Судьба любит пошутить. Выпускников одного провинциального института она свела в каморке сторожей одного из московских кладбищ. Работа непыльная, место тихое… Для подработки лучше не найти.
– Как тебе столица, историк? С чего всё начиналось?
– Мне, литератор, не нужна Москва!
– Мне не нужна Одесса… - усмехнулся приятель.
– Что?
– Это Розенбаум в песне поет, ему не нужны Москва и Одесса. Он хочет видеть «дома в белых ночей завесе»…
– Я не барда цитирую. Мне, действительно фиолетовы эти города, как и все остальные, кроме моего родного, пожалуй. Вовек бы сюда не поперся. Так ведь на родине делать нечего. Торговать начинать без капитала бессмысленно. Воровать… значит сидеть потом. Пришлось податься сюда.
– А тут тебя прямо с распростертыми объятьями ждали!
– Без объятий, конечно, но давай без подковырок. О, закипел! – говоривший передвинул эмалированный зеленый чайник с горячей конфорки электроплиты на холодную. – Тебе чаю или кофе?
– Черный?
– Как у негра в…
– Тогда чаю, если он на запах лучше, чем там. Ну, и чем ты занимался, когда приехал?
– Сначала как все, по мелким шабашкам, потом к постоянной бригаде строителей притулился. Так-то я не строитель, но быстро все схватываю. Тем более, мы крутились все больше на реконструкции, а там сначала ломать надо, вот я и ломал. То перегородки, то перекрытия, то кровли. Там и подхватил эту заразу. Поначалу не особенно интересовался, но, был случай, нашел перетянутый бечевкой комплект послевоенных открыток. Ну, знаешь, на картинках кудрявые женщины с накрашенными губами… «Как хорошо любить и быть любимой!». Сунул их в карман, а вечером в халявной газете читаю объявку…
– Куплю открытки?
– Ну да!
– Позвонил, стрелку забили, и за несколько листочков бумаги я дневную зарплату снял. С той поры уже сознательно стал искать в старых домах брошенное, схоронённое или забытое.
– И что попадалось?
– Поверь, мы часто недооцениваем выброшенное.
– Ага, скажи еще, золото выносим на помойку.
– Золото, допустим, я только один раз поднял. Из-под пола колечко обручальное 385 пробы выудил. Зато вот кое-что другое нахожу почти на всех объектах.
– Например?
– Марки на конвертах, открытки, этикетки от спичек, авторучки, календарики. Однажды в антресоли нашел балетку – помнишь, так маленькие чемоданчики называли – а в ней перекидные календари за двадцать лет. Видимо какая-то бабка странички не обрывала, а резинкой цепляла. Там и рецепты, и советы, и цитаты из советских классиков, и даты… ведь год за годом с 1952 по 1972 год она их складывала. Потом померла, а никто из наследников на такое добро не позарился. Эпоха трёх царей-секретарей в двадцати книжицах. Лозунги, призывы… интересно!
– Сдал?
– Естественно! Неплохие деньги поднял. И пошло! Одно время я письма подбирал только ради марок. А потом, хоть это и предосудительно, стал их читать.
– Можно подумать, книг мало. И?
– Интересно! Ну и… – говоривший замолчал, словно раздумывая, продолжать или нет, но потом, окончательно решившись (сказал «А» - говори «Б»), продолжил, – понимаешь, нашёл я однажды интересную подборку писем.
Объект был небольшой, и где там – на Арбате – большие дома? Короче, какой-то новый русский купил трехэтажку, выселил из него всю шушеру. Помните, как у Окуджавы: «Здесь флора вроде та же, да фауна не та!» Везунчик эпохи приватизации «не ту фауну» за МКАД выпнул. Ну, правда, хоть по-честному, в отдельные квартиры. Внутри коробки, как водится, быстро сделали перепланировку, мы начинили все потроха европейскими прибамбасами. Но шефу все чего-то было мало.
– Крутизны?
– Я понимаю, владельца давили два соседних дома. Они в четыре этажа, а тут…
– Надстроил бы!
– Представь, ему отказали в согласовании. Там ведь метро мелко заложено, весь дом от каждого поезда подпрыгивал! А вот мансардный этаж он пробил. Нас бросили на прорыв. Чистить чердаки – хуже чем истопником в аду работать…
– Пробовал?
– Догадываюсь. Лето, грязь, духота, пыль. К тому же вскрывать кровлю нам запретили, вдруг русский дождь прольётся на евроремонт! Первым делом пришлось очистить чердак от утеплителя, голубиных кала, перьев и костей, от мусора, который туда жильцы натащили. Я сразу определил, чердачники здесь уже всё много раз перекопали поэтому не питал надежд особых на находки. Мужики подшучивали – не повезло, дескать, опоздал.
В мебельном хламе интересного мало: корзины, ящики от комодов, чемоданы, расхристанные трельяжи-трюмо времен покорения космоса – кому такое барахло нужно? Но посмотрел, конечно. Ничего путного. Ни открыток, ни писем, так… молью побитое тряпье. Вдруг как лучик в дырку от крыши сверкнула удача. Уже последние бадьи с мусором вниз спускали, когда парни меня свистнули: «Историк, вали сюда. По твоей части находка».
Смотрю на развернутой газете, лежит пачка писем без конвертов. Написаны от руки. На обертку использовали «Правду», она пожелтела, ломкой стала, как осенний лист. Материалы первого после Хрущева съезда. Жевастик обещал близкое счастье, и был он ещё чернявым и мохнобровым. Пел, по обыкновению, как в песне: «Все, что мы завещали, то и вам завещать, все, что мы обещали, то и вам обещать!» Была такая. Ведь не замечали потайного смысла. Въезжаешь? Ни шагу вперед, врите как мы врали.
Самое старое письмо было чуть моложе революции семнадцатого года. Чернила выцвели. Остальные вешками эпохи. Одно из-за границы, от того же адресата бывшей жене и сыну. Где-то в двадцатые или в начале тридцатых пришло. Второе с оказией матери от сына, уже в конце тридцатых, понятно, с зоны. Третье опять из-за границы…
– Тоже до войны?
– Позже, уже при Хрущеве. И самая последняя записка была от этого же адресата опять из-за кордона уже при целовастике.
– При ком?
– При жевастике. Забыл такого? Дорогие товарищи и друзья! (Бурные, продолжительные аплодисменты).
– Ну, и…?
– Сначала и сам не врубился, хотел выкинуть. Потом вчитался и ахнул. Короче, еще с XIX века спокойненько лежит в Москве нычка. Вот посмотри, послушай.
Из кармана появился на свет сложенный вчетверо лист обыкновенной писчей бумаги. Говоривший, увидев взгляд собеседника, пояснил, что это ксерокопия.
«...сынок, пишу тебе последнее письмо, по всему видно, прихватило меня крепко, и мечта побывать дома, обо всем рассказать без лишних глаз и ушей, так мечтой и останется. Как много хотелось бы объяснить, но, теперь уже не получится! Левка, ты знаешь, здесь я остался, и все так говорили, наверное, как бы ни с того ни с сего. А все не так. Да просто я долго не мог понять завещанное твоим прапрадедом моему деду. Ведь ты помнишь, лежало в красной папке письмо от него? Столько лет не понимал! А однажды ночью проснулся, как толкнул кто в бок. Разбирал то немногое, оставшееся от предков, не спалось, сидел перечитывал и понял. Как все просто! О! Факты часто прячутся прямо на виду. А мы упрямо не понимаем. Год за годом удача помахивает хвостом перед глазами, но мы не замечаем ничего. Если ты настоящий филолог и не наивен, как твой отец, то быстро окажешься там, где мы с тобой однажды были... там, где он нам всем оставил добрую о себе память...»
– Бред какой-то! Заклинатель писал в агонии.
– Спешишь с выводами. Подумай, зачем было кому-то всю эту мутотень хранить?
– Зачем? Просто некогда было выбросить.
– Нет. Пусть бумажка перед глазами полежит, пока мы перекусим.
Владелец рукописи голубоглазый, черноволосый, кудрявый «историк», с горбатым носом - такими изображали донских казаков на иллюстрациях романов и рассказов Шолохова в послевоенных изданиях, они такие и на самом деле - порезал перочинным ножом черный хлеб, розовое сало с прожилкой мяса, предварительно соскоблив с него крупную соль и мелкие пластики чеснока. Черный, как и было обещано, чай заполнил чашки. Парок, прикидываясь туманом над озером, стелился над поверхностью напитка...
«Литератор», а он внешне был полной противоположностью: кареглазый, лысый с носом картошкой - откусывал хлеб, обмакивал сало в горчицу, выдавленную на край тарелки, забрасывал в белозубый рот и вкусно жевал, но раз за разом косо поглядывал на листок. Немудреное угощенье стремительно заканчивалось, русские мужики умеют не только картинно в один вдох стаканами пить водку, они ещё и красиво едят. По крайней мере до тех пор, пока гастриты-колиты их не донимают. Вот за этот аппетит и всеядность их и любят угощать некоторые хозяйки!
В дело пошел чай. Вдруг антипод казака замер, вытер со лба выступившую испарину, изумленно посмотрел на хозяина.
– И ты мне спокойно показываешь?
– Ага, въехал!
– Как не въехать, фразы какие-то несуразные, как рваные, мысль скачет, и тема знакомая, сам акростишки кропал - КЛАДВСАРКОФАГЕ.
И где ж он саркофаг? На этом кладбище?
Собеседник пожал плечами. Попробуй, пойми подтвердил или нет.
– Ты нашел?
– Пока нет, но дело времени. Так-то давно бы отсюда уехал. Можем искать вместе.