©, ИВИН А.Н., автор, 2005 г.
Алексей ИВИН
ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ
1
Существует новгородский тип писателя и, шире, жителя - и полтавский. Мне сдается, что под эти две рубрики можно сверстать вообще всякое мировоззрение, действующее в пределах европейской части России.
Дело в том, что полтавцы - это активное, пассионарное, подрывное, "теплое", сентиментальное, южное, если хотите - еврейское течение литературной жизни России. (Поскольку я не этнограф, не социолог, не стану характеризовать народности, общественное поведение). У полтавцев много страсти, любопытства, экспансии, динамического и дискретного начала, но зачастую напрочь отсутствует синтез, скрепы и - прямо скажем - ум, ratio, если под ним подразумевать установку, конструирующую духовную жизнь. В самом деле, писатели вроде Короленко, Гоголя, Шевченко, Марко Вовчка, Ивана Франко, Леси Украинки или - пожалуй, притянем и Европу - Христо Ботева, Аннунцио, не только не умны в конструирующем смысле, но и в лексических средствах не рафинированы, неряшливы. Для полтавцев важно провозглашение, манифестация. Они никогда не способны на эпос, зато фрагмент, восклицание, манифестация, призыв, вопль, разведка боем - это их стиль.
В культурности полтавцев, даже если они тяготеют к обозревательным формам, как Пушкин, Бунин, Куприн, много от той смешной спешки, нервозности и надсады, которая так свойственна южанам и уподобляет их кипучим бестолковым муравьям. Их литературные произведения и весь архив в жанровом, стилистическом и прочем беспорядке, много неоконченного, обрывков, отрывков, суеты. Они обожают эффекты в стихах, прозе и драматургии, но в сопоставлении со спокойствием новгородцев и пространством северных льдов и лесов все это выглядит несколько смехотворно. Впрочем, полтавцы-то еще ничего, подкрепленные католицизмом, а вот так называемая "одесская школа" - не что иное, как бессильный словесный понос, порождение вечной греко-турецко-еврейской бури в стакане воды. Их мастера эпиграммы, летучей шутки, юмора крепко связаны с субкультурами поздней античности и Передней Азии: как утреннее похмелье со вчерашней выпивкой. Светлов, Багрицкий, Уткин, Катаев и даже Маяковский и Ахматова - прежде всего циники, люди отрицания, шаржа, неправды. Если Борис Леонидович Пастернак захочет изобразить шекспировскую гигантскую страсть, разлад, жизненный, по его мнению, конфликт, он почему-то всегда достигает впечатления чувствительной жидовской перебранки в шинке со слезами и соплями. Похоже, в еврейской эстетике трагическое - синоним сентиментального.
Но с точки зрения новгородцев трагическое - это скорее монументальное. И даже просто молчащее. И уж, во всяком случае, не ячество Эфраима Севела или трюкачество Марка Шагала, в котором на ноль содержательного приходится 90 процентов широковещательных программ, заявлений и прочей мышиной возни.
Возможно, новгородцам недостает душевного жара, зато они умеют созидать из блоков, охватывать целое, завершать начатое. Их работа не бывает разрушительной, даже по отношению к эстетике полтавцев. Федор Достоевский, Александр Грин, Михаил Евграфович Салтыков, Владимир Даль, Александр Вельтман, Александр Блок, Зощенко, Кнут Гамсун или Михаил Пришвин просто не способны мыслить в незавершенных категориях. Как это так? Неужели можно написать какую-нибудь фитюльку, вроде поэмы "Евгений Онегин" или "Детство Люверс", - и не закончить ее? Нет, ты вначале заверши произведение, а потом помирай. И не прыгай, как блоха, от одного к другому, от незаконченных "Портретов" к незаконченным "Мертвым душам". Что ж ты, понимаешь, хвастаешь, что поднимешь ношу, делаешь широковещательные заявления, как какой-нибудь жид-фактор, а потом, как уличенный лжец, уходишь в душевную болезнь, в кусты, в кутежи. Новгородцы мыслят завершенно, циклопически. Но поскольку на сферической планете устремления людей часто меридиональны, новгородцев интересует жизнь и быт южан (романы и повести Вельтмана, кавказское помешательство Лермонтова и необоснованные восторги его земляка Белинского по поводу Малороссии: этнически оба все-таки "финно-угры"). И, разумеется, viсе vегsа: превосходные натурные портреты вятичей и сибиряков у Короленко - или неуклюжие попытки осмыслить целостность северян как феномен в романе Чернышевского "Что делать". (Чернышевский - тот же полтавец, хотя и из Самары, и новгородец Набоков ему замечательно отомстил).
Вы станете уверять, что Бабель, Олеша и, с другой стороны, Зощенко - писатели одного плана. Уверяю вас - нет! Двое первых - полтавцы, а последний - типичный представитель новгородской школы: даже в своих сентиментальных повестях он чувствителен не сильнее мартовского снега.
Спросите, а куда отнести Толстого, Тургенева, Чехова, драматурга Островского?
Толстого и Чехова, безусловно, к полтавской школе, а Тургенева и москвича Островского (в противность москвичу Пушкину), безусловно, к северянам. Разумеется, эти фигуры во многом универсальны, они владели опытом и шапкозакидательства, и строительства, и все же нельзя не заметить, что и Чехов и Толстой - глуповатые нахрапистые полтавцы, в то время как Островский и Тургенев - довольно хладнокровные эпики: место рождения не всегда точно определяет принадлежность школе.
Под эти две литературные традиции, кроме нескольких ситуативных, межеумочных фигур, можно подвести всю российскую словесность. Удивительно просто: мой некогда приятель, кишиневский еврей Галантер героя своего бесформенного романа так и окрестил: Новгородцев. Или, еще проще, Ленский, Онегин. Вы спросите: а Печорин у шотландца Лермонтова или Сухонин у Ивина?
А это, братцы, потому, что у южан нет своей гордости, они всегда воры, агрессоры и грабители, а новгородцы любят свою землю, даже если, как Грину, им приходится тосковать о южных морях и умирать на чужбине. Да - с!
II
Логично предположить, что если тенденции евразийского развития, хозяйственного и политического, сохранятся, столицу России имело бы смысл перенести на Урал или, что еще лучше, на одну из великих северных рек. Хотя финт ушами, подобный тому, который проделал Ленин в 1918 году, ныне обойдется дороже. Так что столица, скорее всего, сохранится на той речке, что стекает в грязную каспийскую лужу. Но зато - и это предположение основательнее - президентами страны станут выходцы из сопредельных с Китаем территорий.
Сложность положения новгородцев в истекшем XX веке заключалась в том, что с 1905 по 1991 год они были лишены политической власти. После того, как даже чокнутый сибиряк Распутин не смог поддержать пошатнувшийся нордизм и арийство императора Николая II и его германской супруги, на трон бесперебойно до конца века полезли полтавцы: выходец с Нижней Волги Ульянов-Ленин, грузин Сталин, донбасский шахтер Хрущев, днепропетровский хлебопашец Брежнев, ставропольский реставратор (справьтесь у греков, что значат оба эти слова) Горбачев - и только Ельцину удалось восстановить (и не известно, надолго ли) традиции северного правления. И это, конечно, очень не понравилось чеченцам (да, думаю, и всем южанам тоже).
Итак, можно сказать, что бал в русской литературе в XX веке задавали полтавцы. Политический бал. Южане осуществляли политический контроль в северной, в общем-то, стране. На практике это часто означало, что новгородец Арсеньев отправлялся изучать Маньчжурию, новгородец А.М. Горький - итальянские провинции, новгородец Набоков - Северную Америку, новгородец И.Северянин, потыкавшись в кавказский хребет, - балтийское взморье, новгородцы Н.Клюев и В. Шаламов – просторы Колымы, новгородцы В.Белов и В.Астафьев - восвояси, а полтавцы помаленьку-полегоньку, пачками и россыпью, но все же оседали в Москве: Маяковский, Платонов, Шолохов, Мих. Булгаков. Им далеко не всегда и не всех удавалось закидать шапками и захвастать, и некоторые (например, Булгаков) очень переживали по этому поводу, но накапливаться и сосредотачиваться их власть им позволяла. Если же их не публиковали и не замечали, если затирали и оттесняли, то именно из-за чрезмерной концентрации южан в столице. Ведь для Сталина Платонов, Булгаков, Ахматова были поведенчески с в о и, генетически родные (это вам любой бихевиорист подтвердит). Маяковского погубил Сталин, потому что его власть была сильнее духовных притязаний поэта, но любить-то он любил новгородца Горького, новгородца Кирова, новгородца, положим, Е.Замятина, а отнюдь не свой грязный южный табор. Те, кого выставили из отчего дома, любят противоположное местоположение. Территориально-противоположное: Маяковский не свою грузинскую хибару, а московские митинги, как бы предшествуя узурпатору власти; П.П.Семенов не свою петербургскую болотину, а отроги Алатау, Владимир Короленко не житомирские харчевни, а курную избу камского крестьянина и писателя Горького, уроженца тех мест.
Конечно, это не крушение, а спасение для изгнанника - любить планетарно противоположное, но есть ли смысл и какой в этом вынужденном кочевье? Зачем уж так зависеть от Солнца? Как немка Рикарда Хух, сниматься, едва обосновавшись на новом месте, - в этом есть все же что-то болезненное, невротическое.
Любопытно, что в русской литературе XХ века есть по крайней мере два, кроме Гончарова, счастливых исключения из правила любви к противоположности: полтавец Иван Бунин, фамилия которого - и очень кстати! - производится от слова "надменный", счастливо избежал концентрации в Москве, ибо, прежде революции и захвата власти большевиками, успел совершить кругосветку - и новгородец Константин Бальмонт: по той же причине. ЧТОБЫ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ АНТИПОДА, ДАЙТЕ КРУГАЛЯ. Оба удачно обосновались в Париже и жили долго, хотя Бальмонт, говорят, всю жизнь в чем душа держится выглядел.
Поэтому когда модные литературоведы мне говорят, что вот-де Сталин такой-сякой истребил цвет русской интеллигенции, а Брежнев такой-сякой держал и не пущал, образуя застойные явления в литературной жизни, точнее было бы очертить проблемы иначе: Сталин душил и концентрировал южан, полтавцев, но уничтожал, ссылал, гневался он предпочтительно на новгородцев, как молния просверкивает между разноименно заряженными полюсами. Шапка полярного льда, конечно, накрывала Москву, но откладывались в ней радиоактивные изотопы южан, евреев и всего этого беспокойного, торгово-коммерческого люда от "греки".
Думаю, аналогичные явления можно высветить и в истории американской литературы, если станем докапываться, отчего выходец из Мичигана осел на Кубе, а Бичер-Стоу или Фолкнер так волновали северян. В России ведь тоже только ленивый не носился с романами фельетониста Булгакова и песнями домбриста Есенина, хотя творчество того и другого не более чем эмоциональный императив по овладении столом ("престолом", если хотите: "столица" того же корня). Если ты полтавец, южанин и у тебя есть претензии к Северу - это пожалуйста, сразу записываем тебя в классики. Почет и слава! Чуть подправив, можем даже заявить, что твой целевой вектор исходит из Ершалаима или прямо из Вифлеема, даже если из Спас-Клепиков. Но вот если ты человек новгородский, тверской, вятский, то уж извините, признания всей России вам не видать. Потому что искать-то его приходится у южан, у Лейбы Бронштейна и Давида Кугултинова, у шутовской Одессы и пороховой Чечни, а то и другое далеко даже от выработки самосознания, не говоря уж о традиции инопочитания.
Еврей не станет вас почитать - он вас продаст или купит, южанин не даст вам Нобелевскую премию (хотя бы потому что она утверждена северянами для измерения наступательного пыла); он просто разразится ругательствами или начнет строчить как бешеный из автомата "Узи".
Мы вернулись к тому, с чего начали: когда много экспансии и мало мозгов, это "полтава". Когда много флегмы и здравомыслия, это "новгород".
III
Подкрепить свою теорию примерами из текущей русской литературы я не могу: внутри нее нахожусь, лишен обзора. Но теория, ей-богу, лишь чуть хуже гумилевской, потому что недостаточно разработана в деталях и наукообразна. Но похоже, что в наиболее выигрышной позиции находятся писатели-москвичи (уроженцы Москвы). В восточных деспотиях испокон веку культура сосредотачивалась в столицах (почитайте японскую прозу), а уж для России-то это особенно характерно. Поэтому уроженцы Москвы имеют большую фору во всероссийской популярности. Чтобы далеко не ходить за примерами, назову имена Окуджавы, Высоцкого, Пьецуха, Маканина (кажется).
Но думаю, что доминанты "варягов" и "греков", полтавцев и новгородцев в российской словесности по-прежнему актуальны. Вот бы взглянуть, вот бы проследить, во что эти два фона, эти две линии переплетутся в XXI веке!