СЕРГЕЙ НОСОВ
БЛАГОСЛОВЕНИЕ ОДИНОЧЕСТВА
ОЧЕРК ВОСПОМИНАНИЙ
Мне часто кажется что я появился на свет и долго и задумчиво жил в одинокой лесной избушке в самом сердце дремучего леса. В избушке от которой до ближайшего жилья человеческого идти и идти многие километры лесными тропами, встречая на пути одни лишь звериные следы и зимой и летом.
Это только греза конечно - какое-то привязчивое поэтические наваждение, которое я испытываю очень часто. Но в нем отразилась - пусть и причудливо - реальная символика моей жизни и судьбы.
Я всегда жил в одиночестве. И мне всегда не хватало живых людей вокруг. Конечно не «кого попало» не хватало, недоставало вокруг по настоящему живых людей с проснувшейся, трепещущей душой, а не механических кукол и ходячих манекенов. Которые всюду встречались в изобилии.
Я уже рассказывал в своих очерках воспоминаний «Острова ушедшей жизни» что каждое лето я проводил в своем детстве в живописной деревушке Лимузи, стоявшей на высокой крутой горе на южном берегу Финского залива и состоявшей всего из четырех сельских домиков, ютившихся невдалеке от края этой горы среди небольших лесов и широких полей.
Вот там было воистину благословенное царство таинственного одиночества, которое воздействовало на мою детскую душу очень властно и постепенно формировало ее поэтический облик и крепнущую в уединении ее лирическую эмоциональную сердцевину.
Но и в городе я всегда чувствовал свое одиночество, духовное одиночество прежде всего.
Мой отец, крупный и известный историк-исследователь, был человеком старой интеллигентской культуры и той духовной утонченности, которая была этой прослойке русских людей свойственна в старые времена. И отец невольно передавал мне эти качества. А может быть они и генетически были заложены в моей духовной организации изначально.
И окружающие меня обыватели с раннего детства казались мне грубыми, примитивными, какими-то деревянными и неодушевленными - как крашеные куклы крестьянских детей в давние времена.
Я уже в детстве чувствовал это очень остро и с большой затаенной грустью. - «Я совсем один. Они не такие как я. И я не такой как они.»
В дошкольные года и в младших классах школы товарищи для игр у меня конечно были и в школе и во дворе в Гавани где мы тогда жили. Но товарищи эти были - только для уличного баловства. Я быстро уставал от них. И ни о чем серьезном, что меня занимало и волновало конечно не мог с ними говорить.
Однако по настоящему «волна одиночества» захлестнула меня только в Университете. Казалось бы, я поступил на исторический факультет Ленинградского университета, одного из старейших и крупнейших университетов в нашей большой стране… А что я там встретил? - Советские студенты исторического факультета тех времен являли собой в подавляющем большинстве толпу приезжих неведомо откуда, из самых далеких и причудливых уголков бывшего СССР. И с ними совершенно невозможно было общаться. И совершенно не о чем было говорить.
Это было ужасно! Я тогда почувствовал себя просто в пустыне Египетской… А ведь в юности и ранней молодости так хотелось одухотворенного общения. Хотелось быть в кругу близких тебе по духу «искателей идеала», для кого не пустые слова - честность, справедливость, правда и истина… Я же был окружен каким-то зверинцем, где казалось все и одеты были в медвежьи и волчьи шкуры и человеческой одежды не носили.
Я конечно иронизирую и использую шуточные сравнения. Но и своя правда в них есть. Печальная правда.
Я с студенческие годы романтически увлекался чтением «Былого и Дум» Александра Герцена, увлекался благородными идеями свободы личности, «социализма с человеческим лицом» и общего блага.
Но какая там свобода личности и какая вообще личность в советское-то время? - Никакой! Советский социализм той поры был казарменным - под строгим надзором Партии и всесильного КГБ.
«Все ходят строем и дружно поют хором отрядные песни» - вот какой был в реальности тот советский социализм, выражаясь в ироническом ключе.
Я тогда мечтал о благородной дружбе, о своем молодежном кружке подобном студенческому кружку Герцена и Огарева или Станкевича и Белинского, о которых я был уже начитан в те годы. Какое там просвещенное студенческое братство в том-то советском Университете!
На непосещение лекций меня уже после первого курса всерьез хотели выгнать из Университета. А лекции на историческом факультете были тогда в подавляющем большинстве своем совершенно бездарные, неглубокие и не талантливые.
То что говорилось на этих лекциях я итак уже знал. А кое что чего не знал мог с легкостью быстро узнать и усвоить из учебников перед экзаменом по данному предмету.
Учился я на одни пятерки. И на лекциях мне было невыносимо скучно. Я как бы даже заболевал на этих лекциях - становилось тошно и нехорошо даже и физиологически от всей этой пошлости, от спертого воздуха залы, от необходимости часами слушать унылую чушь.
И на лекции я не ходил. Это приводило в ярость все университетское начальство - как это он смеет ни в грош ни ставить наше престижное университетское обучение, налаженное «по высшему разряду».
Не посещает хваленые лекции нашей солидной и мудрой профессуры. И при этом еще и с легкостью нагло учится на одни пятерки - гнать, гнать, гнать этого типа из советского вуза!
Я по юношеской наивности пытался возражать что вот мол и сам Ленин сдал экзамены на курс Юридического факультета Петербургского Университета экстерном. И вообще не учился в университете, а не только на общие лекции не ходил.
Но эти детские возражения мои начальство только злили. «Вы не великий Ленин» - был ответ. И глаза моих университетских гонителей становились еще злее - «в гнилое царское время все могло быть. А в советском вузе студент обязан учиться как все! Тех кто не посещает лекции мы не потерпим в советском вузе.»
И выгнали бы меня из Университета наверняка действительно. Если бы я не проявил вовремя немалую изобретательность.
Несколько дней я сознательно не спал, усиленно пил валериану и нагнетал в себе нервозное состояние. А потом отправился в Университетскую поликлинику с жалобами на хроническую бессонницу, болезненную утомляемость, испорченную нервную систему и совершенную невозможность для меня посещать лекции.
И в итоге справку о свободном посещении лекций и других занятий (семинаров и пр.) в виду больших проблем со здоровьем мне благополучно выдали. Подписал эту справку Главный врач поликлиники, который завершал мой осмотр в поликлинике. И все было серьезно и по закону. Не придерешься.
Когда я предъявил этот солидный документ в деканате Исторического университета - все начальство было в бешенстве.
Но ничего начальство уже не могло со мной поделать.
А как все они втайне меня люто ненавидели! И как жадно хотели меня во что бы то ни стало проучить, наказать и выдворить из стен университета!
Вот тогда я впервые увидел, что такое агрессивная толпа обывателей, посредственных по уму, но при этом самодовольных и злых. И увидел я как опасно все таки иметь дело такими людьми и особенно с их толпой.
Правда первый громкий «звонок» в этом плане я услышал уже в школе. Причем даже не в старших классах школы, а намного раньше.
Хорошо я помню и до сих пор как когда я учился в шестом классе средней советской школы вызвали меня в приказном порядке на «совет отряда» пионерской организации нашей школы где присутствовала и завуч школы, тетка очень «рьяного» советского коммунистического вида, толстая, злая и крикливая.
У меня очень плохо шла математика. Не любил я ее и по прирожденной рассеянности своей все время ошибался в алгебраических уравнениях. То вместе «плюса» поставлю «минус», то еще что-нибудь не так напишу и сосчитаю…. В итоге я по математике перебивался с двоек на редкую тройку.
Это руководимый завучем совет пионерского отряда официально конечно не устаивало. Школа у нас была «примерная» - с «преподаванием ряда предметов на английском языке» как тогда принято было писать и говорить. И ученикам-пионерам было положено отдавать учебе все силы.
Вот я вместе с еще одним двоечником по математике из нашего класса был «вызван на ковер» в совет отряда после уроков - я должен был покаяться во всеуслышание , что мне очень стыдно за свои плохие отметки по математике и дать торжественное обещание впредь учиться по математике только на четверки и пятерки.
Казалось бы все просто. Терзать меня первоначально никто не собирался - требовалось только повиниться во всеуслышание перед пионерскими командирами и завучем и дать торжественное обещание исправиться.
Мой товарищ по несчастью, двоечник по математике и как и я Сергей по имени, так и сделал - покаялся, дал клятвенное обещание исправиться во что бы то ни стало… И его отпустили.
А во мне уже проснулось человеческое достоинство в эти годы. Я уже понимал, что мне четверок и пятерок по математике никогда не получить. Особенно при том учителе математики который у нас был (о нем я расскажу чуть позже).
У меня математических способностей действительно не было никаких. И при этом я уже тогда чувствовал сильнейшее влечение к истории и литературе и ярко выраженные способности к этим предметам, в которых разбирался и которые любил, легко усваивая школьную программу по ним.
В математике же я был действительно туповат. В прямом смысле слова. Математика крайне тяжело мне давалась. К тому же, чувствуя свою беспомощность в математике, я ее и особенно не любил поэтому - моя неспособность к этому предмету задевала мое самолюбие.
И я уже тогда решил, что непременно стану гуманитарием по профессии и непременно поступлю именно на исторический или филологический факультет Университета. А математика мне мол тогда «и не нужна».
И ведь это оказалось правдой. Так потом и случилось.
Но мне нельзя было это правду говорить школьному начальству в лице коммуниста-завуча и членов пионерского «совета отряда». А я как раз эту правду им и сказал.
Тут на совете отряда поднялась типично советская буря возмущения и гнева. И громоздкая тетка завуч со злым и грубым лицом партийного работника пришла в неописуемую ярость.
Как это я посмел такое заявить!
От меня тут же потребовали глубокого покаяния за эти мои слова уже, а не просто за двойки и тройки по математике.
Но я проявил и гордость и упорство в нежелании каяться. Мне казалось, что это покаяние меня унижает. И я ни за что не сдавался.
Озверел тогда и весь этот дурацкий совет отряда, поощряемый в этом злобствующим завучем. Они упорно не выпускали меня из кабинета и упрямо и зло требовали покаяния. Лица у них всех покраснели от злобы.
Экзекуция эта продолжалась часами. И в конце концов устали и они и я. Уроки в школе давным давно кончились. Школа давно пустовала. И ее пора было закрывать до следующего утра.
Мои мучители и сами хотели домой. Устал и я часами стоять перед ними как преступник и смотреть в их злобные лица и слышать их злобные требования.
В конце концов я что-то невнятное промямлил … И меня решили отпустить.
Я уходил оплеванным. И все они уходили усталыми и злыми до крайности.
Вот вам советское общество в миниатюре и советские нравы и «повадки» на практике - весь общественный порядок держится на «правильной» лжи и всеобщем лицемерии… И каждый человек безропотно повинуется «строгим нормам» казенной морали и «отдает честь» своему ближайшему начальству.
Дома отец мне печально и серьезно сказл - «тебе надо было с самого начала просто уйти от них домой Сережа. И ничего бы они тебе не сделали.»
Это было правдой. Хотя эти активисты во главе со злобствующим завучем запросто могли потом и еще какое-то разбирательство устроить. Или могли угрожать мне исключением из пионеров за неповиновение. А в советское время - это была беда.
Исключенного из пионеров не приняли бы и в комсомол. Того же кто не состоит в комсомольской организации никогда были не приняли ни в один советский вуз - и тем более в Ленинградский Университет им. Жданова как это учебное заведение тогда именовалось.
И ведь я был еще мальчишкой. Мне и в голову не приходило, что я будучи вызванным «на ковер» самим завучем и самим советом пионерского отряда могу просто уйти с этого разбирательства домой. Поэтому я до изнеможения терпел их приставания, угрозы и злобствование несколько часов подряд.
С нашим же учителем математики история была следующая. Это был по школьным меркам квалифицированным и очень самолюбивый преподаватель. Причем мужчина, что само по себе было редкостью в обычно женском коллективе учителей советских школ.
Фамилия этого преподавателя была Гидаспов. Те кто готовились поступать после окончания школы на факультеты вузов Ленинграда где во среди вступительных экзаменов была математика - хвалили его. И они обычно хорошо сдавали вступительные экзамены по математике в свои вузы.
Моя беда изначально была в том что маленького роста себялюбивый и хвастливый Гидаспов, напоминавший хвастливого лесного гномика, вызывал у меня невольную насмешливую улыбку.
Да Гидаспов и был смешным на самом деле - постоянно размахивал руками, гордился собой на каждом шагу, выпячивал хилую грудь… И при этом был таким маленьким и таким тщедушным.
Но Гидаспов мою ироническую улыбку сопровождавшую его топтание у классной доски к моему несчастью сразу заметил - и конечно обозлился. Решив меня проучить за такую дерзость.
Проучить же меня было просто, если учесть что в математике я действительно «не тянул» - и пошли у меня одни двойки по алгебре…
Отец со вздохом принял единственно возможное в этой ситуации решение (кроме перевода меня в другую школу) - пригласить Гидаспова быть моим платным репетитором.
И тогда проблема по математике для меня была в основном решена - вместо двоек по математике у меня сразу же появились стабильные тройки… Отчислить из школы на хроническую неуспеваемость меня уже не могли.
Но отец спокойно и мудро говорил - Выше троек Гидаспов тебе никогда отметок не поставит как бы ты ни знал математику. Отец Гидаспова понял. И был конечно абсолютно прав как обычно.
Дело в том что этот самый Гидаспов приобрел в нашем районе у парка Сосновка хорошую по тем временам кооперативную квартиру, за которую помимо первого взноса должен был выплачивать еще немалые для советского учителя суммы в течение многих лет.
И поэтому Гидаспов нуждался в дополнительных источниках дохода. И он сразу сообразил, что сможет «подоить» нашу семью - брать приличные суммы с моего отца годами за свои платные уроки со мной. Только для этого я должен постоянно плохо учиться по математике - и вечно нуждаться в его помощи. Поэтому Гидаспов расчетливо ставил мне только тройки. И получал свой куш за свою хитрость пока я не окончил школу.
Видимо ему было очень жалко когда я положенное время закончил обучение в школе № 105 Выборгского района Ленинграда - источник его легкого дохода пропал. Какая жалость действительно!
Вот тогда уже в школьные годы я понял на практике, что такое корыстолюбие и хитрость - понял что очень многие люди только и стремятся как бы обмануть ближнего и потянуть с него деньги или еще какие-то блага и выгоды для себя.
И тогда уже мне неприятно было об этом думать. Ведь увы - я стал различать темные стороны природы человеческой и самой окружающей меня жизни.
Надо сказать, что при всем своем внутреннем неприятии советских порядков и нравов я не был снобом который с презрением относился к своим товарищам по учебе и в школе и даже на историческом факультете Университета где контингент учащихся был иным и в целом не отличался умом, общей культурой и хорошим образованием.
Гордецом или угрюмым неприветливым человеком я не был ни с кем и никогда. При этом я вовсе не рисуюсь сейчас, а пишу о себе именно правду.
Достаточно сказать что мои соученики ( точнее соученицы) по группе со специализацией на кафедре «История России до Октябрьской Революции 1017-го года» без всякой моей просьбы и без моего ведома даже неоднократно ходили в Деканат Исторического Факультета и лично к Декану факультета и его заместителям с просьбой и требованием чтобы меня включили в состав студенческих групп, отправлявшихся после третьего курса Университета летом в поездку в страны Социалистического лагеря.
Я об этом хождении в мою поддержку к начальству ничего не знал. Я случайно узнал об этом уже после нашей поездки в страны социалистического лагеря - и очень удивился: и тому что за меня просили товарищи и отстаивали перед начальством мою кандидатуру. И тому удивился конечно что меня начальство оказывается не пожелало первоначально и брать в эту поездку.
Ведь должны были ехать все студенты моего курса. Меня же изначально исключили из списков тех кому дозволено ехать заграницу…
За что? Я не участвовал ни в какой антисоветской деятельности. Учился на отлично. После истории с моим непосещением общих лекций я, став постарше, понял что надо выглядеть более благонамеренным в глазах советского начальства и возглавил Студенческое Научное Общество на Историческом факультете.
Это была общественная работа. Мы проводили после университетских занятий научные заседания, делали свои студенческие доклады и обсуждали их. Проводили и свои тематические семинары, приглашая на них в качестве «метров» и некоторых преподавателей.
И выходит - все без толку для меня. Для начальства я все равно так и остался неблагонадежным студентом. Хотя ведь я был сыном Директора Ленинградского Института Истории, известного в кругу историков исследователя средневековой России, и открыто преследовать меня им казалось бы было совсем ни к чему.
Тем не менее начальство Исторического факультета страшно боялось «всевидящего ока» Партии и КГБ и сочло что надежнее будет «от греха подальше» не пускать меня заграницу вообще.
Однако благодаря моим товарищам-студентам заграницу я тогда все таки на целый месяц съездил. Наша группа была в Польше. А до этого польские студенты из разных польских университетских городов были у нас в Ленинграде. И мы их принимали.
Кстати было и познавательно и интересно - увидеть другую страну. Тем более что я сблизился с польскими студентами, нашел с ними общий язык и очень много дружески с ними общался.
Словом, Европа понравилась мне (даже в захолустной по европейским меркам Польше), хотя по духовной и нравственной сути своей я оставался всегда человеком петербургской интеллигентской культуры, очень русским и очень привязанным к своему родному Петербургу, городу где я родился на 6-ой линии Васильевского острова в доме № 5 невдалеке от Малого проспекта Васильевского острова и городу с которым я никогда, в сущности и не расставался более чем на два месяца, если оглянуться на свою уже достаточно долгую жизнь.
В целом же мои студенческие годы прошли под знаком поэтического и временами грустного одиночества. Близких друзей и приятелей в Университете у меня не было - неоткуда было им появиться среди тех студентов которых я встретил на своем курсе исторического факультета.
К некоторым своим однокурсникам у меня было очень доброе отношение. Но общего с ними у меня не было ничего. И моими друзьями или приятелями они никак не могли стать
Вот я и привык уже тогда к полному своему одиночеству.
Один я часто ездил гулять на берег Финского залива - в Комарово и Репино. Один читал и читал дома книги целыми днями.
И уже с третьего курса Университета стал писать большое исследование, посвященное первым русским славянофилам - А. С. Хомякову, И.В. Киреевскому, К.С. Аксакову и Ю.Ф. Самарину - которое впоследствии легко в основу моей кандидатской диссертации, выдвинутой на соискание на степени кандидата исторических наук.
Диссертацию эту я защитил в стенах Университета 1982 году. Через три года после окончания Университета с Красным Дипломом.
Создавать в одиночестве это свое исследование посвященное славянофилам и славянофильству мне было неизмеримо приятнее чем без особого толку посещать бесконечные университетские лекции и семинары.
И я уже тогда привык духовно жить в русском историческом прошлом - погружался всецело в мир своих героев-славянофилов, сопереживал их жизни и их духовным исканиям. И находил в этом и отдохновение для души и большую и подлинную одухотворенную радость в своей жизни.
Реальная же окружающая действительность меня конечно не радовала. И она все больше и больше приучала меня к полному одиночеству.
Но подчеркну вместе с тем, что это одиночество не было окрашено в беспросветные темные тона - наоборот оно было мечтательным и часто светлым. Хотя и перемешанным с неясной поэтической грустью.
Так я часами бродил по берегу Финского залива в Комарово и мечтал о своем славном поэтическом будущем. Я словно грезил этим своим будущим настоящего Поэта, которое как мне верилось непременно станет когда-нибудь реальностью.
Стало ли эта греза реальностью в моей жизни? Может быть и стала. Но только сейчас, а точнее постепенно стала она моим настоящим, начиная с лета 2015-го года, когда я снова в поэзию после более чем двадцати лет молчания. Когда меня как поэта отказывались печатать. И когда мне было слишком тягостно писать стихи просто «в стол.»
Даже более того - с 2015-го года я стал по настоящему жить своей поэзией, которая превратилась для меня в подлинный чудесный элексир жизни.
Нельзя сказать что грезя о судьбе поэта и действительно увлекаясь поэзией, я не предпринимал попыток влиться с какое-то советское молодежное литобъединение и найти там себе товарищей по литературным интересам.
Такие попытки у меня были. Но увы они ничем хорошим не заканчивались. По независящим от меня причинам.
Так однажды я принес свои стихи на так называемую «поэтическую пятницу» в ленинградскую молодежную газету «Смена». И получил там такую разгромную и агрессивную отповедь, что больше появляться в подобных местах мне уже не захотелось.
Среди нескольких своих тогдашних стихотворений я прочел и такой краткий и совершенно безобидный лирический экспромт:
«Когда-нибудь
все время запорошит
положит в папку дел
что решены
а жизнь идет…
и день стоит хороший
и всепрощенья
вовсе не нужны.»
Что тут было на этом собрании советских стихоплетов при газете «Смена»! Какая буря возмущения и обвинений в мой адрес!
Правда больше всех старался один «ветеран» (и что он делал спрашивается в поэтическом клубе молодежной газеты?), который орал, что я проповедую толстовство и против меня надо принять меры и нужно не только изгнать меня из поэзии, но и исключить из комсомола.
Возражать этому деятелю никто так и не решился на том собрании. Кто-то что-то невнятное мямлил. Другие помалкивали.
И я понял, что мне на таких сборищах то только не место, но и опасно находиться - мало ли донос напишут «по начальству» на меня… Или еще какая-нибудь гадость произойдет.
Побывал я однажды и на собрании студенческого кружка поэзии на родственном моему истфаку Университета и близком к истфаку по своему местоположению филологическом факультете.
Наверное кто-то из преподавателей филологического факультета официально курировал этот студенческий кружок. Но на том заседании кружка, на которое я попал - он так и не появился.
Тон заседанию кружка задал какой-то полусумасшедший студентик, который с гордостью прочел свои нелепые и вычурные стихи и тут же заявил, что он - гений в поэзии. Ни больше ни меньше - Гений.
И стал этот пораженный манией величия мальчишка и дальше ораторствовал в том же духе. Уподобляясь подпоручику Дубу из «Похождений бравого солдата Швейка» Гашека , который всем с гордостью торжественно заявлял - «Вы меня не знаете. Но вы меня еще узнаете!»
Девушки (на том заседании было много девушек) стали этому поэту-герою робко возражать тонкими девчоночьими голосами, в чем-то его поправляли и упрекали….
И начался обыкновенный затяжной «сыр-бор» в котором никто никого не слушает толком и ни с кем не собирается соглашаться.
Увы я отчетливо понял, что мне и здесь не место.
И больше ни в какие советские литературные объединения я уже не выбирался. Я понял, что это бесполезно. И не приводит ни к чему хорошему.
Решительно все в том как складывалась моя жизнь располагало меня к уединению и одиночеству, в котором я находил для себя отдохновение, усладу и таинственную романтику.
И так было всегда. Вплоть до настоящего времени, в котором я тоже как-то проникновенно, таинственно и счастливо одинок.
Вновь подчеркну что нелюдимым и хмурым человеком по характеру я никогда не был.
Когда какие-то дружеские сообщества завязывались - в старших классах школы, в первые годы моей работы в Институте Русской Литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии Наук ( где я был на службе более тридцати лет в общей сложности) - я в этих товарищеских компаниях или сообществах с удовольствием участвовал.
Но складывались такие неформальные сообщества крайне редко в моей жизни и очень ненадолго.
Меня всегда тянуло на природу. Влекло к походам и к жизни среди живой дикой природы. И со студенческих лет я проводил каждое лето в лодочных походах или в составе археологических экспедиций, куда устраивался лаборантом тоже именно ради романтики жизни среди живой природы.
Я страшно любил вечера у костра. Привык летом спать в палатках. В походах был хорошим товарищем. И меня мои товарищи-походники любили и ценили.
Походы эти украшали летом мою одинокую жизнь до периода когда мне исполнилось тридцать пять лет. Тогда я почему-то решил что я стал стар для этих походов. И больше уже в походах не участвовал никогда.
Конечно я как историк литературы и культуры просто даже по роду своих занятий погружался в изучение исторического прошлого и во многом невольно жил в прошлом.
Я был начитан естественно в кружке Герцена и дружбе Герцена и Огарева, о пушкинском дружеском круге литераторов, о том что например Пушкин и Гоголь знали друг друга. Или о том что уже много позднее в советские времена Ахматова была близко знакома с Мандельштамом и Пастернаком, ездила к ним в гости. К Мандельштаму однажды даже в далекую ссылку ездила из Ленинграда - его проведать.
Даже у буйного индивидуалиста Аполлона Григорьева о котором я написал и издал в 1990-ом году первую в России книгу и то были близкие друзья по литературе.
Я невольно завидовал в молодости бурной жизни кружка «молодой редакции» журнала «Москвитянин», которую возглавлял Аполлон Григорьев в один период времени - завидовал их пирушкам, бурным спорам о литературе, их общей огромной увлеченностью литературой.
У меня-то в жизни ничего подобного не было. Те литераторы которых я знал не имели особого таланта. Как и те молодые и не очень молодые историки литературы в кругу которых мне доводилось общаться в Пушкинском Доме.
И я ощущал себя живущим в пустыне. Или живущим где-то на окраине мира. Хотя я жил в Ленинграде-Петербурге который «пустыней» никак нельзя было назвать.
Но ощущение полного одиночества было пронзительным и очень реальным. И я действительно жил одиноко.
Ничего не изменило в этом плане и мое возвращение в поэзию в 2015-ом году. Даже наоборот - одиночество мое стало еще большим, оно как бы разрасталось и становилось бескрайним и всеохватным.
Ведь я покинул Пушкинский Дом навсегда незадолго до этого. А в нынешних условиях какой может быть «литературпый круг»? - Никакого!
Ныне уже около сорока так называемых союзов писателей в России, где ты просто платишь членские взносы которые кормят управленческую «верхушку» твоего конкретного союза - и все.
Союзы эти удовлетворяют тщеславие графоманов которым приятно официально числиться «членом союза писателей». Вот и все.
И попутно конечно «хозяин» такого писательского союза, его какой-нибудь председатель, охотно берет себе денежный куш за счет взносов наивных членов этого союза.
Ну и что мне в таких союза делать? Я все таки был Ведущим сотрудником Пушкинского Дома более тридцати лет и к тому же я - доктор филологических наук и кандидат исторических наук, автор книг о русских писателях и мыслителях. Этого вполне хватает для солидности и для представительной визитной карточки.
Так что одиночество стало основным для меня состоянием жизни. И я в нем с годами вижу не столько грусть сколько радость и духовную полноту жизни.
Ведь стихи пишутся в одиночестве. А я стал в полном смысле слова жить поэзией начиная с 2015-го года. И безумно много стихов написал за это время. Наверное моих стихов уже больше 26-ти тысяч. Хотя я их не считал. И мне их практически и не сосчитать.
Стихи буквально льются из души моей ныне как льется и льется прозрачная вода из сокровенного источника где-нибудь в глуши дремучего леса… Не писать стихи у меня уже не получилось бы.
И я не работаю практически над отдельой стихотворений и не имею никаких черновиков - стихи рождаются у меня сами собой и легко ложатся на бумагу в том виде как родились. Без всяких доработок и последующих изменений.
И с некоторых пор (уже по моему года четыре с тех пор прошло) я перестал сохранять и рукописный текст своих стихотворений - пол кладовки в квартире уже занимали эти бесконечные стопки бумаги со стихами. И мне надоело «копить бумагу» таким образом.
Я понадеялся на то что широко известные сайты СТИХИ. РУ и ПРОЗА. РУ где я помещал свои стихи и свою эссеистику со времени своего возвращения в поэзию - сохранятся на долгие временами. Иначе - если эти сайты вдруг закроются - почти весь багаж моих стихов погибнет.
Но я считаю что такого не случится. Эти сайты слишком хорошо организованы и слишком удачно вписались в нынешнюю литературную ситуацию чтобы вдруг закрыться.
Одиночество же конечно порождает творчество как некое перевоплощение материальной реальности в духовную.
То что я описываю в своих стихах я тоже воспринимаю как подлинную реальность - но реальность одухотворенную и не равную тому, что я просто вижу вокруг себя своими глазами.
Поэзия преображает жизнь и создает одухотворенную действительность бытия.
Именно так я воспринимаю то что создаю в своих стихах. И реально живу своими стихами. Они для меня - живые свидетельства о прекрасном и о мире души и сознания в целом.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:
Носов Сергей Николаевич. Родился в Ленинграде ( Санкт-Петербурге) в 1961-м году. Историк, филолог, литературный критик, эссеист и поэт. Доктор филологических наук и кандидат исторических наук. С 1982 по 2013 годы являлся ведущим сотрудником Пушкинского Дома (Института Русской Литературы) Российской Академии Наук. Автор большого числа работ по истории русской литературы и мысли и в том числе нескольких известных книг о русских выдающихся писателях и мыслителях, оставивших свой заметный след в истории русской культуры: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М. «Советский писатель». 1990; В. В. Розанов Эстетика свободы. СПб. «Логос» 1993; Лики творчестве Вл. Соловьева СПб. Издательство «Дм. Буланин» 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве основателя русского славянофильства И.В. Киреевского. СПб. 2009.
Публиковал произведения разных жанров во многих ведущих российских литературных журналах - «Звезда», «Новый мир», «Нева», «Север», «Новый журнал», в парижской русскоязычной газете «Русская мысль» и др. Стихи впервые опубликованы были в русском самиздате - в ленинградском самиздатском журнале «Часы» 1980-е годы. В годы горбачевской «Перестройки» был допущен и в официальную советскую печать. Входил как поэт в «АНТОЛОГИЮ РУССКОГО ВЕРЛИБРА», «АНТОЛОГИЮ РУССКОГО ЛИРИЗМА», печатал стихи в «ДНЕ ПОЭЗИИ РОССИИ» и «ДНЕ ПОЭЗИИ ЛЕНИНГРАДА», в журналах «Семь искусств» (Ганновер), в петербургском «НОВОМ ЖУРНАЛЕ», альманахах «Истоки», «Петрополь» и многих др. изданиях, в петербургских и эмигрантских газетах.
После долгого перерыва вернулся в поэзию в 2015 году. И вновь начал активно печататься как поэт и в России и во многих изданиях за рубежом от Финляндии и Германии, Польши и Чехии до Канады и Австралии
В настоящее время является автором более 1000 журнальных публикаций в России и за границей. оссии и за границей.Ро
Печатался в журналах «НЕВА», «Семь искусств», «Российский Колокол» , «ПЕРИСКОП»», «ЗИНЗИВЕР», «ПАРУС», «АРТ», «ЧАЙКА» (США)«АРГАМАК», «КУБАНЬ». «НОВЫЙ СВЕТ» (КАНАДА), « ДЕТИ РА», «МЕТАМОРФОЗЫ» , «ЛИТЕРА НОВА», «ГРАФИТ», «ЛИТКУЛЬТПРИВЕТ!», «СОВРЕМЕННАЯ ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА» (ПАРИЖ), «МУЗА», «ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ», «НЕВЕЧЕРНИЙ СВЕТ, «РОДНАЯ КУБАНЬ», «ПОСЛЕ 12», «БЕРЕГА», «НИЖНИЙ НОВГОРОД». «ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ» и др., в изданиях «Антология Евразии», «АНТОЛОГИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ХХ1 ВЕКА». «ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ», «ПОЭТОГРАД», «ДРУГИЕ», «КАМЕРТОН», «АРТБУХТА», «ЛИТЕРАТУРНЫЙ СВЕТ», «ДЕНЬ ПОЭЗИИ» , «АВТОГРАФ», «Форма слова» и «Антология литературы ХХ1 века», в альманахах « НОВЫЙ ЕНИСЕЙСКИЙ ЛИТЕРАТОР», «45-Я ПАРАЛЛЕЛЬ», «ПОРТ-ФОЛИО»Й (КАНАДА), «ПОД ЧАСАМИ», «МЕНЕСТРЕЛЬ», «ИСТОКИ», «БИЙСКИЙ ВЕСТНИК», «ЧЕРНЫЕ ДЫРЫ БУКВ», « АРИНА НН» , «ЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИ» (ГЕРМАНИЯ), «СИБИРСКИЙ ПАРНАС», «ЗЕМЛЯКИ» (НИЖНИЙ НОВГОРОД) , «КОВЧЕГ», «РУССКОЕ ПОЛЕ», «СЕВЕР», «РУССКИЙ ПЕРЕПЛЕТ», «БАЛТИЙСКИЙ БЕРЕГ» (КАЛИНИНГРАД), «ДАЛЬНИЙ ВОСТОК», «ЛИКБЕЗ» (ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ), в сборнике посвященном 150-летию со дня рождения К. Бальмонта, сборниках «СЕРЕБРЯНЫЕ ГОЛУБИ(К 125-летию М.И. Цветаевой), «МОТОРЫ» ( к 125-летию со дня рождения Владимира Маяковского), «ПЯТОЕ ВРЕМЯ ГОДА» (Альманах стихов и прозы о Любви. «Перископ»-Волгоград. 2019), «Я ДУМАЮ. ЧТО ЭТО ОТ БОГА…» ( Сборник стихотворений современных авторов к 80-летию Иосифа Бродского. «Перископ- Волга». 2020 ) и в целом ряде других литературных изданий.
В 2016 году стал финалистом ряда поэтических премий – премии «Поэт года», «Наследие» и др.
Является автором более 26-ти тысяч поэтических произведений. Принимает самое активное участие в сетевой поэзии.
Стихи переводились на несколько европейских языков. Живет в Санкт-Петербурге