В этот раз я прибыл к Мора без подарков, но зато с цветами. Выбор мне, правда, дался непросто. Нечасто приходилось дарить букеты. Тем более я прекрасно знал, что здесь принято дарить искусственные цветы. Если букет дружеский – то в нём должно быть чётное количество цветков, если с претензией на романтические отношения – то нечётное. В ступоре я пребывал недолго, предпочёл живые и остановил свой выбор на альпинии, набрав из веточек два букета – для Мариты и её мамы. В конце концов, я давно здесь не был. Дамы простят, если что не так.
Ужинали мы на той же террасе. Наш светский разговор профессор начал с цветов.
– Ты знаешь, Кир, что тавальянский обычай дарить искусственные цветы имеет свои корни в верованиях аборигенов-язычников?
– Не задумывался об этом. У русских искусственные цветы намертво связаны с похоронами, поэтому я не решился…
– Наверное, никто в мире не понимает и не чувствует природу лучше, чем язычники. Конечно, их сегодня мало. В пример можно привести разве что японцев. Они, пожалуй, единственные, кто смог построить индустриальное общество, не разорвав с природой отношений. Мы христиане, что католики, что православные, для себя всё объединили в одном Боге, нашли в нём защиту на все времена. А коли он, Бог, создал всё, а главное его творение – человек, то потому мы и уверены, что природа должна служить нам…
– Это скорее относится к католикам, папа, – вступила в разговор Марита, – я читала, что в России сохранилось очень много языческих обрядов.
– Так, то было в православной России, – возразил я, – а в атеистическом Советском Союзе несколько иначе, там задача была поставлена, не ждать милостей от природы, а взять их у неё.
– Совершенно согласен, – воодушевился Эктор, – атеисты также уверены, что человек – вершина эволюции и центр мироздания, он, сам выйдя из природы, должен ею овладеть. В этом отношении к природе примитивно-прагматическая до неприличия суть. Как к домашнему животному, пока корова даёт молоко, нужно за ней ухаживать, но именно с той целью – чтобы доить. А когда она перестанет давать молоко, так можно и под нож пустить…
– Сравнение-то ваше, профессор, того… Тоже примитивно-прагматическое.
– Дело, друг мой, не в сравнении, дело в сути. А суть такова, что даже если мы берёмся защищать нашу природу, то чаще всего от другой социальной группы, от другой нации, от другого государства, только не от себя. Согласитесь, что это выглядит странно и глупо, если иметь в виду цель. И получается, что защита природы – это такой же повод для конфликта между людьми, как и её хищническое разорение…
– Правильно, потому что это две стороны одной медали. Вы сказали о сути, а суть пока только в дележе ресурсов.
– Да, как это ни страшно звучит. И здесь нашей республике в некотором роде повезло, что у неё нет этих самых ресурсов, из-за которых возникают войны. Слава богу, из-за пряностей, бананов, табака, мускатного ореха и сахарного тростника сейчас не воюют.
– Сейчас воюют из-за контроля над любым ресурсом, который только ещё пытаются создать…
– Кир, ты имеешь в виду новый аэропорт?
– И его тоже…
Потом, когда мы вышли в сад, наш разговор с Эктором перешёл к лейтенанту Креспо. Собственно из-за него и не терпелось профессору со мной поговорить.
– Понимаешь, Кир, ты человек всё-таки новый. Во многом не разобрался. Я бы хотел, чтобы ты взвешенно принимал решения. Мне известна твоя роль в освобождении этого, будем называть вещи своими именами, убийцы… Конечно, ты человек военный, но я не поверю, что ты разделяешь убеждения таких, как подполковник Брукс. Здесь ведь дело в том, по какому пути пойдёт наша молодая республика. Всё усугубляется ещё и тем, что наш президент относится к тем политикам, которые, дойдя до развилки, дальше пытаются идти обеими дорогами. А для будущего республики жизненно важно, будем ли мы разделять общечеловеческие ценности, или цель для нас будет оправдывать средства.
– Больше всего мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня правильно. Я очень не хочу заниматься политикой в любом её виде. Поэтому и наш разговор, извините меня, Эктор, не более, чем демагогия. Мне поручено конкретное дело. Я знаю, как его сделать эффективно и качественно. Я знаю, чего стоит подготовленный офицер. В армии преступник только тот, кто нарушил присягу. Я был на войне и знаю, что говорю. А то, что он застрелил двух мерзавцев, так его этому и учили – стрелять, когда нападают на тебя самого или на мирных граждан. А там, где армия не хочет этим заниматься, начинают стрелять сами граждане. И количество жертв увеличивается кратно…
Наш разговор ожидаемо ничем не закончился. Профессору не удалось убедить меня в своих «общечеловеческих ценностях», так же, как и мне не удалось объяснить ему, что либерально-демократических армий не бывает. Что он знает о цене жизни? И, главное, чьей жизни!
Я вспомнил, как в Афгане старлей, которого я знал лично, приказал застрелиться сержанту и рядовому, а потом подорвал себя гранатой вместе с «духами». И не потому, что он не знал цену жизни, а потому, что на свете есть то, что хуже смерти.
Профессор был озабочен тем, чтобы общество сохраняло жизни преступников, я же хотел, чтобы армия была способна защищать страну. Разговор этот мне не нравился, и я уже был готов прервать его, даже если это будет выглядеть бестактно с моей стороны, но тут мне на помощь пришла Марита. Она вышла в сад и направилась к нам.
– Папа, ты в прошлый раз настолько занял Кирилла своей беседой, что у него не осталось времени поговорить со мной. А я так хотела расспросить его о Москве и о жизни в России…
Я обрадовался возможности отвязаться от профессора:
– С удовольствием, Марита, отвечу на все твои вопросы!