Преамбула к большой теме
Жизнь деревенского жителя в 1970-ые гг. претерпела самые разительные изменения за вторую половину XX в.
В деревне много что поменялось в первые послесталинские годы и в период хрущевских экспериментов, во второй половине 60-х напринимали различных постановлений о модернизации сельского расселения, рациональной застройке, перспективных и неперспективных населенных пунктах, о льготах и дотациях на обустройство (на новых местах), об отмене льгот и дотаций и т. п. Но 1970-ые занимают особое место, потому что именно тогда деревня начала буквально на глазах исчезать. Это обозначилось настолько невероятно, заметно и понятно, что почти никто не возмутился. Глас народа, большинство которого составляли городские жители (в 1970 – 62%), был "за": ну, да; давно пора прекратить эту нищету и убожество; людям должны стать доступны магазины, парикмахерские, клубы, кружки, секции...
Леонид Ильич Брежнев являлся своего рода феноменом. Из всех правителей нового и новейшего времени только он и, может быть, еще Николай I, верил, что все, что его личной и его соратников властью делается – это хорошо. Екатерина II, когда писала европейскому корреспонденту (Дидро или Вольтеру) о том, что всякий крестьянин в ее государстве каждый день имеет к столу курицу, "а некоторые предпочитают индюшатину", конечно, не верила написанному, и воспринимала сие как прожект и цель на будущее. Брежнев верил, что в деревне существуют "чудики", описанные Шукшиным, что люди там сплошь хорошие, что процессы идут природные, здоровые, вот только почему-то много стало малонаселенных деревень (то ли война виновата, то ли в коллективизацию в чем-то переборщили) - надо просто собрать всех в кучу, укрупнить усадьбы...
Вообще-то, даже не очень развитый и не очень духовный человек живет именно в этой деревне, в этом городе и этой стране не потому, что вместилище его обитания большое или маленькое и имеются ли в непосредственной близости от дома магазины промтоваров и клубы с кружками вязания и мельхиоровой филиграни.
Деревня с середины 60-х была брошена на произвол судьбы и постепенно деградировала, народ нищал, спивался, власть это молчаливо поощряла. Распространенное мнение, что такие процессы от власти зависят мало – чушь; умными и простейшими мерами, "которые ничего не стоят" [1], можно менять радикально многое. И в социологии, и в экономике, и в узких сферах, таких, как традиционный дар среднего электората выбирать в начальство худших, малая склонность "кухаркиных детей" к карьере и саморазвитию, патологическая российская преступность...
Деревню 70-х не то, что не переполняли добряки и вдохновленные "чудики", там трудно было найти обыкновенного трезвого, здраво мыслящего человека. Как правило, деревенские не заканчивали институтов и техникумов, образование свое, в лучшем случае, завершали на восьми классах, в города, если уезжали, то поступали в ПТУ, откуда попадали на стройку или в тюрьму и в деревню не возвращались.
При укрупнении в центральные усадьбы колхозов и совхозов переезжали не все. Большинство перебралось в бараки и коммуналки рабочих поселков. Тех, что постарше, забрали к себе в города родственники.
Пятидесятивосьмилетняя бабка не знала, что делать в городе, боялась выходить из дома, до семидесяти лет сидела каждый день перед окном квартиры на девятом этаже и раздумывала не кинуться ли вниз.
Жизнь в бараках сразу возвращала в цивилизацию пятидесятилетней давности, но именно она была самым оптимальным вариантом для вчерашнего крестьянина. В борьбе с коммунальными неудобствами и невзгодами, вздорными соседями и нищетой он жил полнокровной жизнью.
Сестра моей бабушки сначала активно боролась за расселение большой семьи из барака, потом выбивала льготы одиноким многодетным дочерям и требовала возвращения из тюрьмы для своего иждивения хотя бы одного из своих сыновей, а позже и внуков.
Мои двоюродные дядья, отсидевшие по два-три срока, и троюродные братья производили на меня хорошее впечатление – были ко мне вежливы и внимательны, выделяли отдельную комнату и кровать с чистыми простынями, объясняли особенности работы ванны и туалета с водоспуском, показывали, как делать из двух болтов и гайки маломощное взрывное устройство, как и куда бить если одноклассники обижают, в каком случае вытаскивать нож (или заточку) и что с ним делать. Я проживал с родителями в отдельном доме с большой усадьбой, в деревенской части ударной комсомольской стройки и многих таких премудростей не знал.
Семья моего деда купила домишко в поселке городского типа, рядом с домом дяди, который перебрался сюда лет десять тому. Дед образ жизни поменял мало: с утра работал в огороде у себя или у дяди, укреплял дом, обносил усадьбу новым дощатым забором, копал фундамент под флигель или большую беседку; надо было еще выкопать собственный колодец, пристроить к домику веранду, поставить в саду времянку, чтобы принимать летом гостей из Горького (дочь с семьей) и Ленинграда (младшая сестра бабушки с семьей)... Правда, поле-огород он уже не пахал, не боронил, не прорезывал, косьбой не занимался, из дома выходил, разве что, в магазин за хлебом, в центре поселка бывал редко, в райцентре и вовсе делать было нечего (раньше телка сдавал на мясокомбинат, отвозил шерсть на шерстобитку, наведывался на рынок). Хозяйство бабушки после оставления деревни резко убавилось. Ни коров, ни овец, ни поросят тут не водили; кролики и нутрии не приходились по душе; оставались только куры; стряпать было не для кого, стирать - не за кем... Она недолго пожила и умерла.
Тех, которые не хотели выселяться из деревни, власти уговаривали и строго предупреждали. Огородом пользоваться воспрещали (на это не обращали внимания, сажали картошки и зеленки сколько надо). Территорию непослушной деревни ретивые директора укрупненных сельхозпредприятий опахивали вокруг и даже между домов. Мотивировали благородно: для увеличения сбора урожая. Правда, сажать ничего не сажали – места неудобные, и прибавка составит пшик, да и вообще, при современной урожайности, такой же, как в XVIII веке (9-13 центнеров с десятины, т. е. с гектара), что больше сажай, что меньше- прибавку не заметишь.
__________________________________________
[1] Частый вопль иностранных статистов, которым Александр I, а потом и его наследники, стали поручать провести объективные социальные исследования явления или населенной территории. Их почему-то называли "медико-топографические". Известны "Медико-топографическое описание СПБ Генриха Аттенгофера", опубликованное в 1820 г.", медико-топографическое описание посада Сольцы, Порховского уезда, Псковской губернии (1888) и др.