***
В мою команду входили только сто национальностей, проживающих в России – ровно половина. Я выбрал двух русских стариков из своей категории D, которые, на мой взгляд, родились прямо с маленькими лыжами на ногах, и поставил перед ними задачу: идти строго на север параллельным курсом. Улыбчивый русский якут Коля Каплин должен был идти справа от основной колонны, на расстоянии примерно двести метров. Невозмутимый эвенок Иван Монго, тоже русский, на таком же удалении – слева от отряда. Оба – «тёртые калачи», люди бывалые и весьма пожившие. Оба хорошо поняли, на что идут: лучше потерять только одного бойца на минном поле, чем нескольких. Старики вполне могли стать «плановыми потерями».
Коля широко улыбнулся и сказал: «Правильно, командир. Мы с тобой и с Иваном уже пожили. Нас не жалко». Иван был постарше. Он ничего не сказал, только кивнул, что «понял и провожать не надо», аккуратно «забычковал» сигарету и двинулся исполнять задание. Я не годился в командиры: мне было жалко обоих. Но я надеялся, что всё обойдётся. Отряд быстро уходил на север. Колю я проводил до нужного места сам, жестами указал запретное направление, где его поджидает верная смерть, и мы простились. Я пошел назад по готовой лыжне, но не на север, за отрядом, а на юг.
От места моей ночёвки пришлось идти всего час до труднопроходимых завалов, появившихся в результате взрыва. Полоса завалов, когда идти приходится «против шерсти» – небольшая. Не более ста метров. Это сначала наклонённые, потом вырванные с корнем и сломанные деревья. Именно в таком порядке. Дальше, до самого горизонта, вместо заснеженной и светлой лиственничной тайги, была уродливая ещё дымящаяся чёрная «пашня». Пахали, наверное, великаны, совсем не думая о качестве «пахоты»: в совершенном беспорядке торчала во все стороны «солома» из обломков стволов, веток и корней. Картина не для слабонервных. Не хватало только гигантских грачей.
Вспомнились слова офицера: «Не успели за сутки пройти норму – из вас будет обугленный фарш пополам с землёй и щепками». Точнее не скажешь.
«Норма» по моим прикидкам это двенадцать часов непрерывной ходьбы. А нужно идти шестнадцать или двадцать. Или в три смены – круглые сутки. Чтобы все успеть. Отметил, что на месте «зону завалов» нужно будет создать самим, чтобы пропустить ударную волну на просторный речной коридор. Хорошо, что свежую «пашню» никто не видел.
Отряд я догнал уже в сумерках. Взрыв произвел на людей такое сильное впечатление, что не нужно было никого подгонять. Снежную целину «топтали» всё по очереди. Кто сколько сможет, включая женщин. В полночь основная часть отряда остановилась на ночлег, но нашлись добровольцы – каждый третий. Одни должны прокладывать лыжню ещё четыре часа. К концу их «смены» подоспеет вторая группа отдохнувших добровольцев, за ними – третья. Отряд должен идти на север не останавливаясь ни на минуту. Тогда мы всё успеем.
Мои жилистые старики-таёжники Коля и Иван вернулись, чтобы «отметиться» и покурить: «С народом, однако, паря, веселее». Отметились и неслышно ушли в лунную тайгу. Каждый в свою сторону: один двести метров – на запад, чтобы продолжить свою лыжню на север, а другой до своей лыжни – на восток. Старики надежно обозначали восточную и западную границы коридора, за которыми отряд поджидала смерть.
А я лежал на снегу и переживал за своих русских братьев – Ваню и Колю, эвенка и якута. Живы будем – напьемся, подеремся и споём замечательную якутскую песню с русскими словами и эвенкийской музыкой: «Эх, мороз-мороз, не морозь меня…».
Живы будем. Будем!
И ещё я думал, что «русский» все-таки не национальность, а особое определение души, которое не так просто выразить словами. Среди нас есть подлецы и трусы, святые и герои, как и у любых других народов. В нашей истории случалось, когда мы даже убивали друг друга. Но в особых условиях сторонних угроз в нас просыпается дух единения и склонность к массовому героизму. Когда все «бухгалтерские» программы из серии «выгодно/невыгодно» мгновенно отключаются, и действует только самый древний комплекс, который выражен двумя словами: «Наших бьют!».
А под «нашими» мы понимаем все двести «русских» национальностей, населяющих наше Отечество. Даже если мы относились друг к другу без должного уважения, даже если кто-то кого-то ненавидел и считал врагом. Но если братский дух единства русских проснулся, то количество и силы врагов России уже не имеют значения. И любому «нерусскому» с его стройной системой «бухгалтерских ценностей», позволяющей «вовремя сдаться в плен», это всегда непонятно и страшно. За это цивилизованный мир «других» нас боится и ненавидит.
Мы для него – чужие. У нас неправильная «бухгалтерия».
По привычке, я ворошил в памяти слова Стоика или Историка из своего компа. Не помню, кому из них именно принадлежат эти строки:
«Я вспомнил «Окаянные дни» Бунина и понял: в отличие от него мне бежать вообще некуда. Ведь он бежал от диктатуры безграмотного и бескультурного быдла в цивилизованную Европу. А какой смысл бежать из страны побеждающей Обезьяны куда-то, где Обезьяна уже давно победила? Наверное, у нас с ним немного похожи внутренние ощущения непоправимости происходящего. В том и проблема, что в обществе потребителей не нужна высокая духовность в принципе. Потому творчество утрачивает смысл».
Мне проще – я не творческий человек и далек от «высокой духовности». Мне, например, мысль куда-то бежать – вообще никогда в голову не приходила. Я – оптимист, «я – воздух русский, я землю русскую люблю». За время моей службы «в ЦК» – на центральном кладбище – многое в России изменилось к лучшему. А многое до сих пор вызывает неприятие. Но «обезьяна» в нашей стране не победила. Мы не смогли стать полноценным обществом потребителей. Не получилось. Может, мы слишком умные? Или слишком тупые? Хотя «глаз-алмаз» Паганеля утверждает, что мы, в основном, обычные «бараны». Но бараны – идейные. Скорее, мы согласимся со скудостью «корма» на пастбищах и ветхостью многоэтажных «кошар», чем с отсутствием идеи. Причем, чтобы какая-то стройная логика в ней была. Но самое главное, чтоб идея была красивой, как русские Женщины всех двухсот национальностей одновременно.
Общество обречено, если абсолютно все в нём превращается в «товар» и товар этот имеет «цену на рынке». А красивая идея может быть основана не на деньгах и выгоде, не на ненависти к человеку, а на самом красивом явлении в природе.
И я подумал о любви, чувстве давно забытом, а теперь уже и невозможном для меня. Любовь смертна даже у обычных людей. Они ещё живы, а любовь уже нет. Не уберегли. Или нереальное счастье: «Они любили друг друга и умерли в один день».
Всю жизнь я пытался дать свое определение этому чувству, чтобы самому понять его суть. Получилось сухо и безжизненно: «Любовь – это синергетическое взаимодействие организмов, обладающих разумом. Это одновременная гениальность двух душ, ставшая суммарной гениальностью, которая больше, чем результат простого арифметического сложения. Потому любовь – это штучное, а не массовое явление».
А я – бессмертный уродец. Как говорится – «сорок лет не мылся бане и меня женщины не любят». Любят, конечно. Но не те и не так. За «сто лет одиночества» той единственной я так и не встретил.
Я только на минуту закрыл глаза, а оказалось, что отряд уже ушёл.
Все знали, что я самый старый. А потому берегли.
Продолжение http://proza.ru/2022/01/30/112