Князь да княгиня. Сказка пятая

Время и место действия: середина XVIII века (зима 1749 года – начало осени 1750 года). Российская империя, Санкт-Петербург, Москва.

Сюжет романа построен на исторических параллелях, однако полного отождествления романтических героев и их исторических прототипов не происходит, некоторые детали биографий, а также повороты сюжета, события, лица являются плодом вымысла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

КНЯЗЬ  ДА  КНЯГИНЯ. Сказка пятая. Выздоровление.

Померанцевый цвет.      
Прекрасный Пантелей.
Правда.
Потешная фортеция. 
Надежда.   

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Померанцевый цвет.

«Черт ли нес на дырявый мост».
          Пословица.

Ах, куда мне идти, мне печали нести?
Ах, пойду я одна с горя в темны леса.
Во те темны леса да во чисты поля,
Там во чистых полях подрастает трава.
Подрастает трава все шелковая,
Расцветают цветы все лазоревые.

Я нарву там цветов, я совью их в венок,
Отнесу я венок на крутой бережок.
Под крутым бережком быстра речка бежит,
По над быстрой рекой вдаль дорожка лежит.
Брошу в речку венок - мне не надобен.
От судьбы не уйти и не спрятаться.
          Песня.      


          В окрестностях того самого городка, в который офицеры из полка князя Василия и их семейные изредка наведывались как в единственный центр местной цивилизации немного развеяться от однообразной суровой полу-лагерной, полу-деревенской жизни, находилось большое богатое царское поместье, которому, собственно, городок и был обязан некогда своим появлением.

Поместье ранее принадлежало одному из известнейших вельмож первого российского императора, человеку сколько влиятельному при дворе того времени, столько на самом деле безродному изначально. Про этого князя прежних времен, богатого и могущественного, носившего титул светлейшего, ходили сплетни, что в юности он, сын простого москвича, торговал на улицах в разнос пирогами.

Бывший пирожник поднялся чрезвычайно высоко благодаря крепкой дружбе, связавшей его еще в годы первой юности с венценосцем, и здесь, на берегу залива, на пожалованных ему землях он возвел великолепный дворец, размером и роскошью преобладавший даже над царским, а вокруг велел разбить французский регулярный парк с деревянной скульптурой, фонтанами и боскетами, каковые парковые красоты перемежались зеркальной гладью двух прудов с извилистыми живописными берегами, рукотворного и устроенного с помощью запруды на протекавшей поодаль реке, и широкого прямого канала, по которому осуществлялась удобное водное сообщение с важной военно-морской крепостью: и в канал, и в оба пруда могли входить небольшие парусные и гребные суда.

Двухэтажный дворец с голубовато-белыми фасадами имел на кровле смотровую башенку под княжеской короной; также прекрасную парадную лестницу, спускавшуюся с холма, на котором он был возведен, к Нижнему пруду; еще галереи с плоскими кровлями, обнесенные периллами (по ним можно было гулять); помимо этого, два боковых корпуса (в одном была устроена домовая церковь, в другом собрана коллекция восточных редкостей), - и состоял из множества залов и покоев, разнообразное богатое убранство которых включало искусственные и натуральные мраморы, голландские и немецкие изразцы, резные посеребренные и позолоченные карнизы, наборные паркеты из различных пород деревьев, чья древесина имела разный цвет и потому позволяла составлять на полу целые мозаичные картины (в них рядом с дубом и березой соседствовал даже восточный сандал), а также развешанные по стенам живописные полотна, расставленные в нишах и на лестницах статуи греческих и римских божеств и, разумеется, мебель из красного дерева и карельской березы, стекло, фарфор, хрусталь, ковры, портьеры, гобелены…

Атмосфера поместья дышала импозантностью, помпезностью, роскошью, явно рассчитанная на то, чтобы подчеркнуть высокое положение и безграничные возможности владельца…

Летом из дворцовой оранжереи выносили выращенные в кадках померанцевые деревца, усыпанные золотыми шарами плодов, и устанавливали на площадках главной внешней лестницы. Это было так красиво, так необычно… Дворец и все поместье даже свое название получили от этих тепличных растений…

Затем колесо фортуны повернулось не в пользу царского любимца, и он закончил свои дни вдали от всей этой рукотворной красоты, без богатств и чинов, далеко-далеко, за Уральским хребтом, в Сибири, в маленьком деревянном остроге на маленьком острове между двумя руслами северных бурных рек… там, где зима длится почти весь год, а лето стоит всего две недели, где в вечной мерзлоте упокоилась его несчастная дочь, которую он хотел видеть императрицей…

Говорят, бывший московский мещанин, бывший светлейший князь принял удар судьбы и встретил свой конец достойно, как мужественный и умудренный жизненным опытом человек, испытавший в жизни все, имевший все, потерявший все… Что ж, на то Божья воля…

          Поместье померанцевых деревьев отобрали в казну, долгое время оно пустовало, пришло в некоторый упадок. Голубовато-белые фасады дворца поблекли, кровля в виде княжеской короны на смотровой башне потрескалась и облупилась, наборный паркет рассохся, лестница кое-где обрушилась, пруды заросли ряской и обмелели, то же самое случилось с морским каналом. Больше по нему красивые стройные яхты под белыми парусами плавать не могли.
 
          Дочь покойного благодетеля покойного владельца поместья, взойдя с помощью гвардии и при поддержке всей российской армии на престол, будучи бездетной, выписала из-за заграницы своего племянника, сына своей старшей сестры, провозгласила его своим наследником и даровала ему титул великого князя.

Она была когда-то очень дружна с сестрой и готовилась любить ее сына, как мать, но 14-летний подросток произвел на нее неприятное впечатление. Больше запуганный, чем воспитанный и образованный стараниями отца и преподавателей, он вырос как маленький солдат, в казарменной обстановке, до известной степени искалеченный слишком ранней и слишком суровой муштрой, и в дальнейшем мало изменился.

Мягко говоря, не блещущий способностями, он в 17 лет был еще глуп, как пробка, и пытался играть со своей женой, которую ему дали как раз в это время, в куклы, поэтому никто особенно не удивлялся, что у него до сих пор нет детей…

Прежняя грозная императрица за глаза называла нынешнего великого князя Чертушкой… так его и продолжали называть за глаза все, кто его знал…

Вот этому-то Чертушке самодержавная тетка и подарила старое поместье. Разумеется, она при том по-прежнему чувствовала себя владелицей сих приморских угодий… она ведь владела в империи всем и всеми… и потому, ни мало не размышляя, сама отдала приказ подновить дворец, починить галереи и лестницу, а также, следуя своему вкусу, поручила придворному архитектору, умевшему ей угодить, построить в парке красивый павильон для проведения музыкальных концертов (она жить не могла без музыки) - «Каменное зало», на тот случай, если ей захочется навестить эти места, чтобы проводить здесь время с возможно большим удовольствием,  наслаждаясь игрой на струнных инструментах и пением.

Наследник малость обиделся. Хотя он тоже по-своему любил музыку и регулярно изводил свое окружение пиликаньем на скрипочке, заставляя свою жену затыкать уши, а обитавших в его комнатах собак тоскливо выть, но все же ему-то этот концертный зал был, положа руку на сердце, без особой надобности. А потому он попросил тетушку позволить ему лучше выстроить в парке не очередной увеселительный малый дворец, но нечто стоящее и доселе здесь не виданное: маленькую крепость для проведения военных игр с приближением к настоящим военным маневрам…

Воспитание, которое к нему было со всей решительностью применено в детстве на его родине, выбило из него все, что имело отношение к интеллектуальным и эстетическим задаткам, зато привило-таки любовь к военному делу: покойный герцог, его отец, испортил многое, но в этом одном преуспел…
 
          Императрица придерживалась в отношении великого князя весьма невысокого мнения, удивляясь его малоразвитости и тревожась о будущем престола. Он часто раздражал ее, она часто его бранила… и не без причины, конечно… Великий князь не любил свою тетку, боялся ее, но, что хуже всего, не относился к ней с уважением, причем имел случаи проштрафиться перед нею именно в этом отношении.

Однажды, например, проживая с нею в одном из ее дворцов, как и многие прочие дворцы, мало устроенном, он, обнаружив, что его комнаты от покоев тетки отделяет всего лишь запертая дверь, проделал в этой тонкой перегородке отверстия и пригласил всех своих придворных полюбоваться зрелищем вольного застолья, на котором императрица и ее тайный супруг присутствовали одетыми по-домашнему, среди своих столь же непрезентабельно выглядевших на тот час близких друзей.

Императрица узнала об этом, после чего, придя во гнев, раскрасневшись, сверкая глазами, при свидетелях устроила племяннику головомойку, указав ему, что он, вероятно, забыл, чем ей обязан, что она считает его неблагодарным, что у ее отца также был неблагодарный сын, которого он наказал, лишив его наследства, что при прежней императрице она всегда оказывала ей почтение, подобающее лицу коронованному и богом помазанному, что эта прежняя императрица отличалась суровым нравом и не любила много говорить, но просто сажала в крепость тех, кто не оказывал ей почтения, - что он мальчишка, которого она выучит, как нужно жить…

Великий князь стушевался настолько, что даже не нашелся повиниться. В тот раз выкрутилась только одна великая княгиня, поскольку она дальновидно отказалась подглядывать в щелку за государыней, и об этом также было донесено последней.

          Одним словом, отношения между тетушкой и племянником трудно было назвать безоблачными, теплыми и душевными, и, конечно, императрица отнюдь не собиралась идти у него на поводу ни в малом, ни в большом,  поэтому она для начала отказала ему в обращенной к ней просьбе по поводу учебной крепости в усадебном парке и проведения военных маневров. Однако затем передумала и решилась сделать ему подарок (племянник все-таки, как ни крути, и другого нет и не будет), только при этом совместив выполнение его дурацкой затеи с практической хозяйственной пользой.

Тратя огромные средства на возведение своих дворцов (например, Царскосельский дворец, украшенный Янтарной комнатой, который впоследствии так полюбился ее невестке, она приказывала сносить по мере строительства и перестраивать несколько раз, пока мастера не добились желанного ей результата) и не жалея на это денег, она жалась в отношении совсем небольшой суммы на воплощение заветной мечты племянника, и, охотно отдавая долг уважения и даже почтения военным, без которых, как она более чем прекрасно понимала, она сама и ее империя приказали бы долго жить, тем не менее считала увлечение наследника всем, что связывалось с наступательной и оборонной мощью, только детской игрой в солдатики и не более. 

Впрочем, вполне возможно, что в данном случае противоречие в ее взглядах и поступках на самом деле являлось лишь кажущимся, ведь она поступала так, основываясь на собственных наблюдениях и собственном опыте. Великой князь не годился на то, чтобы быть достойным своего титула и своего положения, чтобы стать мужем и отцом, чтобы из мальчика превратиться в мужчину, чтобы перевоплотить свои детские забавы в серьезное взрослое дело.

Но, как бы там ни было, пока небольшое воинское подразделение в отдалении от дворца кое-как возводило вожделенную наследником «потешную фортецию», готовя местность к обещанным ему в качестве дорогого подарка на именины военным учениям, с походным маршем, с показательным штурмом, с фейерверками, красиво символизирующими пожар в захваченной крепости, и с тому подобными глупостями, остальные привлеченные к этому делу военные части приводили в порядок морской канал и плотину на реке, имеющие важное хозяйственное и стратегическое значение, причем делали это как следует, не на месяцы, а на годы.

Чтобы наследник раньше времени не расстроился, увидав карликовую крепость и великолепный канал, состоявшие в явном противоречии и друг с другом, и с его чаяниями, императрица запретила ему бывать в его поместье до назначенной даты.

Она, как упоминалось выше, даже сама вдруг решила насладиться лицезрением местных красот, музыкальным вечером в новом каменном павильоне, а заодно уж, так и быть, и зрелищем учений… возможно, это будет по-своему занятно, словно бы пьеса на военный сюжет окажется разыграна под открытым небом… императрица была завзятая театралка.

Поскольку канал вот-вот должен был сделаться вновь, как и в свои лучшие времена, судоходным, в разработанный план намеченного мероприятия включили также присутствие морской флотилии. Это определенно обещало успех: красивые морские суда с белыми парусами и яркими вымпелами на фоне голубых волн и зеленых окрестных рощ…

Суда должны были высадить десант, который и будет штурмовать крепость. Императрица и двор смогут, пользуясь подзорными трубами, любоваться происходящим из центральной смотровой башни дворца и с кровель боковых дворцовых галерей, словно из театральных лож.

          Петров день, когда наследник был именинником, на самом деле прошел раньше, чем все оказалось готово. Нужды нет! Императрица отнюдь не собиралась привязываться к этой дате, выбрав ее вначале просто как общий ориентир, и легко согласилась с новым сроком, предоставив великому князю изводиться нетерпением еще без малого месяц.

Однако этот новый, настоящий, окончательный срок приближался, работы подходили к завершению, и государыня нагрянула в поместье.

В последнее время она находилась в хорошем настроении, что выражалось особенной ее непоседливостью и подвижностью. Днем она носилась верхом по окрестностям, одетая в мужской костюм, который очень шел к ее стройной высокой фигуре… она даже пожелала иметь картину, где художник изобразил ее сидящей на прекрасном скакуне и в мужской одежде, то есть в облегающем ее несравненный по своим формам и грации стан кафтане и в обтягивающих штанах, позволяющих любоваться ее стройными ногами… по вечерам же, роскошно разряженная по самым последним парижским модам, сияющая, прекрасная,  она без устали танцевала и пировала… часто до середины ночи, а то и до утра.

Императрице было уже сорок лет, но этим летом к ней, казалось, вернулась молодость… те золотые годы, когда она, юная царевна, беззаботная и веселая, верхом, как настоящая амазонка, охотилась в подмосковных лесах в обществе трогательно влюбленного в нее первой полудетской любовью юного императора, ныне покойного, и, безбоязненно возбуждая толки, танцевала на дворцовом балу глаза в глаза с красивым молодым обер-камергером, позднее казненным…

О, не будем вспоминать о грустном, будем радоваться жизни, будем пить ее полной чашей, пока жизнь еще не окончена, пока в чаше еще не проглянуло дно…    

          Вскоре после своего приезда императрица пожелала устроить во дворце Поместья померанцевых деревьев обед для старших офицеров тех воинских частей, которые уже два месяца облагораживали окрестности и готовы были порадовать наследника престола своей военной выучкой и удалью, а также постараться угодить при этом искусственным эстетическим взглядам его высочайшей покровительницы.

          Князь Василий, естественно, также получивший приглашение, отправил его к жене, чтобы дать ей знать о том, что надобно снова собираться ко двору. На следующий день он заехал за нею в нужный час, но увидал, что она и не думала собираться. Она лежала на постели под окном в домашнем платье, с платком на плечах, непричесанная, с заплаканными красными глазами. 

- Я плохо себя чувствую, - угасшим голосом сказала она. - Я не поеду.

Это было на нее совершенно не похоже, ведь кто-кто, а эта молодая женщина недаром прошла жизненную школу в императорском дворце и хорошо знала, что почем в высшем свете… и как себя следует вести, чтобы не навлечь на свою голову и на головы близких беду… и так себя всегда и вела, не смотря ни на какие препятствия, трудности и случайности… поблажек себе не давала… и вот, вдруг, нате вам…

- Что значит плохо чувствую? – рявкнул князь. - Ты что, слегла, что ли? Подняться на ноги не можешь?
- Нет, но…
- Одевайся, - приказал он. - Императрица не любит, когда ее милостями пренебрегают. Наш долг там быть. Чтобы через пять минут была готова, я во дворе подожду. И все честь честью, и убор, и камни, и прическа, как следует. Варька! Одевай барыню.

          Подождать ему пришлось во дворе больше, чем пять минут, но все же княгиня поневоле собралась и вышла из горницы при полном параде. Из сарая уже давно выкатили карету, запряженные лошади грызли поводья.

Пронаблюдав, как жена с помощью камеристки и лакея уселась внутрь, князь вскочил в седло, велел трогать и проконвоировал экипаж до самого места назначения. Он, кончено, малость запылился в дороге, правду тетка ему всегда говорила, что ко двору следует ехать в карете, чтобы платье не помять, но сидеть в тесном помещении бок о бок с женой два часа было выше его сил. Отряхнувшись с помощью слуги по прибытии, он более-менее привел таким образом себя в порядок и подал руку княгине, чтобы вести ее по высокой парадной лестнице к голубовато-белому дворцовому фасаду, к парадному входу.

          Внутренне убранство дворцовых покоев также, как и внешний вид дворца и парка, было по возможности приведено в полный блеск. Прекрасные наборные паркеты и золоченые карнизы, картины и статуи поражали взгляд своей добротностью, дороговизной и немеркнущей со временем красотой. Все, чего во дворце не хватило, императрица со свойственной ей легкостью решения самых неразрешимых задач повелела привезти немедленно откуда возможно.

Она никогда не вдавалась в детали того, как выполнялись ее приказания, если они оказывались выполнены. Сколько посуды севрского фарфора побилось при перевозке, сколько комодов и кроватей красного дерева оказалось сломано… Бог с ними, мы не даром столь богаты, в кладовых еще найдется…

Великолепие имперских приемов было призвано создавать особое настроение в умах и сердцах людей, и для исполнения столь важной цели жертвовали многим, не считая. Это была другая реальность, идеальная, безупречная, возвышенная, полная красоты и торжественности, ничего общего не имеющая с прозой жизни, словно выспренняя поэма, далеко отстоящая своим слогом от повседневной речи… или сладкозвучная соната, совершенно не похожая на народную песню. 

          Стены залов украшали немало портретов, но среди них, конечно, нельзя было увидать изображение первого владельца усадьбы, с его тонким, красивым, благородным лицом и умным слегка насмешливым взглядом (согласно преданию, в юности этот человек со своими голубыми глазами и белокурыми волосами был так хорош собой, что его внешность производила впечатление поистине ангельской… хотя под нею таились дьявольские наклонности и способности).

Зато гости могли полюбоваться портретами великого князя и его супруги. Великий князь, несмотря на все старания живописца, нарисованный в изящной, будто танцующей позе, с выставленной немного вперед ногой в шелковом чулке и башмаке с драгоценной пряжкой, с любезным взглядом темных глаз и милостивой полуулыбкой нарочно подкрашенных губ, естественно, без малейших следов перенесенной оспы на щеках и на лбу, все равно не выглядел лучше обыкновенного: худой, нескладный, некрасивый.

Несколько интереснее смотрелась великая княгиня. Ее продолговатое белое лицо под темно-русыми волосами, с маленьким ртом и острым подбородком, ее затянутый в шелковый открытый лиф тонкий по-девичьи стан и роза в руке на высоком стебле создавали некое единое целое и производили впечатление характера, присущего этой особе благородных немецких кровей.

Однако самое видное, самое главное место на портрете великокняжеской четы занимал портрет Ее императорского величества, как всегда, подчеркивавший ее привлекательность, со свойственной ей приятной полнотой, белизной кожи и свежестью алого рта. Портрет был снят в излюбленном державной красавицей, неоднократно проверенном, практически беспроигрышном ракурсе (она не любила себя в профиль, поскольку была слегка курноса, как и ее мать, латышка, и никогда не позировала иначе, чем в фас или в три четверти, каковое положение признавала наилучшим).

Надо заметить, что подобными портретами самодержицы всероссийской украшались многие дворцовые покои, так как императрица отнюдь не относилась к тем людям, кто не торопился заказывать портреты своих любимых даже у самых искусных живописцев, прославленных своим мастерством, пребывая в убеждении, что изменчивая живая красота гораздо пленительнее любого самого удачного портрета, что картина живет своей жизнью с того мгновения, когда на ней положен мастером последний мазок кистью, что лицо, изображенное на ней, уже не совсем то лицо, которое послужило для мастера моделью…

Царственная красавица, напротив, считала, что, чем больше будет создано ее изображений, тем лучше, но думала она при этом не о вечном, на самом деле панически боясь и вечности, и смерти. Многочисленные портреты становились как бы теми зеркалами, в которые она могла без устали любоваться собой… свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее…

          Парадный обед занял, как всегда, много времени, продолжившись до самого вечера, но белые ночи, хотя уже и шли на убыль, еще отчасти властвовали в природе, так что смеркалось поздно.

В окутанном легкими сероватыми сумерками парке заиграл оркестр, хозяева и гости встали из-за столов и вышли на открытые террасы, устроенные над галереями, прямо на их плоских кровлях, где был приготовлен кофе с ликерами и где можно было пройтись, размявшись после долго обильного застолья, подышать свежим прохладным воздухом, насладиться красотой летнего теплого вечера, прелестными светлыми красками заката в перламутровых небесах и сладкоголосым звучанием музыки, особенно чарующем на фоне шелеста листвы, среди благоухания трав и цветов.

С высоты открывался изумительный вид на окрестности, которым можно было любоваться долго, стоя у резных перил, ограждавших террасу…

          В какой-то момент, отвлекшись на разговор с одним из сотрапезников, князь упустил из виду жену и вдруг увидал ее немного поодаль в обществе незнакомого ему молодого человека, одетого в придворное платье, роскошное и изысканное одновременно, впрочем, слишком красивого, чтобы обращать внимание на его наряд больше, чем на его стройную фигуру, на его лицо… особенно прелестна была улыбка, от которой заметнее становилась ямочка на его подбородке…

Молодой красавец и молодая княгиня говорили между собою так, как это бывает, когда встречаются два хорошо знакомых и к тому же приятных друг другу человека. Они улыбались, оба… Княгиня, два часа назад не желавшая вставать, чтобы исполнить свой представительский долг, находясь в явно угнетенном состоянии духа, теперь оживилась и даже засмеялась чему-то, сказанному ее собеседником… засмеялся и он…

          Со времени неудачного последнего свидания князя с женой прошло три дня, которые он провел в лагере, не видясь с нею… потому что все так запуталось, все было так плохо… и он уже ничего не знал и не понимал ни о чем… пусть уж идет теперь само как идет, а ему, по большому счету, только пулю себе в лоб пустить осталось… закинуть веревку за оконный переплет, да и голову в петлю…

Увидав жену и ее кавалера, князь ощутил в душе нечто сравнимое только со знакомой, томительной болью от застарелой, гноящейся раны, готовой раскрыться снова в любую минуту, снова причинив страдания, которая и не убивает, и не дает жить, безмерно измучив, вымотав все силы тела и души…

Это было невыносимо. Это был предел. Не помня себя, он поставил свою чашку с недопитым кофе на перила ограждения и двинулся к болтающей и смеющейся парочке.

Но, будто почувствовав его приближение, молодые люди вдруг сдвинулись с места, прошли вперед несколько шагов… когда князь догнал жену, ее спутник, кивнув ей, как раз отошел в сторону и замешался в толпе гостей… князь только успел заметить, что она проводила его улыбкой…

- Кто это? – прошипел князь, крепко хватая молодую женщину за локоть. - Кто это был? Ты с ним давно знакома? О чем ты с ним говорила?
- У меня все руки от вас в синяках, - дернув локтем, прошептала в ответ княгиня. - Здесь много моих знакомых, неужели я должна отворачиваться, когда они со мной здороваются? С этим молодым человеком мы в одно время служили при дворе.

Она опять рванулась от него, мимо проходили люди, князю пришлось, соблюдая приличия, ее отпустить… Она подобрала подол и быстро пошла вперед, к двери во внутренние помещения. Князь не отставал от нее ни на шаг и вместе с нею покинул галерею, оказавшись в примыкавшей к прогулочной зоне комнате, сейчас пустой, так как все предпочитали подышать свежим воздухом, чем опять оказаться в духоте внутри дома. Впрочем, высокие окна здесь были распахнуты настежь…

- Вы своим грубым поведением можете привлечь к нам внимание, - сказала княгиня, остановившись, прямо взглядывая на него своими большими голубыми глазами. - Зачем вы меня сюда заставили приехать? Чтобы опозориться на людях? Каковы бы ни были наши отношения, о том знать никому не должно.   

- Это с ним ты встречалась на прошлом балу, когда был устроен маскарад?
- Нет, - сказала она.
- Врешь, я его узнал.
- Вы и меня тогда не узнали, как вы его могли узнать! Я вам уже говорила, что ни с кем тогда у канала не прогуливалась. Вы не меня видали…
- Скажи лучше правду, - бросил князь ей в лицо. - Потому что я его найду сейчас и сам все узнаю. Я наконец все узнаю. Я ему покажу, этому щегольку, шаркуну паркетному…

          Он резко повернулся и ринулся к двери. Княгиня также резко рванулась за ним и повисла у него на плечах.
- Не делайте этого! – крикнула она, - Это нельзя!
          Он молча отбросил ее от себя…
-   Вы погубите себя, сумасшедший! – услыхал он. Она опять кинулась к нему, хотела схватить за рукав, но не успела, промахнулась и в своем стремительном движении вперед поскользнулась на натертом до блеска паркете, не удержалась на ногах и упала на пол, уцепившись в последний момент за его сапог.
- Это был любовник императрицы!   
         
- Как так любовник императрицы? – опешив и обернувшись, спросил он… в голосе молодой женщины, выкрикнувшей в отчаянии эту фразу, прозвучало слишком много искренности, чтобы не прислушаться к ней, не поверить ей… - Этот мальчишка? А как же граф ее, хохол?

          Малое время спустя лакей, проходивший через примыкающую к галерее комнату с подносом в руках, уставленном бокалами с игристым вином, увидав здесь на диване возле раскрытого окна пару великосветских господ, даму в роскошном платье с бриллиантами на шее и кавалера в парадном военном мундире, по долгу службы с поклоном предложил им вино. Они взяли по бокалу, слуга поклонился еще раз и вышел той особой скользящей бесшумной походкой, которая присуща всем дворцовым прислужникам. Дама и военный господин продолжали свою тихую неспешную беседу, за которой он их и застал…

Князь и княгиня в самом деле беседовали тихо и спокойно, так что на вид создавалось впечатление, будто они и вообще никогда не ссорились.

Заявление княгини произвело на князя впечатление холодного душа. Вот когда он понял, что уже не только по своим ощущениям из-за несчастливо складывающейся семейной жизни, но на самом деле оказался на последнем краю… в буквальном смысле на краю верхнего прогулочного настила дворцовой галереи, в переносном – на грани безобразного скандала с участием человека из близкого окружения императрицы.

Он думал об одном, но при этом едва не совершил нечто совсем другое, ошибочное, недопустимое, и, главное, бессмысленное с точки зрения возможности решения его личных проблем. Глупое, опасное положение. Довело Горе-Злосчастье до прямой погибели…

-    Ее императорское величество и его высокографское сиятельство очень друг к другу были привязаны, - говорила княгиня. - Мы все это видели и знали. Говорят, они после коронации Ее величества в Москве даже поженились. Там село есть одно казенное в пригороде, так Ее величество захотела вдруг церковь сельскую перестроить и купол сделать в виде короны, а село подарила его сиятельству. В той церкви они, наверное, и венчались.
          Граф жил всегда в самом императорском дворце, в своих комнатах, но от комнат Ее величества неподалеку, а спали они почти каждую ночь вместе, то у нее, то у него, как захотят.
          Однажды его сиятельство на осенней охоте сильно простыл, так она к нему понеслась по первому известию, ни на шаг от него не отходила, пока он болен был, сама ухаживала, даже переодевала. Долго потом все еще боялась, что он опять застудится, на улице все время шубу ему запахивала и шапку поправляла, при всех прямо, на людях. Я сама видала, как она у него на коленях сидела и с ним целовалась.
          Не знаю, почему его молва так чернит. Он неплохой человек, добрый, отзывчивый, не зловредный, нет. Разве во хмелю, бывало, что буянит, оплеушины направо-налево раздает да вокруг все крушит. Ее величество старалась ему сильно напиваться не давать.
          Был тут недавно случай, она с наследником и двором гостила у него в одном поместье, а там дом перестраивали, да наспех, плохо, вот ночью обвал и случился. Первый этаж совсем осел, там люди погибли, а из верхних комнат великого князя и великую княгиню солдаты охраны на руках выносили, и всех, кого можно, спасли. Так потом Ее величество всем приказывала за графом смотреть, чтобы он с горя не перебрал, а то сладу с ним не будет…
          А как он для нее на гитаре или домбре играл и пел, и новые песни, и наши, русские, и свои, малороссийские… заслушаешься… Голоса прежнего, которым он в молодости славился, у него уже не стало, да все равно так душевно и ладно петь не всякий сумеет… - княгиня грустно улыбнулась и вздохнула, рассказывая эту историю любви, протекавшей на глазах многих людей, и на ее глазах тоже, будто, апеллируя к ней, хотела сказать что-то еще, что-то о себе, затаенное, задушевное…

- Почему это все между ними окончилось, - продолжала она, - бог его знает. Они оба как-то друг от друга в одночасье отошли, и без обид, без ссор. Так, просто расстались. Очень уж жизнь у них разнообразная у обоих, развлечений и соблазнов много, наверное, поэтому. В то как раз время Ее величеству и указали на этого вот придворного служителя. Он пажом еще вчера был. У него два родственника люди видные, известные, оба важные посты занимают, один главный по налогам и в артиллерии, другой начальствует в тайном сыске… у него, этого, из тайного сыска, еще правая щека чуть что дергаться начинает, аж тошно делается смотреть, невольно думаешь, почему и где он такой напастью обзавелся… тоже, знать, не железный, а служба страшная нудит… Вот эти господа своего родича и пихнули к Ее величеству на глаза. Тут дело и выгорело.

- Он ей в сыновья годится, - сказал князь.
- Да, верно, - кивнула рассказчица, - Но, сколько заметно, оба при том довольны. Ее величество прямо расцвела вся, да и он весел, а такого от принужденной любви не бывает.
          Я его, можно сказать, хорошо знала. Он как на дежурстве, так с книжкой на посту в прихожей сидит, чтобы не скучать, а я тоже читать люблю, вот мы с ним об этом и переговаривались, и книгами менялись. Он умный, образованный и в общении приятный, манеры безупречные, и не из тех, кто только о чинах и богатстве грезит. Ее величество хорошо в людях разбирается, ничего не скажешь, кого попало к себе не приближает.
          Вот так у них все и устроилось, каждый при своем оказался. Графу она на прощанье подарила дворец в столице, у того моста, который солдаты строили, его еще по имени их командира часто именуют, неподалеку от Слонового двора, а как еще прежде и чины, и поместья ему жаловала, и деньгами немалыми дарила, то он от нее отошел обласканный сверх меры и ни в чем нужды никогда знать не будет… А она новое счастье себе нашла… А для того, чтобы счастье найти, мало бывает и корону на голове носить.            

Выговорившись, княгиня замолчала, машинально покачивая в руке бокал и следя за золотистым переливом благородного напитка.

-   Вот значит все как, - произнес князь.
- Если не верите мне, Василий Михайлович, можете у кого угодно спросить, кто он, вам всяк скажет, - вспомнив вдруг об их деле и спохватившись, сказала она.
- Спрошу, - сказал он. - Но начальника артиллерии, генерала-то фельдцейхмейстера, я и сам знаю, дельный мужик, умный, опытный, свой род войск на хорошую ногу поставил… только жаден больно да злопамятен не в меру… А уж про нынешнего начальника Тайной канцелярии кто ж не ведает и кто ж его не боится…
                Она кивнула.
- Ох, близехонько было к полному провалу, - внутренне содрогнувшись, подумал князь и после новой паузы произнес вслух, хотя и с некоторой натугой. - Спасибо, княгиня, что удержала…

          Она кивнула снова и снова потупилась, продолжая крутить свой бокал с вином. «Удержала, а ведь я того не заслужил, - мелькнуло у него в голове, - Могла бы и погубить, если бы отомстить захотела… вот это была бы истинно месть… не захотела…» И перед его мысленным взором, воскрешенная памятью, всплыла картина: княжна на балу у императрицы пляшет русскую с пораненной только что железной занозой ногой… Тогда она тоже себя не пощадила…
 
- Тебе нравилось, когда я носил тебя на руках? – спросил он вдруг, повернувшись к ней.
- Да, нравилось, - произнесла она и спросила в свой черед с некоторой долей вызова. - А вам понравилось меня ревновать без меры?          
- Нет. Мне другое было по нраву… - вздохнул он. «Целовать тебе ноги…» Вслух он этого не сказал, проговорил другое:
- Почему ты не ушла, не уехала, не убежала? Ты ведь собиралась раньше, хотела. У тебя много времени было, несколько дней…
- От себя и от судьбы не убежишь, - сказала она. «Нет, она так и не сдалась, так и не покорилась… хоть по виду и послушной стала, а внутри… нет… только насмерть забить и осталось бы…»

Они еще немного помолчали, глядя в раскрытое окно, за которым с высоты верхнего дворцового этажа и холма, увенчанного дворцом, открывался чудесный вид на окутанный прозрачными сумерками парк…
 
- Почему ты вышла за меня замуж? – спросил он.
- Разве я не говорила? Ты ведь уже спрашивал, и не раз, кажется.
- Нет, не говорила, - отрицательно покачал головой князь. - Ничего толкового.

- Потому что, когда я тебя встретила впервые, я поняла, что смогу, наверное, тебя полюбить. Других не смогу, а тебя вот смогу. А потом и вправду полюбила. И не убежала я на этих днях от тебя потому, что это ты был, не кто-нибудь другой, - тут в ее голосе прозвучала такая боль, что он взглянул на нее почти со страхом. Он знал, что она тоже страдает, знал, что сам ее мучает, но теперь он это понял… Поздновато только понял…

- Я вам сообщала, что нездорова была недавно, - продолжала говорить она, и в ее голосе явственно послышались слезы… слезы блеснули и на ее ресницах, в ее больших голубых глазах, когда она подняла их на него, поглядев на него в упор… но не обвинение читалось в ее взоре, лишь омутом стояла в нем все та же боль… - Я думаю, я была беременна… только срок еще мал был совсем… и вот тут-то, когда вы на меня так-то напустились, все и случилось… Но потом все унялось, будто не было ничего… 

- И сколько дней ты насчитала задержки? – спросил он, почему-то сначала больше просто удивясь этой краткой исчерпывающей исповеди.
- Я не знаю точно, несколько дней.
- За несколько дней ничего понять толком нельзя, вряд ли это было то, что ты подумала… 
- Мне так кажется, - в изнеможении шепнула она. - Я уж стала беспокоиться, почему не чревата до сих пор, вроде не мало постарались, а все ничего. И тут вот наконец могло получиться… И… - она не договорила, отвернулась и всхлипнула.

Он протянул руку, чтобы взять ее ладонь в свою, но не посмел ее коснуться. Не ослышался ли он? Мог бы быть ребенок… Нет, это должна быть ошибка… если еще и это…

- А сейчас ты как?
- Я же сказала, все прошло. Как ничего и не бывало.   
- Не плачь, - сказал он и протянул ей платок. - Глаза покраснеют, заметно будет. Выпей вот… что там… вино…
 
Она судорожно вздохнула, запрокинула назад лицо, мешая льющимся слезам растекаться поверх румян на щеках, и залпом выпила бокал до дна.

- Неужели тетка была права, еще тогда, при сватовстве? Я ей твердил, что мне-то невеста, может, и понравится, да я-то ей навряд ли, потому что во мне хорошего ничего и нету, как есть мужик, неуч… А она мне в ответ, мол, в тебе зато силушки хоть отбавляй, а девки на это чуткие, им это милее, чем самые лощеные придворные манеры… Она в тот раз так именно и говорила…

Чувство, возникающее вдруг в душе в присутствии другого человека, в душе мужчины рядом с женщиной, в душе женщины рядом с мужчиной, оказывается сильнее разума, безошибочно подсказывает, нужен ли тебе этот человек, твой ли он, узнаешь ли ты с ним счастье…

И неважно, кто из двоих ученее, знатнее, богаче, ведь придворные мудрецы женятся на безграмотных служанках, а цари привязываются к простолюдинкам… не важен порою даже возраст, если искренняя симпатия связывает двоих, разделенных вроде бы многими годами… да что там… не важен сам язык, на котором говорят любящие, если они принадлежат даже к разным народам… потому что язык чувства поможет им понять друг друга без надобности в переводе… да, все это так и есть на самом деле…

- А еще тетка говорила, что после смотрин княжна ей про меня сказывала, будто я на ее вкус собой виден и недурен… Этого, значит, и было довольно, чтобы полюбить меня умной, образованной, красивой девушке? Но ведь и я полюбил ее с первого же взгляда, только что встретив, только что увидав… хотя она так накрасилась, что толком ее и разглядеть было нельзя, какая она там на самом деле… Я сразу почувствовал, что это моя женщина… что с нею я могу быть счастливым… или с нею, или ни с кем…
          С какой прямотой она сказала только что: «Поняла, что смогу, наверное, тебя полюбить, а потом и вправду полюбила…» И ведь то не слова. Она ведь не сбежала от меня, после всего, что я с ней сделал… «потому, что это ты был, не кто-нибудь другой…» И от беды уберегла, нешуточной беды, на самом краю удержала… По каким темным закоулкам я плутал, и как оно все просто на поверку… и…  и безнадежно… «Я думаю, я была беременна… но потом все унялось, будто не было ничего…»
              Что же я наделал, Господи! 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ПРЕКРАСНЫЙ  ПАНТЕЛЕЙ.

«Не дал бог здоровья, не даст и лекарь, да кроме смерти от всего вылечиться можно».
          Русская народная пословица.

Зарождалися три ведьмы, на Петра да на Ивана:
Первая ведьма закон разлучает,
Другая ведьма порчу накликает,
Третья ведьма залом ломает.

Что закон разлучает, ее по уши в землю,
Ей прощенья нет!
Другой ведьме, что порчу накликает,
Ту по плечи в землю, ей прощенья нет!
Третью ведьму, что залом ломает,
Ту по пояс в землю, ей прощенья нет!

Вы катитесь, ведьмы,
за мхи, за болоты, за гнилые колоды,
Где люди не бают, собаки не лают,
Куры не клюют, - вам там и место!
          Русская народная песня-заклинание.


          После пережитого во Дворце померанцевого цвета потрясения князь некоторое время соображал довольно туго, почему на другой день он наконец додумался, как примерно надо поступить, только ближе к вечеру. Выходило, что теперь самым насущным оказывался вопрос о здоровье молодой княгини. Что же касается здоровья и его поправки, то это дело лекарей…

И князь отправился за советом к своему полковому лекарю. Когда-то тетка спрашивала его, есть ли у него в полковом хозяйстве лечец и хорош ли, а князь ей ответил, что есть, как положено, и вроде впрямь неплох…

          Лекарь в полку князя появился практически одновременно с ним самим. До того времени место было вакантно, новый полковник только подумал подать рапорт с просьбой о назначении нужного специалиста, и тут как раз своим чередом это назначение и вышло, и к полковнику незамедлительно явился представляться этот самый специалист по болезням и ранам, которому отныне следовало заботиться о том, чтобы по крайней мере не все рядовые и офицеры в полку перемерли в одночасье от какой-нибудь хворобы.

По бумагам новый лекарь был только немного помладше самого полковника, но по виду он выглядел еще моложе, такой невысокий, тонкий в кости, изящный и очень привлекательный молодой человек, лицо которого, чистое и светлое, поражавшее правильностью и соразмерностью отточенных черт, красила еще более слегка лукавая улыбка, частенько блуждавшая по его розовым губам, и который больше походил на утонченного светского щеголя, чем на человека, по долгу службы должного заниматься таким грязным, противным и иной раз просто страшным делом, как медицина…

Он происходил из обрусевших немцев, носил немецкую фамилию, правда, уже переиначенную на русский лад, в связи с чем немецкая дворянская приставка «фон» писалась теперь не отдельно, но слитно, как первый слог получившегося в результате нового словообразования и, соответственно, с большой буквы, но при этом исповедовал православие и звался совершенно по-русски, Пантелеем Ивановичем.

Князь-полковник сначала отнесся к этому чуду во плоти не слишком доверчиво, однако Пантелей Иванович, несмотря на свои относительно немногие лета и на свою замечательную внешность, которая, казалось, исключала занятие его профессией, рьяно взялся за дела, немедленно посетив казармы и выявив больных, нуждавшихся в лечении, а затем проведя ревизию своего хозяйства, начав ее  с лекарственного шкафа в лазарете и выяснив, что в нем ничего нет, кроме пыли, дохлых мух, грязных склянок с какими-то бурыми вонючими маслянистыми пятнами на дне да пустой бутыли из-под спирта…

- Спирт такой продукт, - с улыбкой пояснил он полковнику, подавая реестр необходимых ему снадобий и прочих специфических предметов. - Я и раньше имел случаи заметить, что он как-то удивительно быстро испаряется, хоть затыкай бутыль, хоть нет…

- Шкаф надо запирать, - пробурчал полковник, тут же заподозрив, что лекарь и сам пьяница… но нет, это был не тот случай.

Пантелей Иванович счастливо избежал в жизни много пороков, включая и этот, хотя к чужим слабостям проявлял обычно человеческое понимание. Он вообще многое был способен понять и извинить, в общении отличался миролюбием, мягкостью и внимательностью, так что иметь с ним дело было приятно… врач в какой-то степени, хочет он того или нет, является исповедником явившихся к нему на прием больных, хотя и кажется, что его дело лечить плоть, а душу долженствует врачевать священник… однако, несмотря на эти качества, если того требовала его служба, он мог проявить также и твердость, и напористость, и придирчивость, и неуступчивость… мог и вспылить, и накричать на нерадивых сотрудников и санитаров…

При случае он даже для лучшего понимания подчиненными поставленной перед ними задачи начинал ругаться, причем особенным манером, то по-русски, то по-немецки, поскольку этот последний язык, язык прежней родины, еще не был забыт в его семье, и он знал его в совершенстве, хотя сам себя считал уже не немцем, а русским… и, вероятно, несмотря на фамилию, начинающуюся с немецкого «фон», справедливо.
 
- И чего вы вечно шумите, ваше благородие, Пантелей Иванович, - бормотал, бывало, в ответ флегматичный пожилой солдат, приписанный к лазарету в ведение лекаря. - Чего горячитесь… Вот всех чертей перебирает, не ленится, прости Господи… Сделаю я все, как вами велено, уже почти сделал…
- Что ты сделал-то, осел! – орал лекарь, обуянный праведным гневом, встряхивая блестящими темно-русыми кудрями и сверкая светлыми яркими глазами. - Ты погляди, дурья башка, я же сказал вот так, а ты что? Я стараюсь, человека уже неделю выхаживаю, а ты за пять минут все испортишь и в гроб его вгонишь…

Он в самом деле исполнял свои обязанности весьма прилежно, с большим тщанием и к тому же, как это ни казалось почему-то удивительным окружающим его людям, в том числе и полковнику, с тем самозабвением, с которым человек обычно занимается любимым делом… с каким сам князь-полковник занимался делом военным… но ведь выслушивать тошнотворные подробности о симптомах приключившегося недуга, вскрывать ланцетом гнойники, рассматривать испражнения с целью поставить верный диагноз и копаться в чужих внутренностях во время операций - это не маршировка на плацу и не стрельба по мишеням…

Медицина являлась в семье Пантелея Ивановича наследственной нивой прилежания сил, его отец был врачом, дед был врачом. Молодой медик учился своему ремеслу за границей, получил диплом с отличием и вернулся в Россию с намерением честно и целеустремленно работать и приносить пользу людям… что и делал.

Вскоре окружающие стали относиться к нему с заслуженным уважением. С чьей-то легкой руки его прозвали «Прекрасным Пантелеем», причем с тех пор и солдаты, и их командиры за глаза называли его именно так. Прозвище произносили не как обидное, уничижительное, оно скорее имело уважительно-любовный оттенок.

          Пантелей Иванович и в самом деле был прекрасен, и лицом, и телом, и нравом. Более гармоничного человека трудно было бы найти. Он был так хорош, что казался не от мира сего, и потому обнаружение в нем некоторых обычных, свойственных всем людям качеств и свойств представлялось даже странным.

Он, например, был женат, имел двоих детей и с любовью относился к своей жене, впрочем, очень хорошенькой, ему под стать.

Однажды он заболел. Это всех поразило. Все болели, но, чтобы болел сам лечивший всех вокруг молодой, энергичный, никогда не унывающий доктор, - это было что-то непонятное. Сослуживцы и прочие знакомые гурьбой приходили проведать больного и пожелать ему здоровья, не давая ему покоя, пока лекарица, догадавшись наконец, что все это лестное внимание вкупе с искренними пожеланиями выздоровления вряд ли на самом деле поспособствуют тому, чтобы ее муж быстрее поправился, не закрыла с полной решительностью перед докучными визитерами дверь.

          В жизни Прекрасного Пантелея, как и во всякой другой человеческой жизни, разумеется, случались и светлые, и темные полосы, неурядицы и неудачи, и ему порой приходилось огорчаться, и мучительно искать выход из сложившейся неблагоприятной ситуации, когда все представляется в черном свете, и силы покидают, и руки опускаются…

В эти нехорошие минуты на него накатывала усталость, и он начинал выглядеть на свой возраст, даже делался еще как будто старше, словно старея на глазах… Тогда плечи его опускались и сутулились, кожа на гладком красивом лице вдруг словно увядала, на лбу и щеках проступали морщины, волосы приобретали пепельный оттенок, напоминающий седину, а в запавших глазах копилась такая неизбывная печаль… их взгляд, мудрый, глубокий и темный, словно он принадлежал не молодому человеку, едва прошедшему первую треть жизни, но давным-давно живущему, древнему существу, смотрел так, будто видел уже все происходящее сотни, тысячи раз… видел все язвы, все страдания мира… и выражал безмерную усталость тонкой, чуткой, всегда открытой состраданию и потому-то особенно уязвимой, ранимой, измученной своим непрестанным подвигом милосердия души… 

Но тяжелый период внутреннего упадка проходил, откуда-то как по волшебству брались иссякнувшие было силы, и этот удивительный человек молодел на глазах, распрямлялся, как дерево, недавно согнутое ветром, но затем снова ожившее под животворным влиянием солнечных лучей… лицо расцветало юной красотой, глаза сверкали… казалось, от всей его стройной фигуры будто исходило сияние… и это снова был все тот же Прекрасный Пантелей, помолодевший сразу лет на десять, тот самый, одно появление которого у постели больного, несколько сказанных с улыбкой ласковых слов уже оказывали благотворное влияние, вселяя надежду… а умелые, продуманные действия чаще всего вели к выздоровлению.               

          Когда полковник завернул коня к окраинной деревенской усадьбе, где квартировал лекарь и где он принимал посетителей, потому что к нему всегда обращались за помощью все соседи, а в данном случае соседями была вся эта несчастная казенная деревня, стоявшая на окраине болотистого гнилого леса… Пантелей Иванович никогда никому не отказывал и лечил всех нуждающихся, причем, как это было точно известно князю, избегая тратить выделяемые ему за счет казны лекарства, иной раз приобретал необходимые снадобья и прочее… тот же спирт, который имел способность как-то очень быстро испаряться, затыкай бутыль или нет… оплачивая все это даже из своих средств… так вот, когда полковник подъехал к скромной лекарской резиденции, ясный летний день уже иссякал, сумерки окутывали округу своим туманным прозрачным покровом, и, поскольку все дневные труды были окончены, как раз наступило то короткое время отдыха, пара-тройка часов, пусть усталых, но самых приятных и сладких за весь долгий день.

Лекарь был дома. Впрочем, где же еще ему было быть. Он сидел на ступеньке крыльца и с тем умиротворенным видом, который свойственен бывает хорошо поработавшим и могущим быть довольными собой людям, наблюдал за хозяйственными хлопотами своей жены и дочки, которые снимали с веревки, протянутой в углу двора, высохшее белье, чтобы сложить его в стоявшую рядом корзину… Две тонкие ладные фигурки в светлых платьях, две копны прелестных белокурых волос и две пары лучистых глаз…

Увидав полковника, лекарица, бросив свое белье, сделала реверанс, ее хорошенькая дочка, копируя манеры матери, попыталась изобразить то же самое, а лекарь встал, чтобы приветствовать начальство, как положено. Князь ответил и предложил Пантелею Ивановичу присесть снова.

- У меня до вас дело, - сказал он, обращаясь к нему, отдав коня подошедшему слуге и тоже присаживаясь на ту же ступеньку, разделив эту импровизированную скамью с хозяином усадьбы. Немного мешкая при подборе нужных слов, а потому говоря не быстро, полковник очень коротко, не вдаваясь ни в какие подробности, изложил суть дела.

- Я не знаю, не ошиблась ли Настасья Васильевна в отношении своего положения, но она выражает уверенность… и я… обеспокоен, - заключил он, покашливая и потирая рукой горло, в котором все что-то кололо и першило. Его речь стоила ему труда, ему пришлось буквально переступить через себя, чтобы высказать все, что следовало, поэтому, как это всегда бывало у него в минуты сильного волнения, кровь прилила ему к лицу и шее.

- Сочувствую, - сказал лекарь, внимательно слушая и время от времени поглядывая на своего начальника и посетителя. - К сожалению, - он смущенно пожал плечами, - я мало чем могу помочь. Это несколько не по моей части… Правда, я прослушивал курс лекций на данную тему… и как-то раз мне пришлось принимать роды… - он сделал большие глаза. - Я справился, но много опыта мне от этого, честно скажу, не прибавилось. Бывший лейб-медик Ее величества был прекрасным специалистом, он бы, я думаю, не отказал вам в просьбе заняться вашей супругой, но, поскольку теперь, в связи с последними обстоятельствами, это невозможно… был, да весь вышел, как известно…

Князь кивнул. Лейб-медик Ее императорского величества слыл не только отличным специалистом в специфических вопросах, связанных с женскими болезнями, но также заявил о себе как завзятый интриган, собаку съевший, что называется, в области заговоров, при чем смело до наглости пользуясь покровительством своей госпожи, влезал в самые государственные дела,  прославившись таковыми подвигами даже больше (на свое несчастье, как это недавно выяснилось), чем своими профессиональными знаниями и достижениями, однако, согласно наблюдению житейской мудрости, и на старуху бывает проруха…

Великий канцлер, неприятный пьющий тщедушный пожилой человек, на протяжении лет изучавший императрицу, словно науку, и точно знавший, когда следует к ней подойти с тем или иным делом, переиграл его, с помощью собранных втайне улик, в том числе дешифровке закодированных дипломатических депеш, неопровержимо доказав, что он насквозь продажен, и в результате, обвиненный в государственной измене, хлебнув всего сполна - и заключения в крепости, и допросов с пристрастием, этот человек, лишенный чинов, званий, наград и всего достояния, следуя расхожему выражению, отправился по этапу «ловить сибирских соболей»…   

- Может быть, - продолжал Пантелей Иванович, - ее светлости стоит вернуться в город, я посоветовал бы, к кому обратиться… есть хороший доктор, знакомый моего отца, который занимается именно такими проблемами… - он слегка прищурился, что-то соображая про себя. - Конечно, я готов сделать все, что в моих силах… я поговорю с княгиней… но все же буду настаивать на выполнении данного сейчас вам совета… это было бы самым правильным…
- Спасибо и на том, - вздохнул князь.

- Не расстраивайтесь, Василий Михайлович, - мягко произнес лекарь, выбрав для своего обращения не официальное, а просто по имени, что в данном случае подходило больше и лучше позволяло выразить и соболезнование, и ободрение. - Это печально, но поправимо. Настасья Васильевна молода, она не жаловалась ранее на здоровье. Все бывает, знаете ли… и все потом налаживается, право! Это не смертельно, просто бытовая неурядица, так сказать… я уверен, что тут нет ничего иного.

- Если бы, - невольно вырвалось у князя. Пантелей Иванович быстро взглянул на него, но ничего не сказал.
- Василий Михайлович, у вас есть минутка? – спросил он зато вдруг, легко вскакивая на ноги и жестом приглашая князя в дом. - Вы мне тоже очень нужны… Не больше пяти минут, клянусь, - он улыбнулся. 

Князь встал и последовал приглашению. Проведя его в отгороженную нежилую горницу, используемую как медицинский кабинет, Пантелей Иванович подвинул к самому окну, на свет, табуретку и предложил ему на нее сесть.

- Вы последнее время все кашляете, - сказал он при этом, - и выглядите что-то неважно. Вид усталый, глаза воспаленные, губы обметаны. Я уже хотел было сам к вам обратиться… уж кого-кого, а вас-то я обязан вылечить непременно… но тут-то вы и нанесли мне наконец визит…   
- Я не болен, - сказал князь, попытавшись тут же встать.

- Позвольте все же вас осмотреть, - решительно произнес лекарь, немедленно положив одну руку на плечо полковника, тем самым помешав ему выполнить его намерение и удержав на месте, а другой, не мешкая, тут же принимаясь с характерной профессиональной ухваткой ощупывать его шею, под скулами и возле ушей. - Я отниму у вас пять минут, не более… Я думаю, кашель горловой, ниже еще не опустился… Узлы увеличены… Откройте рот, будьте так любезны…

Князь сам не знал, почему подчинился. Сухая горячая рука лекаря легла на его лоб с такой уверенностью, слегка запрокидывая ему голову назад, а внимательный взгляд был так серьезен и сосредоточен…

Однажды в прошлом князь имел случай обменяться с Прекрасным Пантелеем рукопожатием.  Согласно служебной субординации это было не положено, а в личной дружбе они не состояли, но, получив стараниями полковника замечательные хирургические инструменты, лекарь, придя в откровенный восторг, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, попросил полковника разрешить пожать ему руку. Князь не счел просьбу предосудительной и согласился ее уважить.

Рука молодого человека,  изящная, с длинными тонкими пальцами, небольшая, но неожиданно сильная, при прикосновении к ней была сухой и горячей. Ощущение от его крепкого, от души, рукопожатия осталось таким приятным, как это редко бывает в подобных случаях… даже и вовсе не бывает… это напоминало что-то, похожее на дар… будто тебе что-то вдруг подарили, что-то хорошее, возможно, даже ценное… ладонь после того несколько минут немного жгло и покалывало, тепло продолжало расходиться от нее по всей руке и даже телу…
 
- Замечательно! – воскликнул между тем лекарь. - Типичное  готическое горло.
- Что? – не понял его князь.

- Это когда воспаление с миндалин переходит на свод нёба, - сказал Пантелей Иванович, отойдя к полке и переставляя на ней скляночки и баночки с лекарствами, видимо, в поисках нужной, - и тогда краснота образует как бы две высокие узкие арки… словно окна в старинных немецких соборах… Готами называло себя  одно из племен древних германцев, отсюда и название, и термин, - заключил он свой ответ.

- Горлышко-то у вас в плохом состоянии, - пояснил он вслед за тем, переходя от риторического к насущному вопросу, закончив свои поиски и теперь начиная капать в стакан из извлеченного сосуда какие-то темные капли.

- Чепуха, - сказал князь с трудом, хриплым голосом, горбясь на своем табурете и потирая рукой шею, так как, широко открыв рот, испытал боль от растяжения пораженных болезнью внутренних тканей. - Подумаешь, кашель… Кха… Я никогда ничем не болел.

- Позвольте с вами не согласиться, Василий Михайлович. Это утверждение не соответствует истине, - остановившись перед ним со стаканом, на дне которого блестела темная лекарственная жидкость, произнес лекарь. - Все болеют, просто выносливые крепкие люди, к каким вы и относитесь, переносят болезни на ногах, вот как вы сейчас поступаете… И обычно им действительно удается перебороть болезнь, не поддавшись ей. Но если к делу присоединяются другие трудности, если слишком много сразу навалилось… заботы, неприятности, нервы… усталость накапливается, силы иссякают… они ведь не безграничны, силы, и ни у кого… Тогда болезнь берет верх. Знаете, как по пословице: не видал, как упал; погляжу - ан лежу… Здесь такой климат, неблагоприятный, у меня много дела с больными… Эта болотистая местность… Помните, как вы сами по болотам несколько часов блуждали, когда дети потерялись? Не в тот ли раз вы эту хворь и подцепили?

          Лекарь имел ввиду происшествие двухнедельной давности, когда в полковой лагерь жители деревни прибежали просить помощи: двое маленьких детей, девочка и мальчик, заблудились в лесу, отправившись со старшими собирать ягоду на опушке. Они отбились от остальных и пропали, как в воду канули. Рыдающая мать валялась у полковника в ногах, умоляя послать солдат найти малышей. День клонился к вечеру, в темноте они могли увязнуть в болоте и погибнуть.

Солдаты, распределившись частой цепью, прочесывали лес до наступления полной ночи. Уже решено было свернуть поиски до завтра, потому что даже с факелами дальше трех шагов в густых зарослях осинника, в полной непроницаемой тьме ничего не было видно, так что люди то и дело спотыкались на полусгнившие, заросшие лишайником и мхом упавшие стволы, по колено, а то и по пояс проваливались в незаметные, полные гнилой стоячей водой ямы, заваленные сверху листвой и ветками.

Под ногами то и дело чавкала болотистая застойная жижа, издавая густой тухлый запах, плечи окутывали липкие обрывки паутины вместе с пауками и засохшими в тенетах мухами, сверху на головы сыпались древесная кора, листья и насекомые.

Однако тут, к счастью, девочка, бывшая постарше брата, завидев среди деревьев огни и услыхав голоса перекликавшихся людей, подняла крик, на который и вышли спасатели. Дети нисколько не пострадали, только были сильно напуганы и голодны. Спасательная экспедиция увенчалась полным успехом…

          Вместе со своими подчиненными вламываясь в мелкий частый лес, давя сапогами мухоморы и меряя глубину вонючих луж, то и дело стирая с лица паутину и стряхивая с одежды шевелящихся пауков, спотыкаясь об узловатые корни на узких тропках, похожие на змей, которые, впрочем, иной раз и на самом деле оказывались настоящими змеями и выскальзывали из-под ног, с легким шелестом прячась в прошлогодней палой листве под колючими кустами, полковник думал о том, что такая чаща, полная если уж не той нечисти, которой так любили пугать друг друга деревенские парни и девушки на вечерних посиделках, то не намного менее отвратительных, да и небезопасных к тому же клещей и ос, чаща, где истончившимся в тесноте и душной тьме стволам не хватает ни света, ни места, и потому они растут хилыми, искривленными, с трудом находя для себя лазейку, чтобы поднять верхушку к небу, еле держась на подгнивших в вечно влажной почве корнях, наклоняясь, падая наконец под ноги другим своим собратьям, - такое местечко и впрямь может подхлестнуть фантазию и подвигнуть сочинять одну историю страшнее другой…

И как просто объяснить неудачи и неприятности, произошедшие во время каких-либо работ или просто во время своего нахождения в лесу и в его окрестностях, прямым вредоносным влиянием каких-нибудь там леших и кикимор… Это они наколдовали, накликали!

Можно подумать, темное, страшное, постыдное обитает только где-то вовне, в буераках, в болотах и никогда не гнездится в глубине омутов человеческих душ… Как просто ответственность, вину за все плохое, что сам подспудно, тайно пестуешь внутри себя, что сам, осознанно или неосознанно, хочешь совершить или уже совершил… ведь кто же богу не грешен, царю не виноват… все это дурное, постыдное свалить хоть на кого, хоть на чертей и на ведьм, хоть на этот вот в самом деле неприятный, бесполезный, гиблый Змеиный лес с его перепутанными тропками, где древесные корни не отличишь от ползучих гадов, где на заболоченных полянах чахнут кривые серые осины, где так трудно дышится среди невысыхающей влаги, среди прели и гнили…

Погоня, участники которой не могли отыскать затаившихся в зарослях беглых каторжан и пытались оправдаться колдовством, витающим якобы в этих зарослях…

Командир, не сумевший сладить с подчиненными ему солдатами и прекратить начавшуюся между ними драку, с горя и в безнадежности написавший странный рапорт о том, что все они испытали на себе чары гиблого места, которым невозможно противостоять…

Молодая крестьянка, не уследившая за своими детьми, затерявшимися в лесу, проклинавшая не себя, раззяву, а все тот же лес…

А суть-то меж тем все одна и та же: оттого парень с лошади свалился, что криво посадили…   

И вот последнее дело: мужчина, безумно влюбленный в свою жену, не верящий в ее ответное чувство, хотя она, кажется, и доказывала свою склонность к нему много раз, подозревая в ее покорности проявление расчетливости, а в нежности видя признак развратных наклонностей, и потому сходящий с ума от ревности, с каждым днем все более и более запутываясь в жизненных коллизиях, словно муха в паутине кровожадного паука…

Так может быть, не надо было ему просто-напросто привозить возлюбленную в эту глухомань, самый воздух которой, кажется, отравлен одуряющими испарениями болот? Но если б и правда все дело заключалось в болотистом Змеином лесе! Но увы, это было бы слишком простое и совсем ложное объяснение… Недаром говорится: не искал бы в селе, а искал бы в себе… Только признаться в том больно нелегко. И сказал бы Богу правду, да черта боюсь... 

- У вас ведь наверняка были и жар, и озноб… - продолжал говорить Пантелей Иванович.
- Не знаю, не замечал, - честно ответил несколько обескураженный его смелыми выводами князь.
- И спите вы, конечно, неважно… - продолжал лекарь…
- Да, пожалуй… - вынужден был согласиться тот…         

- Василий Михайлович, голубчик, зачем же мучиться, если можно полечиться немного и выздороветь, - проникновенным голосом сказал Пантелей Иванович. - Вот, выпейте, пожалуйста, - он протянул ему стакан. - Это не очень противно, уверяю, хотя анисовая водка, бесспорно, вкуснее. Ну, залпом…

Князь проглотил лекарство и невольно сморщился, не столько от того, что зелье на самом деле было таким уж мерзким, а скорее потому, что более привык к другим напиткам, например, к той же анисовой водке…

- Чудно, - кивнул лекарь, тут же, действуя быстро и четко, приступив к своему вновь объявленному пациенту с еще какой-то склянкой в руках, при этом осторожно размешивая ее содержимое обмотанной кусочком полотна лучинкой. - Видите, как споро у нас дело-то идет. Я же говорил, пять минут… Еще раз откройте рот, будьте так добры, сейчас горлышко вот этим смажем, и на сегодня все… А завтра повторим, а там, глядишь, дело и на поправку пойдет… Дней пять-шесть, и все забудется, будто не бывало.

- Что это за штука? – недоверчиво глядя на извлеченную из банки лучинку, с обмотки которой, густо пропитанной мазью, стекали коричневатые капли, не смог не спросить князь…      
- Отличная вещь, настоящее серебро, - с удовольствием сказал лекарь. - Да, да, вы не ослышались. Мазь с добавлением серебра. Давайте, вдохните поглубже и замрите… Немножко надо потерпеть, это пустяки, просто неприятно… Отлично… И еще немножко… Вот так… Жжет, да?
 
Князь не смог ответить, только помотав по окончании процедуры головой. У него даже слезы на глазах выступили.

- Ну конечно, если все так запустить, - пожал плечами лекарь, глядя на него и с пониманием, и с сожалением, и с упреком одновременно, вздохнув при этом и как бы говоря: «И хотел бы вас от этого избавить, да не в моей, знаете ли, власти, голубчик…» Он убрал лекарство на место и вернулся к полковнику.

- Я вот думаю, у вас и сейчас жар, только невелик, - сказал он, еще раз неторопливо щупая его лоб, положив на него свою небольшую изящную сильную руку… - Ступайте-ка вы домой, Василий Михайлович, и ложитесь спать. Нельзя все время самого себя пришпоривать и на одной выпивке держаться. Никуда все эти дела и заботы не денутся, подождут пока в сторонке, от этого солнце не погаснет. Отоспитесь хоть раз, а завтра будете себя лучше чувствовать. Вы ведь устали, надо отдохнуть. Сегодня вы будете спать хорошо.

«И все наладится…» Князь не понял, то ли эти слова тоже принадлежали лекарю, то ли он сам додумал их за него… Достоверно было одно: они прозвучали в его мозгу со всей отчетливостью сказанной вслух фразы: «Все наладится»… К чему это утверждение относилось? К горловой хвори? К семейным неурядицам?..

В глаза князю смотрели умные ласковые глаза, и, казалось, человек, только что убедивший его принять наконец помощь, которую он отвергал, привыкнув надеяться только на себя самого, но, вероятно, и в самом деле порой переоценивая свои возможности, - казалось, этот человек видел, знал и понимал больше, чем считал нужным произносить словами…    
          
          Расставшись с лекарем, князь отправился в лагерь, вспомнив, что не дал на завтра некоторые распоряжения… Доделав самое необходимое, он почувствовал, что буквально с ног валится… После недолгого, но по-своему весьма содержательного общения с Пантелеем Ивановичем он явственно ощутил, насколько сильно устал за последнее время.

Нервное напряжение, владевшее им почти постоянно все последние дни, изматывая, но и поддерживая, внезапно улеглось, отпустило, и вместо этого внутри образовалась какая-то странная гулкая пустота… ничего, ни мыслей, ни чувств… аж в ушах звенит…

Однако он еще хотел заехать на усадьбу к молодой княгине и сообщить ей о своем разговоре с лекарем относительно ее здоровья. Некрасиво получится, когда лекарь обратится к ней по этому поводу, а она даже знать не будет, что о ней за ее спиной уже говорили. Ее следует предупредить… Или это просто был подходящий предлог для того, чтобы встретиться с нею?..

Однако, въехав на двор уже в полутьме сгущавшегося вечера, князь увидал ее завешанное, темное окошко… Свеча за ним не горела… Она, возможно, уже спала… Стоило ли ее будить? Поговорить можно и завтра…

Следовало возвращаться в лагерь и ложиться спать, ведь здесь, у нее, он не мог теперь остаться ночевать… нет, после того, сколько дров наломал, сколько накуролесил, никак не мог… Но ехать назад не хотелось… хотелось остаться близ нее, хотя бы во дворе, ввиду этого безответного  окна, которое так тянуло к себе даже своей темнотой и немотой… Незримая нить, такая тонкая и такая прочная, исходившая из его сердца, что привязывала его к ней, приковывала крепче цепи, не давала ему отойти от нее далеко…

Отдав коня подошедшему к нему зевающему слуге, князь поплелся за ним следом к конюшне, присел на лавку у порога и некоторое время просидел на ней в полном отупении… в изнеможении… Потом он понял, что вот-вот прямо здесь, сидя, и провалится в сон.

Рядом с конюшней находилась еще одна дверца, в хозяйственный сарайчик, где в углу было зачем-то свалено сено… Князь вошел в сарайчик, рухнул на сено и в тот же миг уснул, как убитый. Впервые за много дней он спал, ни разу не проснувшись несколько часов подряд, без сновидений, ничего не помня и не чувствуя.      

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ПРАВДА.

«У всякой избушки свои поскрыпушки, да не все то правда, что люди врут».
          Русская народная пословица.


          На другой день было воскресенье. Князь проснулся поздно и вылез из своего сарая, где он провел эту ночь, на белый свет, щурясь, потирая рукой лоб и обдирая с себя клочья приставшего к растрепанным волосам и мятой одежде сена. Надо было приводить себя в порядок, завтракать, ехать в лагерь, приступать к делам… одним словом, жить дальше… как-то жить дальше…

Слуга, помогавший ему умываться, сливая на руки воду из ведра, объяснил, что хозяйка ушла к заутрене в деревенскую церковь, не велев будить хозяина, пусть-де проспится.
- За пьяного меня посчитала, - вздохнул князь. Ну что ж… И такое тоже бывало, что теперь объясняться по пустякам…
      
          Есть ему не хотелось, но следовало поддержать силы. Стол ему накрыли в горнице. Постель за занавеской-пологом была аккуратно застелена, на подушке лежали книжка, заложенная закладкой, и белый женский ночной чепчик с розовыми лентами…

Кое-как перекусив, князь как раз застегивал вычищенный к этому времени мундир, когда за его спиной раздались осторожные шаги и тихий голосок произнес обычное обращение: «Ваша светлость…» Князь оглянулся и увидал камеристку жены, Варвару. Девушка стояла перед ним со смущенным видом, опустив глаза и теребя концы платка, наброшенного на плечи.

- Чего тебе? – спросил князь.
- Ваша светлость, - повторила Варя, вздохнула и вдруг выпалила. - Христа ради, не гневайтесь на княгиню Настасью Васильевну, она перед вами ни в чем не виновата. Я всю ее прежнюю жизнь знаю, я всегда с нею рядом была. Она вас душой любит, а более никого никогда не любила. Не тираньте ее. У нее всегда недруги находились. Я расскажу… Я нарочно дома сейчас осталась, соврала, мол, голова болит, и в церковь тоже не пошла… чтобы с вами поговорить, ваша светлость, Василий Михайлович… Я… Это я виновата в том, что Настасье Васильевне в туфельку гвоздь воткнули, тогда, на обручении. Я знаю, чьих рук это дело. Я… я сама поспособствовала… только не нарочно, а по… по при… принуждению…

- Ты чего несешь? – спросил князь, глядя на нее с откровенным изумлением.
- У… у меня роман тогда был…
- Что?

- Я с одним пареньком сошлась, во дворце, с… солдатиком… - по-прежнему запинаясь и немилосердно выкручивая свой платок, бормотала Варя, то краснея, то бледнея. - А Настасья Васильевна, они… они себя держали строго… так, пококетничать немножко, посмеяться, это ладно, а сверх того никому никаких вольностей в отношении себя не позволяли… охранники со скуки вечно ко всем цеплялись, мимо не пройдешь, так им по рукам… и отзываться всегда об этом так изволили… одним словом… Нет, они бы, может, и сильно не бранились даже, да стыдно мне перед ними было… так стыдно, право… Я таилась, да попалась, только не своей барышне, а этой… этой злыдне… Уж лучше б своей барышне, господи…

- Какой злыдне? Ты о чем? О ком?

- О принцессе… О немецкой принцессе, дочери ссыльного герцога … Она при молодом дворе состоит, в начальственной должности над фрейлинами, про нее еще говорят, что она с дам за ночные отлучки плату деньгами берет, а которые кавалеры к ним сами приходят, то, если кто собой хорош, те будто по ее желанию прямо так вот естеством и расплачиваются… а иначе мимо нее не пройти… зато, если хорош, так вообще иди куда хочешь и делай, что сам знаешь…
          Да вы ее должны знать, при дворе видали, конечно. Она собой маленькая этакая худышка и до того сутулая, будто впрямь горбата… Она сперва с гофмейстером великого князя путалась, тот такой пьяница, бабник да похабник, что ему, должно, вовсе с пьяных глаз без разницы было, кому подол задирать, лишь бы давали…
          А нынче через него она и к самому наследнику подольстилась. Великий князь к ней теперь решительное пристрастие выражает, очень ее жалует, сладости ей со своего стола передает… орешки в меду… и про форму солдатскую рассуждать с нею изволит… то его любимая задушевная беседа… А великая княгиня ее зато называет горбуньей и уродом. Она умная и злая…

- Великая княгиня?
- Спаси господи, нет! Принцесса сия… Умная и злая… все подмечает, за всем следит, все для себя использует… Я ей в ноги тогда пала, прошу, мол, сударыня, не погубите, никому про мой грех не сказывайте, а пуще всех барышне моей… Она же мне и молвит…
- Барышня?
- Опять же принцесса…
- Да говори ты толком, я ничего не понимаю.

- Ваша светлость! – воскликнула Варя с чувством, блеснув глазами, в которых стояли слезы. - Нелегко говорить-то! Недаром умные люди бают: сказал бы богу правду, да черта боюсь… Про огрехи-то не про другое что слово держать.
- Ну, дальше!

- Принцесса обещала молчать, а как у Настасьи Васильевны дошло дело до обручения, поймала меня в коридоре и велела мне принести к ней барышнины туфли, которые к праздничному убору были куплены. «Померить, говорит, хочу. У нас, говорит, поверье есть, что вещь от невесты другой девушке счастье может принести. Букет, подвязка, туфельки…» Ну, я и принесла ей коробку. Тайком. Она мне их немного погодя вернула, никто ничего не прознал. А потом уж до меня дошло, что та содеяла, когда Настасья Васильевна ножку в этой как раз туфле наколола.
 
- Принцесса была в плохих отношениях с Настасьей Васильевной?   
   
- Нет, она лукавая, ссориться избегает, все, напротив, ластиться старается. Да про себя-то всем, кто красивее, богаче, а главное, счастливее, завидует, конечно, черной завистью.
          Ее величество императрица, желая от полноты души и сердца свою крестницу получше в жизни устроить… Они ведь при крещении принцессы из лютеранства в православие крестной матерью сами изволили быть… так вот, Они ей, принцессе-то, жениха было предложили, камергера двора… да старого, да глупого…
          Я разумею, Ее величество, помня об убожестве сей невесты обличья, другого и помыслить с нею рядом не возмогли… кто ж на такое чудо-юдо добровольно польстится… Вот чтоб самой не позориться таким-то несуразным сватовством перед хорошими женихами, Ее величество предложила того, на которого на самого никто более не клюнет… Справедливо и умно…
          Только принцесса отказалась, не побоялась ведь, зараза, даже и высочайшего неудовольствия, а сама все по молодым да пригожим собою кавалерам глазами шарить не устает… Мечтает о женихах-то, да того понимать не желает, что на ней из молодых если и женится кто в конце концов, так лишь из расчета. А ежели паче чаяния расчет себя не оправдает, ну, тогда держись… Не растут цветы зимою, не будет этой подлюке счастья хоть и за завидным мужем… Ну, пока-то она, ясное дело, все свое гнет… А тут Настасья Васильевна замуж и собралась, да за вас…

- Ну  и что? – спросил князь.

- А то, что принцесса за вас со всех ног, задравши юбки, понеслась бы с радостью. Она с вас глаз не сводила, я заметила. Вот она счастливой сопернице и подгадила. Может быть, даже и вовсе надеялась своей пакостью обручение сорвать. Не явится, мол, невеста ко двору в должный срок, а императрица осерчает и не быть уже свадьбе… Вот так все было… Вот…
          Не думайте про Настасью Васильевну плохого, ваша светлость… И в других во всех случаях тоже нашелся кто-нибудь, чтобы либо из-за нее самой, либо из-за вас самого плохое сотворить… Уж больно вы оба с нею видные, да знатные, да богатые, да у Ее величества в милости большой состоите… А где большая удача, где счастье на показ, там и зависть, там и злоба…
          Лучше вы меня накажите, Василий Михайлович, а Настасью Васильевну не надо, - прошептала под конец Варька, однако, исходя из всего своего прежнего опыта общения с хозяином, будучи в надежде, что за добросердечное признание ее, напротив того, помилуют. Князь не отличался излишней, неоправданной суровостью по отношению к слугам.

- Настасья Васильевна добрая, хорошая… Я до того сожалею, что сама ей правду о себе не открыла, доверилась этой злыдне, немчуре проклятой… Да стыдно было перед барышниной-то чистотой… Думала, ничего, так обойдется, а вон как все повернулось… по грехам и расплата… И молчать сил больше у меня нет, на печали Настасьи Васильевны глядя… Поверьте мне, вас с нею нарочно ссорят, правда… Как все с занозы в туфле началось, так вот и идет тому же подобно…

          Князь, пытавшийся в это время вспомнить немецкую принцессу, дочь ссыльного герцога, которая, оказывается, успела высмотреть его для себя и даже предпринимала к достижению своей цели определенные, причем весьма решительные шаги… маленькая, собой убогая, уродливая горбунья… ну надо же… нет, не вспоминается что-то… наверное, и к лучшему, что не вспоминается, на уродство глядеть не велика радость… князь вздохнул и обратился к Варьке, колотить которую ни вместо жены, ни саму по себе ему как-то сейчас не слишком хотелось… обратился к ней со следующим вопросом:
- А письмо-то подметное кто сочинил? Тоже принцесса? А подбрасывал кто? Ты опять постаралась?

- Нет, - воскликнула Варька. - Как на духу, ей-богу, нет! То есть, письмо-то, может, и ее рук дело… Она бы сочинила, будь здоров… Но коли это и она, то тут я ей не помогала, ни-ни. Я про письмо только тогда узнала, когда вы к Настасье Васильевне с ним пришли, когда я…
- Подслушивала под дверью, - договорил за нее князь, поскольку она осеклась, сообразив, что сейчас опять ей придется каяться во грехе, хотя по сравнению с прежним уже и не столь серьезном… подслушивание это все же не заноза в башмаке, кто же такой мелочью не грешит…
- А больше ты с принцессой этой не встречалась? После свадьбы Настасьи Васильевны?
- С глазу на глаз ни боже мой, я от нее, как от чумы, бегала.

- А теперь ты мне правду скажи, почему открыться во всем решила?
- Так я сказала, - вскинула на него глаза Варька. – Барышню жаль…
- И все?

Варька судорожно вздохнула и вынужденно присовокупила к своим признаниям еще одно, на предмет того, что недавно, после приезда императрицы со двором в эту местность, пересеклась с принцессой, и та ей приказала быть готовой для новых ей услуг все на той же ниве шпионства и диверсий в отношении княгини (- Все ее зависть гложет, как и прежде, заразу).  Варька, видимо, прикинула, что сознаться хозяину будет для нее куда лучше, чем остаться на побегушках у этой вражины.

- Я вот и подумала, пусть она не знает, что я вам все про нее донесла. А не то другого кого найдет, чтобы навредить, и тогда уж не уберечься.

          Пока князь таким образом беседовал с Варькой, на дворе простучали копыта. Выглянув в окно, князь к своему изумлению увидал того синеглазого иностранного посланника, который приставал к молодой княгине и за это получил от него по физиономии. Именно его князь подозревал в том, что он нашептал ему на ухо очередной навет на его жену во время бала-маскарада в приморском поместье у императрицы, в Петергофе. Правда, тогда была произнесена народная русская пословица, но неужели трудно умному способному человеку запомнить однажды слышанные слова и повторить их при случае, не переврав…

          Князь вышел на крыльцо:
- Чем обязан, ваше превосходительство?
- Ваша светлость, у меня до вас срочное и совершенно конфиденциальное дело, - отчеканил, надменно приподняв вверх подбородок, синеглазый.

И князь пригласил его занять в горнице место вышедшей прочь Варвары, только что исповедовавшейся в своей тайне. На всякий случай он прикрыл окошко ставнем, так как по своему опыту знал, что слова, произнесенные внутри дома, хорошо слышны на крыльце.

- Я не могу так оставить наше дело, - на повышенных тонах тут же заявил нежданный визитер. - Я нарочно приехал к вам, чтобы это решить.
- А какое такое между нами дело не решено? – осведомился князь. - Не про мою ли жену вы речь ведете? Так я-то со своей стороны вполне доволен тем, как с вами поступил. Как вы, сударь, заслужить изволили, одним словом.

- Я не могу это оставить! – крикнул синеглазый. - Вы мне  отвратительное оскорбление нанесли.
- Как вы к нам, так и мы к вам, - сказал князь спокойно. - Горячиться поздно, ваше превосходительство. Раньше надо было думать, когда руки распускали прямо в моем доме.
- Я вас вызываю.

- Дураков-то нет, - сказал князь. - У вас право неприкосновенности, вы за ним, как за каменной стеной, вот и сидите себе за этой стеной, и не вылазьте. О каких поединках может речь идти? Или думаете, я из-за вас сам себя под монастырь подведу? Да идите вы со своей спесью и обидами ко всем чертям собачьим. Никаких дуэлей.

- Вы трус, - немедленно заявил жаждавший сатисфакции иностранец.   
- Во-первых, нет, а во-вторых, вам же хуже будет, если захотите в этом удостовериться. Я дерусь не по правилам, а чтобы выжить. Меня этому на войне научили. По мне бить так бить, а нет, так незачем и руки марать. Я вас убью, и вся недолга.

- Посмотрим. Я тоже воевал. Я знаю, как дерутся в бою. Биться с вами по правилам, с секундантами, с оглаской, я не могу. Вы верно заметили, этого нельзя по моему положению. Но обесчещенным я не останусь. Я должен отомстить.

- Люди мстят недругам по-разному, - произнес князь, вдруг почувствовав, что сейчас, возможно, прояснится и еще одна тайна… - Доносы пишут и подбрасывают, всяко разно ино чернят… наговаривают… Или вот например, на ухо во время танцев, под шумок, под музыку, гадости шепчут, чтоб человек потом покоя и сна напрочь лишился… Хороший способ, любого проймет, только знать надо, что наврать, чтобы в точку угодить и врага своего до белого каления наверняка довести… Что, аль не так?

- Как вы смеете! Я никогда ничем подобным не занимался. Если бы я сделал такую подлость, я бы сюда уже не приехал, чтобы жизнью рисковать.
- Верно, - сказал князь. - Но вы приехали и желаете драться честно… и рисковать жизнью…

- Если вы мне откажете, я оскорблю вас на людях, тогда вы сами потеряете лицо, попадете в плохое положение.
- И что же вы предлагаете?
- Уедем подальше в лес, а там все и решится. Никто ничего не узнает. Погибший останется лежать на месте. Я слышал, здесь есть разбойники, поэтому можно будет свалить вину за убийство на них.

- Нет здесь никаких разбойников, - сказал князь. - А если бы были, мы давно бы их уже выловили. Зря тут, что ли, целый полк уже второй месяц квартирует… Ладно, будь по-вашему. Дам я вам это самое удовлетворение, коего вы так жаждете. Только одно условие. Бьемся на шпагах, до первой серьезной раны или до потери оружия.

- Вы меня ударили по лицу. Я хочу вас убить.
- А вы к моей жене в моем доме приставали, вот поэтому я вас и ударил по лицу. Как бы вы на моем месте поступили?
- Я не женат, - ответил его настырный оппонент. - Предпочитаю быть любовником красивой женщины, а не ее мужем.
- Тоже правильно, - кивнул князь. - Хлопот меньше. И я так раньше себя держал, пока не женился. Ну так как?

- Хорошо, согласен, - после минутного размышления дал ответ синеглазый.
- Едем порознь, чтобы потом разговоров не было, - сказал князь. - Встречаемся на лесной опушке, там есть обгорелое дерево, в него молния ударила, вот оно и обгорело… приметное… а оттуда свернем в лес по тропе…

          Синеглазый потомок хорошо известных на Руси издревле варягов ускакал с усадьбы первым, князь уехал за ним немного погодя, не сказав прислуге, куда направляется. Ну ясное же дело, в лагерь, куда еще он мог поехать или пойти. Ни у кого и сомнения не возникло. Княгиня на ту пору из церкви еще не возвращалась.

          До первой серьезной раны или до потери оружия они дрались недолго. Князь вовремя съездил к лекарю и выспался, он чувствовал себя вполне хорошо, горло беспокоило гораздо меньше, силы хватало, у него не имелось основания особенно злиться, поскольку свою злость по тому поводу, который опять нынче вышел на повестку дня, он вовремя сорвал, поставив обидчику синяк под его красивый глаз, так что он был практически спокоен, держал себя в руках и потому контролировал ситуацию.

Его противнику это удавалось хуже, он был взвинчен, слишком озлоблен, рвался поскорее взять реванш и получил рану первым. По белому рукаву рубашки заструилась алая кровь. Правда, он заявил, что ранен не тяжело, а потому не считает правильным завершать бой. Тогда князь выбил у него шпагу.

С того момента, когда он понял, что это на самом деле не обиженный им иностранец нашептал ему на ухо во время музыки и фейерверка на открытой террасе царского дворца, мол, опричь мужа всякий знает, что жена гуляет… хотя голос говорившего тоже был с акцентом… с этой минуты он решил, что не будет убивать этого излишне самоуверенного, заносчивого, нахального, неприятного, но, с другой стороны, честного и смелого человека. Он был уверен, что сумеет или ранить его, или выбить из руки клинок, или и то, и другое сразу…

Посланник признал себя побежденным. Он был страшно раздосадован. Князь протянул ему платок завязать раненое плечо. Тот поблагодарил и, принимаясь затягивать узел на глубоком разрезе, развалившем мышцу до кости, пробормотал сквозь зубы:
- Приношу извинения за недопустимо вольное поведение в отношении   вашей супруги…

- Принято, - кивнул князь. - Только больше к ней не лезьте, я ведь мог вам кулаком нос сломать.
 
- Вы счастливец, - сказал синеглазый, справившись с раной и переведя дух, уже более спокойным тоном. - Ваша жена красавица и вам верна.
- Да, - произнес князь. - Я очень счастлив. Повезло так повезло… А вы тоже неплохо деретесь.
- Хуже вас, - с обидой в голосе пробормотал тот.
- Я вас предупреждал…

Они присели на поваленное дерево, каких в этом лесу было много, на краю затерянной в густом осиннике полянки, где решали свое дело, чтобы передохнуть после ратных трудов. Было тепло, тихо, душно. Над цветами, пестреющими в траве, там, где они ее не затоптали, жужжали пчелы. Лошади, привязанные рядом, собирали губами сладкую траву, позванивая уздой.
 
- Я воевал в Финляндии в прошлую войну, - сказал синеглазый. - У вас в армии был один казак, здоровенный, как медведь. Мы его все-таки убили, когда он провалился в болото и не смог толком защищаться…

Очевидно, этим воспоминанием он пытался подбодрить самого себя в своей неудаче, находя определенное сходство между погибшим казаком и своим живым и здоровым нынешним противником.

- Я помню этот случай, - сказал князь. - Казачий атаман Иван Краснощеков был храбрым, сильным и известным в армии человеком. У вас его боялись, у нас любили. И очень по нему горевали, царство ему небесное. Не повезло ему с этим болотом, иначе вам его ни за что бы не взять. Кто знает, кому какая судьба на роду написана.

- Вы там тоже воевали?
- В Финляндии, в прошлую войну? Конечно.
- Значит, мы еще там могли встретиться.
- Могли. А может, и встречались, только того не припоминаем. Поди узнай потом того в лицо, с которым дрался в общей свалке. Я был тогда младшим офицером, но уже давно обстрелянным… после войны с турками с вами воевать оказалось проще. Хотя война все равно война…

- Та была между нами не последняя, - сказал синеглазый. - Мы соседи, и у нас много поводов для споров.
- Пожалуй. Если снова будем воевать, может быть, еще раз между собой силами померяемся, уже не на лесной полянке, а на поле боя.

- Может быть, - подтвердил раненый посланник и добавил. - Наверное, в этом будет куда больше смысла, чем пытаться убивать друг друга здесь, в этой глуши.

- Мне пора ехать, - сказал князь. - Вам бы рану надо зашить и как следует перевязать. К лекарю не желаете обратиться? Наврете ему про разбойников, он поверит или нет, но вам поможет.
- Нет, я поеду в городок, - решил синеглазый.
- Доберетесь ли?
- Думаю, да.
- Ну, как знаете…      

Скрипнув от боли зубами, синеглазый сел в седло, кивнул на прощанье своему недавнему противнику и ускакал прочь. Князь выждал несколько минут и поехал по своим делам, то есть наконец действительно в полевой лагерь.

Его задержка никого не обеспокоила, так как ее просто не заметили. Полковник мог находиться в разных местах, где велись работы по благоустройству канала и по подготовке к маневрам, о своих передвижениях он, в конце концов, никому не обязан был докладывать. Здесь думали, что он там, а там – что еще где-то… Так что никто ничего про его нынешнее приключение не узнал.

          Подъехав к каналу, где в связи со спешкой даже в воскресный день продолжались завершающие работы, князь увидал инженера, под чьим руководством его люди обустраивали местную водную артерию. Тот, увидав в свою очередь военного начальника, сразу двинулся ему навстречу. Князь спешился…

Инженер приехал сегодня на канал не один, с ним увязались две его дочки, уже взрослые барышни, видимо, надеявшиеся, что кроме отца и солдат на стройке могут появиться и куда более интересные персонажи из окружения императрицы, а то и она сама… Девушки подошли поздороваться.

За ними следовал молодой офицер, которого полковник сразу узнал. Как же, как же, давний приятель княгини Настасьи, тот, хорошенький, с веснушками на курносом носу…

Юноша, увидав грозное начальство, остановился, растерявшись, слегка побледнел и с перепугу не слишком ловко отдал честь.

- Ну а здесь-то вы что делаете? – бросил ему полковник. - Опять гуляете от службы?
- Я привозил рапорт… - промямлил незадачливый поручик, в самом деле, видимо, использовавший все возможности, чтобы развлечься от своих обязанностей, казавшихся ему рутинными, и, отправившись с поручением на сторону, не торопившийся из этой самой стороны возвращаться.
- И застряли здесь? Барышень конвоировать?

- Василий Михайлович, не браните Петю, - смело вступилась за офицерика одна из дочек главного инженера, пользуясь своим уже вполне устоявшимся за истекший месяц знакомством с полковником.

Князь обратил внимание, что в руках она держала букетик полевых цветов… знакомый букетик, совсем такой же, какой был давеча в руках у княгини… 

- Он нас так смешит, - продолжала она, - так славно шутит… Петя, покажи его светлости, как ты разным голосам подражаешь, они тоже посмеются и тебя вмиг простят… Он нам, Василий Михайлович, - пояснила девушка, - сейчас немца передразнивал, который русские пословицы учить надумал… смех да и только… «Не гляди на лицо, а гляди на обычай», - пытаясь сама подражать имитатору, нарочно коверкая произношение звуков, чтобы получился характерный акцент, произнесла далее девушка…

          Обычай… Обыч… Опричь… Опричь мужа всякий знает…

- Пословицы, говорите… - пробормотал князь. - Не на лицо, а на обычай… Верно… Пословицы это хорошо… В самом деле, сударь, скажите вашу шутку, а то мы уж тут совсем заскучали, - произнес он далее решительно, впрочем, голосом весьма жестким, так что, услыхав его, трудно было обнадеживаться насчет того, что он в самом деле расположен рассмеяться.

Поручик, утративший, понятное дело, всякое желание травить смешные байки дальше… перед полковником… это ведь не перед девицами… уже и не смешно, потому как не до смеха… все же, вынужденный подчиниться, слегка откашлялся и повторил то, чем так порадовал своих хорошеньких, впрочем, не слишком требовательных знакомых…

- А теперь вот что скажите, - потребовал князь, даже не улыбнувшись, зато старательно вслушавшись в голос и манеру произношения говорившего, - скажите вот что: опричь мужа всякий знает, что жена гуляет. Это тоже пословица, и тоже не без смысла. Ну!

Юноша потупился, облизал языком губы, пробормотал первые слова и взглянул на полковника с тем же видом пойманного с поличным воришки, с каким однажды смотрел на него же, стоя на крыльце деревенской избы рядом с его молодой женой… за что ему так досталось, после чего он имел неприятности и так обиделся и озлобился, что, ясное дело, хотел бы отомстить за себя… но как отомстишь высокому начальству… разве исподтишка, сыграв злую шутку? На балу-маскараде, под звуки музыки и гром салюта, среди сутолоки и шума праздничной толпы?..

Кто бы мог подумать, что об этом при случае не так трудно окажется догадаться… Да, пословицы, кладезь народной мудрости… Вот и еще одна, как не вспомнить на случай: «Как ни хорони концов, а Бог попутает, выдаст».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Потешная фортеция.

«Хорошо говорит, да было бы чего слушать».
          Русская народная пословица.
   

- Вольтер назвал его самым дружелюбным из людей.
- Вольтер?
- Французский философ…
- Кто это?
- Его знает вся просвещенная Европа.
- А, Европа…

- Ну, может, этот Вольтер и философ, и известный человек, но ни черта не понимающий в военных делах… Нынешний король Пруссии готовился к войне с самого начала и развязал ее, не задумываясь, как только представился случай. По поводу смерти римского императора он высказался в том смысле, что это не что иное как сигнал для полной трансформации старой политической системы.

- Он сумел найти друзей и союзников. Бавария, Франция…
- Имперские амбиции Баварии смешны, извечные аппетиты Франции общеизвестны…
- И тем не менее…
- Конечно, перед грабежом не лишнее сколотить шайку, а желающие нажиться за чужой счет всегда найдутся.

- Он очень образованный, начитанный и любознательный человек, обожает музыку… Играет на флейте…
- А это тут к чему?
- Да и пусть его играет, черт возьми. 
- С ним трудно иметь дело, он всегда готов к обману.

- Говорят, он рассказывал, что ему как-то приснился отец, которому он задал вопрос: «Я все правильно сделал? Твое одобрение значит для меня больше всего на свете». И тот ответил: «Да».
- Какое оригинальное оправдание! Судя по приведенной вами байке, после смерти этим отцу и сыну общаться, наверное, оказалось приятнее, чем при жизни.
- Что вы хотите сказать?
- Ну как же! Будучи еще кронпринцем, наш герой пытался сбежать от горячо уважаемого им сегодня батюшки, за что после поимки был наказан потерей друга, которого казнили прямо у него на глазах. Старый король был строг по-военному, недаром его называли «фельдфебелем на троне». Он стремился вырастить из сына настоящего мужчину любыми способами.
- Ах да, малыш фон Катте… 

- Старый король перегнул палку, в самом нежном возрасте отобрав сына у матери, а далее лишив его всякого женского общества и заменив оное на сугубо мужское окружение…
- Старый король был совершенно прав и даже, можно сказать, обошелся с сыном еще слишком мягко. За такие шалости такого дрянного мальчишку…
- Да он ведь собирался его казнить, точно так, как его друга.
- Да, да, верно…
- Принца спасло заступничество влиятельных лиц.

- В самом деле, так или иначе, но вряд ли подобные воспоминания стираются со временем. К тому же по воле отца он должен был жениться на мало привлекательной принцессе…
- Принцесса обычная, не хуже других, и королева из нее получилась такая же. Это его неестественные наклонности не позволяют ему жить с ней…
- Ложь.

- Однако многие утверждают, что так оно и есть. Во всяком случае в своем поведении он демонстрирует сильные сердечные привязанности к товарищам по оружию, а также к людям, которые разделили его склонность к утонченному сибаритству, его художественные и интеллектуальные вкусы. Вольтера он приглашал к себе в гости без его подруги. Маркиза дю Шатле была в ярости.

- Играет на флейте, говорите? Ха! Играет на флейте…

- Во всяком случае, можно смело утверждать, что он ненавидел отца. Как могла ненависть ни с того ни с сего преобразоваться в уважение и любовь? Откуда бы взялись эти чудные вещие сны, это проявление столь высоких чувств, как не из кладовой воображения… 
- В самом деле, удачная выдумка.
- Он лицемер, и в этом он весь.
- То есть вы определенно считаете, что он это придумал?
- Уверен.

- К тому же известно, что как раз покойный король завещал наследнику не развязывать несправедливых войн.
- Но предостерег от того, чтобы упустить то, что ему принадлежит.
- Силезия ему не принадлежала.
- Это спорный вопрос.

- Прагматическую санкцию подписал покойный король, его наследник посчитал, что условия соглашения не выполнены: Пруссия должна была получить ввиду проявленной по отношению к Австрии лояльности два силезских герцогства, Юлих и Берг.

- Позвольте процитировать одну занимательную выдержку из его трудов: «Если вам нравится чужая провинция и вы имеете достаточно сил, занимайте ее немедленно. Как только вы это совершите, всегда найдется достаточно юристов, которые докажут, что вы имеете все права на занятую территорию».
- Одним словом, сначала взять, а потом вести переговоры.
- Это, судя по всему, один из его основоположных взглядов.

- Однако спор можно решать за столом переговоров, без войны.
- Вена отказалась признать претензии Потсдама справедливыми.
- О да, он был очень обижен и обозвал венских владык «монархами, лишенными понятия о чести».
- То есть он хотел бы, чтобы с ним подобным образом не поступали, между тем даже в свете сказанного допущенное им самим нарушение условий перемирия, да еще неоднократное, поступок суть далеко неблаговидный и не может быть классифицирован иначе, чем прямое вероломство.
- Разумеется.

- В своих высказываниях он выдвигает утверждение, что у монарха есть моральное право и обязанность действовать ради безопасности и процветания многих людей, то есть во имя высшей справедливости, но понимаемой без иллюзий. Монарх обязан делать ради своего народа то, что обычный человек не может себе позволить. Пусть при принятии решений он не всегда поступает честно и открыто, на то он не частный человек, его сфера – большая политика, он ведет королевскую игру, которую не желает проиграть. Невинность и наивность монарха, напротив, обернется предательством народа и крахом возложенного на него доверия. Одним словом, положение обязывает.

- Таким образом, если ты король, то можешь смело давать гарантии, однако имея ввиду, что, так сказать, при перемене ветра верность слову перестанет быть актуальной? 

- Подлость в любом случае останется подлостью. Мы имеем и еще будем иметь дело с умным, образованным, энергичным, целеустремленным, талантливым подлецом, главный принцип которого – полная беспринципность. Поэтому он вдвойне и втройне опасен, тем более что его внешняя политика, как мы можем наблюдать, отличается крайней агрессивностью и склонностью к территориальным захватам.
- Кажется, это все же несколько слишком…
- Насчет беспринципности?
- Насчет подлости… Таково устройство мира. С волками жить – по волчьи выть.

- Во всяком случае его нельзя упрекнуть в том, что он старается ради себя. В частной жизни он проповедует экономию и умеренность вплоть до аскетизма…
- Говорят, он носит старую одежду и гордится своими заплатками, которые ставит ему сама вдовствующая королева, его мать.
- Да, да… Чисто прусские ценности: самодисциплина и самоограничение. Не забывайте, Пруссия-то ихняя государствишко бедное…

          На этом месте все рассмеялись.
       
         Стоял летний жаркий день, солнце припекало с неба. Участники частично процитированной выше своеобразной дискуссии, в лице нескольких гвардейских и полевых обер-офицеров, а также придворных, состоявших при высочайшем и молодом дворе, каковая дискуссия по воле случая оказалась посвящена одному из сильно поднявшихся в последние годы западно-европейских королевств и его суверену (то была актуальная тема не только для российских военных и политических деятелей, она занимала на данном этапе времени многие европейские умы), - все эти господа расположились в тени весьма хлипких и неказистых деревянных стен «потешной фортеции», возведенной для проведения военных учений на территории приморского царского поместья, ввиду красивого двухэтажного дворца, увенчанного княжеской короной, бело-голубоватые стены которого просматривались в просветы между деревьями.

Случай же создал сам наследник престола, великий князь, собственной персоной. Это для него благодаря любезности вообще весьма любезной в последнее время императрицы здесь сегодня  устроили встречу с командирами военных частей, готовивших местность к проведению учений, чтобы урегулировать некоторые специфические деловые вопросы, в которые великий князь настоятельно пожелал вникнуть лично, внеся свои коррективы, и это он первым заговорил о прусском короле, - во-первых потому, что тот был на самом деле незаурядным персонажем, во-вторых потому, что с гордостью сознавал наличие родственной крови в его и своих жилах (в широком смысле слова – немецкой), а в-третьих, по причине необходимости хоть как-то, хоть за чужой счет попытаться поднять в глазах окружающих собственный престиж, к несчастью, весьма невысокий… когда незначительный человек говорит о чем-то значительном, может создаться иллюзия, будто он к этому причастен лично.

Однако даже и последнее не удалось, и великий князь почувствовал себя вконец расстроенным, не только еще раз убедившись, что, по примеру тетки-императрицы (немецкая родня называла ее между собой «теткой Эльзой»), - что по ее августейшему примеру все эти господа, военные и штатские, не принимают его всерьез, что его пожелания и замечания с самого начала и до самого конца игнорируются, что вместо обещанных маневров ожидается какой-то фарс вокруг этого дурацкого сарая (маленькая убогая крепостца, в самом деле, годилась только для детской игры в солдатики и ни для чего больше)… и что даже такой, казалось бы, очевидный факт, как политический и военный гений небезызвестного потомка бранденбургских курфюрстов, сумевшего за считанные годы нагнать страху на окружающих, упрочив свою страну и заставив считаться с собою, не признан как бесспорный…

Хотя у прусского короля были при российском дворе поклонники и помимо великого князя, можно сказать даже, имелась прусская партия, однако в последнее время чаша весов склонялась не в ее пользу, а ведь весы держала в руках сама самодержица российская… так что эти господа пока что предпочитали, исходя из  соображений осторожности, скрывать свои истинные мысли… или же хотя бы не проявлять при обсуждении щекотливого вопроса излишней напористости, демонстрируя дипломатичность и разумную беспристрастность…

В результате общее мнение сложилось решительно не в пользу великого князя, его не только практически высмеяли в ответ на полные восторга и обожания реплики, посвященные им грозному соседу, но также не преминули напомнить, что Пруссия на сегодняшний день является противником России и потому апология прусскому монарху среди подданных российских короны, тем более произносимая наследником российского престола, мягко говоря, неуместна…

- Решившись впервые выступить против Австрии, он обратился к солдатам с речью: «Я вступаю в войну, в которой у меня нет иной опоры, кроме вашей храбрости, нет другого источника помощи, кроме моей удачи…»
- Он надеялся, что войны вообще не будет, молодая эрцгерцогиня струсит и пойдет на уступки, а оккупация Силезии осуществится мирным путем, без потерь.

- Он вникал в приготовления лично и не упускал даже мелочей. В приказе о выступлении были перетасованы листы, чтобы противник, если документ попадет не в те руки, не сразу его прочел.
- Незачем вообще изводить бумагу на такие длинные приказы. Это ведь не поэма и не роман.

- Он грешит сочинительством, однако пишет отнюдь не романы. Его перу принадлежит книга, посвященная вопросам политики, ее сокращенно называют «Анти-Макиавелли». На ее страницах он высказывается в том смысле, что управление существует не для славы монарха, а для чести, процветания и безопасности его народа. В данном контексте король – лишь первый слуга своего народа.
- Как благородно! Тот будет дураком, кто ему поверит…

- При своем вторжении в Силезию он сделал расчет на стремительность и точность.
- Скорее это была безрассудность. Он выпустил из виду, что, если сражение можно выиграть числом войск и мощью артиллерийского огня, если одна битва способна решить судьбу всего похода, то в то же время, чтобы вообще вести военную кампанию, следует иметь ввиду коммуникации, то есть дороги и реки, а далее склады, хранилища припасов, которые нужно загодя создать и надежно охранять, и  крепости с достаточными гарнизонами, то есть опорные пункты, способные угрожать противнику и удерживать его при развертывании им контрнаступления… А для мобильности и транспортных нужд еще потребно громадное количество лошадей и тяглового скота, между тем скот означает фураж и пастбища…
          Однако рассредоточенное по сравнительно большой территории размещение прусских войск в Силезии не предусматривало их неуязвимости, к тому же затянувшаяся осада крепости Нейссе блокировала часть их сил, почему вскоре австрийский фельдмаршал Нейпперг снял осаду с Нейссе, оставив прусского короля досадовать на свою стратегическую ошибку, ставшую прологом к серьезной войне.

- Но далее он выиграл бой с австрийцами при Мольвице!
- Номинально да, но на самом деле честь победы принадлежит его маршалу фон Шверину, старому опытному солдату, а сам он сбежал с поля боя в критический момент, когда прусская кавалерия правого фланга была смята и между нею и пехотным построением возникла опасная брешь. О чем тут говорить! Он бросил свою армию на произвол судьбы и несколько часов не знал о том, чем закончилось дело.

- Он только последовал совету. Он всегда боялся попасть в плен и стать марионеткой в чужих руках.
- Он поступил как трус.
- Да.
- Нет. Это было недоразумение, не больше, и уважение к нему даже среди враждебных австрийцев ничуть не поколебалось. Австрийский солдат, который попытался его задержать, немедленно отступил, когда узнал, с кем имеет дело.

- А говорят, что венценосный дезертир посулил ему большую награду за содействие в бегстве и после войны принял к себе на службу, дав чин генерал-лейтенанта.
- Генерал-лейтенанта!
- Думаю, вообще весь этот эпизод с преданным прусскому королю австрийцем – сплошное вранье.   

- Между прочим его папенька утверждал, что дезертирство идет из ада, это дело детей дьявола и никогда дитя Божье в этом не провинится. Для покойного короля дезертиры была худшая порода людей, в случае поимки их прогоняли сквозь строй несколько раз и забивали насмерть.
- Жестокая казнь, лучше уж сразу расстрел… 

- А вы слышали, что он назвал своего коня, вынесшего его из смятых батальонных рядов, Мольвиц-Греем?
- Он проявил свое мужество в том, что, не стыдясь ошибок, которые готов был исправить, не стал их затушевывать, но даже напротив того - подчеркнул.
- Лучше с честью биться на поле боя, чем стараться блеснуть потом с помощью разных выдумок.

- Мольвиц-Грей, Серый Мольвиц! Экий причудник, право слово…
- Весьма изящный ход, если учитывать все обстоятельства…
- Точно, ни стыда, ни совести…
- Но, господа…

          Великий князь хотел переговорить с устроителями и участниками военных учений прямо там, где предполагалось провести самый захватывающий их этап – учебный штурм деревянного форта, то есть непосредственно на местности.

Так как в обсуждении предполагалось участие многих лиц, в том числе женщин, то все обставили наподобие пикника на свежем воздухе. Крепость запросто преобразовали в беседку, натянув между бревенчатыми стенами, украшенными цветочными гирляндами, парусиновый навес и установив под ним столы с угощением - вином, фруктами, закусками… Рядом с одной из башен играл маленький оркестр.

В общем, все было устроено очень мило и могло принести, и приносило удовольствие всем участниками затеянного мероприятия, - кроме, как об этом уже говорилось выше, и с упоминанием причин, самого великого князя, наивно полагавшего, что они в самом деле будут заниматься делом… а не игрой в солдатики… но большего его не удостаивали…

Поэтому он сидел, нахохлившись, и неумеренно пил. Один из его воспитателей, если уж не с симпатией, то с сочувствием относившийся к своему подопечному, обычно отзывался о наследнике в том смысле, что он вполне способный юноша, но с горечью подтверждал тот факт, что этот юноша научился пить с самого детства, приобретя сию пагубную привычку еще ранее, до приезда в Россию, в родном Киле, и даже не думал от нее отказываться.   

- Истинной виновницей торжества при Мольвице стала прусская пехота, обученная еще прежде покойным королем и его полковыми командирами, включая, правда, и самого тогдашнего кронпринца, по воле отца командовавшего полком…
- Он выполнял свои обязанности полковника с великим тщанием и упорством, и именно тогда детали солдатской службы вошли в его плоть и кровь, сделав из него настоящего солдата.

- Солдат, сбежавший с поля боя, это не солдат.
- Правильно, он же не солдат, он король.
- И ему опять-таки позволено то, что не дозволяется другим.
- А он не устает этим пользоваться, охотно рассуждая о чужой чести и при том неизменно опуская вопрос о своей.
- А что еще ему остается?

- Однако, что касается линейной пехотной тактики, господа. Это вопрос серьезный. Нынешний король внес коррективы в прежнее боевое построение своих войск, усиливая один из флангов дополнительной линией пехоты и используя его для нанесения главного удара по противнику, то есть применяя так называемую «косую атаку» и охватывая его более слабый фланг. Часто впереди атакующего фланга ставится дополнительная линия из гренадер, тогда третья линия пехоты и четвертая линия из гусар выполняют роль резерва.

- Да, верно, суть состоит в том, чтобы не вести наступление в лоб всеми силами, а, сосредоточив на одном из крыльев превосходящие силы, ударить противника по одному из флангов и достичь там перевеса.

- Сама идея проста как мир и очень стара, но осуществить ее толком никому еще не удавалось. Сделать одно крыло сильнее второго не сложно, но, когда противник это заметит, он или сделает тоже самое или, со своей стороны, атакует более слабое крыло наступающего противника. Если же этому последнему не удается охват крыла с последующим решением судьбы боя на фланге, то все старания вообще насмарку.
- Одним словом, так действовать, значит рисковать.

- Поэтому наступающим нужно стремительно перебросить свои превосходящие силы на атакуемое направление и одновременно связать действия противника в его центре и на другом фланге, то есть фронт должен быть единым по всему полю боя, с выступлением вперед одного фланга и некоторым отставанием другого…
- …чего можно достигнуть опережающим ударом и перевесом сил на одном из флангов…
- … что может и не получиться.

- Солдаты бесконечными упражнениями довели маневр до совершенства, и это сработало. Австрийская армия превосходила прусскую в численности, но была разбита. Шеренги прусской пехоты двигались подобно живой стене, сметая все на своем пути хорошо организованным огнем и своей единой массой.

- Живая стена, конечно, это здорово. Но если бы австрийцы отошли от традиционного метода ведения боя, проявив большую инициативность… да и большую стойкость и смелость, собственно говоря… им ни того, ни другого не хватило, сражались кое-как, вот и получили, что следовало… однако, будь они более стойкими по началу и более мобильными под конец, они выдержали бы удар, чтобы затем разобщить единство вражеских рядов и развить контрнаступление.

- Его армия непобедима!
- Чепуха! Нас там не случилось.

- Господу было угодно благословить прусское оружие. 
- Точнехонько как в пословице: господи, прости, в чужу клеть пусти; пособи нагрести да и вынести.

- У лютеранского бога не все дома, наверное. Король, кажется, и на богослужения-то не ходит.
- Да, он это не любит и благочестием, что называется, не страдает. Одного своего офицера, католика, он высмеял за то, что тот перед делом чертил своей шпагой крест в воздухе… В нем силен французский дух, этакое изящное свободомыслие, свойственное данной нации. Он вообще предпочитает говорить и писать на французском, а по своим высказываниям он скорее деист, чем христианин, как и его друг Вольтер.

- Деист?
- Признает бога как мировой разум, который можно познать также только разумом, но отвергает веру в промысел божий и чудеса.
- Чушь какая, что-то я ничего не понял.
- Значит, и незачем.

- Но он выиграл не только Мольвиц! Гогенфридеберг, Хеннерсдорф, Кассельдорф!
- Одного этого не хватило бы для победы над империей, на то она и империя. На грань поражения Вену поставили также талант и удача Морица Саксонского, стоявшего во главе франко-баварских войск в Австрийских Нидерландах, и, соответственно, поражения австрийцев и англичан под Фонтенуа, Року и Лауфельде, когда неприятельскими войсками оказались захвачены Антверпен и Монс.

- Имперцам бы вообще не сдобровать, если бы мы все же не вмешались в это время в конфликт.
- Нельзя было позволить Пруссии, разбив Австрию, слишком усилиться, в самом деле! И так тянули до последнего.
- Зато наши войска, сосредоточенные в Курляндии, а тем более марш нашего экспедиционного корпуса к Рейну произвели на пруссаков нужное впечатление, даже драться не пришлось, одной демонстрации силы хватило.

- Что верно, то верно. Король немедленно заключил с Веной Дрезденский мир.
- Хотя Силезию не вернул.
- Зато согласился признать титул императора Священной Римской империи немецкой нации за супругом королевы Венгрии и Богемии, герцогом Лотарингским.
- То есть подарил им корону, которая ему не принадлежала. Молодец!

- Вот, однако, и ответ на вопрос, можно ли напугать неустрашимого и побить непобедимого. Конечно можно, стоит только взяться. Если у нас дойдет с Пруссией до открытой свары… Ну что ж! Бог дал, а с чертом потягаемся. Шведов побили, и пруссаков, если понадобится, побьем. И они об этом знают. Что там болтают про его неестественные способности? Вот мы-то его и нагнем, и поимеем как сами захотим! Пусть тогда получает удовольствие, если сможет.

- Ага, скажите еще, мол, шапками закидаем, мол, не пугай сокола вороной. Извечное наше российское хвастовство без удержу. Грудь нараспашку, язык на плечо…
- Ну, не все так просто, конечно. И все же наша армия, во всяком случае, не хуже прусской.
- Лучше.
- В это надо верить.
- Тем более что это правда.

- Не забывайте, он сделал из своего королевства военную базу, военный лагерь, там все живет и дышит войной и ради войны. На военные нужды расходуется две трети государственного бюджета.
- Ну, про ихние средства мы уже тут говорили…

- Он стремится довести общую численность своих полков до 200 тысяч человек. Комплектование войск осуществляется любыми способами, путем насильственной вербовки в сочетании с принудительной поставкой рекрутов крестьянами, а также за счет иностранных наемников и военнопленных.
- Он обожает свою армию. Кажется, он живет только ею. По его словам, армия одарила его дружбой, братством, товариществом. 

- Двусмысленное заявление, если вспомнить про неестественные наклонности…
- И про игру на флейте…
- Далась вам эта флейта…
- Так ведь смешно же, стоит лишь представить… Флейта, о флейта… Этакий милый инструмент… музыкальный, разумеется…

- Он устраивает концерты в своем дворце Сан-Суси, лучшие музыканты считают за честь ему аккомпанировать. Иоганн Себастьян Бах…
- Возможно, это и так. Но если опять-таки иметь ввиду двусмыслицы…

- Не забывайте про его главное кредо: королям, как, во всяком случае, считает этот король, можно все.
- И им совсем нечего стыдиться?

- Да бросьте вы, в самом деле, все это не важно. Важно, что он ведь и кавалерию тоже реорганизовал, не только пехоту. Высокая степень выучки в отношении верховой езды и фехтования достигается беспощадным обращением с людьми, многие калечатся на тренировках, но оставшиеся выполняют все приемы безупречно. Впрочем, это относится ко всей армии Прусского королевства. В основе ее силы лежат принципы слепого повиновения, механического исполнения приказов, жесточайшая дисциплина и муштра.
- Разве можно создать из разномастного сброда настоящую армию иными способами?

- Одно дело вбить что-то человеку в голову, а другое выбить из него все мозги до конца, превратить в некий механизм. Живые люди всегда лучше механических солдатиков, даже если бы они были железными, а ведь это не так.
 
- Как бы там ни было, но прусские кавалеристы мчатся в бой на полном галопе сплоченным строем, стремя в стремя, не отвлекаясь на стрельбу с седла, и блестяще справляются со своей основной задачей – разгромом боевого порядка противника.
- Еще одна живая стена.
- Еще одна, и какая… В своих черных мундирах марш прусской кавалерии подобен грозной штормовой волне.
- Да, австриякам не позавидуешь, это уж точно…

- Ну и что? Опять же если выдержать первую атаку, а затем постараться рассечь единство построения… если это удастся…
- Не следует забывать про артиллерию. Пушечные ядра способны пробивать и каменные стены, а уж живые…

- Между прочим, конную артиллерию он ввел в своих конных войсках по примеру нашей армии. 

- Главное, правильно выбрать место сражения и суметь навязать его неприятелю. Таким образом выигрывались многие знаменитые битвы.
- Да, на пересеченной местности, а также, например, при необходимости атаки с подошвы высоты, расчлененной, скажем, оврагами…
- В самом деле, почему бы и нет?

- Тогда живую стену создать просто не получится, тогда и косая атака усиленного пехотного фланга невозможна, тогда напор кавалерии иссякнет сам собой…
- Но тогда не получится применить линейную тактику и нам.
- Значит, и не нужно.
- Не нужно? Это самая передовая европейская тактика…
- Никто и не отрицает.
- Разве Россия также не европейская страна?

- Россия это Россия, а воевать нужно всегда с одной целью - чтобы одержать победу… или бить так уж бить, или нечего и руки марать…
- Но именно линейная тактика победоносна! Вообще вся военная прусская система заслуживает того, чтобы ее копировали, чтобы ей подражали.
- Слепое подражание никогда до добра не доводит.  В этом отношении полезно помнить свои традиции. Очень верно, например, что в России прусский Военный Артикул ныне вновь заменен на прежний.

     -    Точно, так и было высочайшим указом объявлено… В полках экзерцицию и барабанный бой чинить по всем прежним указам, как было при жизни государя императора Петра Великого во всех полках равномерно, без всякой отмены, а не по-прусски, и в том командующему генералитету особливое смотрение иметь. Званию солдата достоинство присуще человеческое и военное, что равно касается всех людей, которые в войске суть, от генерала до последнего мушкетера, конного и пешего… При том еще, говоря о слепом подражании… как раз замечено, чтобы не держаться Устава яко слепой стены, ибо там порядки писаны, а времян и случаев нет.

- Я гляжу, вы слова императорского указа почти что наизусть помните.
- Такие слова помнить стоит, не то что циничные высказывания этого пруссака, поскольку прежний Устав больше соответствует нашей армии, призванной оборонять наше отечество. 

- Одним словом, истина стара. Что для немца хорошо, для русского может не годиться, но что для русского благо, для немца смерть.
- Дурацкая демагогия.
- Народная мудрость.   
 
- А я утверждаю, что это преступление – поддерживать лицемерную католическую Вену против самого великого человека и короля, достойного всяческого уважения и даже… да, преклонения! 

               Все примолкли и поглядели на великого князя.

- Ее величество может быть недовольна вами, ваше высочество, - мягко заметила великая княгиня, следовавшая за своим супругом рука об руку с молодым придворным, недавно появившимся при молодом дворе, к которому она, в отличие от пытавшегося ухлестывать за ней гофмейстера великого князя, пьяницы и бабника, пытавшегося ловить ее за юбку наравне с другими придворными дамами, явно благоволила.

Нынешний кавалер великой княгини был, бесспорно, хорош собою (она недаром восторженно говорила в своем кругу о том, что он красив «как день»), он принадлежал к очень знатной русской семье, а также обладал безупречными светскими манерами, не ведомыми, например, наглому гофмейстеру.

Великая княгиня открыто отдавала предпочтение обществу этого молодого человека, однажды они у всех на виду болтали между собою во время прогулки больше часа… бог весть о чем… Естественно, что в сплетнях их уже называли любовниками. Что ж, как говорится, нет дыму без огня…

Однако великая княгиня все еще не стала матерью, хотя с таким любовником давно уже могла бы… это вот с таким мужем пойди попробуй сладить дело…

Впрочем, окружающие уже успели заметить, что умом ее природа не обделила, а умная женщина в ее положении должна была понимать: мало родить сына, нужно, чтобы его безоговорочно признал муж… что уже создавало свои сложности, поскольку про великого князя говорили, будто у него проблемы по мужской части, нужно хирургическое вмешательство, на которое он никак не может решиться… 

- Вы правы, - слезливо отвечал между тем жене великий князь, успевший по своему обыкновению весьма сильно к тому времени наклюкаться, - вы правы, вы моя госпожа Помощь, что бы я без вас делал… Господи, - продолжал он, пытаясь приподняться с места, но плохо в этом преуспевая, - господи, зачем ты попустил меня жить в этой ужасной стране, где я не могу говорить то, что думаю, делать то, что хочу, и где меня ждет гибель… Да, да, я знаю это, знаю… В России меня ждет гибель… 

- Не стоит больше пить, - игнорируя эти реплики, заметила великая княгиня, отбирая у великого князя стакан. - Зато не лишним будет отдохнуть…
- Пожалуй… - обреченно согласился тот.

Жена и беседовавший с нею молодой придворный, переглянувшись между собою, подхватили его под руки и повели прочь от «потешной фортеции», к ожидающим экипажам, чтобы вернуться во дворец. Великий князь висел на их плечах, заплетался ногами и все продолжал что-то ныть.               

- И вот это наш будущий император…

          Появление на российской и, соответственно, общеевропейской сцене нынешнего наследника короны Российской империи сделалось возможным вследствие побед, одержанных русской армией в ходе войны, объявленной Шведским королевством своей грозной соседке в августе 1740 года и закончившейся Абосским миром три года спустя, когда, пережив сокрушительный разгром под Вильманстрандом, без боя сдав Фридрихсгам, шведские войска капитулировали в Гельсингфорсе во время кампании 1742 года.

Именно в этом переломном году Россия отобрала у Швеции юного принца из Киля, ее возможного будущего короля, поскольку, по матери являясь представителем правящего дома России, по отцовской линии он имел отношение к шведской королевской династии.

Вместо принца, воспитывавшегося с детских лет не для Петербурга, а для Стокгольма, но по воле судьбы попавшего не в Стокгольм, а в Петербург, шведам был предложен другой принц, только не маленький, а вполне взрослый и, соответственно, способный самостоятельно заявить о себе в политике, с вполне устоявшимися политическими ориентирами, главным из которых было признание необходимости давать отпор отечественным реваншистам, поддерживая дружбу скандинавского льва с двуглавым византийским орлом.

Императрица и ее окружение не без основания полагали, что это отличная замена. Если российская армия разбила шведов, подтвердив условия Ништадского мира и дополнительно отобрав часть Финляндии, то российский дипломатический корпус разбил их еще раз, навязав им «своего короля».

Говорят, что с боя взято, то свято, однако плоды побед не всегда бывают сладкие, ведь палка, как известно, о двух концах. Блестящая комбинация с заменой наследников обернулась прибытием в Россию не самого достойного кандидата на ее престол…   

          В этом именно смысле оставшиеся под сенью «потешной фортеции» господа еще немного позлословили после полу-насильственного удаления великого князя со сцены, что произошло стараниями великой княгини, имевшей на своего неказистого муженька определенное влияние, - да и начали расходиться.

- И вот это наш будущий император, - думал полковник князь Василий Михайлович, предпочтя даже при явном выражении общего настроения держать свои мысли на столь скользкую тему при себе… поскольку нынче находился вполне в здравом рассудке… с тем не бранись, кому будешь кланяться… что вполне возможно, к сожалению… - И зачем Ты, Господи, в самом деле такое попускаешь? И как Тебе только, одним словом, мыслишка стукнула уронить на наши головы еще и этого вот пацана из ихней Неметчины?
          Говорят, будто он до смерти испугался предложения попариться в нашей русской бане: решил, что его вот там-то как раз и уморят. Пусть бы он стал шведским королем, так мы бы добили эту самую Швецию, и его заодно, вот и все дела.
          А так чего нам с ним делать? Куда он нас заведет? Хоть бы его женка изловчилась и родила-таки, можно б потом было ее регентшей при малолетнем правителе поставить, а великого князя вообще по боку…   

- А не выпить ли нам, господа, за здоровье матушки-императрицы? – произнес он вслух, обращаясь к тем из офицеров, кто не слишком торопился покидать уютную деревянную крепостцу, ныне представляющую из себя походный буфет, по-прежнему в довольной мере полный различных яств и напитков.

Его предложение показалось в свете однозначно неблагоприятного впечатления, произведенного словами и поведением великого князя, особенно актуальным без дополнительных пояснений и было приведено в исполнение без лишних проволочек. Виват, преславна самодержавна, и уж будь добра, матушка, правь подольше, а там измысли что-нибудь, чтобы этот недоумок никогда не стал нашим государем, он ведь и тебе самой не нравится. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . НАДЕЖДА.

«Забавочка красивая,
Свеча неугасимая,
Горела да растаяла,
Любила да оставила.

Не от нас огонь погас -
Сами погасили.
Не от нас не любят нас -
Сами разлюбили».
          Из народной песни.

«Добрый конь подо мною, Господь надо мною.
Помилуй, Господи, коня и меня!»
          Из русских пословиц.


- С пруссаками воевать, видно, и впрямь придется, не иначе, - продолжал размышлять князь немного позднее, в свой черед покинув Поместье померанцевых деревьев, уже следуя по пути к месту расположения своего полка. - И шапками-то их не больно-то закидаешь, конечно… Тяжеленько будет… Линейная тактика, косая атака, галоп кавалерии, живая стена… 200 тысяч войска… Ничего себе, одним словом… Все королевство под ружьем, все поставлено на службу одной цели, и эта цель война, грабительская, за собственный интерес, за собственную значимость. Мощь армии, двуличность короля… И пусть у него, у поганца, и впрямь пристрастия неестественные, да все же нагнуть и поиметь его вот так вот, за здорово живешь, не выйдет… Спаси, Господи, люди твоя и сохрани достояние твое…    

          Князь, по своему обыкновению, совершал путешествие верхом и в одиночестве. Впрочем, один он сейчас был не потому, что явился на встречу с наследником без сопровождения.

Старшие офицеры из его полка уехали раньше, поскольку князь попросил их не ждать его, под предлогом того, что ему надо задержаться… по делам… а задержался он, чтобы сказать пару ласковых «горбатому уродцу», как весьма зло, но зато с большой долей достоверности великая княгиня называла сумевшую прижиться при императорском дворе даже после краха своего семейства курляндскую принцессу.

Фрейлина также присутствовала на собрании под сенью «потешной фортеции» в составе свиты великокняжеской четы, и князь, улучив подходящий момент, попросил ее уделить ему немного позднее пару минут для беседы, так вот запросто и попросил, безо всякого предисловия, наклонившись поближе к уху немецкой девицы, над ее костлявым плечом, щедро засыпанным пудрой, падавшей, словно снег, с ее помпезной напомаженной прически, заговорив с нею с такой доверительной интонацией в голосе, будто они сто лет уже состояли в близком знакомстве, прошептав ей несколько по существу мало значащих слов, которые, тем не менее, настолько ее заинтриговали, что она и в самом деле не пошла за своими господами и осталась отираться поодаль, прогуливаясь по дорожке за ближайшими кустиками…

- Сударыня, - сказал ей князь, когда наконец подошел к ней согласно своему обещанию, ласково и даже с улыбкой глядя на нее сверху вниз. - Давно желал свести с вами знакомство покороче, да все случая не было…
- Чем обязана столь лестному вниманию? – произнося русские слова с характерным акцентом, но говоря бегло и правильно, пролепетала маленькая немочка, явно с замиранием сердца глядя снизу вверх на высокого представительного военного. - Что у вас ко мне за дело, ваша светлость?

- Да имеется кое-что… Чаю, вы мне по доброте своей не откажете.
- О, для вас… - кокетливо хихикнула она.
- Вот письмо, - сказал князь, неторопливо доставая из-за обшлага мундира квадратик из сложенной в несколько раз плотной желтоватой бумаги. - Надписано мне, а подписи не стоит. Не скажете ли, кто автор сей эпистолы, а?

Князь тряхнул листком, расправив его перед лицом фрейлины, но не отдав его ей в руки.

- Так что же?
- Я не понимаю, - воскликнула та, вглядываясь в текст.
- А тут и понимать нечего. Мерзкая писулька, мне ее перед свадьбой под дверь подбросили, видно, гадость кому-то сделать не терпелось… а может, и того лучше, помолвку через клевету порушить…   
- Но при чем здесь я?
- А при том, что ведь это вы в туфельку Настасьи Васильевны гвоздь запихали, чтобы она ногу наколола и на обручение придти не смогла? Так почему же вам и письмецо это было не накарябать, как ваш первый замысел провалился? А про туфельку мне княгинина камеристка, дрянь эта, Варька, все рассказала.
- Неправда, меня оклеветали, - выпалила фрейлина.

По быстроте ее реакции, с какой она, уразумев, что ее ждет не приятное свидание с нравившимся ей мужчиной, но неприятный разговор, в котором всплывет нечто неблаговидное, от кокетства перешла к немедленной обороне, можно было догадаться, что она, что называется, тертый калач. Врасплох ее застать было трудно. Глаза ее, только что умильные, вдруг сразу сделались злыми и колючими.

- А знаете, как она мне во всем призналась, горничная-то? – продолжал князь, ничуть не удивляясь этому превращению. - Я ее пороть приказал, кнутом, а под кнутом все всегда чистосердечно во всех своих поступках исповедываются, ровно как на духу. Вот я тогда-то и подумал… что, кабы и вас, сударыня, тоже так-то… не одной же вашей подельщице страдать. Право слово, хорошо бы это было, коли бы поставить вас с нею очи на очи, чтобы вы мне также всю правду поведали без утайки, и про туфельку, и про письмо это самое, будь оно неладно. А стали б запираться, так и плеткой в самом деле приласкать. Этим-то способом мы бы до истины быстренько добрались. А? Как вам такой расклад?

          В словах говорившего прозвучала явственная угроза.

- Что вы… как вы… Вы не посмеете! Я не ваша крепостная холопка, князь! – закричала фрейлина, отшатываясь в сторону, и пудра с ее прически от резкого движения посыпалась еще пуще, но князь крепко схватил ее за плечо, так что она взвизгнула, и удержал на месте. - Пустите, у меня от вас синяк будет! – попыталась обороняться она, тщетно оглядываясь вокруг… но они были здесь одни, в зеленом пышном парке, никому не видные за деревьями и кустами… фрейлина перепугалась не на шутку… - И напрасно вы так обо мне думаете!  Я не знаю ничего… Я ничего не делала… И письма я никакого не писала…

- Сама, может, и не писала, а другому подсказать могла.
- Я и вам, и вашей супруге лишь добра всяческого всегда желала, от сердца… А вы вот как со мной… Я не ожидала такого, я не заслужила… Вы ужасный человек!

- Молчи, кикимора, - прикрикнул на нее князь. - И не дрыгайся давай, а не то, неровен час, руку-то выверну не хуже, чем на дыбе. От сердца, говоришь, добра, говоришь, желала? А оно у тебя имеется, сердце?
- Не трогайте меня! Оставьте! Я… я буду звать на помощь!

- Зови. Кричи только погромче. Может, кто и услышит. Тут-то я и расскажу всем, из-за чего сыр-бор. Девица про гвоздь в туфле подтвердит, так что не отвертишься.
- Какая может быть вера словам простой девки?

- Ее словам и точно цена невелика, да зато меня послушают. Государыня императрица, поди, в огорчение придет не малое, когда про свою крестницу, ею обласканную, сиречь про тебя, заразу, этакие-то дела нехорошие прознает… И тогда тебе одна дорога, обратно в Ярославль, к батюшке да матушке, все в ту же беспросветную, безнадежную ссылку…
   
- Но я только хотела примерить туфли. Они очень мне понравились, настолько красивы… Княжна умела выбирать красный товар, ее за это умение особенно ценила императрица… Только я их не портила, я никаких гвоздей никуда не втыкала.
- А кто же тогда? Туфли у тебя были.
- Может быть, ко мне кто-то заходил в комнату, когда эти вещи находились у меня, и воспользовался случаем.
- А туфельки, значит, надписаны на тот час оказались, чья они собственность? Завралась ты совсем, голубушка, вот что я тебе скажу. Да ладно, как ты ни крутись, кайся или же нет, мне и так все ясно, как божий день…

Князь взялся свободной рукой за подбородок фрейлины и приподнял ее лицо вверх, к себе.

- Ты не так уж и некрасива, - сказал он ей. - Вот росточком не вышла, это верно, да худа слишком, а в общем даже и ничего. Уродство у тебя не наружное, ты изнутри куда гаже, чем с виду. У тебя душа горбатая, не спина. А это скрыть даже труднее бывает, чем язву на морде… мушкой тафтяной не залепишь, белилами самым толстым слоем и то не замажешь. Люди-то видят, что ты за птица, и говорят о тебе правильно, какая ты, одним словом, есть на самом деле…
          Не бил я княгинину прислужницу, хоть и надо бы было, наверное… Бьют-то, видишь ли, на поверку куда как часто не тех, кто того стоит… Она сама мне все сказала, совестливая, однако же, попалась, не тебе чета. И тебя я не трону, не дрожи. Нужно мне больно об таких, как ты, руки марать. Сами сдохнете в свой черед…
          Да и кляузы, по большому счету, не по мне. Если опять дорогу мне перескочить не вздумаешь, ровно заяц на перепутье, я на тебя жаловаться не стану…
          Да и вряд ли ты или другая какая сволочь с толку меня сызнова сбить сумеете! Что мне теперь все эти наветы, вся эта клевета, грязь, мерзость… Кто пуд соли съел, щепоткой уже не подавится… - Так что вот, - заключил князь. - Живите себе, сударыня, как сумеете, далее, и от всей души желаю вам всего самого что ни на есть плохого.    
         
Оставив ее, он пошел прочь, ни разу не оглянувшись. На минуту задержавшись неподалеку от дворца возле искристого водомета, разбрызгивавшего светлую прохладную росу на листья и цветы, он порвал на мелкие клочки чернившее княгиню подметное письмо и бросил эти клочки в весело играющую чистую воду. Водомет подхватил бумажный мусор, завертел в своих прихотливых струях и, размочив его, увлек на дно   каменной чаши.

          Князь ехал прочь от Померанцевого поместья и то вспоминал  общую беседу насчет непобедимого прусского короля, морщась, воскрешая в памяти, как этому опасному чужаку пытались петь хвалы его российские апологеты… вельможа этот… сам наследник… все это оставило в его душе неприятный осадок, от всего этого веяло тревогой, неуверенностью в будущем… то снова воображал себе недавнее полу- комическое объяснение с немецкой принцессой, но ни удовлетворения от того не испытывал, ни желания посмеяться над так легко обманутой им и так скоро напуганной немкой…

Бог весть, о чем она подумала, когда он попросил ее задержаться для беседы… Неужто в самом деле вообразила, что у него к ней вдруг какой-то особый интерес проснулся? Больная на всю голову, не иначе, право слово… А раз так, то она сама себе и наказание. И бог с ней совсем, в самом деле.

          День назад княгиня Настасья уехала обратно в столицу. Князь сам проводил ее до городка, и там они распрощались.

Лекарь Пантелей Иванович, верный своему обещанию, во-первых, побеседовать с княгиней, а во-вторых, вылечить своего начальника, не дожидаясь, пока эти господа сами наведаются к нему на прием, в течение семи дней каждое утро умудрялся появляться на дороге полковника, куда бы тот ни направлялся, со своей серебряной мазью, заставляя его принять лечение, а также вскоре доложил ему, что имел беседу с Настасьей Васильевной.

Полковница оказалась не менее строптивой пациенткой, чем сам полковник. Она не пожелала подвергнуться осмотру и наотрез отказалась обратиться к тому специалисту, которого рекомендовал ей Пантелей Иванович. Однако разговорить ее ему все-таки удалось, и на основании почерпнутых таким образом сведений он и сделал некоторые выводы относительно состояния здоровья молодой женщины, а также относительно того, как вообще в сложившейся ситуации лучше всего поступить.
 
- Я мог заключить, что нынче ее светлость вне опасности обретается. Однако обычно из предосторожности в таких случаях предписывают все же покой, - сказал он князю во время состоявшейся между ними повторной беседы по этому поводу. - Имеется ввиду временное воздержание от супружеских отношений, - пояснил он для верности. - К тому же ее светлость, сколько я мог заметить, находится в весьма удрученном состоянии духа, видимо, из-за случившейся неприятности, а также, возможно, и по причине длительного пребывания в этом унылом краю. Думаю, здешние красоты и жизнь в деревенской избе, в самом деле, мало могут кого порадовать… Тут одно сошлось с другим. Ей бы следовало уехать отсюда, - заключил лекарь. - Смена обстановки, а также необходимый отдых подействуют на нее благотворно. Она успокоится, придет в себя… Отправьте ее погостить к родне, например.

- К тетке, - сразу вслух подумал князь. - Она уехала на все лето к себе в подмосковное поместье.
- Очень хорошо, - одобрил Пантелей Иванович. - И климат там лучше, чем здесь, в приморье. Уговорите жену и ускорьте ее отъезд, тянуть ни к чему.

- Они дружны между собою, старая княгиня и моя жена, так что, наверное, Настасья Васильевна артачиться не станет. А тетушка за нею приглядит.
- Еще лучше. Видите, все складывается вполне удовлетворительным образом. А письмо для того доктора, о котором я говорил вам давеча, я все же напишу и отдам княгине. Может быть, она передумает и соизволит-таки обратиться к нему. Советую поговорить с нею об этом при отъезде, Василий Михайлович, дело важное, того стоит.    

          Поскольку выходило, что все в основном прояснилось, князь понял, что пора приступать к решительным действиям, причем именно ему, и откладывать нельзя, причин более для этого нет, а значит, надо встретиться и поговорить наконец с княгиней Настасьей.

Поколебавшись немного, он счел самым правильным предуведомить ее о своем приезде и прислал к ней вестового, с точным указанием дня и часа своего визита, после чего строго в назначенное время и появился возле деревенской избы с новыми резными наличниками, где не был уже несколько дней, так что изба теперь являлась резиденцией молодой княгини, но не его самого…

И князь, поднимаясь по ступенькам крыльца, еще зачем-то подумал, что все окружающие, конечно, могли заметить, что он предпочитает теперь ночевать в лагере, и могут судачить об этом, строя свои предположения, и наверняка так и поступают… Ну и черт с ними со всеми, пусть сплетничают, если делать больше нечего…

Князь вошел в сени и, остановившись перед закрытой дверью, помешкав минуту, чувствуя, как горят лицо и грудь от жарко прихлынувшей крови, кусая губы и обливаясь потом, постучался… думал ли он когда-либо, что будет вот так стучаться, словно посторонний посетитель, к собственной жене, с ощущением сердцебиения и головокружения, не смея поступить иначе… и если она не захочет его принять, не захочет говорить с ним, ему останется только уйти…

          Горничная Варька распахнула дверь, сделала низкий реверанс и робким жестом пригласила хозяина в горницу, а сама, потупив взор, стараясь по возможности слиться со стеной, протиснулась мимо него к выходу.

Князь переступил порог и вошел.

Княгиня сидела у стола в глубине помещения, одетая в простое платье без фижм, с платочком на плечах, похожая сейчас по виду если не на обычную деревенскую молодуху, то во всяком случае на простолюдинку, мещанку… Густые ее русые волосы с серебристым отливом были заплетены в две косы и уложены вокруг головы венцом - тоже очень обыкновенная прическа, присущая в быту практически всем русским женщинам, к тому же всех сословий, вообще-то говоря.

Собственно, ее внешний облик вполне гармонировал с той непрезентабельной обстановкой, в которой она жила последнее время… как возле походного костра запах дыма более к месту, чем аромат французских духов, так в крестьянской избе простое платье и платок не режут глаз в отличие от придворного туалета…

Но князь, глядя на нее, подумал, что эта обстановка ей на пользу, наверное, и впрямь не пошла, потому что она как-то опустилась, что ли… как ссыльная какая-то… Это было печальное наблюдение. Хотя ему не слишком приходилось по нраву наблюдать ее во всем блеске и роскоши, присущими ее титулу и положению в обществе, вероятно потому, что такое положение вещей возводило ее на некий пьедестал, возвышая не только перед окружающими, но также в какой-то мере и перед ним самим, однако ее нынешнее превращение также противоречило тому, какой он хотел бы ее видеть.    

          Занимая положение в пол-оборота к двери, молодая женщина не повернулась к мужу лицом, услыхав за своей спиной его шаги. Князь остановился поодаль, у самого порога, вынужденно собрался с силами и выложил на одном дыхании все то, что услыхал от лекаря («Я говорил с Пантелеем Ивановичем…»)  и что решил по этому поводу сам.

- Я считаю, что тебе надо ехать завтра же, - сказал он в заключение. - Я велю собирать твои вещи, за день можно успеть уложить самое необходимое, а остальное отправить в город потом.         
- Как прикажете, - произнесла княгиня, по-прежнему не глядя на него и сидя так, что он не мог поглядеть ей в лицо. Он подумал, что, может быть, она плакала или и сейчас плачет, только не хочет, чтобы он об этом узнал.

- И обратись ты к тому доктору, которого Пантелей-то Иванович рекомендует, - добавил князь. - Мало ли что…
- Не нужно мне лечиться, - сказала княгиня. - Я здорова.
- Что тебе, трудно, что ли, - бросил он в ответ раздраженно. - Сделай милость, съезди к нему или к себе пригласи. И напиши мне об этом. Слышишь?
- Да, - сказала она. - Хорошо.

Ее голос звучал сдавленно, она так и не обернулось, он говорил с нею, видя только ее спину. И все было сказано, и надо было уходить. Поставив ее в известность о том, что завтра сам проводит ее до городка, он вышел прочь и закрыл за собой дверь.
   
          За день необходимые вещи, согласно распоряжению князя, отданного им прислуге, и впрямь были собраны, днем на двор из сарая выкатили карету, в которой княгиня приехала два месяца назад в эту деревню, на окраину гнилого Змеиного леса, в которой ездила на императорские загородные приемы в роскошные поместья и дворцы…

Лошадей запрягли, Настасья Васильевна в дорожном платье вышла из дому в сопровождении своей служанки, вместе с нею уселась внутрь экипажа. Лакей поднял подножку, закрыл дверцу, кучер занял место на козлах…

Князь, как и собирался, проводил путешественников, верхом проскакав дорогу до городка поодаль от кареты, стараясь при том направлять лошадь так, чтобы не быть видным ее пассажиркам из окна, а в городке, где следовало сделать длительную остановку перед тем, как направиться уже прямиком в столицу, устроил жену в гостинице и простился с нею…

Он пожелал ей доброго пути, она кивнула и пробормотала что-то вроде того же, при этом по-прежнему избегая на него смотреть, глядя куда-то в сторону… себе под ноги… Они даже близко друг к другу не подходили, не то чтобы друг к другу прикоснуться…
          Князь вдруг заметил, что, проговорив невнятное прощальное слово, она облизала губы языком, и почему-то, зачем-то вспомнил свою свадьбу с нею, свадебный пир после венчания, великосветский, во французских туалетах, за столом, уставленном привозным фарфором и произведениями парижской кухни, но все равно с явственным русским колоритом, во время которого и императрица, почетная гостья, и все прочие приглашенные, вновь и вновь пригубив вина из хрустальных бокалов, с удовольствием кричали: «Горько, горько!», и его едва обвенчанная жена послушно поднималась вслед за ним, своим едва обвенчанным мужем, из-за стола, и послушно под общие одобрительные возгласы, смех и рукоплескания подставляла ему губы для поцелуя.

И он целовал ее, снова и снова, как того требовали участники хмельного застолья, и потом вдруг заметил вот тоже самое: после одного поцелуя она, по существу только покорявшая обряду, никак не отвечая на слишком откровенную ласку, опускаясь на свое место, облизала губы… не вытерла платком, а облизала, неосознанно продолжая впитывать едва только ставший ей известным вкус его губ…

И он обрадовался, потому что ему показалось, что в этом ее жесте для него открывается настоящая возможность надежды, надежды на взаимность, на счастье, хотя тогда он еще на знал, не мог знать о ней самого сокровенного… И надежда не обманула, в самом деле сбылись самые смелые его пожелания… А она вскоре до того славно научилась целоваться, с ума сойти можно от одного только воспоминания… С тех пор и полугода не прошло, а до чего же все изменилось.
 
Итак, они попрощались, он уехал, а она осталась, чтобы назавтра уехать еще дальше… еще дальше от этих мест, еще дальше от него… 

        … Солнце стояло высоко в зените, пылая огненным ослепительным кругом среди ясной небесной голубизны. Было жарко. Заканчивался июль, который недаром называют верхушкой лета. Собственно, все лето вскоре тоже должно было закончиться, потому что в августе уже похолодает, а там и осень на носу. До чего же быстро бежит время!..

Всадник, сбавив рысь, ехал почти шагом, чувствуя, как сильно припекает ему щедрый солнечный жар голову и плечи. Безлюдная пыльная дорога в том месте, где он находился, проходила довольно близко от морского берега, так что хорошо просматривался пологий, практически ровный пляж, лишь слегка взрыхленный образовавшимися под действием почти постоянно дующих здесь ветров однообразными складками песчаных россыпей.

За полосой бело-желтоватых низких дюн ровной же, ослепительно сверкающей под лучами солнца серо-зеленоватой поверхностью простирался уводящий взгляд в свои дальние дали морской простор.

Щурясь от солнца и изнывая от жары, князь Василий, полный противоречивых, мешающихся между собою воспоминаний и мыслей, среди которых имелись и грустные, обязанные своему появлению разлуке с женой, и тревожные… например, те безрадостные размышления, что были порождены недавним непосредственным наблюдением за наследником престола… и вообще почти бессмысленные впечатления, как вся эта история с немецкой принцессой…  к чему все это было, в самом деле, что это могло изменить или исправить… князь сначала поехал совсем медленно, затем остановился, придержав коня за повод, а потом повернул его к берегу.

Несколько сосен с красными стволами, выросшие на границе прибрежных песков, предоставляли довольно удобное место для стоянки. Они накрывали сухую почву, усыпанную упавшей с их ветвей колкой хвоей, прозрачной тенью и распространяли вокруг себя особенный сильный аромат нагретой хвои и смолы, кружащий голову.

Князь привязал под их широкими раскидистыми ветвями коня, разделся, пользуясь полным безлюдьем, сложив одежду вместе с оружием и пристроив сверток под сосновые корни, и вышел из тени на яркий солнечный свет.

Чтобы добраться хотя бы до незначительной, но глубины, следовало пройти от береговой кромки не менее нескольких десятков шагов вперед, разгребая ногами мелкие, полупрозрачные волны, достигавшие сначала едва выше щиколотки и лишь потом доходившие до колена, до бедра… здесь уже можно было упасть в них, отдавшись всем телом пленительной ласке их прохладных, влажных ладоней…

Но человек, который медленно брел по песчаной отмели морю навстречу, судя по всему, никуда не торопился и даже вообще замер на долгие минуты, остановившись посреди разлива горько-солоноватых вод, высокий, широкоплечий, темноволосый, так что полуденное солнце беспрепятственно заливало его обнаженную фигуру ярким золотом и обдавало щедрым жаром своих лучей, отвесно падающих из безбрежной синевы зенита…

Он был бы хорошо виден сейчас издалека, случись где-нибудь на дороге или на берегу люди, но никого не было вокруг. Только море и солнце, только летний зной… как будто он был сейчас один на всем белом свете…

          Подняв взгляд от воды и снова вынужденный прищуриться по причине окружающего блеска, он поглядел сначала на морскую, потом на небесную даль. Всюду царствовали безмятежный покой и ленивая, полусонная тишина.

Мир природы не знал тревог от того, что где-то правил излишне воинственный враждебный монарх, которого без меры обожал некий великий князь, вызывая раздражение вкупе с опасениями у своих будущих подданных…

Мир природы не ведал печали по поводу образовавшегося разлада внутри семейного союза, из-за вынужденного разрыва двух не умеющих понимать и щадить друг друга влюбленных…

Мир природы ничего никогда не слышал про страсти и страстишки, бурлящие в душах и душонках людей, слишком часто живущих на земле излишне суетной, бестолковой, а потому такой беспокойной и беспросветной жизнью…

Мир природы был глубоко чужд миру, созданному людьми… Но не тут ли и заключалась надежда?

Почему не поверить, глядя на это серо-сине-зеленое море, на это сияющее солнце, на небесную шелковую лазурь, на прибрежный бело-желтый песок, что противоречия между государствами не приведут все же к гибельным последствиям, что глупый чужестранный принц или поумнеет, или канет куда-нибудь с дороги не принятого им в свою душу народа, не успев причинить ему большого вреда, что злопыхатели и клеветники отравятся  собственным ядом… что любящее сердце, заживо, мучительно горящее в безжалостном пламени страсти, ревности и тоски, очистившись посредством действия его могучей стихии ото всего темного, недоброго, скверного, что калечит, портит, губит жизнь, познает пусть слишком недаром обретенное, выстраданное, но самое сладкое и самое полное счастье.

Еще ничего не пропало. Надежда жива и сильна. Все наладится… Да, так и будет, это правда, это истина, настолько явственно разлитая сейчас вокруг, что ею, кажется, пропитаны и вода, и воздух – все наладится. Откуда это взялось, кто это напророчил, произнес, подумал… как наладится, каким образом, по какой причине, когда - знать, сказать, объяснить невозможно, но это должно сбыться, произойти и поэтому сбудется.  Надо верить… надо жить и ждать…
       
          Князь, расправив плечи, с силой потянулся всем телом, закинув руки за голову, предвкушая наслаждение, ожидавшее его от соприкосновения опаленной солнцем, горячей кожи с холодноватой зыбью моря, в которое он собрался наконец вот-вот бухнуться, с шумом расплескав лазурную волну и подняв столб водяных сверкающих брызг, и подумал, что через два дня в ходе военных маневров, во время учебного штурма его полк непременно разнесет на щепки деревянную крепостцу наследника, эту халтурно построенную на землях Ораниенбаума гнилую и кривую сараюшку… И ему стало смешно.               
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
2008г.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Продолжение:  http://proza.ru/2022/01/31/1623