***
Летели ночью, Бог знает куда. Ночью же пересели в огромный военный вертолет, который высадил нас только перед самым рассветом, Бог знает где. После посадки, на выходе, каждый получил часы, компас, широкие лыжи и волокуши, где был уложен и увязан весь личный скарб. Нас провожали те два капитана-десантника, которые три месяца назад пили со мной в вагоне-ресторане, сопровождая на сборный пункт. Один незаметно положил в мой карман увесистую фляжку и сказал: «Ваш любимый». Второй протянул что-то, завязанное в носовой платок, со словами: «Спасите их».
И вертолет улетел.
Что может быть тяжелее невесомого молчания тайги?
С виду равнодушного и спокойного, как самый опасный зверь.
Тайга – притаилась и терпеливо ждала от тебя, человека, малейшей ошибки.
Кто это испытал, тот знает.
Равнодушное Солнце нехотя подняло холодную голову с далекой гряды мягких белоснежных сопок: пора идти. Я отдал команду «все ко мне» и достал фляжку. Каждому досталось всего по десять грамм, но отдавать других команд уже не было нужды: молчаливая цепочка из ста лыжников уходила на север, в тайгу. Впереди шла молодежь, сменяя друг друга, за ней – зрелые мужики, за ними – женщины. Я шёл замыкающим.
Зимний костюм, а, точнее, настоящий скафандр «Оймякон 60», позволял ночевать прямо в снегу, «по-тетеревиному». Снежное одеяло, даря приятную тяжесть и чувство защищенности, никакой иной практической роли не играло. Мы шли весь короткий световой день и еще два часа. Из опасной зоны, которая должна подорваться завтра ровно в полдень, мы наверняка вышли. Карты, с границами этой зоны, у нас нет. Карты вообще нет. Но в запасе, до взрыва, ещё часа два-три, если мои «тетерева» не будут спать до обеда. А они не будут, зная, что под ними – минное поле.
Я проследил, как команда дружно закапывается в снег, сообщив командирам отделений, что за день отдохнул и иду «топтать лыжню» дальше. Что грех не воспользоваться ярким светом полной Луны.
Так было предусмотрено планом.
Я шел не спеша, постоянно сверяясь с новеньким, но древним компасом. Свободно думать в такой ситуации нельзя: границы минных полей на местности никак не обозначены, ярких табличек «Заминировано!» нет. А коридор – узкий: пятьсот метров влево, пятьсот – вправо. И не факт, что ты идешь прямо по его центру. Задумался? Твои кишки украсят молодые лиственницы. Но изуродованное мертвое тело тоже не пропадет: обитатели тайги умеют тихо радоваться всякой пище.
Старость – не радость: меня хватило всего на четыре часа ходьбы «по целику», значит, моя команда доберется до места моего привала часа за два. Я не стал «играть» в глухаря, тетерева и рябчика, которые ночуют под снегом, просто перевернул лыжи юксами вниз, лег на них и начал вспоминать слова Стоика из своего домашнего компьютера:
«Постепенно ко мне пришло то, что казалось совершенно невозможным: состояние почти полного бесстрастия. Наверное, это такая форма самозащиты у людей с прочной психикой. Жизнь тебя обтекает, не прикасаясь. Ты становишься наблюдателем, а не участником. И что бы ни случилось, в голове звучит одна известная фраза: «Всё проходит, пройдёт и это».
С этим «обтеканием жизнью» и позицией наблюдателя я был хорошо знаком и согласен. И состояние бесстрастия не казалось мне невозможным – нормальное такое состояние, удобное, и никакая это не «форма самозащиты». Но приходится признать: война все изменила. Эта уродливая форма жизни ко мне до неприличия плотно прижалась и готова совершить, как это говорят юристы, «насильственные действия сексуального характера». И в этих её неприличных «действиях» – я непосредственный участник, а не наблюдатель.
Я согласен: «Всё проходит? Да, всё проходит».
Но эта уродина сама не пройдёт.
И еще одна мысль:
«…души как таковой нет. Есть 150 миллиардов нейронов в головном мозге и миллионы связей между каждым из них с соседями, которые появляются и разрушаются всю нашу недолгую жизнь ежедневно. Поэтому слово «душа» – фигура речи и не более того. Хотим мы того или нет, но в процессе жизни наш мозг всё-таки действует независимо от житейских обстоятельств. Потому «душевная недвижимость» придёт к нам только после смерти мозга».
Раньше я тоже в этом не сомневался, а сейчас подозреваю, что душа есть. А мозг – всего лишь «приёмник» и «передатчик», настроенные на строго определенную волну. Настройки мозга можно сбить внешним воздействием, и наступает внутренний хаос. В этом случае порядок и гармонию «с самим собой» может спасти «приёмник», у которого должна быть память и способность принимать «волны» интуиции, прозрения или озарения. Если проблемы с «приёмником», то гармонию восстановит «передатчик», путем передачи сигнала SOS к своей душе или другим душам во внешний мир.
Стало быть, «душа» живет где-то снаружи?
На облаках? Вне тела? Вокруг тела?
И нет никаких «душевнобольных»? Есть болезни мозга – потеря связи с душой, в результате чего тело теряет единственное свое предназначение – сохранить память – материальный след души, оставленный физическим телом.
Выходит, что сама душа материальна?
Ведь не может «ничто» оставлять какой-то материальный след?
То, что мы не видим радиоволны вовсе не означает, что их нет.
Может, переносчиками «частиц души» являются молекулы воды?
По поводу Бога Стоик сказал лишь одно: «…я в него никогда не верил, не верю и верить не буду. Не вижу для этого ни малейших оснований. В наших бедах повинны случайности в нарушениях клеточного устройства человеческого организма и непредсказуемость природы, а не наличие или отсутствие божьего промысла. «Того света» нет и быть не может. Все мы рано или поздно становимся участниками круговорота веществ. Кто-то – раньше, кто-то позже».
Я тоже не верил и, может быть, до сих пор не верю. Но все чаще думаю, что Бог все-таки существует. И в вере он не нуждается, тем более что это ни «он», ни «она» и ни «оно».
Бог – совсем не то, что представляют себе люди: он вездесущ. Здесь, в тайге, он и снег, и промороженный воздух, и земля, нашпигованная минами, и сама тайга, как биоценоз, и мы в ней – горстка обреченных на гибель людей. Весь «остальной мир» – это тоже Бог, который прекрасно обошелся бы без людей и человеческих цивилизаций. Люди получились случайно и сами придумали своего «Бога» по собственному «образу и подобию». Им так было понятнее. А настоящему Богу до всего этого нет дела: у него совсем другие заботы. Он бесконечно приводит к гармонии движение и покой, хаос и порядок, жизнь и смерть.
С этими мыслями я незаметно заснул.
Разбудил меня взрыв такой силы, что ощутимо вздрогнула земля.
Моя команда сидела рядом.
Девяносто девять человек.
Они ждали, когда я проснусь.
Продолжение: http://proza.ru/2022/01/29/207