Бабкины рождественские сказы

 
     Только-только отшумели новогодние праздники, а деревенская  детвора уже с нетерпением  ждала Рождество Христово.
 
     Надо сказать, что в Советском Союзе на религиозные праздники был наложен запрет. Но не для наших бабок:  родились они в царское время, купались в купели и крестились в церкви. С детства привыкли к церковным праздникам и обычаям, молодожёнов, в то время,  тоже венчала церковь. Поэтому  вера  у бабок в Бога была привитая  с рождения, с материнским мо-локом впиталась в  душу и сердце.  Поэтому никакие указы-приказы партийных деятелей не смогли сломить крепкую волю верующих.  У каждой верующей старушки по заборой (дощатая перегородка у русской печи) в углу, на восточную сторону,  стояла небольшая иконка того или иного Святого, которому старушка ежедневно молилась и клала поклоны за упокой и здравие своих родных и близких. Соблюдали бабки и рождественский пост. Поэтому в праздники нас всех ждали вкусные шаньги, пироги и разные «магазинные , вкусные, сладости».

     Днём бабка ждала  гостей или сама шла на часок «посидеть» к старушкам, подружкам задушевным. Ну, а мы, ребятня,  целыми днями катались с угора на санках, ходили наряжёнными из избы в избу, так как взрослым было не до ребят. Вроде и праздник, а колхозную скотину надо обряжать: утром и вечером скотницы коров доили, а телятницы поили да кормили телят, а кто-то конюшил, сено совхозному скоту возил .

     А бабкам от гостей, ряженых ребят, одна забава и приятное время препровождения. Ведь  среди ряженых ходили их любимые внучата. Вот и притворялись, говоря нам:
«Кабыть робята-те не наши, да откуль взелись екие-то, да чьи будете-то?»
А мы рады - довольнёшеньки представляться перед бабками. Кто-то  стихи  рассказывал, другой пел, плясал, а кто-то  просто так дичал, по-весёлому проказил.  Бабки от души хохотали да нас подначивали на новые выступления. Иная видит, что её внук-то не совсем хорошо представляется, начнёт задорить да шутейно  позорить:
« Ак, чого ето, Ванька, кабыть  порато худо представлеиссе, ну-ко, дитятко-робя, спляши але песёнку спой! А то вонде Галька-то ме;не тибя, а коль дельно россказала стехотвореньё-то!  Давай россказывай, а то ничё не даим гостинчем-те!»
Доморощенные артисты,  употевшие от тёплой одежды, уплясавшись да упрыгавшись и получив заветный подарок, старались поскорее выбраться из тепла  натопленной избы и отвязаться от бабкиных расспросов. Бабки ведь  прекрасно знали, чьи ребята да откуда, но въедливыми вопросами да шутейными подковырками рады были нас  замучить. На ходу развёртывая фантики  конфет да жуя печенье, шли мы кататься на ближайший  угор. Угор этот очень уж был  крут, этим и  нравился ребятам.  Да ещё тем, что очень он длинный, полит не один раз водой, и с горки-ледянки катались кто на чём: в ход шли старые клеёнки, обломки фанерок, даже кто-то приносил берестяную полотуху, а кто посмелее, катались стоя, протирая подошвы подмороженных валенок. 
 
     На льду болота, возле конюшни, была сделана вертушка: в неокрепший лёд вставлялась  толстая двухметровая жердь, которая постепенно замораживалась,  на неё ложилось тележное колесо, от которого протягивалась толстая жердь, по концам крепились санки. Ребята, которые покрепче да посильней, раскручивали это колесо, и вся мелкая детвора каталась на самодельной карусели. За весёлыми да озорными играми незаметно смеркалось, и с большой неохотой приходилось всем расходиться по домам. А что делать дома, коли телевизоров тогда и в помине не было, одно только радио неустанно говорило целыми днями и, устав изрядно от пустой гов;ри, на ночь тоже затихало. До электричества ещё  не дожили, обходились керосиновой лампой. Раньше времени бабка лампу не зажигала, пока не наступит кромешная тьма да не придут со двора тятька с мамкой. Вот бабка внуку и говорила:
«Дитятко-робя, давай-ко сутеменничать, я печку маленьку затоплю, а ты полезай-ко давай гретче на печь, там давно уж кот лёжит да бока греёт. Нажоралсе – пол-слоика молока вы;соп, а на ночь опеть побредёт мышей ловить. Только ведь угреиссе на пече-то да засыпать станёшь, а он в ту жо пору вокурат с печи полезёт да под порогом, недоладом, пастьдирать станёт. Тятька да мати за день-то на колхозной роботе упетались, на койке спят, а ты, Шурка, тожо за день-то убегалсе,  дрыхнёшь на полатях  без задних ног. Только я, безуивная старуха, никак уснуть не могу, хошь миня убей, а ночью-то дак хоть шары зашей – куды-то дёвалсе сон-Самсон. Вот и  полезай, бабка, с печи да выпускай кота гулять, а по полу-то холодит, с окуржевелого порогу студит, хоть и лопотина брошена. С печи-то босиком сползёшь – и скоре до дверей, выпустишь ночного гулёну, а мороз-то заимат,  захватат да защиплёт голые да худы, бескровны-то ляжки. Опеть, старуха, на печь карабкайсе да с приступка ползи и от холоду дрожи, ковды ишщо согреиссе-то.  …А маленьку-то печку топи не топи – толку нету – пока топитче, дак от труб-то  греёт, протопиласе, дак опеть околеваньё. Ну, да ночь-то не век, тятька с матерью двоима спят, а ты полати облюбовал, а мине, старухе, на пече порато дородно». 
Но сегодня ребятня не спешила разбегаться по до-мам, а пошли к Шуркиной бабке Опрохе, так как она обещала ребятам рассказать про Рождество.
Про Опроху же, местную говорунью, одна из деревенских жонок так сказывала:
«О, ишко-ты, жонки, Опроху-то дак  лучше  по дороге не стречать. Одинова я за водой на колодеч пошла и вокурат ней стретила. Думала, шщо маленько постоим да  побаём, да и не в кою пору стоеть-то и баеть-то, печь вызбе топитче. Час веть  с ней выстояла, не могла уйти от нейной говори, говрит да говрит, баенью нейному  конча нету! Вроде бы нечо путного-то не баёт, а не могу уйти. Кабыть кака-то сила миня дёржит – и всё тут.
Принесла домой ведро-то, а вода-то уш в нём ледком взелась, и печь протопиласе».
 
     И откуда у неё такая  сила  притягивать людей  к себе говорей?  В деревне говорили, что её изурочили  на говорю-то.
Но никакой порчи не имелось, просто смолоду была характером весёлая, разговорчивая, к людям с добром, с язычком, шубным да  мяконьким. На все деревенские суждения Опроха весело смеётся да приговаривает: «О, жонки, на кого шибко-то порато беднюсе, дак с тем ишщо крепче розговариваю».
 Это настоящий, бесхитростный характер. А виду никакого нет: ростом бог обидел, малюткой за глаза прозывают, нос картошкой на лице шадровитом. Но до работы жадная, поработать безотказная, вот бригадир и посылает туда, куда не каждого пошлёшь. Теперь-то уж укатали  Опрошку годы долгие да работы колхозные, но язык-то лепечет, всегда с шуткой-прибауткой, добрым советом, приветливым словом. Вот и сегодня решила ребятам рассказать про Рождество и всякие, этого праздника,   обычаи. 
 
     А ребята  уже тут – как тут! Целая ватага пришла Опрошкины побывальщины слушать. А та, как только ребята порог избы переступили, командует:
– «Ну-ко, робята, катанчи-те сымайте да полезайте на печь, сёдни шаньги пёкла, дак истопель-то доброй клала, сама недавно на пече греласе, калит, неможн; без лопотины-то лёжать. Розболокайтесе, куфайки-те в;нде на голбеч положьте, полезайте на печь да тамоки отогревайтесь. Бат, все петухи отморозили, скоре отогревайте, а то веть дефкам не набь будите? Много ле морожоной-то петух клюнёт да споёт?  Да ужой, я вам вое ягодника нарежу, дак поешьте.
Печку маленьку затопила, дак  чайник малированой скоро закипит,  – приговаривала Опроха,» снуя между  столом и позаборой. А ребята:  Шурка, внук Опрохин, Колька,  Палушичовой внук, Костюшка, внук у Оленьки, Митька Офонаскин внук, скорёхонько обутки да одёжку сняли – и на печь. Сидят в тепле да ягодники наворачивают, из эмалированных кружек молоком запивают.
– «Ну дак чого, отогрелись ле, жонихи мёрзлогузые?» – спрашивает бабка. А много ли молодому надо, чтобы согреться? Кровь немного застыла от кусачего мороза, а на печи по-новой, как весеннее солнышко, заиграла. 
   Вечерние сумерки окутывали потихоньку избу, но, так как погода стояла морозная, вскоре появился на небе месяц, и от топившейся печки да от небесного светила в избе посветлело. Бабка Опрошка сидела на стуле, прижавшись спиной к горячей печке.
– Ну, дак чого, робята, сказывать ле вам про Рожество-то?
  Все дружно закивали головами, так как рты были набитые  вкусным ягодником. И вдруг в это время мороз как затрещит по стенам, раскатисто да глухо.
– О, робята, вот к нам и гось пришёл  первой, шулигин маленькой, ну да он много зла не наделат. Ночью тятька нёговый задаст шуму-то, треску и шороху-то будёт!
Ребята спрашивают:
– Бабка, а кто такие шулигины-то, росскажи-ко нам!
Опроха рада, что есть с  кем поговорить да вспомнить молодые годики, которые ушли, как  в морё пароходики. 
–  Дак слушайте не то, чого вам, робята, бабка роскажот!
Мине, робята, ишщо бабка Опрошка сказывала (миня-то в чесь неё назвали),  шщо в Святки из пролуби шулигины  выходят. Ковды в Рожество на улке мороз трешщит да стены избяные от его проказ шщёлкают, то ето, робята,  шулигины под окошками бродят. Тихонько щёлкают – дак ето маленьки шулигинки проказят. А ковды трескоток да стены расскатисто  ухают, то ето больши злят. Наказывала моя бабка, шщобы позно вечором не ходили на улку, а то шулигины уташщат  вас, робята, в пролубь. Так шщо, робята, не бегайте к реке, шулигины оборачиваютче людями,  добрыми и приветливыми старушками, которым надобе принести с реки воды. А ходят они от праздника Рожества и до Крещенья, а в Крещенье в пролубь уйдут, опеть до следущого Рожества. Ростом-те дак порато уш велики, а телом – шкилет-шкилетом, на голове жолезные шапочки, с острым наконечником. То они, робята, из воды лёд пробивают острым наконечником, тупым-то как пробьёшь? В наконечнике-то есть дырочка малистённая, дак через дырочку из воды дышат. Маленьких-то робят до Крещенья наимают, сперва кровь высосут, а потом сожрут бестолочей-то. Слушаитесь ле, робята, бабок-те, Шурка, ответь бабке, утешь? 
Начинает Шурка с печи бабку успокаивать словами, мяконькими да масляными, а много ли надо бабкиной-то душе? Капельку масла капни да внимание окажи – и растает старая, да ради внуков-то не то что пензию, а жизнь годна отдать – такие наши бабки-те! Успокоилась Опроха после утешительных слов робячих и давай снова плести куржегу (изморозь) рождественских сказаний:
 
– Робята, бабка мине сказывала, шщо ране в Рожество-то  девочушка пошла  с матерью в пролубь за водой, да наперёд поторопиласе, бегом бежит и ведёрками кивилькает. А мати позаде идёт и видит, шщо дочи-та уш на льду лёжит, а ноги-те в пролубь уже руками, долгими да волосатыма, тянут. Мати с коромыслом шла, бегом прибежала, скорее стала молитву читать и огрела по волосатым, худым да мохнатым рукам-те.  Да как в пролубе-то вода забурлила, закипела, как в море-окияне, и девку-то из пролуби-то водой выкинуло, далёко перекинуло, а матерь дак,  с ног до головы, окатило водой . Мати девочушку скоре подхватила в охапку – и бегом отогреватьче домой. Пока бежала, дак чула, как вода яро-преяро шумит, бурлит да 
  клокочет в пролуби-то. А пару-то сколь много пошло из пролуби, стало вокруг них туманом густым затягивать, и до самого дому бежали они с девкой, мати 90-ый псалом  читала, а крестик во рту держала. Значит, осердилисе шулигины-то, не попили свежой крови да молоденького мяска-то не попробовали. Девку ту долго лечили, да без толку, порато уж напужаласе, мало и пожила. Вот чого, робята, ране-то происходило в наших-те краях.
 
     Ребята запомалкивали, лёжа  на печи, после таких, страшных,  россказней. Да и в избе становилось сумрачно, а из тёмных углов веяло чем-то ужасным и таинственным. Несмотря на страшную историю, Шурка попросил бабку ещё что-нибудь им поведать. Призадумалась нанемного Опроха и начала вновь плести рождественские кружева.
   – Сватали в старые времена одну девку из бедной семьи. Хорошо жили родители жениха-то, всего полно в хозяйстве было. Да была одна беда долгие года: сын был телом не видкой, умом не торопкой и лицом небаской. Девки из хорошего житья не шли за него взамуж, вот и посватались они к этой девке-сиротине. Уж она была видная да тучная  телом и боевая делом. Да одна беда – очень жила  бедна. Думали сваты, что девка радучись пойдёт взамуж за сына богатого отца. Да не позарилась девка на богатое житьё-бытьё. Как её сваты жениха ни уговаривали.
    С того времени девку изурочили, испортили  сваты, на «знаткое» слово, худые да богатые родители. В ярости прокляли её да остудные слова нашептали. С той поры девка шибко порато заболела. Родителей у неё не было, от злых, слов колдовских, жениховое проклятие не смогла снять. Какие только знаткие старухи не приходили, да не смогли её превратить обратно в девку, дородную да баскую.
 Порато начала худеть, ест, кабыть, дородно, а тело-то сохнёт, совсем шкилет стала. Да, это бы и не порато худо, так веть разум утеряла. Всё куда-то рвётся бежать, голоса всякие слышатся. Девка от безумия дикого не знает, что с собой делать, да судьба сама подсказала ей выход: на Святки пошла на реку за водой – и исчезла девка, испарилась. Возле проруби нашли ведёрышки, и всё.
Вот таки, робята, мои сказы, не ради басы росказала, а шщобы маленько про жизь ранёшную  узнали. О, да ишко-ты, робята, время-то уш шибко порато далёко, пора пажнать да спать ложитче. Скоро Шуркины  тятька с матерью придут, надо самовар подогреть, ишо не погасло угольё-то в печке, дак живо зашумит. Завтре, робята, приходите, опеть об ету пору, чого-нибудь да ишщо росскажу. За ночь-то да за полудёнок чого-небудь спомню, – так бабка Опроха говорила одевавшимся ребятам.

*****
Картинка из интернета.