В последнее время я вижу тяжёлые сны. Я просыпаюсь от собственного крика в холодном поту и не могу уснуть, мысленно возвращаясь к давно минувшим дням, дням страшной войны, которую в официальных источниках советской прессы называли "вводом ограниченного контингента войск в Афганистан". Если вы думаете, что свой рассказ я начну с боёв за перевалы или с зачисток в афганских кишлаках, вы ошибаетесь. Мой рассказ - о возвращении одного из бойцов, сражавшихся в Афганистане, о парне, который ехал домой умирать.
Их было двое, два друга, которые познакомились ещё в учёбке, Витька и Мишка. Два парня с разными судьбами, но близкие по духу и ставшие почти родными. Витька - из посёлка под Красноярском, а Мишка - детдомовец из Иркутска. У Витьки был дом, была мать и даже любимая девушка, у Мишки никого и ничего, он был один на белом свете. Мать он почти не помнил, она умерла, когда Мишка был ещё очень мал, а отец запил, и, когда его посадили, лишив родительских прав, Мишка оказался в детском доме. Каких-либо родственников, захотевших оформить опекунство, не нашлось, и остался Мишка один-одинёшенек. Наверное, великое чудо, что встретился на его пути Витька, сельский парнишка, ставший ему братом. После учебки был оперативный батальон при Управлении Внутренних Войск, а потом Афганистан, где они впервые осознали, что такое война, где убивают и льётся кровь. Это только поначалу кажется, что всё окутано ощущением молодой бесшабашной 'романтики', когда ты с оружием, а местные, молча склонив головы, стараются не смотреть тебе в глаза; и тебе кажется, что они, грязные и босоногие, благодарны тебе за то, что подкармливаешь тушёнкой их голодных детей и щедро одариваешь краюхой солдатского хлеба. Всё так - и не так. Тот, кто вчера с благодарностью ел твой хлеб, сегодня готов убивать ненавистных 'шурави'. И ведь убивали. И дух романтики, и глупая бравада о привнесении в афганское общество идеи равенства и братства постепенно улетучиваются. Остаётся одно чувство: убивать, пока не убили тебя. Через эту суровую школу и пришлось пройти неразлучным друзьям Витьке и Мишке.
Только первый застреленный душман вызывает смутную брезгливость и мутную тошноту, и тянет блевать и постоянно мыть руки. Вскоре привыкаешь и, глуша душу водкой и наркотиками, работаешь, как машина, созданная убивать. А когда тебе девятнадцать, и ты ничего ещё в жизни не видел, да и саму жизнь ещё не знаешь, становиться судьей и палачом одновременно очень тяжело. Ну, показалось тебе, что полез он рукой в халат, чтобы достать пистолет, и ты жмёшь на курок своего АКМ и дробишь ему череп, а он… он вовсе не хотел в тебя стрелять, и там, в халате, у него был пакетик с насом*. А человека уже нет. Смирись, война всё спишет. А если бы у него действительно был пистолет? И человек тупеет в своих чувствах и грубеет в желании выжить. А до дембеля… до дембеля ещё полгода, и эти шесть месяцев надо как-то просуществовать, потому что настораживает каждый шорох в траве. И слышать резкий вжик пули, отрекошетенной камнем, к которому ты прижимался секунду назад. И страшно даже не это, а то, что если убьют и заберут в ящике с номером двести и отправят на 'чёрном тюльпане' домой, как опознанного, то и такой возможности у Витьки и Мишки не было. Вы спросите, почему? А потому, что служили Витька и Мишка в особом подразделении, и называли их диверсантами, а главная задача их была - обнаруживать вооруженные группировки моджахедов и как можно скорее сообщать. Уже потом начинались зачистки или работали вертушки, а сначала - группа в два-три человека, неприметных и умеющих ловко прятаться, драться в рукопашном бою и владеющих любым оружием.
Документов у них нет, особых примет нет, одеты по местным обычаям, и вообще о них мало кто знает, разве что их непосредственный командир. А в плен им попадать нельзя, слишком многое они знают. Пытки они бы могли вытерпеть, но ведь пытки-то стали уж очень изощрёнными. Тут тебе и сыворотка правды и ещё кое-что пострашнее, а истерзанный и израненный может и сказать в бреду что-нибудь, что врагу не следует знать, так что лучше сразу смерть. А если смерть, - кто будет искать? И когда? Ведь кругом враг, и останутся тела на растерзание грифам да шакалам.
Вот такими бойцами были Витька и Мишка, а враг был у них один на двоих, и звали его Дустум-хан. Враг страшный и коварный, гонялись они за ним уже третий месяц, а ни самого Дустум-хана, ни норы его так и не нашли, хоть и чувствовали, что он где-то рядом. Дустум-хан - противник серьёзный. Заканчивал военное училище в Союзе, знает всю тактику 'шурави', так что обнаружить его и поймать - совсем не просто.
Долго бы ещё бродили друзья по голым и безлюдным скалам и неприветливым горам, где за каждым камнем их поджидала верная гибель, но улыбнулась им удача, они вышли на логово изворотливого бандита и убийцы и сумели сообщить об этом поисковому отряду. Теперь следовало ждать и наблюдать. Прибудет отряд - можно уходить, задачу свою они выполнили, дальше - дело поисковиков.
Отряд незаметно подошёл, доложили в какой пещере прячутся 'духи'**, примерное их количество, и что возглавляет банду сам Дустум-хан. Командир отряда, юный лейтенант, только-только после училища, в боях не обстрелян, гонору - как в любом зелёном командирчике-"специалисте", решил прямо с марша брать зверя. Витька ему, - "Ты бы не торопился, командир, осмотрись, он здесь каждый камень знает". Да где там… "Мне, офицеру, какой-то сержант указывать будет!" И попёр. Пацанов положил, и сам погиб. Витька взял командование на себя, и, казалось, вот-вот - победа, только вырвался бандит из логова, прострелил Витьке лёгкие и бросил гранату, которой контузило Мишку. Пока вертушка, да пока сообщили…
Думали, что помер Витька, но нет, дышал, хотя крови много потерял. Отправили друзей в госпиталь, сначала в Термез, затем в Ташкент, и лечились они почти три месяца, до самой демобилизации. Мишка со своей контузией как-то оклемался, а Витька был совсем плох. Перенёс несколько операций, но лёгкие не рубцевались, и кашлял Витька кровью, и приступы эти были невыносимы. Чтобы их унять, ему кололи промедол***. Мишка метался меж врачами, умолял помочь, но медики отводили глаза и опускали руки. Безнадёжен. Однажды, в короткий просвет между приступами, Витька сказал Мишке, что хочет вернуться домой, что хочет лежать в родной земле. "Знаю, тяжело тебе придётся со мной, а только матери я ни о чём не писал, да и не смогла бы она одна меня до дома сопроводить, сам видишь, каким стал. Ты только обещай мне, что я доберусь до дома живым, а там…" - и скорчился в кровавом кашле. И Мишка пообещал, и стал нянькой, сиделкой, самым незаменимым человеком, потому что был не только другом - братом для Витьки.
Здесь следует упомянуть ещё об одном обстоятельстве, позволившем мне познакомиться с друзьями. В госпиталь приехал командир подразделения, в котором они служили. Прибыл он с миссией вручить Витьке и Мишке награды за операцию по поимке головорезов Дустум-хана, а также для уточнения деталей, почему всё-таки самому главарю удалось скрыться, а я как раз и занимался этим делом, поскольку служил в военной прокуратуре. Дело, в общем, было закончено, виновники найдены, но оставался один вопрос: почему Витька и Мишка задержались и приняли участие в бою, а не вернулись в подразделение, как требовалось по инструкциям. Ребята рассказали о самоуверенном лейтенанте, который, не считаясь с человеческими потерями, погнал солдат на убой. Не смог Витька равнодушно смотреть, как гибнут мальчишки, потому и возглавил поисковый отряд, потому и жертв было меньше, а пленных бандитов больше. А что Дустум-хан ушёл - так Витьку тяжело ранило, и Мишку контузило, если бы не это, ни за что б не упустили. После вручения наград - Витька получил орден, а Мишка медаль - командир спросил, есть ли у ребят пожелания. И Витька, как выстрелил, "Домой хочу!"
Командир переглянулся со мной. Конечно, мы знали о тяжелой ране, знали о маловероятной транспортабельности и помнили предупреждения врачей, что больного возможно и не довезти. Но командир обещал всё решить и устроить. Ещё неделю заняли хлопоты по составлению различных бумаг, предписаний, распоряжений и прочей бюрократической ерунды, а также согласование с моим командованием моей кандидатуры как сопровождающего. Почему именно я? Очень просто: необходимо было везти с собой большое количество наркотических болеутоляющих лекарств, и моё присутствие, удостоверяющее мою личность как сотрудника военной прокуратуры, значительно облегчало наш путь. Роль санитара взял на себя Мишка, к тому времени уже научившийся ловко делать уколы и знавший дозировки. Путь от Ташкента до Красноярска занимал более трёх дней на поезде, самолётом категорически запретили лететь врачи. Резкая смена давления могла спровоцировать приступ, а в полёте не было возможности оказать необходимую медицинскую помощь. Всё-таки на земле можно было сделать остановку и автотранспортом добраться до мед. учреждения.
Нам предоставили отдельное купе в мягком вагоне, и мы отправились. Тогда я ещё не осознавал, как труден будет этот путь с многочисленными приступами раненого, с постоянным напряжением и мыслью, что не довезём, что придётся на одной из станций выгрузить больного и срочно госпитализировать. Тяжёлые бессонные ночи, кровавые простыни и бинты, ампулы промедола и других успокоительных, и бессилие перед надвигающейся угрозой смерти. Несколько раз на станциях нас навещал военный патруль, вызывали дежурного офицера, я предъявлял все документы, с нами вежливо прощались, узнавая, не требуется ли помощь. Однажды даже отправили с нами молоденькую медсестру, которая сошла на ближайшей станции, но это дало некоторую передышку Мишке, не спавшему вторые сутки. На третий день пути Витька, напичканный болеутоляющими препаратами, как будто задремал. Попросив проводницу, если она услышит хрип или кашель в нашем купе, немедленно вызвать нас, мы отправились в тамбур курить. Мы не отсутствовали и нескольких минут, как увидели проводницу, бегущую к нам в панике. Мишка, так и не закурив, бросился в купе, у Витьки снова был приступ. Когда я заглянул в купе, то увидел Витьку. Лицо его было серым, а в уголке губ - тонкая полоска крови, и глаза, большие тёмные глаза с вопросом, "за что?". Рядом сидел Мишка, по-детски утирая слёзы, и, как заклинание, твердил, "Витька, брат, не умирай".
Мы довезли Витьку домой, он прожил ещё три дня и умер со светлой улыбкой.
Мишка рассказывал, что со времени ранения Витька не улыбался, а тут улыбнулся, значит, был счастлив. В те горькие и хрупкие три дня с Витькой были его мать и любимая девушка, мы тоже были рядом, правда, теперь круглосуточная нянька, Мишка, мог выйти во двор и покурить. Тогда он и спросил меня, для чего нужна была эта война. Честно признаюсь, я и сам не понимал. Нет, я понимаю военных, они выполняли приказ. Но ведь кто-то отдал тот приказ. Для чего, какие цели и задачи решал тот, кто отдал такой приказ, кто бросил умирать тысячи пацанов, среди которых оказался и Витька? "А знаете, я вернусь в Афган," – сказал Мишка, - "Теперь я знаю, за что воевать. Знаю, что должен найти и убить Дустум-хана. Вы скажете, так нельзя, воевать только из мести, и, наверно, будете правы. Но я не могу в себе побороть это чувство. Слишком дорог мне мой друг, и я не смогу спокойно жить, если не отомщу за него." Мишка пробыл в доме у Витьки почти месяц, а потом вновь отправился на войну по контракту. Он обещал матери Витьки, что найдёт убийцу и вернётся.
Не один год прошёл с того дня, вот уже и войска выведены из Афганистана, а Мишки всё нет. Только одинокая старушка каждый день выходит на просёлочную дорогу и долго всматривается в даль, не идёт ли солдатик, друг её Витеньки.
В. Гайсинский 20.05. 2019.
* насвай, смесь табака с известью, которую кладут под язык.
** душманы.
*** обезболивающий мед. препарат, содержащий наркотические вещества, морфин или его производные.