 58
Часть 11. Мировая война как пролог в 1917-й…
С. 60
Часть 12. Крушение самодержавия и временное правительство
С. 65
Часть 13. Анархия как победа или… неизбежность диктатуры
С. 71
Итоги
С.77
Заключение. Есть у революции начало, нет у революции конца…
С. 105
Литература
С. 106
Предисловие
В декабре 1917 года, когда ещё сочилась русская кровь, гениальный поэт –провидец Максимилиан Волошин начертал отчаянные строки:
Сквозь пустоту державной воли,
Когда-то собранной Петром,
Вся нежить хлынула в наш дом,
И на зияющем престоле,
Над зыбким мороком болот
Бесовский правит хоровод...
И немудрено, ведь в начале 20 века в николаевской России случился невиданной силы социальный взрыв, эхо которого докатилось до всех уголков земного шара, а его отзвуки слышны и по сей день. Все важнейшие события тех дней и в то же время были также описаны талантливым русским дипломатом и историком «с потрясённой душой» - Александровичем Михайловичем Ону, «в жанре эскиза», автором и ученым, к сожалению, ныне почти забытым [1]. Русский дворянин, с долей французской крови по материнской линии, хорошо образованный и награждённый за свои труды множеством царских наград, во всём оригинальный, но и очень скромный, он к 40 годам сделал блестящую чиновничью карьеру, не порывая при этом с наукой. Научный мир относился к нему, непрофессиональному историку, с особым почтением и любовью. С 1 января 1916 года он уже приват-доцент Императорского Петроградского университета, с допущением чтения лекций на историко-филологическом факультете по кафедре всеоб-щей истории. В 1909 году Императорская Академия Наук присудила «этому горячему славянофилу с немецкой фамилией» большую Ахматов-скую премию за книгу, посвященную выборам во Франции в 1789 году, которая была признана образцовой научной работой по истории Франции 18 века. Ону, далёкий от крайностей, искренне считал, что Россия по свое-му свободолюбию впереди планеты всей, а вся эта византийщина только тормозит дальнейшее развитие и расцвет православия, мешая ему под-няться на должную высоту.
С 12 июля 1917 года Ону - генеральный консул Временного правительства в Лондоне, где остаётся до конца жизни (умер в 1938). Там Ону возглавлял белоэмигрантское консульство до 1923 года. Он говорил: «Да, история никого ничему не учит, но это потому, что она никогда не повторяется буквально».
ЧАСТЬ I.
Когда устои пошатнулись…
По охваченному русской революцией пространству, по силе стихии раз-рушения, по глубине идейной дерзости русская революция, по оценкам ве-личайших умов той и последующих эпох, была и остаётся не просто вели-чайшим землетрясением, разрушившим крупнейшую в мире империю, это также и попытка всемирного поджога, головешки от которого продолжают падать по всему миру. Однако Ону и другие великие умы России верил в то, что всё это продлится недолго, режим большевиков падёт, однако вскоре грянула гражданская война, ещё более жестокая и беспощадная, чем сама революция, и стало ясно, что народные массы пошли за больше-виками и, несмотря на растущие трудности, даже не думают сдаваться. Главный же вывод, сделанный и в среде белой эмиграции, был таков: зло старого порядка в России заключается не в существующей бюрократии, а в её полной безответственности… так как в стране до сих пор нет настоящего парламентаризма, потому что в России так и не вырос класс здоровых консерваторов. (Сейчас бы сказали: нет и поныне прямого доступа про-двинутых масс к обсуждению и принятию решений.) Именно поэтому, в противоборстве крайних левых и правых позиций, многие роковые тен-денции доминируют вновь и вновь. Во многом какие-то исторические формы повторяются по всему миру, как, к примеру, английский абсолю-тизм и английская революция 1648 – 1649 гг., равно как и французский революционный феномен 1789 – 1793 гг. А там, где есть сходные причи-ны, случаются и общие последствия.
Абсолютизм имел в своё время большое творческое значение для многих государств. На фоне феодальной анархии и непрекращающихся междо-усобиц новый строй внёс в мир, уставший от братоубийственных войн, начала порядка, государственности и единства, в то же время осуществляя важнейшие национальные задачи, и силою вещей оказывался на самом пе-редовом рубеже всевозможных инноваций. (Людовик IX Святой, Генрих IV во Франции, королева Елизавета во Франции, Мария-Терезия в Ав-стрии, Фридрих Великий в Пруссии остались в памяти народной на все времена. В России ситуация более сложная и разнообразная: кто-то с бла-гоговением вспоминает времена царя-Освободителя Александра II, а кто-то восхищается царём Иваном Грозным... Многие монархи стали философа-ми на троне.)
Абсолютизм 18 века плавно перешёл в «просвещённый абсолютизм», но всему своё время, и в Западной Европе повсеместно стереотипно повтори-лось одно и то же трагическое действо: эта историческая форма уже отжи-вала свой век, государственная жизнь постоянно усложнялась, и народные требования переросли прекрасное не так уж и давно, абсолютистское вре-мя, и стало уже невозможным избежать острейшего столкновения старо-го и нового порядка и решительной перекройки, отжившего уже миро-устройства. Однако монархи, все как один, хотя и в разных обстоятель-ствах, совершили одну и ту же ошибку: всё ещё почивая на лаврах былых подвигов и не видя глубокой пропасти, разверзшейся прямо у монарших ног, ни один из них (кроме русского царя Николая II, до сих пор всеми ру-гаемого, хотя и с разных сторон, за этот малодушный поступок - добро-вольного отречения от трона с целью избежать новой волны насилия), монаршие уши не хотели слышать нарастающий гул народного возмуще-ния. Волны народного гнева прорывали обветшалые плотины власти, производя немыслимые разрушения и творя неправедное насилие. Многие страны в такие времена стояли на краю исторической пропасти. Наиболее опасной была ситуация в революционной Франции и постреволюционной России.
Российский царизм – что он представлял собой в те времена? Конечно, не стоит думать, что это нечто уникальное, никогда ранее не бытовавшее в мире и совершенно отличное от прусской королевской власти, восточных деспотий и и западноевропейского абсолютизма, а ля Людовик XIV. И всё же это разные варианты неограниченной монархии. Качественной разнице нет, хотя, начиная с Павла I, русские императоры не имели слишком много общих черт с восточными владыками и мало чем отличались от европей-ских королей и никаких традиционных зверств в духе Филиппа II Испан-ского или Султана Абдул-Гамида, конечно, не совершали. Разница была не в существе царской власти, а в различии культурного уровня эпох и народов.
Павел I, пытавшийся воскресить чистый деспотизм, был задушен подуш-ками в царской опочивальне слугами своего сына, однако сущность власти всё же оставалась нетронутой вплоть до роковой даты: 17 октября, 1905 года.
Итак, российский царизм – суть западноевропейский абсолютизм, считает-ся, что само слово «царь» заимствовано через византийское посредниче-ство от римского слова «кайзер», «кесарь», хотя представляется более ве-роятным другой вариант: заимствование из тюркского – от слова «тар», что означает «крыша», то есть, опека, охрана, покровительство. Так оно и было изначально, ведь все древние цари и короли были воинами, предво-дителями своего войска. Их избирали на военном совете. И так было до Наполеона, он последним выходил на сражение на своём белом скакуне, ну и русский царь Александр I Победитель, конечно. К концу 19 века только одна Россия во всей Европе сохранила в неприкосновенности абсолютизм как систему государственной власти, в то время как даже в Турции в стра-нах освобожденных Россией Балкан власть монарха уже была ограничена народными представительствами. Восточные деспоты типа Абдул-Гамида уже произносили без акцента слово «конституция», однако всё же был свергнут, так как не смогли вовремя перейти от слова к делу.
Более того, даже Азия к тому времени уже переросла эта форму государ-ственной власти – Японский микадо, сын неба, добровольно ограничивал свою власть в середине 19 века, и за последующие 50 лет Япония усили-лась так, что уже к началу века 20 века соперничала с властью Белого Ца-ря. Китай и Персия прощались с абсолютизмом через анархические рево-люции. Расцвет абсолютизма в России пришёлся на эпоху Александра III, самого могущественного монарха своего времени. Но именно он и вырыл яму этому строю, в лице своего сына – Николая II, который торжественно поклялся с первых дней своего правления ни в чем не отступать от полити-ки своего великого отца. Надо, однако, отдать должное: вплоть до 1881 года самодержавие в России, за исключением небольших нюансов, было прогрессивной силой. Все русские самодержцы до этого момента, так или иначе, стояли во главе просвещения и других прогрессивных преобразо-ваний. Двух царей, Николая I и Павла I, попытавшихся отклониться от общепринятого в России прогрессивного курса, постигла насильственная смерть. (Николай I покончил жизнь самоубийством в разгар Крымской войны в порыве отчаяния.)
С 1881 года наметился решительный и бесповоротный ход вещей: само-державие становится реакционным, оставаясь при этом консервативной силой до последних дней. Последующие власти предали принцип своих предшественников: лучше проводить реформы сверху, чем ждать, когда массы вырвут их снизу.
Чиновничья анархия вызрела не на пустом месте. После того, как царь-освободитель обновил и усилил своими реформами государственную ма-шину, правительство было уже в силах вести весьма результативную дея-тельность по решению неотложных национальных задач: так бывает все-гда, когда не только законодательная, но и все звенья исполнительной вла-сти попадают в правильные и надёжные руки, так что категория «россий-ская бюрократия» ещё н приговор. Гнилая местами и жутко развращенная взятками, главным образом, в период до Крымской войны, при Алексан-дре II она обновилась и изменилась до неузнаваемости. А все те выпады, что всё ещё раздавались в тогдашней печати, особенно в годы реакции, были по большей части порождены цензурными соображениями: недо-вольные граждане, а они всегда и везде есть (в Германии это практически вся нация), нашли–таки слабое место (locus minoris resiptentiae, лат.) в лице приближенной бюрократии, если уж самого царя критиковать запрещено. (Как это у Маяковского? - «Мы говорим – Ленин, подразумеваем пар-тия!»)
Брань неслась с обеих сторон, и справа, и слева, что особенно нравилось царям, которым, конечно же, прискучили своими старыми министрами, и при выборе новых понимающе кивали в сторону критиков. Написанные монаршей рукой резолюции Александра III и Николая II – далеко не мёд и патока касательно опостылевших старичков-министров, да и всего клана чиновников в целом: Землевладельцы из консервативного лагеря руками их за мужикофильство, а радикалов бесили, по их мнению. чрезмерные поблажки со стороны бюрократов дворянам. Ругали бюрократию даже умеренные политические силы, большей частью, в момент смены персон на тех или иных местах. Одной группе критиков бюрократия казалась слиш-ком либеральной, другой – чрезмерно консервативной.
Слово чиновник в России стало исключительно ругательным, ибо все они служили абсолютизму, который уже многими был тайно или явно прези-раем. Секретом Полишинеля стал тот факт, что бюрократия продажна, особенно в военно-морских ведомствах и тотально на всех ступенях поли-цейских структур. Эти же тенденции продолжились и в эпоху Троцкого и Ко, именно так именовалась в эмигрантских кругах наступившая эра большевизма. Теперь чиновники стали «козлом отпущения» даже и за гре-хи придворных кругов, в то время как лучшие представителя управленче-ского лагеря из сил выбивались, верой и правдой служа царю и отечеству, чего уже никто не хотел замечать. Полагалось, что бюрократия от приро-ды склонна к лени, рутине и безответственности, злоупотреблению своими полномочиями и пр. Даже там, где на счастье народа трудилась вполне адекватная когорта управленцев, а разгар большой войны сразу откры-лись все слабые стороны этой неповоротливой от природы машины. Ещё Николай Ш в шутку говоривал, Что Россией управляет не он, а 20 тысяч чиновников. Теперь же их было еще на порядок больше – около 200 тысяч числилось только по служебному реестру. (А сколько их стало в эпоху но-вого либерализма – в 21 веке, никто точно не скажет, но одно несомненно: число их неуклонно растёт.) Стоит ли удивляться критике, если бюрокра-тическая машина наполнялась людьми невежественными, чуждыми новым идеям и по-человечески людьми далеко не высшего сорта - чёрствыми и суекорыстными!?
При таком раскладе бюрократия вполне сознательно тормозит работу под весьма благовидным предлогом: мол, дело требует более тщательного рас-смотрения. (Точно также, как происходит сейчас в медицине и всей сфере здравоохранения, когда инвалиду, не имеющему ног, приходится каждый год подтверждать своё право на статус инвалида, или глубокому аллерги-ку годами доказывать через суд, что ему нельзя вводить ту или иную вак-цину, пока чиновники не удовлетворятся наконец соломоновым решением и перестанут талдычит про то, что работать надо тщательнее. Хотя го-раздо чаще дело там и потонет в болоте бюрократических проволочек, как в пьесе Сухово-Кобылина «Дело», постановку которой так и не удалось осуществить Андрею Миронову – в качестве знаковой в театре Сатиры. Началась перестройка, и место главного режиссеру театра на долгие годы занял Александр Ширвиндт, который лукаво заявил, что ныне время сати-ры закончилось, теперь на сцене будет приветствоваться только бытовой водевильный юмор.)
В класс бюрократии подчас попадают люди из самых разных слоёв обще-ства (Исключение составляют ситуации, когда глава страны подбирает под себя «дворовую команду», исключительно своих ребят, на которых в лю-бом скользком деле можно положиться, не сдадут. Это заведомо самый проигрышный вариант для страны в целом, хотя самим участникам сюже-та он позволяет неплохо наварить, и при этом ручки останутся чистыми.) Так, в годы упадка или псевдоуспешного роста, на все уровни принятия решений могут прийти банальные недоумки, одинаково хорошо умеющие делать лишь одно дело: как салтыково-щедринский органчик без устали твердить заученные регламенты. Однако бюрократия не может и не долж-ны делать политическую погоду, в целом, для этого есть особые обще-ственные силы, которые и формируют действующий режим, но этот аспект как-то не любят обсуждать.
В царской России не было парламента, до появления Думы уже на самом её излёте, и тут можно только удивляться, что помимо неизбежных оши-бок, российская бюрократия всё же смогла сделать также и много полезно-го. Реформа 1864 года дала волю десяткам миллионов крепостных кресть-ян, хотя для многих эта свобода оказалась фатальной – люди разорялись и погибали в полной нищете, а земельные паи очень скоро оказались в руках ушлых людей, точно также, как ваучеризация конца 80-х 20 века в СССР привела к тому, что почти все они оказались в руках группы главных вы-годополучателей – приватизаторов всей страны. Та ж небольшая часть об-ладателей ваучеров, что вложила их в правильные частные фирмы, так же ничего не поимела, кроме жалких дивидендов в два первых года (цена ко-торых была буквально копеечной), а в 1993 году по специальному указу Ельцина дивиденды перестали выплачивать вовсе, превратив каждый ваучер (цена которому равнялась, по выражению одного из лидеров при-ватизации цене автомашины «Волга», теперь стала равна цене одной акции этой фирмы. Так, где компании «Альфа-Капитал, куда я вложила свой ваучер, это сегодня 70 рублей. Можно на эти деньги купить два батона в самой низкой ценовой категории, или 1 литр молока. Как говорится, по-чувствуйте разницу. Но про этот указ Ельцина не принято говорить в СМИ, все шишки по-прежнему валятся исключительно на ельцинских лю-бимых холопов - Чубайса и Гайдара.)
К полезным делам царской бюрократии можно отнести и тот факт, что за
изъятую у помещиков землю, и затем розданную крестьянам, наделённых землёю на таких широких основаниях и в таком большом количестве, ка-кого не делало ни одно другое правительство в мире правительство вы-платило помещикам за отнятые сотни тысяч гектаров земли такую де-нежную компенсацию, какой не выдержало бы никакое другое правитель-ство в схожих обстоятельствах. И всё же ожидаемого коллапса по ча-сти финансовых трудностей в России не случилось. А тот факт, что че-рез 50 лет крестьянам уже не хватало полученной земли, говорит, в част-ности, и о том, что население России к тому времени увеличилось более чем вдвое (с 74 до 150 млн. чел.) И это при исключительно экстенсивном способе земледелия.
Вспомним также и такой плюс русской бюрократии эпохи царя Освободи-теля, как выработка известных Судебных Уставов, а также не менее знаме-нитую Земскую реформу, а Сибирь и Туркестан именно в те годы превра-тились из безлюдных пустынных мест в более-менее культурную цивили-зацию. Земледельческие культуры также успешно расцветали и демон-стрировали прямо-таки чудеса растениеводства. А избыток постоянно рас-тущего населения успешно переселялся на свободные земли, причём ис-ключительно за счёт казны. Что же касается финансов, то при Витте и Ко-ковцеве они были приведены в идеальное состояние, и это при валообраз-ном росте бюджетных расходов. Ни одна бюрократия в мире не имела столь успешного опыта баланса расходов и доходов. Зло старого порядка происходило не из факта существования бюрократии как таковой, а в её безответственности и бесконтрольности со стороны народа. На государ-ственную службу брали не так как сейчас, по блату (знакомству с кем-либо из клана управителей), а всех желающих, при наличии у них необходимых способностей для этого дела. Да и продажность её порой сильно преувели-чивается. Да и безответственность русского чиновничества также кажется сильно преувеличенной. Тот факт, что в ноябре 1917 года чиновники мас-сово объявили забастовку и саботаж против новой власти, говорит не только о том, что они не были тупым и ленивым стадом баранов, а умели отстаивать как свои, так и государственные интересы, как они их понима-ли. Однако этот вопрос более глубокий и тонкой, чем может показаться на первый взгляд: бюрократия была и оставалась в последствии проводником кровных интересов и традиций тех самых скрытых общественных сил, ко-торые и формировали реальную политическую повестку.
Особый интерес этих сил к организационной стороне финансовой сферы также понятен: на момент 1914 года Россия имела самый высокий коэффи-циент концентрации финансового капитала в мире, что и давало ей шанс попытаться выйти в лидеры среди других стран, но уже на новом уровне консолидации всех внутренних государственных и общественных сил. И всё же главная беда, сотворенная при участии бюрократии, была в другом: они по факту управляли Россией вплоть до Мартовской (Февральской, буржуазной, как сейчас говорят) революции, а принятие решение столь безответственной массой людей было само по себе опасно. (Схожая ситуа-ция сложилась на излёте СССР, когда принимать чрезвычайно сложное и просто невероятное решение о роспуске СССР привелось людям уже не-молодым, но при этом не просто не понимающим всей глубины вопроса, но и вообще плохо разбиравшимся в мировой политике и психологии лю-дей.
Даже сейчас, в 21-м веке, мы нередко слышим публичные признания со-временных лидеров (включая и Путина), обращенным в форму: «Жалоба народу от власти) - на тему о том, что «мы им всё сами отдали, а они вме-сто спасибо и других благодарностей ещё и обманывают нас… НАТО к нашим границам подогнали… На ресурсы наши косятся… Возмущаются, что Крым опять наш…» Можно только одно сказать по этому поводу: царская бюрократия точно до такого идиотизма никогда не доходила. Так что вывод напрашивается сам собой: бюрократия, даже самая выдающая-ся, не способна управлять великой страной, особенно при современных постоянно усложняющихся условиях глобального мира. В теории управ-лял Россией один человек – царь, помазанник божий. На практике – власть была отдана бюрократическому клану.
(Или двум кланам, как в западных странах, ибо вся эта цветистая много-партийность, в конце концов, сводится к противостоянию двух партий, сколотивших вокруг себя коалицию и рыбёшек помельче. И эти качели так и будут качаться справа налево и наоборот, давая возможность системе сохранять свою устойчивую сущность при самых разных внешне режимах. Допустить управление страной самим народом, пусть даже под верхов-ной властью царя, самодержец не мог. Почему? Ответ простой: чтобы не нарушалось главное правило социальной жизни: бедные и богатые все-гда должны быть на разных площадках пирамиды.)
Так число столоначальников стало стремительно расти – из 20 тысяч в ка-нун Декабрьского восстания 1825 года их стало уж несколько миллионов в нашей стране, и каждый мелкий прыщик, которому дана хоть какая-то разрешительная функция, обязательно воспользуется этой возможностью – «поюзать» или «прессануть» несчастного просителя. А уж если чиновник «заберложил» на своём посту, превратив его в «хлебное» место, то выкор-чевать его оттуда становится задачей не из простых. С ростом массы чи-новничьего сословия растут и аппетиты, а также страх за своё будущее. Отсюда стремление всё время искать всё новые поводы для штрафов и налогов, которое в какой-то момент просто трансформируется в мошенни-ческую деятельность по отъему средств у населения (от денег до интеллек-туальной и материальной собственности и другого имущества.)
Так деспотическая анархия чиновников, ограниченная межведомственными перегородками, непроизвольно перерождается в форму бюрократической власти в виде бандократии. Министерства начинают «копать» друг под друга. И всё это под прикрытием свободы, как личной, так и государ-ственной: гражданин свободен от обязательств перед государством (кроме уплаты налогов), а государство – от обязанностей идеологически принуж-дать граждан следовать по некоему пути. Отныне всем руководит принцип выживания. Кто не желает выживать, так ему ещё и эвтаназию или иные методы ухода из жизни предложат по весьма доступной цене. Впрочем, обо всё этом писали фантасты во второй половине 20 века. Так Россия, в 10 раз по площади превышавшая территорию Европы, к моменту начала Японской войны, управляемая вместо царя анархией чиновников, проиг-рала крошечной Японии.
Однако, наряду с централизацией, в России всё более укреплялась сила местного самоуправления, что стало неким аналогом уничтоженной общи-ны. Теперь в европейской части России действовало т.н. самообложение и право самостоятельного ведения собственных дел. Земства довольно справно покрыли всю страну сетью общедоступных школ и буквально в последние годы правления царя уже полностью подготовляло население к ведению обязательного образования. Закон, утверждающий это положе-ние, искусственно задерживался сопротивлением Госсовета. Земства также повсеместно выстраивали самые современные больницы, улучшали земле-делие и скотоводство, ставили дорожное дело, создавали классическую земскую статистику, и всё это исключительно местными силами, в то время как в других странах это делало всегда и только само государство, причем за время, в разы большее, чем эти же задачи были решены в России.
Но в то же время именно земствах зарождались очаги революционного брожения. Революция 1905 года – родом из земств.
Граф Витте первый предупредил царя запиской о том, что дальнейшая широкая практика земств очень повредит самодержавию. Так абсолютизм сам выстелил себе соломку в виде земского самоуправления, которая на практике оказалась довольно жесткой подстилкой. Деспотизм, теснимый энергично осуществляемым земским самоуправлением, постепенно ушел в тень, и никакого сплошного застоя и персидских сатрапий в России на то время не наблюдалось. Однако время абсолютных монархий неумолимо уходило в прошлое. И горе было тем, кто старался этого не замечать.
Как только режим даёт слабину по той или иной причине, тут же активи-зируется вся местная нечисть, падкая на злоупотребления и прочие непри-стойные действия. И так было при всех формах организации власти, от аристократической до демократической. Эпоха Людовика XV, Директории и Наполеона III во многом схожи в плане коррумпированности и прочего разврата управляющей верхушки, равно как и сейчас, независимо от форм правления, все страны на земле, в лице своей власти, верноподданнически исполняют все самые нелепые указания штаба глобализма, попирая кон-ституцию своей страны и все законы, защищающие права человека, ибо разложение даже самого прекрасного тела одинаково отвратительно с те-лом уродливым и безобразным, однако гниющим по тем же причинам. Ко-гда критикуют большевиков за те ужасы, которые творились после их пришествия к власти в эпоху, возвышенно именую за Западе «троцкист-ской», то неплохо бы припомнить этим критикам все те ужасы, которые творили власть предержащие во все прошлые эпохи в период распада и очередной модернизации страны. Слуги германского правительства или даже агенты генштаба, по сравнению с этими шакалами и волками в «де-мократических» шкурах слуги русской монархии просто овечки заклан-ные, а продажные царские бюрократы – образец чистоты и верного слу-жения долгу. И это утверждает очевидец (и на он один) в те самые дни, ко-гда весь этот Бедлам творился. Так что будет строги в наших суждениях, но и всегда справедливы.
Дело здесь вовсе не в отдельных ошибках тех или иных чиновников, или даже самого царя, сколько в том, что сама страна уже выросла из уютных до некоторых пор детских штанишек.
Итак, новое вино, влитое в старые меха государственных институтов, по-высило давление и недостаточно прочные меха лопнули, а вино, пролив-шись на грешную землю, превратилось местами в липкую и скользкую грязь, чему были очень рады германские верхи. Виной всему – немысли-мое (но и повторяемое сегодня) ослепление власти своей неуязвимостью и уверенностью в собственной правоте. Так и хочется сказать: «Подымите им веки, не видят они, сколько много вокруг стало алой крови…»
Однако и тут есть не один подводный камень: если бы Россия вовремя успела создавать подобающие тогдашней демократии институты, револю-ции 1917 года могло бы и не случиться, а сама обновленная страна плавно влилась бы в уже демократизированную по мере необходимости семью ев-ропейских народов и очень скоро стала бы там верховодить. Поверхност-ные суждения типа: во всём виновата слабость царя, характер и влияние на мужа его венценосной супруги, влияние на двор госпожи Вырубовой, Гри-гория Распутина, министров Щегловитова, Протопопова и прочих случай-ностей. Загадка лишь в одном: по какой причине всё ближайшее окруже-ния царя упорно толкало его прямиком в бездну?
Зачем они тыкали его в пример Людовика XVI Французского и Карла I Английского? Почему не склонили его последовать примеру японца Ми-кадо, а также всех уже успешно конституированных монархов Европы? Ответы на эти вопросы мы будем искать не придворных хрониках, или в слабости монарха и характере императрицы, а в той особости русской мо-нархии и общественных условий в целом накануне 1 марта 1917 года.
ЧАСТЬ II.
Над пропастью во ржи
Лёгкость, с которой свершилось начало русской революции 1917 года (ибо у революции всегда есть начало, но нет у неё конца), объясняется тем, что в России на тот момент не был адекватно консервативной социальной среды. Да, тогда уже, казалось, было влиятельное земельное дворянство, но на поверку сила эта оказалась призрачной. А что собой тогда пред-ставляло русское дворянство в целом? Консерваторами тогда считались земские дворяне, у которых в руках была крупная земельная собствен-ность. Остальные же дворяне в той или иной степени слились с либераль-ными кругами интеллигенции, и уже более от неё не отрывались. Дворяне на Руси было привилегированным классом, точнее сословием, но замкну-тости в этой среде никогда не было. Да, то есть отдельная высокопостав-ленная группа, это была аристократия, но отнюдь не каста. Цари щедро раздавали потомственное дворянское достоинство всем, кто им пришелся по душе. Брадобрей Павла I Кутайсов был произведен в графы. Елизавета и Екатерина II так же легко производили в дворянство своих фаворитов. Ещё более ранние цари и вообще считали это действие одним из условий стабильности в стране.
Бок о бок со старинной потомственной аристократией из династии Рюри-ковичей и литовских Гедеминовичей в родословных книгах Древней Руси числятся сотни выходцев из-за границы, ставшие по милости русского ца-ря боярами. (Что наводит на мысль о том, что эти люди были всего лишь русскими землепроходцами, вернувшимися после долгого отсутствия на свою историческую родину. Именно этим можно объяснить жестокую ненависть молодого российского дворянства к боярам, которых в период создания централизованного государства и затем империи уничтожали це-лыми семьями. Позднее русское дворянство стало пополняться уже авто-матически: за заслуги перед Отечеством.
Так дворянская кровь быстро освежилась кровью чисто бюрократической. Далее был введен закон, по которому при достижении определённой сту-пеньки дворянское достоинство присуждалось совсем уже автоматически. Чинам ДСС (действительный статский советник) и генералам в армии дава-ли дворянство как должное, едва служащий ставился генералом или полу-чал повышение по службе до ДСС.
Почему именно в России так происходило? Потому что в России, в отли-чие от Западной Европы, никогда не было того феодализма, который сло-жился там. Московские цари считались единоличными собственниками всей русской земли. Однако царь мог пожаловать землю или оставить по своей воле потомкам удельных князей и боярам в временное (поместное) или наследственное (вотчинное) владение землю княжятам, но те должны были за это пойти на службу к царю. Но при этом интересен тот факт, что историком Павловым-Сельванским было открыто большое сходство в рус-ской старине с феодальным бытом Запада, где обычаи, бытовавшие на Древней Руси когда-то, и уже угасшие в новой России, всё ещё жили и со-хранялись в Западной Европе.
Объяснения тут могут быть два: абсолютизм в Раси наступил быстро и решительно и не дал развиться феодализму типа Западной Европы в до-статочной мере.
Кроме того, можно предположить, что вся знать древней западной Европы с конца 1 и начала 2 тысячелетия н.э. была родом из Древней Руси. Разни-ца заключалась в том, что в древнеславянской культуре не было частной собственности на землю ни у кого, а была лишь общинная земля. Люди то-гда жили и трудились «всем миром». Само понятие частной собственности на землю появилось, возможно, лишь в период первичной трансформации «мира», в 8-10 вв. Отсюда и разное отношение к институту частной соб-ственности на землю: западное дворянство образовалось из тех групп зем-лепроходцев, которые первыми пришли на незанятую никем землю, т.к. более древние народы Европы к тому времени были уже в меньшинстве и переживали период распада своих общностей. Кроме того, у них не было на вооружении тех новинок техники, которые уже были у этих первопро-ходческих групп.
Итак, первая частная собственность в Европе была у вождей военных отрядов, которые избирались на царство в эпоху объединения и оседло-сти. Царство этим могли быть совсем крошечными, но все они были абсо-лютно самостоятельными.
Когда же настало время объединения в ещё более крупные конгломерации, то собственность главного феодального царя порой была меньше, чем у его вассалов, к тому же древнее и никем не дарованная. А завоёванная сво-им собственным оружием. Отсюда и столь разное отношение к частной собственности на Руси и в западной культуре, издревле практикующей ин-дивидуализм.
Чтобы разобраться, каков удельный вес и значение этого сословия, доста-точно как следует изучить коренные различия этих величин на Западе и на Руси. Тогда многое станет более понятным и в самой истории прошлых эпох. Абсолютизм на Руси наступил слишком быстро по историческим меркам, в отличие от Запада, где его зародыш имел место уже с самых первых его движений. Русские же издревле жили «всем миром», советова-лись и прислушивались к советам старейшин, потому и не дали сложиться классу (или сословию) феодалов, которые появились лишь после того, ка община перестала быть обязательным образом жизни для всех, нет, она всё ещё существовала, но уже не в таким всеподавляющем объёме, как прежде. то если учесть, что жить нам придётся в глобальном мире, то, ско-рее всего, люди предпочтут вернуться именно к этой модели существова-ния, хотя и видоизменённой в той мене, насколько этого потребует время.
Московские цари считались собственниками всея земли русской. Иоанн IV Грозный (1533-1584), умерший в 39 лет, сокрушил оппозицию боярской аристократии просто: он отобрал у них землю поголовно и отдал её своим опричникам. Вся центральная Россия подверглась этой оперативной экзе-куции одномоментно, а множество земских бояр были насильно отправле-ны в самые глухие окраины московского царства. Осталось на поверхно-сти сословий только служивое дворянство, и землю они получили во вла-дение за хорошую службу царю и Отечеству. После смуты (1610-1613) цари из рода Романовых делали то же самое – без особых мучений совести отбирали землю у дводрян, которые не выказывали должного рвения по службе. (Кстати, и в демократической Греции был такой закон: если оли-гарх тратил средства неразумно, его по суду лишали права собственности, а самого ещё и примерно наказывали. (Схожие нравы. Подумайте об этом. Где та Греция, где Россия?!)
Поместное (временное) владение землёй было более распространено, чем наследственное (вотчина), при условии отбывания службы. Дворянские де-ти обязаны были изыматься из семей (только мальчики) в возрасте 9-10 лет и далее продолжали своё обучение уже в казенных пансионатах. Затем обязательное военное учебное заведение и последующая служба в армии. При Петре эти требования ещё более ужесточились. Воинская повинность для дворян стала бессрочной, причем начиналась с кабальной солдатской службы. И только одна треть дворян могла поступить на гражданскую службу. Так, все без исключения дворяне должны были отдавать свой гражданский долг государству пожизненно. Однако при императрице Ан-не (1730-1740) срок службы сократили до 25 лет, после чего их земли пре-вращались в недвижимую неотъемлемую собственность. При Елизавете дворянство стало замкнутым сословием, прав у них становится больше, а тягость долга перед Отечеством уменьшается. При Екатерине II всё уже более-менее сравнялось с западными стандартами в этом плане. Дворян-ство освободили от обязательной службы в армии, право собственности на землю стало для дворян неотъемлемым.
В то же время Екатерина II огромные куски казённой земли вместе с насе-ляющих эти места крестьянами в полную собственность своим фаворитам, угодным ей сановникам и тем, кого она желала наградить за верную служ-бу. Эту же практику раздаче земель с крестьянами на широкую ногу про-должил и Павел I. Позднее появились новые постановления, по которым лица, достигшие на государственной службе определенного ранга, стали автоматически получать дворянское достоинство.
Таким образом, именно государственная власть сформировала нужный её класс поддержки., однако именно этот факт также объясняет и тот факт, почему дворянство не оказало скольно-0нибудь значимого сопротивления, когда ему пришлось отказаться от ряда своих привилегий при проведении реформ царём Александром II Освободителем. И это было искренне. (Как говорится, Бог дал, Бог взял.)
Однако не следует забывать и тот факт, что дворянство в России издревле было неоднородным, оно делилось на две постоянно враждующих группы – либералов и консерваторов, будучи при этом самым прогрессивным со-словием в России благодаря тому, что практически все способные и ода-рённые люди без особых усилий попадали на государственную службу и при проявленном усердии быстро продвигались по карьерной лестнице. Этот лифт работал безотказно. Ещё в 18 веке, когда крепостничество было в самой силе, простой крестьянин, сын рыбака Михайло Ломоносов, в данном случае, придя в столицу с рыбным обозом из Архангельска, смог получить хорошее образование, в том числе, и заграничное и стать не только академиком, но и придворным поэтом, несмотря на уколы и посто-янные злобные покусывания со стороны либеральной части дворянства онемчуренных русских ученых, до этого задававших тон в отечественной науке. Они считали, что на Руси могут и должны трудиться только ино-странные ученые и менеджеры. (Впрочем, сейчас, в последние десятиле-тия, мы также переживаем схожий период.)
Тем не менее, именно дворянство в 19 веке стало той политической силой, которая и задала вектор освободительной (от всевластия абсолютизма) борьбы, породив из своей среды уникальный социальный класс (или про-слойку, как кому угодно), интеллигенции – людей, которые всей душой болели за народ и называли себя «совестью народа». Лица, выдвинувшие-ся из любого социального слоя, благодаря своему интеллектуальному труду, автоматически попадали в ряды дворянства. Эта подвижность всех структур российского общества и создало ту уникальность, какой не зна-ет никакая другая страна – именно Россия дала миру самую духовную культуру, и с этим фактом не станет спорит никто, оставаясь в здравом уме и трезвой памяти.
Стоит ли удивляться тому факту, что именно русская интеллигенция (из-бранная часть российского дворянства) всегда стояла во главе освободи-тельного движения. Ещё при Екатерине II ссылали в Сибирь только за од-ни мечтания (См. текст «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева), а декабристы, которые при Николае I вывели петербургский гарнизон на площадь Зимнего Дворца в 1825 году, хотя открыть огонь по верным ца-ризму частям всё же не решились, и всё окончилось многочасовым проти-востоянием, все были гвардейскими офицерами, аристократами и дворя-нами их старинных знатных родов, но все они требовали отмены крепост-ного права. И это было правильно, хотя человеку со стороны всё это было и мало понятно, и даже как-то нелогично. Братья Тургеневы вообще уеха-ли на ПМЖ во Францию, так им ненавистен был существующий там кре-постнический строй. Пушкин написал такое строки:
«Увижу ль я народ освобождённый,
И рабство павшее по манию царя?»
Что-то здесь не так, иначе надо признать просто сумасшедшими этих лю-дей, которые боролись за то, чтобы у них отняли право эксплуатировать как рабов, принадлежавших им на правах имущества крестьян. Русские крепостные принципиально отличались от рабов, которыми владели за-падные дворяне вплоть 18 века. Западных рабов завозили из других стран, чаще африканских или азиатских, в России же рабами стали свои же люди, тоже русские. И это рабство создали при Петре новые дворяне первых по-колений, обратив самородов (то есть, местных) в смердов, презираемых слуг. И тут надо также иметь в виду тот факт, что уже с 15 века после окончательного разгрома Орды, ордынская знать почти в полном составе пошла на службу к русскому царю, присягнув ему на верность, и первой стала получать земельные наделы в собственность, скоро выбилась в ряды богатейших дворян, как только это сословие появилось, после чего стала задавать там свой тон и, таким образом, внесла в традиционную русскую жизнь нотки присущей ей генетически азиатчины, что, в конце концов, и привело к возникновению специфического крепостничества на Руси именно тогда, когда весь западный мир уже пытался освободиться от завозного рабства.
Что же касается эпохи Петра, так тут и самому царю это было, конечно же, на руку – дармовая рабочая сила, полностью бесправная и самовоспроиз-водимая, и сделала возможным совершение такого трудового подвига как строительство на болотах великолепного города западного образца, став-шего петровской столицей, обращенной на Запад взятой буквально за шкирку обновленной петровскими реформами России. С боярством как древнейшим слоем знати и социальным явлением было покончено навсе-гда. Стрельцы, восставшие на царя, были беспощадно казнены. Радетелем русского крестьянства был и Лев Толстой, граф-писатель, пахавший сам свою землю и ходивший опрощенным (босиком и в крестьянской одежде, что вызывало большое недоумение у крестьян). Когда дворянство потеря-ло при Александре II большую часть своей земли и прочих привилегий, многие из них пошли навстречу реформам царя-Освободителя, став мир-ными посредниками, помогая крестьянам обустраивать свой быт и труд ан земле в новых условиях.
Глядя на прошлое из сегодняшнего дня, мы уже видим дальновидность реформаторов-освободителей, ведь произошедшая потом коллективизация в СССР была бы просто невозможна, если бы землю пришлось отбирать для обобществления у дворян. Ведь при таком раскладе гражданская вой-на красных против белых была бы просто невозможна или заведомо про-играна (крестьяне и солдаты не пошли бы воевать за красных, ели бы у них уже не было своей земли, к тому же Ленин провозгласил самый попу-лярный лозунг революции: «Землю – крестьянам, заводы – рабочим!» Дворяне же, имеющие землю в полном объеме, да и ещё принадлежащим им крестьян, оказали бы куда больнее яростное и массовое сопротивление красным, чем это произошло по факту в 1919 году.
Именно дворянство дало целую плеяду писателей либерально-демократического направления, став поколением кающихся дворян (что не ново для нас – то же самое произошло и на излёте советской власти, и по-том, в период перестройки); а уж если посмотреть на события в США ле-том 2020, то мода на публичное покаяние белых перед черными в среде американских либерал-демократов – это просто точь-в-точь то, что было в России в конце 10-начала 20 вв., хотя и без почти комичной театральности и очевидной режиссуры в США, особенно в Вашингтоне, включая и факт попытки взятия Капитолия. (Тут уже прямой реверанс в сторону револю-ционного Парижа.) Так что первыми начали каяться за то, что их предки были рабовладельцами, стали русские либеральные дворяне. Американцы же, начитавших же русских писателей 19 века, тут же пустились воплощать у себя новые для них идеи, надеясь, что когда-либо США повторят, таким образом, эффектный успех ныне разрушенного СССР. Однако всё идёт к тому, что успех повторить вряд ли удастся. Тут мало просто покаяться, надо ещё и воспроизвести весь опыт последующей борьбы и труда совет-ского народа. Пока же все, что произошло в США прошлым летом, напо-минает, скорее, нелепый фарс, претенциозно имитирующий восстановление равенства и справедливости в обществе.
Однако не только русское дворянство продвигало освободительные идеи. Многие левые также были российскими дворянами. Лидер анархизма Ба-кунин, князь Кропоткин, большинство руководителей Первой Государ-ственной Думы – все они вышли из клана крупных землевладельцев: пред-седатель Первой Госдумы Муромцев, председатель Второй – Головин, влиятельные кадеты-писатели: Набоков, Родичевы, князья Долгоруковы, Шаховский, Петрушевич, Львов, Трубецкие, графиня Панина. Вот эта бле-стящая часть русской интеллигенции вся целиков была против царизма, и не была реакционной. Она хотела обновления жизни более, чем вместе взя-тые народники.
В то же время это всего лишь одна сторона медали: как только царизм был свергнут и революция приобрела облик социалистической, все они в мгно-вение ока превратись в силу реакционную, со всем своим пылом и мощью противостоящую красным. Они тут же вспомнили про свою крупнозе-мельную классовую сущность, и самые решительные периоды (1881 – 1905 и 1907 – 1914) вели себя как самая мощная реакционная сила. (Сего-дня бы ми их отнесли к классу большого бизнеса, который в 21 веке играет абсолютно ту же самую роль: сначала он был против коммунистов, подняв народные массы на бунты, а потом, свалив СССР, тут же стал бороться за свои крупно собственнические права. Хотя и не так открыто, а по старинке, под прикрытием законной власти, что и сделала русская реакция после по-беды октября 1917 года. Если говорить совсем общо, то правильнее упо-треблять другой термин, которые, однако, нисколько не меняет сути: кон-центрация капитала стала тем самым показателем, который и определял степень реакционности той или иной социальной группы или класса. В ка-нун 1914 года концентрация капитала в мире была самой высокой в рус-ской финансовой сфере, что мы наблюдает и сегодня в либеральной путин-ской России.
Итак, мы выдели главный фактор, определивший двойственную роль рус-ской (российской) интеллигенции и дворянства, высшего класса или сосло-вия, менявшую сои маски и роли в зависимости от временного перевеса, возглавляя то и дело то правое, то левое крыло, причем делая это, по воз-можности, скрытно и не так явно, как предреволюционный период, что позволяло этой силе сохранять своё виляние на ситуацию при любом об-щественном строе и правителе. И это совсем не теория заговора. Опознать эту силу можно только по одному признаку: она никогда не была консер-вативной, хотя отлично умела манипулировать консерваторами и исполь-зовать их по полной, когда этого требовало время.
Строго говоря, настоящих здравомыслящих умеренных консерваторов, типа английских, в России никогда не было, это были либо ретрограды, которые знали только одно – тащить и не пущать, или заядлые либералы, которое задрав штаны, готовые бежать на запад, лишь только им слегка подмигнут. Умеренность как таковая вообще чужда русскому человеку. Нет и той гибкости, которая нужна настоящему политику-патриоту, чтобы сдвинуть застрявшую в болоте государственную телегу в нужном направ-лении. Поэтому никто из них и не способен сохранить действующий поря-док, и всё, в конце концов, кончается бунтами, бессмысленными и беспо-щадными, или развалом.
Если мы обратимся к нашим временам, то легко, как никогда, увидим сле-ды действия этой модели в современности. Ельцин и Путин – это две сто-роны одной и той же медали, отражающие в своей риторике нужный кон-кретному времени стиль. Этот двусторонний Янус именно в наше время максимально приближен к интересам денежного мешка, с той лишь разни-цей, что именно сейчас власть репрезентативная и власть скрытая действу-ют заодно, и лишь привычная риторика, угодная массам по-прежнему звучит из уст Путина. Однако если взглянуть на характер этой риторики, то он всё же изменился в том смысле, что всё более откровенно-настойчивые жалобы народу от первого лица, на тему о том, как их все обманули, а они так радушно подставились, отдавая всё-всё-всё, что рань-ше принадлежало народу, своему врагу, и даже впустили своего стратеги-ческого противника на ядерные объекты, где враг контролировал каждый шаг разработчиков, уже не вызывают прежнего сочувствия к молодому доверчивому политику, потому что сам собой напрашивается вопрос: а кто всё это время, три десятка лет, был у власти? Не тот ли это ВВП, который так легко обольстил народ, готовый уже устроить самосуд на Ельциным, ежедневно собирая митинги протеста под лозунгом: «Банду Ельцина под суд!»? Не тот ли это ВВП, который пришел на его место по просьбе само-го Ельцина, когда тот «добровольно» уклонился от грозящей ему распра-вы со стороны народных масс, перепоручив молодому и прыткому чеки-сту поздравить народ над новый 2000-й год. И понеслась душа в рай… Народ повёлся, однако уже к концу его первого срока люди стали прозре-вать, поначалу пенсии и повышение уровня благосостояния на фоне вы-росших как на дрожжах цен на нефть, всех вдохновили, но уже к 2008-му году стало ясно, что тут что-то не так. Дальше - больше. Потом пошли жа-лобы, как все нас обижают, а мы так всех любим, всё терпим и всё своё добровольно сдаём. Ситуация стала такой, что уже стали готовить прото-кол передачи спорных островов Японии.
И вот уже дело зашло в полный тупик, санкции же только усиливаются, а риторика становится всё более жалостливой, и всё идёт к тому, что без ре-альной ядерной войны нам никак не обойтись. Причём главный путинский рупор, вечерний соловей российского ТВ, готов порвать, как тузик тряпку, любого, что станет возражать в том смысле, что в ядерной войне проиг-равших не бывает. Причём этот наивный студийный мыслитель в пылу пропагандистского угара забывает, что первый удар будет нанесён как раз не по Лондону, а по Израилю, который он всегда ставит на первое место в ряду приоритетов России. А дело ведь в том, что тупик построен собствен-ными руками плутократии, ибо путинские олигархи уже не просто оли-гархи, а плутократы, давно уже по факту ощущающие себя самыми важ-ными и вечными властителями Земли Русской.
Вся наша прошлая жизнь со всеми её структурами давно уже трансформи-ровалась не только в их головах, но и в бумагах, к примеру, привычно произносимая дикторами фраза – «Северная столица» - когда речь идёт о СПб, и время от времени вбрасываемые в СМИ фраз очки по поводу рус-ского государства «Московия» вместо Россия, это не просто бирюльки для красноречия, а вполне себе плановая обработка сознания, ка и всё деление по новой схеме нашей страны на отдельные регионы, по факту – удельные княжества. На официальном сайте МВД уже есть регион под названием Москва, но нет города Москва как главного города нашей страны, зато в этом регионе есть множество деревень, посёлков и малых городов (не-сколько десятков тысяч населения: Зеленоград, Раменки, Бибирево, Со-кольники, Перово, Пресня, Рабочий поселок, Московский, Мытища, Хим-ки, Ховрино и пр.) Этот вопрос ни с кем не обсуждался, просто по теории малых дел, всё на практике делается так, как нужно системе, а риторика остается прежней, вот поэтому массы народные привычно думают, что всё как было, так и есть по сей день. Ан нет.
Стоит только сменить риторику от первого лица, как мы тут же окажется в мгновение ока в другой стране, но уже не на правах народа, а как изгои, «лишние люди», ибо всех нужных уже подобрали и расставили по нужным местам. Их, этих лишних, потихоньку оттесняют в сторону, и пандемия очень в этом смысле помогает. За последние два года капитал 1% богатей-ших людей увеличился в разы, а обнищание остальных 99% увеличилось на порядок. Концентрация капитала именно в России приблизилась к до-пустимому максимуму, дальнейший разгон этого маховика неизбежно спровоцирует губительную для планеты войну, ибо только в этом тупоры-лая плутократия видит своё спасение.
ЧАСТЬ III.
Cекреты русского православия
Следующая по важности консервативная сила, как принято считать, это православие. Однако два вопроса:
1. Были ли духовенство серьёзной силой на рубеже 19-20 вв.
2. Если да, то была ли эта сила консервативной в тот период на деле?
Самодержавие всегда было на стороне института церкви, и с этим никто не спорит, считая её главной опорой трона. (Хоты тут можно заподозрить и другой уклон: православие было древнее российского государства, но также было роднее народу, чем монархия. Парадокс? Да, но вполне объяс-нимый.)
Из православия официально запрещалось переходить в другую веру, сво-бода совести не признавалась в принципе. Секты запрещались. Однако эта поддержка законом дорого обходилась самой церкви, будучи удавкой на шее в иные времена. Религиозная нетерпимость развращала верующих, в чью пользу происходило религиозное преследование. Не сила убеждения словом и хороший пример, а запрет и бдительность полиции. Отсюда у людей, сомневающихся и всё ещё ищущих, это вызывало ненависть к офи-циальной церкви. В результате в России повторилась не новая история упадка веры в связи с религиозными гонениями. Это не только развраща-ло пастырей, но также и давило на саму православную церковь, которую государство сделало орудием своих целей. Так, в тени самодержавия, рус-ская православная церковь потеряла свою былую духовную мощь. Отсюда многие рожденные в православии. Уходили в другую веру, а то и вовсе становились атеистами или, оставались верующими, но не воцерковленны-ми.
К началу революции около половины верующих ушли либо в секты и дру-гие религии, либо в раскол (старообрядчество), отдавшись во власть ста-ринных христианских преданий. Последние считали преступным подчине-ние церкви обер-прокурору святейшего синода. Они восставали ещё во времена отца Петра Великого, Алексея Михайловича. Их жгли на кострах, ссылали в Сибирь, бросали пожизненно в тюрьмы; преследования старо-обрядцев, в той или иной мере, продолжались до конца 19 века. Однако в канун 1917 года их на Руси всё ещё было несколько десятков миллионов, можно себе представить сколько людей ушло в раскол изначально. Эти люди непримиримо ненавидели верноподданническую церковную иерар-хию, которая представляла собой закрытую касту. Всё белое духовенство обязано было жениться, без этого звание не давали, Своих детей они отда-вали в духовные училища, из них и набирали священников.
В то же время эта каста была поставлена в зависимость от привилегиро-ванного класса монахов - черного духовенства, из их среды назначали епи-скопов. При этом государство не потрудилось обеспечить этих своих слу-жителей, и приходские священники напрямую зависели от пожертвований прихожан, и должны были исполнять всевозможные религиозные требы, негласно устанавливая плату за них: крещение, венчание, похороны, при-чащения и др. Так они стали дважды рабами – у государства и у прихода. Народ их недостаточно уважал, особенно это было хорошо видно в дерев-нях, где дело доходило до презрительных насмешек, над бедным, но ча-стенько пьяным попом. Наряду с этим религиозность русского народа бы-ла просто фантастической. В силу святых они верили непоколебимо и всей душой, всегда особо и горячо их почитали. Приверженность большинства народа к православию до сих пор остаётся загадкой для многих, особенно для тех, кто далёк от реалий русской жизни.
Кроме того, в самой духовной среде накануне революции царили разброд и шатания. Никто не проводил больше собраний вполне себе революцион-ного толка, чем сами же священники, причем по всей стране. Они же больше всех желали реформ и перемен. Православное духовенство в мас-се своей довольно спокойно отнеслось к крушению царского режима, не воспротивилось против гражданских похорон жертв революции в апреле 1917 года, правда, в 1905 году церковное духовенство даже проявило вполне открыто своё стремление к обновлению церкви, было подавлено и сделало выводы. Однако, была даже плеяда русских священников, кото-рые выступали за возвращение церкви к соборному началу и к избранию патриарха. А некоторые даже оказались во главе революционного течения на стороне левых и избирались в Первую, Вторую и даже в Третью Госу-дарственные думы.
И всё же реакционное движение 1907 года охватило духовенство в гораздо большей степени, чем революция. И тогда же многие священники влились в черносотенное движение. Вся эта неразбериха привела к тому, что созыв церковного собора и избрание патриарха откладывалось правительством, хотя Дума активно подталкивала его к этому важному событию. Против реформы церкви выступало и черносотенцы. Однако события....
продолжение следует