Иванов любил думать. Обо всём. Даже о том, что такой вот он, Иванов, человек:всё время думает и думает.
И эта мысль доставляла ему удовольствие.
«А вот Петров, – думал он, – думать не любит… Это нехорошо».
Как-то раз у Иванова на даче случился пожар. Дело было ночью. Иванов проснулся на втором этаже от запаха дыма.
«Что-то горит…» – сообразил Иванов. И стал прикидывать – где горит и почему.
«Возможно, это у меня, – размышлял Иванов, сидя на кровати. – Но вроде бы не должно. Плитку я выключил, точно. Проводка, конечно, старая, но что с ней может статься – ни с того, ни с сего? Курить я выхожу наружу, окурки бросаю в мангал…»
«Хотя… – размышлял Иванов. – На плитке я грел воду… потом пил чай… а по телевизору шло что-то интересное – ну, да, как раз били пенальти… Может, отвлекся? Да нет, чего там было особенно смотреть – всё равно не наши играли…»
«Проводка? – продолжал раздумывать Иванов. – На веранде вообще-то она от дождя подмокает… Так ведь третий день сушь… И, кстати, после чая я уже вроде бы не курил, так что… Или всё-таки курнул на веранде? Чёрт его знает…»
«Нет, – решил Иванов, – скорее всего, это не у меня».
Он прилёг с мыслями о том, что если что-то горит по соседству, то, конечно, скоро там зашумят, загалдят, вот тогда и надо будет кумекать, как и что, где брать воду, чтобы заливать. А то, глядишь, и пожарных вызывать.
«С пожарными сейчас стало несравненно лучше, – удовлетворённо отметил Иванов, задрёмывая. – Они же теперь МЧС… Молодец Шойгу, навёл порядок… Да и сам мужик симпатичный – вот его бы и в президенты. А то у нынешнего все сроки уже выходят…»
Когда Иванов пришёл в себя, над ним стоял сосед Петров в перепачканной белой майке, семейных трусах и шлёпанцах на босу ногу:
- Живой? Ну, ставь пузырь, погорелец! Еле тебя выволок… Вон, чуть было веранда у тебя не выгорела. А уж дыму-то!..
«Выходит, всё-таки я курнул… – натужно откашливаясь, сокрушался Иванов. – Ну, конечно! А там же у меня на столе газеты… и пепельница… Что же это я до мангала не добрался? Вот она, вот она лень-то наша, извечная, российская... Ну что мы за народ такой? Нет бы головой подумать, поразмыслить – а мы всё хала-бала…»
Пока Петров с другими соседями дочерпывали из бочек Иванова остатки воды и заливали для верности остывающие обугленные доски, горько думалось Иванову про обломовщину – явление, как он недавно вычитал в интернете, совсем не простое и, как там было сказано, с множеством видоизменений у разных людей. И под влиянием среды… и в силу их характера… и даже в зависимости от их телосложения… «Глубоко сказано, – одобрил про себя Иванов, – многопланово… С кондачка всего и не ухватишь – тут думать надо…»
Что и говорить, думать Иванов любил. Однажды он по-соседски зашёл на дачу к Петрову, в гости. И оказалась там одна ничья дама, довольно приятная. Иванов ей очень понравился – она даже поближе к нему пересела.
«А ведь хорошо бы, – прикинул Иванов, которому дама тоже приглянулась, – хорошо бы пригласить ее и к себе в гости. Завтра же. Или послезавтра? Или лучше в следующее воскресенье? Надо это дело продумать. Мы бы с ней посидели, поговорили… то да се… чаю бы выпили… Или даже вина. Интересно, какое она вино любит?»
Иванов стал представлять, как он пойдет за вином в магазин «Бристоль». Или нет, лучше в большой супермаркет. «В «Бристоле», – размышлял Иванов, – кажется, всё больше крепкие напитки. А ей, наверное, надо бы чего-то изысканного – из сухих вин. Ну, скажем, французских, испанских, итальянских… Или, на худой конец, грузинских. Тоже ведь заграница».
Он начал перебирать в памяти грузинские вина. Сначала белые – «Цинандали»… «Гурджаани»… «Ркацители»… «Вазисубани»…
«Да, еще и «Твиши», – вспомнил Иванов. – Любимое, как говорят, было вино Сталина, а уж он-то, наверное, в этом толк знал. Что ни говори – вождь!..»
Дама всё поглядывала на Иванова ласково и улыбалась ему. Иванова это тронуло. И даже взволновало. Он тоже улыбнулся в ответ и поскорее перешел к красным винам: «Саперави»… «Мукузани»… «Киндзмараули»… «Хванчкара»…
«Стоп, стоп! – поправил себя Иванов. – «Киндзмараули» и «Хванчкара» – это, кажется, полусладкие. А вдруг она их не любит? Впрочем, кто её знает… Многим женщинам именно сладкое нравится…»
Иванов хотел было аккуратненько справиться на этот счёт у дамы, но тут заиграла музыка и даму пригласил на танец Петров.
«Жаль! – подосадовал Иванов. – Жаль, что с Грузией у нас такие нелады. Вот и ищи-свищи теперь грузинское…»
С другими заграничными у Иванова было туговато. Как он ни напрягался, дальше «Каберне» и «Хереса» дело не пошло. Но Иванова это особенно не расстроило: «Ну и ладно – на кой нам иностранщина! У нас что – своего мало? Вон теперь и Крым наш!»
Иванов припомнил вчерашнее ток-шоу по крымской теме, поразмышлял и об украинских делах, о том, что зря на наше телевидение всяких говорунов оттуда пускают: «Тоже мне, политологи!..»
Тем временем приветливая дама куда-то исчезла. Ближе к полуночи гости стали расходиться. Отправился к себе и Иванов. Он немного посидел на своей веранде, покурил, вспоминая даму, её призывную улыбку. А улегшись спать, долго ещё ворочался, размышляя: «Вот ведь как бывает в жизни… Даже имени не успел спросить… Ну, что ж – се ля ви!»
В предрассветной тиши пробудили его приглушенные голоса. Кто-то шёл по улочке между дачами. В полудрёме Иванов различил негромкий басок Петрова. Ему коротко откликнулся женский смешок, показавшийся Иванову знакомым…
А был и такой случай.
Подойдя как-то к своей дачной калитке, заметил Иванов, что на участке соседа-отставника в застеклённой теплице возится, присев на корточки, явно кто-то не из хозяйских, а какой-то чужой чернявый парень в белой майке. «Припёрло его, что ли, средь бела дня? – изумился Иванов. – Ну и нашёл же место, хамлюга!»
Но тут он припомнил, что в теплице у соседа было высеяно немного мака – для всякой домашней кулинарии. «Эге! – осенило Иванова. – Да он же, сукин сын, головки режет, для наркоты…»
Укрывшись за кустом сирени, Иванов стал размышлять. «Конечно, – прикидывал он, – паршивца надо бы словить и препроводить куда следует. А куда, к кому? Тут в округе служивых днем с огнём... Да и справлюсь ли? Он хотя с виду юнец, да, наверное, с ножиком или с чем там… Разве что за лопатой потихоньку сходить? А заметит? Нет, надо бы не спугнуть, подождать ещё кого-нибудь… Пусть пока там посидит, нарежет себе в пакет – тогда уж с поличным, да и со свидетелями… А то ведь выбросит это дело и отопрётся: я не я… хата не моя… ты докажи… Шёл, дескать, мимо, голодный, смотрю – калитка не заперта, хозяев окликнул – нету, ну и зашёл, всего-то пару помидорок взять – убудет у них, что ли?..
«Ну а если и доставишь по назначению, – продолжал соображать Иванов, – и даже докажешь, – бог ты мой, сколько потом мороки! Протоколы, показания, повестки, суды…А толку? Его же наверняка отмажут, дадут в ментовке на лапу… Да что там – вообще возиться не станут! Он, скорее всего, мелкая сявка, а им ведь там только «особо крупное» подавай, знаем…»
Мысли Иванова унеслись к бедам с наркоманией среди молодежи, к неистребимой коррупции сверху донизу… С горечью подумалось Иванову и о том, что вот говорим, говорим о построении гражданского общества – а где оно, это общество, если всем в стране всё до фонаря…
Тем временем парень, как было видно Иванову, продолжал деловито складывать нарезанные головки мака в целлофановый пакет.
И тут на дороге появился Петров. Иванов выдвинулся из-за куста и кивком указал на соседскую теплицу.
- Ага… – обрадованно протянул Петров. – Так вот кто у Галкиных и Столбовых вчера то же самое… Эй, – крикнул он парню, – а ну-ка подь сюда, живо! И не дергайся – там кругом всё равно нигде не вылезешь, шагай в калитку!
Парень вскочил, метнулся было, но, поозиравшись, сник и развинченным шажком насторожённо двинулся к выходу. Был он тощ и нескладен, с чуть припухлыми миндалевидными глазками и едва заметными черными усиками на некрасивом бледном лице пацана-переростка. Белая, не по размеру майка с выцветшей надписью «Hollywood» болталась на костлявом теле, синее трико пузырилось на коленях. Пакет с головками мака он с сожалением бросил в теплице, но в пальцах всё ещё колюче поблёскивала пластинка бритвы-безопаски.
- Орудие производства – сдать! – командирски рявкнул Петров.
Опасливо косясь на его крепкую фигуру, парень бросил лезвие на дорогу.
- Молодец! – похвалил его Петров. – Умный мальчик!»
Он придвинулся к парню, резким движением ухватил того за ухо и низко пригнул
его голову к земле. Парень заверещал от боли. Петров, дергая его за ухо, раздельно пообещал:
- Ещё… раз… появишься… здесь – яйца младые оторву!
Он развернул стенающего охламона к себе спиной и дал ему чувствительного пинка в тощий зад. Парень ткнулся коленями в землю, потом приподнялся на четвереньки, кое-как выпрямился и заячьими скачками кинулся прочь. На бегу он оглянулся было, зло выкрикнул что-то матерное, но Петров сделал пару угрожающих шагов вперед, словно собрался догнать беглеца, и тот рванул с удвоенной силой.
- Ну, вот, как-то так! – сказал Петров и отправился по своим делам.
Вернувшись на веранду, Иванов стал думать о случившемся. Ему было и жалко воришку, и нет. «Вроде бы и прав Петров, – соглашался Иванов. – Только всё у него как-то с кондачка, сходу, наскоком… Вот взял и поколотил парня, а у того, может, обстоятельства какие, выяснить бы сперва…Нет, не всё так однозначно, не всё… Тут, – размышлял он, – целая система, цепочка, диалектика: преступление – наказание, закон – самосуд, милосердие – суровость… Вечные для нас вопросы. Зря, что ли, и Федор Михайлович, и Лев Николаевич, и Александр Исаевич… Да и я, опять же. А вот Петров – нет…»
Иванов налил себе чаю с сахаром и долго ещё сидел, задумчиво помешивая ложечкой в стакане.
* * *
…Я поставил точку, размял уставшие плечи и вышел в сад покурить. Вернувшись к ноутбуку, перечитал написанное. Получилось, конечно, так себе, какая-то незавершенка, для меня самого неожиданная и не совсем понятная.
Впрочем, чего-то особенного я от этого текста и не ждал. В последнее время мне не очень писалось, да и вообще перерыв был довольно долгим. Многое было задумано, начато и отложено, и всё не получалось выбрать что-то одно, чтобы, наконец, закончить.
И в тот вечер, вяло просматривая всякие свои наброски-заготовки, я наткнулся на давно и не вспомнить уже по какому поводу записанную фразу: «Иванов любил думать». Чем-то она показалась мне занятной, и я начал её раскручивать, фантазировать. Так что текст, родившись, в сущности, из ничего, был для меня, скорее, лишь этюдом, некой тренировкой пера. Упражнение, в общем-то, небесполезное и, наверное, знакомое многим пишущим, особенно в периоды простоя.
Через пару дней, в воскресенье, ко мне зашел сосед по даче Иванов. Он нередко наведывался – взять что-нибудь почитать. Как правило, выбрав на полке книжку-другую, Иванов не торопился уходить, грузно водружался на оседавшее под ним плетёное кресло на веранде, просил разрешения закурить и заводил какую-нибудь окололитературную беседу.
Так было и на этот раз.
- Ну, как дела? – спросил Иванов. – Что новенького пишем?
Мне захотелось чем-то поддразнить утомительного гостя, и я прочёл ему свой рассказец.
Иванов внимательно выслушал, хмыкнул:
- Это уж не про меня ли?
- Да бог с вами! Мало ли на свете Ивановых!
- Оно, конечно, так, много. Впрочем, – он вздохнул, – похоже, что вымираем помаленьку. Вот возьмите: по числу однофамильцев нас уже Кузнецовы обскакали, да и Смирновы подпирают. Слава богу, ещё хоть не Петровы…
Мой гость пустился в рассуждения о демографии и её лукавствах… об истинно русском характере… о ветхозаветных корнях своей славной российской фамилии…
Улучив в его речах паузу, я спросил:
- А вот в моём рассказе… Как вы думаете – про что там написано? Мне это интересно – как автору….
Иванов докурил сигаретку, побарабанил пальцами по столу:
- Стало быть, и сами не знаете? Однако!.. Так ведь… Тут с кондачка и не ответишь. Нет-нет… тут надо подумать…
С тем он и удалился.
А вскоре заглянул и другой сосед – Петров: я недавно попросил его подремонтировать мой бойлер.
- Да тут у тебя пустяки, – утешил Петров, осмотрев нагреватель. – Это мы сейчас…
Когда сосед спрятал в карман разводной ключ, я вопросительно взглянул на него.
- А что? И не откажусь, – понял меня Петров. – Давай на ход ноги, святое дело!
Он вынул из другого кармана пару крупных редисок, под них мы выпили по рюмке-другой. Петров уважительно осмотрел стопку книг и бумаг на моем столе:
- Эх, умеют же люди!.. Это ж сколько перекумекать надо! А мы-то… Ты бы, Сергеич, хоть показал когда, чего ты там пишешь?
- Ну, вот, если хочешь…
И я прочитал ему тот же рассказец.
Петров слушал, кивал головой, порой поддакивал, а когда я окончил, на его лице играла недоуменно-сострадательная улыбка.
- Ну, дела! Он что ж… этот мыслитель… – Петров мотнул головой куда-то в сторону садовых участков. – Так вот себе всё думал… думал… думал? И при том пожаре? И с бабёнкой той? И с этим наркошей? Во даёт!
- Может быть, – пожал я плечами. – Откуда я знаю? Я же всё это сочинил…
Петров посмотрел на меня недоверчиво:
- Ладно тебе… сочинил он…
Он помолчал, поскрёб в затылке клешнястой пятернёй и хмыкнул:
- Смотри-ка ты… Ладно, давай ещё по единой, да побегу – делов у меня сегодня куча.
Уже уходя, он обернулся и озадаченно спросил – то ли меня, то ли себя самого:
- Думать – оно, конечно… Только вот жить-то, скажи, жить-то – когда?
Я вышел в сад и принялся сгребать скопившуюся ещё с прошлой осени листву, обломанные ветром сухие яблоневые ветки. Разобрал наконец-то кое-как сваленные дрова в покосившемся дровянике. И почему-то не выходил у меня из головы простодушный вопрос Петрова. Словно тот мой Иванов в рассказе, я всё думал, думал и думал об этом вопросе, а больше всего о том – кому же всё-таки он был адресован?
И тут я вспомнил, когда и почему записал для себя ту фразу, из клубочка которой стал разматываться мой рассказ.
Я сидел в ожидании какого-то телефонного звонка в нашем писательском офисе – обветшалом, с облупленными потолками и пожелтевшими афишами четвертьвековой давности на стенах. Здесь давно уже ничего имеющего отношения к действительным литературным процессам не происходило, кроме унылых, формальных собраний да никчёмных и, как правило, с совершенно случайными людьми чаепитий и застолий.
Один из моих коллег всё рассказывал и рассказывал тогда о каких-то, как он полагал, «о-очень важных!» окололитературных делах, которые, на мой взгляд, и яйца выеденного не стоили. Воодушевленно выдавая всё новые порции информации, он всякий раз напористо обращался ко мне: «Ну, и что вы об этом думаете?» Я неопределенно пожимал плечами, отделываясь чем-то вроде «ну да, конечно…», «ну, тут уж как дело повернёт…» Но мой собеседник не унимался, мне это надоело, и на очередной такой вопрос я раздраженно, выделяя паузами каждое слово, бросил: «А почему я об этом вообще должен думать?»
Он недоуменно посмотрел на меня и назидательно изрёк: «Позвольте! Писатель должен… нет, просто обязан думать именно обо всем! Я вот, например, всегда думаю!»
Тогда-то я и записал, как пометку на всякий случай, ту фразу про условного Иванова. Всплывшее же сейчас воспоминание словно расшифровало для меня тот подсознательный импульс, который, наверное, и побудил взяться за вольные фантазии об Иванове и Петрове. «Ну, конечно! – сказал я себе. – Это же не только о ком-то. Это же и о том, сколько Иванова, а сколько Петрова во мне самом. И кто из них прав, а кто нет? Кто мне полезен, а кто вредит? И как их заставить разумно притереться друг к другу? А главное – зачем, ради чего?»
Эти вопросы, оказывается, давно не давали мне покоя. Сколько раз, например, я спрашивал «своего» Петрова: «Послушай, а что ты имеешь в виду, когда говоришь – «жить»?»
Петров пожимал плечами: «Ну, это… как бы тебе сказать? Не заморачиваться, что ли…»
«А не заморачиваться – это как?» – не отставал я.
«А вот так… – и он кивал в сторону моих ящиков в комоде, забитых папками с надписями «Планы», «Идеи», «Наброски», «Заготовки», «Разобрать», «Вернуться», «Продумать»…– Ты что, собираешься жить вечно? Пока собираешься, все деревья в твоих садах облетят и засохнут».
«Но я же действительно должен всё это хорошенько обдумать! – огрызался во мне Иванов. – «Служенье муз не терпит…» – слыхал?»
«Индюк тоже думал, да… ну, сам знаешь, – язвил Петров. – И потом: кому это ты, собственно говоря, должен? Музам твоим? Ничего, потерпят! Им-то что – они и так вечные! Эх ты… Иванов!»
Часа через два я покончил с уборкой участка, прислонил к дереву грабли и полюбовался помолодевшими от освобожденной травы газонами. Я набил сухой листвой и ломкими ветками мангал, положил туда пару берёзовых полешек и плеснул жидкости для розжига.
Иванов стоял рядом, задумчиво смотрел на весело заигравший огонь. Петров угостил Иванова сигареткой, огляделся вокруг и добродушно толкнул его в бок: «Ну, вот – и всего-то делов! Смотри – красота!»
«Да мне и самому нравится…» – буркнул Иванов.
Петров выразительно посмотрел на меня.
«Понял, – сказал я. – Пошли, раз такое дело, – у меня там есть…»