Вечером около костра, крутя лихо самокрутки, собрались все братья Гречухины. По-своему каждый из них жалел раненого Данилу. Сами они избежали такой участи.
- Братишки,- обратился Данила к родственникам, - если, кто будя отписывать домой, то о моём поранении ни-ни.
- Ладно, ладно, герой. Ладней всего ты сам опиши о наших делах. Ты ж у нас шибко грамотный.
- Да, Данилка, отпиши весточку папане и мамане. А они, ведомо, обскажут всё нашим жёнкам.
- Да и сёстры известий ждут тожа, - за всех подытожил просьбу старший брат Алексей.
- Раз поручаете такое, то я зараз сполню вашу волю.
- А немец-то небольно горазд грудь в грудь биться. Так, братишки? - продолжил разговор Трофим.
- А чё им грудь подставлять под нашу саблю, ежели у них вон какая артиллерия. Завтра с утра, небось, зачнут кидать в нас снаряды, - высказал своё мнение Пётр.
- А по мне гарно воевать вот такось, как сегодня, - весело сказал Фёдор.
- Как? - спросил Данила.
- А стенка на стенку. Кто крепче, тот и сильней. И война быстрей окончится.
- Нет, братушка. Счас война станет не такой, как ране, - сказал Алексей.
- Вон на Куликовской битве, гутарють столько собралось люду, а закончилась она в один день, - настаивал Фёдор.
- Счас всё по-другому. Вона, какие пулемёты. Они косят пехоту и кавалерию, что коса сочную траву. Таком? Воевать, есть такая думка, будям долго. Вот чем она закончится, вопрос, - подытожил дискуссию Трофим.
Как и ожидалось поутру, после артподготовки, началась немецкая атака. Через час по тревоге три сотни казаков поскакали закрыть брешь в русской пехоте. Завязалась сеча. Бились те и другие, не жалея живота, с переменным успехом. До самого обеда мордовали друг друга солдаты. Потом наступило затишье. Стали считать потери, и тут обнаружилось, что в жарком бою с поля боя пропал Алексей. По рассказам тех, кто дрался рядом с ним, его и ещё двух казаков окружили пруссаки. Всех трёх раненых, наверное, как «языков», пленили. Больше братья Гречухины никогда не видели своего братушку. Все они, кроме Данилы, были в том бою серьёзно ранены.
Три долгих года русские войска, а в их числе и донские казаки, бились с неприятелем. Серьёзные победы сменялись досадными поражениями вследствие бездарного командования. К концу семнадцатого года стало ясно, что война всем изрядно осточертела, особенно тем, кто ютился в холодных окопах. На всех фронтах, почти во всех подразделениях, как инфекция, распространялась солдатская буза. На смену командирам пришли Советы. А там, где в войсках нет единоначалия, там нет порядка. От такого войска победы не жди. Таким образом, Первая Мировая война в России перешла сначала в Февральскую, а затем и Октябрьскую революции.
Гражданская война порвала на клочья российский триколор. И уже разноцветные знамёна (дочери единого полотнища) от кумачового - до чёрного, от синего - до белого плясали на ветру по полям бескрайним и улицам малых и больших городов.
В одночасье спокойная жизнь людей превратилась в кровавое побоище. Большевики победили, но никого не осчастливил красный цвет советского знамени, как не согрел в саду есенинский костёр рябины красной.
Без ожидаемой победы, кто без руки, кто без ноги, раненые легко и тяжело, контуженные возвращались казаки Великого Дона в куреня. Среди них - и братья Гречухины. И хотя на их гимнастёрках поблёскивали Георгиевские кресты, медали, но полного удовлетворения от исхода этой войны ни у кого не было.
В родных хуторах и станицах их встречали хлебом-солью и, естественно, долгим застольем, расспросами, спорами, песнями. Как полагается в большом доме Ефима помолились за всех убиенных и пропавших без вести. Молча выпили за первых, а за тем все дружно сели на лавки и скамейки. Жёны и подросшие за войну дети висли на плечах пришедших, слава Богу, живыми казаков, которые одаривали тех и других подарками.
Понемногу в душах улеглась горечь утраты близких. От выкуренных цигарок дым стоял стеной, неожиданно уходя вслед то за одной, то за другой казачкой. Женщин в доме было много, но хозяйкой оставалась одна: жена Ефима. Постепенно завязался разговор о том, как жить-поживать дальше. Всем этим многоголосым людским оркестром руководил Ефим. Погладив поочерёдно усы и бороду, он прокашлялся, обвёл весь свой род отеческим взглядом, а потом, не вставая, сказал:
- Нас, казаков, при всех царях миловали. Мы и военная опора, и хлебна тожа. Зачем же вырубать то, что нужно?
Воцарилась тишина. Данила, имевший больше других братьев наград, поддержал отцовский разговор:
- Насмотрелись мы, папаня, там, на войне, всякого: сейчас в Питере верховодят Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. А мы, казаки, в этой неразберихе вроде как сбоку припёка. Как ненужный кисяк на крупе лошади.
- Ты, сыне, гутаришь, что мы - отрезанный ломоть. Мы, казаки, верой и правдой столько лет служили Отечеству, а теперь не нужны? Так? Чудно как-то.
- Ещо ни всё ясно, папань, - вмешался в разговор Трофим. - Вскорости нова власть и к нам наведается. Вот тады и поглядим с чем яё ядять. А счас чо гутарить. От наших балачков власть-то не стане не лучша, не хужее. Главное таперь у нас царя нету. Вот чудно.
Казачки, не совсем понимающие сути разговора, ещё больше навострили уши при слове царь.
- Ему мы раньше молились, как Богу. А счас шо? На кого нам молиться? А?
Этот вопрос так и повис в воздухе. Ответить на него в такой ситуации не мог никто из сидящих за родовым столом. Да и в станице, и по всему Дону подобные вопросы подолгу оставались без ответа. Осознание новой жизни протекало в казачьей среде тяжело: с потом и кровью, с кровью и смертью.
Продолжение
http://proza.ru/2022/01/31/621