А.С.Попов.
УСЛОВНО ЖИВОЙ
I.
Как дела, Терентьевич? Как здоровье? – спрашивал я этого пожилого человека, общаясь с ним по телефону.
- Условно живой, - отвечал он мне, чем очень меня забавлял. Мне такой ответ казался очень оригинальным и прикольным.
В принципе у Терентьевича были все основания так говорить, ведь ему было где-то за 70, а в эти годы здоровье уже не бывает идеальным.
С ним я оказался в одной двухместной комнате халявного пансионата в районе подмосковного Быково. Администратор так нас расселила, особо не спрашивая, кто с кем хочет селиться.
Время было советское, пансионат, повторяю, халявный, бесплатный по линии кардиодиспансера. От путевки отказываться не разумно.
Мне было чуть-чуть за сорок.
Разновозрастные… Присмотрелся, разговорился с Терентьевичем. Вроде нормальный «дедок».
Начались обычные пансионатные будни: визиты к врачу, процедуры, бассейн, столовая и т.д. и т.п.
Свободное время каждый из нас убивал по своему: телевизор в комнате отдыха, чтение, прогулки на свежем воздухе.
В киоске на улице покупал газеты, заодно купил книженцию карманного размера (pocket-book) из серии книг о любовных историях, какого-то американского автора. Что-то вроде мыльной оперы. Такие «шедевры» дома не читаю. Но тут, думаю, попробую освоить. Не хочется на отдыхе занимать голову чем-то серьезным. И оказалось кстати. Читалось легко…
II.
С Терентьевичем делимся воспоминаниями, узнаем друг о друге. Оказывается, он дальневосточник по происхождению. Да плюс еще у него украинская фамилия.
- У вас украинские корни?
- Да. Во времена Столыпина предки перебрались с Украины в Приморский край.
- Считаете себя украинцем? Говорите на мове?
- Нет, не говорю. В принципе мы все уже давно обрусели. Но корни свои помним. А вообще мы считаем себя уже давно русскими. Общекультурная среда русская, смешанные браки с русскими людьми, а иногда и с узкоглазыми аборигенами. Образование, пресса, радио, телевидение… В общем такой знаменатель…
И тут я рассказал Терентьевичу, как один мой знакомый работал после войны, Великой Отечественной войны в Хабаровске. Работал хирургом-пульмонологом в онкологическом отделении.
Как-то перед обходом по палатам в списке больных одной из четырехместных палат он видит перечень фамилий, который вызвал у него улыбку. Сплошные украинские фамилии: Лопата, Загребельный, Могила, Бессмертный…
Сплошной мартиролог.
III.
До переезда в Москву Терентьевич жил и работал во Владивостоке, в каком-то центре, занимающемся картографией и связью.
- О, как интересно! – отреагировал я. – Ведь я тоже в прошлом дальневосточник. Родился в 1944 году в воинском гарнизоне на Камчатке. Отец был военным летчиком, мать моя работала бухгалтером в порту Петропавловска Камчатского. А до этого она прибыла на полуостров из Владивостока, где у нее остались мать, отец и две младшие сестры (мои тетушки).
Захотелось матушке, тогда еще молодой женщине пожить самостоятельно, вот она и оторвалась от семейного клана. Но здесь мой отец и мать нашли друг друга и создали молодую семью.
Война закончилась. Отцу предстоял по распоряжению командования переезд с семьей в европейскую часть Советского Союза.
Немного пораньше меня с матерью доставили, прихватив попутно как пассажиров, на военном судне через Охотское море вначале в Хабаровск, а потом и во Владивосток.
Там, во Владивостоке я с матерью какое-то время пожил в доме дедушки с бабушкой, младших сестер матери (моих тетушек).
А далее мать и я должны были по транссибирской магистрали отправиться в таврические степи Украины на новое место службы отца в районе Мелитополя и Запорожья.
Так все и произошло в дальнейшем. Дней десять мы ехали по Транссибу до Москвы. Ехали без отца. Он, я полагаю, передислоцировался в Европу по воздуху вместе со своим авиаполком.
IV.
Стоп. Вот тут я должен остановиться и разъяснить один нюанс.
Когда я познакомился с Терентьевичем, я ему говорил, что я уже давно живу в Москве, но сам-то я выходец из Крыма, из Севастополя. То есть по самосознанию я севастополец, вырос в Севастополе, все родственники мои по материнской линии со времен Первой мировой войны были жителями Севастополя. А у жены вся родня севастопольцы со времен Екатерины Великой. Севастополь для меня своего рода малая родина.
Но в середине тридцатых годов шла пропаганда, и зазывали население переселяться на Дальний Восток, обещая золотые горы. В Крыму в то время было голодно, поэтому семейка матери «клюнула» и всем своим кагалом переехала во Владивосток. А где-то в конце 40-х – начале 50-х родня матери, глядя на мою мать, вернулись в Севастополь и все сообща вместе с моей матерью купили себе дом на бывшей Цыганской слободке..
В общем, пришлось мне Терентьевичу разъяснить, в конце концов, эту путаницу.
V.
- Так что, Терентьевич, получается, что я и дальневосточник, и севастополец, и москвич одновременно, - в шутливой форме добавил я.
А однажды я рассказал ему в надежде чем-то его удивить о двоюродном брате моего отца Василие Бабкине, который .во время корейской войны, будучи еще совсем молодым военным, в районе близком к советскому Дальнему Востоку, на территории соседней Кореи передвигался по ночам в горах, в зоне боевых действий между армией Северной Кореи, действующей совместно с китайскими добровольцами, с одной стороны, и южнокорейской армией с их американскими союзниками. Конечно, там, на стороне северных корейцев негласно поработала и советская авиация.
Так вот, Вася Бабкин днем отсиживался в горах, а по ночам проводил рекогносцировку местности, передавая данные в советский центр. Днем он не показывался среди местного населения, потому что из-за своей европейской внешности мог легко “засветиться” cреди местных азиатов. Все приходилось делать ночью.
После корейской войны Вася Бабкин в возрасте немного большем тридцати получил звание полковника. И как-то в Москве, когда мой отец был в командировке, а моя мать и я подъехали к нему, в это время в Москве мы встретились с Васей Бабкиным, который был при полном параде в каракулевой полковничьей папахе. Это очень бросалось в глаза. Молодой, высокий и статный. И в каракулевой папахе. Чувствовалось, что он очень гордился своей папахой.
К 60–м годам он вышел в отставку. Работал заведующим военной кафедрой Ужгородского университета. А я в это время заканчивал школу и собирался куда-нибудь поступать. Моя семья жила в Севастополе и Василий Бабкин заехал к нам в гости во время своего отпуска. Мне дядя, то есть В.Бабкин предлагал поступать в его университет. Он бы все устроил.
Но я не захотел. И, наверное, это хорошо, потому что, оценивая это с позиций сегодняшнего дня, мог бы там задержаться в Ужгороде, жениться на какой-нибудь чернобривой дивчине и сегодня как манкурт бегал бы по улицам в вышиванке и с жовто-блакитным прапором. Как говорится, Бог миловал.
Усмехнулся как-то про себя Терентьевич и молвил мне: «Дело в том, Саша, что я сам в эти годы занимался тем же самым, что и твой дядя. Скрывался в горах Кореи, делал рекогносцировку, передавал данные по рации в центр».
«Ну и дела! Какие совпадения!» – воскликнул я.
- «Ну а потом как вы оказались в Москве?»
- «Потом, после Кореи обзавелся семьей, родился сын. Пригласили в Москву в научно-исследовательский центр. Вышел на пенсию, хотя с центром и сейчас немного сотрудничаю. Несколько лет назад овдовел».
«Ну а что с сыном? Выучился? Женился? – спросил я в надежде услышать положительный ответ. Ведь негоже старому человеку оставаться совсем одному.
Да, сын выучился, получил профессию, женился. Появился у меня внук
«Ну, слава тебе Господи! – подумал я. – Терентьевич хоть не один остался на склоне лет».
- «Но тут случилась новая беда: в автомобильной катастрофе погиб сын…», - добавил неожиданно Терентьевич.
- Боже мой! Это трагедия, когда дети уходят из жизни раньше родителей! Это как бы против природы! – моя реакция.
- Кстати, невестка оказалась умничкой. Поддерживает меня, я бываю у нее в гостях. Внука она часто отпускает ко мне», - добавил Терентьевич.
«Действительно умничка, - подумал я.- Есть у Терентьевича какая-то отдушина в жизни.
VI.
Понемногу время нашего пребывания в пансионате шло и приближалось к концу.
Один разок Терентьевич даже предложил «поддать» слегка. Я около железнодорожной станции купил бутылку водки. На двоих нам было достаточно. Питоки мы уже не те. Я даже беспокоился, не навредить бы Терентьевичу.
Обычно в санаториях и домах отдыхах я старался не пить. Ну разве что где-то разок-другой можно было побаловаться, нарушить однообразие бытия. Но в принципе не для этого мы едем лечиться в санаториях и пансионатах.
Ну. в общем «поддали», посидели вечерок, поболтали. Но на следующий день у дедка поднялось давление.
«Вот связался со стариком», - подумал я. – нужно быть осторожнее».
Много гуляли в окрестностях пансионата, Быково. Иногда и отъезжали на электричке подальше. Там в этой округе много церквей и старинных усадьб. Мне нравилось их посещать, особенно церкви. Сравнительно недавно я принял обряд крещения, а до этого был не крещенным, потому что родился там, где не было церквей и священников, отец был военным, офицером, членом КПСС и, естественно, в этих условиях всякие крещения были не уместны для моего отца. Время было атеистическим.
Но в середине 80-х я созрел, чтобы приобщится к вере моих предков. «Во всяком случае, хуже мне от этого не будет», - подумал я и принял обряд крещения в севастопольском храме на старом кладбище. В храме, который никогда не закрывался, ни при царе, ни при коммунистах, ни при немецких оккупантах.
Конечно, настоящим верующим я не стал, все-таки сказывалась атеистическая эпоха моего времени. Руки попам я не целовал, но мне нравилась красота православных храмов, торжественность и благозвучие церковного хора, одухотворенность лиц прихожан во время молебна. При необходимости я ставил свечи либо «за здравие», либо «за упокой» и даже мог поцеловать икону.
В общем, все это приносило мне какое-то умиротворение и успокоение.
Везде Терентьевич ходил, либо катался на электричках со мной. Правда, чувствовалось, что он был атеистом, хотя в его детстве у него, думается, было меньше препятствий принять обряд крещения по сравнению со мной.
«Ну что полегчало?» – спрашивал он с легкой ехидцей, когда я ставил свечку, либо крестился, либо целовал икону.
Я не обижался на него
Он оставался для меня славным «дедком».
Когда пришло время нам расставаться, мы обменялись телефонами. По праздникам я звонил ему по телефону, поздравлял его и всегда спрашивал: «Как здоровье, Терентьевич?» И всегда он отвечал: «Условно живой».
Эта фраза меня умиляла.
Москва, январь 2022.