Полицейский урядник Николай Иванович Сидоров ещё раз внимательно осмотрел место происшествия и вышел на улицу. Затем попросил потерпевшего рабочего завода «Товарищество Гилль» Ивана Полунина закрыть изнутри дверь своей комнаты на задвижку, а когда тот выполнил его распоряжение, Николай Иванович сдвинул в сторону на двери доску и в образовавшееся пространство просунул руку. Нащупав на внутренней стороне двери засов, сдвинул его в сторону и открыл дверь.
– Вот так, Иван Семёнович, и проник вор в твою комнату, – сказал он. Затем вздыхая и чертыхаясь, достал чистый лист бумаги и чернильницу. – Ты говори, что у тебя украли, а я с твоих слов буду записывать.
Вспоминая лежавшие в сундуке вещи, Полунин сморщил лоб.
– Баба моя мне вещи собирала, а я теперча уже и не упомню всего, – посетовал он.
– А ты память-то напряги свою и вспомни, – ухмыльнулся полицейский.
Полунин вновь сморщил лоб и, перечисляя в уме украденные вещи, зашевелил губами.
– Три скатерти, четыре расстегая ситцевых, четыре фартука, из них два шерстяных и два ситцевых, две полушапки, десять аршин плиса, полусапоги, четыре ситцевых рубахи, суконные брюки, пятьдесят аршин ситца в четырёх кусках, две пары суконных чулок, аттестат, – наконец-то начал перечислять он свои вещи.
– Всё? – спросил Сидоров, увидев, что Полунин замолчал.
– Вроде бы, – кивнул тот головой.
Подсчитав похищенные вещи и сверив их стоимость, Сидоров установил, что Полунину причинен ущерб на сумму – сорок рублей.
– Что-то ты, Иван, вещей с собой набрал, будто бы в Сибирь собрался, – усмехнулся Николай Иванович.
– Да это всё баба моя насобирала. И то возьми, и это, а я сам-то и не хотел столько вещей набирать. Баба это всё… а я в ночную смену работал, а утром пришёл с работы, а тут такое, – в который раз уже стал объяснять Полунин полицейскому уряднику и стоявшим рядом с ним понятым.
– Да слышал я, слышал, – махнул рукой Сидоров, оборвав Полунина на полуслове. – Будем искать твои вещи, Иван Семёнович.
– А мне теперча, что делать?
– Тебе-то? – Сидоров внимательно взглянул на Полунина. Тот съежился под его взглядом и заморгал красными из-за бессонной ночи глазами. – Ложись спать, а мы с управляющим вашим Николаем Михайловичем на улицу выйдем, свежим воздухом подышим, – распорядился урядник и, не дожидаясь ответа управляющего, взял его аккуратно под локоть и слегка подтолкнул к двери.
– Как давно этот Полунин работает на заводе? – спросил он у управляющего после того, как они вышли на улицу.
– Работает около месяца, если нужно точнее, то можно посмотреть в учётной карточке, – ответил тот.
– А когда он в комнату заселился?
– Всего несколько дней тому назад, до этого жил вместе со всеми в людской избе.
– А почему из людской ушёл? С рабочими не ужился?
– Отнюдь, Николай Иванович, с рабочими у него как раз всё хорошо складывалось.
– Тогда в чём же причина его перехода из общей избы в отдельную комнату?
– Хороший работник, специалист в своём деле, да и вещей у него много, вот мы и решили ему временно комнату выделить.
– Всё понятно, – кивнул головой урядник. Они неспешно шли по территории завода в сторону правления. – Скажи-ка, Николай Михайлович, а кто раньше в этой комнате жил?
– Жил один… насилу избавились от него, – управляющий ухмыльнулся и покачал головой. – Сначала он себя хорошо зарекомендовал, а потом начал пьянствовать и на работу прогуливать, да и дебоширом к тому же оказался, вот мы его и прогнали с завода. Коновалов его фамилия, а зовут Родионом.
– И давно вы этого Коновалова выгнали?
– Недавно, несколько дней тому назад, если нужно точнее, то можно посмотреть в учётной карточке.
– А комнату он когда освободил?
– Как мы его прогнали, так он комнату сразу и освободил.
– Откуда этот Родион будет? Не наш ли? – спросил урядник.
– Он из Богородицка, – ответил управляющий.
– Семейный?
– Нет, не женат, одинокий.
– А как он выглядит и где сейчас может находиться?
– Родя высокого роста, худощавый, лохматый и с большой бородой, а где сейчас может находиться, я не знаю, – развел руками управляющий.
Попрощавшись с управляющим, урядник поговорил с рабочими завода, но новых сведений о Коновалове от них не получил. Объехав питейные заведения и предупредив их хозяев о совершённой краже, он приехал на железнодорожную станцию Ясенки. День был жарким, и стоявшее в зените солнце разогрело землю. Над железнодорожными путями витало марево, пахло креозотом и мазутом. Привязав лошадь к коновязи, Сидоров направился в станционный трактир, принадлежавший купцу Прянчикову. В помещении было немноголюдно, всего несколько посетителей пили чай. Хозяин заведения стоял за барной стойкой и протирал полотенцем чашки.
– Был такой нынче поутру. В аккурат как вы, Николай Иваныч, говорите – в красной рубахе, лохматый и бородатый, – начал рассказывать Прянчиков. – Зашёл, заказал чаю. Пил неспеша, всё на постояльцев поглядывал, а после того как литер подошёл, вышел на улицу. Поезд, должно, ожидал, – высказал предположение Прянчиков.
– Уехал, стало быть, – задумчиво проговорил Сидоров
– А кто его знает? – пожал плечами Прянчиков, наливая кипяток в чашку и протягивая её Сидорову. – Чайку пожалте, Николай Иваныч, – любезно предложил он.
– А не обратили ли вы, Антип Фролович, внимание, были ли при нём какие-то вещи? – задал вопрос Сидоров, отпивая из чашки горячий напиток.
– Были. При нём был мешок с вещами.
– А что за вещи были в мешке?
– А пёс их знает? Какие-то материи. Он их из мешка доставал и предлагал кучеру.
– Какому кучеру?
– Андрею Мягкову, кучеру из Крапивны. Они вон за тем столиком сидели, – Антип указал рукой на крайний от входа стол. – Поезд из Тулы ждали. А этот в красной рубахе материю из мешка достал, показывать начал, но что именно показывал, я не знаю, мне отсюда не видать было, далече. А как поезд пришёл, так они поднялись оба и ушли.
Поблагодарив Прянчикова, Николай Иванович выехал в Крапивну. Он уже давно собирался съездить в управление, чтобы получить для себя входящую почту и сдать в канцелярию исполненные документы, но всё никак не мог собраться, и вот наконец-то ему подвернулся случай выехать в Крапивну.
Кучера Мягкова Сидоров допросил в полицейском управлении.
– Я чай пил и ждал поезда, собирался отвезти кого-нибудь из приехавших в Крапивну, а ентот подсел ко мне и стал предлагать купить у него вещи, достал ситец, а как я отказал ему, так он опять сунул ентот ситец в мешок, – рассказал кучер.
– А ещё он предлагал вам что-либо кроме ситца? – спросил у него Сидоров.
– Нет, кроме ситца, боле ничего не предлагал.
– Что потом было?
– А опосля, когда я барина одного в Крапивну повёз, увидал, как мужик ентот по дороге в сторону Колпны пошёл.
«Значит, Родион Коновалов с поездом не уехал, а пошёл по дороге в сторону Новой Колпны. Почему же он не уехал? Что его здесь держит? Хочет сбыть ворованные вещи, а затем уехать? Или он вообще не собирается отсюда никуда уезжать? Снимает у кого-то квартиру? Управляющий заводом говорил, что Родион не женат, а потому может прижиться у какой-нибудь женщины? У кого же он может находиться? Да, женщина! Его здесь может держать только женщина. Возможно сообщница, а значит, либо он, либо она будут пытаться продать ворованные вещи. А почему собственно – продать? Такие вещи могут и самим сгодиться», – рассуждал Сидоров, возвращаясь из Крапивны в Колпну.
Вечерело. Солнце уже успело остыть и усесться на верхушки деревьев стоявшего за полем леса. Укатанная сотнями повозок крапивенская дорога, петляя между редкими рощицами и полями, то поднималась в гору, а то резко шла вниз к бежавшим под бревенчатые мосты журчащим речушкам. В низинах уже улёгся вечерний туман, и, когда урядникова лошадка сбегала вниз, от тумана и речной воды начинало потягивать прохладой. Николай Иванович, поёживаясь, подстегнул лошадь. «А ну пошла, милая», – вполголоса произнёс он. «Но, если Родион уже пытался продать краденые вещи, и ему это пока не удалось, то он наверняка попытается это повторить. Нужно предупредить трактирщиков», – вновь начал рассуждать урядник.
В Новую Колпну он въехал, когда солнце уже скрылось за косогором и на улице начинало смеркаться. Подъехал к трактиру Зябрева и осадил лошадь. Соскочил с пролётки, привязал лошадь к коновязи и вошёл в помещение. В питейной избе было многолюдно и шумно. Старые и молодые, обросшие бородами мужчины и безусые юнцы пили вино и пиво, закусывали солеными огурцами и квашеной капустой. Над потолком витал сизый табачный дым, пахло табаком, пивом и прокисшими щами. Между столами лихо летал с подносом половой мальчик лет двенадцати, разнося посетителям графины с водкой и миски с огурцами. Николай Иванович прошел в комнату хозяина заведения, где ещё раз напомнил трактирщикам приметы Коновалова и похищенных вещей.
– Думаете, Николай Иванович, он придёт? – хитро улыбаясь, спросил у Сидорова Зябрев.
– Придёт, – кивнул тот головой, – обязательно придёт, я уверен.
– Ну, пока мы его будем ждать, не соизволите ли откушать? – предложил трактирщик.
– Давай, – махнул рукой урядник. – Только не просмотреть бы его, – озабоченно произнёс он.
– Не извольте беспокоиться, господин урядник, при его появлении нас предупредят, я уже распорядился, – уверенно произнёс Зябрев, и Сидоров, поверив ему, успокоился.
Не успели они выпить по фужеру вина, как в комнату вбежал половой мальчик.
– Пришёл! – выпучив глаза, сказал он. – Вон там, у буфетной стойки стоит.
Сидоров и Зябрев слегка приоткрыли дверь комнаты и незаметно выглянули в зал. Да, это был он – Родион Коновалов. Только поверх красной рубашки-косоворотки на нём был надет жилет.
– Ну что, Николай Иванович, будете брать его? – спросил Зябрев. – Могу дать в помощь своих рабочих, – предложил он.
– Ни в коем случае, – ответил урядник.
– Как же так?! – неподдельно удивился Зябрев.
– Вещей при нём нет никаких, какой смысл его сейчас брать? Он отопрётся от всего, а где вещи спрятал, не скажет, и я буду вынужден его отпустить, а уж тогда мы вещи точно не найдем никогда, он их либо спрячет, либо уничтожит. Поступим вот как…
Сидоров и Зябрев ждали долго. Коновалов пил вино и закусывал неспешно, долго разговаривал с сидевшими с ним за столом посетителями, раскуривал папиросы. Наконец он, насытившись, поднялся из-за стола и слегка пошатывающейся походкой направился к выходу. Следом за ним незаметно вышел один из рабочих трактира. Спустя полчаса он вернулся.
– Всё, можно идти, я покажу дом, в который он зашёл-с, – доложил он.
– А предупредил ли ты управляющего завода Головтеева, о чём я тебя просил? – задал ему вопрос Сидоров.
– Да-с. Они все будут ждать вас, господин урядник, подле вашей лошадки, – ответил тот.
На улице уже стемнело и лишь при свете бледноликой луны были видны очертания деревенских изб. На чёрном ночном небосводе мерцали звезды. У указанного дома урядник остановил лошадь.
– Так вот он у кого скрывается, у Елизаветы Васильевны! Ах, Лиза, Лиза! Вот я ж тебе задам! – в сердцах проговорил Сидоров. – Ты, Петруня, иди. Не нужно, чтобы они тебя видели, – распорядился он, и следивший за Коноваловым парень скрылся в темноте.
К дому подошли под неистовый лай собаки. Света в доме не было, и волостной старшина Дудин постучал в окошко. Вскоре в оконном проёме показалась освещённая керосиновой лампой взлохмаченная женская голова.
– Кто там? – послышался из-за стекла приглушенный голос.
– Лиза, позови Родю, у меня к нему дело, – произнёс Дудин, отодвигаясь от направленного на него света в глубину палисада. – Родю! – вновь повторил он.
Елизавета отошла от окна и на прижавшихся к стене людей вновь наползла темнота. Словно предупреждая хозяев об опасности, неистово лаяла собака. Её лай подхватили собаки от соседних изб. Наконец-то сквозь громогласный собачий хор в сенцах послышались шаги, громыхание ведра, скрип дверного засова, после чего отворилась входная дверь, за которой прятался полицейский урядник. Вышедшего Коновалова скрутили быстро. Связали ему за спиной руки, затащили в дом и усадили на лавку у печи, добавили огня.
– Это он – Коновалов, – произнёс Головтеев, освещая лицо Родиона керосиновой лампой.
– Так, Лизавета, гостя твоего, Родиона, мы с собой забираем, а ты давай неси нам его вещи, с которыми он к тебе пришёл, – распорядился Сидоров.
– Это которые? – спросила растерявшаяся от произошедшего Елизавета.
– Которые он в мешке хранит, – подсказал ей Сидоров.
– Так вон они в сундуке лежат, – указала Елизавета рукой в сторону стоящего в углу комнаты сундука.
Сидоров подошел к сундуку и, откинув крышку, достал из него вещи.
– Мои! Это мои вещи! – закричал обрадованный Полунин.
– Эти вещи не мои! Я к ним не имею никакого отношения! – крикнул Коновалов и заёрзал на лавке.
– Не твои?
– Нет.
– Стало быть, эти вещи принадлежат Лизавете? – спросил Николай Иванович.
– Не знаю, – Коновалов отвернулся и стал отрешенно смотреть в сторону темного окна.
– Выходит дело это ты, Лизавета, вещи своровала вот у этого господина? – обратился Сидоров к Елизавете, указав рукой на Полунина.
– Да ты что, Николай Иваныч?! Я солдатка вдовая, а не воровка! Мужика могу в дом привесть, а чтобы своровать у кого?! Ты в своём ли уме, Николай Иваныч?
– Тогда чьи эти вещи?
– Его это вещи, – Елизавета кивнула в сторону Коновалова. – Это он их ко мне в дом принёс.
– Ты вот что, Лизавета, собери-ка нам все его вещи, которые он принес к тебе в дом, мы их с собой возьмём, а ты сама назавтра придёшь ко мне в участок, я с тебя показания снимать буду, – распорядился урядник и Елизавета, кивая головой, начала собирать в мешок вещи. – Ну, а ты, Родион Коновалов, поедешь с нами, – повернулся он к Коновалову.
В участке Николай Иванович посадил Коновалова под замок в арестантскую комнату, поблагодарил за помощь заводского управляющего Головтеева и волостного старшину Дудина и после подписания ими протокола отпустил их домой.
– А ты, Иван Семёнович, просмотри все свои вещи, какие имеются, а какие отсутствуют, а я пока буду протокол составлять, – обратился Сидоров к Полунину, а затем взял чистый лист бумаги и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать: «1899 года, августа 17 дня полицейский урядник Сидоров составил настоящий протокол в следующем: крестьянин деревни Сорочинка, Ржавской волости, Крапивенского уезда Иван Семенов Полунин, живущий на заводе «Товарищество Гилль» при Новой Колпне Ясенковской волости, заявил, что ночью на 17 августа сего года из сундука, находившегося в чулане при его квартире, причем сундук был не заперт, совершена кража имущества принадлежавшего Полунину. Дознанием и розыском обнаружен подозреваемый крестьянин Коновалов, который 17 августа был в постоялом дворе при станции Ясенки и предлагал купить у него кусок ситца крапивенскому кучеру Андрею Мягкову, живущему в Крапивне, но Мягков купить отказался. Кроме ситцу у Коновалова был ещё мешок с какими-то вещами. Затем Коновалов возвратился в Колпну, где был позже и задержан. Опрошенный подозреваемый в краже крестьянин села Новосёлок, Курапинской волости, Богородицкого уезда Родион Коновалов, в краже не сознался. По осмотру помещения, где хранились вещи потерпевшего Полунина, в присутствии управляющего завода Гилль Николая Михайловича Головтеева оказалось, что они хранились в сундуке. Постановил: о сем дознании записать в протокол, который передать на рассмотрение Ясенковского волостного суда».
Уже на следующий день управляющий завода «Товарищество Гилль» Николай Михайлович Головтеев в виду серьёзности произошедших событий предоставил рабочему завода Ивану Семёновичу Полунину отгулы за свой счёт, и тот немедленно выехал в Сорочинку. Он решил отвезти домой неожиданно утраченные и чудом возвращённые свои вещи. Возница, бородатый сорочинский крестьянин, приезжавший в Колпну на ярмарку и согласившийся подвезти Полунина домой, подгонял вожжами свою и так резво бежавшую лошадку и рассказывал ему о сорочинских новостях, но Иван его не слушал. Он лежал на соломе и, закинув руки за голову, смотрел в небо. Иногда он поднимал голову и смотрел на лежавший рядом с ним мешок с вещами, словно вновь боясь потерять его, а убедившись, что мешок на месте, ощупывал его, после чего вновь закидывал руки за голову. Он уже знал, что обязательно расскажет своей любимой жене Марии о своих приключениях. Обязательно расскажет ей о полицейском уряднике Сидорове, который вернул ему его похищенные вещи, и о воре Коновалове. Затем в сердцах и беззлобно поругает жену для порядка за то, что слишком много наложила ему с собой в Колпну ненужных вещей, ну а потом, конечно же, обязательно прижмет к себе свою ненаглядную, и они порадуются вместе за то, что всё так хорошо закончилось. Впрочем, это будет уже совершенно другая история.