ПАВЕЛ РЕМЕЗОВ: СЕГОДНЯ, МАЛО КТО ДУМАЕТ О ЗРИТЕЛЕ
Пять лет назад мы познакомились случайно, на праздновании в «ташкентском стиле» старого Нового года, у нашего доброго товарища, кинорежиссера и сценариста Геннадия Каюмова. В очередной раз вышли из-за стола покурить на кухню, да так и не вернулись – «зацепились языками». И передо мной открылась удивительная судьба популярного и любимого многими зрителями актера. Теперь мы дружим, но по-прежнему при каждой встрече, я открываю для себя все нового человека, сентиментального и предприимчивого, душевного и твердого, заботливого сына, отца и мужа, заядлого охотника и рыболова, талантливого сценариста и продюсера Павла Николаевича Ремезова. А он все продолжает и продолжает удивлять…
- У тебя каждый раз по-юношески горят глаза, когда сообщаешь о своей новой роли в кино, а их у тебя уже несколько десятков. Неужели это так заразительно, быть киноактером? Профессия-то не из легких, тут кроме таланта еще много чем нужно обладать.
- Например, терпением и чувством юмора. В 1977 году снимался в Одессе в фильме «Побег из тюрьмы». Съемки были в настоящей тюрьме, где в камерах сидели самые натуральные зеки. После проявки отснятой пленки, выяснилось, что на студию пришел брак. А я к тому времени уже уехал на гастроли в Свердловск, теперешний Екатеринбург. И тут приходит мне телеграмма, что нужно переснять несколько забракованных эпизодов фильма. А без них, ну никак!
Что делать? Дирекция Одесской киностудии выкупила три спектакля, в которых я был занят на гастролях, и вызвала меня в Одессу. Для пересъемки эпизода еще приехал Коля Еременко. Поскольку прошло много времени с момента, когда мы первый раз снимали эпизод, текст мы уже не помнили. Поэтому, когда нас переодели, наклеили бороды, усы, загримировали, то закрыли в камере повторять текст. А группа перешла во двор тюрьмы снимать прогулку Саши Абдулова с небольшой массовкой.
Прошла пара часов, но никто к нам не приходил. Мы с Николаем себя уговаривали, что пока во дворе поставят свет, проложат рельсы для камеры, снимут пару дублей, уйдет уйма времени. И сидим себе, учим текст. А я забыл сигареты в гражданском костюме. Постучал в дверь, открылось окошко, появилось лицо охранника, и я попросил у него закурить. Каково же было наше с Еременко удивление, когда на мою просьбу охранник сказал:
- Еще раз стукнешь в дверь, курить будешь в карцере!
Мы восприняли это как веселую шутку, и я постучал второй раз… С грохотом открылась дверь и в камеру с дубинкой вошел охранник. Коля тут же сказал:
- Алё, мы артисты!
- Тут все артисты, - прорычал охранник, и замахнулся на меня дубинкой. Коля рванул на себе бороду, и охранник понял, что здесь что-то не так. Закрыл дверь и вызвал старшего. Он пришел и спокойно сообщил нам, что съемки уже закончились.
- А мы? – почти в один голос воскликнули мы с Колей.
- Не знаю, - ответил старший, и пошел выяснять, почему нас оставили.
Охранник дал мне сигарету и пояснил, что они меняются на этаже каждый час и его никто не предупредил, что в камере сидят настоящие актеры. Пришел старший, сказал, что паспорта наши на проходной, а группа все-таки уехала.
Всю дорогу, пока мы с Еременко ехали в трамвае на киностудию, одесситы любовались нашим бомжеватым видом. А в это время на студии костюмер развешивала игровые костюмы и только тогда поняла, что на вешалке весит наша с Колей гражданская одежда… Подробности нашей «беседы» с директором съемочной группы не буду пересказывать. Но эпизод так и не сняли. Он вошел в картину с браком.
- Представляю, что бы я им сказал! И смех, и грех! И ты об этом мечтал, об этих «муках творчества»?
- Весной 1972 году, когда закончил срочную службу в Советской армии в ГДР, я вообще не знал, что бывают на свете театральные училища. От матери слышал, что есть какой-то институт, почему-то мне казалось, что он при Мосфильме, в который она собиралась поступать после школы в артистки, она активно участвовала в художественной самодеятельности, но началась война. Я же никогда не мечтал быть артистом, хотя устраивал в детстве, когда мне было лет семь или девять, какие-то представления во дворе нашего большого дома, где жили железнодорожники. Открывалась сатиновая занавеска и мы, дети, что-то там изображали...
- Ну, вот, разве это не стремление на театральную сцену?
- Скажешь тоже! Кто в детстве не играет на утренниках?! И мысли не было, я дембельнулся и ехал домой, к маме с папой. Городом моей бурной молодости был Краснодар, куда я и стремился. Там меня ждали на заводе Измерительных приборов, легендарном в то время ЗИПе.
Но прежде, чем посмотреть столицу и взять билет на поезд, решил подкрепиться.
Напротив Курского вокзала тогда была пельменная, куда я и направился, тем более что пельмени за границей я вообще не ел. Взял сразу несколько порций, но свободных столиков не было. Стою, растерянно оглядываюсь и тут с удивлением слышу, что кто-то зовет меня по имени, а потом и по фамилии! Обернулся, оказалось, это старый краснодарский товарищ. Разговорились, он спрашивал о моих планах, а потом сказал, что такой фактурный мужик должен быть артистом и предложил поступать во ВГИК. Я смеялся, но он настаивал. Оказывается, он учился на третьем курсе ВГИКа на режиссерском факультете у Михаила Рома.
Дело молодое… и после обеда он притащил меня в общежитие ВГИКа! А там выяснилось, что за ночь нужно выучить басню, стихи и прозу. Как ни странно, к утру я все почти помнил. Трудно было с прозой. Потому что никаких навыков запоминания текстов у меня не было. Утром он меня сфотографировал, я достал из чемодана гражданскую одежду, и мы пошли во ВГИК. Принимала нас Тамара Федоровна Макарова. Я начал читать, но она быстро прерывала меня и попросила прочесть что-нибудь еще. А у меня мандраж, помнил же, что эту тетку в кино много раз видел, а тут вот живая сидит передо мной… Я, по простоте своей душевной, и заявил ей, что, слава Богу, хоть это за ночь выучил! Тамара Федоровна спокойно констатировала, что у меня южный говор, который не исправит ни один педагог в мире, да и подготовлен я плохо. В общем, когда вывесили списки, меня в них не было. Позже, когда я играл князя Стёпку Одоевского в фильме Сергея Герасимова «Юность Петра», он спросил меня, почему я к нему не поступал. Я сказал, что поступал, но его жена, Тамара Федоровна, меня не взяла. Он подозвал ее, показал на меня и спросил, помнит ли она этого юношу. Она сделала вид что помнит, и ответила:
- Да помню.
Конечно, вряд ли она меня помнила… Тогда Герасимов ей сказал: «Тамарушка, ты испортила ему жизнь». И пообещал, что будет меня снимать всегда. Но вскоре умер.
- После провала во ВГИКе ты, конечно, засобирался домой?
- Товарищ мой не унимался: Москва слезам не верит! Он повез меня во МХАТ. Через два часа я стоял в аудитории перед Павлом Владимировичем Массальским и Аллой Константиновной Тарасовой. Они долго смеялись, когда услышали, что я всю эту программу выучил за ночь, но пояснили, что такое «не паханое поле» давно не встречали и пропустили меня на второй тур. А я уже загорелся и пошел во все тяжкие, по всем московским театральным училищам! Меня не взяли в ГИТИС, но пропустили сразу на третий тур в «Щуку».
В это время товарищ мой уехал снимать курсовую работу, из общаги ВГИКа меня выперли, и я основательно поселился на Курском вокзале. Все было бы ничего, но я еще числился солдатом, в форме меня преследовали военные патрули, а в «гражданке» - милиция, которая сдавала патрулю. Я не помню, как мне удавалось «отмазываться» и продолжать ходить на туры, перетуры и побеждать, побеждать, побеждать. Появился кураж. Я уже хорошо знал текст, появилась уверенность и, по-моему, даже наглость. Я на ходу учился у опытных ребят делать в нужных местах паузы, в моих словах появился смысл.
Наступило время сдачи общеобразовательных экзаменов, но у меня не оказалось аттестата. На телефонных переговорах мама решила, что я пустился в столичный загул, и вместо отправки документа, попросила скорее приехать в Краснодар, так как мне в заводском цеху держат место.
К экзаменам во МХАТе меня не допускали. Массальский сказал, что сделать ничего не может и добавил, чтобы я поступил хоть куда-нибудь, а он возьмет меня потом на курс. Я снова переговорил с мамой, и на этот раз, она с проводниками передала в Москву мой аттестат, но время было упущено!
- А, говоришь, не хотел быть актером!
- Это уже было делом принципа!
- И характера!
- И судьбы! На мое счастье, оказалось, что тогда Малый театр был на гастролях, и приемные экзамены там начинались позже. Я пришел в Щепкинское театральное училище. Был поздний вечер. Я читал педагогу, тогда молоденькой, Маше Велиховой стихи, басню и прозу. Она сказала мне, что курс, в принципе, они набрали, но она хочет показать меня худруку. Я прилег в коридоре на лавке и стал ждать, когда в театре закончится спектакль «Власть тьмы». Мой сон прервал мужской голос. Была полночь. Передо мной стоял человек, которого я видел первый раз в жизни. Это был худрук курса Виктор Иванович Коршунов. Он позволил мне умыться и ждал, когда я приду в себя после сна. Когда закончил читать, он спросил, куда меня еще взяли? Я рассказал про МХАТ. Коршунов взял с меня слово, что я туда не пойду, и он возьмет меня к себе на курс. А когда узнал, что живу на вокзале, отвел в аудиторию, где стояла репетиционная кровать с матрасом. Так, я первый раз за последние пару недель, уснул на кровати.
- Ну, и как тебя встретила Москва? Театр?
- Вот так и встретила… Пока сдавали экзамены даже пирожки приходилось воровать на углу Кузнецкого и Неглинки. Потом стало немного легче. Любил я её безумно, ту Москву! Подметал Неглинку, сторожил кафе «Полевой стан», наводил порядок в Центральной бане. На втором курсе уже был занят в некоторых спектаклях Малого театра.
А вообще, первый раз в жизни я попал в театр как зритель лишь через два месяца после того, как поступил в училище. Заворожено смотрел во МХАТе «Дни Турбинных». Какие играли Артисты?! ГЛЫБЫ! А так, я никогда до этого в театре не был. Поэтому знания в институте не впитывал, а всасывал. Все было интересно и ново. Театры, музеи, актеры с которыми знакомился, обыкновенные рабочие люди, музыканты, художники… Любил просто гулять по улицам. Я не мог и трех дней прожить без Москвы!
- Тогда почему сейчас переехал жить в Приморско-Ахтарск?
- Наверное, самый правдивый ответ будет звучать как в фильме «Республика Шкид»: здесь тепло, здесь яблоки, здесь жили мои папа и мама.
- В семидесятых - восьмидесятых ты снимался во многих культовых фильмах: «Центровой из поднебесья», «Экипаж», «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона», «ТАСС уполномочен заявить...», «Пираты XX века», и вдруг перерыв на целых десять лет?
- Время было такое, страна рухнула, кино... Да, с 1992-го по 2002 год считай ни одного звонка. Исключение, в 97-м небольшая, но ключевая роль в фильме «Пан или пропал» по Хмелевской в созвездии с народными Ю. Соломиным, Л. Удовиченко, Е. Сафоновой, С. Никоненко, В. Симоновым, всех не перечесть. Но опять не повезло! Заболел режиссер, и фильм заканчивали аж в 2003 году, когда на Первом канале уже были утверждены другие серийные форматы показа. В результате серии резали по живому, и получилось, что получилось…
В 2002 году Андрей Ростоцкий позвал меня на свой фильм, на прекрасную роль, но нелепо погиб на этих же съемках. Потом сценарий переписывали, режиссеры менялись, судьба ленты была предрешена.
К сожалению, судьба не дала мне кинороли, которой бы я гордился. Что теперь об этом говорить? Так сложилась моя актерская карьера. Может, прав был тогда Сергей Герасимов, когда сказал, что Тамарушка испортила мне жизнь? Но она же не специально…
- Где интереснее работать, в театре или в кино?
- По-разному. Когда играешь Чехова или Шукшина, конечно, в театре. Ты слышишь дыхание зала, чувствуешь его реакцию сопереживания с тобой! Или, когда есть роль в кино и видишь, как народ потом ломится в кинотеатр на этом фильм, тогда там. А вот Медведя играть пятисотый спектакль в пьесе автора Пупкина, совсем не интересно, даже если в зале дети. Да и в кино, название которого потом не помнишь, тоже не очень…
- Как выживалось в 90-х.?
- По- разному. Главное выжили и детей вырастили.
- Но, мне кажется, без помощи любви, заботы жены Ольги, выжить было бы трудно. А как ты познакомился со своим ангелом-хранителем?
- Я после съемок фильма «Подснежники и эдельвейсы» тяжело заболел пневмонией. А постоянная череда спектаклей, гастролей не давали вылежаться. Мне становилось все хуже и хуже. И я на три года попал в больницу. Да, да! Я пролежал в больнице три года! При этом у меня «хватило ума» уволиться из театра, прежде чем я лег в больницу. Зав труппой уговорила! Умоляла написать заявление об уходе, потому что не было в театре лишней ставки. А актера на мои роли для замены в спектаклях надо было брать на зарплату. Так я оказался без работы и без денег. В больнице и встретил «подругу по несчастью», своего ангела-хранителя, с которым живем вместе уже двадцать восемь лет.
- Каково каждый раз круто менять свою жизнь?
- На то она и жизнь. Никто не знает: Что? Где? Когда? Жизнь меня испытывала, а я выживал. Ради жены, детей. Скорее менялся род моих занятий. То я торговал на рынке, то работал в Правительстве Москвы, то возглавлял свою фирму, то вязал женские кофточки. Или нужно было сказать, что я актер и больше ничего делать не буду? Пусть мои дети голодают, а жена работает на трех работах? Так я не умею.
- Зато теперь ты «лицо» международной торговой марки. Ролики с тобой крутят во многих странах мира. Но тебя и это не устраивает, ты стал писать сценарии. Что это, потребность высказаться или необходимость написать то, что хочется играть?
- Поначалу в голове крутилась история. И я просто попробовал переложить ее в сценарий. Так на телеканале «Россия» вышел сериал «Судьбы загадочное завтра». Опущу воспоминания про съемки, но судя по частоте повторов, фильм получился.
И, конечно, в моем порыве была необходимость. Порой то, что сейчас дают читать, читать невыносимо, а произносить в кадре еще тяжелее. Мне жалко бывает и себя и нашего брата актера, которому достается такая драматургия. Ужасно, что сегодня в кино и на телевидении, мало кто думает о зрителе.
Беседовал Владлен Дорофеев 2011 год