Эта случайная встреча не давала Лиде покоя: так и стояла перед глазами. В тот весенний мартовский день было пасмурно. Небо плотно закрывала тяжёлая завеса грязно-серых косматых облаков, которая нестерпимо давила на Лиду, усиливая её и без того удручённое настроение. Причиной такого настроения был её муж. А точнее – установившиеся между ними чуть ли не со дня свадьбы, травмирующие обоих, отношения. Очень странные для любящих людей.
У мужа довольно часто случались вспышки гнева. Как Лиде казалось, из-за сущей ерунды. У неё в ответ – обиды. Скрываемые, но всё чаще и чаще прорывающиеся наружу. Иногда – слезами, иногда – жалобами. Пробовала, по примеру свекрови, демонстративно не разговаривать с мужем, наказывать молчанием (на свёкра, в своё время, это действовало), но с мужа – как с гуся вода. В конце концов, сама же первая не выдерживала. Укоряя себя за проявленную слабость, что вот не может «выдержать характер». А главное – как-то за себя очень обидно. Кандидат наук, в вузе преподаёт, научной работой занимается – ведь не дура какая-нибудь! Да и по хозяйству, как умеет, старается, а он – словно не замечает! Не ценит! От свекрови всё. Уж она-то, Лида, точно знает. Потому что однажды случайно услышала, как та разговаривала с подругой по телефону:
- Оййй! Подууумаешь! Кандидат наук! – горячо обсуждали они кого-то. – У меня невестка тоже… - многозначительная пауза и издевательский смешок, - …кандидат наук! А что толку? Ума не прибавляет.
Как припечатала. А она-то надеялась, что муж и свекровь гордиться ею будут!
С той примерно поры так с обидой в душе и ходила. Постепенно на грубость мужа или свекрови выучилась так же резко и зло отвечать. Чтоб не ей одной больно было. Образовалась пустота в общении. Оба – и она, и муж, - выучились не разговаривать, а всё больше молчать друг с другом, думая каждый о своём. Приходя с работы, муж сдержанно здоровался с ней и сынишкой. Раздевался, шёл в комнату, устало плюхался на диван да так и оставался лежать за полночь с телефоном в руке, уйдя с головой в иную реальность. На все попытки сына вовлечь папу в разговор или игру либо отмалчивался, прилипнув взглядом к экрану, либо разражался руганью, когда сын слишком надоедал.
Вот так каждый из них и жил: вроде в семье, а на деле – сам по себе, один… Выучившись прятать себя друг от друга. По разным углам комнат. Прятать свою душу друг от друга. За каменными взглядами. Семья для галочки, а не для любви.
Временами Лида ужасалась собственных мыслей. Ненавидела их, потому что они крали у неё радость настоящего, отравляя его, а вместе с ним – и будущее, её надежду на счастье. Она уже не знала, что для неё страшнее – грубость мужа или вот эта его закрытость, переходящая в равнодушие.
Даже стоя вместе на автобусной остановке, они как будто ждали автобус порознь. Застывшие в неподвижном ожидании, точно два истукана, не гармонирующие друг с другом ни по размеру, ни по настроению, но будто случайно поставленные рядом каким-то неумелым скульптором с дурным вкусом.
Гуляя с сынишкой, Лида всё чаще с горечью замечала, как мальчик льнул к чужим папам, пытаясь вовлечь тех в свой мальчишеский разговор.
Вот и в тот мартовский день они с сынишкой отправились прогуляться. Гуляли по частному сектору. Мальчик останавливался чуть ли не у каждого пенька, у каждого кустика, пытаясь найти жуков-пожарников. Лида покорно ждала, пользуясь случаем подышать свежим воздухом, пока ребёнок удовлетворит своё любопытство. Наблюдая за развлечениями сына, она думала о том, как лежит овощем на диване муж, с отчуждённым взглядом, прилипшим к экрану смартфона. А она безучастно стоит здесь одна, именно одна (сын был настолько поглощен своей деятельностью, что, казалось, напрочь забыл о матери), и ей, как всегда, холодно и обидно. В тот момент и произошла эта самая встреча, которую Лида потом назвала встречей… со Счастьем.
- Сука!.. – вздрогнула Лида от внезапного грубого мужского окрика и порывисто обернулась. Зрелище, представшее её оторопелому взгляду, вопреки услышанной грубости, напоминало романтическую пастораль. Вдоль лужайки, мимо стоящих рядком аккуратных домиков, уверенно шла молодая цыганка, гордо подняв изящную головку и бесстрастно глядя прямо перед собой. Длинная пёстрая юбка развевалась от быстрой ходьбы; голову венчал пучок густых чёрных, как смоль, волос, аккуратно повязанный алым платком по обычаю замужних цыганок. Короткая синяя курточка плотно облегала её стройный девичий стан, подчёркивая красоту фигуры. Цыганка была совсем юной, где-то лет девятнадцати, а может, даже и младше.
Грубый окрик, шокировавший Лиду, относился к цыганке и исходил от стоявшего чуть поодаль парня-цыгана примерно одинакового с цыганкой возраста.
Откуда вдруг взялись цыгане? Всё очень просто. Неподалёку от местечка – частного поселения - где жила Лида с семьёй, находился цыганский посёлок. Посёлок был заселён оседлыми цыганами и располагался в широко раскинувшемся по другую сторону проезжей дороги поле. Это были плохонько сколоченные из полусгнивших досок, беспорядочно разбросанные домишки. Трасса разделяла два поселения – русских и цыган. Русские неоднозначно относились к такому соседству. По слухам, цыган неоднократно пытались выселить с насиженного места, прибегая к помощи местных властей. Но всякий раз попытки ничем не заканчивались. Цыгане прочно сидели в своём поле, обзаводясь хозяйством, сколачивая новые домики (с образованием новых семей), разбивая палисадники, справляя свои цыганские свадьбы, производя на свет целые кучи смуглых, бойко лопочущих ребятишек. Ребятишки эти, едва научившись ходить, бегали чуть ли не босиком через дорогу к общей автобусной остановке попрошайничать, внося таким образом свою скромную лепту в общий бюджет табора. Потому что клянчили они не еду, не одежду, не игрушки, а… «копееечку»: «Тёть, а тёть!.. Дай копееечку!», «Дай пять копееечек!..», а после инфляции: «Слышь, дай десь рублей!..». Попрошайничали у русских и взрослые цыгане, как правило цыганки, навязчиво спрашивая «что-нибудь из старой одежды». Некоторые хозяйки отдавали одежду: поношенную, а иногда и новую, из которой свои дети уже выросли, так ни разу и не надев её.
Учиться цыганские дети, опять же по слухам, толком не учились. В местную школу они ходили якобы только первые три года, чтобы научиться читать и писать. Ну, и, наверное, освоить начальные азы счёта. «Копеечки» суметь сосчитать. А после в школе их больше не видели.
Подрастающих девочек выдавали замуж, по меркам русских, очень рано: с появлением первых признаков полового созревания. Поэтому удивляться при виде цыганских девочек-подростков с высокими пучками волос на затылке, повязанными цветастыми платками, не приходилось. Девочек так же рано приучали к хозяйству. Почти каждый день Лида, спешащая утром на работу, встречала на своём пути либо одну, либо двух молоденьких цыганок, направляющихся к колонке за водой и катящих перед собой нечто вроде ручной тележки с пластмассовыми канистрами. Иногда цыганок сопровождали ватаги чумазых, растрёпанных цыганят, безудержно радующихся возможности выбраться за пределы собственных тесных жилищ и даже за пределы цыганского посёлка. Во время таких встреч Лида испуганно-предусмотрительно опускала глаза, стараясь не встречаться с цыганками взглядом (несмотря на свою пресловутую образованность, она была безнадёжно суеверна и по привычке верила, что у цыганок «дурной глаз»), и спешила пройти мимо.
Однако бывали случаи, когда страх перед цыганами неожиданно сменяло нечто вроде уважения к ним. Один из таких случаев ей поведали всезнающие соседки. Женщину из русского поселения выгнал из дома муж. Поскольку родни у неё не было, то и идти ей было некуда. Вот она и прибилась к цыганскому табору. Цыгане приютили её. В таборе она сошлась с местным цыганом, родила от него ребёнка и так и осталась с ним жить.
Другому случаю была свидетелем сама Лида. Напротив её дома жила Зинаида – женщина, по-видимому, с непростой судьбой, любившая частенько, как говорят в народе, «заложить за воротник». Жила Зинаида с тремя детьми от разных мужей. Нынешний муж Зинаиды – отец третьего ребёнка – занимался грузоперевозками. Поэтому мог неделями не появляться дома, находясь в длительном рейсе. Когда приезжал, несколько суток отсыпался в домашних условиях. А отоспавшись, отмечал своё возвращение шумно и весело, с выпивкой, застольями, гремящей из динамиков музыкой. Ему требовалось «снять напряжение и усталость». В ходе таких застолий Зинаида и пристрастилась к «зелёному змию». Распробовав его расслабляюще-веселящее действие на её исстрадавшуюся от одиночества и разных страхов душу. И в то время, как Лида спасалась от тоски, погружаясь с головой в свою науку и работу, Зинаида, во время длительных рейсовых отлучек мужа, топила свою внутреннюю неприкаянность в вине и водке. Сломавшись окончательно от навалившихся на неё тягот материнства, которые снова и снова приходилось нести в одиночку, а также от своей женской ненужности.
- Как же она работает-то? В таком состоянии? – осуждающе удивлялись одни. – Ведь не просыхает почти…
- Да не работает она, - с готовностью информировали другие. – Гонят отовсюду. Кто держать-то будет?
Не раз, возвращаясь с работы, Лида встречала по пути Зинаиду. Та шла нетвёрдой, заплетающейся походкой, неся на своих длинных, как у цапли, ногах бочкообразный, расплывшийся торс. Одета она могла быть совершенно не по погоде: в мини-юбку, босоножках на высоком каблуке на босу ногу и не очень свежего вида топ. В такие моменты Зинаида не отвечала на приветствие соседки, а лишь бросала на неё тяжёлый мутный взгляд серых, до сих пор ещё очень красивых, глаз и, раскачиваясь из стороны в сторону, продолжала свой путь.
Как-то, выйдя с маршрутки, Лида увидела сидящую на остановке Зинаиду. Как всегда одетую не по погоде: моросил дождь, дул сырой ветер. Невооружённым глазом было видно, что Зинаида в невменяемом состоянии: припухшее лицо её периодически искажали гримасы отвращения к жизни, взгляд был особенно тяжёлым и мутным. Видимо, перебрала. Проходя мимо Зинаиды, Лида невольно замедлила шаг, стараясь встретиться с Зинаидой взглядом и завязать разговор. Элементарная человечность смутно нашёптывала, что вот сейчас, приличия ради, ей следует принять участие в этой несчастной, мокнущей под дождём женщине. Оказавшейся в жизненном тупике где-то волею обстоятельств, а где-то из-за неумения справиться с ними. Наконец, Лиде удалось поймать мутный взгляд Зинаиды. У той презрительно-брезгливо скривились губы, а глаза стрельнули ненавистью. Лиде показалось, что Зинаида мысленно послала её. Отшатнувшись, она повернула было домой, но, усилием воли, заставила себя вернуться на остановку.
- Зина, Зин, - осторожно позвала Лида, приблизившись к сидящей. – У вас всё в порядке?
Зинаида сидела, отвернувшись от Лиды, поэтому Лида невольно обращалась к Зинаидиному затылку. Отчего испытывала неловкость, но упорно стояла и ждала ответа. Зинаида, наконец, повернула голову, и Лида увидела, как её лицо судорожно дёрнулось в приступе пьяного страдания. Она отрицательно покачала головой.
- Н-н-не очень, Л-л-лит…, - запинаясь произнесла Зинаида, неизбежно оглушив звонкую «д» в Лидином имени. А может, из-за алкоголя в крови и страдания в душе у неё просто ослабел голос.
- Я с мужем поругалась, - объяснила она, перейдя на доверительный полушёпот. Что значило утратить душевную связь с мужем, пусть даже временно, Лида знала не понаслышке. Поэтому, тут же проникшись, сочла своим долгом утешить соседку и принялась говорить то, что обычно говорят в таких случаях:
- Ну, Зин, ну у всех такие проблемы бывают… Ну, что ж теперь? Ну, помиритесь, всё будет хорошо, всё утрясётся…
Насмешливо-снисходительный взгляд Зинаиды прервал Лидины попытки. Так смотрит умудрённый богатым жизненным опытом взрослый на желторотого, «не нюхавшего пороху» юнца. «Что ТЫ можешь знать о МОИХ проблемах?» - словно говорил этот взгляд. Снова покачав отрицательно головой, Зинаида приспустила верхнюю часть топа и оголила плечо. На плече и верхней части груди красовались огромные кровоподтёки, напоминавшие предгрозовое небо.
- Он… он что, вас бьёт?.. – опешила Лида. Зинаида, снова судорожно дёрнувшись, кивнула. «Какой у меня замечательный, оказывается, муж!» - только и пронеслось в голове у Лиды. Пока она стояла рядом с Зинаидой, не зная, на что решиться, к ним подошла девочка-цыганка лет пятнадцати.
- Ну что, тёть Зин? Как вы? – обратилась она к Зинаиде. – Она у нас сидела, - объяснила девочка Лиде на её вопросительный взгляд. – А потом сюда ушла. Пойдёмте снова к нам, тёть Зин! Дождь ведь. Промокнете…
Зинаида, что-то невразумительно промычав, отрицательно мотнула головой. Лида знала, что Зинаиду с цыганами связывала дружба. Хоть и, как думалось Лиде, не вполне бескорыстная. Во всяком случае, со стороны цыган. Немало вещей – и Зинаидиных, и детских – перекочевало из дома Зинаиды в цыганский посёлок.
- Я с ней побуду, - сказала Лида девочке. – Не беспокойтесь.
- А вы не оставите её? – серьёзно обеспокоилась девочка. – Её одну нельзя…
- Не оставлю, - пообещала Лида.
Все эти случаи из жизни соседствующих бок о бок цыган и русских молниеносно пронеслись в памяти Лиды, пока она оторопело наблюдала за молоденькой цыганкой и цыганом, орущим ей вслед:
- Сука! Да пошла ты на… !
Реакция цыганки на этот недвусмысленный посыл была, для Лиды, неожиданной: она запрокинула назад свою изящную головку, устремив черноокий взгляд в небеса, и звонко, заливисто рассмеялась. А потом, ускорив шаг, побежала. Смех её раззадорил цыгана, и он яростно помчался за ней следом. Но, пока бежал, растерял всю свою ярость и, догнав, сам уже вовсю смеялся. Цыганка, всё так же смеясь, обернулась к мужу и, раскинув руки в стороны, приняла его в свои объятия. Приобняв жену за плечи, цыган развернул её, и оба заспешили в обратном направлении к ожидающему их цыганёнку лет четырёх-пяти, которого Лида сначала и не заметила. Мальчик, так же, как его мать, раскинув в стороны руки, со всех ног ринулся навстречу родителям. Те, не отрываясь друг от друга, склонились к мальчику и приобняли его за плечи каждый со своей стороны свободной рукой. Получилось нечто вроде тесного кольца из трёх обнявшихся человек. Или маленькой неприступной крепости. Под названием «Семья».
«Вот оно! Счастье!» - подумала Лида, отказавшись от всяких умозрительных заключений по этому поводу. Просто наблюдая его со стороны. Это был, конечно, пример чужого счастья. Не касавшегося лично её, Лиды. Но ведь пример можно взять на вооружение. Можно бережно сохранить его где-то в уголках памяти. Чтобы потом, во время очередной размолвки с мужем, осторожно вынуть это воспоминание из тайника и сказать себе: «Смотри! Вот кому-то было ещё хуже, чем тебе сейчас. Эту женщину муж вообще по-хамски послал, а она, засмеявшись, раскрыла ему объятия! И всё переменилось, как по волшебству. Этот её звонкий смех, точно струя чистой воды, брызнул и начисто смыл всю грязь его ругани. Так на что тебе жаловаться? У тебя всё хорошо! У тебя – ТВОЁ счастье. Вернее, не так. ТВОЁ счастье – в ТВОЁМ смехе». Как там у Ромэна Роллана говорил Кола Брюньон про свою сварливую жёнушку: «А когда она орёт, я смеюсь во весь рот. Почему бы ей не орать? У каждого своя песня…». Ей вдруг подумалось, что раскинутые в стороны для объятия руки похожи на распятие. Может быть, в этом и смысл нашего бытия в этом мире: мир распинает нас - равнодушием, хамством, жестокостью, - а мы все равно его принимаем и раскрываем ему объятия?
Верно, всё-таки, говорят, что возраст психологический не равен возрасту биологическому. Чаще всего эти два возраста находятся в вечном конфликте друг с другом. Биологический возраст Лиды уже близился к сорока. Но совсем недавно, на днях, её младший сын, шести лет, подошёл к ней и выдал:
- Знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, ты ещё слишком молодая, чтобы быть чьей-нибудь мамой.
Лида так и присела от изумления. Насколько тонко и точно подметил самую её суть шестилетний ребёнок! А может, просто почувствовал. Говорят же, дети всё очень тонко чувствуют. Малейший нюанс, малейшую фальшь… Это было верно. Все её потуги заниматься наукой были на самом деле не более, чем стремлением заполнить пустоту в отношениях между ней и миром: мужем, свекровью, детьми, мамой… Стремлением не к самореализации, как она пыталась себя убедить, нет! Но стремлением заслужить любовь в том её виде, как она представлялась Лидии. Она желала видеть восхищение собой в глазах мужа – она его не видела. А раз не видела, то и считала, что не было. Забывая о старой поговорке: «Если ты чего-то не видишь ещё не значит, что этого не существует». А так хотелось, наконец-то, стать долюбленной! Есть же у психологов термин – «недолюбили». Обычно они так говорят, ища причины проблем своих пациентов в их детстве: мол, «родители недолюбили». Недолюбленным оставаться ни в коем случае нельзя. Даже не оставаться, а нельзя ни в коем случае таким себя чувствовать. Опасно для всей последующей жизни. Для всех будущих отношений: любовей, дружб, материнств или отцовств.
Да и откуда это узнать наверняка: долюбили вас или нет? Любовь - это сфера чувств, а мы привыкли смотреть на поступки. А может, вас любили тайно? И поэтому вы никогда об этом так и не узнали. Лида вспомнила, как в школе, влюбившись в своего одноклассника, где-то классе, наверное, в пятом, она сама делала всё для того, чтобы это никому не было видно: стала его избегать, напускала на себя неприступный вид, могла даже специально в компании пренебрежительно отозваться о нём. Внутри же сгорая от неизбывного желания постоянно быть рядом, смотреть в глаза, держаться за руки...
Лида поняла, что она всю жизнь чувствовала себя именно такой – недолюбленной. Но поняла это только теперь, после слов сына: «Ты ещё слишком молодая…». Человек, чувствующий себя недолюбленным, в душе остаётся вечным ребёнком. Ребёнком, который будет из кожи вон лезть, чтобы слышать от окружающих, что он – молодец. Ребёнком, постоянно ищущим внешнего одобрения и подтверждения, что он – любим, что он – по-прежнему достоин любви. Но кто вообще сказал, что любовь нуждается в подтверждении? Ведь сколько случаев, когда один человек говорит другому: «Я люблю тебя!» просто по привычке, установившейся годами, согласно ритуалу! Уже вовсе и не чувствуя того, что он чувствовал, когда произнёс это впервые. Или вообще имея в виду совсем не то, что нужно собеседнику. И должна ли любовь выражаться именно так, а не иначе?
Да, она была «ещё слишком молодой», потому что искала этих внешних признаков привязанности. Причём признаков, которые придумала себе сама или почерпнула из мелодрам. «Любовь моя – не солнце, и не делает весны ни для меня, ни для той птицы, которую я люблю», - написал в письме Чехов Мизиновой. Мизинову тоже звали Лидой. Ну что ж? Если даже любовь ТАКОГО мужчины, как Антон Палыч, не проявлялась душевной теплотой и, вместо того, чтобы согревать Мизинову, держала её, судя по письму, в бодрящем холоде, то почему её муж должен вести себя иначе? Возможно, Мизинову так же, как и Лиду, мучили мысли о равнодушии любимого?
Как-то Лида поделилась этим своим соображением с коллегой и бывшей однокурсницей – Наташей. Женская судьба Наташи была во многом схожа с Лидиной: отсутствие взаимопонимания с мужем и свекровью, сложности в отношениях с мамой, одиночество в семье, двое детей, перенявших эстафету одиночества от родителей. Наверное, это сходство судеб сблизило их и духовно. Кроме того, обе занимались филологией. Только Лида – зарубежной, Наташа – русской.
- Ну, знаешь ли! Мизинова, скорее всего, сама напрашивалась на такое отношение, - отвечала Наташа, защитившая в своё время диссертацию по жизни и творчеству Чехова.
- В смысле? Это как?
- Ну, понимаешь, она не желала менять свои реакции. А ведь не зря же говорят: не можешь изменить ситуацию, измени отношение.
И, видя по-прежнему непонимание в глазах Лиды, она продолжила:
- Ну, вот Чехов постоянно иронизировал над ней, но не потому, что недостаточно любил или хотел посмеяться. Просто такой уж он был сам по себе. И в отношениях с женщинами предпочитал придерживаться здравого смысла.
- А почему Мизинова должна была «менять свои реакции»? Она тоже была такой, какой была.
- Ну да, - согласилась Наташа. – Чехов не мог изменить Мизинову, Мизинова – Чехова. Замкнутый круг в отношениях.
- А как его разорвать? Это вообще возможно?
- Я же говорю, попробовать изменить свои реакции на то, что раздражает. Хотя бы одному из двух. А для этого надо изменить отношение. Потому что человека ты всё равно не изменишь.
- А себя изменишь?
- И себя не изменишь. Да и не надо себя менять. Реакции измени. Настрой восприятие на другие реакции.
У Лиды была одна странность: её почему-то коробило от слова «надо». Захотелось раздражённо крикнуть: «Да зачем надо? И кому надо?». Но, вспомнив про Мизинову, которая «не желала менять свои реакции» в отношениях с Чеховым и, по мнению Наташи, поплатилась за это, Лида решила отреагировать помягче:
- Но разве наши реакции – это не мы сами? Ну, или часть нас? Нашей личности? Как же можно личность поменять? Ведь это не платье сменить?
Она вдруг осознала, что, пожалуй, ее реакции - это, наверное, вообще единственное, что осталось в ней настоящего. Все остальное было внушено воспитанием и образованием.
- Вот именно, часть. Но только внешняя наша часть. Защитная оболочка. Внутри можно оставаться собой.
- Но это же… обман! Лицемерие… То есть я должна примерять на себя чьё-то чужое лицо, чужую роль? В угоду человеку, которому, получается, я не нужна настоящая?
Наташа безучастно пожала плечами. Как бы говоря: «А кому легко?»
- Да и справедливо ли это по отношению к другому? Ведь обман же! А потом – разочарование…
- По-моему, ты слишком серьёзно к этому относишься, - возразила Наташа. – Будь проще!
- К чему к «этому»? К потере своей личности?
- Ну, уж выбирай! Или терять личность, или терять любовь! Вот Мизинова выбрала личность – потеряла любовь.
- Лгать не захотела. Это же ценить надо.
- Ну да, не захотела. Только правда, она…
- Ну что?
- …с нежностью не в ладах. Как в «Идиоте» Аглая Мышкину говорит: «В вас нежности нет, одна только правда; стало быть - несправедливо». Правильно, я считаю. Как раз из человеколюбия можно иногда и соврать. Потому как правдивые реакции, они часто некрасивы бывают. Грубы. Вот у тебя, например…
- А… что у меня?
- У тебя сразу срабатывает защитная реакция. На внешний раздражитель. Помнишь, как в последний раз с Малковой?
Малкова – их общая с Наташей начальница. Лида недовольно поморщилась.
- Она, конечно, тебя спровоцировала, но тебе не стоило поддаваться на провокацию.
Как всегда, всем всё было ясно – как стоило и как не стоило. Со стороны. Лида только вздохнула и решила… не реагировать никак. Даже духовное родство при ближайшем рассмотрении может оказаться дальним. Пусть её молчание Наташа примет за согласие! Видимо, она так его и приняла, потому что, решив вернуться к теме Чехова и Мизиновой, заключила:
- Ну, а Чехов любил, как умел. С иронией и здравым смыслом.
«Люблю!» - отвечал ей, бывало, муж, когда она, иной раз не выдерживая, упрекала его в равнодушии.
- Да разве ТАК любят?! – отчаянно восклицала Лида, чувствуя, что вот-вот расплачется.
- Люблю, как умею.
И бесполезно было спорить. Любил, как умел. Без особых внешних проявлений: взглядов, слов. Наверное, это был его путь – жить и любить вот так: без внешних проявлений. Просто быть рядом.
В памяти снова зазвучала грязная брань встреченного на улице цыгана. А как ловко, по-женски и по-человечески мудро справилась с этим юная цыганка! Полуграмотная девочка, три класса образования. Вот он! Живой пример несовпадения возрастов – биологического и психологического. Права, выходит, свекровь: что толку, что кандидат наук? Что толку, что скоро сорок? В сравнении с житейской мудростью цыганки девочкой была она, Лида. Штурмовала какие-то призрачные вершины, гналась за миражами… Ну и что? Стала она великим учёным? Или, может, обогатила науку своими рафинированными статьями? А самое главное – счастье быть в семье, быть с семьёй – упускала. Проходила мимо него. Может, поэтому муж и лежит овощем на диване? Не чувствует себя нужным? Зеркалит её, Лидину, отстранённость от него, от детей?
- Мам, ты куда? Мы сейчас мимо дома пройдём! – услышала сквозь мысли голос сынишки. Очнувшись, увидела, что и правда чуть не прошла мимо своего дома.
Мужа застала за уборкой. Это было неожиданно и приятно. Надо бы ещё бельё погладить.
- Ой… а куда гладильная доска подевалась?
Муж, продолжая сосредоточенно прибираться, хмуро промолчал. Прям воплощённая серьёзность и ответственность! Не подступиться. Осмотрев комнату, обнаружила сложенную доску прислонённой к стене. На недоумённый взгляд Лиды, привыкшей, что доска всегда на видном месте в боевой готовности, муж сердито рявкнул:
- А потому что! Развела караван-сарай, ни пройти, ни проехать…
Лида почувствовала, что тоже закипает внутри, и душит её отнюдь не смех, а острое желание сказать в ответ что-то очень громкое и грубое. Но, удержавшись, она решила ограничиться громкостью. В конце концов, чем он виноват, что был таким, каким был? Это была его забота о семье, о ней, Лиде: он так преодолевал свою нарушенную привязанность, иначе не умел.
А может, он был человек-солнце? Прикрывающийся своими диванно-гаджетными тучами как раз для того, чтобы не обжечь, не обидеть? Взаимодействие ведь часто обижает. А сейчас у него одна из солнечных вспышек. Которую надо просто переждать.
Набрав в грудь побольше воздуха, она запела, подражая густому контральто оперных певиц, небезызвестную арию Кармен:
- «Меня не любишь, но люблю я! Берегись любви моей!..».