Отрывок из романа
Он прекрасно помнил тот день. Это было в морозном декабре 1997 года, когда по заданию администрации выехал в один из районов области для осмотра местного населения.
В поликлинике районной больницы, где он должен был вести прием, яблоку негде было упасть. Для работы ему выделили небольшой кабинет с исцарапанным столиком и кушеткой, края которой износились настолько, что из образовавшихся дырок торчал поролон. Комнату отделял от коридора поликлиники небольшой тамбур с посеревшим от времени, треснутым в нескольких местах умывальником. Скрипящий деревянный пол сохранил остатки темно-коричневой краски только по углам.
Еще не переодевшись, он окинул взглядом собравшийся в коридоре народ. Одна из пациенток сразу же привлекла внимание. Прямо напротив дверей кабинета сидела женщина, возраст которой было трудно определить. Осунувшееся, без мимики, землисто-серое лицо и запавшие, с желтизной глаза, уже навели его на определенные подозрения. Она была одета в выцветшую, темно-серого цвета длинную шубу из искусственного меха и войлочные, на резиновой подошве, сапоги, а голова была укутана в толстый пуховый платок коричневого цвета, под которым местами выступала расписанная цветным узором тонкая косынка. Она сидела неподвижно, с не выражающим ничего взглядом. Вокруг нее суетилась молоденькая девушка лет двадцати-двадцати пяти в приталенной куртке белого цвета, отделанной по краям искусственным мехом, джинсовой юбке, черных хлопчатобумажных колготках и потертых зимних сапогах темно-коричневого цвета. Голова ее была прикрыта вязаной белой шапкой с вышитым вокруг узором в виде крупных снежинок. Из-под шапки сзади торчала толстая белокурая коса, которая перегибаясь через выпуклость правой груди, спускалась ниже поясницы. Девушка подходила к женщине то справа, то слева, иногда приседала на корточки перед ней. Старательно поправляя на ней платок, она мягко гладила ее дряблые щеки, периодически целовала в лоб, тихо приговаривая:
- Мамулечка моя, милая, потерпи немного, приехал доктор из илизаровского центра, там тебя вылечат. Ты же знаешь, туда со всего мира приезжают. Помнишь дядю Борю, как ему было плохо? А ведь вылечили.
Но женщина продолжала сидеть неподвижно с совершенно безразличным выражением лица.
На прием они зашли двенадцатыми по счету, без верхней одежды. Девушка аккуратно, держа мать под руку, завела ее и посадила возле стола врача.
- Брусилова Любовь Игоревна, 49 лет, - ответила она вместо матери на вопрос врача.
После короткого расспроса, он попросил женщину раздеться и лечь на кушетку. Девушка с тем же старанием отвела ее к кушетке, аккуратно раздела и уложила.
Он присел на стул рядом и стал щупать ее поясницу, периодически задавая вопросы. Женщина отвечала не сразу, поэтому девушка наклонялась близко к ее уху и повторяла вопрос, затем передавала еле слышимый ее ответ доктору.
Больную беспокоили сильные боли в спине, но, осмотрев ее, врач попросил перевернуться и стал аккуратно щупать ее живот. Его опасения стали оправдываться – в области печени отчетливо прощупывалось плотное образование, а сам живот был неестественно большим, лоснился от напряжения, а под его кожей просвечивались надутые извилистые вены. Встав, он попросил женщину одеться, а сам вышел в тамбур помыть руки. Затем вновь сел за стол и стал что-то писать. Девушка в это время старательно одевала мать, периодически бросая на него полный надежды взгляд.
Одевшись, женщина села на край кушетки, а девушка подошла и взяла протянутую врачом бумажку:
- Сходите, сделайте рентгенограмму позвоночника и зайдите еще раз ко мне.
Они вернулись часа через два. В коридоре было уже пусто. В кабинет девушка зашла одна, со снимками в руках, робкими шагами, одновременно наблюдая за реакцией доктора. Попросив ее присесть, он продолжил еще какое-то время писать.
Затем, оторвавшись от своего дела, попросил снимки и стал внимательно рассматривать их на фоне окна. Девушка с волнением следила за ним, пытаясь уловить какой-то обнадеживающий жест или мимику. Повернувшись к ней, он спросил:
- Вы кем приходитесь больной?
- Я ее дочка…
- Другие братья-сестры есть?
- Еще сестра старшая, замужем…
- А папа?
- Папа бросил нас, давно. - Тихо произнесла она, потупив голову, - Доктор, что у мамы? – спросила она чуть громче, умоляюще посмотрев ему в глаза.
- Пока ничего сказать не могу, необходимо ее хорошо обследовать.
- И все же, доктор, очень прошу Вас, скажите что-нибудь, - глаза ее влажно заблестели.
- Не могу я, понимаете, не имею права ничего говорить. Повторяю, пока Ваша мама полностью не будет обследована.
В ее глазах проступили слезы и, отвернувшись в сторону, она стала тихо вытирать их платком. Он почувствовал себя неловко и, подойдя к ней поближе, спросил:
- Как Вас зовут?
- Вера…
- Сядьте сюда, Вера, - сказал он, указав на стул и слегка подтолкнув ее за локоть. Она покорно села, обратив на него полный надежды взор.
Только сейчас он обратил внимание на ее глаза – большие, бездонно-голубые, с огромными пушистыми ресницами. Темные брови тонкой и изящной линией окаймляли надбровные дуги. Несколько широкий подбородок, пухленькие губки розового цвета, которые сверху двумя ровными линиями соединялись с, правильной формы, носом, удивительно красиво сочетались с длинной толстой косой светло-русого цвета. Она напомнила ему персонаж картины Константина Васильева «Гадание», было поразительное сходство. Выше среднего роста, стройная, с узкой талией, широкими бедрами и выраженными выпуклостями грудей, она олицетворяла собой яркий образец славянской внешности.
- Я понимаю Ваше состояние, - спокойно произнес он, сев за стол, - но, увы, слезами Вы маме не поможете. К тому же, - он сделал паузу, разбираясь в собственных мыслях, - причин для слез пока не вижу.
Он слукавил. Такое ему приходилось делать не раз. Это моральная дилемма, которую вынужден решать каждый врач, стоящий перед выбором между горькой правдой и сладкой ложью. Но в том-то и проблема, что иногда правда бывает ядовитой, а ложь целебной.
У него практически не было сомнений – у матери Веры была злокачественная опухоль с метастазами в позвоночник и, судя по рентгеновским снимкам, дни ее уже были сочтены. Но где-то в сознании теплилась мысль: «А вдруг я ошибаюсь, вдруг это что-то другое?». Ведь на практике ему уже не раз встречались подобные случаи. Да и у знаменитых коллег они описаны в мемуарах. К тому же, одни рентгеновские снимки не могут быть основанием для такого страшного диагноза.
- Давайте договоримся, Вера, - сказал он - Вы сдадите анализы, которые я написал, и приедете с мамой в наш центр. Мы ее госпитализируем, обследуем как следует, а потом и поговорим насчет того, что у нее и как ей помочь. Хорошо?
Она несколько раз кивнула головой, в ее влажных глазах вновь затеплилась надежда. Он стал что-то писать на листке. Затем протянул его ей:
- С этим направлением обратитесь в регистратуру нашего приемного покоя, а там вам подскажут, что дальше делать.
Уже радостная, она взяла листочек и со словами «большое спасибо Вам, доктор», повернулась и вышла.
Оставшись в кабинете один, он заложил руки за голову и откинулся на спинку стула. Странно, но усталость не чувствовалась, хотя принял более двадцати пациентов. Было какое-то странное состояние, смесь легкой тревоги, волнения и чего-то приятного.
Неожиданно для себя, он был очарован Верой. Это было то особое очарование, которое в его сознании ассоциировалось с образом девушек из глубинки. Именно им присуще какое-то естественное обаяние, скромность и особая женственность, которым чуждо все искусственно-наносное, кричащее и агрессивно борющееся за свои права. Это, как правило, покорные, безропотные труженицы, обделенные лояльностью общественного мнения, подавленные архаизмом народных традиций и семейных отношений. Но каким-то удивительным, одному богу известным, образом они умудряются сохранить в себе те удивительные черты характера, даже внешности, которые придают им ни с чем не сравнимое обаяние и красоту. И, тем более непостижимым является тот факт, что именно в сложившемся веками и, кажущемся на первый взгляд примитивно-отсталым, патриархально-монархическом складе общественного сознания в России, и кроется тот незримый источник, дающий начало неповторимости внешнего образа и богатства внутреннего мира русской женщины. Несмотря ни на какие испытания жизнью, ей удается сохранить в душе какую-то магическую внутреннюю свободу, способность любить глубоко и страстно, быть непревзойденной женой, матерью, подругой, любовницей… Попав в иные, казалось бы более благоприятные, условия они зачастую теряют свою аборигенность, божественную привлекательность и неповторимость, которые были воспеты Пушкиным, Толстым, Тургеневым, Чеховым… Наверное именно в русских женщинах и кроется историческая загадка России…
И тем более прискорбно отмечать, что история России последних лет была беспощадна по отношению женщинам. Хотя, по большому счету, эти годы оказались разрушительными буквально для всего. Огромная страна, неожиданно оказалась в положении коровы в одной клетке с хищниками, которых вскормила своим же молоком. В одночасье она была растерзана, разорвана ими на части. В борьбе за ее лакомые куски они впоследствии устроили кровавую грызню между собой. Многие из участников того «пира во время чумы» ушли в мир иной и, кажется, что даже оттуда они возмущаются тому, что внизу их быстро предали забвению. Оставшиеся избрали своим божеством золотого тельца с подобающей для него идеологией роскоши и цинизма. Разъезжая на лимузинах и, одеваясь в самых фешенебельных бутиках мира, в глазах собственного народа они так и не избавились от образа детей сатаны. И все-таки, за короткий срок они успели сделать невозможное, чего не удавалось тысячелетиям российской истории с ее смутами, переворотами и войнами. По сути, их философия наживы любой ценой прервала наши богатейшие традиции в области науки, культуры и искусства, заменив их идеологией шарлатанства, низкопробной попсой с ее самодовольными представителями и оболванивающей вездесущей рекламой. Они камня на камне не оставили от великолепной системы здравоохранения, и туда хлынул совершенно случайный народ вместе с т. н. менеджерами от медицины, далекими от элементарного сострадания к человеческой боли. В итоге им фактически удалось разрушить наше национальное сознание, воспитав поколение зомбированных граждан с психологией равнодушия и нигилизма.
В обществе, живущем по законам раковой опухоли, удивительно быстро был забыт величественный по своей духовности и красоте образ русской женщины. На смену ему явилась суррогатная, глубоко чуждая для нас, идеология независимой, успешной и самодостаточной женщины, которая живет сама по себе, сама принимает решения, предоставляет себе право выбирать, когда и с кем переспать, когда и от кого рожать. Экраны телевизоров, страницы газет и журналов заполонила светская хроника с живыми куклами Барби и отчаянно пытающимися им подражать, которые стали учить голодную и раздраженную страну премудростям жизни, тому, например, как приготовить вкусный и сытный салат, когда в холодильнике нет ничего, кроме банки красной икры, авокадо и куска вяленой осетрины. Молодая, агрессивно и настойчиво заявляющая о себе поросль, с патологической гордостью стала называть себя стервами, а в обреченно-больном сознании общества упорно афишируемое женское качество под названием стервозность стало ассоциироваться с образом современной и продвинутой женщины. И в одночасье страна стала перед фактом, что женщины разучились быть женами и матерями, рожать, что дети в современной идеологии не являются приоритетом, они тормозят карьеру и личную жизнь. Кто бы мог подумать?! Какая жалость!
Они приехали через четыре дня. В тот же день больная была госпитализирована и начато ее обследование. Вера приходила рано утром и не отходила от матери ни на шаг до самого вечера. Иногда она появлялась с высокорослым, несколько полноватым, молодым человеком в черной кожаной куртке и джинсовых брюках, который все время стоял в сторонке. При виде его Александр ловил себя на мысли, что не может относиться к этому равнодушно. Хотя сам не понимал почему, ведь в принципе его с Верой пока что ничего не связывало. Но, несмотря на все свои старания воспринимать реальность трезво, засевший внутрь червь продолжал точить душу.
К большому сожалению, его опасения насчет диагноза стали оправдываться, и он заранее стал задумываться над тем, что в ближайшее время все-таки придется завести об этом с Верой открытый разговор. После радиоизотопного исследования все сомнения отпали – очаги опухоли были обнаружены в печени, почках, позвоночнике, легких. Причем позвоночник был настолько изъеден, что в любой момент мог произойти его патологический перелом с трагическими последствиями.
После получения всех результатов, Александр зашел в палату, где увидел Веру, пытающуюся накормить мать куриным бульоном. Но ее попытки были тщетны – организм, безнадежно отравленный опухолевыми токсинами, сопротивлялся даже мысли о приеме пищи.
Он посмотрел на пациентку и они на мгновение встретились глазами. На этот раз у нее был совершенно другой взгляд – ясный и проницательный. Казалось, ей удалось проникнуть в его сознание и прочитать там все, но она старалась не подавать вида. Между ними шел какой-то бессловесный диалог:
- Я все понимаю, доктор…
- Не все в этой жизни так просто и однозначно, надежда есть всегда, - пытался возразить он.
- Проще уже не бывает. Я уже не в этой жизни, моя душа прощается с доченькой. И я готова отправиться в ад взамен на ее счастье…
- У вас прекрасная дочь и она достойна быть счастливой.
- Спасибо Вам, доктор…
Он с трудом отвел глаза в сторону и задумчиво опустил голову. Затем медленно повернулся и со словами «Вера, зайдите ко мне в кабинет» вышел из палаты.
Облокотившись двумя руками на стол и, прикрыв ладонями лицо, он задумался. Бывали моменты, когда он обожал свою профессию. Ему казалось, что откуда-то свыше ему дана магическая сила и с ней он может творить чудеса, исцелять, дарить пациентам веру, вселять в них надежду, давать им возможность жить и любить. В такие моменты он был счастлив и втайне горд за себя. И это приумножало силы, он чувствовал потребность жить и творить, получая от этого радость и наслаждение.
Но сейчас у него было совершенно другое состояние. Он чувствовал себя беспомощным. Будто кто-то сверху, надменно и цинично усмехнувшись, в одночасье отобрал то, чем он гордился. В такие минуты его постигало глубокое разочарование, он падал духом, даже презирал свою профессию, считая все свои знания наивным самообманом, нелепой попыткой скрыть свою беспомощность перед темными силами природы. Позже в нем неизменно рождался протест, который, преломляясь в сознании молодого и амбициозного доктора, становился тем животворным ключиком, который давал начало широкой и полноводной реке под названием научное знание. Именно это помогло Александру за короткий период добраться до самых вершин профессионального мастерства, за что его уважали и ценили. Но сам он про себя считал, что его знания слишком ничтожны. И продолжал упорно читать, искать, учиться…
Его мысли прервал стук в дверь.
- Входите!
Дверь тихонько приоткрылась, и в образовавшейся щели появилось лицо Веры.
- Можно? – робко спросила она.
- Проходите, – тихо произнес он.
«Наивная девочка, - думал он – со своей чистой верой во всесильного дяденьку доктора. Ты даже не представляешь, насколько все сложнее! Увы, ты только в начале жизненного пути и тебе предстоит познать много, зачастую бессмысленных по своему трагизму, истин, пока твое сознание покорно не свыкнется с мыслью о том, что в этой жизни нет ничего вечного, кроме любви и памяти о ней…».
- Садитесь, – он кивнул на стул.
Она медленно подошла и робко присела, не отрывая от него глаз. В них без труда читалась надежда, граничащая с отчаянием. Ему казалось, что он слышит биение ее сердца. Опыт подсказывал ему, что и она догадывается о печальном, но отчаянно отказывается верить в это.
Кто бы знал, как это трудно врачу признаваться в собственном бессилии?! Иногда кажется, что в такие моменты он теряет кусочек собственной жизни, как некую дань за благородство своей профессии. У любого врача со временем это чувство притупляется, потому что на каждую безвременно ушедшую жизнь приходятся десятки других, смотрящих преданно и с мольбой в глазах, жаждущих, а порой просто обязанных, жить. Но никогда для него смерть пациента не проходит бесследно, она отбирает у него минуты, часы, годы жизни. Именно потому врачи умирают рано.
Впервые смерть он увидел, когда после второго курса проходил практику в хирургическом отделении центральной районной больницы. Это был пациент сорока двух лет с осложненным циррозом печени. Александр курировал эту палату. Пациент угасал в буквальном смысле на его глазах, но Александр не осознавал неотвратимую жестокость надвигающегося финала. Даже был уверен, что он вот-вот пойдет на поправку. Но вместо этого наступил момент, когда больной попросту закрыл глаза и перестал реагировать на происходящее. Забегали врачи и медсестры, подоспели анестезиологи. Все это он наблюдал, находясь рядом. И среди этой напряженной суеты вдруг услышал голос анестезиолога: «Зафиксируйте, в четырнадцать двадцать констатирована биологическая смерть». «Как это смерть?! Этого не может быть! Ведь он минутами раньше касался этого пациента, он был жив! Что значит, его душа покинула тело?! Теперь оно без нее и вправду ничего уже не значит!? Вот оно, лежит, такое же, как и прежде! Та же небольшая бородавочка на подбородке, которую он всегда повреждал во время бритья. Неужели это так и есть?! Неужели его тело теперь не более, чем тумбочка или кровать, только в образе человека?! Боже, как не хочется в это верить!».
Минутой позже он услышал из коридора громкий плач его матери. Это был даже не плач, а вопль, полный трагизма и отчаяния. И ему стало не по себе. Закружилась голова, появились рези в животе, затошнило. Заметив это, заведующий отделением произнес слова, которые запомнятся на всю жизнь:
- Эээ, друг мой, если Вы так будете реагировать на смерть, Вам придется очень непросто. Не забывайте, что наше рабочее место, так сказать, находится на стыке двух противоположностей - жизни и смерти. Такова наша судьба, мы выбрали ее добровольно. Поэтому мы должны беречь себя, свою психику.
Конечно, с годами его реакция на смерть пациентов несколько притупилась, но она все еще больно царапала душу. Он всегда будет завидовать тем коллегам, которые относились к этому явлению спокойно. Хотя понимал, что внутреннее неприятие смерти для врача является мощнейшим стимулом к росту и совершенствованию.
Дыхание смерти он чувствовал и сейчас. Поэтому стоял перед вечной моральной дилеммой: что лучше, горькая правда, прямо цинично ставящая человека перед трагическим фактом, или сладкая ложь, дающая ему хотя бы ненадолго шанс, надежду? Увы, этому трудно научить врача на студенческой скамье, это нечто из разряда мудрости, приходящей с годами, интуиции. А в разговоре с родными пациента - тонкое сочетание слов, интонации, мимики, жестов. Ведь известно немало случаев, когда правда убивала, и наоборот.
Александр понимал, что в случае с Верой, несомненно, надо сказать правду. Но сделать это так, чтобы было менее болезненно для нее. Надо суметь за несколько минут объяснить ей, что это и есть жизнь, даже несмотря на ее зловещий оскал? И что не бывает счастья без трагедии. Так устроен этот мир, в этом и вся суть философского переплетения противоположностей. Понимание этой истины, увы, постигается только через боль, щемящую, порой невыносимую, терзающую душу. Быть может, она ниспослана людям свыше, как некая прививка от бездушия и жестокости. И, переболев, человек тем самым избавляется от духовного мусора, учится по-настоящему любить и творить добро…
- Что, не слушается Вас мама?
- Ничего не хочет есть, устала с ней бороться, - огорченно и с усталостью произнесла она.
- Помнится, Вы говорили, что у Вас есть сестра.
- Она с семьей живет на севере, каждый день звонит.
- Получается, что Вы ответственная за маму?
- Получается так…
- А сколько же Вам лет?
- Двадцать два, - смущенно ответила она.
- Понимаю, нелегко в такие годы нести на плечах такой груз. Когда-то и у меня было нечто подобное, не понаслышке знаю, как это тяжело.
- Лишь бы маме стало лучше, - почти шепотом произнесла она, опустив голову.
- Где-нибудь работаете?
- Нет, учусь, вернее, училась в пединституте, французский язык, на четвертом курсе. Взяла академический отпуск из-за мамы.
- Кто-нибудь помогает?
- Да, сестра помогает материально, дяди и тети тоже, вот, двоюродный брат сюда нас возит, Вы его видели.
- А Вы сами не устали?
- Что Вы, что Вы?! Даже думать об этом противно!
- Приятно это слышать, поверьте. Тем более, что Вы своей маме еще понадобитесь. Поэтому я бы посоветовал Вам набраться терпения и даже мужества…
Вера буквально впилась своими огромными голубыми глазами в доктора, внимательно следя за его жестами и выражением лица. Она осознавала, что сейчас услышит самое главное. Она догадывалась, что у матери нечто очень серьезное, даже внутренне подготавливала себя к этому. Ей даже казалось, что она готова смириться с любым исходом, но после последних слов доктора ее, все-же, охватил страх, ноги стали ватными, а в голове появилось напряжение, будто ее накачали чем-то. Только сердце продолжало отчаянно и сильно биться.
– Вы уже зрелый человек, – продолжил он, - и должны понимать, что жизнь многолика. На то она и жизнь, чтобы в ней сочеталось все – радость и огорчение, счастье и беда. И всем людям, рано или поздно, приходится сталкиваться с пониманием этой истины. Вы согласны со мной?
Она еле заметно кивнула головой.
- Мы закончили обследование Вашей матери - продолжил Александр, - и, к моему большому сожалению, результаты весьма неутешительны. Поверьте, неприятно об этом говорить, но мы подозреваем у Вашей матери опухоль с метастазами. И, поскольку, мы являемся непрофильным учреждением в этой области, то вынуждены перевести вас в онкологическую больницу.
Она, опустив голову, сидела неподвижно. Бледная, без мимики, совершенно растерянная. Секундами позже на ее глазах проступили слезы. Она неуклюже пыталась смахнуть их тылом дрожащей ладони, но, несмотря на это несколько крупных капель упали на пол. Она плакала тихо, с еле заметными всхлипываниями.
И все-таки, она оказалась неготовой услышать эти слова. А можно ли быть вообще быть готовым к этому? Как бы она хотела, чтобы ее разум посетили какие-нибудь спасительные мысли, ложная теория, что угодно, которые бы смогли смягчить эту мучительную боль, помогли переболеть, свыкнуться с неизбежностью, что скоро потеряешь самого дорогого человека на свете! Навсегда…
Александр встал из-за стола и, подойдя к ней, подал салфетку. Затем, положив руку на ее дрожащее плечо, слегка склонился над ней и произнес:
- Не стесняйся своего плача, - он незаметно для себя перешел на «ты», - в чем-то это даже хорошо, поверь. Но это должно быть твоей минутной слабостью. Ты еще понадобишься своей маме, и она не должна видеть твоих слез. Это было бы нечестно по отношению к ней. В этом и должно заключаться твое мужество. Надеюсь, ты понимаешь меня?
Она подняла свои покрытые слезной пеленой прекрасные глаза. Нос, щеки, губы – все было мокрым от слез:
- Понимаю…
Затем тщательно вытерла салфеткой глаза и лицо, повернулась и ушла.
Мама Веры была переведена в онкологическую больницу на следующий день. Перед уходом Вера зашла попрощаться.
- Даже не знаю, что сказать, - со слезами произнесла она, - я считала, что врачи – строгие и бездушные люди. А вчера почувствовала, как Вы переживаете за нас. Ваши слова дали мне силу. Я Вас никогда не смогу забыть…
- Не думаю, что заслуживаю такой похвалы. Я всего лишь делаю то, что обязан делать. И ничего больше. Желаю тебе терпения и удачи, Вера.
Она повернулась и быстро вышла. Вслед за ней вошел тот самый рослый парень и несколько стеснительно протянул твердую от мозолей руку:
- Понимаем, что вы не боги, но мы даже не сомневаемся, что сделали все от вас зависящее. Спасибо Вам за Ваше искреннее отношение.
- Это наша работа, – суховато произнес Александр, пожав его огромную руку.
Из неприкрытой двери виднелся коридор, где были Вера с сидящей на инвалидной коляске матерью, уже одетые и с вещами, ждали своего родственника. В какое-то мгновение он вновь встретился взглядом со своей пациенткой. Кто бы знал, как тяжело смотреть в глаза обреченному пациенту!
«Удивительное это дело – судьба, - думал Александр после того, как Вера со своей матерью скрылись из вида, - с ее хитросплетением событий и поворотов – радостных и грустных, знаменательных и трагичных. Люди помоложе думают, что судьбу можно сравнить с домом, который строят своими руками. В чем-то оно может быть и так, но, прожив значительную часть своей жизни и, познав истинную сущность бытия, как говорится, человек неизменно приходит к выводу о том, что архитектором того самого здания является еще и НЕКТО, от благосклонности которого в немалой степени зависит прочность его фундамента. Не в последнюю очередь именно по этой причине многие великие люди - писатели, художники, философы, – на закате своей жизни нередко меняют свое мировоззрение, отрекаясь от своих ранних убеждений. И, кому, как не врачам, знать об этом?! Ведь именно через их руки проходят судьбы людей. Иногда кажется, что они стоят за неким судьбоносным конвейером, который делится на две части, одна из которых возвращает к жизни, а другая уносит в небытие. И врачи, которым тот самый НЕКТО позволил вмешиваться в судьбы людей, пытаются успеть направить их по пути к жизни. Но не всегда это им под силу. Порой, попытав все данные им возможности, они становятся бессильными свидетелями того, как судьбы людей неумолимо приближаются к роковой пропасти. И в такие моменты овладевает отчаяние».
В тот день Александр пошел домой пешком. Было морозно. Шел снег, большие пушистые хлопья которого ровным слоем покрывали землю, одновременно садясь ему на шапку, воротник дубленки, ресницы. Он даже не заметил, как прошел мимо остановки и медленно зашагал дальше по припорошенному снегом тротуару, держа в одетых в черные кожаные перчатки руках дипломат. Хотя до дома было не менее пяти километров.
Образ Веры не выходил у него из головы. Мысли постоянно возвращались к ней. У него еще не было подобного состояния. Да, он внутри переживал за нее, за то, что ей впереди предстоят нелегкие испытания. Кому-то это могло показаться наивным, поскольку не может ведь жизнь врача состоять из одних переживаний за своих пациентов. Потому что знал: этой молоденькой девушке предстоит вынести на своих хрупких плечах дьявольски тяжелую ношу, именно то, что когда-то испытал сам, и чего, как говорится, не пожелал бы своему врагу.
Но понемногу он начинал понимать, что в его состоянии виновато не просто сочувствие к Вере. Какое-то неведомое ему до сих пор чувство незаметно прокралось в его душу, хотя он почему-то избегал признаваться в этом самому себе. Вместе с тем, он думал, что так не бывает, что серьезное чувство не может вот так, за несколько мимолетных встреч, завладеть сердцем человека, пусть даже молодого и неискушенного в жизни.
За свои тридцать лет Александр ни разу не влюблялся. В студенческие годы ему, истерзанному тяжестью жизни, попросту было не до этого. В первые годы он настолько был увлечен учебой, что даже думать себе не позволял об этом. Лишь на четвертом курсе у него появилась искорка симпатии к своей однокурснице по имени Оля. Это была симпатичная, жизнерадостная девчонка, которая всегда была на виду. Оля относилась к тем девчатам, которые были в центре внимания, заводилами в коллективе, умевшими увлечь за собой. Вокруг нее всегда было много парней, но ей почему-то приглянулся именно Александр. Однажды, на своем дне рождения она пригласила его на танец, во время которого прижалась к нему и мягко коснулась губами его щеки. Он ответил тем же. Затем их губы сблизились и, будто невзначай, мягко коснулись друг друга. Через несколько секунд то же самое повторилось, потом еще и еще раз, с каждым разом продолжаясь все дольше и дольше, пока их поцелуй не перешел в полноценное и непрерывное соприкосновение. Опомнились они в полной тишине, поймав на себе молчаливо-удивленные взгляды однокурсников, никак не ожидавших такого.
Но один из присутствовавших явно проявлял нервозность. Это был Влад, парень из параллельной группы, единственный сынок своих состоятельных родителей. Все знали, что его отец – высокопоставленный чиновник областной администрации, и особых проблем у него как с учебой, так и во всем остальном, не возникало, хотя относился он к ней более чем прохладно. Он ездил на новенькой белой «девятке», что по тем временам было пределом мечтаний большинства людей. Был он красивым, статным и болезненно самолюбивым парнем. От девушек у него не было отбоя, хотя все знали, что он меняет их как перчатки, не обременяя себя объяснениями и моральными угрызениями. С Олей у него, как говорится, «нашла коса на камень». Продолжительные ухаживания ни к чему не привели, она попросту игнорировала его, тем самым больно задевая самолюбие. Но был он из тех, кто не умел отступать или признаваться в неудачах, благо статус родителей располагал к этому.
Предложив Александру выйти на балкон «подышать свежим воздухом», Влад, со свойственным ему цинизмом, прямо приступил к делу:
- Слушай, мужик, давай договоримся, рядом с Олей я тебя больше не вижу. Ок?
- Вообще-то я не мужик, у меня есть имя, и ты прекрасно его знаешь. Но, если ты настаиваешь на мужике, то позволь спросить: ты, что-ли, баба? – Александр совершенно спокойно, со скрещенными на груди руками, посмотрел ему прямо в глаза.
- Я тебя предупредил, советую не нарываться на неприятности! - еле сдерживая раздражение, сквозь зубы процедил тот.
- Что за неприятности ты мне обещаешь? Не уж-то плакать собрался?
- Это ты увидишь.
- Ой, посмотри, как у меня коленки задрожали!
Ничего не говоря, Влад зашел, сразу же оделся и удалился.
- Что-то случилось? – спросила удивленная Оля.
- Дела срочные сказал.
- Странно как-то!
Расходились под вечер. Сам не понимая того, как все получилось, Александр уходил последним. Оля положила руки ему на плечи и прижалась к нему. Он обнял ее. Так они стояли около минуты. И вдруг она произнесла то, что он никак не ожидал:
- Ты мне нравишься, Саша, – и пристально посмотрела ему в глаза.
Не дождавшись ответа, добавила:
- Считаешь меня странной?
- Почему же? И ты мне симпатична! – и прижал ее к себе.
Выйдя, Александр направился к остановке, пребывая в раздумьях от событий дня. И все же, у него были сомнения в жизнеспособности их отношений. Хоть он и мало знал Олю, но все указывало на то, что она из весьма обеспеченной семьи. Сама она на эту тему распространяться не любила, но Александр как-то слышал, что ее родители работают в ФСБ. Она ни в чем себе не отказывала, чуть ли не каждый день меняя свои дорогие и модные наряды, которые по тем временам были в большом дефиците. И что он, со своей постоянной нуждой во всем, мог ей предложить? Впрочем, детьми состоятельных родителей были большинство его сокурсников, и этот факт не переставал удивлять. Причем у многих особого рвения к учебе не было. Вывод о том, что в этой системе было что-то неладно, напрашивался сам по себе. Но Оля была несколько другой. Она училась хорошо, была весьма старательной и ответственной. Удивительным образом ей удавалось поддерживать хорошие отношения со всеми, независимо от статуса родителей и материального положения, что в их среде встречалось нечасто.
Александр не знал, что Оля с первого курса держала его на примете. Ее привлекали его тяга к знаниям, прямота, и исключительная честность, из-за чего на курсе он имел репутацию молчаливого авторитета. Вместе с тем, она находила в нем какое-то тонкое обаяние, несмотря на то, что он улыбался редко. Оля хорошо разбиралась в людях и была уверена в том, что, несмотря на свою замкнутость, в нем скрывается богатая и неординарная личность, способная на красивые и благородные поступки.
Александр вдруг опомнился от визга тормозов. Рядом с ним остановилась знакомая белая девятка, из которой вышел Влад в сопровождении двух рослых парней атлетического сложения. Последние, скрестив на груди свои мускулистые руки, остались стоять возле машины. Влад же медленно, качающейся походкой, подчеркивающей усталую озабоченность и деловитость своего хозяина, подошел вплотную к Александру и, смотря ему в глаза, спросил:
- Ну что, ты подумал?
- Я думаю всегда, смотря о чем, - невозмутимо ответил он.
- Советую не притворяться!
- У тебя что, мозги на советы есть?
- Ладно, повторяю еще раз: чтобы рядом с Ольгой я больше тебя не видел!
- Ты ее купил или приватизировал?
- Нарываешься на неприятности!
- Понятно. И, чтобы эти неприятности для тебя самого были без последствий, таскаешь с собой телохранителей. Надеюсь, и подгузники нацепил?
- Слушай! – вдруг со стиснутыми зубами и злобной гримасой на лице закричал тот, схватив Александра руками за грудки, - Ты, амеба, рядом с Ольгой больше тебя не вижу! Понял?!
- Я никому и ничем не обязан, тем более тебе. А теперь убери руки и пошел отсюда!
- Ты, вы****еныш, знаешь, что я с тобой…
Он так и не смог досказать. В Александре буквально что-то взорвалось, он инстинктивно схватил его за уши, дернул на себя и резким взмахом головы нанес ему удар в лицо. Александр был ниже ростом и удар пришелся противнику в область носа. У Влада тут же разжались руки и он, прикрыв руками лицо, закачался и сел на тротуар. Александр продолжал стоять на месте. К его удивлению, те двое не собирались приходить на помощь своему компаньону.
- Что вы смотрите как истуканы?! - Влад вдруг поднял залитое кровью лицо, - Врежьте ему как следует!
- Да пошел ты! – брезгливо произнес один из них, и они направились на противоположную сторону улицы.
- Вы еще пожалеете! – уже писклявым голосом крикнул им вслед.
Александру почему-то стало его жалко. Он достал из кармана носовой платок и, присев рядом на корточки, протянул его Владу. Тот оттолкнул его руку, встал, быстро сел в машину, и, до предела нажав на газ, резко дернулся с места и за считанные секунды исчез из вида, оставив после себя дым и запах горелой резины. Их пути больше не пересекались.
Отношения с Олей становились все более близкими и содержательными. Они вместе ходили в кино, хоть этому не позволяли дефицит свободного времени и материальное положение. Несколько раз она приглашала его к себе в гости. Однажды даже он встретился там с ее родителями.
- Папа, познакомься, это Саша, мы учимся в одной группе, - Оля обратилась к рослому, по всем признакам очень крепкого сложения, мужчине лет пятидесяти с массивной нижней челюстью и уверенным взглядом. Его веки умело прятали под собой буквально прожигающий взгляд и, по-видимому, дабы увести внимание в сторону от него, с лица не сходила добродушная улыбка.
- Очень приятно, - тот протянул Александру свою огромную руку, - Владимир Борисович.
- Здравствуйте, Саша, - вдруг раздался рядом веселый женский голос, - я мама Олечки, - на него смотрела приятной внешности стройная женщина с миниатюрным лицом, большими карими глазами и аккуратной короткой прической, - Оля много рассказывала о Вас. Проходите, не стесняйтесь.
- Ну, что ты, мама! – Оля смущенно и с укором посмотрела на свою мать.
- Нечего стесняться, хорошим людям мы всегда рады. Не так ли Александр?
- Наверное, не мне судить, отношусь ли я к числу хороших.
- Хорошего человека так же, как и истинную красоту, видно сразу. - Она многозначительно подняла кверху брови, - Ладно, вы располагайтесь, а мы с папой пойдем по своим делам.
Попрощавшись, они удалились.
Все шло хорошо, пока Оля в один прекрасный день не напросилась к нему домой, якобы для оформления лабораторной работы по гигиене. Он, предупредил мать, тщательно убрался, приготовил, чем ее угостить. Но забыл учесть одно обстоятельство.
Жили они с матерью вдвоем в двухкомнатной квартире. Она много лет болела сахарным диабетом. В последние два года он осложнился почечной недостаточностью. Состояние ухудшалось настолько быстро, что как минимум в неделю раз приходилось отвозить ее на гемодиализ. Но вскоре и это перестало помогать. К этим проблемам позже присоединится гангрена пальцев стоп и мать в страшных муках умрет у него на руках.
При почечной недостаточности от больного исходит очень неприятный запах мочи из-за того, что его кожа частично берет на себя функцию почек. Пытаясь избавиться от шлаков, организм начинает выделять их через потовые железы, в результате чего на коже накапливаются соли с концентрированным запахом мочи. Они же вызывают страшный зуд. И бороться с этим бесполезно. Со временем этим запахом пропитывается все вокруг больного – одежда, мебель, стены…
Так вот, Александр попросту привык к неприятному запаху, который шел от больной матери, и не замечал его. Войдя в дверь, Оля машинально сморщилась и зажала пальцами нос. Хотя секундой позже поняла бестактность своего жеста и попыталась отвлечь внимание Александра. Но было поздно. До самого конца учебы она пыталась наладить с ним отношения, но нанесенная мимолетным поступком рана так и не смогла затянуться. Он не смог ничего с собой поделать.
После смерти матери он несколько лет не мог прийти в себя. Ему казалось, что в отравленной несчастьями душе не сталось места чувствам. Хотя девушки обращали на него внимание. Им нравились его спокойный тон, аккуратный внешний вид, галантность в обращении. Но сердце его было на замке и, даже несмотря на несколько мимолетных связей, ключи к нему так никто и не смог подобрать.
В клинике Илизарова в течение трех лет ему удалось написать и успешно защитить кандидатскую диссертацию. Несмотря на свои молодые годы и козни завистников, которых вокруг было пруд пруди, он быстро заработал авторитет, став одним из наиболее грамотных сотрудников клиники.
И все же, его не покидало ощущение, что в жизни чего-то не хватало. И он прекрасно понимал чего. Почти все, с кем он начинал, обзавелись семьями, уже воспитывали детей, просто-напросто жили и радовались жизни. Где-то внутри Александр завидовал им, их удивительно легкому и практичному отношению к жизни. Иногда казалось, что только у него все так непросто, только им жизнь воспринимается гораздо более сложной, чем она есть на самом деле. Временами до боли было обидно за себя. Он не мог понять, почему судьба так беспощадна к нему, ведь он заплатил за все с лихвой, но взамен не получил практически ничего. Его душа, казалось, напоминает безжизненную пустыню, где нет места ничему живому. Бывало, что посещали тревожные мысли, что у него все не как у людей, и вряд ли что-либо можно изменить, что так и будет продолжаться всю жизнь. Вместе с тем он чувствовал, что в закоулках истерзанной несчастьями души, где-то в подсознании, робея и прячась, живет мечта о большой и чистой любви.
И вот она, встреча с Верой, которая разворошила, перевернула в нем все. Позже он осознает суть того, что произошло. Его душой овладела какая-то неведомая болезнь, и в ее безнадежно-тоскливых просторах вдруг все зашевелилось и задвигалось, давая начало удивительному преображению. Еще недавно, там, где, казалось, была пустыня, из-под ее безжизненных пластов, будто сказочный оазис, стало проклевываться мощное, жизнеутверждающее чувство. Мечта о нем всегда жила в нем, но отодвинутая бедами и несчастьями в самые отдаленные уголки его внутреннего мира, оно ждало своего часа, чтобы прийти вот так, неожиданно и триумфально, грозясь прописаться там навсегда.
И все-таки, он еще не верил, что это серьезно. Что-то подсказывало, что так не бывает, надо подождать еще немного и этот мимолетный каприз души исчерпает себя, просто улетучится. Временами, когда ему удавалось взглянуть на себя со стороны, становилось даже смешно – вроде бы взрослый и серьезный человек, не лишенный жизненного опыта, а ведет себя как неопытный юнец. Ведь не может же быть так, чтобы всего за несколько мимолетных встреч человек поддался всем своим существом какому-то, во многом неопределенному и туманному чувству. Да и, к тому же, он ведь не знает, кто она и какая она, на самом деле, эта Вера. Наверное все пройдет, потому что это нереально и даже несерьезно.
Однако проходили дни, недели, месяцы и ничего не менялось. С мыслями о Вере он просыпался, с ними же ложился спать. Он не переставал думать о ней. С тех пор, как он видел ее последний раз, прошел почти год. За это время он многое осознал. Многократно прокрутив в памяти всю короткую историю встречи с ней, начиная с того момента, как увидел впервые, он вдруг понял, что Вера – это недостающий кусочек его душевного паззла, с поразительно схожей судьбой. Ему тоже было двадцать два, когда на его глазах в страшных муках умерла мать. Удивительно, но и он тогда тоже был студентом четвертого курса. Да и матери, как и маме Веры, было сорок девять, когда она покинула этот грешный мир. Она умерла за четыре месяца до своего пятидесятилетия. Мистика? Или это все было предначертано кем-то сверху? Разница была лишь в том, что черную полосу своей жизни он прошел давно, а ей только предстояло это сделать. И он никак не мог быть к этому равнодушным – те душевные раны все еще кровоточили. Помнил, как отчаянно нуждался в поддержке, но в итоге оказался один на один со своим несчастьем.
Но не только это привлекало его в Вере. Многое бы он отдал, чтобы увидеть ее лицо, ее пушистые и длинные ресницы, из-под которых смотрели огромные, небесного цвета, голубые глаза, которые почти всегда были влажными от отчаяния. И ее, поражающую воображение красотой, косу…
«Где она сейчас и как сложилась ее судьба?» - этот вопрос у Александра не выходил из головы. Страстное желание найти ее постоянно лежало внутри тоскливо-щемящим комом, подавляя и отодвигая в сторону все мысли и побуждения. Но как и где ее искать, если даже представления не имел, где она сейчас может находиться?
Он ложился спать и просыпался с мыслями о ней. И одновременно бичевал себя за "подростковые", как он их про себя называл, капризы, пытался взять себя в руки, подключить свое трезвомыслие, профессиональное достоинство, наконец. В такие моменты его личность разделялась на две непримиримые противоположности. "Утри сопли, - твердила одна, - ты врач, не имеешь права на слабость, и обязан помнить об этом всегда!". В ответ вторая половина грустно улыбалась, замыкалась в себе и все глубже погружалась в свой внутренний мир, где оставалась наедине с мыслями о ее светлом образе и надеждой когда-нибудь встретиться...
Был ясный осенний день 1998 года, воскресенье, середина октября - последний день отпуска. Двумя днями раньше он прилетел со своей родины, где посетил могилу своих родителей и погостил у бабы Тани.
Он решил немного прогуляться. Надев черный кожаный плащ и аналогичную кепку, он обмотал шею легким шерстяным шарфом белого цвета, на всякий случай взял зонт и вышел. На дворе ярко светило солнце, но было холодно, почти морозно. Он медленно зашагал по тротуару в сторону городского парка. Дышалось легко и приятно. То здесь, то там, тротуары были покрыты опавшими листьями, которые, занесенные ветром, собирались местами в толстый, шуршащий под ногами ковер. Ему очень нравился этот шум, он навевал воспоминания об озере Девичьих Слез – эту живую сказку, которую посчастливилось увидеть своими глазами несколько лет назад. Было мало прохожих, поэтому он шел зигзагами, выбирая места, где листвы было побольше, и шел, наслаждаясь этим магическим шумом.
Свернув с улицы Володарского, он зашел в городской парк и долго бродил по его тротуарам и дорожкам. Затем сел на скамейку. Подставив лицо под яркие лучи осеннего солнца, закрыл глаза и вот так просидел достаточно долго.
Он очнулся от какого-то шума. На соседней скамье расположилась пара сорока-пятидесяти лет. Мужчина среднего роста, с плешью на голове и удивительно выразительным лицом. Она, дама бальзаковского возраста, с распущенными черными волосами, полноватая и приятная внешне, смотрелась умиротворенной и счастливой. После нескольких нечленораздельных звуков, произнесенных мужчиной, Александр понял, что они глухонемые. Дама в ответ что-то жестикулировала, после чего их лица озаряли обаятельные улыбки, и периодически они бросались друг другу в объятия. В какой-то момент мужчина, не переставая улыбаться, встал, снял с себя демисезонную куртку, набросил ее на плечи дамы и, поцеловав ее, вновь присел рядом.
Увлеченные друг другом, они так ни разу и не обратили на него внимания, хотя сидели метрах в пяти. Ему стало немного не по себе. И он не мог понять, почему. Может, из-за чувства зависти, а может и ощущения собственной ущербности…
Он встал и побрел дальше. Домой не очень-то хотелось возвращаться. Он решил выйти на площадь и пройтись немного по улице Гоголя.
Стало заметно холоднее, но дышалось свободно и приятно. Александр медленно прошел мимо почтамта, вглядываясь в его, резной, недавно отремонтированный, фасад с большим электронным табло, на котором показывало четыре градуса тепла. Всюду мелькали люди, у всех свои интересы, проблемы, свои судьбы…
Проходя мимо скопления людей на автобусной остановке, Александр вдруг почувствовал, как какое-то ощущение запредельного волнения в одно мгновение завладело его существом. Он остановился в растерянности. Его взбудораженный мозг отчаянно пытался найти объяснение происходящему. Прошла минута, вторая, но все было тщетно. Пока он думал над тем, что происходит, из глубин сознания вырвалось: «Коса!!!». «Что это? Откуда? Какая коса?» - думал он, растерянно оглядываясь вокруг. Не спрашивая на то разрешения, глаза почему-то нацелились на толпу людей, стоящих на остановке. И вдруг он увидел среди них девушку с величавой косой. Она поднялась в только что подъехавший автобус, через секунды двери закрылись, и он тронулся в путь. «Боже! Вера?!» - у Александра бешено заколотилось сердце, пульсация ощущалась в глазных яблоках, голове, от волнения дрожали колени. Тем временем красный свет светофора остановил автобус прямо перед почтамтом, но через минуту он вновь продолжил свой маршрут. «Неужели она?!». Он машинально бросился к ближайшему припаркованному автомобилю, открыл дверь и обратился к водителю:
- Оплачу Вам любой счет, очень прошу, поезжайте быстрее за тем автобусом. Можете не беспокоиться, никакого криминала.
Полный мужчина лет шестидесяти оторвался от газеты, которую читал и, внимательно посмотрев на Александра поверх очков, сначала было удивился, но затем расплылся в добродушной улыбке, напомнив колобка, правда, без одного верхнего зуба:
- Что, любовь?
- Типа того, давайте побыстрее, пожалуйста!
- Понимаю. Бывало и у нас.
Через три минуты они уже сидели на хвосте автобуса. На остановках, не обращая внимания на сигналы едущего сзади транспорта, их допотопный «Москвич» тормозил, и Александр внимательно высматривал среди спускающихся пассажиров знакомую фигуру. На пятой остановке он тихо воскликнул:
- Боже, это она!
Боясь упустить ее из вида, он, не сводя с нее глаз, протянул водителю купюру, от которой у него округлились глаза, вышел и побежал вслед за удаляющейся быстрым шагом девушкой. До нее оставалось несколько метров, когда он окликнул ее.
Она быстро сбавила шаг, затем остановилась как вкопанная.
- Вера! – еще раз произнес он, остановившись в нескольких шагах от нее, будто не решался приблизиться.
Она повернула голову, не сходя с места, каким-то неестественным и грациозным движением, почти касаясь губами своей восхитительной косы.
- Вы?! – ее большие голубые глаза выражали удивление, а лицо сияло радостью, которую она пыталась, но была не в силах скрыть.
- Здравствуй!
- Здравствуйте…
- Ты удивлена?
Александр продолжал стоять на месте, за несколько шагов от нее, будто у него отнялись ноги. Между ними периодически проходили люди, одни были заняты своими мыслями и не обращали на них внимания, другие бросали удивленный взгляд и проходили дальше, третьи смотрели неодобрительно, недвусмысленно покачивая головой.
В душе у него творилось что-то не поддающееся описанию. Перемешалось все – сильнейшее волнение, растерянность, ликование, грусть, печаль…
Видно было, что и она находится под чудовищным гнетом тех же чувств. Ее губы вдруг задрожали, а в глазах появился предательски-влажный блеск.
- Я верила, что мы встретимся, - она опустила глаза, нервно перебирая пальцами косу, - я целый год думала о Вас…
Александр подошел к ней и буквально впился в нее взглядом. Это были те же сказочно красивые глаза, но в них явно что-то изменилось. За их мутной пеленой и потухшим взором чувствовалась глубокая печаль. Она похудела. Ее бледное, обветренное лицо и сухие, потрескавшиеся местами, губы говорили о том, что в ее жизни имели место не очень приятные события. Только коса была неподвластна ничему: толстая, золотисто-русого цвета, она, словно река, вбирала в себя густые, гладко уложенные на голове волосы, гордо и величаво спускаясь вниз почти до самых колен.
Она была одета в простенькую стеганую курточку синего цвета на синтепоне, джинсовую юбку и толстые хлопчатобумажные колготки черного цвета. На шее был намотан просторный черный шарф с узором кармино-красного цвета, бахрома которого ниспадала на плечи и грудь. На ногах были поношенные демисезонные сапожки, тоже черного цвета, с мятыми в гармошку голенищами.
- Вы считаете меня дурочкой?
Александр еще раз внимательно посмотрел на нее и, после паузы, тихо произнес:
- В таком случае можешь считать, что рядом с тобой стоит еще один дурачок, который тоже верил, что мы обязательно встретимся, и так же весь год думал о тебе…
Она вновь опустила глаза, на уголках которых, почти готовые сорваться, заблестели слезинки.
- Как мама, Вера? – неожиданно и, может быть не к месту, спросил Александр.
- Похоронили маму… Летом…, - она отвернулась в сторону и ее тело задрожало от плача. Видно было, что она отчаянно пыталась сдержать слезы, но у нее ничего не получалось. Открыв свою сумочку, она дрожащими руками долго пыталась что-то найти там, по всей видимости, носовой платок или салфетки. Александр вытащил из кармана платок и, слегка наклонившись, подал его ей. Не переставая плакать, она взяла его, развернула и прижала ладонями к лицу. Из-под него, почти шепотом, произнесла:
- Извините…
- Да что ты, Верочка?! В таких случаях плач – это самое лучшее, что есть у человека. Я понимаю тебя больше, чем ты могла бы подумать.
Прикрыв лицо, она продолжала тихо плакать. Ей почему-то хотелось убежать, скрыться, чтобы никто не видел ее слез. Она вдруг почувствовала себя одинокой и несчастной среди людей, которые были везде вокруг. Ей казалось, что все по-своему счастливы и довольны жизнью. Все, кроме нее. Ей ужасно не хотелось, чтобы кто-то видел ее лица, даже он, она готова была растаять, испариться, превратиться в дым.
Но, вместе с тем, она нуждалась в понимании, искренней поддержке, чтобы можно было распахнуть душу и выпустить из нее всю свою печаль, которая давила невыносимой тяжестью, буквально душила ее.
Вдруг она почувствовала, как его ладони легли на ее дрожащие от плача плечи. Теплые, мягкие, будто от них исходило какое-то доброе излучение, которое незаметно проникало в нее и мягко растекалось по всему телу, стремясь обнять, дать ей надежду, что она не одинока в этом мире.
Неожиданно у самого уха она услышала слова:
- Верочка, милая, не было дня, часа, даже минуты, чтобы я не думал о тебе… Что-то со мной произошло. Я не знаю, что это, но так невозможно жить…
Она вдруг перестала плакать, открыла лицо и посмотрела на него.
- Нет-нет, так не бывает..! Или это сон? Это была я! Это я думала о Вас, это я не спала ночами. Вы для меня казались безумно далекой звездой. Скажите, что это не сон!
- Нет, милая, это не сон. Может быть так не бывает, может это не как у людей… Но… я…, даже не знаю, как сказать… Кажется…, я люблю тебя, Верочка... Произношу это первый раз в своей жизни… Думал, что не смогу, но вот…, - и опустил глаза.
- Боже, неужели у тебя еще осталось великодушие?! – с этими словами Вера повисла у него на шее, уткнулась ему лицом в грудь и разрыдалась. Он нежно обнял ее и прижал к себе. Так они стояли долго, притягивая взгляды прохожих. Вскоре Вера перестала плакать, но их молчаливые объятия продолжались, будто они боялись разжать руки и вновь потеряться. Это было то, что называется единением двух душ…
- Тьфу ты, какое бесстыдство?! Совсем совесть потеряли! – они опомнились от голоса горбатой старушки в стеганном, старом-престаром плаще, которая, держа в одной руке клюку, а другой, волоча за собой сумку на колесиках, медленно заковыляла мимо.
- Пойдем отсюда, - тем же шепотом произнес Александр.
- Ну, да…
Она вытащила из сумки небольшое круглое зеркальце и, отвернувшись, стала приводить свое лицо в порядок. Затем, взяв друг друга за руки, они медленно зашагали по тротуару, даже не понимая куда.
- Как у тебя с учебой? – вдруг спросил он.
- Да никак.
- Что значит никак? Сколько лет еще осталось?
- Последний год остался. Брала академический отпуск, надо было ухаживать за мамой. Новый учебный год начался, а я никак не могу прийти в себя. Мама умирала в страшных муках, - ее голос вновь задрожал, она замолчала и, после некоторой паузы, продолжила, – все врачи удивлялись, как такое было возможно. Зимой у нее, ни с того, ни с сего, сломался позвоночник, и ее парализовало. Думали, что она протянет не больше недели, но мама прожила еще два месяца. Если это можно назвать жизнью. Она каждый день молилась, чтобы бог забрал ее душу, отказывалась есть, принимать лекарства. Умерла за четыре месяца до своего юбилея.
Вера остановилась, отвернулась в сторону и стала вытирать вновь нахлынувшие слезы.
«Боже! Неужели так бывает?! Такие похожие судьбы! А может наша встреча не случайность?! Неужели она предначертана кем-то сверху?!»
- В общем, - продолжила она – с учебой у меня ничего не получается, никак не могу прийти в себя. Наверное придется продлить свой академический отпуск.
- Верочка, поверь, это слабое решение. Ты должна найти в себе силы. В городе где живешь?
- У родственников, на Бурова-Петрова. Я как раз туда шла.
- Мы еще обсудим этот вопрос. А пока…, давай пока отметим нашу встречу. Ты не против?
- Нет, не против, - на ее лице первый раз появилась какая-то робкая, с примесью грусти, улыбка.
Вскоре они были в кафе «Ностальджи», рядом с площадью. В освещенном слабым светом зале почти не было посетителей. Играла музыка, мелодии 80-х.
Они выбрали себе столик в отдаленном углу у окна. Подошла официантка и поставила на стол две горящие свечки. Затем принесла меню.
- Ну, что будем есть и пить? – спросил Александр, держа ее руку в своих ладонях.
- Не знаю, на Ваше усмотрение, - у нее на лице была все та же улыбка.
- Давай договоримся, Верочка, больше не называешь меня на «Вы», ладно?
- Хорошо…, - смутилась она.
Вскоре официантка принесла бутылку шампанского в ведерке со льдом. Откупорив ее, он осторожно разлил золотистый напиток по фужерам. Один подал ей, второй взял в свои руки и, пристально смотря ей в глаза, после долгой и мучительной для обоих паузы, сказал:
- Верочка, милая, послушай меня внимательно. Мне очень трудно об этом говорить. Кажется, наша встреча – не случайность. Моя душа болела весь год. Думал, пройдет, но ошибся. Я стал суеверным. - Он на минуту замолчал, опустив глаза. - Понимаю, что это ненормально, что так не бывает. Но… я люблю тебя, милая, и это неземная любовь. Верочка, выйдешь за меня замуж?
- Нет-нет, не может быть! - она встала и, прикрыв лицо платком, быстро, почти бегом, побежала к выходу.
Он остался сидеть, глубоко подавленный и опустошенный. «Неужели в ее жизни что-то изменилось? Неужели мысли о ней, не покидавшие его ни на минуту, оказались наивными и напрасными? А может он сказал что-то не так, что было воспринято ею как обида? Но он же не хотел этого! Не хотел…».
Он встал и пошел за ней. В гардеробе дородная дама с усиками и лукавым взглядом сказала, что плачущая девушка зашла на пару минут в туалет, затем вышла на улицу. Свою одежду она не брала.
Александр вышел. Неподалеку на скамейке в одном свитере сидела Вера. Он медленно подошел и присел рядом. Глаза ее были красные от слез.
- Извини, Вера, если я что-то не то сказал. Поверь, я не хотел тебя обидеть…
Она резко повернулась, бросилась ему на шею и, где-то у самого уха прошептала:
- Да, любимый, я согласна! И молю бога, чтобы это был не сон…
Боязнь вновь потерять ее была настолько сильной, что, несмотря на весь трепет своего отношения к ней, он нашел-таки в себе силы пойти на, казалось бы, безрассудный для своего характера шаг - предложил сразу же переехать к себе жить. Сначала это даже рассмешило ее. Затем, видя серьезность его намерений, она попросила дать ей время подумать. Но он показал совершенно не свойственную его характеру настойчивость. Она еще долго терзалась сомнениями. На выходе из ресторана он произнес:
- Если ты сегодня покинешь меня, это будет самым несчастливым днем моей жизни!
И в присутствии людей добавил:
- Хочешь, стану перед тобой на колени?
На его лице не было и тени лукавства. Он выглядел несчастным и потерянным. Именно в этот момент она поняла всю чистоту и искренность этих слов, которые исходили из самых глубин его души, становясь смыслом жизни. Она крепко обняла и поцеловала его:
- Я буду рядом с тобой - сегодня, завтра, всегда...
Хоть они уже и могли себя считать мужем и женой, он все же терялся в догадках насчет того, правильно ли поступил, ложась спать отдельно от нее. Было ощущение, что он уперся в какую-то стену, просто-напросто пребывал в растерянности и не знал, как дальше быть. «А может все гораздо проще, - думал он, - и тот трепет, та деликатность, с которыми я отношусь к ситуации, просто излишни, и не имеют под собой никакого основания? Ведь на этой земле живут миллиарды людей, и с таким состоянием встречается почти каждый из них, это случается каждую минуту, даже секунду. И может эта сентиментальность ни к чему, может это продукт именно его воображения?».
Он лежал с закрытыми глазами. Очень хотелось заснуть, избавиться от жуткого напряжения, но сон предательски покинул его. Он пытался насильно подавить в себе наседавшие мысли, даже считал про себя, чтобы незаметно увести себя в царство Морфея, но счет обрывался, и он вновь углублялся в омут собственных мыслей.
«Нет-нет, - чуть позже он опровергал самого же себя, - красота наших чувств не может иметь ничего общего с банальностью. Это не тот случай. Ведь не для этого же они, сами не ведая того, всем своим существом стремились друг к другу. Может быть именно за кристальную чистоту своих чувств и помыслов нам, откуда-то сверху, была ниспослана эта удивительная, в чем-то даже мистическая, встреча с таким вот счастливым концом. И она теперь так близко, настолько, что чувствую тепло ее тела, дыхание, биение сердца. И все у нас будет замечательно! Все-все, лишь бы хватило мудрости достойно пройти этот, чем-то пугающий, период сближения".
Он повернулся в ее сторону, и открыл глаза. Ему очень хотелось посмотреть на нее, спящую, чтобы она не замечала этого. Но в комнате было темно, и контуры окружающих предметов просматривались с трудом. По всей видимости, она тоже лежала на боку. Он очень хотел бы увидеть ее лицо, но темнота ревниво прятала его под своим невидимым покрывалом…
«Как ты близко, любимая! Как бы я хотел тебя обнять, прижаться к твоему телу, сбросить с плеч этот невыносимо тяжелый груз нашей разделенности! Если бы ты знала, как мне этого не хватает!».
Вскоре его глаза привыкли к темноте. Он заметил, что она действительно лежит на боку, лицом к нему. На фоне светлой стены более четко определялся прикрытый одеялом контур ее тела с плавным изгибом талии. Лица было не различить, но…, о, ужас! ее глаза были открыты и смотрели куда-то в сторону окна! Да-да, именно так, он четко видел их влажный блеск! О, боже, неужели она плачет?! Какое-то непривычное чувство, то ли страха, то ли стыда, быстро одолело им, и он, не зная, как быть, вновь сомкнул веки. Периодически, слегка разведя их, так, чтобы это не было заметно, он внимательно наблюдал за ней. Да, она действительно плакала, тихо всхлипывая и вздыхая...
Сердце забилось часто-часто, взбудораженное сознание в одно мгновение рассталось с мыслями о сне. "Но почему?! Неужели что-то не так?! Может он чего-то не понимает?!". Он открыл глаза и стал пристально всматриваться в ее сторону. От напряжения зрение обострилось, и он без труда стал различать даже мелкие подробности. Она плакала и, по-видимому, давно. Ее лицо было мокрое от слез.
В темноте вдруг раздался его тихий голос:
- Ты плачешь?
Она не отреагировала.Он привстал на постели.
- Что с тобой, милая?
Ответа вновь не последовало. Шли секунды, отдаваясь в голове глухим стуком, и наполняя пространство жутким напряжением. В какой-то момент она резко повернулась лицом к стене и вновь застыла. Не зная, как поступить, он присел в постели и задумался.
И все же, что-то ему подсказывало, что им был совершен какой-то тактический промах, болезненный для нее, хотя изо всех сил старался, чтобы этого не было. Но в чем он заключается и когда это произошло, он никак не мог понять.
Он встал и присел к ней на край дивана. Слегка дотронувшись до нее, произнес:
- Мне очень плохо от твоего плача. Поговори со мной…
После некоторой паузы она медленно повернулась к нему. Да, она на самом деле плакала, и не просто плакала, а смотрелась несчастной и потерянной.
- Ну, скажи мне, скажи, в чем дело?
Она сбросила с себя одеяло, встала на колени и крепко обняла его:
- Быть с тобой в разлуке, когда ты далеко, гораздо легче, чем когда ты рядом. - Она захлебывалась плачем, - Мне вдруг показалось, что мы уже никогда не сможем быть вместе, что все это обман, мираж… Я лежала и молила бога, чтобы побыстрее наступило утро, чтобы убежать, спрятаться от самой себя. Мне было так одиноко!
- Боже..., как я глуп и наивен?!
- Не смей говорить так, - прервала она его и стала неистово целовать его губы, лицо, шею, волосы, - не смей, слышишь? Хотя бы только потому, что я безумно люблю тебя, ты мой идеал, моя звезда! Ничего недостойного ты не сделал. Проблема во мне, именно во мне…
- Я тебя люблю не меньше, поверь. И это чувство настолько сильно, что постоянно держит меня в напряжении. Я боюсь сделать что-то не то, причинить тебе боль. Ты слишком дорога мне, и я очень хотел бы, чтобы первый день нашей совместной жизни запомнился нам навсегда...
- Не говори больше ничего… Сегодня днем я согласилась стать твоей женой, - она пристально посмотрела ему в глаза, - и я готова быть ею…
Она встала с постели и, не говоря ни слова, расстегнула пуговицы и сбросила с себя ночное платье, обнажив свое тело.
Темнота будто перестала существовать. Он не мог оторвать глаз от ее грудей. Средней величины, немного заостренные с достаточно большими сосками, смотрящими слегка в стороны, над ними будто потрудилась рука великого Родена. Чуть выше, выдавая волнение, то поднимались, то опускались изящные контуры ключиц. Ниже, мягкие формы живота с кокетливо выглядывающим из ямочки пупком гармонировали с красивыми линиями талии, плавно переходящими в выпуклости бедер.
Он никогда еще не видел такого красивого женского тела. Это была та самая классическая красота, с которой можно было бы писать картины или лепить скульптуры.
Но ее это будто не устраивало. Еле заметным движением она что-то выдернула из сложенных на голове волос, несколько раз кивнула ею и они рассыпались пышным салютом, прикрыв со всех сторон ее тело до самых колен и оставив полуобнаженными только груди и живот.
Он замер, не в силах оторвать от нее взгляда. Перед собой он созерцал красоту, по колориту и совершенству, наверное, не сравнимую ни с чем. Чем-то она напоминала русалку, чем-то былинную красавицу, а может какой-то мистический художественный персонаж…
Затем она молча взялась за нижние края его майки и потянула ее вверх. Он покорно поднял руки. Она присела перед ним на колени и, обняв крепко за ягодицы, прижалась головой к низу его живота. Он пребывал в растерянности, не зная, как себя вести. Вдруг он почувствовал, как последний элемент его одежды медленно пополз вниз и тоже оказался на полу. Она вновь обняла его и стала страстно целовать…
Не в силах сопротивляться приливу страсти, он мягко взял ее двумя руками за голову и поднял с колен. Через мгновение они переплелись в объятиях, а их губы, раскрепощенные и переполненные чувств, впились друг в друга. С них еле успевали срываться обрывки фраз:
- Любимый…, милый…, родной!!! Я твоя, твоя навечно…!
- Ты моя сущность, моя вечность, мое сокровение!
Рисунок: фрагмент картины Константина Васильева "Гадание"