этюды прошедшего лета

      
               
                Скажи, откуда ты взялась?
                Ты опоздать не побоялась,
                Моя неведомая страсть,
                Моя отчаянная радость.

                Игорь Тальков



                Глава 1
               
Электронный будильник звонил нагло, вызывающе и без всякой жалости. Ирина вечером поставила его подальше от кровати, на свою волю она не надеялась, выключив его автоматически, продолжала бы спать.
Утренний подъем для нее был процедурой мучительной. Жизнь текла по намеченному руслу, была вполне терпимой, но… будильник ревел, верещал, визжал, но не умолкал. Надежный, гад!
Сейчас встану, сейчас я поднимусь, сейчас я по нему стукну! Милитаристское желание осталось нереализованным. Она встала, не стукнула, отключила, и нырь под одеяло. Как под ним хорошо, тепло и уютно. С каким удовольствием Ирина повалялась бы часок, другой. Она подтянулась, открыла глаза, дернула шнурок хрустального бра, висевшего в изголовье. Потолок и стены покрылись радужными кольцами. Взгляд Ирины попрыгал с колечка на колечко. Это утреннее упражнение заменяло зарядку и позволяло окончательно проснуться.
На другом конце кровати обозначилось шевеление, чья-то пятипалая волосатость устремилась под ее одеяло.
И кто это ко мне лезет? Неужели это тот, кто зовется моим мужем? Будильника он никогда не слышит, а на мое безобидное потягивание активно реагирует. Ирина решила встать. На работу лучше не опаздывать, причина будет неуважительной.
Муж работал сутками. Сегодня он мог спать целый день. Отпахал сутки, двое гуляет. Любопытно где? Или не очень любопытно? С такими мыслями она включилась в двигательный процесс дня. Туалет, душ… подошла к окну. На улице дождь. В небе дырка, как на колготках. Вот черт! Как бы их надеть, чтобы видно не было! Ухитрилась. Слава Богу!
Ирина вошла в детскую, включила свет. Никакой реакции.
- Детки, подъем!
На двухъярусной кровати затишье, зашевелилась только кошка Кузя.
«Дети явно в меня», - подумала Ирина.
- Кузя, наглая ты кошка! Почему с Машкой спишь?!
Кузя потянулась, зевнула, показав свой серо-розовый язык, и потрусила на кухню, напоминая хозяйке о самой главной ее обязанности.
- Машенька, будь умницей, вставай! Буди Мишу и папу. Пусть тебя в сад отведут. Я поцелую свою птичку и убегаю на работу.
Ирина перецеловала Машкины щечки, ручки, ножки. Вздохнула запах, исходящий от теплого тельца. Что может быть приятнее для матери, чем тепло собственного дитяти?
Из кухни доносилось настойчивое мяуканье. Ира бросила кошке деликатес – куриную голову. Кузя вгрызлась в куриные мозги, сопровождая трапезу предупреждающим рычанием, бут - то ее век не кормили, а вокруг было много голодных котов.
Ирина на минуту задумалась: что же сегодня надеть? Решение было всегда одно – юбка в клетку, черный свитер, сверху кожаная куртка. Она купила ее по случаю в год, когда Маша родилась. Неужели ей уже шестой год? Зато сапоги новые, всего второй сезон. А зонт? Зонт – это сплошное неприличие.
- Вадим, ты жене зонт купить не хочешь? Две спицы торчат.
Вадим был обижен равнодушием к его утренним потребностям и на вопрос не прореагировал.
- Мамочка! – проснулась Маруська.
- Вадим, отведи ребенка в сад, мне сегодня опаздывать нельзя.
- Мамочка, с добрррым утром!
Ребенок картавил, ее «ррр» звучало звонкой трелью.
- Машенька, а где наш ленивец? Ему надо историю учить. Он у нас двоечник, не знает, когда была Куликовская битва.
Ленивец по имени Михаил, двенадцати лет от роду, все еще валялся под одеялом на втором этаже двухъярусной кровати. Из утреннего лоскута он всегда умудрялся выкроить лишних полчасика для сна. А сны у него были художественным продолжением тех фантастических книг, которые он читал.
Мишка родился в период, когда его мать была студенткой мединститута. Ирина академический отпуск не брала, совмещала материнство со студенчеством. Сон младенца поощрялся. Пусть лучше спит, чем вопит. Спокойные игры были предпочтительней детской резвости. И выросло то, что выросло. Чтение фантастики в прикуску с печеньем или пряниками занимало все свободное время. Общение с ровесниками было вынужденным и только во время уроков. Реальный мир был Мишке чужд и неприятен. Зато он отлично ориентировался в мире вымышленном.
- Эй ты, медведь в берлоге, просыпайся!
Ирина поднялась по перекладинам на деревянной лестнице, чтобы добраться до сына. Перед ее взором предстало заспанное лицо с прилипшими к пухлым щекам крошками. Рядом с подушкой лежали фонарь, книга и кусочек сухаря. Фантики от съеденных конфет украшали скомканное одеяло.
- Опять двадцать пять, за рыбу деньги! Когда это прекратится? Вставай немедленно! Встряхни постель, на крошках спишь, ночной грызун!
- Угу, - ответил грызун и не пошевелился. Он знал, что мать сейчас уйдет на работу, отец поведет Машку в сад, и есть еще масса времени, чтобы выспаться, дочитать книгу и только потом спуститься на землю. Учиться во вторую смену Мишке нравилось. Целый день сам себе хозяин.  Зря мать напомнила про двойку по истории, с утра сыночку испортила настроение.
Минутная стрелка контролировала бег времени. Она еще давала возможность сделать Ире глубокий вдох и подобно спринтеру сбежать вниз по ступенькам на улицу.
Ирина устремилась к автобусной остановке, на ходу раскрывая зонтик. Но что это? На дороге лежала кошка и котилась. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Кошка была не одна, рядом сидела подружка, которая смотрела на бедняжку с нежным участием и сопереживанием. Ее огромный живот при общей худосочности выдавал пол и ближайшую перспективу кошачьей жизни.
Зверькам было страшно. По дороге проезжали машины, иногда совсем близко. Подружка озиралась по сторонам, но не убегала. Сочувствие было сильнее страха. Она очень хотела помочь и принялась вылизывать котят. Ира сошла с дистанции. Эта сцена заслуживала того, чтобы опоздать на работу. Помощь при родах – причина убедительная.
- Бабоньки, я вас не брошу! -  сказала она кошкам.
Ей пришлось положить кошку с котятами в полиэтиленовый пакет и отнести в ближайшие кусты. Обе кошки жалобно мяукали: одна в пакете, другая, неотступно следуя за человеком.
Ирина вытащила роженицу из пакета, подсунула котят к брюху. Сверху поставила зонт. Две поломанные спицы кошку не смущали, и она благополучно окотилась третьим черненьким котенком. Чайного неповторимого цвета глаза ее подружки выражали признательность. Появились любопытные зрители, можно было уходить. Среди любопытных обязательно найдутся сочувствующие.
На автобус Ира не успела.
- Опять останусь без обеда, - думала она, усаживаясь на заднем сидении такси. Рядом с ней никто не сидел, можно наслаждаться комфортом.
Вставать утром, поднимать семью, бежать сломя голову на остановку автобуса, ехать в нем, ощущая руки, ноги, дыхание ближнего, а иногда еще что-нибудь дополнительное для большей остроты ощущения – все это было ежедневной пыткой. На работу Ирина регулярно опаздывала.
Машина ехала неровно, нервно, дергалась на выбоинах, петляла между глубокими громадными лужами, немного поплескалась около фонтанирующего канализационного колодца и притормозила рядом с солидным знанием с синей вывеской «Городская санитарно-эпидемиологическая станция».
Ирина расплатилась с водителем, вылезла из машины и походкой почти королевской направилась к дверям родного учреждения. Она прибыла вовремя и могла себе позволить быть гордой и довольной собой.
Дверь нежно и гостеприимно проскрипела и пустила в вестибюль, где Ирину радостно приветствовала отличник здравоохранения Светличная Людмила Павловна.
- На такси ездишь? Где только деньги берешь?
- Собой торгую, - неуклюже сострила Ирина.
- Старовата ты для торговли, - посетовала Людмила Павловна, изобразив на лице сочувственную мину.
- А я не дорого беру, - вспомнив пошлый анекдот, ответила Ира.
- У тебя бешенство, тебе бы о работе думать, а не на такси ездить.
- У меня бешенство? Хорошо, что не сифилис, позора меньше.
Был понедельник, день, когда проводилась планерка. Ирина и Людмила Павловна прошли в конференц-зал, где разбежались в разные стороны.  Дружеская беседа оставила маленький, едва заметный след в настроении обеих женщин. Людмила Павловна надеялась в течение дня сделать его четче, а Ира взяла с себя слово не замечать вовсе.
Конференц-зал в коллективе называли красным уголком. Но ничего красного в нем не было. Напротив, стены были выкрашены в синий цвет, а углов было четыре. На стенах кое-где были развешены гравюры с изображением выдающихся медицинских деятелей. Понять, кто есть кто, было трудно: все в очках и с бородами. Наличие колб и микроскопов, по мнению художника, также неизвестного, должно было свидетельствовать о принадлежности ученых к микробиологии. На сцене стоял привычный арсенал: трибуна и длинный массивный стол, покрытый зеленым сукном. Барельеф Ленина на стене за столом и лавровая покрытая бронзовой краской ветвь завершала интерьер.
В зале каждый имел свое место. Первые и почетные места занимали водители, бухгалтера и завхоз. Далее сидели в зависимости от личных симпатий лаборантки, помощники санитарных врачей. Разделяющим звеном с галеркой был ряд заместителей главного врача. Галерка принадлежала врачам, последний ряд был самым желанным. Здесь разгадывались кроссворды, шел обмен прессой, можно было незаметно вздремнуть в уголочке.
В организации работали преимущественно женщины. Мужчин было не больше десятка. Каждый из этой десятки представлял особую ценность.
Учреждение в городе слыло авторитетным. Под его крышей жили отделы и отделения, лаборатории, склады вакцин, собственный виварий и баран Боря, которого сегодня в честь весны выпустили гулять на газон перед окнами конференц-зала.
Баран был первым и достойнейшим представителем мужской части коллектива. Он был резв и заигрывал с мимо проходящими женщинами. Свободу барана ограничивала короткая веревка, не позволяющая догнать облюбованную жертву и боднуть ее сзади. На мужчин Боря внимания не обращал.
После зимнего пребывания в закрытом помещении вид барана был антисанитарен. Шерсть отросла, торчала клочьями, на хвосте и бедрах густо висели прилипшие бараньи орешки.
Боря был донором. Его эритроциты были необходимы для нужд одной из лабораторий. Баран сознавал важность своей миссии и громко блеял, напоминая о себе.
По понедельникам народ хандрил. Сегодня царило оживление, без сомнения связанное с весенним поведением барана, которого было хорошо видно сидящим в зале.
Ровно в восемь тридцать, минута в минуту, в зал вошел Иван Федорович Мудрак, главный врач достойного учреждения. Иван Федорович, кроме того, что был государственным и санитарным, являлся членом, кандидатом, председателем, сыном, братом, мужем и отцом, в общем человеком очень загруженным на семейном и общественном поприще. Он прекрасно чувствовал себя на своем месте и не создавал особенных проблем другим. Если бы его должность, была выборной, и коллективу было позволено принять на этих выборах участие, то, несомненно, Мудрак сохранил бы право проводить планерку по понедельникам и ставить большую гербовую печать рядом со своей подписью.
По давней традиции планерка начиналась с зачитывания различных приказов и инструкций. Читал Мудрак трудно и сосредоточенно, склонив над бумагами круглую голову с лысиной в стадии формирования, которую он вытирал платочком в особо сложных случаях, обычно он протирал очки.
В то время, когда рука Ивана Федоровича начала поиск платочка по карманам пиджака, к окну конференц-зала приблизился баран. Его привлекла сочная зелень бегонии на подоконнике. Осознав, что зелень для него недоступна, баран отчаянно заблеял. Мудрак протер и лысину, и очки, но послание министерства здравоохранения от этого не стало понятнее. Главврача раздражал странный шум в аудитории, он никак не мог вспомнить, у кого из его подчиненных такой неприятный голос. Иван Федорович постучал по трибуне и, не отрывая глаз от текста, сказал:
- Прошу товарища не мешать.
Баран поменял окно. Среди людей, сидящих в зале, он увидел знакомую кудрявую голову личного шофера Мудрака. Свои жалобы и стенания он обращал именно ему. Сафар Ага, Сафар Муратович, он же Славик, проживший лет двадцать на российской земле, в глубине своей души тосковал по родному кишлаку и частенько выражал симпатию барану в виде кусков хлеба и похлопыванию по загривку.
Иван Федорович пришел в крайнюю степень раздражения.
- Я, возможно, получу инфаркт, но скажу откровенно… - он взял паузу, а народ замер в ожидании откровения своего главного врача. – Дисциплина у нас страдает, товарищи!
Слова произвели впечатление. Коллектив страдал молча, до слез и кишечных колик, под неумолкаемое блеяние Бориса и немой укор Мудрака.
Ирину толкнули в бок. Она обернулась и получила лист в руки. Это был список сотрудников, желающих поехать на сенокос.
Каждое лето санэпидстанция организовывала выезд сотрудников за город, в заповедную зону, чтобы обеспечить своего голосистого пищей на год, а себя ощущением здоровой физической усталости.
Ирина написала свою фамилию и передала список своей соседке и приятельнице Виолетте.
- До сенокоса еще два месяца, а этим уже выпить захотелось, - она стукнула ручкой по листку бумаги и вписала себя.
Лист полз по рядам. Желающие записывались, нежелающие передавали лист другим. Но никому не пришло в голову тронуть за рукав Полюцкого Александра Алексеевича и шепнуть на ухо: - Отдай трудовой долг нашему барану.
Полюцкий, носивший прозвище Дуче, был заместителем главного врача. Александр Алексеевич был мужчина лет пятидесяти, высокий, подтянутый, широкоплечий. Сзади он был интереснее, чем в фас и в профиль, и вполне заслужил бы определение «импозантный мужчина», но иногда выглядел как подросток, выросший из школьной формы. То ли пиджак носил короткий, то ли руки имел очень длинные. Это впечатление дополняли необычное лицо и манера поведения. Крупной голове с сократовским лбом совсем не соответствовали щеточка коротко постриженных усов и маленький вздернутый хрящеватый носик, на котором неловко сидели очки. Сидеть спокойно Полюцкий не мог. Он раскачивался на стуле, ерзал на нем, даже когда писал.  Казалось, он испытывает постоянный дискомфорт от беспокоящих его шила или остриц. Стоять спокойно он тоже не мог и прохаживался взад и вперед по диагонали из одного угла кабинета в другой, как хищник в клетке. Жизненного пространства ему не хватало, требовался простор телу и мысли. Хотелось полета. Летали только мысли, причем стремительно.
Он имел давнее хобби – словоблудие и взращивал в себе любовь к психиатрии. В первом увлечении Полюцкий был очень талантлив: написать справку в советско-партийные органы или в министерство, сочинить решение для коллегии - ему было раз плюнуть. Этими плевками Дуче заработал незыблемый авторитет и должность. Он мог успешно сидеть в кресле Мудрака, но, скорее всего, не хотел подставлять свою зудящую задницу под всевозможные удары судьбы. Мудрак служил ему надежным бампером.
Дуче людей призирал, но в кабинет к Мудраку заходил, предварительно застегнув все пуговицы на пиджаке. Любимым занятием его ума было переделывание фамилий и имен людей на свой манер. Полюцкий был особенно счастлив, когда получался половой подтекст. Свою фамилию он не переделывал, она была благозвучна, красива и несла определенный смысл. В целях соблюдения субординации Дуче начал с главного врача. В его лексиконе главный врач звучал как «главнический рвач», а фамилия Мудрак была определенно хуже, чем «мудрический рак» или «мудический акт». Деспечер Сушко была наречена как «Сучье ушко», в данном случае это воспринималось как равноценная замена.
Не всем его перлы были приятны, но сам он оттягивался, особенно после обеда в диетической столовой. Две порции тертой моркови, стакан сметаны, бифштекс из нутрии, компот с булочкой, затем любимое кресло и шедевр готов.
Санитарка Люда Малец смотрит в семенной каналец.
Самый главный был мудак санитарный наш Мудрак.
Снял разорванный гондон просвещенный гегемон.
Каждый день рождался новый шедевр.
Если фамилия изменению не поддавалась, Полюцкий ставил психиатрический диагноз. Ирина Кириллова была неисправимой неврастеничкой, а ее коллега доктор Орлов, большой ловелас в дни молодости и наступающей старости, характеризовался как «писюковый злыдень», иначе говоря, сексуальный маньяк.
Ирина отыскала его глазами. Маньяк спал, прислонившись к стене, был беззащитен и кроток.
Полюцкий был злым гением организации. Он, как грязевой вулкан, изрыгал из себя то, что было его сутью. Никто из работающих с ним людей не хотел погибнуть в этом грязевом потоке, и по возможности Полюцкого избегали.
Ирина заметила поворот головы Дуче в свою сторону. Бежать, надо бежать на свой участок! Тем более, что на участке бешенство. Главное, не забыть расписаться в журнале движения сотрудников, Полюцкий этот вопрос контролирует. Если на нее посмотрел, то и в журнал нос сунет, не поленится.
Ирина зашла в диспетчерскую сделать зпись в журнале и забрать экстренные извещения о заболеваниях на своем участке. Невольно она стала свидетелем разговора:
- Что ей работать? На такси разъезжает. Сама мне сегодня сказала, что собой торгует, – разглагольствовала стоящая спиной к Ирине Светличная.
- Что вы говорите? Собой торгует? – не скрывала любопытство очень нравственная женщина Сушко.
Ее длиннющий нос, а он был достоверным свидетельством ее добродетели, стал еще длиннее и развернулся влево.
- Людмила Павловна шуток не понимает, - бросила Ира, расписываясь в журнале.
- Это вы так шутите, Ирина Владимировна? – Сушко была разочарована, и нос ее вернулся в прежнее положение.
Ирина вышла из диспетчерской, закрыла за собой дверь и не слышала философских изречений Светличной насчет того, что присутствует в каждой шутке.
Назовешь меня умной! Бросаю себя, как кость собакам, дурам на растерзание. Зареклась ведь ничего лишнего не говорить. Пришла, экстренки взяла и удалилась молча, - ругала себя Ира.
Перед тем, как уйти, она столкнулась с Полюцким. Вернее, налетела на него в коридоре, наступила ему на ногу и стукнула головой в ключицу. Именно на этом уровне находилась ее голова относительно тела Полюцкого. По опыту кроликов она знала, что в глаза удаву смотреть опасно.
- Извините, - сказала она в пространство.
- Я давно говорил вам, что нервы надо лечить. Этого не нужно стесняться. Неврастения – это частое явление у женщин, - спокойно и как-то по-отечески объяснил ее проблему Полюцкий.
Ну не в лоб, так в глаз! Полюцкий – великий диагностик!


                * * *
Не справляясь с собственной злостью, Ирина незаметно для себя добралась до авторемонтного предприятия на окраине города.
Территория предприятия имела забор только со стороны улицы. С другой стороны был почти дремучий лес, в котором еще водились дикие животные. Из леса на территорию забежала лиса. Ее не испугал шум моторов и запах бензина. Предсмертная тоска больного животного мучила ее и была сильнее инстинкта самосохранения. Агрессии еще не было. Несчастный зверек бродил от одного КАМАЗа к другому, когда на него обратили внимание пребывающие в хронической агрессии люди.
Ирина вошла в здание мастерской, нашла мастера, одежда и лицо которого давно просили мыла и воды. Представилась, попросила собрать коллектив и приступила к прямому выполнению своих обязанностей. То, чем занималась Ирина, называлось эпидемиологическим расследованием. Эпидемиолог – тот же сыщик-криминалист. Эпидемиологический отдел городской санэпидстанции можно было назвать эпидемиологическим сыскным агентством, название для которого легко было выбрать в справочнике микробиолога: «Бацилла», «Спирохета» или совсем простенько «Холерный вибрион ». Как и положено, в криминальных историях, человек выступает в роли жертвы. Если есть жертва, то должен существовать и преступник. В данном случае возбудитель инфекционного заболевания. Пути воздействия на жертву различны. Зная почерк и технику преступления, эпидемиолог может его предотвратить. Иными словами, он охраняет общественное здоровье, а в ряде случаев и чью-то личную жизнь. Эпидемиолога не осыпают цветами, даже спасибо ему не говорят. За свой безответственный романтизм в выборе профессии Ирина щедро расплачивалась неприличной зарплатой, ненормированным рабочим днем и оголенной нервной системой.
Три десятка рабочих в промасленных робах обступили врача неровным кольцом. Они корчили рожи, обращались друг к другу непонятными жестами. Ирине казалось, что среди них много глухонемых. Все ее слова разбивались об железобетонную стену равнодушия и возвращались к ней в виде глупых усмешек, реплик, пожиманий плечами и плевков под ноги.
Не понимаю, - думала Ирина, - это они при мне такие или от природы? Смотрят на меня, будто я диковинный зверь.
- Я еще раз повторяю, бешенство неизлечимо. Заболевший погибает. Чтобы этого не случилось, необходимо сделать прививки. Курс прививок определяет врач, который их будет делать. Алкоголь на это время полностью исключается.
С грохотом на пол упала железная болванка и со звоном закрутилась волчком. Ирина вздрогнула, народ засмеялся.
- Не бойся, она не бешеная!
- Бояться нужно вам, а не мне. Кто же из вас лису убил?
Стрелки указательных пальцев показывали на кого угодно, только не на себя.
- Это я, это я, покажите на меня, так что ли? Шутники. Ну что же, давайте поиграем, - Ирина пыталась использовать ситуацию во благо делу. – Покажите мне ваши руки, пальчики, пальчики в особенности.
Что может делать суффикс со словом? Практически то же самое, что делает с взрослым мужчиной воспоминание о детстве – придает ему инфантильность. Распухшие, плохо гнущиеся от тяжелой работы, в ссадинах и царапинах, со сбитыми ногтями пальцы стали центром пристального внимания. Неужели эти выросты верхних конечностей те же пальчики, которым было трудно учиться писать, и принадлежат они тому же малышу, только заброшенному, огрубевшему, отекшему от злоупотребления взрослой жизнью, по которой некому этого малыша вести?
- Видите, какие у вас травмированные руки? – Ирина взяла за руку худого сутулого парня. – Если на такую трещину попадет слюна, хоть самую капельку, заражение неизбежно. У вас времени нет.
- Беги, Серега, в больницу рысцой, а то премию получить не успеешь.
- А ты успеешь? – огрызнулся парень на реплику ехидного доброжелателя.
И тут Ира совершила тактическую ошибку.
- А шкура где? – спросила она.
Воцарилось молчание, за которым спряталась общая гаражная тайна.
- Лиса кого-нибудь укусила? – спросила она еще раз.
- Не, она беззубая была. Жучок ей зубы монтировкой выбил, - подсказал Серега.
- Интересная история. А кто ей голову отрезал и в лабораторию отправил?
- Ну, это не мы! это парень из ветлечебницы, лихоманка его возьми, садист! – ответил чернявый мужик, внешний вид которого подсказывал, кого в данном месте Жучком кличут.
Ветлечебница находилась в маленьком убогом домике неподалеку от предприятия. Лихоманка парня не взяла, он встретил Ирину у входа.
- Оперативно работаете.
- Вы знаете, кто я?
- А чего тут не знать? Я вас видел во дворе у соседей. Женщины вашего типа без причины к ним не заходят, одни плечовки наведываются.
- Замечательно, - вздохнула Ирина.
- А что замечательного? – удивился парень.
- Замечательно, что я на плечовку не похожа, хоть и хожу по тем же дорогам.
- Извините, совсем огрубел. Общаюсь в основном с животными, - сказал парень, пропуская Ирину в открытую дверь кабинета, - с животными проще, яснее и интереснее.
- Людей, значит, не жалуете? А как же ваш героизм по спасению архаровцев из соседней конторы?  Что это? Видовая защита?    Спасение себе подобных?
- Спаси меня Бог, от этого подобия! Если вы лису имеете в виду, так это долг. Песик к ним веселый забегает по кличке Студент. Его стало жалко. Я был не уверен в том, что он привит. Садитесь сюда, поближе к печке. Погодка сегодня не ахти.
Парень поставил стул рядом с растопленной печкой, затем достал уголек корнцангом и прикурил от него.
-Я щенкам хвосты купировал, случайно посмотрел в окно.  А там охота в полном разгаре. Когда освободился, пошел к ним. Нашел тушку. Хорошо, что собаки не съели. Голову отправил в лабораторию, тушку сжег.  Он указал на печь, в которой гудел и потрескивал огонь, время от времени пожирающий использованные ватные шарики, ампулы от вакцин, а на десерт ненужные хозяевам хвосты и уши. От лисы он тоже не отказался.  Скромничать было не в его правилах.
- и много было охотников? - Ирина сняла  берет,  подняла его над печкой. От берета пошел пар.
- Больше десятка. Был конец рабочего дня. Хотя трудно сказать, бывает ли у них начало.
Посмотрите, сколько машин во дворе. Давно стоят. Ремонта ждут. Дождутся, когда заржавеют. Публика исключительно алкогольная. Придет нормальный человек, смотришь, или спился, или уволился. Алкоголизм- болезнь, увы, заразная. Мозг поражает, как бешенство, только вакцины от него нет.
Славный парень, - думала Ирина, - жаль, что с детства одинокий. Собак любит больше, чем людей. И так, веселый песик по кличке Студент своим обаянием спас жизнь десятку людей. Имеет ли ценность жизнь людей, у которых вся мощь человеческого мозга сосредоточена на мысли - за что выпить и где достать, чье присутствие делает невыносимой жизнь окружающим. Небо планировало, избавит их семьи от утомительной ноши, наказав виновников мучениями напоследок. Небеса планировали, а парень дал шанс. Вот жизнь, - думала Ирина, - Кто-то гоняет лису и ловит за ее облезлый хвост свою судьбу. А что здесь ловлю я? Похоже, насморк.
 Она вернулась в мастерскую. Народ за время ее отсутствия повеселел и стал любопытней.
- Наш Серега скоро сдохнет?  Могилку когда копать? - дыхнул перегаром бородатый дядя.
- Себе копайте. Серега пойдет на прививку.
Серега идти не мог. Он подпирал стенку, распустив до колен губы и полы пиджака. Мутные глаза видели только муть, от которой он поминутно отмахивался.
- У вас начальство есть?
- Мастер что ли?
- А кроме мастера?
- Нет, только мастер.
Мастеру, хронику со стажем, равным трудовому, возвращение врача не понравилось. Ребята уже налили, и жажда давала о себе знать.
- Ну что тут еще?
- Все тоже, - врач Кириллова уверенно зашла в кабинет.
Маленький злобный кобелек! - именно так она оценила мастера, - пренебрежение к женщине считает особым шиком. Если не имею, то хотя бы тявкну.
Хамский тон Ирина пропустила мимо ушей. Реагировать на хамство не достойного - себя не уважать. Села за стол, открыла папку с документами, достала лист бумаги и ручку.
- Как звучит ваша фамилия, любезный?
- Светличный, - ответил мастер, несколько растерявшись.
Звучит впечатляюще. Верно бывший муженек нашей Людмилы Павловны, - подумала Ирина
 - Вы всех рабочих знаете?
- Раз у меня работают, то знаю.
Кобелек с амбициями, - продолжила психологический портрет Ирина.
- Вот и хорошо! Сейчас мы быстренько определим, кому идти в антирабический кабинет.
- Куда? Антикакой? - услышав незнакомое слово Светличный насторожился.
- Вы, конечно, в курсе истории с лисой, раз эти люди у вас работают,- Ира рассчитывала на свою лесть,- то должны знать, кто ее поймал, убил, шкуру снял.
Мужик глумливо улыбнулся, обнажив отвратительные черные зубы.
- А кто за угол ходил?
- Спасибо, не надо. Я это и так знаю.
Мастер застыл. - Неужели видела? Да, черт с ней. За угол ходят все. Вон сколько до очка топать. Была охота грязь месить.
- Шла бы ты, голубушка домой, - попросил вполне миролюбиво мастер,- или к себе на работу, сказала бы там, что у нас все в порядке.
- сейчас уйду, - пообещала Ирина, - сделайте милость, бумажку напишите, я вам продиктую.
Она протянула лист бумаги и ручку Светличному, который приготовился написать все что угодно, лишь бы эта назойливая муха слиняла побыстрее.
- пишите разборчиво! Я, мастер Светличный, имя, отчество полностью.
«Леонид Макарович» старательно вывел мастер. Писать было тяжело. Дрожала рука. Сказывалась непривычка писать и не проходящая изо дня в день абстинуха. «Эх, глоточек бы!»  Светличный почесал макушку. Он был так сосредоточен на процессе письма, что не сразу вник в содержание.
Ирина диктовала:
- Прошу считать меня виновным в смерти своих товарищей по труду, список погибших предоставлю позднее. Число и подпись.
Мастер оцепенел. Она что сдурела?
- Написали? Нет? А что вам мешает? Ваши подчиненные будут умирать мучительной смертью. Рассказать как? От жажды. Они не смогут сделать ни единого глотка, ни то,  что водки, даже воды.
Светличный отшвырнул ручку. Внезапно ему очень захотелось пить. Он плеснул себе воды из граненого графина, но поперхнулся первым же глотком. Потом долго кашлял, раздувая плохо выбритые щеки.
Воду в графине не меняли с прошлой пятилетки, - подумала Ирина, глядя на ржавый устоявшийся осадок.
В кабинет беззаботно улыбаясь, заглянула хмельная рожа.
- Макарыч! Ты скоро? Ребята ждут.
Раздался много обещающий щелчок по горлу. Макарыч сделал непонятное движение губами, будто что-то пожевал, и осипшим голосом сказал то, что чаще всего в жизни говорил.
- Макарыч, ты что? - хмельная рожа выразила обиженное недоумение.
Надо же - обиделся! А его всего лишь послали в известное всем место.
Светличный опять подергал губами и спешной походкой удалился в подсобку, где на столе стояла распечатанная бутылочка, тянувшая к себе сверхмощным полем, был нарезан хлеб и колбаска именно тем ножом, которым свежевали лису. Макарыч лису не убивал, даже близко к ней не подходил. Он закусил кусочком хлеба с колбасой, оплаченной рыжий бестией, и тотчас попал в эпидемический процесс, как восприимчивый организм.
Маленькие пальцы барабанили по столу нервные пассажи. Ирина с раздражением посмотрела на свою руку.
- Полюцкий прав. Я неврастеничка. Вот и ноготь поломала.
Осмотрелась. Может, у них ножницы есть. Острые углы поломанного ногтя мешали ей жить.
На серой стене кабинета красовался лозунг «При пожаре звонить 01», алым восклицательным знаком торчал огнетушитель.
От чего боятся пожара, если не боятся смерти? Корчиться в огне или жутких судорогах какая особенная разница? Приедет с сиреной пожарная машина, зальет пеной обугленные косточки. Прощайте, мастер Светличный, прощай, Серега и вся остальная братия. Никаких вам прививок теперь не надо. Стыдно, стыдно, мадам Кириллова! Нет в вашей душе гуманности. Вы имеете диплом врача. Давали клятву Гиппократа. А при чем здесь клятва? Нельзя мешать Божьим промыслам. Не был бы ветеринар так верен собачим идеалам и своему долгу, Ирина была бы избавлена от необходимости исполнять свой - спасать души, от которых осталась лишь вонючая оболочка. Если в ней мало гуманности, пусть приезжает милиция. Оденет этим болванам наручники и отвезет в больницу, при попытке бегства разрешается ранение в мягкие части. В финале - ни одной смерти и все счастливы. Если так, то чего же ждать?
Милиция подкатила быстро. Объект был знаком. В кабинет в месте с Макарычем вошел молодой парень, здоровый, как бык, и с нежнейшим румянцем во всю щеку. По сему было видно, что теленочек до сих пор молоко любит и частенько навещает родителей в деревне. Захмелевший Макарыч махнул в сторону женщины:
- Это она шутки шутит.
- Что случилось? - милиционер смотрел в упор. Под распахнутой курткой виднелась кобура.
- Вероятное заражение бешенством, - ответила Ирина.
-Что требуется от меня?
У Ирины язык зачесался ляпнуть, всего лишь ранение в мягкие части, но она сдержалась.
- Я давно здесь, но до сих пор не знаю ни участников этой трагикомедии, ни места нахождения шкуры лисы. Известно точно, лиса была бешеной, и с ней был контакт.
Милиционер перевел взгляд на Макарыча, который тут же внес лепту в общее дело.
- Ребята час назад шкуру в заготконтору свезли, получили 24 рубля 50 копеек.
- Что? Час назад- серые глаза Ирины побелели от ярости. - Я с утра твержу, что капли слюны хватит.  Ройте могилки! Лучше бы повесились всем коллективом, обществу хлопот меньше. В заготконторе тоже люди.
Нежнейший румянец участкового поменялся на глазах и приобрел багровый цвет. Макарыч сник, потускнел и лихорадочно запричитал:
-Вот сволочи, вот сволочи! Им выпить захотелось, а я виноват.
- Что же это ты, голова тухлой селедки, бузишь?
Участковый подошел к мастеру, взял его за грудки, но тряхнуть не успел. В кабинет заглянула без признаков мысли во взоре знакомая хмельная рожа. Заглянула и тут же получила удар неслабым кулаком.  Из носа закапало на цементный пол. Кровь быстро впитывалась пылью и тускнела, оставаясь яркой на пятнах мазута.
- Что протрезвел, донор? - спросил ударивший.
В глазах донора, как у затравленного мелкого хищника, вспыхнул огонек отчаянной  бесполезной  ярости. Возможно, так на него смотрел перед смертью лисенок.
- Ну, кому еще перевалить со щеки на щеку? - предложил теленочек.
Желающих не было. Несколько минут назад, пребывая в жуткой злобе, Ирина была готова прибить этих придурков всех вместе, каждого в отдельности и самолично. Вид кровавых потеков на грязном лице охладил ее воинственный пыл. Грубое насилие человека в форме – зрелище не для слабонервных, а она - слабая, нервная и совсем не готова к подобным сценическим эффектам. Ей стало не по себе. Конечно, она не достаточно гуманна. Руководят ее действиями служебные обязанности, а не благородные идеи, но все-таки убить она вряд ли сможет, по крайней мере,  не с близкого расстояния. Удивлению ее не было предела, когда список контактных был составлен в течение нескольких минут. Характер своего участкового народ знал. Рабочие подходили и записывались сами. Принесли сумку, в которой хранили шкуру лисы, орудие убийства, прочие пожитки со следами крови и слюны. Когда в бочке от мазута горело это добро, в заготконторе оплакивали заготовленный мех.
- Вот и молодцы, - похвалил рабочих участковый,- а то взбеситесь, баб своих кусать начнете, а доктору отвечать придется.
В сторону доктора никто головы не повернул, сволочь ведь, кто бы сомневался.
Быть сволочью для эпидемиолога - привычное дело, можно сказать профессиональное.
Контактных было семь человек.
На семь мужчин с недостаточным умственным развитием по статистике приходиться одна женщина и похоже, что эта женщина - не Белоснежка. Почему я не позвонила в милицию сразу,- думала Ирина. Как все хорошо обернулось. Контактных увезли в вытрезвитель. Обещали помыть и доставить в больницу с утра. Дурная память выдала услышанную когда-то фразу Гитлера « массы,как женщина, а женщина любит силу». Выходит, наш пролетариат мало отличается от немецкого и силу, если не любит, то очень с ней считается. Массой можно управлять посредством кулака или хитростью, используя распространенные в этой массе пороки. А страх физического наказания, оказывается, идеальное средство лечения алкоголизма. Вероятность заболеть и умереть в перспективе - ничто по сравнению с желанием выпить сейчас, а желание выпить – ничто по сравнению со страхом получить в морду и не сметь ответить тем же. Прилюдные порки у казаков, чем не удачная воспитательная мера. Стой, Ирина! По какому праву ты берешься кого-то исправлять? Человеку дан выбор: летать, ползать или уверенно ходить. Каждый выбирает сам, что ему больше нравиться. А унижать меня, у кого есть право? Обижаться тебе не на что, это издержки твоей профессии по причине ее дотошности. До тошности, до рвоты, до блевоты, до рыгаловки утомилась я от ее бесплатных благих намерений.
 Она тащилась по длинной грязной дороге без тротуара. Шарахнулась от проехавшей рядом машины. Застыла, когда мимо нее пронеслась счастливая собачья свадьба. Ума не приложу, как я сюда утром добралась, будто с парашюта во вражий стан забросили,- удивлялась Ира,- совсем не помню, как шла».


                * * *
Весна 1991 года удручала своим поведением. Снег таял медленно и нудно, а когда растаял и оголил зашлакованную собачьими и человеческими отходами землю, пошел моросящий дождь. За две недели он приучил людей к своему присутствию.
  Маленький беретик Ирины промок насквозь и стал похож на опавший бисквит. На трамвайной остановке было многолюдно. Ее тело, ставшее безвольным, всосало в заднюю дверь трамвая вместе с другими такими же безвольными телами и вышвырнуло через несколько остановок спустя. Фу ты, черт!- выругалась Ирина. До дома еще ехать и ехать. В трамвай больше не полезу,- решила она,- пройдусь пешком через парк.
 Этой аллее двадцать лет.  Она сажала эти липки и эту сирень вместе с классом и была влюблена в очень умного мальчика. Где он теперь? Наверное, доктор каких-то хитрых наук. Она была счастлива тогда, как кошачий подросток, играющий с бабочками. Душа была полна любви, которая выплескивалась через край, одаривая этим чувством всех, кто с ней соприкасался.
Ира шла медленно, разглядывая каждый кустик, каждое дерево, будто искала то, что когда-то щедро выплеснула. Воздух был насыщен эманациями оттаявшей земли, дурманившими сознание. Земля освободилась от снежного плена и призывала других раскрепоститься. Огромные вороны в глубоком раздумье с уважительными поклонами ходили по свободной земле. Изредка крикнет какая-нибудь гортанно, поделиться сокровенным знанием, что важно, а что нет. Но кто слушает ворон? Почки на деревьях напряжены, налиты соком, разбухли, как соски перед родами. Еще чуть-чуть и прорвутся, брызнут зеленью, и начнется цепная реакция того процесса, который люди называют словом ВЕСНА.
  Сердце замерло при виде двух елей с отрубленными верхушками. Была видна рука знакомого мастера. Новый Год встречал мерзавец, как все добрые люди.  Не смотря ни на что, нижние ветви поднялись к свету  и окружили уродливый пенек зеленым пушистым венцом. Они пойдут в рост и закроют собою плод безумного вандализма. Во всем, что окружало Ирину, чувствовалось извечное женское начало.  Природа, как обессиленная, униженная женщина, готовилась совершить свой материнский подвиг, сделать то, что без нее сделать никто не мог - сохранить на этой земле жизнь.
 Ирина бродила по парку и не подозревала, что час назад на этом самом месте гуляли ее школьные подруги. Обычно, человека тянет туда, где выросло посаженное им дерево.
 Подруги решали жизненно важный вопрос - где взять денег. За плечами одной было двое детей и муж пьяница, а у другой, кроме мужа, на воспитании находились две огромные собаки, что естественно, требовало больших расходов. Ирина и подозревать не могла, что их решение сможет изменить ее, как ей до сих пор казалось, не подвластную чужой воле жизнь.
   Ее ноги шли своим путем и привели ее в малогабаритную трехкомнатную квартиру на пятом этаже панельного дома. Ирина вернулась домой в тот момент, когда окрестные вороны собрались в стаю и принялись кружить с громким карканьем на уровне окон квартиры, оповещая, что пора лететь на ночевку в ближайший лес.
Кошка Кузя сидела на подоконнике и с фантастической быстротой лязгала зубами. Ее хвост нервно подергивался с той же фантастической частотой. Вороны были вне кошачьей досягаемости, но напоминали Кузе, что она - хищница. Ирина об этом никогда не забывала: кошка ела только мясо или голодала, когда мяса не было. Хозяйка Кузи пришла домой не вовремя. Надо было прийти до или после вороньего сбора, тогда кошка встретила бы ее у порога, терлась бы головой о ее ноги и мурлыкала с мощностью трактора. Кроме кошки дома никого не было. Это могло означать, что Миша ушел за сестрой в сад, а муж отсутствует по одному ему известным причинам.
 Супруги давно жили в разных плоскостях, линия соприкосновения которых проходила через кухню и постель.
- Вадим, не забудь купить хлеба.
- Ириш, иди ко мне.  Я соскучился.
Первое, как и второе произносилось все реже и реже. Со временем соединяющая грань приобрела пунктирное обозначение.
 Пришли дети. Первый ласковый взгляд и слово кошке.
- девочка моя дор-р-рогая, кошечка моя р-р-родная ! Ты меня любишь? – голосок Маруськи ласкал кошачий слух.
- Мама, пр-р-равда у нас кошка кр-р-расивая?
- Как тебе сказать, доченька, она не красавица, но особа оригинальная. У кого такие глазки?
Глаза у кошки и в правду были необычные. Их цвет менялся в зависимости от настроения: от желто-зеленого, даже болотного до изумрудного. У Кузи было природное сходящееся косоглазие. Когда кошка поднимала глаза, казалось, что она смотрит в глубь своей черепной коробки эгоцентрическим взглядом и удивляется тому, что в ней видит. Когда она опускала глаза, то напоминала философа, понимающего суть вещей в себе и вне себя, которого уже ничего удивить не может. Лапы, уши, хвост у Кузи были совсем не примечательные, серенькие и полосатые. Хвост она держала с особым изгибом, как носик у кофейника. У Кузи была еще одна особенность, очевидный результат родовой травмы. Во сне ее могли настигнуть судороги. Кошка очень любила спать на руках, но внезапно ее тело сокращалось, она в подскоке пролетала метра два, шлепалась на пол, где и просыпалась в полном недоумении оттого, что с ней произошло. В спящем состоянии она однажды пролетела через праздничный стол, когда кто-то из гостей позволил ей прикорнуть на коленях. Одиночества Кузя не выносила. Дико мяукала, когда ее закрывали одну в комнате. Кузя знала свое место в семье – она была госпожой. Дети любили кошку всем сердцем, она отвечала им тем же.
- Мама, посмотррри. У Кузи нет одного клыка.
- Ну что ты выдумываешь, Маша!
- У нее нет верхнего клыка. Посмотррри.
Действительно, у кошки отсутствовал верхний клык.
- это она на мясе висела, и зуб не выдержал,- внес ясность сын.
- Как это на мясе висела?- удивилась Ирина.
- Она в мясо впилась и висела, а папа ее на куске мяса раскачивал.
 Машкины глаза были полны ужаса. Ее любимый отец лишил зуба ее не менее любимую кошку. Это была трагедия. Ребенок даже плакать не мог.
- Маша, не расстраивайся. У Миши выпали молочные зубы, а новые выросли.
-А у Ку … Голос девочки дрожал. - А у Кузины вырррастут?
- Конечно, вырастут, - Ирина успокаивала расстроенного ребенка, но сама была в этом не уверена.
Маша вспомнила, каким несчастным котенком была Кузя, когда ее нашли во дворе. Какие у нее были отмороженные ушки, свернутые в трубочки, как осенние листочки. У девочки поднялась температура. Она слегла в одночасье. Способность сопереживать у впечатлительного ребенка была на грани болезни.
 Ирина ждала мужа с нетерпением. Он пришел поздно, прошел на кухню.
- Не хочешь ли ты, Вадим, повисеть на этом куске мяса?
- Что случилось, - спросил он равнодушно.
- Что за дурацкая привычка - отвечать вопросом на вопрос? Это я у тебя хочу спросить, куда делся кошачий зуб?
- Какой к черту кошачий зуб? Мне бы ваши проблемы!
- Я думала, что у нас с тобой одни проблемы. У ребенка температура поднялась от твоих забав.
-У детей часто поднимается температура.
Вадим лениво поковырял вилкой в сковороде. Закурил, включил телевизор и сосредоточился на экране. Разговор был окончен.
 Ирина ушла в спальню. В голове стоял треск.  На душе ползли кошки. Она выпила таблетку анальгина, полистала толстый журнал, в конце концов, поставила будильник подальше от постели и легла.
Что меня ждет завтра? Какие проблемы?  Мои, чужие или вообще, кошачьи? - подумала она. Спасительный сон пришел сразу.
                * * *

 Громкий стук в дверь нарушил предрассветный сон.
- Ирина, вы живы? Вы живы? - в подъезде кричала соседка.
Ирина пожала плечами.  – Жива, раз так спать хочется. Не открывая глаз, она повернулась на другой бок.
- Откройте! Откройте! - кричала соседка.
Кошмарный сон… ни днем, ни ночью… Одеяло поползло на голову, еще не способную ясно мыслить.
 Проснулся Вадим, долго шарил ногой по полу в поисках домашних тапочек, затем в полной темноте спотыкаясь и чертыхаясь, добрался до входной двери, где ему предстояла долгая борьба с вечно заедающим замком. Стоило ему распахнуть дверь, едкий запах горящего пластика ворвался в квартиру.
  В каждом доме может найтись человек, способный поставить включенный в сеть утюг на работающий телевизор и лечь немножко отдохнуть. Пенсионер Яичкин, одинокий и по сему живший в подчинении только собственных биоритмов, именно так и поступил. Когда он разглядел среди слез и сизого дыма людей в противогазах и с фонарями, шныряющих по его квартире, он сразу понял, что началась война.
- Братцы, - спросил он дрожащим голосом, - братцы, кто же на нас напал, собака такая?
Яичкина ругали долго, ругали всякими словами, грозили отправить в психушку или женить. Яичкин плакал и был на все согласен, лишь бы не было войны. Брежнев давно умер, а больше за мир не кому бороться.
 Когда рассеялась ночь, вместе с пожарной гарью, выяснилось, что дедок, кроме нервного потрясения, отделался малыми потерями: сгорел старенький «Рекорд» и шторы. В подъезде выгорела проводка и умелой рукой пожарника были выбиты все окна.
 Люди, жившие выше места происшествия, мучались тошнотой и головной болью. Счастливцы, имеющие недвижимость ниже квартиры Яичкина , плавали по уши в грязной воде вместе со всем своим  движимым имуществом. Сомнений не было, головная боль их настигнет в ближайшее время.
  Глядя на укутанных в одеяла детей, спасавшихся от ядовитого запаха на балконе, Ирина почувствовала себя не хорошо. На ее сознание раздражающим способом воздействовала мысль, что пенсионер Яичкин в пожаре не виноват, что не он, а она желала увидеть обугленные косточки, и что возмездие немного перепутало этажи. Услышав от соседей историю про утюг на телевизоре, она решила, что с возмездием немного погорячилась, но через пережитый страх, прежде всего за своих детей, она получила урок, быть осторожнее со своими мыслями.
 
                Глава 2

Вася Курочкин, помощник эпидемиолога Кирилловой принес экстренки:
- поздравляю с амнистией, Ирина Владимировна, - четыре первичных туберкулеза.
Он принюхался и стал оглядывать кабинет.
- Где-то что-то горит.
- Не волнуйся, Васенька, ничего нигде не горит.
Вася не поверил, подергал носом, включил и выключил свет.
- Чувствуете, доктор? Запашок такой ядовитый. Несет горящим пластиком.
- Успокойся, это я небо копчу. У нас в подъезде пожар ночью был. Все провоняло: волосы, одежда. Самой от себя тошно. А в квартире что делается, можешь представить? Светличная в коридоре встретилась, решила, что я токсикоманю перед работой.
- А кто горел?
- Соседский дедок.
- Сгорел?
- Нет, жив, но решил, что началась война. Мозгами тронулся немного. Я тоже тронусь. Голова раскалывается, - пожаловалась Ирина.
- Чайку, срочно чайку, - засуетился Курочкин.
Налил воду в электрический чайник. Сбегал в кондитерскую на углу. Принес пакет свежайших плюшек.
- Вася, ты мое спасение! Ирина приободрилась, отломила кусочек сдобы.
Васю Курочкина недавно избрали парторгом. Если бы это случилось на заре компартии, то вряд ли наступил ее закат. Он был весел, дружелюбен и заботлив не только к членам своей ячейки, но и к беспартийным. По анкетным данным он был когда-то женат. Нынешнее его холостое состояние и незаурядная внешность влекли к нему множество женщин. Вася соблазну не поддавался и в подружках имел на него не претендующих: Ирину да Виолетту. Друзей у него было много: интересных, вежливых, ухоженных и каких-то очень радостных. У них должны быть очень веские причины, чтобы так жизни радоваться,- думала Ирина, - может быть, это позитивное влияние Курочкина сказывается. Человек, он - очень милый. Как-то она видела группу молодежи с открытыми и радостными лицами, поющими под гитару марш летчиков. » Все выше, выше  и выше взлетает душа моя в высь…»- пели отроки. Ирина прислушалась к тексту. Использование светской музыки для религиозного пения показались ей большой дурью, если не извращением. Лихорадочно радостные лица уже не удивляли, а настораживали. Не попал ли наш Вася в секту, - забеспокоилась она, но через некоторое время забыла об этой соей догадке.
 Вася был всегда кому-то нужен, в одиночестве он долго не засиживался. Не прошло и десяти минут, как в маленьком кабинете собралось веселое общество. Каждый вновь пришедший, услышав про пожар в доме Ирины, рассказывал свою страшную историю из серии бытовых ужасов. Никому страшно не было, наоборот, с Васиными комментариями - смешно и весело. Когда в дверном проеме появилась Людмила Павловна, все тут же скисли и по одному растворились, оставив хозяев кабинета общаться с ней тет- а- тет.
- У тебя туберкулез, а ты ржешь, как лошадь. У Мудрака в кабинете слышно.
Людмила Павловна с подчиненными общалась исключительно на ты.  Ирина исключением не была.
- Туберкулез - не менингит, - ответила ей Ира и стала демонстративно копаться в своем столе.
- Смотри – накаркаешь! - предупредила ее Светличная и солдатским шагом прошла мимо Васи, так на него и не взглянув.
Курочкина она ненавидела. Где бы он не появлялся, ему улыбались. Он был источником радости для других. Это ее ужасно раздражало, потому что ей как раз радоваться было не от чего, даже в дни зарплаты. Она давно развелась с мужем.  Он оказался червивым человеком, хотя окончил политехнический институт. Червь отца вместе с генами попал в душу ее сына.   С раннего детства он был мальчиком болезненным.   Когда вырос, то по слабости своего здоровья время от времени попадал в заключение, последний раз за то, что снял с прохожего норковую шапку. У ее бедного мальчика никогда не было хорошей шапки. Сыну дали пять лет с учетом отягчающих обстоятельств. Людмила Павловна не хотела верить в то, что ее сын мог искалечить человека, который замерз только потому, что было холодно, а не из-за полученных травм. Сильный мороз, по ее мнению, был единственным отягчающим обстоятельством. Она жила одна, ожидая сына, вместе с тем страшась его возвращения, подсознательно понимая, что он – чудовище, но не смея, даже для себя, назвать вещи своими именами. Работа занимала всю ее жизнь с утра до вечера, отвлекала ее от горьких мыслей, позволяла отрываться на объектах до злобного упоения. Но всякий раз, когда она видела Курочкина, у нее портилось настроение. Его улыбка, оптимизм и доброжелательность напоминала ей, что на свете есть хорошие сыновья и счастливые матери. Это было нестерпимо.

- Брр! Это не женщина, а монстр. Кожей чую, смерть приму от ее руки, - сказал Вася, когда за Верой Петровной закрылась дверь.
- Не бери в голову, Васенька. Это она из-за трудового усердия копытом землю роет. Ты лично тут ни при чем. Кавернозный туберкулез, прочитала Ирина в экстренке. – Скажи мне, пожалуйста, за что это фраер каверну заработал, за грабеж или насилие. Чего мне опасаться, когда я к нему приду?
Попадая в места лишения свободы, человек обогащал свое представление о жизни чужим криминальным опытом, передавал свой и нередко зарабатывал туберкулез. Туберкулезная инфекция гнездилась в тюрьмах со времен чахоточных революционеров, боровшихся за светлое будущее. Будущее с туберкулезом не рассталось. Туберкулезная палочка в тюремной иерархии не разбиралась, в силу своей примитивной паразитической сущности нуждалась в теплом живом теле, а уж чей это был организм, блатного, козырного, мужика, петуха или полосатика, для нее никакой роли не играло. Жила она по собственным понятиям, установленным эволюцией для микробного мира. Умные мира сего давно заметили: чем крупнее несправедливость, тем более она безнаказанна. Преступник, превращаясь в жертву, получал наказание вдвойне: справедливое, законное и несправедливое, безнравственное. 
Как может чувствовать уголовник, обиженный обществом, вернувшийся на блатной педали из мест заключения, Ирина знала не понаслышке. Для нее нравственность жертвы с криминальным прошлым была более чем сомнительна. В ее практике был жуткий случай. Она ждала ребенка, до декретного отпуска оставалось несколько дней. От выполнения врачебных обязанностей ее никто не освобождал: государство еще не предусмотрело такой закон, и она отправилась на встречу с матерым преступником, отпущенным на свободу до срока. Сколько ему оставалось жить, знали только Бог да тюремные медики. Сам он тоже чувствовал, как силы мало-помалу покидают его.  Встреча с Ириной, полную жизни и жизнь в себе несущую, обострила его претензии к людям, усилила злобу, обиду, страх и отчаяние. Он выбрал забавный способ отомстить обществу за себя и заодно получить садистское удовольствие, единственное доступное для него. Посмотрев в женщине в глаза, он усмехнулся и, наблюдая за ответной реакцией, харкнул ржавой мокротой ей в лицо. Славное дельце заразить чахоткой брюхатую бабу. В тюрьме он жил в авторитете, теперь бесился, что на свободу его авторитет не распространялся.  Ирина вытерла лицо платком, пожалев про себя, что на ней нет чадры, и сказала то, что должна была сказать больному туберкулезом: - Для того, чтобы не заразить окружающих, вы должны пользоваться плевательницей с крышкой. Это ваш человеческий долг.
Какая глупость говорить о человеческом долге тому, кто и человеком никогда не был! Какая безнравственность приносить в жертву мнимой гуманности здоровье еще не родившегося ребенка!
Туберкулез принято считать болезнью социальной. Ирина знала, что, рассматривая любой случай туберкулеза, всегда можно найти его криминальный хвост. Для одной из ее однокурсниц, работавшей участковым педиатром, заражение туберкулезом было как гром среди ясного неба. Она была вынуждена расстаться с любимой профессией и обречена на длительное лечение. Источником заражения совершенно нечаянно и не нарочно стал чадолюбивый и вороватый отец семейства, который и выходил из тюрьмы, как могло то показаться лишь для того, чтобы помочь жене произвести очередного младенца.
Государство заботилось о детях из семей детей больных туберкулезом не только законодательно, но и фактически, выделяя для больных дополнительную или отдельную жилплощадь.
- Анархия – мать порядка! Правда, Васечка? Или у тебя другое мнение? Ирина решила в очаги сегодня не ходить, найти для этого другое время, а вернуться домой и постирать закопченные шторы.
- Очень понимаю ваше настроение, Ирина Владимировна. Если вы так интересуетесь моим мнением, советую в долгий ящик не откладывать. Вдруг завтра что-нибудь срочное будет, придется вам в мыле бегать с очага на очаг.
 - Фи, Вася, какой ты зануда! И когда ты меня в мыле видел?
- Видел, - коротко ответил Вася и с ехидной улыбкой добавил, - и не один раз.
- Не этичное у вас поведение, коллега! Когда дама в мыле, нельзя подсматривать, это, во-первых, а во-вторых…
- А, во-вторых, - продолжал Вася, - я моложе вас на пять лет и должен уважать старших. Я это знаю.
- Грубиян! Идеологическое воспитание сделало из тебя … не скажу кого, а то обидишься.
- А при чем тут мое идеологическое воспитание?
- А при том, что коммунисты не уважают женщин, кроме, конечно, немецких проституток и Цеткиной Клары.
- Цеткин, - поправил Вася,  - а проститутки ливерпульские.
- Это там она была Цеткин, а у нас стала бы Цеткиной. А проститутки в Германии тоже есть. Без проституток нельзя.
    Ирина достала из папки экстренки, перетасовала и вытянула одну:
- Ишкова Елена Эдуардовна, шестнадцать лет, школа №7, первичный туберкулез мочеполовых органов. Курочкин! Ты почему меня в заблуждение вводишь? С каких это пор школьники под амнистию попадают?
    Вася сунул нос в экстренку и оторопел.
- Сучье ушко, чертова кукла, вещала, как по радио, «Амнистия! Амнистия!». Будто это ее на волю выпускают. Голову забила, я и проглядел.
- Прощаю, но с большим трудом. Что у тебя  сегодня по плану?
- Медпункт мясокомбината. Прививочная работа.
- Вот и ступай с Богом. Протоколы не забудь. У них там фельдшера ушлые, акулы, а не фельдшера. Списки рабочих проверь в бухгалтерии, а то они тебе «мертвых душ» подсунут.
Курочкин допустил на свой красивый рот снисходительную улыбку малолетки: говорите, говорите, доктор, вам по штату положено, а я на прививках собаку съел и вас еще поучить могу, где какой криминал найти. Вместо активных сборов на мясокомбинат он стал поливать единственный кабинетный цветок – декабрист, который никогда не цвел, ни зимой, ни летом.  Курочкин верил в чудо и не терял на него надежды.
- А этот цветок надо выбросить. От него ни толку, ни радости.  – Ира подкрасила себе губы розовой помадой и смотрела на результат в маленькое зеркальце.
- Вам эта помада не идет, Ирина Владимировна, - заметил Вася.
- Мне эта помада тоже не нравится, но придется потерпеть. У меня другой нет, а на улице ветер, - она сделала чмокающее движение розовыми губами в сторону Курочкина.
 - Пока! – у дверей Ира обернулась, - А какая помада  мне бы подошла? Ну, на твой взгляд?
- Коралловая.
- Ну, нет! Не думаю. Вызывающе!
- Я же мужчина, Ирина Владимировна. Вы должны мне верить.
- Тебе самому не смешно? Верить Мужчине?! «Это нынче не модно», —сказала и ушла, зажав под локотком старую сумочку.
Курочкин посмотрел ей в след с нежностью.

                * * *
Названная в экстренке школа была рассчитана на огромное количество учащихся, но училось в ней  еще больше.  Медицинский кабинет был на первом этаже, но попасть на него оказалось возможным, сделав полный круг по коридорам второго этажа. Шла большая перемена. Какое счастье, что я не педагог, - подумала Ирина, преодолевая сопротивление детской толпы, стремящейся в столовую. Учительское сопровождение было женским, манерным и со всех сил щадящим собственные колготки.
Ишковых в школе было четверо и все мальчики. Ишкова Елена Эдуардовна ни в одном из трех классов не числилась. Медсестра, полная старушка с натурально розовыми цвета Ириной помады щечками и в очках с толстыми линзами говорила кукольным голоском:
«Нет и нет. Нет у нас в школе такой девочки», когда в дверь постучали.
- Можно войти, Таисия Андриановна? – в кабинет рвалась забавная веснушчатая рожица.
- Что тебе, Костикова?
- Мне освобождение от физкультуры.
Бесцветные старческие глаза удивленно смотрели поверх очков:
- Костикова, как ты еще живешь? Физиологическая причина три раза в месяц!
- У меня синяк, - нашлась Костикова.
- Где синяк?
- На бедре.
- Так и говори – нога болит. Не ты ли на третьем этаже у мальчикового туалета с Димой Яньшиным дралась?
Девчонка пожала плечами:
- Может, и дралась, не помню.
Медсестра вырвала из ученической тетрадки в клеточку листок, разрезала его ножницами на шесть частей и на одной шестой написала освобождение от физкультуры, но сразу не отдала, а спросила:
- Ты скажи мне, Костикова, ты Ишкову Лену знаешь?
- Да, я с ней в одном классе учусь, - ответила Костикова и протянула руку за справкой. Напрасно, неведомая сила вырвала ее из пухлых пальчиков Таисии Андриановны и унесла за тумбу письменного стола.
- Как же так? Как же так? Я ее не помню, - медсестре стало дурно. Штрафа ей не миновать, это понятно: потеряна прививочная карта. Но это полбеды. Главное – у нее глубокий склероз и ее теперь отправят на пенсию, а так хочется еще немного поработать. Она накапала себе валерьянки. Это молодежь о пенсии мечтает, люди зрелые боятся одинокой бесполезности.
- Да не волнуйтесь вы так! Она совсем недавно Ишковой стала, а всю жизнь Синицыной была. Неужели Синицыну не помните? Она на всю школу одна такая дылда.
- Вот зараза какая! – выругалась в сердцах Таисия Андриановна. – Как справки брать, вы быстрые, а прийти по-человечески сказать…  Неужели замуж вышла? А как же школа?
- Можно я стол отодвину? -  Костикова сделала просительную гримаску, - Листочек туда упал.
И только получив в руки желанную справку, она выдала порцию свежей информации:
- Ленку отчим удочерил и все свое имущество ей подписал.
- Даже имущество подписал? – медсестра растрогалась, сняла очки и промокнула глаза кусочком бинтика, который нашла у себя в кармане. – Святой человек! Какую обузу на себя взял. Эта Синицыны – неуправляемая.
Костикова хмыкнула и убежала списывать алгебру.
Ирина просмотрела прививочную карту Синицыной-Ишковой. Все на месте: прививки, диагностические пробы, направление в тубдиспансер, а теперь и ответ из него. Девочку берегли, и заразилась она совсем недавно. Но где? Где можно подхватить такую редкую форму туберкулеза? Не ветром же надуло!
Какую-то ясность могут внести родители.

                * * *
«От улыбки станет всем светлей», - пропел звонок. За черной дерматиновой дверью послышалось движение. Мелькнул свет в глазке. Иру долго изучали. Она тем временем считала на двери декоративные гвозди. На пятнадцатом гвозде дверь открыли. Двухметровая образина смотрела не мигая. Единственный предмет его одежды, тренировочные штаны, держались на ягодицах и провисали под большим животом – сам себя я обрюхатил, сам себя обременил. С мясистой двуглавой горы взлетал синий недобрый орел.
- Вы – Ишков? - спросила Ира.
- Ну, - ответил Ишков и, отодвинув от двери Иру, вышел в подъезд, посмотрел на лестницу, площадку перед лифтом и вернулся. С его спины на врача посмотрел грустный Спаситель. От святого человека пахло самцом и луком.
- Я из санэпидстанции по поводу вашей дочери.
- Лапусь! Это к тебе, - Ишков позвал жену.
Юркая женщина выглянула в подъезд, нет ли кого из соседей, и пригласила Ирину в квартиру.
В квартире стояла невыносимая духота. В воздухе что-то летало, забивалось в нос и прилипало к губам. На столах, шкафах и полках красовались деревянные колодки разных форм, на которых сохли норковые и каракулевые шапки. У окна стояла скорняжная машина. Ишков сел за нее и принялся за работу.  В таких условиях туберкулезная палочка живет, как в раю.
У Иры не было сомнений: Ишков – человек судимый
- Сколько у вас детей? – первый вопрос эпидемиолога в очаге.
- Одна дочь. У нас был еще сын, но умер через месяц после рождения, - женщина всплакнула.
- Очень сочувствую. Это было давно?
- В июне прошлого года. После родов я сама очень болела. Полгода по больницам.
Миссис Марпл, таковой себя ощущала в эту минуту Ира, уже прикинула в мозгах, что в больницах за полгода женщина прошла интенсивное лечение, но на туберкулез ее никто так  и не обследовал.  Забыли гинекологи это заболевание.
Не исключено, что у матери тот же диагноз, что и у несовершеннолетней дочери.
Ишков перестал шить и бросил на жену угрюмый выразительный взгляд. Женщина почувствовала недовольство мужа, но  не поняла, с чем оно связано. Ей хотелось обсудить беды, свалившиеся на нее, получить порцию сочувствия и не от родственников, ни от друзей, ни от близких соседей, а от человека постороннего, мимолетного, с которым можно быть откровенной, не опасаясь тайного злорадства, упреков, завуалированных насмешек.  Ира располагала к откровенности. Ей не надо было говорить, что Леночка в больнице, у нее туберкулез – она это знала и так. Ей было можно задать волнующие вопросы,  которые жгли огнем ее сердце, из-за которых она не спала которую ночь. С ней можно было поделиться своими переживаниями.   
- Я не знаю, поверите вы или нет, но на  нашу семью наслали порчу. Я ходила к одной знающей женщине, так она сказала, что это от зависти. Я теперь вся в думках, кто бы это мог сделать. Все у нас было хорошо. Мы взяли патент – мой муж шьет, трудится день и ночь. Я по выходным шапки продаю. Я хоть увидела деньги в руках, а раньше – восемь часов у станка отстоишь, комнату гигиены с туалетом помоешь: я ничем не гребала, чтобы копеечку заработать, возьмешь те деньги в руки, а они как вода сквозь пальцы: то кредит, то яблочки ребенку, самой сочку с булочкой и все – пусто! Вроде, как и не работала целый месяц. Я только дышать стала свободней, а тут одна беда за бедой. Моя родня сильно против была, чтобы мы с Эдиком сходились. Вот я и думаю, неужели это они эту порчу наслали?
- Я в порчах совсем не разбираюсь. Даже не знаю, что вам сказать. – Ира достала акт эпидемиологического  расследования. – У вас дезинфекция была?
- Была. Навоняли ужас как! На силу ковры спасла. Может, это мать моя накуролесила. Она Эдика ужас как невзлюбила. Как вы думаете?
- Зачем матери?
«Против лома нет приема» подумала Ирина.  Дремучий у нас народ.
- Ковры надо на солнце прожарить часа два, не меньше. Сделаете?
- Слышал, папочка? Это тебе, я их с места не сдвину.
- Это ковры вы в кредит брали? – спросила Ира, глядя на огромные рулоны, расставленные по углам комнаты.
- Да, их проклятых! Один ковер – год жизни.
- Где спит ваша дочь?
- В этой комнате. У нас только одна спальня.
- Хорошо бы вам поменяться местами. В этой комнате тяжелый воздух.
- А собственно, что вам надо? – не выдержал Эдик.
  Ирина подняла голову от бумаг и посмотрела на Ишкова. Хоть бы рубашку набросил. Свинья.  Она испытывала неловкость от оголенности его пастозного торса, от бычьего взгляда и глупой хамской прямолинейности.  Хотелось также прямолинейно ответить: ничего, кроме анализов. И это было бы чистой правдой. Ничего ей не было надо от этой сдвинутой порчей женщины, от этого мужика с Христом за спиной, кроме анализов мочи, крови и прочих диагностических исследований. Для нее было важно одно – кто заразил девочку.
Ишков законченным дураком не был и понял по ее взгляду все, что она хотела сказать. Он встал. Орел на его груди грозно взмахнул крыльями.
- Толку то. Она уже в больнице.
- Да. Она в больнице, но тот, кто ее заразил, может стать источником инфекции для других.
- Все для людей. Все во имя людей. Лично мне ваши люди ничего хорошего не сделали.
- Не теряйте надежду, - ответила Ирина. Она старалась смотреть ему в лицо, а не на голую грудь, хищный орлиный клюв и безжалостные когтистые и волосатые лапы. – Убедительно прошу вас обследоваться: флюорография и все прочее. Вам в тубдиспансере все объяснят.
Ира ушла, оставив супругов каждого со своими мыслями. Жена Ишкова так и не решилась спросить о том, что ее волновало больше всего. Лечащий врач дочери сказал, что у девочки не будет детей. Душа металась в размышлениях: хорошо ли это или совсем плохо. Когда она думала, что у нее не будет внуков, ей хотелось плакать. Но с другой стороны у Леночки не будет страха несвоевременной беременности, абортов, мертвых младенцев и живых, куцых алиментов и всего того, что отравляет женскую жизнь, и она радовалась за дочь.
Ишков разнервничался. Ему очень хотелось кому-нибудь заехать в скулу. Пришлось оторваться на вареной курице, приготовленной для дочери в больницу. Он схватил ее за ножки и разорвал на две части, а затем, громко чавкая, съел. Именно так он поступил бы с этой маленькой сучкой. Неужели опять тюрьма? Растление малолетних … нет уж, дудки в тюрьму он больше не сядет. Не для того он из нее вышел, не для того гнул спину несколько лет за проклятой скорняжной машиной. Что же делать? Эта медичка из санэпидстанции  едва тронула вожжи, а телега уже заскрипела в его сторону. Господи Всевышний! Ты же все мои грехи знаешь. Так ли я виноват?
Бог за спиной Ишкова скорбел и смотрел на шкаф с посудой. Конечно, он все знал.

Когда Эдику Ишкову исполнилось двадцать лет, он рванул в большой город. Он был худ, неуклюж и о женщинах знал в теории казарменного изложения. Друганы из общежития жилищно-строительного комбината, такие же, как он, сельские парни, собираясь на общей кухне, неустанно, как долгоиграющей леденец, обсасывали ту же излюбленную тему. Кто? Конечно, все! Сколько раз? Без устали, как швейная машинка. А как? И так, и этак. Кое-кто говорил, что женщина – это дырка и ничего больше. Эдику не хотелось попасть впросак, и он соглашался.
На одной из таких посиделок прозвучала заманчивая информация о том, что телки со швейной фабрики только для того и живут, чтобы лечь под бравых ребят из общежития жилищно-строительного комбината. Самое удобное для этого время, когда заканчивается вторая смена.
- «Брешешь?» —спросил Эдик приятеля.
- Ей-ей! Не брешу, - ответил тот. – Хочешь, сегодня пойдем?
Эдик сунул спичку в рот, стиснул зубы. Хотеть то он хотел, вместе с тем боялся. Вдруг что-то с его стороны будет не так. И все же они пошли.
Ближе к двенадцати из проходной стали выходить усталые женщины. Многие садились в служебные автобусы, некоторые шли маленькими группами. От одной группы отделилась женщина, перешла дорогу и направилась через школьный стадион к многоэтажному дому. Так она возвращалась с работы много лет. Парни шли следом. Их тяжелые шаги и взволнованное дыхание женщину не беспокоило, она даже не обернулась. Возле футбольных ворот ее свалили. Женщина не закричала, а как-то странно застонала. Эдик был хорошо осведомлен, что стон в сексе – первое дело. Стонет, значит, ей хорошо. Женщина стонала и под первым, и под вторым. Эдик держал ее руки и дрожал от страха и нетерпения, как беспородистый кобель у течной суки, когда ее имеют другие, более сильные псы.
Он не помнил своего погружения в чужую плоть, все остальные ощущения совпали с ярким светом фар патрульной милицейской  машины и сильным пинком по его голой заднице. На суде он узнал, что изнасиловал глухонемую пенсионерку. История имела свое продолжение: в тюрьме Эдик научился шить не хуже, чем это делала изнасилованная им швея-мотористка.
О женщинах он хранил смутное представление до тех пор, пока не женился. Его женитьба была случайным и единственно счастливым событием его жизни. Жена Эдика была старше на семь лет. Она была женщиной пылкой, всегда для него желанной и удивительно терпимой к дикой необузданности, которая неожиданно прорвалась в нем.
Дочь жены была крикливой капризной девчонкой, и это было полбеды. Беда пришла потом.
Ее зрелость совпала с необъяснимым желанием разделить участь героической путаны из «Интердевочки». Первой и пока единственной жертвой эротической атаки желторотой самки стал ее отчим. Эдик никогда не жалел на девчонку денег и был привязан к ней исключительно как к ребенку любимой женщины. Леночка его внимание к своей персоне принимала извращенно и относила его на счет своих личных половых особенностях и достоинств. К ее великой радости, достоинства росли, как грибы после дождя. Под ними, как в детской сказке, смог бы спрятаться не только муравей, но уже и мышка.
Девчонка частенько крутилась перед зеркалом, подкрашивала ресницы и выдавливала несуществующие прыщики. А главное – училась придавать лицу то выражение, которое, на ее взгляд, должно было наповал сразить мужчину. Все чаще и чаще горячий лихорадочный взгляд опаливал перья у орла на груди отчима, от чего шерсть на его плечах поднималась дыбом. «У девочки выросли сиськи, но отлетели мозги», - думал про нее Эдик.  Перемены, происходящие с падчерицей,  сильно напрягали его психику. Собственному телу Эдик не доверял. Ведь не бревном его создал Господь Бог, а наградил кое-чем существенным. Жена, как назло, не вылезала из больницы. Осечка случилась неожиданно.
Несмотря на прекрасную погоду, стоявшую тем летом, девчонка подхватила лихорадку. Из вечера в вечер она куталась в верблюжий плед и спасалась от озноба в парах горячего чая с малиной. Ночью ей становилось жарко. Она сбрасывала с себя мокрые от пота простыни и засыпала крепким сном, чтобы утром проснуться, на первый взгляд, вполне здоровой.  В предрассветный час Ишков терял сон. Измученный духотой, жаждой и необъяснимым чувством тревоги он двигал на кухню на водопой, проходя мимо дивана с распростертым на нем молодым длинноногим телом. Плевать бы на него он хотел, на это тело! Он очень скучал по атласной коже жены, такой же гладкой, как подкладки у шапок, которые он шил. Но вот беда – что-то необычное происходило с лицом Эдика, когда он видел в сумерках белизну этих ног. Всякий раз нижняя губа отрывалась от верхней, и было совершенно невозможно закрыть рот и проглотить слюну. В один из своих экскурсов на кухню Эдик безрассудно подчинился похоти и с тихим повизгиванием приткнулся между влажных и почему-то колючих бедер. Девчонка отреагировала вяло.
- А это ты, папуля? – спросила она и продолжила спать.
С утра  Ишков был зол и угрюм. Леночка весело и бесстыдно демонстрировала себя в нижнем белье.
- Запахни халат! – велел ей отчим.
- Не могу. От него все пуговицы отлетели. Видишь? Дырки! – она всунула в то место, где должна была быть пуговица, длинный палец и засмеялась. – Купи мне новый, я в нем буду еще сексуальнее.
- Тоже мне секси! – не выдержал Ишков. – В тебе сексуальности не больше, чем в худосочном поросенке.
Тем не менее, открыл заветный ящичек в комоде и отсчитал деньги. Для себя Эдик твердо решил – повторения не будет. Не тут-то было. Леночка взяла хрустящие десятки, как честно заработанные, и стала соблазнять его играючи и намеренно.
- Привет, папулик, - говорила она, придя с пляжа, и целовала в губы так смачно, что он чувствовал вкус соли на ее запыленном, загорелом лице.
Эдик стал есть лук, отпугивая от себя девчонку, как тлю. Она подкрадывалась к нему сзади, когда он работал, и начинала водить пальчиком по образу на спине, комментируя свои действия словам: нарисуем ротик, нарисуем глазки. Ишков чувствовал, как вражеский лазутчик его организма набирает силу и мощь. Он знал, если поведется, ему кранты.
Слабый человек легко попадает в рабство собственной невоздержанности. Самое удачное для этого время, когда задернуты ночные шторы, а сквозь них пробивается напряженный свет полной луны. Девчонка в это время предпочитала не просыпаться или делала вид, что спит. Как-то ночью Эдик заметил, что за ним наблюдают из-под ресниц. Он сделал вывод, что его трусливые ласки падчерицу не устраивают. Ее поза, жесты говорили, что ей хочется других, настоящих отношений. Эдик по-прежнему довольствовался бедрами, застывал в преддверии, не смея зайти внутрь.
Она томилась, а он зверел и был готов прибить падчерицу, дать сильный пинок под ее тощий зад, такой же, как когда-то получил сам.
Ишков был несказанно рад, когда жена выписалась из больницы. Он обрушил на нее запас сдерживаемых эмоций, оглушил темпераментом и в завершении заплакал на ее груди, внезапно осознав пакостность своего положения. Женщина, как ребенка, гладила его по голове и думала: «Это он из-за смерти сына так убивается. Кто бы мог подумать, что он такой чувствительный».
- «Лапушка, - сказал Эдик жене, — я хочу удочерить твою дочь, тогда у меня тоже будет ребенок».
Это предложение прозвучало для жены, как доказательство вечной любви, преданности и, что не мало важно, материальной стабильности, а для девочки – как пожелание ничего не вспоминать. Документ был оформлен в срочном порядке.

                * * *
Ирина историю падения нравов в семье Ишковых знать не могла. Она стояла на остановке автобуса и применяла излюбленный, проверенный практикой логический закон исключенного третьего в решении уравнения с двумя неизвестными. Что нам дано? Икс, игрек, зет. Икс – достоверно больна. Игрек – вероятно больна: ее ребенок умер через месяц после рождения. Зет – на морду более чем здоров. Мы его исключим на время. Вернемся в его жене. С ее слов известно: «ничем не гребала., чтобы копеечку заработать». Мыла туалеты, комнату гигиены. Без сомнения женщины, больные туберкулезом, на заводе есть. На завод пойдет Курочкин и хорошо потрясет здравпункт за плохую профилактику. А мне надо будет сходить  в гинекологию, где лечилась Ишкова. Что умного скажут там?
Ишков исключенным третьим быть не хотел. Через пару дней он встретил Ирину на улице у дверей санэпидстанции.
- Здрасте! Я вас жду. У меня ничего не нашли! Понимаете?
Ирина с удивлением обнаружила в одетом в длинный черный плащ улыбающемся мужчине господина Зет. Он радостно выпалил:
- Я здоров! Вы и в бумагах своих напишите, что не я Ленку того… - Ишков замялся и замолчал, его помкнуло на мысли, что он говорит что-то не то, и он окончательно потерял слово, которое хотел сказать, - … того, этого…
На его лбу выступила испарина.
- Зайдемте в помещение, - предложила Ира.
Она провела его в свой кабинет и указала на стул. Он сел, по-мужски широко расставив ноги.
- Ваша жена тоже обследовалась?
- Нет, ей некогда, но она на днях сходит, - ответил Ишков.
- Обязательно! Не исключено, что она тоже больна.
- Моя жена? Но я же здоров! – в голосе звучала нота недоумения.
- Туберкулез – не гонорея. Если у больного поражена мочеполовая система, это не значит, что болезнь передалась половым путем.
- Да?!
Ишков сделал для себя большое открытие. По его лицу было видно, что он испытал огромное облегчение.
- Тогда выходит, что Лену могла заразить моя жена? – спросил он.
- Это не исключено и подтвердится только после глубокого медицинского обследования.
Казалось, что все уже сказано, что пора Ишкову сказать «до свидания», и он уже встал со стула и развернулся к входной двери, но вдруг изрек:
- Это хорошо, что туберкулез – не гонорея, но она и гонорею когда-нибудь заработает.
- Это вы о своей дочери? – не смогла скрыть свое удивление Ира.
- Она распущена не по возрасту, я бы сказал – озабочена. Готова лечь под первого встречного. Уже в больнице шашни завела.
- Эта специфика заболевания. Для туберкулеза свойственна особенная сексуальность. Нормализуется после лечения. Главное, чтобы ее слабостью никто не воспользовался.
Ишков напрягся и отвел глаза. Через минуту он ушел, оставив после себя шлейф запахов: кожаного плаща, одеколона и собственный, созданный апокриновыми железами дух, который неопровержимо свидетельствовал о том, что слабостью девочки давно воспользовались, и кто это был.  Ирине стала понятна вся странность  его  поведения,   для чего он приходил и  почему в обследовался раньше своей жены.  Ишков боялся разоблачения. И то, что девчонка завела шашни в больнице, ему только на руку. Иначе, зачем об этом говорить? «Ой-ой», - сказала Ира сама себе. В конце концов, я всего лишь эпидемиолог, а не блюститель нравов. Ишков  -  здоров , инфицировать  никого не мог, да и сам не заболел. Это- главное. Она вздохнула, подошла к окну и широко открыла форточку.
 

                Глава 3

-Забренчал телефон: - Тыр-тыр-тыр. Иначе он не умел. Вернее умел когда-то давно, но время и постоянные падения с неустойчивой полочки в прихожей изменили его вокальные возможности и превратили заливистую трель в "тыр-тыр-тыр". Эти звуки с препятствиями напоминали речь глухонемого. Звонила школьная подруга, обменявшая в детские годы обычное женское имя на неповторимое и великолепное прозвище Косуля.
- Привет, Кириллова. Ты можешь добивать до областной?  Принеси покурить что-нибудь. С утра терплю. Только побыстрей, пускают до семи.
Областная больница находилась в трех трамвайных остановках.  Ира собралась быстро. Выгребла никотиновые запасы Вадима, полученные по талонам, захватила бутылку кефира из холодильника, надела белый халат на то, в чем была дома: чудо рукоделия - ситцевую юбку в стиле "пэчворк",  которую она старательно шила полгода, и канареечного цвета футболку. Набросила сверху плащ. сунула ноги в сапоги и побежала на встречу с той, с которой десять лет сидела за одной партой и еще пятнадцать общалась на уровне близко родственных отношений.
Косуля мало чем напоминала одноименное мелкое животное. Про себя она любила говорить: " Моя порода обладает большим и белым телом " и это было истинной правдой.  Косуля и ее сестра Рита были женщинами крупными с мощными длинными ногами и выглядели кукушатами рядом с  мелкокостным  папой,  соединившем  их родством.  Мамы у них были разные, у каждой своя. Папа с сильно развитым инстинктом самца разбрызгивал в молодости спермой направо и налево и успешно оплодотворил женщин из двух соседних квартир, будучи женатым,  на третьей соседке, где имел в законном браке сына. Всех троих детей он любил одинаково. Константа его отцовской любви равнялась десяти рублям на день рождения детям, а теперь уже и внукам.
Косуля, похожая на свою мать, светловолосая и синеглазая, имела покладистый ровный характер, любила сладкое, книги и была заядлой курильщицей. Рита отдавала предпочтение мясу, деньгам и собакам, была обладательницей крутого нрава и выразительных карих глаз, желтевших при ярости и гневе. Невзирая на страсть к собакам, в этот момент она была похожа не разъяренную дикую рысь.
               
                * * *

Косуля дожидалась Ирину в фойе больницы.
- Пойдем ко мне в палату, посидим, поболтаем.               
Ирина отдала гардеробщице плащ, поменяла сапоги на огромные больничные тапки, в спешке она забыла взять сменную обувь, получила жетон и отправилась с Косулей в ее палату на седьмой этаж.
Больница, новая и современная, сияла чистотой. Лифт работал, как часы, и, как оказалось, по часам.
- Что с тобой приключилось?
- Ночью скорая помощь привезла, думали аппендицит. Операцию отложили. У меня от страха все боли прошли.
Косуля,  пристроившись у приоткрытого окна. лихорадочно закуривала.
- Сейчас, пару затяжек сделаю, все расскажу.            
Она старалась попасть струйкой дыма в щель, но холодный воздух делал все ее ухищрения напрасными, и табачный дым наполнял палату. Ну вот, последняя затяжка, глубокая по возможности... и  швырк  сигарету за окно.

Косулино лицо приняло столь знакомое интригующее выражение.
- Сейчас она что-нибудь сообщит, - подумала Ирина.   
- А мы с Риткой в Польшу собрались, - выдала Кoсуля.
- Здорово! Я тоже хочу Краков посмотреть.
- Какой Краков?! Дурочка! - искренне удивилась Косуля. - Сейчас народ в Польше деньги делает.
- Деньги? -  Ирина плохо понимала связь между Польшей и деньгами. - Как деньги делает?
- Кириллова, ты всегда плохо соображала. Очень просто делают. По принципу товар- деньги- товар. Маркса читала?
- Старалась не читать по возможности.
- А зря, - Косуля оседлала своего любимого конька. Ей нравилось учить Кириллову жизни. Не бытие определяет сознание, а общественное сознание определяет бытие. Твое бытие тебя удовлетворяет? - Косуля задавала вопрос, уже зная на него ответ.
Ирина подумала и ответила:
- Чувствую, что чего-то не хватает. Причем катастрофически.
- Времени и денег тебе не хватает, как и нам. Это наше общественное бытие поражает неудовлетворенность нашего сознания... и тела,  - загнула Косуля.
Ирина слушала подругу, открыв рот. Ее рассуждения напоминали компот, где вместо сухофруктов плавали сознание и бытие, Маркс и тело, деньги и время. Время!
- Косуля, который час? - спохватилась Ирина.
- Без двух семь.
- Гардероб до семи, - засуетилась Ирина. - Проводи меня до лифта.
Лифт уже не работал. Теоретик марксизма в лице Косули провожать подругу на первый этаж отказался. Ирина отправилась в путь одна. Больничные тапки без задников делали этот спуск нелегким.  Когда она, наконец, добралась до первого этажа, дверь гардероба оказалась закрытой на ключ. Ирина попыталась выяснить у персонала приемного покоя, кто ей откроет дверь, и получила лаконичный ответ:
- Рабочий день сотрудников до 19.00. У нас не приёмный  день  и через несколько минут все уйдут.
Ире позволили позвонить домой. К телефону подошел муж.
- Вадим, ты дома? Как хорошо! Принеси мне пальто и обувь в областную больницу, я опоздала в гардероб.
- Я устал. Вызови такси.
- Какое такси? Вадим, ты меня не понял. Я раздета, в больничных тапках. Все уходят, у них не приёмный день.
- Черт знает что! Я сказал, вызови такси.
В телефонной трубке раздались гудки.
- Вы уходите или здесь ночевать будите? - спросила домывающая полы санитарка. - Я сейчас уберу и закрою входную дверь.
- Да-да, ухожу. Сейчас подъедет мой муж, - ответила Ирина.
В этом она была уверена. Вадим среди друзей слыл отзывчивым человеком. В реальных просьбах никому не отказывал
   В приемном отделении пахло хлоркой. Санитарка шмякала мокрой тряпкой по кафельному полу, она спешила домой. Ей надоели посетители и своя нелегкая работа. Опоздавших в гардероб она видела каждый день и считка себя в праве решать, кому отдать оставленную одежду, а кому нет.  Это единственное развлечение, которое она себе позволяла. Ей нравилось чувствовать власть над людьми, хоть минимальную, но все же власть. У этой дамочки есть муж, пусть он побегает ради нее.
Что делать? – думала Ира. – Вернуться к Косуле? Тоже опоздала.
В этой больнице все двери молниеносно закрывались на ключ.
Поступок санитарки завершил фатальное стечение обстоятельств: холодный апрель, дождь, трансляция футбольного матча по телевизору.
Вадим, как это часто бывает с людьми, никогда не занимающимися спортом и не посещающими стадионы, был страстным телевизионным болельщиком. Футбольное поле никогда не чувствовало его, Вадима, ног. Кожаный мяч никогда не пружинил об его, Вадима, голову. Но он, Вадим, точно знал, кого можно назвать козлом в матче «Спартак – Крылья советов», что он и делал с малой периодичностью и так громко, насколько позволяли его голосовые связки.
Просьбу жены принести в больницу вещи заглушил возмущенный вопль:
- Куда бьешь, козел!?
Далее следовали более   отборные эпитеты.
Об Ирине Вадим забыл.
Это не было злонамеренно. В другое время он обязательно бы пришел. Но в другое время. Он был уверен, что родная жена должна понимать и прощать слабости мужа, если не с радостью и уважением их принимать. В том, что Вадим придет, Ирина была уверена. Сам Вадим в этот миг телепатически бил пенальти и в конечном результате уверен не был.
Женщины вышли на больничное крыльцо. Санитарка покрутила ключом в замочной скважине, подергала дверь для страховки, открыла зонт и пошла к остановке, оставив незадачливую посетительницу под легким козырьком, спасавшим от дождя, но не от холода.
Почему так задерживается Вадим? Уже пол восьмого, - думала Ирина.
Ее одежда совсем не подходила для холодного апреля. Организм женщины вышел из подчинения. Подкожные мышцы хаотично дергались. Зубы отстукивали степ. Мочевой пузырь напрягся, вызывая лихорадочное беспокойство его обладательницы.
Лучше бы мне ночевать на стуле в приемном покое, чем так мерзнуть. Дойду до остановки, остановлю машину.
Сняла халат, набросила на голову и шагнула под дождь. Тапки тут же промокли насквозь, стали тяжелыми, в один из порванных носков проскальзывала нога. Ира боялась, что они разорвутся окончательно и придется идти в колготках. Когда ей удалось добраться до проезжей дороги, ноги были не просто обрызганы грязью, они были из грязи вылеплены. Подол юбки был такой же, как ноги.
Ира подняла руку, надо было остановить такси. Веер грязной воды из-под колес машины окатили ее с головы до ног. Ирина потерла халатом глаза и тем самым внесла последний штрих в свое преображение. Темные потеки от туши и грязи, синюшное от холода лицо и удивленные от происходящего с ней глаза.
Ирина не сразу сообразила, что компания алкоголиков у пивнушки улюлюкала и свистела вслед именно ей, достойной женщине, врачу, матери двоих детей и верной жене, наконец.  – Эй ты, фиалка грязнохвостая! Иди к нам.
Это что же они себе позволяют! К ее ужасу, один из придурков решил пошутить и бросился за ней в погоню. Ирина увеличила скорость, что вызвало дикий хохот у любителей пива и хихиканье на трамвайной остановке, к которой она приближалась. Траектория ее движения выглядела странно – крутой неровный зигзаг, пробежка нескольких шагов, потеря тапка, долгие поиски тапка в луже, опять несколько быстрых шагов и ступня проскакивает в дырку до щиколотки.
Ирина остро вспомнила ненормальную старушку – балерину, бродившую по городу в прозрачном платье Жизели. Седые волосы были уложены локонами, а на ногах красовались балетные тапочки. Это выглядело смешно. Ирина была в те времена девчонкой и смеялась вместе с другими детьми. Господи, чем она лучше балерины? Редкая алкоголичка позволит себе разгуливать в таком виде на глазах у честного народа. Она чувствовала себя седой, старой и очень несчастной. У нее не было балетных тапочек, а от больничных пришлось отказаться. Ира шла босиком. И это было ее бытие, и в этом прибывало ее сознание.
Ситуация стала неправдоподобной, когда на трамвайной остановке лицом к лицу Ирина встретила его… того самого умного и самого любимого мальчика из своего детства. Он стоял под огромным зонтом рядом с миловидной спутницей.  Ира закрутила головой в поисках крыла, под которое хотелось эту голову спрятать. Шея непроизвольно втянулась в плечи, а глаза зажмурились. Из гаммы чувств, на которые она могла рассчитывать, в его глазах читалось недоумение, следом проплыло разочарование. Он ее узнал, более того, поверил глазам своим. Иринка, чудная девчонка с русым хвостиком на макушке, шустрая и веселая, как маленький жеребенок, спилась и подпрыгивающей походкой плохо подкованной лошади бродит под дождем.
Для Иры рухнула последняя надежда добраться домой на трамвае. Она поплелась пешком. Не в ее силах было находиться в поле зрения этого человека. Она стала бы окурком в переполненной урне, дождевым червем на мокром асфальте, даже кучкой собачьего дерьма, но только бы исчезнуть, унестись грязевым потоком от безжалостного места подальше.
Дождь шел жестко. Острые стремительные струи ломались об ее голову, плечи и разлетались холодными осколками, впивались в лицо и шею, подстегивали худые ноги. Она не чувствовала холода. Обида, мучительная обида колючим обжигающим комом застряла где-то на уровне пищевода и заглушала все тактильные ощущения. 
Его взгляд проскользил по удаляющемуся силуэту и сосредоточился на прибывшем на остановку трамвае. Он вспоминал девочку из юности, когда жадно поглощал чужую мудрость и когда успешно вставлял свое слово в технический прогресс в надежде когда-нибудь при встрече скромно обратить на это слово ее внимание. Мечта рухнула. Как жаль, как жаль.
Трамвай обогнал странную особу и исчез под завесой дождя.

* * *

Бабка Зина скучала. Она давно смотрела в окно. Дождь способствовал унынию и не утолял не проходящую жажду новостей. Вдруг она увидела женскую фигуру. Нате-ка, дура босая. Ясно дело пьяная. Да кто ж такая?
Бабка ринулась за очками, но опоздала. В подъезде хлопнула дверь.
-Да кто ж такая?
Любопытство привело на лестничную площадку, где уже никого не было. Мокрые маленькие следы закончились на пятом этаже.
Странное дело. Здесь приличные люди живут.
Бабка позвонила в квартиру. Дверь открыл Миша.
- К вам пьяная баба не приходила? – бабка попыталась заглянуть в квартиру.
- Нет, не приходила. – Миша хотел закрыть дверь.
Бабку он терпеть не мог. Она вечно гоняла его с площадки для сушки белья, а там было очень удобно гонять мяч.
Бабка Зина чуть не задохнулась от возмущения:
- Как это нет! Не ври, сынок!
Привлеченная шумом в прихожей появилась Маша с кошкой на руках.
- Маш, скажи человеку, к нам пьяная баба приходила?
- Нет, пьяная баба не приходила. А что должна прийти?
Девочке бабка поверила.
— Значит, приведение являлось или полтергейст.
- Где? – спросили удивленные дети.
- У нас в подъезде. Закрывайтесь хорошо, детки.
- Ну и дела! – Миша был удивлен не меньше бабки. Сначала появилась мать, мокрая, как из болота. А теперь бабка Зина сошла с ума.
Машка убежала к себе в комнату, где спряталась вместе с кошкой под одеяло.  Она поверила бабкиным страхам. Теперь у нее появились страхи свои.  Кузя полтергейста не боялась и, преодолев Машкино сопротивление, вылезла на свет божий из-под одеяла и сиганула с постели на пол. Машка еще немножко побоялась и заснула.
Ирина смотрела в зеркало. Она видела жалкое создание с глазами утопленницы на грязном лице.
-Если это я, то меня больше нет. Я безвозвратно утонула в своем унижении.
Живая утопленница сбросила грязные вещи на пол и встала под горячий душ. Когда есть слезы, можно поплакать. Когда есть слезы, можно очень сладко поплакать. А когда слез нет? Ее обида могла лишь взвопить диким голосом, но Ира зажала рот двумя руками и стояла так под горячим потоком до тех пор, пока не пришло решение, простое и ясное. Она выключила воду, тщательно и не спеша, вытерлась. Надела халат, шерстяные носки, бросила взгляд в зеркало. Колючий ком поменял дислокацию и раздвоился. Глаза стали прибежищем злых колючек. Крещение грязью изменило женщину.
— Это не я шла под дожем, не меня обрызгала машина, не мне свистели пьяные ублюдки вслед. То была другая женщина. Я – Ирина Кириллова, а та, униженная – жена чудовища, которое задержалось у меня в доме.
Ира собрала грязные вещи и бросила их в ведро с мусором.
Вадим себя чудовищем не считал. Не счел нужным и оправдываться. Он мог бы изобразить раскаяние и сожаление, но зачем? Если человек создает себе проблемы, пусть их и расхлебывает сам. Знала ведь, куда и зачем шла. Думать надо, предполагать последствия. В конце концов, он имеет право на отдых.
Для Вадима последствия были самые неожиданные. Ему сказали всего два слова, как псу шелудивому. Что же она себе позволяет! Вадим был возмущен. Он отец ее детей, уважать надо!
Вадим ушел в ночь, оскорбленный, но гордый. В теплой куртке, в ботинках и под зонтом.  Двадцать минут езды на автобусе разделяли его с всегда понимающей мамой.
Ирина пыталась зажечь газ. Спички то ломались, то отлетали искристым фейерверком. Наконец, конфорка устало фыркнула и зажглась. Ира поставила чайник, опустилась на табурет, поджала ноги, обхватила их руками и сидела, глядя на голубое пламя, нахохлившись, как больная птица. Чайник завывал и подскуливал февральской метелью. Она его не слышала и все смотрела и смотрела в голубое никуда.   Грациозной статуей застыла преданная Кузина. Она интуитивно чувствовала, когда можно заявлять о себе, а когда этого делать не стоит. Серое тело слегка раскачивалось в такт завыванию чайника. Казалось, что она пребывает в глубокой медитации. Кошка ловила момент. Момент, когда отрешенная от действительности Ирина вернется из ниоткуда к ней, Кузе, на кухню. И она поймала его, поймала, как муху на стекле, как таракана, а может быть и мышь. Поймала на секунду раньше, чем больная нахохлившаяся птица приобрела человеческое обличие, встрепенулась и, наконец, услышала возмущенное бульканье остатков воды в чайнике. Кузя издала звонкий мяукающий звук, что могло означать что угодно. Кошка запрыгала, закрутилась и звонко замурлыкала. Она жмурилась и подмигивала хозяйке то левым, то правым глазом, намекая на то, что в жизни приятных вещей гораздо больше, чем остальных. Ирина согласилась с ней и выбросила ужин, приготовленный чудовищем, в то самое мусорное ведро, где покоилось ее унижение. Заварила чай в чашке, положила две полные ложки сахара, секунду подумала и добавила еще половинку ложечки. Ей хотелось горячего, крепкого, сладкого. Горячего, чтобы душа оттаяла, крепкого, чтобы не раскисать и сладкого, чтобы было не так горько. Она взяла сигарету, чтобы собраться с мыслями и хорошо обдумать ситуацию.  Оставалось выбрать угол, где можно спрятаться. Для мышки – норка, для нее – тахта.  Заглянул Миша. Вид курящей матери его насторожил, и он ушел, не задав своего вопроса.
Ирина укутала себя в одеяло и сидела в нем, как в коконе. В коконе зреет из гусеницы бабочка. В коконе женщина борется с паникой, чтобы в следствие стать женщиной мудрой.
В юности Ира не строила особых планов на жизнь. Ее родители мечтали видеть дочь врачом, Ирина, как дочь послушная, не стала их разочаровывать и готовилась к поступлению в институт. Желающих в будущем дать клятву Гиппократа было видимо не видимо, так по крайней мере казалось Ирине, когда она стояла в длиннющей очереди на первый экзамен.  Было жарко и душно, из подвала тянуло формалином. В мрачном коридоре со сводами стоял одинокий шкаф со стеклянной дверью. В шкафу хранились емкости с фрагментами человеческого тела. Ожидающая решения своей участи абитура выражала полное равнодушие к самому факту смерти и любопытство к  анатомическим фрагментам.
Ирина посмотрела на сухожилие чей-то кисти, на связочный аппарат чей-то пятки и пе5ревела взгляд на банку с мужской головой. Верхняя часть черепа была спилена, и голова зияла мозгами. Кто-то из абитуриентов пошутил:
- Какой умный был!
Его поддержали:
- Побриться не успел и угодил на гильотину.
То ли оттого, что голове в банке было тесно, то ли банка стояла с наклоном, экспонат опирался на нос, который сильно приплюснулся.  Из него вылезли сальные пробки, бывшие при жизни несчастного черными банальными угрями, и плавали рядом мелким бисером. Ирине стало дурно, она подошла к открытому настежь окну. У окна, опираясь на высокий подоконник, стоял смуглый парень с красной повязкой на руке и внимательно смотрел на нее. Ирина застыдилась своей слабости и бодреньким, насколько могла, голосом спросила:
- Это как надо было жить, чтобы демонстрировать свои мозги после смерти?
- Есть множество вариантов. Стать вождем, гением или бомжом безродным на крайний случай, иными словами человеком одиноким.
- Слава Богу, это трудно!
- Это только кажется, что трудно. В жизни все случается. В древнем Риме говорили, когда наступают трудные времена, человек всегда остается одинок.
- Ты все токуешь? – к парню подошла грудастая девица с такой же красной повязкой на руке.
- Олеженька, будь другом, смени Вадима. Нам без него скучно.
- Вы скучаете только пятнадцать минут.
Девица положила ладонь на левую грудь, акцентируя сердечность просьбы:
- Олег, я прошу! Очень прошу!
Олег ушел, появился Вадим. Запрыгнул на подоконник и в свернутую трубочкой газету стал рассматривать пышные прелести, обтянутые гипюровым батником.
- Вы меня звали?
- Пошли в штаб, у нас пирожки с повидлом есть.
Вадим, как полководец на коне, обозрел коридорную панораму и уставился на Ирину, посчитавшую правильным,  вернуться в очередь.
- Бочаруся, куда делся этот птенчик?
- Этот глупенький птенчик сбежал от тебя, - съязвила обиженная Бочаруся.
Когда за Ириной закрылась дверь института, она радостно вздохнула пыльный и знойный августовский воздух. К ней подошел Вадим и спросил, как старого друга:
- Как дела?
- Нормально.
- Класс!
Ей была приятна его радость.
Сейчас у Ирины не было и тени сомнения, что Вадим съел Бочарусины пирожки, а потом бросил ее, чтобы перехватить на выходе Ирину. Вадим всегда успевал, когда был искренне заинтересован.

Все последующие экзамены Ирина сдавала под бдительным оком Вадима и студентов бывшего четвертого, но еще не пятого курса. Все уже знали, что Вадим снял малышку с абитуры.
- «Инфантильная во всех отношениях», —сказала про нее Бочаруся.
Инфантильная малышка поступила в институт с максимальным балом и в дополнение приобрела приятеля в лице Вадима и неприятеля в лице Бочаруси.
С запозданием в пятнадцать лет Бочарусю и Вадима хотелось поменять местами: Наташу Бочарову взять в подруги, Вадима хорошо бы не знать совсем.
В свои семнадцать лет Ира была убеждена, что все, что ей в жизни предназначено, безусловно, прекрасно. Ее жизнь будет интересной и замечательной. И она главный строитель своей жизни.
В двадцать лет Ирина потеряла мать, через полгода после ее смерти отец ушел жить к женщине, предоставив дочь самой себе и Вадиму.
Вадим заканчивал институт. На его курсе наступил брачный период. Молодые врачи готовились к вылету из альма матер и заодно спаривались, чтобы не разлучаться и ехать по распределению вместе. Бочаруся еще немного покружила вокруг Вадима и пригласила его на свадьбу. Она воспринимала окружающий мир трезво и реалистически.
Однажды она встретила Ирину в институте.
- Ты куда бежишь худышка-малышка?
 — Это ты мне?
- А кому же еще? Таких ног ни у кого в институте нет. Не то, что мои колбочки, - она выставила ногу в сабо на платформе. – За что только мужики тебя любят?
- Насчет ног согласна – худые,  а вот насчет мужиков… ты заблуждаешься. С Вадимом мы друзья.
-  А я его не имела в виду. Этот только себя любит, а дружит он с тобой только потому, что ты другим можешь нравиться, как собака на сене.
Ирина промолчала, но взгляд выдал любопытство. Она еще грезила воспоминаниями о предмете своей юношеской влюбленности и не особенно смотрела по сторонам.
- Ляпишева Олега знаешь? В нашей группе учился.
- Нет.
— Вот и дура! Ты ему нравилась, очень.  Мы на вас с Вадимом со стороны смотрели. Я тоже влюбленная была, - Наташа покрутила пальцем у виска. - Он,  конечно, ничего не говорил, но я видела, сама то же самое чувствовала. Потом он в Ленинград уехал в военно-медицинскую академию.
- ну вот, обломилось, - засмеялась Ирина.-  Мне смуглые парни нравятся. Я сама, как сметана.
- Тебя Вадим за муж звал?
- Нет, не звал.
- Не выходи за него. Он к обожанию привык. Знаешь, когда артист выходит на сцену, а ему уже аплодируют авансом. Тебе придется аплодировать всю жизнь, руки отобьешь, а хорошего представления так и не увидишь.
Бочаруся напророчила. Перед самым выпуском, получив распределение, Вадим забеспокоился. В устойчивые приятельские отношения, как цунами ворвалась демонстрация новых отношений.
Ирина удивилась скорости перемен, пробовала иронизировать, даже злилась. Вадим был упорен.  Встречал с вызывающим букетом цветов из института или больницы, где Ира проходила практику. Являлся с запасом продуктов и раскладывал по полкам вечно пустого холодильника, заманивал томиком Пикуля в гости, а там ждал шикарный ужин, приготовленный для сыночка его мамой.
Однокурсники Ирины с большим удовольствием съедали продукты из холодильника. Читали модных авторов и в один голос утверждали: «Вадим – чудо. Он тебя так любит»
Сам Вадим не произнес ни слова. Спектакля еще не было, но тут и там раздавались аплодисменты. Вадимом восторгались Ирины подруги и вслух, и про себя. Не выдержал отец:
- Ты что, как курица мокрая. Уведут парня, глазом моргнуть не успеешь, как уведут! Я женщин знаю.
У отца действительно шел активный процесс познания. Он недавно расстался с Нинель Васильевной: через полгода их совместной жизни ему удалось определить, что она - крашеная блондинка. При его нелюбви к подделкам пребывание под одной крышей  было бы насилием над личностью.
- Я скоро познакомлю тебя с Тамарой Федоровной. Она мудрая женщина и сможет дать тебе хороший совет. Хрупкой девушке трудно встретить интеллигентного жениха, когда столько лет была диктатура пролетариата.
- Папа, причем здесь диктатура?
- Ирочка, сколько лет было хамство в моде, а Вадим – хорошо воспитанный молодой человек. Это надо учитывать.
- Мы - просто товарищи!
— Это пока товарищи. Вы сейчас в таком сочном возрасте, что товарищество долго не продлиться.
Ирина не особенно доверяла активным ухаживаниям Вадима и держалась с ним более сдержанно, чем обычно. Но, с другой стороны, как человек, имеющий достоинство, она с пониманием относилась к чувствам других.
В один прекрасный день все закончилось. Вадим уехал по распределению во тьму тараканью. Отец махнул рукой и ушел жить к Тамаре Федоровне. Даже подруги стали приходить все реже и реже. Ирина училась, работала и не вспоминала об утраченных возможностях. Ее даже радовало, что в жизни не было больших перемен. С наступлением холодов и промозглых дождей все чаще и чаще вспоминала о Вадиме. Ей казалось, что Вадиму очень холодно без нее в далекой чужой стороне, когда от него пришло письмо. Следом опять долгое молчание и Ирина заскучала.
Воспоминания привели к желанию прочитать это письмо снова.  Может, в нем она найдет подсказку, как ей жить дальше. Письмо нашлось на дне сундучка, сплетенного для нее отцом из тонких ивовых прутьев. В нем хранились всякие женские мелочи.

Здравствуй, друг мой Иришка- малышка, - писал Вадим пятнадцатилетней давности. Уже полгода не видел, как смеются твои глаза. Я, как плохой спортсмен, нуждаюсь в допинге. Тем более, что мое сальто из нашего города в здешние места считаю не вполне удачным. У меня такое ощущение, что я попал в межвременье. Для этого потребовалось совсем немного - переплыть на другой берег реки, где, не так давно, тянули лямку бурлаки, теперь тяну ее я. Есть надежда, что запою как Шаляпин, но вероятнее научусь выть по-волчьи от голода и тоски. Моста в этом месте нет. До глубокой осени на желтых мутных водах качается грузовой паром и пыхтящий пароход таскает его туда-сюда, от одной пристани до другой. Зимой в безвременье ведет узкая, протоптанная валенками в снегу тропинка. Люди гуляют по ледяной Волге запросто, любители трудовых подвигов, будущие небожители, ездят на КАМАЗах и тракторах. Ежегодные жертвы воспринимаются, как норма жизни.
Если смотреть с левого берега на правый, можно увидеть сказочный замок с башенками и шпилями, построенный для семьи фабрикантом Понизовкиным в давние дореволюционные времена. Сейчас в замке соседствует школа имени Карла Маркса и клуб, в котором  показывают индийское кино. С именем Понизовкина здесь связано практически все. Он построил крахмалопаточный комбинат, где работают местные жители, больницу, общежитие для рабочих, трактир, продуктовые лавки и прочее и прочее. В строительстве использовался красный кирпич, поэтому это место его благодарные потомки назвали поселок Красный Профинтерн.
Своим пребыванием здесь я обязан этому жуткому  эксплуататору, так как работаю в его больнице, живу в общежитии по соседству с древними старушками, страдающими склерозом и запорами. Я даже питаюсь в бывшем трактире, ныне предприятии общественного питания. Скоро, думаю, очень скоро у меня будут те же проблемы, что и у моих соседок. Ежедневно хлебаю куриный бульон с вермишелью, потом ем вермишель с куском плохо ощипанной курицы. Дополняю обед стаканом кофе, цветом и мутностью, напоминающую мочу больного гепатитом. Когда я выщипываю курицу и потом долго и нудно ее жую, то рассматриваю лепнину над буфетом. Экзотические фрукты: виноград, яблоки, груши, - все это может служить наглядным пособием у местных детей. В самом буфете пусто, как и в продуктовых магазинах. В ассортименте - водка, лавровый лист и вафли в засаленной упаковке.
В поселке есть свои достопримечательности. Одна из них контора комбината, где сохранилось кое - что из мебели бывшего хозяина. Какие здесь шкафы из красного дерева! Какие книги в кожаных переплетах с золотым теснением!  Мне объяснили, что это словари и справочники по технологии производства. Понизовкин  Маркса не читал, но хорошо знал, откуда берется прибавочная стоимость. В конторе висит карта Советского Союза с большой звездой в европейской части.  Я думал, что Москва. Оказалось - Красный Профинтерн.  От звезды расходятся лучи по всей территории страны, самый длинный заканчивается в Пекине. Я был так горд, когда ознакомился с геоэкономическим значением Красного Профинтерна, что потом долго ходил по скрипящей от рассыпанной кукурузы  местной набережной, чтобы прийти в себя.  Ты мне, не поверишь, но здесь живут самые толстые в мире вороны и самые дистрофичные коровы.  Для своего поселения вороны облюбовали колокольню разрушенной церкви, а коровы живут в комплексе на тысячу голов. Их на самом деле гораздо меньше. Они жутко мычат от зависти к воронам, находящимся на свободном выпасе. Вороны со своей колокольни взирают на другой берег Волги, им видны строения бывшего православного монастыря, где когда-то скорбели о людских грехах и пороках.  Ныне в бывших кельях томятся скованные в гипсе безгрешные тела и души детей, больных костным туберкулезом.
Зоркий вороний глаз может увидеть необыкновенные по красоте места, где в чистейших заводях цветут огромные лилии, куда ходят на водопой семейства губастых лосей, где бобры строят свои шалаши, а прикормленная рыба клюет на опущенный в воду палец. Это заказники министерства обороны, здесь выстроены удобные коттеджи обкомовских дач и пресыщенные прелестями жизни люди страдают от безделья и скуки. Я еще не определился, что лучше - быть сытым и пресыщенным или голодным, но полным желаний. Если сравнивать ворон и коров, то лучше каркать, чем мычать. А если свою жизнь и  жизнь  жирного борова без желаний, то не знаю, кого выбрать, больно кушать хочется. Голодаю хронически и не высыпаюсь тоже. Работаю много. Приобретаю новейшую специализацию под названием гинеколог-травматолог. В больнице травма и гинекология всегда в переполненном состоянии.  Помогаем друг другу, как можем.
Недавно на окраине поселка нашли захоронение жертв неизвестного террора, белого или красного. У всех дырки в черепе. Зловещая закономерность.
Скучаю, скучаю, скучаю! Можешь не ждать, все равно приеду.

Ирина прочитала письмо и вернула его на место захоронения, забросав клубочками, бигуди, заколками и старыми записными книжками с адресами людей, к которым она уже никогда не пойдет в гости.
И так, вывод первый, как бы она сейчас не злилась, Вадим в свои двадцать пять лет был парнем нескучным, и ей это в нем нравилось.
Вывод второй, их семьи не должно было существовать в природе. Изначально она была замешена на упрямой настойчивости Вадима и ее малодушии.
Вадим приехал в отпуск с определенным решением в безвременье не возвращаться.  Чтобы не отрабатывать еще один положенный год по распределению, он начал поиск законного на то основания. Лучший вариант для этого - женитьба. Ирина вписывалась в этот вариант, как второе действующие лицо, имеющее такие позитивы, как квартира, дневной факультет мединститута и личная к ней симпатия. Вадим приступил к осуществлению задуманного. Ловчая сеть была сплетена им еще год назад, пришло время Ирине споткнуться о сигнальную нить. Чужая любовь паутиной обволакивала ее, она уже не может пошевелить ни ножкой, ни ручкой, потому что боится его обидеть. Казалось, что отказ будет для него трагичен.  На самом деле Вадима практически не интересовало истинное отношение к нему. Он был уверен, если его любят окружающие, если он фаворит в любой компании, то Ира не может быть исключением.
 И вот, он ее муж и хочет сына. С рождением Миши Ирина почувствовала изменения в себе, как личности. Она не стала лучше, она не стала хуже. Она стала не той, которой должна быть. Ни супружество, ни материнство не давали ей полноты женского счастья. Миша рос и становился похожим на отца. Глядя на излом бровей, на форму глаз своего сына, она с раздражением думала: «копия Вадима, ни одной моей черты. Стоило ли так мучиться ради этого».
Вадим жил прежней радостной жизнью. Ни одно общественное мероприятие города не проходило без его внимания. Он, как всегда, был фаворитом компаний, но Иры рядом с ним не было. Она стала атрибутом другой его жизни – семейной. Вакуум общения она с удовольствием заполняла чтением. Косуля обеспечивала ее самой разнообразной литературой по своему выбору, а ее интересы простирались от военных мемуаров до религиозной философии.  Сын строил крепости в песочнице, а Ирина листала умные книги, подтягивая свой интеллект к подножью Косулиного.
«Пол требует выхода к другому, потом возвращается к себе и тоскует «- прочитала она у Бердяева и согласилась с ним. «Любовь хороша ожиданием ее, все остальное более чем прозаично». Более чем, - еще раз согласилась она.  «Утоление тоски пола в условиях этого мира невозможно». Как это печально, - думала Ирина.  Но вот в чем она была готова поспорить с номинантом Нобелевской премии, так это в том, что пол есть ущербность, расколотость человека. Философия Бердяева не точна, - решила она, ибо он - мужчина и видит жизнь однобоко, а главное, он никогда не имел детей. Начитавшись религиозной литературы, она сделала выход к собственному мужу с важной и определенной целью родить второго ребенка и покончить с тоской пола раз и навсегда. Этот выход оказался несказанно удачным.  При первом кормлении дочери, разглядывая ее розовое насупленное личико, Ирина почувствовала себя счастливою матерью двоих детей. Крошечный ребенок ставил все на свои места. Впереди ясно. Обратной дороги нет. Нет места тоске и всяким там половым вопросам. Серьезное чтение Ирину больше не интересовало. Женщина далека от философии, когда ее мысли зреют в определенном русле: чем накормить, во что одеть, как воспитать. С рождением детей процесс познания тормозиться.  Сначала она создает себя, а затем отрывает по кусочку для новой крови своей и новой плоти. Пчела лепит соты, женщина личность и то, что у нее получиться зависит от строительного материала ее души. И что не имеет права делать женщина, так это зря растрачивать свои силы. Бердяев не прав. Если уж браться оценивать пол на его полноценность, надо, прежде всего, не забывать его дифференцировать.
Как я устала за этот день! Как разбита! Руки поднять не могу. Что мне делать завтра? Опять растрачивать себя на уродливое поведение своего мужа?  Хочу ли я иметь Вадима своим мужем? Ира задавала себе вопросы и лихорадочно искала ответы на них.   Ее взбудораженное сознание синтезировало смесь, которая вот- вот и разорвет хрупкий супружеский сосуд, и так  давший крупную трещину. Оказалось, что она готова к этому, возьмет вину на себя и даже радостно выметет осколки своего супружества их своего дома.  Тем не менее, она хорошо понимала, какое бы решение она сегодня не приняла, завтрашний день внесет в него свои коррективы.
На работу я завтра не пойду. Все осточертело!   Ира взяла телефон и позвонила Курочкину.
- ты не спишь, Васек? Будь бодр, организуй мне завтра отгул.  Донорская справка в ящике стола. Спасибо, дорогой. Нет, нет, все нормально, не волнуйся. Пока!


                Глава 4

     Утром Миша ушел за вещами, вернулся с Косулей. Косуля была растеряна, чувствовала себя виноватой. Досадное недоразумение, произошедшее с подругой, она связывала со своим пагубным пристрастием к никотину. Это огорчало ее, приводило в лихорадочное возбуждение, переходящее в двигательную и словесную активность. Косуля испытывала дискомфорт в душе и членах и жаждала поскорее освободиться от назойливого ощущения вины, навязанного самой себе. Она пронеслась в комнату, плюхнулась на тахту.
- Так почему ты ключ у санитарки не взяла? Я ходила в гардероб, там говорят, что ты сама виновата. Надо было ключ у санитарки спросить в приемном отделении. Многие ведь на ночь с больными остаются, так их вещи спокойно висят.
- Мои вещички, думаю, тоже спокойно висели, - ответила Ирина, вылезла из-под одеяла и пошла варить кофе.
Вернувшись, она продолжила:
- Я видела санитарку…
Косуля не дала ей окончить фразу, она заерзала и переместила свое внимание на подушку, с которой уже несколько минут воевала, подкладывая ее то под спину, то под локоть. Подушка, из ряда упрямых, создавать должное для женщины удобство была не расположена, вынуждая покинуть тахту.  Косуля пересела в кресло у журнального столика, прогнав спящую там кошку. Взяв предложенную чашку кофе, она вытянула губы трубочкой и пыталась втянуть в себя через розовый хоботок горячую жидкость, настолько горячую, что обожгла язык.
- Так почему же ты ключи не взяла?
- Я просила открыть дверь, но… - Ирина замолчала.
Она помешивала ложечкой кофе. Ее смутила эта частица «но». Странно. Такая малость, всего две буквы, сами по себе не несущие никакого смысла, а вот могут изменить человеческую жизнь.
- Ты понимаешь смысл частицы «но»? – спросила она Косулю.
- А зачем понимать? – удивилась та. – Понимать нужно лошади, а не мне. Я же  не лошадь.
- А ведь смысл есть, если его лошадь понимает.
- С тобой все в порядке?
Ирина пожала плечами.
- Что тебе ответила санитарка?  - Косуле уже надоела больничная тема, хотелось ее поскорее закончить, тем более что предстоял интересный разговор о Польше.
- Это чудо милосердия сообщила, что все ушли на фронт, и она спешит добровольцем. Про ключ, как стойкий Буратино, ни слова.
- Нет, ты представляешь! – Косуля захлебнулась в возмущении.
Она подскочила, заметалась по квартире в поисках чего-то неведомого и вернулась из кухни с майонезной банкой. Искренность ее возмущения не вызывала и капли сомнения у Ирины, но… опять «но», она хорошо знала подругу. Всплеск эмоций говорил скорее о том, что зудящее желание покурить достигло своего порога терпимости.
Косуля теряла свои аналитические способности при длительном воздержании и могла их вернуть только после первой сигареты. Раба никотиновой зависимости стояла посреди комнаты и, чтобы не потерять нить разговора, повторяла: «Ты представляешь, ты представляешь…». Она еще не решила, где лучше приземлиться: в кресле у окна или у журнального столика. За действиями гостьи следила Кузя из кресла у окна. Она предпочла бы уйти сама, не дожидаясь позорного, травмирующего кошачье  самолюбие изгнания. Косуля выбрала окно. Кошка проскользнула мимо гордой серой тенью, демонстрируя видовое достоинство.
- Ты представляешь, каждая кочка себя болотом мнит!
- А каждая какашка – канализацией. Не будем о болоте.  Обычное бескорыстное хулиганство.
Косуля долго усаживалась в кресле. Общечеловеческая поза ее не устраивала. Она успокоилась только, когда примостила пятку одной ноги строго под копчиком. Щелкнула зажигалкой, по-мужски втянула щеки, прикуривая. Пока ее легкие совершали газообмен, в голове созрела мысль, которую Косуля высказала, предварительно выпустив порцию дыма:
- Ты бы Вадиму позвонила, чтобы вещи тебе принес.
- Дай мне лучше сигаретку, - попросила Ирина.
- Так ты звонила! – Косуля была догадлива. – А он?
- Он тоже канализация в болоте.
- Нет. Ты не права. Это баба подлая пакость устроила. Вадим любит тебя.
- Я тебя умоляю, давай не будем трогать тему любви, а то меня стошнит.
- Не гневи Бога, Кириллова. Да тебе же завидуют все. Вадим – лапочка, глаз не отвести! На базар ходит, продукты покупает, обед готовит.
- Какие мелочи: базар, продукты. Да, обед готовит. У него аппетит хороший.
- Я не понимаю тебя, при чем здесь аппетит?
- Обед готовит, потому что жрет много. И что тут не понятного?
- Кто жрет?  Вадим?! – Косуля в возмущении поперхнулась и закурила очередную сигарету. — Это ты зажралась! Тебе бы достался монстр местного разлива или карлик какой-нибудь. Вот бы я посмотрела на тебя, Кириллова. Ты кокетничаешь, как счастливая женщина среди обделенных и обездоленных.
Ира усмехнулась:
- Я вчера по своему счастью босиком шла - ледяное счастье. Давай лучше по глоточку за согрев моей души. Меня что-то знобит.
Бутылка водки и десяток яиц в холодильнике вдохновили ее на нехитрый коктейль.
Через пару минут Косуля рассматривала фужер на свет. В прозрачной жидкости крупным янтарем возлежал желток, густо посыпанный перцем.
- Что это?
- Устрица.
Ответ Косулю удовлетворил. Она поднесла фужер к губам. Желток легко проскользнул из одной емкости в другую, где ожил, зашевелился, принялся шалить с языком, но наткнулся на рифы зубов. Лопнул и растекся неописуемым блаженством, которое Косуля оценила лаконичной фразой:
- Нет слов!
- Слов нет, - согласилась Ирина.
- Ой, - выдохнула Косуля. -  Собачья эта штука жизнь. Неделю назад прихожу домой, а там… Вой услышала еще в подъезде: «Папочка, не надо! Папочка, не прыгай!». Залетаю в комнату. На балконе пьяный муж одной ногой на перилах, другой на табуретке и куражится: «Ну что, детки, последний раз вас спрашиваю, прыгать мне или нет?». Мне так захотелось ему помочь! Пикировал бы с седьмого этажа как миленький, но дети… Алинка дрожит, как осиновый лист. Стасик от страха под кровать спрятался. Бабульке плохо, глаза закатывает. А я им говорю: «Кончайте орать! Говно не разбивается, оно только размазывается».  И что ты думаешь? Папочка прыгать не захотел. С табуретки слез и ушел с оскорбленной мордой. Вернулся через три дня: бабульке тортик, детям эскимо, а мне «Сагу о Форсайтах».
- А ты что? – Ирине все ее переживания казались уже не такими значительными, как раньше, потеряли цвет.
- Я Голсуорси читаю. В больницу с собой брала. Чужие семейные драмы сквозь пелену туманного романтизма более привлекательны, чем собственные. Они отвлекают от себя.
- И ты приняла его?!
- Да, приняла. А что мне делать? Я не потяну двоих детей, а алименты он из вредности платить не будет. При его сдельной работе я буду копейки получать. Наше законодательство не совершено, одна видимость защиты ребенка, не говоря о моральных потерях за счастливую супружескую жизнь.
Косуля нервно тушила окурок в кулечке из фантика, который тут же попыталась зарыть в цветочном горшке.
- Так живут многие женщины, хочешь иметь мужа – терпи.
- Зачем терпеть? И за что? За какой такой грех?
- Ты неправильно ставишь вопрос. Давай по устрице, и я тебе все объясню.
Косуля решила коктейль приготовить самостоятельно. Она тщательно отделила желтки от белков, опустила их на дно стаканов, посыпала перцем, аккуратно по ножику налила водки. Количество оной определялось особой мерой, субъективной и чисто женской – пара глотков.
- Ты ошибаешься, говоря о едином грехе, надо – о целой совокупности женских грехов.
Пары глотков в совокупности с желтком хватило, чтобы изложить свое мнение на суть вопроса:
- Ты веришь в карму?
- Ты имеешь в виду судьбу?
- Называй, как хочешь. Так вот, некоторые продвинутые головы считают, что хреновый муж достается женщине для исправления кармы. В данном случае имеется в виду сумма ее грехов за все реинкарнации.
- Эти продвинутые головы с мужского тела?
- Безусловно, головы мужские и очень зрелые.
Косуля сняла очки, в ее уже не трезвых глазах было много невысказанной мысли.
Ирина напялила те же очки на кончик носа и посмотрела на размытое лицо подруги:
- Продолжай, я слушаю о грехах, это интересно.
- Я не о грехах, а об искуплении. Может, это я к его нынешнему сволочизму ручку приложила. В нашей жизни тоже хорошие времена были и сейчас иногда бывают, редко, правда.
- Может и так, - Ирина задумалась, то о чем говорила Косуля,  касалось и ее.
- В конце концов, первой согрешила женщина,- закончила свою мысль Косуля.
- Ты не веришь в то, что говоришь. Женщина не может грешить без участия мужчины, хотя бы косвенном. Мне кажется, что в голове твоей солянка с оливками. Ты готова помочь мужу спикировать с седьмого этажа, но считаешь его присутствие в свое жизни непременным условием исправления твоей   грешной кармы. По-моему, ее еще больше отягощаешь, живя в уродстве - иначе твою семейную жизнь не назовешь. Алинка вырастет и тоже будет терпеть, как ее мать, а сыночек твой хорошо усвоит, что мужчине можно отпускать тормоза и даже самые скотские поступки найдут свое оправдание, если вовремя тортик принести.  Я в одном с тобой согласна – наше законодательство не совершено. Так этому объяснение есть: написано оно очень продвинутыми мужскими головами, подобными тем, кто считает, что хреновый муж – благо для женщины. Заметь, религию тоже создали мужчины. И отвели себе место у алтаря, а для женщины нашли ласковые словечки типа блудница, дьяволица, нечистая. И если Сын Божий во имя спасения мира пролил крест на кресте, то сначала он должен был родиться в крови и поте своей матери.
- И что мы можем изменить?
- Хотя бы двигаться по пути радикальных перемен.
- Ты предлагаешь создать новую религию?
- Правильно понимать существующую. После воскресения Христос явился перед женщиной. А это очень много значит! Только надо правильно это оценивать. Что ты будешь: кофе или борщ? Больше у меня ничего нет. Шеф-повар в отпуске.
- Мне и борщ, и кофе, но сначала устрицу.
Подруги переместились за кухонный стол.
- Почему у тебя борщ такой красный?
- Я свеклу варю отдельно, добавляю ее, когда борщ практически сварится.
- А зажарку делаешь?
- Нет. Брошу луковицу целиком, через минут пять выловлю. Она еще не успевает раскисать.
 Ненавижу вареный лук. Заметь, среди женщин не было ни Иуды, ни Фомы неверующего, ни пугливого Петра, - продолжила Ирина,- Женщины приняли сына Божьего  сердцем, и кто, как ни блудница мыла ноги ему слезами, когда зрелые мужские головы решали, жить ему или нет.
- Из всего тобой сказанного, я поняла, женщина для Бога значит, гораздо больше, чем его апостолы. Анафема тебе за такие слова!
- Когда я тебе это говорила, то так не думала, но, если ты меня именно так поняла, значит, так оно и есть. Женщина глубже любит, сильнее страдает, у нее высокая способность сопереживать, только за это она к Богу ближе. Эта тема серьезная и подходить к ней надо, будучи хорошо подготовленным. Давай ее на сегодня оставим.
 Ирина разлила борщ по тарелкам и чистила чеснок. Синий пристальный взгляд подруги рассматривал ее во всех ракурсах: волосы, схваченные на затылке в небрежный узел, пополневшую фигуру в старом байковом халатике, тонкие щиколотки в обрамлении носков с растянутой резинкой, усталый профиль.
- Все-таки, Кириллова, сексуальности в тебе не на грош. Я, конечно, не мужчина и не могу это достоверно утверждать. Глядя на твоего Вадима, бабы соком истекают, а тебе хоть бы хрен. С детородной функцией все в порядке, а вот чувственности нет. Я давно замечала: он на тебя смотрит, а ты поверх его плеча, как будто ждешь кого-то, выглядываешь.
- Никого я не выглядываю.
— Это я образно. Но все равно ты ждешь.
- Не жду. Уже не жду. Вадим – чужой для меня, ты права. У него должна быть другая женщина.
- Глупости! – испугалась Косуля. – Я ничего подобного не говорила! Как он может быть тебе чужим, если дети общие. Витек и тот мне родной.
— Это у тебя душа широкая. Вадим для меня законный партнер по спариванию. Оплодотворение имело место, а обмен духовностями – нет. Ешь! борщ остынет.
- Ты действительно думаешь, что семейные скандалы могут повлиять на будущую жизнь детей?
- Ты меня неправильно поняла: не могут повлиять, а уже влияют. Отпечатались в детской памяти и когда-нибудь горько аукнутся.
- Но я не могу лишить их отца, у меня не хватит на это смелости.
- Ты только что утверждала, что к его сволочизму приложила ручку. Может, при других условиях жизни он вернет свое первоначальное приличное состояние и будет достойным отцом.  В глубине души ты это хорошо понимаешь.
- Я считаю несправедливым то, что ты двигаешься по пути радикальных перемен, а я нет. Где обещанная устрица?
Ирина подняла фужер:
- Считаю крайней степенью эгоизма не поддержать тебя в твоем желании. За тебя, новенькую и свежую до последней клеточки.
- Новое время требует новых героев. Давай погадаем на королей. Твои – пиковый и бубновый, как всегда.
Слова «как всегда» относились к их совместному детству и первым юношеским увлечениям.
Косуля отыскала карты, в квартире подруги она ориентировалась лучше, чем своей, привычным жестом разбросала их по столу.
- Ага! Попался, голубчик! Хочет видеть, волнуется и страдает. Да кто ж это такой? – Она перевернула карту. – Это твой, бубновый. 
Под маской бубнового скрывалось всегда одно и то же лицо.
Ирина разозлилась:
- Вранье, все вранье! Не волнуется и не страдает! а виделись вчера.
- А кто это?
 - Новое время требует новых героев, а этот – старый-престарый. Что мы на кухне сидим? Пойдем в комнату, я поваляться хочу.
Ирина забралась под свое одеяло. Косуля села за фортепиано, взяла несколько аккордов и запела:
- К нам юноша пришел в село, а как зовут не знаю…   А когда ты его видела?
- Кого?
- Не придуривайся!  Бубнового короля.
- А этого … я же сказала – вчера. На вечерней прогулке.
- Ах, вот в чем дело! Вот истинная причина вашего горя, мадам. Вот где истоки вашего феминизма, - разрезвилась Косуля.
- Господи, первая встреча за пятнадцать лет, но зато какая! – не выдержала Ирина.
- Не томи душу, рассказывай!
- Он стоял на трамвайной остановке под большим зонтом, рядом с ним куколка. Знаешь, бывают такие бело-розовые.
- Дура, значит.
- Рядом с ним дура?! Этого быть не может!
- Как раз может. Эта статистическая закономерность. Умные на умных не женятся, по ним дураки специализируются.
- А взгляд… мороз по коже: высокомерный, насмешливый. А я шлеп, шлеп по лужам.
- Бабка – шлеп нога.
- Кто?
— Это я вспомнила одну передачу по телевизору про профессиональную минетчицу, хромую и без зубов. Ее таксисты звали Бабка-шлеп нога.
- Спасибо, подруга. Утешила.
- Да что ты, мужики к ней в очередь. Наверное, потому что зубов нет. Мягко берет и травматизм исключен. – Косуля захихикала.
- Не вижу причин для веселья.
- Не расстраивайся.  Кто он для тебя? Только карточный бубновый король. В детстве я его не любила: противный мальчишка был.
- Эка важность, она его не любила! – у Ирины появилось желание пустить в Косулю подушку.
- Я серьезно. У него был такой писклявый голос и толстая задница.
- А сейчас у тебя толстая задница.
- Меня это нисколько не огорчает.
- Тебе не пора домой?
- Нет, не пора. Я к тебе с ночевкой. Мои думают, что я еще в больнице. – Косуля на секунду задумалась. – Все, что с тобой произошло, - это сигнал. Тебе дали понять, что нельзя жить в одном мире, а мечтать об иллюзорном. С бубновым  королем надо переспать – убьешь  сразу двух зайцев!
- Помилуй, Косуля, я не хочу с ним спать! И к зайцам я отношусь нежно.
- Следи за моей мыслью, - велела Косуля и подняла указательный палец, - Ты должна с ним переспать! Он разочарует тебя в постели и, как следствие, ты разочаруешься в нем как личности. Мужчины гораздо более уязвимы, чем кажется на первый взгляд. Иных жалеть надо.
- Почему же он меня разочарует?
- Это ясно, как белый день. Разочарование встречается чаще, чем очарование, - у Косули не было и тени сомнения, что бывший обладатель толстой задницы в постели далек от совершенства. – Согласна?
- Возможно. Ну а второй заяц?
- Второй заяц – твой Вадим. Даже сам акт прелюбодеяния жены мужчин трогает гораздо меньше, чем то, что о нем кто-то знает. А я дам ему легкий намек типа, а твоя Кириллова ля-ля-ля, пусть страдает.
Устрица достигла Косулиного мозга и застряла в одном из лабиринтов.
- А потом, потом ты переспишь с Вадимом, и первый заяц тоже будет рогат.
- Ну, загнула!
- Это было бы справедливо. Разве не так?
- Да, это было бы справедливо, но…
- Это твое «но» в данном случае не уместно.  Главное – справедливость.
Ирина почувствовала, что кто-то щекочет ее между левым и правым полушариями, и этот кто-то ужасно похож на устрицу, бродящую по Косулиным извилинам. Ей стало смешно, она представила двух зайцев со знакомыми физиономиями. Не быть этим зайцам рогатыми, не быть. Хотя…  новое время – новые герои. Не будем зарекаться.
- Я на скрипочке играю, тир-ли-ли, тир-ли-ли.
           Пляшут зайцы на лужайке, тир-ли-ли, тир-ли-ли, - запела Косуля и заиграла полячку.
- У вас праздник? – в комнату влетела пришедшая из сада Маша.
- У нас веселье! Маш, танцуй!
И Маша стала прыгать с поднятыми к голове руками, изображая зайчика.
- Все! Хорошего понемногу, - Косуля бросилась к изрядно похудевшей пачке.
- Машенька, иди, деточка, к себе, поиграй. У меня так живот заболел, я покурю, может, легче станет.
- Надо у мамы таблетку попросить.
Косуля уже прикуривала.
- Маш, к сожалению, мне таблетки не помогают.
Ирина увела дочь на кухню, где уже сидел Миша, дожидавшийся трапезы. Ужина по выбору не получалось. Холодильник был пуст, есть борщ дети отказались. Ира миксером взбила оставшиеся от устриц белки в крутую пену и быстренько стряпала пышные блинчики «пустышки».
- Какое варенье открыть?
- Клубничное, я хочу клубничное! – просила Маша.
- Только не клубничное, любое, но только не это, - заявил сын.
Перед каждым появились розетки с вареньем. У Маши - с клубничным, у Миши – смородина с сахаром. Ирина налила детям чай и вернулась к подруге.
В комнате стоял дым коромыслом. Ирина открыла окно.
- Ты очень много куришь.
- Брошу. Ей Богу, брошу, - ответила Косуля, используя лексикон своего мужа, и предложила:
- Давай пасьянс разложим: поедем мы в Польшу или нет.
Косуля разложила карты по три и принялась перекладывать их с места на место, сосредоточив на этом процессе все свои аналитические возможности.
- Плохо – у нас будут препятствия. Пасьянс буксует.
В качестве буксира к ней подсела Ирина:
- Переложи короля, возьми десятку.
- Умная какая, я сама вижу.
- Бери крестового. Ничего ты не видишь.
- Убери руки, балда.
- Если я балда, то ты… - Ирина не успела найти эпитета, объективно характеризующего подругу, так как увидела струйку дыма из-под кресла, на котором сидела Косуля.
- Ты уже дымишься, как утиль на свалке.
Косуля, не отрывая взгляда от карт, сунула руку под кресло, достала майонезную банку с дымящимся окурком и плюнула в него. В банке зашипело и задымилось еще больше.
- Я не утиль, а антиквариат. На себя смотрела бы чаще.
Последняя фраза Ирине не понравилась. Она принялась рассматривать себя в зеркале, обтягивая фигуру байковым халатом.
- Получилось! Получилось! – закричала Косуля и устремилась  на поиски очередной пепельницы, ненароком наступив на хвост Кузине. Кузя дико мяукнула и отскочила, забыв про свое кошачье достоинство.
Косуля сфокусировалась в зеркале, вписавшись между ним и Ириной.
- «Шикарная женщина», —сказала она, глядя на свое отражение. – Но не мешало бы одеться и обуться.
Она протащила отсиженные ноги до тахты, при этом крутила бедрами и делала непонятные движения руками, представляя себя супермоделью. Косуля уже осязала кожей необыкновенное струящееся платье, мягкую невесомую обувь, такую удобную, что застарелые мозоли больше ее не беспокоили.
- Я поняла, в чем наша ошибка – мы мало любим себя. Нас неправильно воспитывали. Меня мать терзала: «Учись, учись!», но не говорила чему. Кому нужны мои два диплома? А ей надо было сказать только одно: «Научись любить себя, девочка». А как воспитываются у нас мужчины? Растут залюбленными, зацелованными, избалованными. У них с детства в подкорке закладывается неправильное представление о любви и долге: если ты меня любишь, то должна; а если люблю я, то - очень должна. Мы меняемся?
- Мы меняемся. С чего начнем?
- Начнем с Польши.
И была составлена блистательная программа по улучшению качества жизни.


                Глава  5

 
      Подготовка к поездке шла полным ходом.  Заграничный паспорт был готов.  Чтобы его получить, Ирине пришлось отстоять в ОВИРе в длинной очереди целых четыре часа. Перед ней стоял далеко не праздный вопрос в условиях талонной системы и тотального дефицита: что в Польшу вести.
   Она бродила по городу в надежде приобрести что-либо полезное для поляков и необременительное для семейного бюджета. В магазин спортивных товаров «Турист» зашла скорее по инерции, чем целенаправленно. В витрине магазина над надувной резиновой лодкой алел фанерный парус, который должен был, по мнению оформителя витрины, вызвать желание путешествовать. Выгоревшее на ярком солнце мочало на голове манекена в шортах говорило о его счастливом возвращении из романтического путешествия.
Как оказалось, в магазин Ира зашла не зря. В магазине проводились многократные уценки.  Сложившиеся, очень реальные для покупательской возможности врача цены, подсказали Ирине, что именно здесь она найдет то, что ищет. Вопрос был решен в пользу магнитных стелек, пластмассовых ручных массажеров, шариков пинг-понг и резиновых колец- экспандеров по восемь копеек за штуку, что позволило приобрести их сто штук. Ирина получила огромное удовольствие от арифметических подсчетов. В этом магазине она чувствовала себя дальней родственницей западного миллионера. На более близкое родство она претендовать не посмела бы в силу своего социалистического воспитания.
- Может, это купите? - продавщица указала на стопки атласных трусов, последняя цена которых составляла один рубль за штуку.
 Ира выбрала желтые и красные из расчета двух футбольных команд, включая запасных. Покупать шелковые знамена союзных республик она отказалась, сославшись на то, что в ассортименте нет эстонского и таджикского. А уж если покупать, то все пятнадцать. Дополнив все приобретенное десятком магнитных надколенников ядовитого цвета и запаха, Ирина успокоилась. Ее покупательские возможности были исчерпаны.
 Продавец услужливо упаковала покупки в коробку, завязала шпагатом и предложила подождать минуточку.
- Я сейчас к заведующей схожу, печать на чек поставлю.
- Зачем вы будете это делать, - спросила Ирина удивленно.
- А как же! Для вашей отчетности.
- Перед кем?
- Перед профсоюзом или в бухгалтерии.
Ирине стало ясно, куда уходили ее профсоюзные взносы, на шарики пинг-понг для всесоюзных здравниц.
- Спасибо, но мне печати не надо.
Продавщица недоуменно пожала плечами.
- Ну, как хотите.
Ирина уже выходила из магазина, когда услышала:
- И зачем человеку столько экспандеров? - продавщица спрашивала свою напарницу.
— Это моя личная помощь польской «Солидарности», - ответила ей Ирина, обернувшись.

                * * *

Желание вырваться из дома удачно совпало со сложившимися возможностями. Нежданно- негаданно пришла активная поддержка со стороны свекрови.
- Поезжай, поезжай, Ирочка, проветрись.
В ее тоне Ирина почувствовала едва скрываемую радость оттого, что эта поездка вписывалась в ее собственные планы.
- Бери пример с меня! - активная молодящаяся свекровь стала делиться своим жизненным опытом.
- Если я не в санатории, то на турбазе. Если не на турбазе, то на диком пляже. Я в дороге, я в пути. Чем больше расставаний, тем радостней встречи. Поезжай, Ирина! Отвлекись!
А деток - на родного папу. Нарожал, пусть смотрит.
Ирина рассмеялась. Как не хочет ее свекровь быть бабушкой! Одной фразой дала понять, чтобы на нее не рассчитывала.
- Не стоит вам за внуков так волноваться, - успокоила ее Ира,- С ними дедушка останется со своей женой.
- Новой или старой? Ах, новой! Ира, так нельзя, - запричитала свекровь,- у них еще медовый месяц, а они люди пожилые. Вдруг инфаркт! Вдруг инсульт!
И тут же села на своего любимого конька:
- Я не боюсь старости, я боюсь Ваниного маразма. Он ест так много белка. Это непозволительная роскошь в его возрасте.
Ваня, полковник в отставке, был достаточно крепок и пережил множество способов оздоровления, которые специально для него привозила жена с курорта. Он познал моржевание, сыроедение, голодание по Брегу и по Иванову. На сей раз для него была уготована уринотерапия по Амстронгу.
- Не позволю! Не позволю издеваться над отцом. Он здоров! - кричал Вадим,- Уринотерапия - это средневековье!
- Ну что ты, сынок,- Возражал ему отец,- ты не понимаешь и не можешь понять того, что называется целительством. Ты воспитан ортодоксальной медициной. Наша мама желает мне добра.
 Мама действительно желала добра.  Она прилагала все силы, чтобы вернуть сына в семью и осуществить намеченное по лунному календарю Ванино очищение. Поездка Иры в Польшу была очень кстати.  Свекровь перешла в лобовую атаку.
- Ира! Вспомни истину: мужчины сволочи.  Мой сын- мужчина! Но он раскаивается, очень раскаивается. Вадим так раздражен в последнее время, с отцом вчера поругался. Ты же знаешь, Вадюша- человек добрый, отзывчивый. При его любви к человечеству обязательно кто-нибудь ответит взаимностью. Это забывать нельзя.  А у тебя дети! Машенька без отца так скучает. А Мишка совсем распоясался. Ты хоть это видишь?
- Вижу, - ответила Ирина,- пусть возвращается, но когда я уеду. Пусть знает, я его не простила.
Косуля жила рядом с вокзалом. Ирина приехала к ней с вечера, следуя разумному предложению подруги провести ночь перед отъездом у нее, а не семенить в поисках транспорта на рассвете.
 С седьмого этажа Косулиной квартиры в лучах закатного солнца открывалась вокзальная панорама. Ирина смотрела на поезда. Вот «Адлер- Москва» и « Ленинград- Севастополь» встретились на второй платформе, поглазели друг другу в окна и разбежались. Один - на север, другой - на юг. На перроне оставались люди. Они спускались в подземный туннель, объединявший их на время, принуждающий двигаться в одном направлении. На вокзальной площади с людьми происходило то, что физики называют диффузией. Они разбегались, сталкивались, отталкивались и исчезали из поля зрения, как молекулы в пространстве.
 Прощальные гудки тревожили сердце. Как они похожи на крики перелетных птиц. Курлы-курлы! Мы покидаем вас. Курлы-курлы! Не забывайте нас.
Завтра, Бог даст, она сядет в поезд и поедет в Варшаву. А Варшава – это не какие-нибудь Мармыжи. Ожидание дороги, новых впечатлений волновало и будоражило. Это были такие приятные ощущения, какие испытываешь перед премьерой фильма любимого режиссера.
 В квартире слышалась вагонная возня, а с балкона можно было почувствовать волнующий чуткую душу запах дальней дороги. К этому манящему запаху примешивался душок, исходящий из клетки с кроликами, сооруженной мужем Косули по случаю приобретения оных и спьяну, и с дуру на сельскохозяйственной ярмарке прошлой осенью. Кроликов было два. Хозяин рассчитывал на приплод. Парочка благополучно перезимовала и встретила весну. В надежде заметить признаки кроличьей любви Витек неустанно следил за питомцами. Он совал палец в клетку, щекотал мордочки и ушки, приговаривал: «Пора, пора…» При очередном гипнотическом сеансе его укусили. Витек заорал благим матом, нарек невинного кролика неприличным словом, которым обычно называют гулящих женщин, но в глубине души был доволен. Предвестники животной страсти были на лицо.
Однополым кроликам увеличили рацион. Они были благодарны настолько, насколько способны к благодарности грызуны. Усиленно грызли предложенные овощи, пачкали подстилку, но любить не хотели, даже в условиях клеточного  содержания.
Приобретение кроликов было случайным и само по себе ничего не значило в жизни Косулиного мужа. Однако прискорбный факт, что даже грызуны способны на обман, его сильно озадачил и был принят им, как новая порция дегтя в бочку давно горького жизненного меда.
 Горечь своей судьбы Витек осознавал с момента своего зачатия. Объяснялось это тем, что он носил драматическую фамилию. Ощущение несоответствия между собой и злополучной фамилией он воспринимал, как кару небесную. То ли он являлся далеким отпрыском знаменитого фаворита, то ли его предки были крепостными того же лица, так или иначе, но в паспорте, подделка, которого карается законом, каллиграфическим женским  почерком было написано: Потемкин Виктор Григорьевич. Обладателю сего паспорта казалось, что столь известная фамилия должна иметь какое-нибудь ощутимое приложение, как Форду - автомобильный завод, Кеннеди - президентство, а куску Российского сыра – хороший довесок.  Так как не было ни приложения, ни довеска, Потемкин считал себя обворованным судьбой. От обиды он пил. Чем больше пил, тем сильнее обижался. Косуля пыталась поднять самооценку мужа, еженощно внушая, что лучше его мужчин нет, природа не создавала. Но сила убеждения в аргументах. У Косули их не хватало. В прошествии времени, был потерян всякий смысл эти аргументы приводить.
 К творческой жизни Потемкина вернула идея, подсказанная средствами массовой информации, с утра до вечера твердившими о продовольственной программе, о возможностях государства и задачах граждан.
 Потемкин информацию понял правильно и тут же приступил к сооружению парника. Он сколотил ящик, поставил ее на клетку с кроликами, притащил рюкзак чернозема и посеял в нем редиску. Ему стало радостно жить от мысли, что через месяц можно будет выйти на балкон и закусить собственной редиской. Витек уже жил в предвкушении редисочного хруста на зубах и какое-то время не пил, чтобы не портить себе будущий праздник.
Но очень скоро ему было суждено узнать, как тяжело расставаться с мечтой, когда она стала почти реальностью. Редиска не успела дать всходы. Ящик с землей понравился коту по кличке Жертва и Косуле, которая тушила в нем окурки. Кот тоже проводил земляные работы по большой и малой нужде.
- разве так можно жить? - с отчаянием в голосе спрашивал Потемкин у кроликов.
Кролики смотрели на мир сквозь прутья клетки, дергали чувствительными носами и молчали о том, что жить можно по-разному. Можно быть хозяином положения, таким как Потемкин, а можно жить в зависимости от такого хозяина.
«Все-таки он из крепостных, - решила Ирина,- его тянет к земле. Как знать, возможно, его предки, предписанные к земле по рождению, были гораздо счастливее его. Здоровее, это точно».
- Купи избушку в деревне, - посоветовала она,- займись хозяйством в свое удовольствие и семье на пользу.
Потемкин пощекотал мордочку кролика и задумался. Деревня – это хорошо, но в деревне вкалывать надо. Дух, исходивший от клетки кроликов, подключил его воображение. Потемкин видел себя то пахарем с мокрой от пота спиной, то животноводом, бродящим по колено в навозной жиже. Над образом Косули фантазировать не пришлось, на нее было достаточно взглянуть. Она сидела в излюбленной позе «пятка- копчик» и читала, на сей раз Солженицына. По надбровным буграм Потемкина пробежала волна искреннего возмущения.
- Я буду там спину гнуть, а она здесь книжки читать!
Ему до чертиков стало жалко своего не пролитого пота и не затраченных усилий. Он подошел к жене, сунул указательный палец ей под нос и выразительно им покрутил:
- Этого ты от меня не дождешься!
Подразумевалось, вкалывать я не буду и не потому, что лентяй, а на зло тебе.
Косуля к выпаду мужа проявила полное безразличие.  Она перевернула страницу и углубилась в чтение. Ирина знала, что отвлекать ее сейчас бесполезно, легче дождаться последней строчки.
- Эх! - Потемкин махнул рукой и ушел проверить готовность ужина.
Стопка газет привлекла внимание Ирины. Она взяла в руки модный «Мегаполис-экспресс» и испытала шок от первой статьи.
- ты это читала? Газета зашуршала в том же пространстве, где, пять минут назад вихлялся палец Потемкина.
- Сейчас, сейчас…- ответила чтица.
  Ирина поняла, что ждать осталось недолго. Она посмотрела на подругу. Глубокая морщина между бровями делала ее лицо сосредоточенным и омраченным. Косуля - ума палата! Читает то, что лучше не знать, что опасно для психического здоровья и оставляет след на лице. Лучше бы сказки детям читала и в них верила, жила бы с ангельским личиком до глубокой старости.
Ирина досадливо поморщилась, глядя, как Косуля покусывает нижнюю губу, и отвернулась от нее.
 Взгляд совершил экскурс по комнате и заметил перемены.  На черном пианино «Ростов-Дон», замусоленном детскими ручонками, стоял деревянный козел. Козла с рожками из пяти веточек подарили чете Потемкиных на свадьбу. Цель подарка была аллегорическая и самая благая. Козел должен был бить серебряным копытцем, обеспечивая благосостояние семьи, а люстра с хрустальными подвесками из той же серии подарков - чистоту супружеских отношений. Количество рогов и подвесок значительно уменьшилось, что дало предметам новую форму и смысл. Сквозь хрустальную незаполненность чернел цоколь электрической лампочки в 100 Вт. Толстый слой пыли на лампочке мог быть хорошей рекламой заводу-изготовителю. Неразумному понятно, что лампочка служит давно. Хрусталь, засиженный мухами и потускневший, непрозрачно намекал, что к чистоте супружеских отношений равнодушны много лет. Состояние семейных реликвий сулило плохую перспективу семейной жизни. Что представляет собой козел безрогий? Существо, неспособное ни к обороне, ни к нападению.
Ему уже никогда не быть во главе стада, и даже семьи, ему нет доверия и нет уважения. О, прекрасные рогоносцы, берегите свое достояние и будете счастливы! Ирина телепатически послала свой призыв всем рогоносцам,  жужжащим  и жующим, от жуков до носорогов.  Она подняла с пола, брошенный детьми фантик от конфет, сделала из него бантик и прицепила на голову козла.
— Вот тебе украшение!
- Чему ты так ехидно улыбаешься? Косуля встала с дивана и потянулась.
- Уже дочитала?
- Угу! Так, о чем ты думала?
- Так, лелеет в голову всякая дуристика.
- Конкретно, пожалуйста, - настаивала Косуля.
- Я думаю, что с рогами лучше, красивее и содержательней.
- А кто же в этом сомневается?
- Безрогие!
В комнату спешно вошла сухенькая старушка.  За ней следовал Потемкин.
- Ты зачем в винегрет яблоко сунула? Кто его теперь есть будет?
Старушка в присутствии двоюродной племянницы и единственной своей родственницы чувствовала себя защищено.
- Дети съедят, им нравится.
- ну, если только дети. Потемкину было странно, что детям нравится винегрет с яблоком. По его мнению, дети еще не имели права иметь собственный вкус. Дети должны есть то, что им будет предложено и иногда мороженое. Ему одинаково нравилось покупать мороженое, так и не покупать. В одном случае он видел себя благодетелем собственных детей, в другом - Сухомлинским.
 - Ты не заслужил, - говорил Виктор Григорьевич сыну и потягивал «жигулевское». Тот сразу понимал, что денег на мороженое у папы нет.
Витек исчез, чтобы через минуту вернуться. Он опять обрушился на старушку, критикуя за кулинарные просчеты.
- Сколько раз тебе объяснять, что мясо лучше тушить с луком- пореем, а ты репчатый сунула.
- открой ресторан и туши! – бабулька посмела оказать сопротивление. Это вызвало приступ мужского негодования. Потемкин подкатил глаза к потолку и замахал руками.
- Я мясо достаю, а ты его портишь.
Косуля, дочитавшая «Новый мир», просматривала газету.
- Портят девочек, а не мясо.
Ее реплика оказалась неудачной. Вопрос, кто испортил Косуля, для Потемкина оставался болезненным, несмотря на многолетнее супружество.
Его губы тронула недобрая усмешка, а ноги выдали шутовской реверанс.
- Прошу прощения, забыл, что у вас личный опыт…
Глаза Косули сверкнули недобрым огнем.
- Я была бы последней дурой, если бы от этого опыта отказалась.
Бабулька быстренько удалилась на кухню. Она так боялась чужих грехов, что ей так и не удалось совершить свой.
 -брысь! Тварь! - Потемкин сорвал злость на коте, случайно попавшим под ногу. Кот по кличке Жертва молнией взлетел на шкаф. Он давно понял, что когда в семье что-либо случается, виновник всегда будет найден.
Происшествия сменяли друг друга, большие и маленькие. Размеренность и покой предвещали ураган страстей, после бурь, как и положено, наступало затишье, которому мудрый кот не доверял. Было достаточно вспыхнуть незначительной искре, чтобы на голову домочадцев с оглушающим грохотом и разъедающим душу дымом обрушился фейерверк упреков, обид и оскорблений. Это ненадежное супружеское строение, как атлант на руках, держала сухонькая старушка. Она внезапно появилась в комнате с двумя бутылками пива, перевернутыми как огнетушители, пробками вниз.
 Потемкин округлил глаза.
- Бабуль, золотце, ты бываешь, не отразима. Ой, бабуль, как я тебя люблю!
 Бабулька радостно улыбнулась в ответ. Движение губ и щек ее было несколько поспешным и резким, что верхняя вставная челюсть выскочила вперед, но привычное чмоканье вернуло ее на прежнее место.
Потемкин отпрянул: - только не пугай! Но все-таки протянул руки за бутылками и заметил вполне миролюбиво
- Какая же ты, бабулька, игривая.
Как только его пальцы коснулись стекла, лицо его поменяло выражение и испугало не только старушку, но и маленького сына, зашедшего в комнату.
- Ты что на них сидела, - рассвирепел Потемкин,- Вот голова! Бутылки же теплые! Умеешь ты, бабка, душу травить!
 Он поставил бутылки в холодильник и принял выжидательную позицию.
Косуля внимательно читала статью, которую подсунула ей Ирина. Произошедший инцидент остался ею незамеченным.
- скандальная статейка, сказала она Ирине, - отложив газету в сторону,
- Если Ленин занимался контрабандой, то и нам можно. Ты сколько водки взяла?
- пять бутылок, - ответила Ирина.
- А можно три, две бутылки - контрабандный товар.
- Ты мне сама сказала пять купить.
- Водка – это валюта. У тебя доллары есть?  Нет! А как без валюты за границу ехать? Только с водкой, не иначе.
- Я в банке была, хотела купить, но стихийным туристам не продают, а мы вроде как стихийные.
 Бабульку тревожили эти сборы. Жизненный опыт подсказывал, что дальняя дорога не всегда приводит к возвращению, и она вставила в разговор свое слово.
- Дедушка Ленин Родину любил. Он долго за границей жил, но все равно вернулся.
- Бабуль, не говори ерунды. Ленин никогда не был дедушкой. Он умер…- Косуля сморщила лоб,- не помню во сколько, но значительно младше тебя.
Скажем, он был мужчина в рассвете лет.
 - Как Карлсон, бабуля, как Карлсон! Понимаешь? - пояснил старушке пятилетний Стасик.
 В его детском мозгу понятие «мужчина в рассвете лет» ассоциировался с любимым сказочным персонажем.
 У бабушки в детстве тоже был любимый герой- дедушка Ленин, вождь пролетариата. Старушка задумалась. Как такое могло случиться? Ленин всегда в ее представлении был дедушкой, а умер в рассвете сил. Ах, время, время….  Кажется, она еще совсем не давно состояла в обществе чистых тарелок.
- Сравнивать Ленина с Карлсоном нельзя, - сказала она строгим голосом.
- Почему? У него не было пропеллера? - не унимался мальчишка.
-Вождей не обсуждают, - лаконично отрезала бабулька.
- Надень очки и прочитай газету, - вмешалась в разговор Косуля.- Наш вождь занимался контрабандой презервативов.
- Вождей не обсуждают, - еще раз повторила несчастная старушка. Ее мозг лихорадочно анализировал: в доме появилась антисоветская пресса. Бабулька не принимала перемен. Она не верила в них, не имела достаточных сил в них поверить.
 Какая жуткая судьба, - думала Ирина, глядя на расстроенное, испуганное лицо пожилой женщины,- родиться вместе с революцией, сформироваться, как личность на фоне повальных репрессий и дрожать, как осиновый лист, в том возрасте, когда бояться надо суда Божьего, а не человеческого. Где-то в глубине души закралось жуткое подозрение, если в стране появится новый тиран, былое может вернуться, пойдет по накатанным рельсам, полетит со скоростью скорого  поезда. И у сыпного тифа бывает рецидив!
- Что это? Что это такое? - в комнату влетел Потемкин с полотенцем в руках.
Он резко взмахнул им перед старушечьим носом. Полотенце издало жесткий звук:  -Уух!  Старенькие плечи вздрогнули от неожиданности.
- Это сабля, а не полотенце! Как вы стираете?
- Ухожу! Я от вас ухожу! Меня звали в тридцатую квартиру за девочкой смотреть, - не выдержала бабулька и ушла  в другую комнату менять полотенце.
 Современные браки заключаются по любви или по расчету, в давние времена заключали браки по рассудку. Что было с рассудком Косули, когда она выбрала себе такого мужа? Ирина знала ее тысячу лет, но этого понять не могла. Если бы личность Косули пришлось изображать графически, она легла бы на ось ординат гиперболой. В ней было много противоречий и даже крайностей. Держать в мозгах информацию мощного компьютера и делить ложе с человеком, не осилившим обучение в средней школе. Проверять овощи с рынка на содержание нитратов и курить по пачке в день. Прийти на прием к стоматологу и так боятся, что забеременеть от чинившего проводку Потемкина, имеющему на удачу будущему ребенку отличные зубы и правильный прикус.
О, моя милая Косуля! Ирина посмотрела на подругу. Что в тебе фарс, в чем несуразность? В твоих венах течет кровь дамочки прошлого века, млеющей от стихав Блока и Северянина и от этого литературного восторга, способной слиться во едино с революционным матросом, при этом быт уверенной, что это не она сама, не ее воля привела в объятья чуждого элемента, а стихия, ураган истории.
- ты вышла замуж по причине беременности? - спросила Ира подругу.
- Нет, конечно! Из благодарности. Потемкин ходил со мной к стоматологу.
Да и зачем было Алинку отца лишать.
Бесценная Косуля, бесконечна твоя благодарность.
 В комнате появилась бабулька. Безысходное отчаяние лежала на ее сморщенном лице.  Голубые губы дрожали вместе с острым подбородком.
- Сердце, бабуль? Ложись, ложись! - заволновалась Косуля.
Ног в войлочных тапочках потеряли всякую способность к движению. Броском мастера вольной борьбы Потемкин опрокинул бабульку на диванные подушки, где она замерла в оцепенении.
- Возьмите валидол, - предложила Ирина.
- Он мне не поможет.
- Так что с вами случилось?
- Случилось…- прошептала старушка.
Светлые глаза ее наполнились влагой. Влаги становилось все больше и больше, как в прибрежных колодцах в полноводье. И вот колодцы переполнились, но старческая кожа поглотила все без остатка своими морщинками и трещинками, как выжженная солнцем земля. Странно плачут старики, у них не видно слез.
- У меня, у меня, - она не решалась сказать о несчастье ее постигшем.
- Бабуленька миленькая скажи, тебе легче станет и мне тоже легче станет, - пустилась в уговоры племянница, присаживаясь на край дивана.
Что не сделаешь для родной души? И бабулька решилась на исповедь.
- Я умираю! У меня в моче черви.
-  Черви? «Какие черви?» —с ужасом спросила Косуля.
- Красные.
И тут что-то странное произошло с Потемкиным.  Он обхватил голову руками и, качаясь из стороны в сторону, застонал громче раненого зверя, большого зверя.
- Пропало! Все пропало! Это конец!
Косуля повернулась в сторону мужа и с недоумением посмотрела на его стенания:
- С ума сойти можно!
Она рванула в туалет, где яростно дернула за веревочку доисторического покрытого крупной испариной бачка. На желтый, в мелкую трещинку, видавший разные виды унитаз с фырканьем и бурчанием обрушилась порция воды, кишащей мелкими отвратительными червями.
- Батюшки святы! Что за гадость?
— Это конец! Рыбалке конец! - все еще стенал Потемкин.
- Бабуль, не умирай! Собери лучше чемоданчик этому мотылю.
- Ирод! Косуля нашла ласковое слово для мужа. - Ты мою бабушку угробить хотел?
- Я на рыбалку хотел! Мотылю проточная вода нужна. Она сама виновата - банку в бачке опрокинула.
- Хорош гусь, довести пожилого человека до сердечного приступа. Тебе не стыдно? Предупреждать надо о всяких рыбалках.
Косуля все еще взывала к совести, но в ее тоне чувствовалось примирение. Помириться было крайне необходимо, чтобы не сорвать предстоящую поездку.
Бабулька порозовела и засмеялась. Отрицательные эмоции были быстро исчерпаны.
Как она тихо смеется, - подумала Ирина, - почти беззвучно.
Только молодость смеется до упаду, до потери пульса. Старость экономит силы.
- Я бабульку люблю,- Потемкина посетило раскаяние,- даже уважаю. Бабуль, скажи?
Он потребовал подтверждения своих слов и не успокоился, пока не получил бабулькин кивок.
- Пусть она уезжает в свою Польшу, пусть! А мы с тобой так заживем…эх! Кроликов зарежем!
 У несчастной старушки остановился взгляд, и она стала хватать ртом воздух.
Кролики- дети ее любимые. Она растила их от пушистых комочков, холила, лелеяла, носила гулять на газон перед гастрономом. Там было много народу, и все восхищались ее зверьками. Кроликов зарезать….  О, лучше умереть, чем пережить такое.
- Бабуль, что это ты?- растерялся Потемкин.- Я тебе потом маленьких куплю.
Человек - вечный ребенок.
- Я тебе не верю. Не купишь, - захныкала старушка.
Уж очень привлекательной показалась ей идея заменить старых кроликов на молоденьких: забот меньше, радости больше. Это был именно тот случай, когда она могла себе позволить собственные капризы. Чаще ей приходилось сносить капризы других. Умудренный жизненным опытом человек, как правило, знает, когда и что ему дозволяется.
- Моя бабулька  под Плутоном родилась,- не без гордости сообщила подруге Косуля,- на козе не объедешь. Все! Баста. Разбегайтесь! Бабуля, полежи в своей комнате, мне еще собираться. А ты,- Косуля обратилась к мужу,- отправляйся ночевать к родителям, обрадуй мамочку.
- А как же кролики? - слабым голосом спросила бабулька.
- Кроликов отдадим в хорошие руки, когда я приеду. Пусть пока жирок нагуляют.
Интересно, где был Плутон, когда Косуле вздумалось появиться на свет?
    Ирине постелили на диванчике, где часом раньше пыталась умереть бабулька. Она легла и сразу затосковала по своей кровати.
    Косулин дом жил своей жизнью, транспонировал знакомые звуки на свой привычный манер. Прошуршали войлочные тапочки. Бабулька пошла в туалет. Несколько раз дергала за веревочку и вздыхала, глядя на бурлящий поток, уносящий за собой последних червей, сорванную рыбалку и конец дня, в котором не хватило места для ее смерти. Богу было не угодно забрать к себе такую старую и безвредную старушечку, от которой малая польза на земле, а на небе душеночки ее и видно не будет, затеряется среди маститых и именитых.
  Скрипнула дверь шифоньера. С верхней полки что-то вывалилось, кубарем понеслось по комнате и скрылось под диваном. Ирина затаила дыхание. То, что вывалилось из шкафа, рычало и ритмично дергалось. Кот по кличке Жертва нашел жертву для насилия и суррогатной любви. Это была меховая шапка Потемкина, щедро орошаемая живительными струями кошачьей плоти.

                Глава  6

  Несколько вагонов, старых, грязных и без опознавательных знаков, стояли на запасных путях. Около вагонов, пребывая в лихорадочном возбуждении, сновали польские рабочие. Шла титаническая работа по заполнению купе товарами народного потребления. Это были товары советского производства, а также импортные. Но те и другие приобрести простому гражданину не представлялось возможным в силу их дефицита, поэтому было глупым назвать их товарами народного потребления, скорее не народного, а тех, кто себя народом не считал, но имел нахальство им руководить. Поляки с добыванием дефицита справлялись легко и непринужденно, наверное, по причине восхитительной легкости, с которой они приклоняют голову перед женщиной и касаются  губами ее руки, а в советской торговле работали преимущественно женщины. Трудность данного момента состояла в несоответствии желания увести в родную Польшу как можно больше вещей и ограниченными  пространственными возможностями железнодорожного транспорта. Заполнение купе шло постепенно и очень продуманно. Между верхними полками для увеличения полезной площади укладывались доски, сверху до потолка вагона запихивались «пачки», так называли поляки огромные картонные короба. Для спального места отводилась нижняя полка, на которую можно было только заползти. Вторая нижняя полка и пол купе отводилось для вещей тех, кто планировал покинуть поезд в Польше первым. Купе заполнялось под завязку, далее следовало заполнение коридоров и тамбуров, где ставились велосипеды и мотоциклы, холодильники и прочие громоздкие вещи.
И только больная фантазия могла увидеть среди этого хаоса давно не мытого русского черта, дремлющего на комплектах постельного белья в предвкушении удовольствия видеть физиономии государственных таможенников. Он знал, в каком из узлов лежат иконы шестнадцатого века и прочая церковная утварь, а они так и не узнают.
В отведенном для советских туристов вагоне пассажиров было также много, как у поляков вещей. Рите и Валюшке повезло. Они успели занять две последние полки в переполненном вагоне и гримасничали из окна, показывая всем, что у них все о’кей, и рассчитывая вызвать своими гримасами ответную зависть, чтобы почувствовать себя еще счастливей и еще удачливей.
Ирине было тоскливо от мысли, что у нее теперь так много резиновых экспандеров и так мало денег. Она изначально не верила в успех предприятия и если кому и завидовала, то только полькам. Ей было стыдно своей непатриотической зависти, и она спряталась от неприятных ощущений под капюшоном ветровки. Косуля сосредоточенно курила. В тот момент, когда к вагонам подскочил маневренный паровозик, она заговорчески блеснула стеклами очков и взлетела на высокие ступеньки.
- Быстро! Вещи в вагон!
Потемкин отреагировал молниеносно. Перебросил сумки в тамбур и чуть ли не затолкнул следом Ирину. Поезд несколько раз встряхнуло. Это красный паровозик проверял, катаются ли у этой вагонной рухляди колеса и не развалится ли она от навязанной ей не по годам нагрузки. Затем он впился мертвой хваткой в хвост последнего вагона и потащил его за собой. Рухлядь скрипела, скрежетала и катила на встречу с молодым сильным электровозом, оставив на запасных путях сияющего улыбкой освобождения Потемкина.

                * * *
Характер Риты с появлением новой собаки менялся в зависимости от ее породы. На сей раз в ней говорила упрямая и тупоголовая самка   мостино.
- «Не пущу! - сказала она, увидев сестру в дверях купе, — Нам самим тесно».
- Ты что, сдурела? – возмутилась Косуля. – Может, прикажешь на ходу из поезда прыгать?
- Придется прыгать, - Ритка была невозмутима. – У вас все равно билетов нет.
- Есть. Яцек нам билеты продал, – Косуля умела врать не моргая.
- Не бреши!
- Брешут твои собаки. Если он продал билеты тебе, то почему ему не продать нам?
- Потому что в вагоне нет мест! – ярость Ритки нарастала пропорционально скорости поезда и становилась заразной для другой сестры.
- «Сейчас будут», —зловеще произнесла Косуля и оттолкнула Риту от входа, втащила сумку в купе, водрузила ее на стол. - Ну вот, в тесноте, но не в обиде.
Рита пребывала и в тесноте, и в обиде. Ситуация была сложной и главное бездоказательной. Во имя высшей справедливости - право определять что справедливо, а что нет, Рита всегда оставляла за собой - этих нахалок требовалось выгнать. Но стратегическая задача Косулей была решена гениально: ни у Ритки, ни у других пассажиров билетов не было и в помине. Пан Яцек брал деньги, что-то зачеркивал в своей записной книжке и говорил: «Можете ехать до Польцы».
Рита уже понимала, что нахалки поедут в эту Польшу «зайцами», и ей стало жалко своих потраченных денег. Она не была по своей природе злым человеком, но длительное общение с собаками несколько изменило человеческую психологию. В настоящий момент она чувствовала себя старшей сукой в стае расшалившегося молодняка и была готова загрызть ничего не понимающую в собачьих инстинктах сестру. Ирина с Валюшкой, помня плачевный прошлый опыт, в семейные разборки не вмешивались.
В купе заглянул мужчина странной наружности. То, что это был мужчина, сомнений не вызывало, но что-то в нем сильно удивляло. Это был розовый блондин. Волосы при пристальном рассмотрении вполне белесые на его голове выглядели розовыми. По настоящему розовой была круглая потная голова. Для Риты блондины были болезненной мечтой, она переключилась на пришельца: как правило, собаки перестают лаять на кошку, когда ей предложат сахарную косточку.
Вещи блондина занимали не меньше половины купе. Он удивил женщин своими последующими действиями. Мужчина вытащил огромные коробки, тщательно перевязанные бельевой веревкой, в коридор, освободив тем верхнюю полку. Косуля тут же сориентировалась. На свободное место она забросила парашютную сумку Ирины, выделенную ей свекровью. Рита наблюдала за происходящим, открыв рот.
- Что вы делаете? – не выдержала она.
Несколько минут назад она сцепилась с сестрой за место под солнцем, и оказывается, зря.
Мужик засопел, но не ответил. Он был занят перетаскиванием своих вещей в польский вагон.
- Поляков таможня не проверяет, - ответил он на вопрос, вернувшись за последней коробкой. – Хоть черта лысого вези. А так, как начнут шерстить, так и выгребут все под чистую.
- Как это выгребут? Что значит черта лысого? – волновались женщины. - А если черта нет?
Розовый блондин ухмыльнулся, он всегда знал, что бабы – дуры.
- Вы что с луны свалились? По существующему законодательству вывести из страны можно только подарки на сумму тридцать рублей и бутылку водки. А у вас размахи большие, - указал он на Риткины баулы.
- Да что вы! У нас все за копейки куплено, да и то на пару с сестрой, - заволновалась Рита, вложившая пару тысяч.
Косуля выразила искреннюю заинтересованность:
- У тебя сестра есть?
- Не будь злопамятна, я еще пригожусь.
- Ты предлагаешь забыть недавний маленький инцидент?
Рита сжала губы и не ответила. Воспринимать чью-то иронию в состоянии растерянности было выше ее способностей.
- Я, полагаю, вам нужно сходить к полякам, - Косуля умела давать советы в нужное для нее время. – Может, кто-нибудь провезет по сумочке.
- Сходите, сходите! – подтвердил блондин. – Они деньгами берут и водкой, а вам, возможно, совсем не дорого обойдется.
Ритку с Валюшкой, как ветром, сдуло. Ушел и странный розовый мужичок. Ирина поняла, в чем состояла его странность: в пропорциях тела. Блондин имел пропорции тела, характерные для ребенка дошкольного возраста: крупная голова не соответствовала размерам конечностей.
Неожиданно и как-то сам собою решился территориальный вопрос. Жизненного пространства на двоих в купе было достаточно.
- Один – ноль, - сказала Косуля, влезая на верхнюю полку.
- Два – ноль, - включилась в счет Ирина, устраиваясь на нижней.
- Три – ноль, - прошелестела фольгой «Бабаевского» Косуля, отламывая половину подруге.
- Четыре – ноль, - произнесли обе, раскрывая предусмотрительно захваченное с собой чтиво.
Рита о позорном счете не знала, она бегала из вагона в вагон, заискивала и умоляла, небезрезультатно. Желающих воспользоваться экспедиторскими услугами было предостаточно. Это подогревало польское чванство, и увеличивало платежные запросы за эти услуги, выражавшиеся в уговорах, спиртном, презентах и обещаниях при возвращении в Россию оказать еще более значимую ответную услугу.
Электровоз тащил гигантскую зеленую гусеницу в вечерние сумерки русской страстной пятницы, посвященной дружному перетаскиванию груза из последнего вагона впереди идущие. Последний вагон перешел в новую наилегчайшую весовую категорию, гремел, подскакивал и болтался из стороны в сторону, как консервная банка на хвосте собаки. Мирный сон дорожных «зайцев» внутри консервной банки никто не тревожил, если не считать неоднократного посещения товарок в сопровождении панов, их возни с сумками и хихиканья. О сохранении товара Рита с Валюшкой заботились всю ночь, сохранив в глубочайшей тайне форму востребованной оплаты.
Тусклый утренний свет наполнил купе. Над Белоруссией стоял туман, который стал медленно уползать в кусты и болота при первых лучах, посланных солнцем вслед спешащему на запад поезду. Светило бросилось вдогонку, забавляясь в своем величии.  «Ой, догоню, догоню, догоню», - шутят великовозрастные люди, изображая комическую погоню за едва научившимся ходить малышом, а он верит, что убежит. А солнце уже светит всей мощью в окно. Все кругом проснулось, пришло в движение. Начался новый день, оставив в прошлом ночную советско-польскую вакханалию.
  Железнодорожный мост соединял два берега реки и два государства. Через мост запросто бегали войны и революции. Простые советские граждане, не без труда получившие загранпаспорта, без криминального прошлого и, возможно, без криминального будущего, дрожали мелкой дрожью при одной мысли о границе.
Вагон для русских опустел, после фильтрации на таможне в каждом купе  оставалось один–два пассажира. Оставшиеся на родине толпились в камере хранения Брестского вокзала, дрожали крупной дрожью от возмущения, пытаясь пристроить вещи на денек другой. Пара бутылок водки, кроме обычной платы, делали эту проблему решаемой.
Европа, как образцово-показательная школа, требовала от Российского железнодорожного транспорта сменной обуви. Вагон домкратили, оголяя вагонье брюхо, меняли родные удобные, как домашние тапочки, широкие рессоры на европейские, узкие, не лишенные изящества. Не смотря на регулярность проводимой манипуляции, вагоны вместе с пассажирами очень этому удивлялись, как будто говорили «О!», пребывая в состоянии толстушки, неожиданно обнаружившей, что ее кто-то смог поднять и, более того, держит на руках.
Светлый день принес светлые мысли в Валюшкину голову. Она вспомнила о Пасхе, которую православное человечество планировало праздновать на следующий день, а католики радовались и поздравляли друг друга недели две назад. Валюшка решила, что ничего страшного не произойдет, да и Бог простит, если начать разговляться на православно-католической границе. Это, по ее мнению, сулило благополучное пересечение оной и успех всего задуманного предприятия. В своей религиозной дремучести она оказалась очень запасливой. Кулич, густо усыпанный разноцветным пшеном, десяток крашенных яиц украшали купейный стол и соседствовали с банкой от шпрот, съеденных еще вчера и стихийно замененных окурками. Косуля, как природа, не терпела пустоты. Валюшка воткнула желтую церковную свечку в кулич, чиркнула спичкой, прикурила и зажгла фитилек. Следующие ее действия вывели из себя Ритку,  наносящую утренний макияж на макияж вчерашний.
- Ты что, с дуба свалилась? – заорала она на Валюшку, взявшую на себя роль дьячка и окропившую Ритку с головы до ног святой водой, предусмотрительно  налитой в бутылку с этикеткой «Рябина на коньяке».
- Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, - продолжила та невозмутимо, побрызгала на Косулю, Ирину, баулы с товаром и стол.
Щедрые брызги попали на свечу. Ровное до этого пламя заметалось, зашипело и погасло, наполнив купе пахучим церковным дымком. Валюшка чертыхнулась, но зажечь свечу снова не успела.
В вагон вошли польские пограничники, проверили паспорта, тщательно исследовали «запрошения». Многие туристы въезжали в Польшу по липовым приглашениям. Ляпать фальшивки было особым родом бизнеса у поляков, их можно было купить на каждом польском рынке. И далеко не одного русского «родственника» высаживали из поезда и отправляли через мост обратно. Наряду с фальшивыми приглашениями можно было купить и настоящие, но дороже. Принимать русских стало делом прибыльным, и нетрудовые доходы поляков росли с каждым днем.
Гордый польский пограничник смотрел на русских женщин с нескрываемым чувством брезгливости. По его виду можно было безошибочно определить, чем закончится их путешествие.  В липовых приглашениях сестер, напечатанных на машинке, шариковой ручкой наглым размашистым почерком были подписаны дополнительные фамилии.  Ситуация была критической. Ирине выражение «сердце в пятках» стало понятно на физическом уровне. У Валюшки проявилась редкая для человека ее конституции способность становиться незаметной. Она сложилась, как баян: был большой и широкий, а поместился в чемоданчике. Косуля спряталась за очками и стала очень жадно есть бутерброд. Даже ежу было понятно, что она проделала долгий и утомительный путь только с целью позавтракать, что на родине у нее просто не было аппетита. Пограничник ежом не был, поэтому очень удивился, когда россиянка постучала вареным крашеным яйцом по столику и стала очищать его от скорлупы. Не дождавшись Светлого воскресенья, она вкусила его в субботу.
- Прошу пани пройти до ресторана, - предложил он.
Но тут вскочила Рита и что-то застрекотала нежнейшим голосом, что казалось фантастически невозможным при ее природном с хрипотцой альте. Грудь ее от волнения вздымалась и опускалась в мощнейшей амплитуде. Взгляд пограничника оторвался от вареного яйца и застыл, завороженный этим колебательным движением. Рита замолчала и задышала еще глубже. Ее рука теребила бумажку в двадцать долларов. Пребывая в гипнотическом состоянии, пограничник молча бросил приглашения на столик, накрыв им яичную скорлупу, проштамповал паспорта и положил ладонь на объект колебания. Рита стояла по стойке смирно, руки по швам, только зажмурилась, чтобы скрыть глаза разъяренной дикой рыси. Ладонь сжала грудь, отпустила, отмахнулась от денег, которые Рита пыталась в нее засунуть, и покинула купе вместе с хозяином, обронившим по слогам и с приятным акцентом: до-ста-точ-но.
Громкое пронзительное икание Косули напомнило всем о том,  что вареные в крутую яйца есть в сухомятку не рекомендуется. Ритка открыла глазки, и взгляд разъяренной дикой кошки достался не ожидавшей такой несправедливости Валюшке.
- А селедки пряного посола у тебя нет? Она селедку очень любит.
Пограничников сменили менее гордые таможенники. Они рылись в вещах, извлекая водку, парфюм и другие приятные мелочи, которые могли поместиться в служебной сумке или нагрудном кармане. В сумках у Ритки с Валюшкой оставалось то, что таможню не интересовало. Основной товар ехал в польских вагонах у надежных людей. Основополагающий российский принцип «подальше положишь, поближе возьмешь» они впитали с молоком матери. Возможно, оттого что Ирина и Косуля были искусственницами, они не имели полезных для жизни принципов, а также доступа к дефицитам. Сумки Косули были неподъемны из-за обилия металлических предметов: яйцерезок и чесночниц, гаечных ключей и ножей, шумовок различных диаметров, и запаса консервов на черный день, в основном кильки в томате. Сумки Ирины были набиты товаром, который залежался в магазинах за последние двадцать лет. Польский таможенник посмотрел на нее, как на дурочку, но экспандер взял для забавы, чтобы пальцы не скучали. Проверка на польской границе заняла минут пятнадцать, и поезд благополучно тронулся с места и покатил в сторону Варшавы, облегчаясь на маленьких станциях в городах и городишках, где из вагонов выгружались ящики, баулы и прочий скарб с той же поспешностью, что и загружались. Счастливые поляки с помощью не менее счастливых родственников перетаскивали плоды своего труда на стройках России на автомобильный и гужевой транспорт. Присутствие последнего умиляло русских, забывших, как лошади выглядят. Ирине понравился колоритный дед с лихими седыми усами, сидевший на козлах доисторического тарантаса. Ухоженные лошадки служили верную службу и обходились хозяевам дешевле, чем бензин. Польша пленяла аккуратными домиками, зацветающими садами, ухоженными костелами, из чего было ясно: в Польше с Богом не ссорятся.
Рита пребывала в состоянии глубокого удовлетворения собой и обстоятельствами. Все ее добро в целости и сохранности ожидало своего базарного часа. Рита была мила, дружелюбна и приятна в разговоре с неизвестно откуда появившимся проводником. В ней ни на йоту не возникло чувство вины перед Валюшкой, всем своим угрюмым видом демонстрировавшей, как все кругом перед ней виноваты, особенно Ирина с Косулей, оказавшиеся чувствительными к ее неприятности: одну очень немаленькую сумочку у нее экспроприировали.
- Риск – неблагородное дело. Тут как карта ляжет. У тебя – пиковый туз, - разъяснила ситуацию Ритка. - У тебя барахла достаточно, поездку окупишь. Так что не раскисай.
Поезд к Варшаве-Сходне опорожнился окончательно, на радостях заплясал тарантеллу, покачивая вагонами как бедрами под аккомпанемент пустых бутылок и консервных банок, катающихся по полу.
В Варшаве был вечер. Город играл огнями, но скромно, без удали, считая киловатты и деньги. Глупо оценивать чужую экономию, когда самим экономить нечего, - подумала Ирина.
Текущий момент ставил вопрос о ночлеге, денег на гостиницу не было. Рита предупредила, чтобы на ее двадцать долларов никто не рассчитывал. Это – заначка на непредвиденные обстоятельства, хотя данное путешествие легко можно было отнести к непредвиденным обстоятельствам. И не у кого из подруг не было сомнений в  том, что этими обстоятельствами они были обязаны Ритиной инициативе. Рита изменила бы себе, если бы не позаботилась о ночлеге заблаговременно. В пышном букете ее нужных знакомств оказался варшавянин. Он должен был ждать на последней остановке Варшава-Заходня. На это никто серьезно не надеялся, даже Рита. Но он ждал. С радостным воплем «Королева моя!» он влетел в вагон, схватил ее королевское величество за руки и принялся покрывать их поцелуями. На сердце отлегло: если есть королева, то и свиту не обидят. В радости никто не заметил, что Тадеуш, так звали поляка, Ритке по грудь. Про таких в народе говорят «в пупок дышит». Тадеуш был не один, а с другом Богданом, таким же, как  Тадеуш, но в два раза толще.  Как истинные поляки они были галантны, качество, достойное восхищение в условиях полного отсутствия галантности у советских мужчин. По мнению Косули, в правоте которой никто никогда не сомневался, галантность – качество врожденное, передающееся от отца к сыну вместе с Х-хромосомой.  Если папа – хам, то сыну паном не быть, и наоборот. Почтительное отношение к женщине умножает мужское достоинство на величину этого почтения. Но это – высшая математика, она, как известно, не для всех.
Маленький «жук» маленьких поляков вместил немаленький багаж. Поляки не сознавали, что русские женщины в своей стране  приучены носить и сносить разного рода тяжести, поэтому все до последней сумки из вагона до машины  перетаскали  сами.
В доме, куда привезли гостей, их ждали к удивлению самих гостей. Хозяйка дома пани Галина, женщина лет шестидесяти, имевшая глубокие украинские корни, что чувствовалось в ее крепком телосложении и полногрудости  была гостеприимна и доброжелательна. Она ворковала над каждым пришедшим в ее дом, предлагала умыться с дороги и усаживала за огромный стол под низко опущенным абажуром, оставлявшим большую часть комнаты темной. На столе дымилась рассыпчатая картошка, источали аромат фляки и бигос, мясное ассорти завораживало разнообразием. Пани Галина работала какое-то время в Москве поваром, кормила польских строителей, в том числе Тадеуша с Богданом, сохранившими с ней самые теплые отношения. Россиян она любила, как родных. Как иначе можно было объяснить радушный прием, который она оказывала то и дело приезжающим из России туристам, превратившим ее двухкомнатную квартиру в постоялый двор и камеру хранения для непроданных вещей? Возможно, ей нравилось искренне восхищение польской кухней, дегустацию которой она щедро и регулярно проводила.
- Пани Галина, я часто готовлю капусту, но ваша – это что-то необыкновенное! В чем ваш секрет?
- Мой секрет! Что вы, пани Ирина! У меня нет секретов, – она с  радостью стала рассказывать, как готовится бигос. – Берутся две капусты: кислая и свежая. Тушатся каждая в отдельности. Добавляется жаренный лук с грибами и копченостями, все смешивается и еще тушится. Поляки готовят бигос на несколько дней.
- Пани Галина, а что это мы за суп ели? Он с кальмарами?
- Ой, пани Рита, не шуткуйте! Какие кальмары! То фляки.
- Фляки? Первый раз слышу. В России фляков нет.
- Есть, пани Рита. В России фляки есть. Даже не знаю, говорить ли вам, что такое фляки. Вам понравилось?
- Понравилось. Под водочку очень душевно
С Ритой все дружно согласились.
- «Это утроба», —скромно сказала пани Галина.
- Утроба? Чья утроба? – не унималась Рита.
- Не чья, а какая. Ненасытная! – клюнула Риту Валюшка, еще не простившая ту за ее удачливость. Но Рита пропустила ехидный выпад мимо ушей.
- Утроба коровы. Желудок по-русски, – объяснила пани Галина.
- Желудок… - Рита впала в задумчивость, порылась в памяти и вспомнила, что покупала как-то желудок для своих собак. – Да, пани Галина, не умеют у нас готовить утробу, не умеют. Мировая закуска была бы.
Пани Галина эту похвалу восприняла на свой поварской счет.
- Фляки требуют длительной работы над собой. Надо добавить хорошего мяса, моркови и других кореньев, долго варить, и тогда утроба станет фляками. В Польше фляки подают в хорошем ресторане, и любое застолье с них начинают.
- Даже не сомневаюсь, пани Галина, даже не сомневаюсь, - говорила Рита, вспоминая, как ее собаки рвали зубами непонятный конгломерат. «Да, умеют поляки готовить конфетку из … утробы», - думала она.
Обсуждение польской кухни закончилось на ноте единодушного одобрения.
У пани Галины было два сына и две внучки, младшая родилась совсем недавно.
- Ядвига с ней так намучилась, так намучилась! Крыстя ягодичками шла. Спасибо Матке Боске, все обошлось.
Пани Галина даже не подозревала, что затронула самую чувствительную для Косули тему. Рита с Ирой многозначительно переглянулись, вздохнули и повернули головы в сторону открывающей рот Косули.
- Ой, пани! Моя Алинка шла головкой. А акушерка говорит мне: «Не тужьтесь, головка сильно бледная». Алинка была обмотана пуповинкой вокруг шейки. Хорошо, что заметила.
Пани Галина сокрушенно покачала головой.
- А я ей говорю: как не тужиться, как не тужиться? Вы понимаете меня, пани Галина?
Пани Галина понимала. Понимали и Косулины подруги, что эта история, многократно изложенная и замусоленная, была нескончаема. После первых родов у Косули были вторые, а далее, сменяя друг друга, следовали аборты и болезни. В лице пани Галины Косуля нашла идеальную, очень деликатную слушательницу.
- В Польше абортов не делают - запрещены, - заметила пани Галина.
Три пары женских глаз: серые, синие и карие, взмахнули ресницами и с интересом посмотрели на нее.
- Да! – подтвердила полька. – Специальная комиссия решает, дозволить или нет. В комиссии есть ксендз. Все очень строго!
- «А если женщина не хочет рожать?» —спросила Рита.
- Есть выход: она едет в СССР.
- А если мужчина не хочет ребенка? 
- Мужчины у нас сейчас все детей хотят. Или ребенок или семьдесят процентов зарплаты уйдут в алименты. Ребенок стоит дешевле.
- Матка Боска! – воскликнула Рита на польский манер. – Если в СССР запретят аборты, полькам придется ехать в Китай.
«Баю, баю, баю, бай! Спи, Тадеуш, засыпай!» послышалось из темной части комнаты. Это пела Валюшка. В мягком кресле расположился круглый Богдан. А рядом, на диване сидела новоиспеченная нянька, на коленях у которой, лежала голова спящего пана Тадеуша. Он спал сладко-сладко, поджав ножки и подергивая изящными усиками. Под голубыми веками бегали глаза. Тадеуш видел сон про свою королеву, а может быть, он чувствовал себя беззащитным ребенком у материнской груди, в которой он, как любой мужчина бессознательно нуждался.
- Ты что мужика уморила, бесстыжая! – завозмущалась Рита.
- Это он устал от любви к тебе, дорогая моя. Не кричи, не буди маленького.
Было похоже, что от пережитых за дорогу волнений у Валюшки проснулся инстинкт материнства, с проявлениями которого она боролась всю сознательную жизнь.
Маленького Тадеуша разбудил звонок в дверь. Прибыли сын пани Галины Богдан длинный, парень лет тридцати, его жена Зося, находившаяся в средней возрастной категории между возрастом мужа и его матери, а также близкий друг пани Галины и он же давний друг ее сына. Результаты работы комиссии по борьбе с абортами были на лицо. Как оказалось, они были очень полезны для женщин среднего возраста.

                * * *
Следующий день начался на обычном варшавском рынке, носившем название «Банаха». Банаха – рынок больше продуктовый, чем вещевой, но в сочетании с мелкими магазинчиками, лавчонками, торговым центром имел свое достойное торгово-стратегическое значение карте города. Появление коробейников с советского востока проектированным решением предусмотрено не было, торговых мест для них не хватало. Это обстоятельство никого из приезжих не смущало. Не за этим они проделали долгий и трудный путь. Они заняли самый нижний ярус в этом храме торговли и расположились на земле, разложив свой товар, кто, на чем мог. В ход шли картонные короба, куски полиэтилена.
Валюшка с Ритой натянули бельевую веревку между деревьями и развесили в эстетическом беспорядке вещи, которые закрепили разноцветными прищепками, благо Валюшка имела их целую фабричную упаковку.
Первое, что сделала Косуля на торговой земле, - затянулась. Она приняла характерную для себя позу: в правой руке держала прикуренную сигарету, левой рукой поддерживала правую под локоток. Ноги Косули, обутые в мужнины кроссовки, стояли на польской торговой земле твердо и решительно. Они были слегка повернуты внутрь, смотрели носами друг на друга, и это говорило больше о сосредоточенности их хозяйки, чем о ее природной косолапости.
Ирина посмотрела на подругу и поняла, что желание изменить себя и заодно свою судьбу ее не покинуло и, возможно, именно сейчас она ваяет и то, и другое.
За Косулей наблюдала еще одни глаза, польские и хронически не трезвые. Человек в старых джинсах и пиджаке на голое тело был очарован и Косулей, и ароматом ее сигареты. Сама Косуля поняла его взгляд определенно, она протянула ему пачку сигарет и сказала:
- Барзо прошу пана взять папироску.
Пан глубоко и галантно поклонился. Взял две сигареты, одну засунул за ухо, другую прикурил. Потом представился:
- Пан Полковник.
Для подтверждения, что он – пан Полковник, а не Генерал, человек в пиджаке оголил плечо, следом другое. На плечах синели во всей полковничьей красе погоны, выполненные татуировочных дел мастером и большим юмористом.
Косуля протянула пану Полковнику руку и назвала свое имя, прозвучавшее для ее подруг как откровение, подтверждавшее, что перемены грядут, они уже есть.
Пан Полковник со всем свойственным его воинскому званию благородством поцеловал женщине кончики пальцев и удалился. Через пару минут он вернулся с оторванным где-то рекламным щитом и положил его у ног своей пассии. Так у Косули появилось личное торговое место.
Рита с Валюшкой уже считали деньги, а Ирина топталась в полной растерянности у своих еще не разобранных сумок. Она боролась сама с собой. Для нее дорога из среднерусской полосы до Банахи оказалась значительно легче, чем шаг, который ей еще предстояло сделать. Ее проблема была сложна по сути. Полное незнание языка, реальной стоимости товара, сложности с этим связанные – все это лежало на поверхности, и было объяснимо. Внушенное семьей и обществом презрительное отношение к торговле и спекуляции и сознание того, что занятие, которым она будет заниматься, — это постыдное занятие, тоже было объяснимо. В глубине ее души дала о себе знать гордость великоросса, случайно сохранившаяся на генном уровне, жившая тайно и вопреки всем прошедшим за последний век интернационалам.
На помощь пришел Тадеуш. Он нашел гениальное решение сразу всех проблем, внешних и внутренних. Гениальность, как всегда, проста. Чтобы научить щенка плавать, его бросают в воду, а чтобы научить торговать, надо торговлю начать. Сам процесс, кроме подсчетов прибылей и убытков, посторонних мыслей не допускает. Тадеуш открыл сумки и обратился к проходящим полякам:
- Пане и панове, тше моги паньство помучь лэкажу?
Ирину, как щенка, бросили в воду, и она сразу ушла на глубину. Ей не потребовалась услуга переводчика, смысл сказанного до нее дошел сразу.
Поляки останавливались, смотрели на лэкажа, пребывающего на дне своих эмоциональных и физиологических ощущений, очень спокойно рылись в сумках и оценивали барахлишко. Говорили так:
- Мне то подоба.
Или так:
- Купце то.
Спрашивали:
- Илэ коштуэ?
На вопрос «илэ», понятный даже ей, Ирина ответить не могла. Для этого она сначала должна была вынырнуть. Слово «вынырнуть» подразумевает действие быстрое. Ирина всплывала, как субмарина, тяжело и неуклюже.
- Тадеуш, будь любезен, скажи, пусть берут за сколько хотят.
- Шуткуешь? – маленький поляк был сильно удивлен.
- Какие шутки, Тадеуш!
И он понял: Ирина – щенок бракованный, не поддающийся обучению плаванию общепринятыми методами.
Покупателям очень понравилось предложение Ирины. Они забирали все, что им было по душе, отдавали деньги и уходили со словами «То мило с пани страны». Проходил обмен товара на деньги, как на школьных ярмарках солидарности: возьми, что хочешь, дай, сколько можешь.
Покупатели были довольны. Одни от радости приобретения вещички за установленную ими самими цену, другие от удовлетворения тщеславного самолюбия оказать услугу, если не милость, врачу великой державы. Правда, они были лишены любимой национальной привычки торговаться. Ирина об этой привычки не знала, не знала также и того, что иногда людям бывает очень сложно воспользоваться наивной простотой других: за ее товар давали достойную цену.
Ирина переживала трагедию. Она оценивала свою жизнь мерилом брошенных в ее сумку денег. В страшном сне такого не увидишь! Она не вмешивалась в запущенный торговый механизм. Покупатели меняли деньги, забирали сдачу. Ирина смотрела на почти пустые сумки и вспоминала Достоевского, слова старца Зосимы «Все ваши беды от гордости». Она была очень бедной.
Тадеуш собрал по сумкам деньги, пересчитал.
- То моя месячная зарплата на стройке.
- Правда, Тадеуш?
- У россиян покупают, потому что в склепе дорого. У людей денег на жизнь не хватает.
Тадеуш разделил деньги на две пачки:
- Это спрячь от злодеев, это можешь тратить на цукерки.
Предостережение на счет злодеев оказалось уместным. Мимо них прошла рыдающая полька. Польских карманников не отличала какая-нибудь особенная национальная мораль. Скорее отсутствие морали – интернациональное качество преступников всех рангов.
Ирина вспомнила, как ее преследовал странный мужик со стеклянным ничего не выражающими глазами. В результате она лишилась кошелька. Думала, он онанист, оказалось, вор-карманник.
- «Это для пёсов?» —спросила подошедшая полька, указывая на резиновый экспандер.
На ее руках сидела раскормленная и выхоленная шавка. Такие бегали в родном городе Ирины  в каждом дворе и на каждой помойке.
- Для пёсов! – ответил Тадеуш.
Пани купила пять штук, чтобы шавке было на чем злость срывать.
- Тадеуш, это экспандер для рук.
- Что его грызть нельзя?
- Наверное, можно.
- Так пусть его пёс грызет.
Следующие покупатели, бывшие супружеской парой, по рекомендации Тадеуша купили четыре экспандера, каждому по два - для левой и правой руки.
- Хороший товар привезла пани Ирина. И для пёсов, и для мышц, и от ревматичных болей. Кому что нужно.
Усмирение гордости для Ирины не прошло даром: от торговли она освободилась первая.
- Тадеуш, а что за эти деньги можно купить?
- Сегодня ничего покупать не будем. Купим на другом рынке завтра. Пойду Рите помогать.
Ритке помощь не требовалась. Она торговала бойко, нагло и умело.
- Пан, покупаешь? Нет? Тогда иди своей дорогой, не мешай.
В Риткиных ручках была солидная стопка денег, разложенных по стоимости купюр. Она называла цену по-польски – и когда она успела освоить числительные! - легко сбрасывала пару тыщенций для удовлетворения покупательского самолюбия, ловко отсчитывала сдачу. На нее было приятно и весело смотреть. Она была настолько талантлива в торговле, что создавала впечатление довольно длительного пребывания в стране, в которой находилась на самом деле меньше суток.
- Тадеуш, ты меня на Ирку променял? А зря! За меня двести долларов дают.
Действительно, рядом с Ритой стоял пан средних лет, пожелавший купить русскую женщину на ближайший вечер.
- Тадеуш, пойти что ли? Торговля плохая, денег нет, — это было сказано наигранно сиротским тоном.
Ирина понимала, что Рита шутит. Реакция Тадеуша была неожиданной:
- Как знаешь, Рита, как знаешь.
Тадеуш разволновался, но старался держать себя в руках. Делить королеву с кем-либо он, конечно, не хотел, но и двести долларов – сумма приличная.
- Тадеуш, солнце мое, ты   правда подумал, что я пойду? Мы лучше Валюшку продадим.
Тадеуш расцвел. Королева сделала выбор в его пользу. Он был счастлив и горд.
- Пан, Валюшку возьмешь? – развеселилась Рита. – Но она дороже. Видишь, красивая какая.
Валюшка с хитрым видом пристроила на своей мощной почти горизонтальной груди игрушку под названием «Ванька-Встанька». Маленький Ванька делал кувырки через голову в длинной узкой коробочке, которую Валюшка приподнимала то за левый, то за правый конец. Какой-то затейник придумал эту игрушку для детей, а смотрели на коробочку преимущественно взрослые, не доигравшие в детстве паны.
Пан Валюшку не хотел, ее хотели другие. Молодая розовощекая бабенка с пятым номером бюста и необъятными бедрами, обтянутыми спортивными брюками, выглядела вызывающей экзотикой среди изящной бледности полек. Радостная улыбка блуждала по ее чувственным губам. Она купалась в мужских взглядах, как русалка в запруде.
В своей жизни Валюшка не знала одиночества. Расставаясь с одним другом, она встречала другого. Строила жизнь по принципу «свято место пусто не бывает». Временами она меняла партнеров чаще, чем компостировала талоны в транспорте. Иногда она пользовалась проездным.
Откровенное публичное восхищение поляков будоражило ее чувственность, и в лукавых глазах под челкой проснулся лукавый.
- Валюшку будем продавать в Эмиратах на вес. Больше получим, - внесла разумное предложение Косуля.
Она держала в одной руке веер из алюминиевых шумовок, в другой – полиэтиленовый пакет со скомканными бумажками. К каждой проходящей мимо польке она  обращалась:
- Пани, купите ложечку пеночки снимать. Одна тыщенца.
Пани, окрыленные перспективой пеночки снимать, покупали шумовки за тыщенцу, тем более что это было не дороже стоимости посещения кабинки общественного туалета.
Косуля сбрасывала полученную бумажку  в полиэтиленовый пакет в кучу таких же тыщенций.
- Косуль, нищий пятачки, а ты тыщенки, - сострила Валюшка.
- А ты что? Продала что-нибудь?
Выяснилось, что Валюшка продала пять панталон и одного Ваньку-Встаньку.
- Ты что забыла, мы завтра уезжаем! Останешься одна. Гони кобелей к черту! Они тебе торговать мешают.
Валюшка свалилась со своего седьмого неба на землю. Падение оказалось чувствительным, и сгоряча она рявкнула:
- Пан, что ты на женщину даром смотришь? Лучше купи панталоны жене.
Ритка поддержала ее, следуя неписаным правилам торгующих рядом людей:
- Купи панталоны, пан, жена будет как куколка.
Пан ушел. Вероятно, он представил жену в Валюшкиных панталонах, и она ему не понравилась.
Ирина тоже покинула своих подруг. Она отправилась на экскурсию по Банахе.
Рынок имел свой необычный для русского носа запах.  Как пахли польские деньги, Ирина уже знала, но к нему примешивался одуряющий, повышающий саливацию и выделение желудочного сока дух, имеющий такую же мощную силу воздействия на находящихся на рынке людей, как свет электрической лампочки на Павловских собак.  Человеческий нос шел к его источнику. Вкусный аромат исходил от жаренных на решетке розовых колбасок. Поляки называли их шпикачками. Колбаски поливали сомнительно желтым и пахучим соусом.
- Что это?
- Муштарда, - не то ответил, не то переспросил парень, за обе щеки уплетающий шпикачки,  практически в  муштарде плавающие.
Больше вопросов Ирина не задавала. Для себя она решила, что та крайняя шпикачка на решетке ждала именно ее. Муштарда оказалась горчицей, но не ядреной, вышибающей слезу, а нежной по вкусу и очень приятно пахнущей из-за специфических специй и особенного способа приготовления. Шпикачки на вид были лучше, чем на вкус, а без муштарды, при самостоятельном употреблении, вполне заслужили бы определение «так себе».
Ирина ублажила себя кофе из пластикового стаканчика. Поляки называют кофе «кава», звучит так же противно, как российская булка «хала». Кто ее только так назвал? Романтическая встреча за чашечкой кавы. Хала с маслом. Это же просто кошмар! И в этом кошмаре живут две нации.
Ирина огляделась по сторонам и отправилась в большой универсальный магазин. Какое счастье, что она зашла в него после шпикачки с кавой, а не до! Ей, привыкшей к советскому однообразию, изобилие продуктов, красивых этикеток, банок и баночек, бутылок и бутылочек показалось сказочным. Все-таки в кошмаре пребывает только одна нация. А хлеб! Караваи, кренделя, огромные «паненки», рулеты с ароматной маковой начинкой… Это тебе не хала, на которой маковые зерна догоняют друг друга, как спортсмены на эстафете. Взгляда на гастрономический отдел было достаточно для насыщения. Дышащие сыры и наисвежайшая колбаса разнообразных сортов обладали мощной энергетикой и заполняли энергетический вакуум советских граждан, пришедших в магазин поглазеть на изобилие, сравнить его с шарообразной пустотой в своих магазинах, но ничего не покупать. В этом можно было обвинить желание сэкономить с трудом добытые пенёнзы, но была и другая причина – отсутствие покупательской заинтересованности. Если верить русской пословице «посеешь привычку, пожнешь судьбу», то в судьбе россиян было предназначено есть свои продукты. И они везли за границу шмоты сала, самопальную тушенку, кильку в томате, печенье, черный хлеб и родную копторговскую колбасу с разными названиями типа «Московская», «Одесская», «Таллиннская» и даже «Краковская». В России никто бы не удивился, выяснив, что все выпускаемые сорта колбасы сделаны из одной туши мамонта, хранившегося миллионы лет в вечной мерзлоте тундры и случайно найденной еще большевиками при ее освоении. Возможно, это было стратегическим расчетом мудрых людей великой страны, приучением советских организмов к допустимым дозам токсинов. Принимал же Наполеон мышьяк определенно с той же целью.
Ирина бродила по универсаму, как по музею. Хозяйственный магазин сразил ее наповал. Она даже представить себе не могла, какими красивыми могут быть ершики для унитазов. Почему польки покупали привезенные Ириной, когда можно купить такое украшение для туалета? Цена раз в двадцать выше, но о каких деньгах может идти речь, когда дело касается художественного произведения! Надо показать Косуле: у нее удивительное чувство цвета.
Интересно, чем торгует наш народ, если можно все необходимое и то, без которого можно обойтись, свободно и без хлопот приобрести в магазине?
Великий советский народ сидел в позе орла, если следовать терминологии индийских йогов. В этой позе йоги опорожняют свой кишечник, а у нас думают. По крайней мере, принято считать, что человек, присевший на корточки, собрался еще и подумать. Тот, кто устал думать, просто сновал вокруг своего покрытого пылью капиталовложения и не задавал себе вопроса: кто строил экономическую политику страны и почему так неразумно, если колоссальное количество вещей, производимых промышленным и кустарным производством, находило свой спрос даже на таком маленьком польском рынке? Банаха, как прожорливый монстр, ежедневно заглатывала тонны, отсчитывала валюту и погружалась в ночной сон для отдыха, готовя себя к новому дню.
Москвичи привезли сюда Бабаевский шоколад, ореховую халву и гладильные машины, ивановцы – постельное белье, белорусы – трикотаж и вышитые салфетки, литовцы – копченую вырезку. У Ирины глаза разбегались от разнообразия дефицитов.
Молоденькая девушка продавала щенков. На ее руках сидел толстопузый овчаренок и игриво покусывал ее пальцы. В коробке у ног девушки лежало жалкое создание с раскосыми глазами, печальный взгляд которого был обращен к проходящей мимо Ирине. Она наклонилась к щенку и погладила узкую длинную морду благородных кровей.
- Как ты их провезла? – обратилась Ирина к девчонке.
- В сумке. Они спали как сурки после димедрола.  Овчарку уже купили, вон тот пан из кондитерской, а что с этой делать ума не приложу.
- А что это за песик?
- В том то и дело, он особенный! Это девочка русской борзой. Их нельзя вывозить, это национальная гордость. А я, подлая, рискнула. Дура! Дура! Идиотка!
- Это ты о себе?
- О ком же еще! Она с полки свалилась, покалечилась. Кто бы взял, даром бы отдала. Боюсь, сдохнет.
- Отдай мне, - попросила Ирина. Не сама попросила. Язык. Бывает же такое.
- Бери! Дай двадцатник, чтобы выжила.
Девчонка засуетилась. Предложила в довесок к собаке детское питание и упаковку демидрола.
- Демидрол еще пригодится: через границу вести. Ой, несчастная моя контрабанда!
Она чувствовала себя виноватой перед собакой и старалась освободить свою совесть от тяжести ее угрызений.
- А собачка дорогая? – выглянул из-за огромного рулона телефонного кабеля розовый блондин.
- Тебе, свинтрест, не по карману.
- А я и в морду дать могу, - пригрозил свинтрест.
- А я вызвать полицию. Пусть в посольство сообщат, чем ты, козел, торгуешь.
Ирина обратила внимание на странные приборы, расставленные вокруг розового блондина.
- «А что это?» —спросила она.
- Купила суку и иди своей дорогой, - просипел блондин, ели сдерживая злость.
Ирина отвернулась от мужика и обратилась к девчонке:
- Пойдем, я провожу тебя к твоему кондитеру.
Она взяла щенка из коробки, он заскулил. Она поняла, что причинила ему боль.
- Ой, прости, маленький!  Я осторожно.
Щенок инстинктивно почувствовал, что его жизнь теперь зависит от держащих его рук. Он ткнулся носом в плечо, закрыл глаза и спрятал морду от жестокого мира, прижавшись к женской груди.
- Ты ее не бросишь? «Нет?» —девчонка спрашивала, а сама искала ответ в чужих глазах.
- Ты что! Я же ее купила за двадцать тысяч.
- На, возьми. Еще пригодятся, - девчонка пыталась вернуть деньги.
- Оставь. Мы обе хотим, чтобы она выжила.
Рынок заканчивал свою работу. Ритка с Валюшкой складывали непроданные вещи. Косуля дымила, как обычно, и вела интеллектуальный разговор с мужчиной, делившимся опытом по защите диссертации.
- Сама на птичьих правах, а еще жучку тащишь, - проворчала не довольная торговлей Валюшка.
- Ирка, где ты ее взяла? – Ритка расплылась в умилении.
- Купила за двадцать тысяч.
- Да ты что! Она минимум миллион стоит!
- Эта уже не стоит. Она упала с верхней полки, что-то себе покалечила. Я боюсь смотреть, она скулит.
- Тут мужик недалеко шнурками торгует, он хирург из Киева. Пойдемте к нему, - вмешался в разговор Косулин собеседник.
Делегация по собачьему спасению, состоящая из Ирины со щенком, Ритки с Косулей и продавца скобяных изделий, имевшего научную степень, отправилась искать хирурга, торгующего шнурками. Хирурга нашли. Кроме шнурков всех цветов, у хирурга были резиновые зайчики, которым он нашел хлесткое определение, начинающееся с буквы «Х», и пачки противозачаточных средств, смазанных силиконом и проверенных советской электроникой.  Хозяин товара советовал использовать пару за раз для стопроцентной гарантии.
Хирург наложил шину на лапу, использовав собственный шнурок, обругал матом жизнь, которая нынче пошла и потребовал гонорар. Гонорар, состоящий из бутылки «Столичной», пожертвованной научным сотрудником ради благого дела, был утилизирован на месте за здоровье национальной гордости России. Щенку для анестезии тоже дали выпить, вернее залили в горло. Малышку положили в коробку, где она тихо поскуливала. Через несколько минут от водки или от усталости щенок заснул: хирург их Киева хорошо знал свое ремесло.
- Может, ты ее Тадеушу отдашь? – предложила Косуля.
Ирина промолчала. Она не знала, что делать. Первый жалостливый порыв прошел, закралось сомнение, что она совершила большую глупость. У нее никогда не было собаки, да и желания иметь, до сей поры, не появлялось. Но отдавать ее в чужие руки, даже Тадеушу, Ирина считала невозможным. По отношению к животным ее совесть гипертрофировалась, и покинуть маленькое беззащитное существо для нее было равноценно большой подлости. Не разумно делить подлость по величине и категории. За нее всегда приходится дорого платить, не зависимо от ее мотивов. Ирина знала, что моральную ответственность, взятую на себя полчаса назад, она отменить уже не сможет. Это будет трагедией не только для собаки, но и для нее самой. Счастлив и спокоен тот, кто имеет не травмируемую совесть. Ирина же доверяла своим чувствам чаще, чем рассудку.
- Девчонки, давайте скинемся, на ужин что-нибудь купим.
Скинулись, прошли по русским рядам, разжились пайковой тушенкой и шоколадом «Сказки Пушкина». Косуля заметила, что ничего лучше сказок Пушкина она не знает.
- Это ты про что? Про сказки или шоколад? – уточнила Рита.
- Про то и другое. Но тебе трудно меня понять, ты же читать не умеешь.
- А я мультфильм смотрела про золотую рыбку. Этот дед такой дурак! Надо было рыбку на золотую цепь повесить и носить как кулончик. Такого кулончика ни у кого и никогда не было.
- Тебе что золота мало? Ты же весь ювелирный скупила.
- Это не золото, это суррогат. Мне бы сейф со слитками девятьсот девяносто девятой пробы. Все наши ювелирные – это дурилка картонная для глупых баб, таких как вы.
Они вернулись к машине. Валюшка с видом человека, которому плюнули в душу, сидела на заднем сидении.
- Тадеуш, ты что-нибудь у русских купил?
- Купил кое-что у одного милитариста. У него брат – прапорщик в армии.
- А что?
- Купил прибор ночного видения, - ответил Тадеуш.
- Для чего?
- Отцу на чердак поставлю для бдительности. Чтобы ночью мог злодеев видеть, у него по ночам бессонница.
- А что этот милитарист еще продает?
- Много чего. Снайперские прицелы, парашют, телефонный кабель.
- «Розовый такой мужик?» —спросила Ирина.
- Белый, не розовый.
- Он с нами в поезде ехал. Паразит.
- Это как паразит? - не понял Тадеуш.
- Аспид, глист, вошь, блоха, - объясняла Ирина.
- Клоп, - внесла свою лепту в разговор Валюшка.
- Клоп знаю, в Москве видел.
Лев Толстой называл армию паразитом на теле государства, а сколько паразитов на теле армии, - подумала Ирина.
- Пани Ирина, а это кто такой? - Тадеуш обратил внимание на коробку со щенком.
- Русская туристка.
- Может, себе возьмешь? – спросила Рита.
Тадеуш внимательно посмотрел на туристку, покачал головой.
- Не возьму. Отцу овчарка нужна.
- Тадеуш, солнце мое, приезжай ко мне. Я тебе щенка подарю, какого захочешь.
- А откуда у вас этот пес?
- А как ты думаешь, Тадеуш? - Валюшка приготовила небольшую занозу.
- Это одна пани  меланхольная приобрела, - догадался Тадеуш.
- Не меланхольная, а малахольная.
- Бесчувственная ты, Валюшка, и глупая, - заявила Рита. – Щенок – больной и может сдохнуть, но, если выживет, стоить будет очень дорого. А что у нас так свободно?
- Косули нет, - буркнула ей в ответ Валюшка.
Косуля нежно прощалась с научным сотрудником, смотревшим на нее, как на сокровище, ниспосланное с небес.
- Мы еще встретимся. Завтра, - обещало сокровище, влезая в машину.
- Скажи ему, что завтра мы сюда не приедем, предупредил Тадеуш.
Косуля заволновалась, высунула голову в окно:
- Аркадий! Мы увидимся не завтра, а потом как-нибудь.
Аркадий был огорчен. Он посмотрел вслед убегающему «Жуку» и пошел искать хирурга из Киева, ощутив острую необходимость полечить душевную травму.
                * * *
Пани Галина, увидев бедное животное, всплеснула руками:
- Ай-яй-яй, такая больная! А как ее зовут?
- У нее еще нет имени, - ответила Ира. - Как называется ваш район, интересно как-то?
- Мы живем в Урсусе.
- Пусть будет Урсула, в честь вашего Урсуса.
Урсула спала в своей коробке. Она проделала долгий путь, пока приобрела хозяйку и имя. Ее ждала Родина, на просторах которой ее предки поднимали зверя. Память об этих временах хранилась в татаро-монгольских глазах породы. У Урсулы были именно такие глаза.
- Пани Галина, - из кухни появилась удивленная Рита, - у вас на кухне нет окна?
- Нет, - ответила пани Галина с досадой. – Это новое архитектурное решение.
Окно на кухне в действительности было, и на нем даже висели занавески, но выходило оно не на улицу, а в гостиную, где на этом месте стоял шкаф.
- На стекле надо лес нарисовать или море, - предложила Ирина. – Море лучше. Не у каждого человека окна кухни выходят на море.
- Не слушайте ее, пани Галина. Какое море? Девятый вал Айвазовского? Надо повесить цветочки искусственные, и будет как в натуре, - внесла свои коррективы Рита и уже для Иры добавила: - На кухне надо в тарелку смотреть, а не по сторонам.
Пани Галина крутила головой, выслушивая то одного, то другого. Последним ее внимание захватил Тадеуш.
- Какой сегодня день был, пани Галина! Банаха будет долго помнить. Такой торговли не было никогда: берите, что хотите, дайте, сколько можете.
- И кто же так?
- А как вы думаете?
- Она? – пани Галина с улыбкой показала на щенка.
- Конечно. Если б не знал, что она из России, подумал бы, что – с Марса.
Затем Тадеуш рассказал про Валюшкины панталоны, про забаву Ваньку-Встаньку. Не забыл и двести долларов, от которых ради него отказалась Рита.
- «А Тадеуш купил прибор ночного виденья», —сообщила Косуля.
- Тадеуш, куда смотреть: на Марс или какую Венеру?
- Отцу на хутор.
- Ему нужно?
- Сгодится.
Квартира пани Галины имела еще одну архитектурную особенность. Дверь совмещенного санузла имела окошечко в коридор. Особенность этого архитектурного новаторства состояла в том, что в это окошечко можно было видеть голову того, кто в этот момент в туалете находился. Поэтому торчащую в окошечке голову круглого Богдана видели все по очереди. Сам Богдан был польщен вниманием к своей персоне и находился в затруднительном положении – кому из женщин отдать предпочтение.
Поляки, увидев свет, знали, что туалет занят. Русских же граждан горящий в туалете свет нисколько не настораживал: они привыкли к круглосуточному горению света у себя дома, киловатт копейки никто не считал.
Пани Галина отозвала Валюшку в сторону и попросила:
- Покажи панталоны.
Панталоны произвели впечатление, что было неудивительно. Такие замечательные панталоны производились только в России. От импортных аналогов их отличала прежде всего расцветка: ярко розовая, насыщенно салатовая и такая желтая, какими бывают цыплята на третий день после вылупления.
Безусловно, полная женщина в бикини выглядит немного хуже, чем худосочная. Но большому кораблю большое плаванье! Какая-нибудь пуся, облаченная в розовые или ярко желтые панталончики, может вызвать бурю восторга у людей, понимающих и избранных, можно сказать элитных. А массовка пусть наслаждается общедоступными для обозрения маслами.  Пани Галина знала толк в панталонах и элитных мужчинах.
- «Я возьму все», —сказала она Валюшке. – Для себя, пани Терезы, пани Ядвиги. У них тоже бедра такие полные, что ходить не удобно.
Счастливый человек – человек добрый.
- Эй, ты, меланхольная особа, ты Жучку свою кормила? А то сдохнет от голода,- Валюшка решила немедленно реализовать свою доброту.
- Не сдохнет! – услышала она в ответ. – Ты ей кашку сваришь!
     Знакомства в Польше завязывались очень быстро и, казалось, на всю оставшуюся жизнь. С пани Галиной прощались как с наироднейшей тетушкой. В каждом городе европейской части СССР появлялись ее новые племянники.
- Приезжайте к нам. «Мы будем ждать», —говорили ей на прощанье и оставляли свои скромные подарки.
- Джинкуе, - говорила пани Галина с улыбкой и обещала: - Приеду, приеду.
Она закрывала дверь за одними гостями, чтобы через короткое время открыть ее для других.
Знакомство с польской столицей ограничивалось посещением рынков. После ставшей милой сердцу Банахи незваные гости пани Галины  рванули   на рынок у Русского дома. «Русским домом»  поляки называли помпезное сооружение, сооруженное русскими строителями   в центре Варшавы,  архитектурный облик которой не стал похож на московский, но потерял что-то свое. Поляки это хорошо чувствовали, и Русский дом недолюбливали, хотя сами в ближайших окрестностях не соорудили ничего более или менее значительного. А вот на граждан добровольного союза Советских республик Русский дом действовал, как мощный магнит, одним полюсом которого была площадь, заполненная палатками с оптовыми ценами, а другим – центральный вокзал столицы.  Советский народ объединял более сотни национальностей и народностей. Все это советское многообразие суетилось на не очень большом участке варшавской земли.
Косуля благодушно предложила остаться с вещами и застыла статуей на ступенях Русского дома. Рядом с ней в коробке грызла завалявшийся экспандер Урсула.
Ирина приготовилась тратить деньги. Как приятно жить, когда их имеешь в таком количестве, что желание их тратить,  еще не потеряно, но и  не боишься с ними расстаться, потому что они не последние. Пресыщение и безысходная экономия – крайне неприятные состояния.
Тадеуш предупредил: надо торговаться. Торг предусмотрен ценой.
- А как?
- Говори одно слово: тане. Тебя поймут.
Ира, крутила головой то в одну, то в другую сторону, прошла один торговый ряд, и у нее от непривычки закружилась голова. В торговых палатках можно было купить все: от носовых платков с фестончатыми краями до велюровой мебели.
- Барзо элегантска! – сказала польская продавщица, уловив вспышку интереса россиянки к своему товару.
Она была права: о юбке, висевшей на витрине, Ира могла только мечтать. Фасон! Материал! Ах!
- Она не будет мяться?
- Это же креп-жоржет! – воскликнула продавщица, пораженная Ириной неосведомленностью.
Элегантная юбка из креп-жоржета потребовала туфли кожаные испанские без каблуков, легкие, как сандалии, которые Ирина носила в детстве. Более удобной обуви у нее никогда не было. Она очень нуждалась в этих туфлях и без жалости выложила за них третью часть имеющихся у нее денег.
Поляки действительно сбрасывали цену в пределах пяти — десяти тысяч злотых в зависимости от товара. Заработанные честным обменом пенёнзы исчезли также быстро, как и появились. Но Ирина была очень довольна. Она приобрела всем домочадцам подарки, а для оправдания расходов, по совету Риты, купила десять турецких юбок.
Сама Рита нанесла Тадеушу удар в солнечное сплетение покупкой двух кофточек, по цене средней польской зарплаты каждая.
Тадеуш стонал и от волнения переходил на польский:
- Рита, так не можно! То дурны свитерки, злы, дроги!
Рита испытывала удовлетворение, граничащее с экстазом. Таких кофточек нет ни у кого в городе, даже у подруг из городского комиссионторга.
- Ну что ты, Тадеуш, не тебе их носить. Мне они нравятся. У меня есть много денег, и я могу себе позволить все, что хочу.
Рита увидела Ирину и, желая получить поддержку, показала той покупки. Она ждала, что Ирина зажмурится, ослепленная необычной красотой. Реакция была противоположной: глаза округлились от удивления.
Оба свитера были из ангоры. На черном блестели огромные уродливые снежинки из разноцветных бус и каменьев, на белом болталась шкура песца с хищной сушенной мордой, двумя лапками вместо четырех и укороченным хвостом.
- Скажи, что тебе нравится, - настаивала Рита.
- Очень теплые, -   вышла из положения Ирина.
- Слышал, Тадеуш? Теплые значит хорошие. И хватит об этом.
С Валюшки стекал седьмой пот. Она безнадежно бегала по торговым рядам, но так и не смогла найти джинсовую юбку на свои крутые, как волжские берега, бедра. С чрезвычайного расстройства она хапнула фиолетовый плащ, одела его на себя и жирной кляксой возникла в большом осколке зеркала, которое услужливый продавец держал перед ней. Кружевное облачко проплыло по ясному небу, легкий ветерок разнес специфический варшавско-муштардовый дух – для Валюшки настало удачное время купить зонт, безмерно длинный, как трость, и желтый, как голландские нарциссы, живые и искусственные, продававшиеся недалеко друг от друга для любителей живого и мертвого. Валюшка повесила зонт себе через плечо, как ружье, и эдакой кралей предстала пред Косулины очи. Не мало полек смотрело ей вслед неравнодушным взглядом. Косуля осталась безразлична.
Она все еще стояла на ступенях архитектурного шедевра советских зодчих, жадно курила. Не заметно для себя и окружающих она включила пусковой механизм синтеза хитрого химического агента, на который, как мотылек среагировал Аркадий, прилетевший к Русскому дому из неизвестно каких варшавских закоулков.  Мощность воспроизводящей антенны и чувствительность воспринимающей заинтриговали бы науку, но ученые из МГУ, торговавшие экзотическими для поляков консервами «Килька в томате», о данном феномене не подозревали. Конечно, килька в Польше была, но без томатного сопровождения.
Два человека в очках, мужчина и женщина, вспорхнули над суетой жизни и завели любопытный разговор, который привел бы в восхищение постороннее ухо. Речь шла о территориальном поведении позвоночных, в особенности пингвинов. Из этого разговора выяснилось, что даже в период спаривания им требуется совсем небольшая территория – всего несколько квадратных метров.
Этим людям было приятно болтать друг с другом. Природная Косулина неуклюжесть выдавала себя за ленивые манеры, а легкая распущенность воспринималась как воскоподобная мягкость. Аркадий чувствовал себя интересным собеседником и неотразимым мужчиной. Он сбросил оптом свой товар и планировал ближайшие сутки с Косулей не разлучаться.
Время шло быстро. Час отъезда настал. Набег с востока продлился сорок восемь часов. Лицо Тадеуша пылало от ожогов смачных поцелуев. Он был смущен, его никто и никогда так пылко не целовал. Он чуть не плакал: он провожал свою королеву, у него не было для нее трона. Ему стало стыдно.
- Тадеуш, приезжай ко мне!  У моей Барби скоро течка будет.  Я ее сведу и подарю тебе щенка, - кричала в окно Ритка.
- Рита, Рита, - покачал головой Тадеуш и помахал рукой в след отходящему поезду.


                Глава 7

Первое утреннее пробуждение на родине подарило Ирине новые впечатляющие ощущения: что-то мокрое и шершавое коснулось ее щеки, затем носа и принялось быстро-быстро вылизывать ее левый глаз. Давай пробуждайся! Это я, Урсула. Ты не забыла про меня?
Ирина открыла глаза и прямо пред носом увидела тоже нос, черный и мокрый.
- «Привет!» —сказала она щенку, и тот ответил радостным тявканьем. - Да ты веселая сегодня!
Ирина поставила щенка на пол, и он тут же счастливо опорожнил мочевой пузырь на затертую множеством ног ковровую дорожку, еще хранившую следы вчерашней сырости.
- Ну вот, нас с тобой выгонят. У тебя же есть коробочка.
Ирина совершенно не учитывала, что щенок – не котенок. А собачьи повадки были ей совсем не знакомы.
Рита с Валюшкой спали. Бодрствующие в этот час Косуля и Аркадий пребывали в унылом настроении. Они прощались. Тема последнего разговора, а она касалась свободолюбивых попугаев, была исчерпана. Открывать новую не имело смысла, поезд приближался к городу, где в местном учебном заведении на биологическом факультете Аркадий имел честь преподавать.
Он обещал звонить и на манер поляков целовал Косуле ручку. Спустя несколько минут он перенес процедуру расставания на перрон, откуда посылал воздушные поцелуи и пламенные взоры сквозь пыльное стекло.  Косуля отвечала ему легким движением пальцев левой руки, правая была занята по обыкновению.
Общение с биологом не прошло для нее даром. Ей не хотелось возвращаться в негреющее гнездо, где ждут с вечно открытыми ртами ее птенцы. Почему она не родилась кукушкой? Прыгала бы с ветки на ветку и вещала бы глупым людям, сколько им этой жизни отмерено. Как ее угораздило принять Потемкина за полноценного самца homo sapiens? Он же шакал! Только жалкие пожиратели падали слабее самок, – она мыслила теперь биологическими категориями. Если мужчина лишен нормального инстинкта защиты своей женщины и детей, то он – жалкий шакал, а не мужчина.
Поезд ехал медленно. За окном, казалось, тянулась одна большая деревня. 
— Вот этот, не просыхающий как Потемкин, я просто уверена, - шакал.
- Шакал! – звонко отозвались передние колеса.
- И те у пивнушки.
- Шакалы! Шакалы! -  глухо подтвердили задние.
- А в черной Волге?
- Шакалыга!
- А тот, что вечно жив?
- Шакал!
- А нынешний?
- Еще какой!
- А будущий?
- Не сомневаюсь!
В Косуле проснулась самка homo sapiens. Это выразилось в животном страхе за детей своих, чужих, за выживание вида. Если вокруг так много шакалов, то … Шакалы – вестники смерти, они чувствуют ее на расстоянии…
- Ох, - застонала она.
- Что с тобой? «Тебе плохо?» —спросила Ирина.
- Да уж не хорошо. Мне страшно. Все так катастрофически меняется. Как будто ломают старый дом, а в нем еще люди, много людей. И некому этот кошмар остановить. Они живут своей жизнью и об опасности не знают. Кроме меня. А теперь и тебя. А мы ничего изменить не можем.
-Какую ты ночь не спишь? У тебя эти страхи от переутомления. Скоро бредить начнешь.
- Доброе утро, - в купе зашел проводник. Он принес чай, добавив в него достаточное количество соды и заварки, чтобы получился неповторимый железнодорожный настой, с которым была знакома огромная страна, колесившая по своим длиннющим евроазиатским дорогам.
Проснулась Рита, хлебнула из граненого стакана в подстаканнике и сосредоточилась на работе с калькулятором. Она знала, что поездка была экономически целесообразна. В данный момент ее интересовала степень целесообразности.
- А где мой чай? – сползла с верхней полки Валюшка.
- Тебе не принесли. На тебе стаканы закончились.
- Вот еще!
 Валюшка ушла искать стакан, нашла мужчину. Он вошел в купе вслед за ней со словами:
- Нет равных русской женщине! Нет! И женщине вообще. Вы согласны?
Валюшка,  не задумываясь, согласилась. Хотя тема, выбранная попутчиком, да и он сам ей показались несколько странными.
- Что такое мужчина? «Что?» —спрашивал он и смотрел открытыми голубыми глазами.
Валюшка знала много мужчин, но определить, что это такое, не могла.
- Мужчина – это защита человеческих поколений от мутаций, - ответила ему Косуля.
- Вы биолог?
- Нет, не биолог. А вы?
- Я тренер. И убежден, что мужчина – всего лишь переходная стадия от праха к женщине, как личинка к куколке, как вспомогательное звено эволюции. Вы же знаете, интеллект передается по матери!
Валюшка не знала, но кивнула утвердительно.
Попутчик досадливо поморщился и покачал головой:
- А сколько гениев женилось на красивых глупышках! А результат каков? Нет гениев!
- Природа на детях отдыхает, - поддакнула Валюшка, выдав фразу, набившую оскомину, как свою собственную.
- К сожалению так! И все по причине половой неразборчивости гениальных отцов.
- Да, да! Я с вами полностью согласна, - Валюшка очень выразительно посмотрела на Ирину. – Посмотришь, когда мужчина положительный, жена – не рыба, не мясо.
Она прошептала голубоглазому незнакомцу на ушко:
- Мало ей двоих детей, она хромую собаку из Польши везет.
Лицо попутчика приняло удивленно-осуждающее выражение. Его солидарность была Валюшке приятна. Ее потянуло на откровенность:
- Я вам признаюсь, мужчина в доме – это очень тяжело, это такое бремя! Правда, все зависит от мужчины, от его индивидуальных качеств. С одним можно жить легко, а с другим… легче сбрую лошадиную на себя одеть.
Поезд крутил колесами по знакомым пригородам. Мелькали столбы и перелески, начались дачи, где-то здесь спрятался участок Ирины. Минутная стрелка, еле шевелившаяся последние два часа, резко ускорила свое вращение по окружности до точки, именуемой временем прибытия. Город появился внезапно и неизбежно.
Ирина взяла на одну руку щенка, другою подхватила сумку и отправилась к выходу. Следом за ней шла тоскующая Косуля. Ритка тяжелым коромыслом перевесила через плечо связанные за ручки баулы, взяла в руки еще парочку и поплелась к выходу, бросив Валюшке короткое «не расслабляйся». Валюшка как-то замешкалась. Вагон притормозил у входа в здание вокзала.
- «Со счастливым прибытием», —сказала Ирина щенку, выпустив его на перрон.
Урсула тут же прижалась к ее ноге и стала озираться по сторонам. В ее короткой еще жизни было так много вокзалов, так много печалей и расставаний. Запах дороги ее очень пугал. Урсула была еще очень маленьким щенком, чтобы понимать, что с расставаний начинаются новые встречи.
- Приеду домой, залягу в ванну киснуть, - мечтательно обронила Косуля, устроившая перекур.
- «Не одна ты такая», —заметила Рита, представившая прикосновение воды с обильной пеной.
- Сейчас такси поймаем. Пусть забросит Косулю, потом меня, ну а вас с Валюшкой в последнюю очередь, - определила она план дальнейших действий.
- Нет, это очень долго, не хочу кружить по городу. Мы с Валей поедем без вас. Где твоя подруга?
- Где-то здесь. Она за мной шла.
- Шла, шла, но не дошла, - констатировала Косуля. – Даже чемоданчика нет.
Перрон был исследован пядь за пядью в разных направлениях и перекрестно. Ни зеленого чемодана, ни Валюшки замечено не было. Такой тщательный поиск вряд ли был рациональным и оправданным, потому что оба объекта можно было увидеть сразу или не увидеть совсем.
- Если ее нет с нами, значит, она не вышла из вагона.
- Что там можно делать? Из вагона вышли все, - Рита стала раздражаться. – Где же эта жопа?
Персона, получившая столь образное определение, пребывала в полном недоумении от своего физического состояния.  Она с трудом подняла чемодан ослабевшими руками и думала, какой же он тяжелый и неудобный.
- Рита, смотри! Наш попутчик бежит, спроси у него.
- Уважаемый, что с нашей девушкой?
Попутчик испуганным зверьком отскочил от Риты метра на три, зыркнул на поезд и скрылся в подземном переходе, крикнув на ходу, что он не в курсе, где девушка.
- Мужик плешивый, человек паршивый, - сделала вывод всезнающая Косуля.
- «Что-то здесь не так: больно он испуган и морда вся в пятнах», —заметила Ира.
- Пойдем, пойдем, - предложила Косуля Рите.
Рите было очень сложно оторваться от своих вещей и оставить их на Ирину, известную как большую разиню, но долг подруги заставил ее расцепить пальцы на ручке сумки и отправиться на поиски.
- Стой и смотри, - велела она. – Хорошо смотри!
- Стою, смотрю, - приняла приказ к действию Ирина.
Валюшку нашли в том же купе, смущенную и пунцовую, как зрелый помидор.
- Ты чего застряла? Сейчас вагон в тупик загонят!
Рита толкнула Валюшку к двери, схватила чемодан. Несколько минут, и он стоял рядом с другими вещами, зорко охраняемыми достойной парочкой: хромым щенком и осунувшейся за поездку Ириной.
- «У вас все в порядке?» —спросила Рита, а сама уже проверяла вещи по счету.
- Уав, - ответила Урсула.
- Молоток! Хорошей собакой будешь.
- Ты что домой не хочешь или как? Может, какая другая причина есть? – приступила к дознанию подозрительная Косуля.
Лицо Валюшки стало бледнеть. Краснота сползла со лба и пряталась в вороте свитера, оставив багровые пятна на щеках. Именно эти пятна напомнили Косуле о красно-пегом попутчике и натолкнули на мысль, что цветное состояние обоих как-то связано, а с учетом короткого промежутка времени, малого пространства купе и испуга попутчика эта связь должна быть очень тесной.
- Ну, выкладывай, что случилось.
У Валюшки дрогнули ресницы.
- «Выкладывать нечего», —сказала она.
- Так уж нечего, - лицо Косули приняло самодовольное выражение. Она знала, что язык Валюшки может мести, как помело, но длинные коровьи ресницы отличаются предательской честностью.
- Что ты имеешь в виду?
 Валюшка предприняла попытку унять это предательское трепетание. Она развернулась лицом к Косуле, вытаращила глаза и всеми силами старалась удержать их в таком положении.
Косуля была само ехидство:
- Только то, что ты большая обжора. Так ты его или он тебя?
- Нет, нет, Косуль! Зачем мне? У меня сейчас муж есть. Вы не поверите, он сам налетел на меня, как ястреб.
- Обокрал? – оторвалась от своих сумок Рита.
- Нет, что ты! Не обокрал.
Ирине показалось, что Валюшку как-то обидели эти подозрения. Она бы не удивилась, если бы услышала, что некрасиво подозревать невинного человека напрасно.
- Уф, - выдохнула Рита. – Так что тогда?
- Он меня изнасиловал.
- Ужас, какой ужас! Скотина мерзотная! Ну, это ничего, главное – не обокрал.
Она порылась по карманам, нашла несколько таблеток.
- На, выпей, чтобы гения не родить.
- Давайте обратимся в милицию, - предложила Ирина.
- Ты - правда дура или прикидываешься? Его же посадят!
- Думаю, посадят.
- Я не могу человеку жизнь ломать.
- Тогда, дура – ты. Он же преступник!
- Не волнуйся, милиция его не найдет, - успокоила Валюшку Рита.
- Тогда какой смысл обращаться в милицию? Отвечать на их вопросы?
- А знаешь, что у тебя там спросят? – в разговор вступила Косуля.
- Что?
- Как это вообще могло случиться. Ты – здоровая баба, а он – плюгавенький. Тебе могут не поверить.
- Это почему же! – разозлилась Валюшка. – Не знаю, как это получилось. Я наклонилась чемодан достать, а он сзади пристроился, полкой сверху придавил. Теперь синяк будет.
- Так закричала бы!
- Я больше всего боялась, что зайдет кто-нибудь и это увидит.
- А дверь он закрыл?
- Не помню. Кажется, закрыл.
Косулю распирало от любопытства к подробностям. Она мастерски принуждала Валюшку оправдываться. Ее патологическое, почти садистское любопытство удовлетворялось патологической откровенностью пострадавшей, которая была в праве вообще ничего не рассказывать. У Косули горели глаза, она не курила, что говорило о том, что ее организм получил мощную дозу допинга, настоянного на щекотливо-непристойной ситуации, в которую попала, к счастью, не она сама, а другой человек.
Ирина дернула подругу за рукав.
- Прекрати! В конце концов, это не твое дело.
Та огрызнулась «не лезь».
- В милицию ты заявлять не будешь?
- Нет.
- Правильно, не заявляй. Ничего не докажешь. Дверь была закрыта, поза классическая, никаких следов сопротивления, криков о помощи тоже не было. Без сомнения – акт доброй воли. Он, кажется, тренер, приличный человек, а ты?   Как ты себя оцениваешь?
- Я не знаю, где и кого он тренирует, но… этот приличный человек потревожил мой геморрой.
- Так он еще и извращенец!? – Рита была готова свалиться в обморок на грязный асфальт, но передумала и сказала: - Ну, ты даешь, Валюха!
- Даю, когда хочу, и когда хорошо попросят, а это не тот случай. У меня были мужчины красивые и сильные, а этот так … на него и заявлять стыдно.
Валюшка, да что она так терпится! Ведь есть вещи, о которых тошно вспоминать, а тут такая откровенность, чужого любопытства ради. Жалость, с которой Ирина смотрела на Валюшку, приобрела большую примесь брезгливости.
В Косуле для нее открылась новая грань души, которую она не замечала до сего времени. Косуля – психологический провокатор.
- Косуль, это не твой муженек бегает? – Ритка, прищурившись всматривалась в силуэт.
По перрону в явной озабоченности пробегал Потемкин. Легкий ветерок донес, что его состояние крепче обычного на несколько градусов.
- Жалко мне тебя, - обратилась к Косуле Валюшка. – При моем хорошем аппетите, как ты заметила, и свободном выборе, который я себе постоянно обеспечиваю, и то иногда срыгивать приходится. А ты в законной и нравственной блевотине живешь, как только не задыхаешься?
Вот это да, Валюшка! Удар тяжеловеса заставил Косулю закачаться.
- Витек, что ты здесь делаешь?
Витек закружился на месте, определяя, из какого места практически пустого перрона его зовут. Группу знакомых женщин он как-то не заметил.
Рита сделал несколько шагов ему навстречу.
- Витек, солнце мое, иди сюда. Как хорошо, что ты здесь. Поможешь вещи донести.
Потемкин засиял обворожительной улыбкой, демонстрируя крепкие зубы и ямочки на щеках.
- Вы тут! А мы вас на вокзале ждем.
- Кто мы, Витек?
- Как кто? – Витек задумался и ответил больше себе, чем Ритке: - Мужья!
Если в жизни случается казус, то непременно будет еще. Иначе не было бы науки казуистики. Правда, она изучает что-то другое, но могла бы переключиться на цепь событий, начинающихся с утра, то есть с расставания Косули с Аркадием.
- А откуда вы узнали, что мы приехали?
- Какой-то еврей позвонил.
- Витек, Бог с тобой! Ни один еврей в мире не знал, что мы сегодня приедем.
Витек покрутил головой, изобразив жест отрицания, потом покачал этой же головой, убедительно подтверждая то, что собирался сказать.
- Этот еврей знал. Его Аркаша зовут.
Косуля уже курила и как будто не слышала.
Витек привел мужей, встрече с которыми усталые женщины были на редкость рады: заметная экономия на услуги грузчика.
Вадим смотрел на собаку. Но уже понял, что это новый член семьи. Возражать не имело смысла. Смысл был в самом факте разговора.
- Что с лапой?
- Перелом.
- Сейчас заедем к ветеринару.
Влад умело пользовался ситуацией, а она давала шанс.
Ирина знала, что собак Вадим не любит. Проявлением заботы о щенке муж показывал, что ему не безразлична Ирина, что он осознал свою вину и постарается исправиться.
- Я был на даче, – это был заготовленный ход, который Ирине должен был подсказать, что он все хорошо осознал и очень раскаивается.
- Подышал свежим воздухом? – Ирина приняла правила игры.
- Подышал и поработал немного.
- Тебе спасибо сказать?
- Как хочешь. Поедем к ветеринару.
Влад взял сумки и направился к центральному входу в здание вокзала.  Ирина помахала компании рукой и пошла за мужем. Витек смотрел им вслед и думал: почему люди уходят, есть же прекрасный повод отметить встречу.

                * * *
Дети ждали мать как Деда Мороза под Новый год. Они получили подарки, превзошедшие все их ожидания. Куча шмоток требовала примерки, но что значат вещи для ребенка, получившего живую собаку?  Урсула под восторженные взгляды ковыляла по квартире, изучая обстановку. Ей нравилось все, но больше всего то место, где находилась в этот момент Ирина.
- Завтра куплю ей ошейник. Щенка надо выгуливать, - заявил Вадим.
- А кто с ней будет гулять? – спросила Маша.
- Ты и я, иногда мама или Миша, когда мы не сможем.
Водить щенка на веревочке – блестящая перспектива для пятилетней девочки. Маша обняла отца и звонко чмокнула в гладко выбритую щеку.
- А я буду в новой юбке?
- Ты будешь в красной юбке с оборочками.
- Ты что, папа! Новая юбка – синяя, ее «ламбада» зовут.
- В чем захочешь, в том и будешь.
Маша поймала кошку.
- Кузя, познакомься. Это Урсула.
Кузя знакомиться не хотела. Она фыркнула и ушла в самый темный, самый незаметный угол квартиры.
У щенка было столько впечатлений и переживаний, он просто не заметил кошачьей нервозности.
Беглого взгляда хозяйки дома было достаточно, чтобы понять, что в ее доме без нее порядка было больше, чем с ней. Холодильник уставлен кастрюльками и пакетами, в морозильнике – достаточный запас куриных голов, а корзина для грязного белья – пуста. Ирина тут же ее наполнила своими вещами.
Пока набиралась вода в ванну, Ирина рассматривала свою загоревшую на польском солнце физиономию и длинную белую шею. Загорели также тыльные поверхности рук, как будто она долго мотыгой работала. Вид вполне колхозный, если будут расспросы на работе, скажу, что на даче была, - решила она. На взгляд Ирины, это было приличнее, чем признаться в торгово-закупочной деятельности. В этом она смогла бы признаться только на исповеди, да и то под страхом Божьего суда. До ее извращенного социалистическим воспитанием наивного сознания не доходило, что время перемен требует работы над собой, над своей сутью, что издержки этого социалистического воспитания у честного по своей природе человека – это камень на шее. Попасть с этим камнем в водоворот кризисных событий – дело дохлое даже для тех, кто хорошо держится на воде, а для обладателей тонких и слабых шеек не поменять себя значит погибнуть.
Ирина предвкушала удовольствие от ванны и решала для себя, что она сделает сначала – расслабится и отдохнет, а потом сосредоточится на том, куда делать турецкие юбки или сначала сосредоточится, а затем расслабится и отдохнет.  То и другое она будет делать сидя в ванне, потому что это место для нее давно стало плацдармом принятия важных решений и практически единственным местом отдыха.

 Ирине в силу замкнутости ее жизненного цикла семья-работа-семья никогда не приходила в голову мысль сосредоточиться на том, что происходит вне этого цикла. Конечно, она отдавала свой положенный долг гласности постфактум: другую гласность не предлагали. Она понимала, что, объявляя перестройку, руководящая обществом партия, ее руководящее ядро, констатирует свое бессилие, но хочет сложившуюся ситуацию обернуть себе на пользу.  Ирина, как миллионы других советских людей, еще чувствовала себя защищенной кожно-государственной мантией живого, пусть больного организма. Сам организм современного общества страдал рассеянным склерозом: был то слеп, то глух, то парализован. Перестройка давала возможность видеть, слышать, двигаться, но организм разучился делать это все одновременно.
Революционные матросы в семнадцатом году были гораздо честнее современных реформаторов. Они сначала кричали «спасайтесь, кто может», а потом спускали на воду шлюпки.
Современные реформаторы, считающие себя цивилизованными людьми, посоветовались с лекарями мирового сообщества, сели в спасательные шлюпки, захватив с собой карту местности и другие ценные документы.
- А как же мы? – спросили те, кто опомнился первым.
- Плывите за нами! Плывите по реке новой жизни!
- А как?
- Кролем или брасом!
- Мы умеем только по-собачьи.
- Тогда по-собачьи.
Про тех, кто не умеет плавать, вспомнили, когда отплыли на безопасное расстояние. В шлюпках для них готовилась шоковая терапия: если она вразумительно не подействует, не говорите, что о вас не беспокоились.
Наивная Ирина стыдилась своей торговой авантюры со смехотворным денежным оборотом, оценивала себя как человека, совершившего поступок, не достойный советского врача, и того не заметила, что советская мораль уже пала жертвой турецко-китайского ширпотреба и зеленого доллара. Отдалась так дешево. А из общества без морали можно лыко вязать, можно покупать и продавать это общество оптом и в розницу. Если удалась маленькая авантюра Ирины, Косули, Валюшки и Риты, то кто-то на это дал добро. Когда позволяется малое, значит, планируется или уже совершается большое, гигантское.
Возможно, Горбачев хотел повторить подвиг Моисея и избавить свой народ от рабства ложных, но все же кормящих идей, но получилось у него плохо. Для начала ему надо было отыскать репрессированного Бога и попросить прощения и милости для своего народа на ближайшие сорок лет.
 
Для себя Ирина сделала выбор: она расслабится и отдохнет, но после того, как потрет себя мочалкой. Торговля - убедительно полезное занятие, после которого хочется хорошо помыться.
Умоляющее мяуканье заставило Ирину открыть дверь.
- Здррравствуй! – сказала кошка и потерлась о пластиковую корзину.
Ирина брызнула водой в кошачью морду.
- Урр, - ответила Кузя и прыгнула на ванну.
Воды она не боялась и в отличие от хозяйки умела плавать. Она смотрела вглубь воды косым взглядом и видела голое женское тело. Из открытого крана текла тонкой струйкой вода, которая приводила воду в ванне в движение. Кузе с ее крутого берега казалось, что колеблется не вода, а тело. Ее внимание привлек пупок, исчезающий и вновь появляющийся в облачке мыльной пены. Странное существо – моя хозяйка, - думала Кузя. – У нее нет хвоста, а общаться с ней все равно приятно.
Кончик ее изящно свисающего хвоста касался воды. Ей надоел дрейфующий пупок, и она поиграла лапкой с брызгами из крана, полизала ладошку, перепонки между пальцами и помыла уши.
Ирина догадывалась, что кое-что значит для кошки, но и сама кошка стала играть не последнюю роль в ее жизни. Кузя, косоглазая красавица, постепенно и незаметно стала символом ее дома и его тепла.
- Он тебя не обижал? – спросила Ира у кошки.
Кузя смотрела в верхний правый угол.
- Кормить-то кормил?
Кузя повернула голову и всмотрелась в верхний левый угол.
- Может, простим его?
Кузя удивленно посмотрела на хозяйку и спрыгнула с уголка ванны на крышку корзины.
- Мам, твоя собака нагадила, - сообщил Миша, заглядывая в щелочку.
- Убери за ней, она твоя тоже.
- Ну-у! – протянул сын, - Мам, я рубль возьму?
- Возьми, но не забудь убрать.
Если Миша обращается ко мне, значит, Вадима нет дома. Он исчерпал на сегодня резерв внимания и бросился в бега по одному ему известным маршрутам. Короткая у него память, но не буду думать об этом. Я планировала расслабиться и отдохнуть.
Для того чтобы расслабление пошло, она сделала воду по горячее, опустила гибкий шланг в ванну и закрыла глаза. Ирина любила горячую воду, ее тело нуждалось в подогреве извне. Она лежала в булькающей ванне и думала, что хорошо бы поехать не в Польшу, а на Дальний Восток, в долину гейзеров, походить там нагишом от одного бурлящего источника к другому, чтобы попробовать все в естественном природном ассортименте. Хорошо, наверное, было Еве в Эдамском саду, глупая была – не ценила, что имела, совратила дурака на свою голову. Стоп, стоп! Мысли попадали не в то русла. Я расслабляюсь. Я отдыхаю. Я думаю о приятном, только о приятном. А о чем? О приятном! Конкретнее, пожалуйста. Как замечательно пахнет это мыло! И все? Тогда лучше сосредоточиться на турецких юбках. Не хочу на юбках, я сейчас расслабляюсь!
Ирина открыла глаза, над водой поднимался пар. Ее обнаженная ставшая бардовой натура напоминала шпикачку на варшавском рынке, не хватало муштарды до полного соответствия. А вот и приятное,она купила баночку муштарды на последние польские деньги, и теперь оставалось найти продукт, с которым эту муштарду опробовать лучше. Через пару другую минут Ирина выползла из ванны, завернулась в огромное махровое полотенце и рухнула на любимую тахту.
В комнате что-то изменилось за время ее отсутствия. Появились новые дополнения к интерьеру: ленты туалетной бумаги валялись на полу тут и там. Хромающая национальная гордость волокла за собой серпантин из гигиенического дефицита.
- Маша, что это такое?
— Это я за собакой убираю.
- А где Миша?
- Он мне двадцать копеек за уборку заплатил и ушел.
Палас убрать. Найти манеж. Ирина давала сама себе указания. А где искать? Кому-то я его давала. Вспомнила. Набрала телефон знакомых.
- Тетя Зина, я вам манеж когда-то давала. Он вам нужен?
- Ира, неужели на третьего решилась?
- Решилась.
- А на каком ты месяце? Ой, люди рожают, не боятся! – бабка Зина бурно выражала свои эмоции.
- Ей два с половиной месяца.
- Девочка будет?
- Уже есть! Урсулой зовут.
- Ой, люди, до чего скрытные вы! Это у нас все на виду. Да я же не видела, как ты ходила!
- Приходите, посмотрите.
Бабка Зина себя ждать не заставила. Прилетела через полчаса вместе с манежем и пачкой ползунков, оставшихся от внука.
- Где дочь? Урсула? Имена какие-то странные пошли. Почему ты ее так назвала?
- В честь Урсуса. Вон она, в том углу на одеяле игрушку грызет.
Бабка Зина сунула нос в угол.
- Подлая ты девка, Ирка! Над пожилым человеком, можно сказать старушкой насмехаешься, - она устало опустилась в кресло. – Жизнь тебя еще накажет: третьего родишь. Дай водички.
Ирина принесла пластиковую бутылку с напитком киви.
- Что это вы зеленое пьете?
- Не пьем, а только пробуем. Я из Польши приехала. Это что-то вроде нашего Тархуна.
— Значит, польскую собачку привезла?
- Она русская, чистейших кровей. У вас из знакомых никто  на рынке не торгует?
- А тебе что надо продать?
- Десять безразмерных юбок.
— Это как безразмерных?
Ирина продемонстрировала объемные возможности юбок.
- Давай мне, я продам. Тебе сколько за них надо?
Ирина назвала цену, рекомендуемую Ритой. 
Бабка Зина быстро смекнула, что продаст их дороже, сколько получит с каждой юбки, и осталась довольна своими подсчетами.  На рынок она не пойдет, а распространит товар в своем же доме.
Рита была права: юбки оправдали поездку. Урсула и все приобретения достались Ирине бесплатно, если не считать пережитых за дорогу волнений. Ее работа требовала гораздо больше душевных и энергетических сил, но, увы, общество принимало их как ее добровольное пожертвование, а ее знания оценивались дешевле, чем безразмерная турецкая юбка. В юбках общество нуждалось больше, чем в ней как специалисте.
Ирина установила манеж, посадила в него щенка, впустила воющую за дверью Кузю. Кошка понюхала воздух, забралась на спинку кресла и уставилась на новый объект. Длинноносое существо, сидящее за сеткой, было явно глупее ее. Это Кузю успокоило: она не выносила ущемления собственного достоинства в любом из возможных видов. Телефонный звонок согнал кошку с места, и она понеслась в прихожую к заветной полочке, как будто именно ее желали услышать на другом конце провода.
Звонила Рита.
- Ир, ты меня слышишь? – в трубке засипел голос старого сифилитика.
- Тебя полгорода слышит. Тебя что, душили?
- Дура! – разозлилась Рита. – Это я шепотом разговариваю, чтобы Валька не слышала. С ней что-то не так. Приезжай ко мне, увидишь.
- И всего-то? У меня ножки никуда не идут.
- Ир, будь человеком. Приезжай, пожалуйста!
Последнее слово, крайне редкое в Риткином лексиконе, подтверждало серьезность положения.
- Рита, подумай, как бы от моего присутствия хуже не было. Она меня не выносит.
Щелкнул замок входной двери. Ирина обернулась и увидела Вадима. Он вернулся рано, демонстрируя позитивные перемены.
- Хорошо, я сейчас приеду, - сказала Ира и положила трубку.
- Ты уходишь? – удивился Вадим. В его вечерние планы входило закрепить перемирие.
- Да, ухожу. К Рите, по делам.
Дела, дела…- Для Вадима было странно, что у жены появились дела вне дома.

Ритка жила в маленьком частном доме, доставшемся ей в результате хитрых обменов при нулевом начале. Предыдущая хозяйка любила цветы, теперь в бывшем цветочном дворике жили Риткины собаки. Цветы кое-где еще показывали свои цветные головки, но Рита их срывала, чтобы ни у кого не возникало глупых мыслей сравнивать, что приятнее – то или другое, яркое или бескрасочное.
В доме было три комнаты, практически одинаковые по площади, но две из них Ритка называла козюлятниками, а одну – залом. В Риткином доме существовало еще одно помещение, которое можно было назвать холлом, кухней, прихожей, коридором, не боясь ошибиться. Рита принимала гостей исключительно здесь, усаживала за кухонный стол и, как правило, говорила: «Если хотите чаю, ставьте чайник сами». Ирине она предложила кофе, более того – она его сварила.
- Ну и зачем ты меня позвала? У тебя тихо.
— Это сейчас. Она заснула. Ты бы слышала, как она с Юркой своим сцепилась. Уйди, говорит, из моей жизни. Ты – не мужик! Мужик жену свою рядом с собой держит, а не в Польшу отправляет. Чем ей Юрка плох? Ничуть не хуже других. Ты моего Плюща давно видела?
- Утром.
- Зайди, посмотри. Целый день у зеркала крутится.
Ира зашла в зал.
- Привет! – подскочил Риткин муж.
На нем был надет разноцветный нейлоновый спортивный костюм и бордово-синяя футболка.
- Видишь кроссовки? – Плющ выставил ногу. - Высокие! Ритка привезла.
Седеющий мужчина был похож на попугая, которому триста лет, а он все еще твердит «Попка-дурак».
- Ну что, понравился? – спросила Рита, когда Ирина вернулась к ней на кухню.
- Сколько ему лет?
- Сорок четыре. Он второй раз женат, поэтому и терплю, что из-за меня с женой развелся. Вроде как перед Богом за него отвечаю.
Из козюляткника выползла Валюшка. Ритин халат ей был заметно мал. Мощная грудь вываливалась из него дрожжевым созревшим тестом.
В окно кухни влезла мохнатая собачья морда. Она утопала в рюшах кружевной занавески и улыбалась, показывая клыки, резцы и такую мощную жевательную поверхность, что Валюшка, стоявшая возле окна, резко отпрянула. Челюсти выразительно лязгнули.
- Что ты дергаешься? Он хороший мальчик. Хо-ро-ший. Поцелуй маму, поцелуй, - Рита подставила лицо под розовый язык.
- Хочешь колбаску?
С языка потекло.
- Хочешь! Ягненочек мой! – Ритка с собаками была сама нежность.
В вольере под окнами кухни бродил азиат. У входа в дом на маленьком крылечке сидела привязанная Барби, мостино неаполетано: она отбывала наказание за собачью провинность. При этом кудахтала и клокотала, интонируя глубочайшую жалость.
- Как ты с ним справляешься? – удивилась Валюшка.
Если бы не собаки, меня судили бы за убийство, порвала бы Плюща как старую газету. Так что, девочки, держу собак в гуманных целях. Его и мужиком не назовешь, так … инвентарь.
- Ты бы водки налила что ли, а то тоска берет.
Валюшка выпила по-мужски, залпом.
- Дай хоть колбаски закусить. А то собаке даешь, а подруге жлобишься.
Ритка достала из холодильника колбасу.
- Отрезай сама. Хорошо, что напомнила, ты же мне деньги должна – пятьдесят тысяч злОтых.
- За что это? Ой! – вместо колбасы Валюшка прошлась ножом по пальцу.
- Ты что, сбрендила? Всю колбасу кровью закапала. – Ритка отняла у Валюшки нож. – Мы на Банахе скидывались по полтиннику на еду, ты не сдавала. Это два доллара. Колбасы мне для тебя не жалко, ешь на здоровье, а два доллара жалко – я бы на них смогла навар сделать. Так что гони, это будет справедливо.
Недавняя жертва сексуального насилия набычилась и слизнула кровь с пальца.
- Жили как братья, а посчитаемся как жиды.
- От такой слышу! Если не сможешь сейчас, отдашь потом.
Валюшка всмотрелась в кровоточащую ранку на указательном пальце, и ей стало нестерпимо жалко себя. Она заплакала:
- Загубили жизнь мою и молодость…. Отняли, отняли красоту и непорочность.
- Ты это о чем? Что-то я тебя не пойму. О какой такой непорочности? - Ритка не могла быстро переключать ход мыслей, когда первоначально речь шла о деньгах.
- Давай палец, перевяжу, - предложила Ирина.
- Уйди! - отмахнулась Валюшка. - Не мешай моему горю.
Сегодня был не ее день. Палец будет заживать долго - порез глубокий. Два доллара - тоже деньги. Отдавать их жалко, а Ритка не простит. А главное - почему на нее прыгают мужики, от которых ни толку, ни радости? Да все норовят на халяву, будто звери какие!
Собачья морда вернулась в окно и что есть мочи гавкнула: мальчику не понравилась эта истерика. 
Валюшка вздрогнула и вытерла слезы.
- Ягненочек! - она усмехнулась и показала пальцем на рычащую собаку. - Кругом одни ягнята.
- Что это вы собаку обижаете?
В дверях стояла Косуля, из-за ее плеча радужно улыбалась физиономия Потемкина, расчерченная в полосочку острыми, как бритва, крепкими, как закаленная сталь, ноготками, знакомыми присутствующей компании с детства. За подолом новой турецкой юбки пряталась Барбара, она бросала жалобные взгляды, характерные для ее породы, бьющие прямо в сердце.
- Нет! Пусть там сидит! Я ее наказала: она новое мыло съела. Иди, иди, воровка. - Рита выгнала Барби из кухни и опять привязала на крыльце.
Привлеченный шумом в кухню-холл-прихожую явился Плющ.
- Видишь? - Плющ показал Потемкину кроссовки.
- Вижу, - ответил Потемкин, уже минуту, не отводящий взгляд от бутылки на столе.
- Ты такой красивый, как индеец.
Потемкин себя еще не видел. Добрый друг повел его в зал посмотреть в зеркало. В воздухе застыло напряжение. Но Ритка знала, как разрядить обстановку.
- Куколки, наши куколки! Идите скорее, а то Валюшка всю водку выпьет.
Нарядный, как импортная этикетка, Плющ и натурально разрисованный Потемкин допили последние капли и ушли искать продолжение.
- Ирка, почему такая жизнь несправедливая?
- Это ты о морде Потемкина?
- Нет, он просто под руку попался.
Косуля курила, к дыму сигарет средней паршивости примешивалась тоска, исходящая из глубин Косулиной души.
Ритка подняла трубку зазвонившего телефона и передала ее сестре:
- Это тебя.
- «Алло», —сказала Косуля тоном человека, замученного беспросветной жизнью.
Сказала и стала меняться на глазах: распрямилась спина, поднялись плечи, грудь спружинила и вернула себе  былую округлость. Косуля сняла очки и показала белому свету, какие синие бывают у нее глаза. А голос! Глубокий, грудной.
- Да, да, да… - было единственным и многократно повторяемым словом.
Она бережно положила трубку.
- Я была не права. Жизнь справедлива и удивительна!
Боже мой, как мы зависим от маленьких подарков судьбы, и как нам мало надо, чтобы изменить свое мнение на противоположное.   Только, чтобы о нас вспоминали тогда, когда мы этого хотим, ждем и мечтаем.
Куколки вернулись удрученные: они забыли, что спиртное продается до 19-00.
- У меня дома есть пара бутылок, но домой я не поеду, - заявила Валюшка.
Куколки стали в стойке преданной готовности. Осталось крикнуть "апорт!".
- Вещички мои захватите и ключи не потеряйте.
Ноги Потемкина пошли в движение, он был готов бежать на северный полюс через южный. Плющ не спешил. Он отыскала в куртке потайной карманчик, положил в него ключи, застегнул на молнию и показал Валюшке.
- Видишь? Фирма! Ритка привезла.
Ирине очень хотелось улизнуть, но ее желание было перехвачено Косулиной инициативой:
- Что же ты, Кириллова, не интересуешься, кто звонил?
- Я домой хочу. Ты выспалась, а я нет.
- А кто тебе мешал? Ну, иди, раз тебе наплевать на родную подругу.
- Ха, кто бы говорил! Я хочу выспаться и завтра поехать на дачу, - Ирина забросила крючок, наживкой стала сама Косуля со своим огромным желанием поделиться радостью.
- Если хочешь, я поеду с тобой.
Вот он, желанный момент, Косуля проглотила сама себя.
- Конечно, хочу, но ты соврешь, как всегда, - ответила Ира.
- Почему как всегда? Бывают же исключения.
- Меня интересует завтра.
- Подлая интриганка! Я же сказала, что поеду.
- Тогда я готова тебя выслушать.
- Пойдем, где-нибудь бросим кости, - Косуля не упускала возможность полежать.
Они уединились в козюлятнике, служившем Рите спальней и даже вместившем спальный гарнитур из ДВП, покрытом пластиком под орех.
- Дай подушечку под спину, - попросила Косуля, устраиваясь по удобнее.
Она готовилась к длительному приятному для нее разговору.
- Если позволишь, я сама тебе все расскажу, - предложила Ира. - Тебе звонил Аркадий. Ты им настолько увлеклась, что поцарапала своего законного и благоверного в приступе досады, что он - твой муж, а не тот, другой. Сдерживать себя надо, подруга. Лишние эмоции вредны для твоего здоровья и неприятны для окружающих.
- Сухарь ты, Кириллова!
- С твоего позволения я продолжу. Аркадий приглашает поехать с ним в Польшу.
- Да! Приглашает! Поедешь с нами?
- Поеду, если возьмете.
- Он тебе понравился?
Ирине было трудно ответить на этот вопрос: Аркадия она даже не разглядела.
- Мне всегда нравятся умные мужчины, а он, кажется, кандидат.
Косуля принялась рассказывать об Аркадии, его достоинствах и талантах. Как можно так много узнать о человеке за такой короткий промежуток времени? Мы всегда наделяем достоинствами того, кто нам симпатичен, и лишаем тех же достоинств того, кто эту симпатию потерял.
Косуля так сладко пела о кандидате биологических наук, о прелестях будущей поездки, что убаюкала и себя, и подругу.
Ирина проснулась глубокой ночью. Ехать домой было поздно или очень рано. В дверную щель пробивался поток света. Этой темной ночью кому-то не спалось. Ирина вышла в кухню-холл, где в полумраке сидела Рита.
- Ты чего не спишь? Ой, прости! Мы же твою спальню заняли.
В зале что-то происходило. В ярком дневном проеме появлялись и исчезали чьи-то тени. Ирина заглянула в зал и обомлела.
Пред ней предстала картина шокирующая, безрассудная, скандальная, но очень эффектная. Если бы Ирина владела психоанализом, она могла бы объяснить происходящее на уровне подсознания участников. Если бы она владела кистью, то написала бы картину, за обладание которой еще в нынешнем веке шла серьезная борьба на художественных аукционах. Эта картина могла бы совместить в себе несовместимое: «великого мастурбатора» и «адское одиночество», Дали и Дельво, называлась бы она «Адская мастурбация в великом одиночестве».  Ирина была разочарована своими средними художественными талантами и поверхностными знаниями психологии, ей ничего не оставалось делать, кроме как застыть в изумлении и наблюдать в полуоткрытую дверь движение теней и фигур. В свете оранжевого торшера ходила по кругу отрешенная от мира, голая Валюшка. За ней шел Плющ, не более одетый, чем женщина, держащая двумя пальцами то, что принято называть мужским достоинством. Что само по себе странно: красота, кротость, доброта, милосердие, по общественному мнению, являются составляющими женского достоинства, исторически сложившееся представление о мужском достоинстве начинается и заканчивается в писающем органе.
С мужским достоинством у Плюща было все в порядке. Его обнаженная натура была более привлекательна, чем одетая. Если бы он был способен это осознать, то никогда не носил бы одежды. Валюшкин разум в отключенном алкоголем состоянии нашел способ вывести наружу напряжение прошедшего дня и заодно приоткрыл завесу семейной тайны, суть которой состояла в том, что Плющу можно найти достойное применение. Оказалось, его можно водить, как слона за хобот, он мог послушно идти след в след, не отклоняясь от выбранного для него курса. Валюшка была великолепна. Оранжевый свет спокойно касался мощной груди с очень маленькими девичьими сосками, не рожавшего почти плоского живота, но начинал сумасшедшее вихляние на совершенно распущенных бугристых ягодицах.
Обе фигуры оставляли за собой тени, которые в отличие от своих хозяев не только двигались друг за другом, но пересекались, сливались и расходились.
Валюшкино лицо выражало упорство. Плотно сжатые губы и туманные глаза говорили о том, что идти ей еще очень долго. Что-то невидимое толкало Валюшку в спину, заставляло двигаться, тем самым, освобождая и очищая от отрицательной энергии чужого насилия. И плоть бедного Плюща, подобная унизившей ее, должна была служить этому освобождению.  Что до самого Плюща, то он, как послушный мерин, брел следом за своей плотью и был не в силах избавиться от этого чёртого наваждения: степень его опьянения делала его зависимым и уязвимым.
В той же комнате на диване спал сном праведника совершенно одетый Потемкин.
Ирина вернулась в полумрак кухни, где курила Рита.
- Давно? – спросила она.
- Не знаю. Мне его жалко, муж все-таки.
- Ты видела ее лицо? Она сегодня шок пережила, а мы над ней смеялись.  Любой человек чувствителен к насилию. А у нас в городе даже нет психологического центра на такой случай.
- Это я виновата. Думала, выпьет, отойдет, забудет, расслабится.
Рита постучала вилкой по стакану.
- Валь, я тебя жду!
Реакции из зала не последовало.
- Давай свет выключим, может, они остановятся, - предложила Ирина.
Ритка вошла в зал, пристроилась третьей, прошла круг. Никакой реакции.
- Дурдом!
Тогда она выключила свет. Несколько минут топтания и движение остановилось.
Рита опять включила свет, нашла халат.
- Валюш, замерзнешь. Одень халат.
Она просунула свободную Валюшкину руку в рукав. Вторая рука была по-прежнему в сжатом состоянии.
- Дай руку, дай! Я халат тебе надену.
Валюшка молчала. Она вцепилась в то, что ей сегодня не нравилось, и не хотела отпускать, пока она не решит, что делать с этим дальше.
- Прошу тебя, брось его! Мы сейчас посидим, чайку попьем, - Ира погладила Валюшку по плечу.
- Ты то откуда взялась на мою голову? – произнесла та в раздражении.
Запрокинутая голова Потемкина издала неприличный стон.
Валюшка разжала пальцы и просунула руку в рукав.
— Вот молодец! Ложись!
Рита подталкивала несчастную к дивану, где спал Потемкин. Ирина принесла подушку и одеяло.
- Ложись, ложись, куколкой будешь.
Валюшка провалилась в сон, едва ее голова коснулась подушки.
Муж Риты по-прежнему стоял посреди комнаты. Она взяла его за орган, эрекции которого позавидовал бы всякий ее не имеющий, и отвела в ванную комнату, откуда вскоре послышался шум воды и примитивный мат. Очухался.
Затем Плющ был загнан в козюлятник, в котором безмятежным сном спала Косуля. Ей снился варшавский Русский дом, на лестницу которого она всходила вместе с новым другом Аркадием, а вокруг порхали свободолюбивые попугаи.
Говорить было не о чем и не хотелось. За окном залаял разбуженный ночным шорохом азиат, но быстро умолк, заметив хозяйский силуэт в окне. Когда хозяйка дома, можно было не беспокоиться, не рвать глотку как беспутная дворняжка, а только солидно порыкивать для порядка. Азиат заглянул в окно и увидел знакомую зеленую кастрюлю на огне, он сглотнул слюну и залег на бывшую клумбу, наслаждаясь приятным ожиданием.
Ирина выпила очень ранний кофе и дождалась первого трамвая.
В трамвае она ехала одна, если не считать водителя за стеклянной дверью. Это было здорово. Трамвай позвякивал и потряхивался, шлепал дверьми, в которые никто не входил, а выходить было некому, так как его единственной пассажирке надо было ехать до конца маршрута. Там, вероятно, его ждали люди, а эта первая и единственная сидела справа у окна в середине салона и смотрела на сонный город. Маленькие, вросшие в землю дома сменялись типовыми термитниками. В тех и других спали не очень счастливые люди и бездарные архитекторы. Сон в своей постели – не такой уж плохой удел для тех и других. Ирина мечтала нырнуть рыбкой на любимую тахту и оставаться в ней, сколько ей того захочется. 
 
               
                Глава 7

- Мама, посмотри. У Кузи семь клыков.
- Семь так семь, мне все равно.
- Мама, Мишка говорррит, что это мутация после Чернобыля. И у меня тоже будет семь клыков, а может быть, еще и больше.
- Маш, тебе не стыдно? Мама спать хочет, а ты пристаешь с глупостями.
- Посмотри своей подруге в пасть. Она зубатая, как акула, - Вадим поддержал дочь.
Что простительно ребенку, не простительно мужу. Удивительное пренебрежение к ее желанию выспаться.
- Кузя, иди сюда.
Кошке не понравилось неестественное внимание к своим зубам, и она решила сбежать. Но ей шагу не дали сделать, поймали, подхватили на руки и принесли в постель к Ирине.
У кошки оказалось три пары клыков и один одиночный на верхней челюсти.
- Ну, Кузя, ты уникальная кошка!
- Ну, что ты нам скажешь? – вопрошал муж, известный специалист по кошачьим зубам.
- А где восьмой?
- Зачем тебе восьмой?
- Ну не для симметрии, конечно, а про запас на непредвиденный случай.
- До каких пор я должен оправдываться в том, что у кошки выпадают молочные зубы?
- Никто не заставляет тебя оправдываться, ты меня сам разбудил. У тебя муки совести, а я вторые сутки не сплю.
- А вот это уж добровольно. Кто тебя заставляет не спать по ночам?
- Мам, а Урсулы тоже много клыков вырррастет? – Машка тащила сопротивляющегося щенка.
- Вырастет, если папа ей не поможет.
- Ты совсем с ума сошла! Что ты несешь при ребенке? Я варвар, я зверь, ты сама доброта!
- Нет, все, наоборот, это ты доброта.
- Не заводись. Решили ведь жить по-хорошему.
- Когда? – Иру разбудили, ее уже трудно было остановить.
- Совсем недавно.
- Мы это решили тринадцать лет назад. И эти тринадцать лет я думала, что живу хорошо.
- Прошу тебя. Не будем касаться ничьих ошибок. Я забыл тебе сказать, вечером у нас будут гости.
- Кто?
- Наталья с пшеками. Лечились у нее в отделении.
- А почему Наталья не принимает их у себя?
- Исключительно в твоих интересах, с учетом твоего нового хобби.
- А ты не хочешь в этом хобби мне составить компанию?
- Я пас, - категорически отказался Вадим. – Я и так на полторы ставки работаю.
- Понятно. У вас образование высшее, вы у нас доктор. А я так, пришей кобыле хвост. Чем ты гостей угощать собираешься?
- Я кур купил. Шесть штук, на каждого из гостей.
- Разве это куры? Ира пришла в ужас, увидев чахлые тушки.
- А разве нет?
- Это не куры, - возмущалась Ирина, - это  манекенщицы. Ногти, ногти, ноги, ноги, субтильная грудь и маленькая голова на длинной шее. Что я должна из них готовить? Что?
- Запеки их на бутылках и хорош, - сказал Вадим и был таков. - Вернусь к пяти часам, - пообещал он перед тем, как хлопнуть дверью.
- Слово мужа - закон! На бутылках, так на бутылках. Кузя, марш из кухни! Ирина приступила к приготовлению ужина. Для начала избавилась от голов и лапок. - Кузя, вернись. Ешь! -  Затем намазала кур майонезом, посыпала перцем, солью и водрузила каждую на бутылочное горло. Куры сели замечательно, подняв крылышки и раздвинув ножки. Эдакий парад моделей, одна другой лучше. Кузя ходила по кухне за Ириной и распевала на свой кошачий манер «рррайские птички, рррайские». Появилась хромающая национальная гордость. С обонянием у нее было все в порядке.
- Уав -Уав ,- Урсула подала голос из под кухонного  стола,- обратите внимание, на верху - дичь.
- Моя ты умница! - сказала собаке Ирина, - не знаю, можно ли тебе лапку дать. Ты еще маленькая. Урсула просящее заскулила и получила то, что хотела.
- К курам я подам капустный салат, огурчики, помидорчики и отварной картофель. Все просто и без изысков. - Ирина выстроила схему ужина. В ней не хватало десерта.
Торт планировался большой и красивый. Получилось совсем не так, как хотелось. Пятнадцать истерзанных миксером яиц, несмотря на свои страдания, взбились в устойчивую пену. Тесто для бисквита было идеально-воздушным, но коржи после выпечки получились кривыми и кособокими. Три попытки в виде трех кособоких коржей доказывали чистоту эксперимента, в результате которого духовка, пол кухни, сам дом, земля под ним и вся великая держава дали сильный крен вправо. Ирина была удивлена открытию и придала бы ему больше внимания, но надо было срочно готовить крем. Крем под названием «Мокко» принял в состав кофе хорошего качества, а вернул жидкость неопределенного свойства, которую Ира слила в раковину. В завершении кулинарных работ кособокие коржи были склеены кремом, по цвету схожим с цементом. Получилось неподражаемое кондитерское изделие под названием «падающая башня», украшать которое было бы лишним, но Ира посыпала его тертой на мелкой терке шоколадной конфеткой. Члены семьи отреагировали на торт по-разному.
- Сразу видно, что Манька пироги пекла, все ворота в тесте, - с такими ободряющими словами вошел на кухню Вадим. Ирина так была занята стряпней, что не слышала, когда он вернулся. С ее уст чуть не слетело хлесткое ругательство, но она сдержалась.
 Урсула вылезла из своего укрытия и с удовольствием подлизала с пола шлепки крема.
 На кухню влетела Маша. - Мне дурственно, - заявила она, театрально положив ладошку на свой лоб. - Мама, а этот торт не упадет?
- Не волнуйся, Машустик, так было задумано, - ответил дочери Вадим.
Мишка ничего говорить не стал. Он отрезал себе кусок торта с того боку, что толще, и стал его уплетать за обе щеки.
- Какой же ты вандал! У меня других слов нет, - заявила Ира, когда увидела, что учинил ее сыночек.
- Ты, мамуля, зря беспокоишься. Мишка быстро справился с кусочком. - Этот торт кроме меня есть никто не будет. В нем пейзажности нет.
- И ты его тоже есть не будешь! Ира убрала предмет раздора в холодильник. - Убирайся в свою комнату и сиди там целый вечер.
- За что? - возмутился Мишка, - Я же не говорю, что ты нарочно задумала это безобразие. Я его ем!
- Ушел и быстро! - сказал свое слово Вадим.
Мишка исчез мгновенно, ему очень не понравился тон, выбранный для него отцом.
- Вадим, не кажется ли тебе, что Наталья нас напрягает? -   спросила мужа Ирина, когда из кухни ушли дети.
— Это же в твоих интересах.
- Я бы очень не хотела, чтобы мои интересы с кем-либо обсуждались.
- Наталья - наш друг, - Вадим вяло сопротивлялся, он и сам хорошо понимал, что с гостями погорячился, надо было пару дней подождать, но Наталья сказала, что у нее знакомые поляки есть. Вот он и ухватился для Иркиного развлечения.
- Да, друг, - согласилась Ирина, - оказывается, это очень удобно, чтобы принимать своих гостей в нашем доме. В конце концов, я только вчера приехала и понятно, что устала. Какие приемы я могу обеспечить в таком состоянии?
 Бодрый звонок в дверь прервал разговор супругов. Приехали Косуля с Валюшкой, сообщить, что сегодня уже поздно, а вот завтра с утра они обязательно поедут с Ириной на дачу.
- Мы все посеем! - уверяла ее честнейшая Косуля, - помнишь, я тебе слово дала.
Ирина была бесконечно рада появлению подруг. На ловца и зверь бежит, - подумала она, - будет, кому гостей развлекать.
- Я тебя от слова освобожу, если вы на пару быстренько накроете на стол. Ожидаются гости из любимой нами страны.
- Мужчины или женщины? – спросила Валюшка, которая мужа своего Юрия выгнала еще вчера, это означало, что на сегодня она уже свободна. Раз это так, то можно заполнять вакуум.
  - Два на тебя, один на Косулю, - ответила Ирина и вручила Валюшке тарелки.
Валюшка к порученному делу отнеслась с должной ответственностью, не прошло и часа, стол был прекрасно сервирован. Куры в золотистой корочке возлеживали на подушках из листьев салата. Капуста была так мелко нашинкована, чем-то хитрым заправлена, что превратилась в шедевр шедевров среди капустных салатов. Валентина не знала, что планировался картофель в рассыпчатом виде, и сделала пюре с добавлением горячих сливок, яиц и сливочного масла.
- Сам бы ел, да денег нет, - сказала она, когда снимала пробу.
Обнаружив в холодильнике торт, она не стала с ним церемониться, и разрезала на порционные кусочки, которые разбросала по креманкам.
- Сверху мы положим ягоды из вишневого варенья и мороженое, будет замечательный десерт.
Ира срочно отправила Мишку в магазин за мороженым.
- Купишь пломбир, - попросила она.
- Это вам пломбир, а мне крем-брюле, или идите в магазин сами.
 Мишка никогда не упускал возможность повыпендриваться.
- Нам пломбир, тебе подзатыльник, - пообещала мать.
Все то время, которое было потрачено Валентиной для пользы дела, Косуля провела на балконе в беседе с Вадимом, и в этом тоже была своего рода польза. Она первая увидела гостей и оповестила всех об этом.
Валюшка выглянула в окно.
- Поляки в гости без цветов не ходят, - объявила она,- А что это за женщина с ними?
- Подруга Вадима, которой хочется быть другом семьи.
- Она не замужем?
- Была, но очень давно.
- Дамочка вроде меня, - заявила Валюшка, из чего сделала собственный вывод, -   от таких подруг мужей надо держать подальше.
- Исключено, - успокоила ее Ирина, - она не в его вкусе.
- Ты не обижайся на меня, Ирка, но скажу честно. Ты полная дура. Вкус качество непостоянное. Стоит подруге вашего дома поменять стратегию, поменяется и взгляд Вадима на свою подругу.
- Я верю тебе абсолютно, но о стратегии мы поговорим как-нибудь на досуге.
 В дверях появились гости. Косуля открыла им дверь, и поляки приняли ее за хозяйку дома. Все цветы достались ей.
    Наталья догадалась, где найти Ирину, и тут же явилась на кухню с большим пакетом в руках.
— Вот, - сказала она, - что бог подал. Она достала из пакета несколько коробок шоколадных конфет и бутылку вина.
- Хорошо же вам бог подает, - Заметила Валюшка, намекая на стандартную сладкую благодарность излеченных больных.
- Скрывать не буду - хорошо! - ответила ей Наталья, сохранив выбранную для нее Валюшкой интонацию.
- Может, вы для начала познакомитесь, - предложила Ирина и показала рукой на Валюшку. Валентина - близкая подруга сестры моей подруги, теперь уже и моя.
- Наталья! - представилась Бочаруся, - подруга мужа вашей подруги, надеюсь уже и ее.
- Что вы задерживаетесь? Мужчины ждут, - на кухню заглянула Косуля. По ее сияющей физиономии легко было понять, что ждущие мужчины произвели на нее впечатление.
С Ириной легкой руки гости долго знакомились между собой и обменивались любезностями.
- Пани Валя, вы - Венера! - сказал Валюшке статный пан Городницкий.
   Ира признала в пане Городницком доктора с польской стройки. Он приходил к ней в контору, чтобы взять разрешение на вывоз трупа на родину. Случается, что смерть не хочет ждать возвращения человека к себе домой.  В таких случаях требуется справка об отсутствии у покойного опасной инфекционной болезни. Пан Городницкий был милым человеком, и общаться с ним Ирине было приятно, несмотря на печальные причины их служебных встреч.
    Пан Городницкий был холост и у него заканчивался контракт со строительной компанией. Всю эту полезную информацию Ирина срочным образом сообщила в заинтересованное ушко. Этого оказалось достаточно, чтобы обеспечить умелый флирт обеих сторон на весь вечер.
 Косуля взяла на поруки двух инженеров: молоденького пана Яна и солидного пана Барана с ударением на первом слоге, именно так он представился. Косуля отнеслась к этому акценту очень деликатно и не совершала ошибок в произношении этой сложной фамилии.
  Наталья умудрялась общаться и с теми, и с другими, заглядывала в комнату к детям, тискала кошку, но все это время находилась в ожидании, когда предмет ее сердечной привязанности заметит ее, скажет слово или что-нибудь спросит.
У нее был свой дом. Она создала в нем уют и доступный комфорт, но ходить в гости у нее получалось гораздо чаще, чем принимать их у себя. Бывать у Кирилловых ей было горько и радостно. Радостно от возможности общения с этой семьей. Сам Вадим давно потерял основную влекущую роль. Она не могла не любить его детей, и не только потому, что они были его дети. Они выросли на ее глазах, она стала для них доброй тетушкой. Ирина, как его жена, ничуть ее не раздражала. Была бы на ее месте другая женщина, еще не известно, как бы сложились их отношения. Наталья своим внутренним чутьем понимала, что именно Ирина является центром своей семейной галактики. Это она создала ее и держит вокруг себя Вадима, детей своих, друзей, подруг и даже животных. Время от времени пускает в свой мир и ее, Наталью, которая всего это не имеет, и вряд ли иметь будет, потому что нет в ней такой созидательной силы. И это было горько.
Ирине на весь вечер была уготована завидная участь - убирать и подавать тарелки. Она стоически несла свое бремя, иногда присаживаясь за общий стол. Гостям было хорошо, гостям было весело. Они танцевали краковяк, пели варшавянку, пили на брудершафт, не упускали возможность почеломкаться. В завершении вечера в угаре увлечения пан Городницкий сделал предложение руки и сердца Пане Валюшке. Она отнеслась к нему серьезно и приняла, не раздумывая. Это было вполне прагматичное решение с ее стороны.
- Мы через неделю уезжаем, - сообщила она Ирине,- я оставлю тебе ключи от квартиры. Заглядывай иногда, цветочки поливай.
- А ты не спешишь?
- Я опаздываю! – заявила Валюшка  и на правах невесты  увела пана Городницкого к себе домой.
Когда за гостями закрылась дверь, из кухни раздались отчаянные вопли.
- А где мой торт? Сожрали!?
- Сыночек твой совсем распоясался!
    Вадим чувствовал необходимость родительского вмешательства, но был приятно расслаблен. По телику шли спортивные новости, и он перевел стрелки в сторону жены.
- Мой сыночек?
 Ирину возмутил акцент мужа на слове твой.
-  Что ты хочешь от бедного мальчика, он же без отца растет?
От приятной расслабленности Вадима не осталось и следа. Он взял сигареты и собрался на балкон,
 но не пошел, решил разрядить ситуацию. 
- Я имел в виду только то, что ты с ним больше времени проводишь
- А я имела в виду только суть нашей проблемы.
    Ирина ушла в спальню, села на постель и почувствовала, как она устала за последние дни. Ее психофизический аккумулятор сел и требовал подзарядки. Она решила, что при первой же возможности поедет за город, где проведет целый день в полном одиночестве. Чтобы было легче и приятнее общаться с людьми, надо от них иногда отдыхать.


                Глава 8
Ирина ехала на дачу. Она ждала этого момента целую неделю, бегая по пыльному городу с очага на очаг, мечтая о чистом деревенском воздухе. Она сидела у окна электрички и смотрела на пассажиров. Ей нравилось наблюдать за людьми.
Из простого средства передвижения вагон электрички трансформировался в избу-читальню.  Все читали. Гласность свалилась снежной лавиной, от неожиданности в умах забродило, как в кишечниках. Что можно? Что нельзя? Что за политика такая хитрая? Как хвост селедки с пивом при гонорейной провокации.
Люди бывалые молчали. А пресса захлебывалась во вседозволенности. Она, как фрукт, зрела на корню, меняла свой цвет – уже не красный, еще не желтый. Еще не было национального стриптиза, но шел активный поиск интимных мест.
- Вы смотрели «Взгляд»?
- А вы «600 секунд»?
- Нет, меня интересует судьба рабыни Изауры.
- Вы на фазенду едите?
- Да.
- Тогда вы тоже рабыня.
- Возможно, но у самой себя. Хочу – работаю, как устану – отдохну. Во всем свое удовольствие есть. Главное – за спиной никто не стоит. От чужих глаз устаешь больше.
- Бабуль, тебе бы государством управлять. Вот толк был бы!
- Был бы, голубчик. Толку было бы много, да никто не даст, чтобы самим в дураках не оказаться. Один только Ленин правду знал, но умер рано.
- А что Ленин знал, бабуль?
- Правду, голубчик, правду. Он всем говорил, что кухарка может управлять государством.
- Тю, загнула Изаура!
- Я смотрю, глупый ты, голубчик. Кухарка, она кто? Женщина! Кто дом у нас содержит? Женщина! Кто знает, сколько что стоит, где что достать, что сытнее, что полезнее, что питательнее? Кухарка! Ни одна кухарка не отдала бы Крым уже потому, что там абрикосы с виноградом растут. Хорошая кухарка всему цену знает, никогда не продешевит и не переплатит. Вот тебе и тю, голубчик. Только кухарку к власти не допустят, побоятся эту власть навечно потерять.
Под садовые участки был отведен пойменный луг. Хозяева вгрызлись в собственную землю, как кроты. Строили, сажали, собирали урожай.
Дача Кирилловых представляла собой оазис на поле сельскохозяйственной деятельности новоявленных собственников. Пойменный луг сохранил здесь свою первозданную чистоту. Цвели одуванчики и незабудки, мелкая розовая гвоздичка вплеталась в буйную зелень полевого  хвоща. Летали бабочки, стрекотали кузнечики, сновали полевки и гнездились птицы. Так задумал Бог! И это было хорошо!
Среди этого рая жутким уродством выглядел маленький кусочек вскопанной земли с неровными краями и густо засеянный окурками. Ирина собрала окурки, пока они не дали всходы, и улеглась загорать. Ей очень хотелось свой фруктовый сад, большой ягодник, но… увы, плохая она «кухарка», для управления страной не годится, если не смогла справиться со своим мужем. Но такую лужайку в личной собственности тоже не плохо иметь. Ирина подставила солнцу свою спину и стала наблюдать за муравьем, тянувшим волоком толстую живую гусеницу.
Гусенице поведение муравья было не по вкусу. Она извивалась и, если бы могла, то кричала бы. Вкус жирной гусеницы вдохновлял муравья, и он, изменив тактику, перешел на таран, боднув жертву хитиновой башкой. Гусеница поддалась и поползла в нужном муравью направлении.
Вот тебе и свобода выбора: если ты мягкая и нежная, берегись твердолобости на своем жизненном пути. Ирина подсознательно поставила себя в ряд мягких и нежных, но к чужому диктату она относилась нетерпимо. Она помогла гусенице, отправив террориста нюхать одуванчик. Муравей побарахтался и исчез в желтой мягкой пушистости.
На соседнем участке трудилась супружеская пара. Он поливал грядки и был плохо виден. На славу бушующий лук закрывал его от любопытного взгляда Ирины. Она, необъятных размеров женщина, осуществляла странные, если не шокирующие действия. Подняв подол платья до пояса и оголив то, что имела ниже его, очень медленно мелкими шажками пятилась к деревянному сооружению, бывшему значительно больше принятых стандартов.
- Кисонька, тебе помочь?
- Потерпи до вечера, - ответила Кисонька и впихнула себя в раскрытую дверь.
- Счастливый мужик! – послышался мужской голос с другого участка.
- У всякой пташки свои замашки, - ответил очень приятный баритон.
Настолько приятный, что Ирине захотелось увидеть его обладателя, но она не обернулась, а полезла в сумку за термосом. Термос кроме знака качества имел странную для своей функции форму пышнотелой матрешки. Голова матрешки откручивалась и служила стаканчиком. Ирина налила кофе в голову и отхлебнула. Напиток был обжигающим. Перевернутая голова радостно улыбалась, пышные формы хорошо сохраняли тепло. Выпив кофе и пожевав то, что ей послал на сегодня Бог, Ирина еще немного повалялась на траве, шурша газетой. Прочитав перестроечные статьи, бьющие по сознанию страстями и эмоциями как кувалдой, бросила скользящий взгляд на предмет своего любопытства.
Вид поджарого, хорошо тренированного тела в белых шортах, подчеркивающих природную смуглость кожи, оказал на нее неожиданно мощное воздействие. Она впрессовалась в свою подстилку, раздавила подбородком какое-то насекомое, счастливо отработавшее свою карму до срока, вероятно, бывшее в прошлой жизни пауком.  Она всматривалась в человеческую особь мужского пола через стебли густой травы как партизан на разведке. Олег был занят прозаическим до примитивности делом: вместе с хозяином дачи разбрасывал навоз. Было не важно, что Ире подсказало его имя, обрывки разговора или интуиция. В том, что он Олег, она не сомневалась.
Белые носки на упругих ногах и дорогие кроссовки рядом с навозной кучей показались ей неуместными, если не вызывающими. Очевидно, он в гостях, иначе нашел бы себе на ноги что-нибудь по проще. Щеголь!
Мужчины работали легко, красиво и весело. Олег играл вилами с виртуозностью теннисиста на Уимблдонском турнире.
Ирина представила себе мужа, поднимающего целину: Вадим пыжился, отмахивал мух и каждые пять минут курил.
Глоток кофе был необходим. Букет из бразильской арабики и тонкого запаха навоза, доносившегося при легком дуновении ветра, смешивался с запахом мелиссы, клевера и какой-то фантастической кашки-ромашки. Так, наверное, пахла рабыня Изаура, сводившая с ума бразильских мужчин.
Лучше уйти, - подсказал внутренний голос, проанализировав все импульсы плоти и сознания. Куда? До электрички еще два часа. Ирина спорила сама с собой:
- Какая разница куда? Вперед.
- Но я плохо видела его лицо.
- Посмотри-ка лучше на себя.
Какая отвратительная фраза! Какой-то людоед ее придумал еще на заре человечества, а до сих пор она действует безотказно - сразу начинаешь оценивать себя, да так варварски, как приемщица в комиссионном магазине: эта модель устарела, вряд ли будет спрос, да и высок процент изношенности.
Ирина обречено собрала вещи и побрела в сторону железной дороги. Она понимала, что далека до совершенства, что ее худые ноги не соответствуют обхвату талии, что старенькие джинсы трещат в определенных местах, а эти места приходится прикрывать рубашкой на выпуск.  До сего момента это ее мало трогало. Сегодня что-то с ней не так. Неужели на нее могли подействовать чужие белые носки? Интересно, какие носки были на Кашпировском? Она смотрела его шоу, вот и результат. Она зомби!
Было безлюдно. Ирина остановилась в тени единственного дерева, на верхушке которого застыла греющая мозги ворона. Солнце набирало силу, воздух пришел в движение и слегка флюоресцировал. Парочка кудрявых облаков-анархистов покинула стройный ряд перистых собратьев и слушала щебет диких птиц. Прогромыхал трактор с тележкой, полной многоярусных клеток с птицами домашними, взволнованными и кудахтающими. Тележка подпрыгивала, встряхивала клетки с содержимым и ненароком вытряхнула жирную курицу на пыльную дорогу.
Кому-то повезло, - подумала Ирина. Она ожидала, что курица в великой радости побежит по вольной воле, будет весело разгребать лапами землю, активно кудахтать, когда найдет что-нибудь подходящее для себя, - будет вести себя так, как положено приличной курице. Получившая свободу птица вела себя странно. Она вскочила, похлопала крыльями и опустилась на колени. У птиц колени смотрят в противоположную человеческим сторону. Смысл фразы «опуститься на колени» в птичьем варианте не имеет переносного смысла: она просто на них села. Когтистые лапы, привыкшие к металлическим прутьям клетки, не умели ходить, а глаза слепли от яркого солнца. Не знавший свободы свободы не ищет, а получив, мучается, - сделала вывод Ирина.  Мораль сегодняшнего дня – свободе надо учиться.
Ирина отнесла курицу в тень, уселась рядом и принялась считать вагоны товарняков, снующих в разном направлении – то вправо, то влево. Она так долго сидела под деревом, что дерево, ворона на нем и она сама, казались Ирине отправной точкой индустриального движения страны.
«Опасно-опасно-огнеопасно!», - отстукивали колесами желтые и коричневые цистерны. Знакомый маневренный паровозик резким гудком спугнул ворону, она залихватски гикнула и понеслась как вороной в одном с паровозом направлении. Сизый дух времени поглотил двадцатый километр, а когда рассеялся, Ирина уловила несвойственный паровозному дыму запах хороших сигар.
На месте крушения жизненных планов бройлера стояли белые Жигули, за рулем сидел Олег, курил и ждал. Он ждал, когда сидевшей под деревом женщине надоест грызть какой-то стебелек, и она обратит на его присутствие внимание. Заметив поворот головы в свою сторону, Олег вылез из машины, открыл заднюю дверь и любезным жестом предложил Ирине сесть:
- Я еду в город.
- Спасибо, только я не одна.
Олег посмотрел по сторонам. Вокруг не было ни души. Его лицо выразило недоумение: курицу он не заметил. Ирина радостно отметила, что он не красавчик совсем, нос крупноват и губы, и вообще не ее тип мужчины. Объяснить, какой тип ее, Ирина вряд ли смогла бы. Вот то, что ей в мужчинах не нравится, изложила бы легко и свободно.
Услышав человеческий голос, курица встрепенулась и прокудахтала что-то вроде «я здесь, не забудьте меня!».
Олег засмеялся и спросил:
- Охотничий трофей?
Ирина смутилась от мысли, что ее партизанская слежка оказалась замеченной. Она решила откупиться:
- Может, вы возьмете ее себе?
- Ни за что! Она ваша. Какая охота без трофея?
Сомнений не было: он видел, как глупо она себя вела.
Предлагая сесть на заднее сидение, Олег хотел сохранить определенную дистанцию, но внимание к своей персоне, конечно, без ответа оставить не смог. Возможно, он опасается женской назойливости. Разглядывала же она его ножки-глазки, глазки-ножки. Ну и черт с ним! Главное – до города довезет. А может быть, он просто учтив, бывают же исключения из правил.
Ирина расположилась на заднем сидении, как ей было предложено, на колени положила газету, а сверху водрузила курицу, выражавшую полное безразличие к портрету свободолюбивого диссидента, на котором ей теперь приходилось сидеть.
Олег обернулся и с улыбкой спросил:
- Ирина, вы весь кофе выпили?
- Кажется, нет.
Голова матрешки опрокинулась в крайнем удивлении. Кофе был не таким горячим, как утром, но аромат сохранил.
- Еще есть пирог с лимоном. Хотите?
- Пирог с лимоном? Хочу ли я? Вряд ли я смогу ответить на ваш вопрос. Я никогда не ел пирогов с лимоном.
- Вкус на любителя. Слегка горчит.
- Вы любите легкую горечь, Ирина?
Лицо его было серьезно, а глаза смеялись. Она растерялась. Откуда он может знать, как меня зовут, и какое ему дело до моих вкусов?
- Попробуйте, может, и вам понравится.
Она протянула Олегу кусок песочного пирога с лимоном.
Он вкусил и нараспев произнес:
- Вку-у-усно! Балуете вы себя.
- Ну, не только себя. Иногда и других.
— Это похвально. Приятно, когда тебя балуют, хотя бы иногда. Говорят, страсть тоже имеет сладко-горький вкус, как этот пирог, например.
- И редька, - добавила Ирина.
- Редька? Вы прозаик, Ирина. Страсть и редька, что за сравнение? Как вам такое в голову могло прийти? Вы смогли бы оценить такую фразу: оперный певец пел так блестяще, что его страстные поклонники ощутили необыкновенную отрыжку и оглушительные прорывы метеоризма, как после редьки с медом?
- Вы врач?
- Почему вы так решили?
- Юмор специфический, можно сказать, анальный.
- Я врач, и меня зовут Олег.
Ира чуть не ляпнула «А я знаю», но пробурчала себе под нос, курице на ухо: - Надеюсь, не вещий.
- Спасибо за пирог и кофе. Едем на речку!
- Я думала, вы в город.
- Да, в город. Но сначала на речку. Надо смыть сажу от паровоза.
Олег вел машину спокойно и аккуратно, без рывков и шараханий. Движение его рук органично сливалось с движением руля и передавалось всей крутящейся и вертящейся механике, формируя синтетический образ человека-машины, автомобильного кентавра. Ирина давала волю своей фантазии, чтобы заглушить в себе нарастающее раздражение и глубокое огорчение. На предложение поплавать она ответила отказом и даже не вышла из машины. Пока он делал заплывы, она листала «Огонек», который нашла на заднем сидении.
Боже мой, какая же я обделенная! Как можно определить вкус страсти, не имея о ней ни малейшего представления. Слово-то не из реальной жизни. Верю в симпатию, верю в любовь, в половой инстинкт верю, а вот в горько-сладкую страсть – нет. Все это фантастика, обидно, если только для меня.
Всю дорогу в город оба молчали. Когда Ирина замечала в зеркале теплый внимательный взгляд Олега, сразу опускала глаза, старательно изучала макушку курицы, которая, наоборот, акклиматизировалась на женских коленях и раскудахталась.
- Ой, что это? Ты что, подруга, снеслась?
— Это она из благодарности. Яичко-то золотое?
- Кому бы ее отдать вместе с яичком?
Трасса нанизывала простенькие бусы из маленьких деревень. Везде, тут и там, на обочине дороги стояли ведра с картошкой и банки молока. Хозяев не было видно: следили за добром издали, не отрываясь от дела. На низкой скамеечке рядом со старой мазанкой сидел старик в валенках и фуфайке. Он ничего не продавал, а только смотрел на жизнь вокруг себя и думал, что в другой раз пошел бы на луг шампиньоны собирать, а нынче не может – ноги ослабели.
Рядом с ним притормозила машина.
- Дедушка, курицу не возьмете?
Старик встал, опираясь на палку, и с любопытством посмотрел на курицу и на Ирину, державшую ее на руках. С недоверием спросил:
- А она ваша?
- Нет, - сказала Ира. – Она не наша. Она сирота.
Дед оценил упитанный вид курицы и развел руками:
- А у меня ничаво нет.
Не верил он, что такую курицу можно даром отдать.
- Дедушка, возьмите ее, пожалуйста. Пусть у вас поживет. Она ходить не умеет, но яйца несет.
- У меня своя курица есть, - сказал дед.
-Вот и хорошо, отец, будет ей компания, - вмешался Олег.
- Ну, коли вам не нужно, то в хату несите.
В сельской хатке жила история. Она смотрела со стен глазами Николая-Чудотворца и дедовых родственников, цвела алыми маками, вышитыми гладью стежок к стежку на холщовых занавесках, хранила секреты в дощатом сундуке с медными скобами и уголочками, грелась на русской печи с жесткой лежанкой.
В большой низкой корзине сидела курица, настоящая сказочная Ряба. Глаза ее были закрыты тонкими дрожащими веками. Изредка она ерзала взъерошенным телом, снимая оцепенение. То были грезы курицы, сидящей на яйцах.
- А вот и скотинка моя, - представил ее дед.
Ирина опустила свою белую сироту на пол рядом с дедовой рябой скотинкой, и она   весело закрутила головой, высматривая на дощатом с крупными щелями полу что-то для себя интересное. Атмосфера сельского домика пришлась ей по вкусу. Он еще хранил запах давно печеного хлеба и человеческой любви.
- Дедушка, вы с кем живете?
- Два года как один живу. Жена померла, так я один. Сын родной на Дальнем Востоке живет, а неродной – в Москве. Приезжать-то они приезжают, но у них своя жизнь. Теперича вы приезжать будете, сироту свою навещать.
Дед посмотрел на Ирину с хитрецой.
- А мужик с тобой не твой. Был бы муж, сказал бы «давай курицу в суп». А ты цветочков нарви. Видишь, как цветут. Жена сажала. Пиены или хрен ее как … а за сироту свою не волнуйся. Все мы сироты. Кто это свое сиротство осознает, тот жалостливее к другим становится.
Олег дожидался Ирину в машине. Так странно, - думал он, – пятнадцать лет прошло, а у нее по-прежнему растерянный наивный взгляд, будто все, что ее окружает, не из ее жизни и она этому удивляется. Он знал, что, вернувшись в город, непременно встретит ее, но не думал, что это случится так скоро. Он был еще не готов, не акклиматизировался. Олег невесело усмехнулся: а она меня не узнала, но интерес в глазах был. Чертовски приятно, когда на тебя так смотрит женщина.
Ирина подошла к машине с букетом цветов и улыбнулась, ее подхватила и слегка покачала волна тепла, излучаемая глазами Олега. Ах, чертовски приятно, когда на тебя так смотрит мужчина, - подумала она.
Олег подвез Ирину к дому. Она удивилась: видно память моя совершенно дырявая - сама сказала адрес, но не помню когда. Но не признаваться же в этом. Она обменялась с Олегом дежурными фразами на прощание и вручила ему яйцо своей подопечной курицы. Олег положил его в бардачок.
- Буду хранить как святыню.
- Наверное, стоит. В нем дух свободы.
- Дух свободы?
- Без сомнения! Это первое яйцо на куриной воле.
Бабка Зина сидела на скамейке и делала выводы: вот ничего особенного в нашей Ирке нет, а мужа оторвала хорошего, да и хахаль по виду заметный. А как щебечут весело, Ирка с цветами! Людей не боятся. Хороша парочка – баран да ярочка. Людей бояться надо. На то они и люди, чтобы их бояться.

         
                Глава 9

Многие инфекционные заболевания имеют свою сезонность: грипп – зимой, гепатит – осенью. А в конце весны слабело сельское хозяйство. Городские медицинские работники дружно и обреченно бросались помогать хворому и страждущему.
Сафар-ага выбросил трудовой десант в пятницу вечером.  У каждого сотрудника санэпидстанции были свои причины провести выходные на плантации сахарной свеклы. Задача была общая – прополоть закрепленное за организацией поле, рационально используя световой свет, то есть работать утром и вечером, а жаркое время суток посвятить отдыху на свежем воздухе.
Обычно на трудовой подвиг рабов от здравоохранения отводилось время стояния солнца в зените, именно к этому часу их привозили из города. Команда из восьми человек имела запас продуктов, рассчитанный на несколько дней, огромную флягу воды, отвечающей всем положенным государственным стандартам, две четырехместные палатки и самое главное, незаменимое в отечественном производстве сахара – это орудия его производства: тяпки и точило.
Мужчины, их было пять, дружно взялись натягивать палатки. Женщины: Ирина, Виолетта и Сучье Ушко, отправились смотреть окрестности и собирать хворост для костра. Когда они вернулись, их ждало большое разочарование. Ночное пристанище было не готово. Палатки висели на жалких кольях полуспущенными воздушными шарами.
- Вы что палаток никогда не натягивали? – высказала общее женское недоумение Виолетта.
- Если б было на что натягивать,  то натянули бы, - раздраженно ответил ей Карпонос. – Сафар-ага не те подпорки взял, эти от двухместных палаток.
В перелеске между двумя полями росли только крупные деревья, а мелкая поросль для подпорок не годилась. Но что значит слабая единоличная мысль по сравнению с мощной коллективной? Палатки было решено подвесить к веткам  высоких деревьев.
Верхние углы палаток остро торчали, надежно привязанные к макушкам специально выбранных деревьев. Четыре нижних были растянуты между стволами. Палатки улыбались улыбкой Гуинплена, но были вполне пригодны для проживания.
Одна палатка отводилась для трех женщин, другая – для пятерых мужчин. Мужчины брали на себя обязательства по очереди охранять спящий народ от вероятного нападения диких зверей, которые, по их дружному мнению, должны были водиться в перелеске между двумя свекловичными полями.
Поля простилались в бесконечность. Бескрайние просторы Родины, умноженные на фронт предстоящей работы, проводили всех в неописуемый ужас.
Курочкин отсчитал десять рядов от дороги и поставил стартовую табличку, постаревшую  за много лет пользования.
- Начнем с тебя, Ирина Владимировна.
Через десять следующих рядов он воткнул табличку со своей фамилией, далее последовали фамилии всех членов команды.
Ирина залезла на брошенную кем-то и очень давно сеялку и попыталась рассмотреть конец свекловичному раздолью.
- Вася, я вижу землю! – закричала она, увидев на горизонте маленькие сельские домики. – Ура!
- Ура! – поддержал Вася.
У палаток готовились к трапезе. Над столом стоял острый запах жареного мяса, как на заре человечества. Скатерть-самобранка изобиловала яствами местного значения. Сало с прорезью и без нее, копченое или особенного засола, отваренное в луковой чешуе, поэтому золотистого теплого цвета, или бело-розовое холодное с чесноком и перцем, пряные котлеты, курятина жаренная в панировочных сухарях и просто курочка, кусочки домашней буженины и государственной колбаски, буханки  черного хлеба и нарезные батоны, пирожки с  различными начинками. Длинные парниковые огурцы соседствовали с маленькими толстенькими маринованными огурчиками. Украшением стола была хвостатая редиска, пучки зелени и наполненный фитонцидами зеленый лук.
Все было бы прекрасно, но чувствовалась скованность, которая обычно возникает с изменением дистанции между людьми со служебной до более близкой, внутриобщинной. Голая грудь Карпоноса, синие хлопчатобумажные видавшие виды брюки-трико и крепдешиновая блузка с бантиком Сучьего Ушка сводила эту дистанцию до уровня семейной, практически интимной.
Скованность мгновенно разрушилась, когда Карпонос вытащил бутылку «Столичной» и предложил выпить за знакомство. Он представил всем хорошо знакомого молодого парня Игорька, который не работал в санэпидстанции, но часто приходил к беременной  жене. Игорь вступил в десант добровольно, чтобы не перегружать сотрудников жены работой за нее.
После первого тоста последовал второй – за здоровье Игорька и его молодой жены. Карпонос осознал себя Бахусом и регулярно подливал напитки. Виолетта взяла на себя роль хозяйки стола и строго следила за непрерывностью жевательного процесса.
Шашлык, умело замаринованный и искусно зажаренный, был великолепен. Все, что съедалось, еще и запивалось пивом, квасом, компотом, водой из фляги с учетом личного вкуса. Настал момент, когда возникла необходимость определиться, куда идти девочкам, а куда мальчикам. Карпонос стоял напротив Виолетты и крутил руками, как регулировщик, во все стороны.
- Мальчикам всегда направо, а девочкам - налево.
- Определите, где право, пожалуйста, - жалобно попросила Вера Петровна.
- А зачем вам знать, где право? Девочкам налево. Вы у нас кто?
- Я сама знаю, кто я! И все-таки где право? Как вы ориентируетесь?
Карпонос посмотрел в сторону растерявшего краски заката, развел руками и сказал:
- Вам, Вера Петровна, придется ждать полярной звезды.
«Чок-чок-чок», - запел соловей в кустах душистой калины, но умолк. Через пару минут собрался с силами и продолжил: «Чив-чив».
- Все в этом мире на голове стоит. Вот и соловья воробей воспитывал, - заворчал Орлов.
- Вам-то откуда знать? – удивилась Виолетта, собиравшая остатки еды в пакет.
- О чем, позвольте спросить?
- О соловье, конечно!
- Ну, это просто. Я думал, вы миром интересуетесь. Соловей без отца рос. Как известно, соловьихи не поют. Деток своих учат только червячков-комариков ловить. Чтобы природный талант развить, хороший учитель требуется, а не какой-то залетный и чирикающий.
Резко запахло нафталином. Появилась Сучье Ушко.
- Вера Петровна, вы что в мехах?
- Нет. Какие меха?  Сейчас лето.
- А почему нафталином пахнет?
- Это я мазь сделала от комаров. Хотите помазаться?
- А меня никто не кусает, - выкрутилась Виолетта и скрылась в палатке.
Ирина сидела на бревнышке и смотрела на костер. Пламя нежно скользило по головешкам, взлетало в ночное небо и рассыпалось на множество звездочек и созвездий. Ире очень хотелось узнать, что думает Орлов о мире, стоящем на голове, но он ушел вслед за Виолеттой.
Разговор между Верой Петровной и Николаем Матвеевичем касался темы звероводства, любимого занятия последнего в свободное от паразитологии время. Он рассказывал Сучьему Ушку процесс разведения хонориков.
- Очень важно поймать момент, когда самка выпустит петлю, и только тогда к ней подпускают самца.
- Значит, самка должна выпустить петлю? – заинтересовалась хорьковым сексом Вера Петровна.
- Обязательно, иначе у них ничего не получится. Самка загрызет самца.
- Значит, если петли нет, у них ничего не получится, а если есть? – не без любопытства уточнила Вера Петровна.
- Если есть, непременно получится, - пообещал Николай Матвеевич, мечтавший развести хонориков.
Пока в подвале его дома резвилось несколько нутрий. Хозяин менял им воду в корыте и в процесс размножения не вмешивался.
В Ирине проснулся свойственный ей дух противоречия, подкрепленный легким опьянением и бурным возмущением от предстоящего насилия над норкой:
- Я думаю, вас вводят в заблуждение, Вера Петровна. Вы сами подумайте, какая уважающая себя норка подпустит к себе вонючего хорька?
- Вы так считаете? – спросила вера Петровна с огорчением в голосе.
- Да. А вы иначе?
Вера Петровна промолчала.
Орлов вернулся с бутылкой коньяка.
- Какая ночь замечательная! Давайте по глоточку для согрева души.
- Моей душе и так хорошо, без горячительных напитков.  Небо такое звездное, как в планетарии. Все созвездия хорошо видны. 
- Фантастика! – подтвердила Вера Петровна.
- Небо, как в планетарии… Далеки вы, Ирина Владимировна, от природы.
Орлов опустился в свой шезлонг. Он находился в таком возрастном периоде, когда к мужчинам может прийти мудрость. Со своей распирающей мудростью Орлов не справлялся и был вынужден делиться. Пара глотков коньяка стекла по пищеводу в душу Пал Палыча. Он поежился, забросил ногу за ногу и сосредоточился в ожидании. Когда произошло подключение внутреннего реактора, давшего усталому телу ощущение тепла, комфорта и расслабленности, Орлов настроился на разговор.
- Деточка, - обратился он к Ирине, - человечеству всего несколько часов от роду, оно еще в колыбели. А наша галактика  только ходить научилась.
- Вот и хорошо. У человечества все впереди!
- Ты не понимаешь, деточка. Человеческая жизнь – мгновение. Мы для всевышнего – мухи, и потребности наши, даже самых гениальных представителей человечества, не более значимы, чем  потребности дрозофилы. Вы помните, что сказал Бог Адаму и Еве?
- Плодитесь и размножайтесь.
- Ну и что вы по этому поводу думаете?
- Мне очень стыдно признаться, но я об этом вообще не думала. А Вы?
- Я думаю сейчас! – Орлов добавил горючее во внутренний реактор и продолжил, - Он человека  ценит не более, чем других тварей. Для людей у Него больше и слов не нашлось, кроме как плодитесь и размножайтесь.
 - Жили-были две дрозофилы Адам и Ева … - Вася Курочкин переступил границу между темнотой ночи и ярким светом костра, - а в результате только два миллиарда китайцев и все наши родственники.
- Это почему же родственники? – фыркнула Сучье Ушко, хлебнувшая собственной наливочки, про которую тот же Вася Курочкин сказал «если выпьешь, змеенышем станешь».
- По праотцам, Вера Петровна.
- Смею вас заверить, Пал  Палыч, для Бога любая тварь живущая не менее важна, чем человек. Любое сообщество из тварей божьих без человеческого участия будет прекрасно сосуществовать, и тварям будет хорошо, и окружающей среде. Никто не будет ничего путать, совершать безрассудные поступки, сводить хорька с норкой, например. Богу с людьми хлопотно. Человек всегда не доволен. Голодный оттого, что голоден, сытый от многих кряду причин. Но если человечество еще в колыбели, есть надежда, что, повзрослев, оно станет лучше, разумнее и перестанет капризничать в своей исключительности.
Орлов внимательно выслушал Курочкина, хлебнул еще глоточек для согрева души и вернулся к истокам разговора.
- Вася, мы для Всевышнего всего лишь мухи. Только мухи. Мы мухи!
Он хотел еще что-то сказать, но у него не получалось. И Пал Палыч заплакал: ему было обидно, что он никак не может оторваться от темы, которой и так посвятил всю свою профессиональную жизнь, и даже написал научную работу под названием «Мушиный фактор в переносе кишечных инфекций». Он говорил: «Мы – мухи», но человеческая суть протестовала против этого.
Ирина поняла, что пора идти спать, но ее задержала Вера Петровна:
- Вы немного ошиблись, Ирина Владимировна, это к хорьковой самке подпускают норку-самца.
- О, это существенное дополнение меняет дело, - успокоила ее Ирина. – всем известно, самцы в сексе не разборчивы.
В палатке, кроме Виолетты, присутствовал Карпонос. Они были заняты важным делом – били комаров, приманивая их светом фонарика. Ирина залезла в спальный мешок и улеглась у стеночки. Глаза ее слипались, и ей было наплевать на то, кто прихлопнет тщедушное тельце последнего комара – Виолетта или Карпонос.

                * * *
Ирина открыла глаза. Ее разбудил непонятный шум.
Рассвет уж состоялся. Молодые, еще холодные лучи пытались пронзить брезент палатки, позволяя наблюдать происходящее на лужайке действо, как в театре теней. Ирина видела две сказочные тени. Они то приближались, то отдалялись от палатки.  Шел поединок. Особый боевой стиль приводил в движение мощные крылья, лапы с когтями и шпорами, сверхпрочные раскрытые клювы. Ирина заворожено следила за борьбой.  Ближайшая тень распахнула крылья, с шорохом задела палатку маховыми перьями, оторвала тело от земли и издала гортанный крик отчаяния и устремилась в погоню.
В лесу нецензурно орали сойки, обалдевшая от чего-то сорока билась в истерике, истошно чирикала прочая пернатая братия.
- Совсем сдурели сранья. Митингуют что ли? – пробурчала сонная Виолетта.
- Протестуют против нашей интервенции, - объяснил Курочкин.
- Вася, а что ты в нашей палатке делаешь?
- Ничего не делаю, проснулся только.
Между Васей Курочкиным и спеленатой в спальном мешке Ириной находилось еще два тела, одно из которых принадлежало Виолетте, другое должно было быть Верой Петровной. Тело в наличии было, но Вера Петровна отсутствовала. Вместо нее рядом сиреной сопел Карпанос.
- Вася, а где Вера Петровна? – спросила Ирина.
- Она уже взрослая женщина, Ирина Владимировна, и в праве решать, где спать. Может, ей там лучше.
Вася говорил тоном человека, владеющего чужой тайной, хранящего эту тайну в глубоком секрете, но в то же самое время давал понять, если его хорошо попросят, он этой тайной поделится.
Ирина давно уловила тот факт, что российские мужчины с трудом держат язык за зубами, а уж если располагают пикантной информацией, то язычок у них раздваивается для скорости изложения. Всему виной вечная Российская безотцовщина.  Не одно поколение мужчин выросло у женских юбок.
    - Вы что ее в палатку не пустили? – не унималась Ирина.
- Плохо вы он нас думаете, Ирина Владимировна.
- И где же она?
- А я не несу ответственность за моральный облик беспартийных, - Вася намекнул на свои обязанности парторга и заодно на сакраментальный смысл отсутствия Веры Петровны.
- Признайся честно, вы ее не пустили потому, что заснули раньше, чем она пришла.
- Потрясающая логика у вас, доктор! Это не мы ее не пустили, а Матвеевич не отпустил.
Брови Ирины подпрыгнули от удивления.
- Они что до сих пор обсуждают хорьковый секс?!
- Не знаю, что они обсуждают сейчас, но вчера, похоже, кто-то выпустил петлю, - Карпонос выразительно засопел, украшая незамысловатый мотивчик легким посвистыванием.
Ира уже открыла рот, но еще не успела ничего сказать, как раздались отчаянные вопли извне:
- Караул! Караул! Кыш, кыш, паразит проклятый! Да что это делается?
Далее последовали эпитеты и ругательства, на которые способна только приличная женщина.
Голос был опознан мгновенно. Кричала Вера Петровна.
Четыре человека из положения лежа резко перешли в положение сидя, затем, стоя  на четвереньках и сталкиваясь лбами, пытались вылезти из палатки. Палатка, взятая напрокат со склада гражданской обороны, была послевоенного образца и закрывалась на пуговицы, которые в связи с крайне редкой востребованностью палатки расстегивались  с большим трудом, но сильным скрипом.
- Ах, ты кобелюга подлая! – не унималась Вера Петровна.
На сетчатке четырех пар человеческих глаз промелькнул силуэт хорька, но не в одной голове не возник вопрос, почему кобелюга подлая, а не подлый.
Наконец, палаточный гульфик был расстегнут. Падение метеорита на свекловичное поле произвело бы на компанию меньшее впечатление, чем то, что предстало пред их глазами. На стоянку было совершено вероломное разбойничье нападение. Сумки и пакеты оказались пусты. Порванная упаковка, обгрызанные куриные косточки, фантики, яичная скорлупа, беспорядочно разбросанные по лужайке, дополняли милый лесной пейзаж. Запас провианта, рассчитанный на несколько дней, был съеден кем-то очень голодным и очень прожорливым. Можно было только догадываться, что на благотворительный обед попали окрестные птицы и находившиеся на свободном выпасе деревенские собаки. Серый хвост одной их них мелькнул за кустами. Вряд ли Вере Петровне удалось определить его половую принадлежность, но она грозила хвосту вслед хорошим бревнышком и приговаривала: «скотина, проклятая кобелюга! Сейчас я тебе дам!». Собака уже ничего не хотела брать , она в жизни своей не ела так много и так вкусно.
- А где Матвеевич? – рассеянно спросила Виолетта.
До ее сонного сознания не сразу дошло, что слово «кобелюга» употреблялось в прямом, а не переносном смысле, и что Матвеевич спал сном праведника после употребления сногсшибательной настойки его пассии.
Незамедлительно проведенная ревизия установила, чтобы хозяева не обижались, им было оставлено несколько консервных банок, пакет горохового концентрата и вся имевшаяся в запасе редиска. Сохранность стратегического запаса алкоголя привело мужчин в угрюмое недоумение.
- Ну и на кой ляд мне это, коли сала нету? – вопросил сам себя Карпонос, стукнув двумя бутылками, как тарелками в духовом оркестре. Бутылки отозвались тусклым обреченным звуком.
Вера Петровна чувствовала себя смущенно. Она боялась, что начнется выяснение обстоятельств происшествия, виновник будет назван по имени, а он – такой милый человек. Она засуетилась, пытаясь обеспечить хоть какой-нибудь завтрак другим и реабилитацию себе и своему неожиданному другу, быстро забросила в котелок содержимое пары консервных банок, гороховый концентрат и залила водой.
 Пища на костре готовится удивительно быстро, не прошло и пятнадцати минут, как варево игриво забулькало и взбудоражило обоняние тушеночно-гороховым духом. Вера Петровна помешивала супчик и приговаривала:
- Жиденько, но зато душевно.
- Лишь бы не душевно, а затем жиденько, - заметил Карпонос, первым решившийся на пробу.
Легкий завтрак не обременил собой желудки работников санслужбы. Они легко встали в хорошо известную им стойку, ничем принципиально не отличающуюся от рабочей позы земледельца во времена существования наскальной живописи и напоминавшую блоху перед прыжком: ноги - на ширине плеч, согнуты в коленных и бедренных суставах, спина - коромыслом, пятая точка - на уровне головы. Голова в таком положении думать отказывалась и давала информационные сбои типа: космические достижения страны – блеф, сущая пропаганда и фальсификация, если ей, голове, приходится находиться в таком положении.
Опытному наблюдателю была бы заметна существенная разница между картинкой современности и рисунком на скале. Доисторический человек выращивал просо, овес, овощи, в общем, что угодно, но только то, что составляло его хлеб насущный. Современный гурман и сластена зависел на наркотическом уровне от растения, без которого он жил бы более здоровой, полноценной и нравственной жизнью.
Для работы в поле требовалась рабочая одежда. Медицинский халат как можно лучше подходил для этой цели: он отражал свет, и в нем было не жарко, тем более что под халатом обычно надевался необходимый минимум, позволяющий периодически загорать.
В утренние часы, когда солнце ласкало оголенные тела, из халатов сооружались набедренные повязки, оригинальные головные уборы типа чалмы или накидки погонщиков верблюдов. Во время стояния солнца в зените халат служил экранирующей защитой особо чувствительной к солнцу местам.
Движение к финишу заняло три часа.  Трудовая бригада разогнула спины и развернулась. Финиш стал стартом. В любой работе присутствуют свои лидеры. Сучье Ушко вырвалась вперед. Ирина замыкала шествие. Друг Курочкин ее не покидал. Его трудовой процесс напоминал виляющий танец рабочих пчел. Пробежав несколько метров по своему ряду, он возвращался к Ирине, пропалывая ее делянку. Это позволяло им между делом вести разговор:
- В животе бурлит, как бы чего ни вышло.
- Не волнуйся, Вася. Если выйдет, то все лишнее.
Производительность труда при прополке свеклы на прямую зависела от частоты тюкающих движений тяпкой по набирающем силу сорнякам. Сползающие с верхней части ягодиц трусы наглядно свидетельствовали о трудовом энтузиазме их владельцев. Чем усерднее человек трудился, тем реже вспоминал, что их необходимо подтягивать.
Всем хотелось есть. Энергетическая ценность горохового супчика для интенсивного трудового процесса была недостаточна. Приходилось поглощать кванты. В это утро солнце было нежадным, лихо и весело поджаривало человеческие тела, как пирожки в духовке.
По опыту прошлых лет Ирина знала,  когда она проползет последний ряд, на первом будут бушевать сорняки и пышным цветом зацветет сурепка. На пыльцу этого невзрачного бледно-желтого растения у Ирины была аллергия жуткая. Этот факт заставлял работать с особой тщательностью.
Где-то рядом пролетел самолет и так низко, что поднял пыль и сдул с ее головы красную в белый горошек панамку, заимствованную у Маши.
- Самолет лети, пропеллер крутится,
   в кабине поп сидит, картошку лопает, - пропел Курочкин дурацкую детскую песенку.
«Картошка вкусная, да рассыпается,
а поп сидит себе да улыбается», - Ирина закончила куплет про себя, а вслух сказала:
- Примитивный ты, Вася. Думаешь только о еде.
- Согласен. Думаю. Смотри, самолет возвращается.
Самолет, сделав круг над лесом, летел, держа прямо по курсу работающих в поле людей. Самолетик, почти игрушечный, качал крыльями, блестящими на солнце, крутил, как в песне, пропеллером и оставлял за собой легкий туманный след.
В городе часто проводили учения по гражданской обороне. Обычно инструктор и проверяющий в едином лице предупреждал: «Приготовьтесь, товарищи!».  Народ сосредотачивался, сознавая жизненную важность момента. Далее следовала громкая команда, не услышать которую было невозможно: «Внимание! Газы!». У Ирины обычно натягивание противогаза совмещалось с выдергиванием пучка волос на затылке. Тренировочные занятия раздражали, но свое дело сделали: выработалась вредная привычка – об опасности должны предупредить. Все в природе предупреждает об агрессии: змея шипит, собака рычит, даже комар пищит. На худой конец по радио могут объявить воздушную тревогу.
Закапало. Ирина посмотрела на ясное безоблачное небо. О том, что люди в поле и она сама подверглись действию отравляющих веществ, Ира поняла, когда на ее ноге сдохла муха. Подергалась, подергалась и застыла. Только потом она почувствовала слабый химический запах.
- Сволочь, сукин сын! – кричал Курочкин, размахивая тяпкой и демонстрируя летчику свою наивность и то, как орудие производства может стать орудием убийства.
- Вася, уходим, а то он нам добавит.
Самолет возвращался в воздушное пространство над полем, которое с разной степенью поспешности покидали возмущенные люди.
Орлов в приступе ярости и отдышки в спасительных кустах появился последним.
- Ну что, убедились? Убедились? Я вас спрашиваю, убедились?
Орлова трясло от справедливого возмущения, он указывал на поле тем же орудием производства, что могло стать в руках Васи Курочкина орудием убийства, но в руках Орлова выглядело как посох пророка. Сам Орлов вел себя так, как положено вести себя человеку, который знал, предупреждал, но ему не поверили. Весь свой гнев он направил на оторопевшую Ирину. Орлов дергал ее за рукав и заглядывал в глаза, желая найти в них подтверждение тому, что она убедилась в его правоте и сознает, как сама ошибалась.
Ирина переглянулась с Курочкиным. Ее взгляд был понят и предан по цепочке. «Клиника», - прочла его Виолетта.
- Пойдемте в деревню, там телефон есть, - предложила она.
Виолетта обладала необыкновенной обволакивающей женственностью, и, когда хотела того, в ее присутствии мужчины чувствовали себя уютно и защищено, как кенгуренок в сумке матери. Виолетта при случае пользовалась своим даром и открытыми слабостями мужчин. Она взяла Орлова под руку и стала говорить ему совсем простые банальные вещи, но голос ее журчал, как чистейший ручей, а прикосновение полной руки дало несчастному Орлову ощущение пуховой нежности. Виолетта повела расстроенного Орлова в сторону деревни, через несколько минут старый ловелас прочувствовал женский бок и приник к нему давно изжеванной жвачкой.
Ирина старалась держаться от Орлова подальше. Человек он пожилой, много испытавший. На солнце перегрелся, а тут еще и дустом посыпали.
- Вероятно, летчик решил, что мы – долгоносики, - высказала свою гипотезу Вера Петровна.
- Не вероятно, а очевидно, - отозвался Карпонос. намекая Сучьему Ушку на ее природное украшение.
Вера Петровна обиделась, и на это она имела право. Ведь кто-то может быть обидчивым, а кто-то неблагодарным. Этот нахальный Карпонос супа больше всех съел, и вообще она про него никогда ничего плохого не говорила, уже за это мог бы спасибо сказать.
- А ведь летчик нас видел! Скотина, а не человек!
- Человек, Вася, а не скотина. Обычное бескорыстное хулиганство, достаточно распространенное явление, - ответила Ирина.
- Очень даже корыстное! Он получит двойную оплату за работу в выходной.
- Скорее всего, он не ожидал нас увидеть. Горожане приедут в понедельник, а колхозников что-то нет.

                * * *
Деревня Блошиная, куда направлялись жертвы сельскохозяйственного прогресса, находилась вдалеке от дороги. Она мало чем отличалась от других ближайших деревень. В ней не было ни клуба, ни бани, но находилась контора колхоза «Привет Ильича» и развалины церкви, на стене которой все еще горел в аду бородатый мужчина, похожий на графа Льва Николаевича Толстого.
Пару дней назад в деревне случилось несчастье. Блошиная потеряла известную на всю округу личность, драчуна и горького пьяницу, Толика Тихого. Он утонул в пруду, свалившись в мертвецки пьяном состоянии с гнилого мостика.  В том месте, где душа Толика покинула его тело, было гусю по колено: именно с этого места гуси отправлялись вплавь по водной глади пруда или выходили на своих коротких ножках на пологий берег. Им не было бы никакого дела до разыгравшейся на их глазах трагедии, но тело Толика принуждало менять привычный маршрут, и гусям это было не по вкусу.
Душа Толика парила над деревней и могла видеть две группы людей. В той группе, которая двигалась к деревне, люди были одеты в белое и на плечах несли предметы, о которых у Толика было смутное еще юношеское воспоминание, когда он еще работал в поле. В сторону кладбища из деревни шла похоронная процессия. Тело раба божьего Анатолия возлежало пышно укутанное в тюль. Таким чистым оно было три раза: при рождении, когда его помыла акушерка, перед свадьбой и в сей торжественный час, Гроб вез старый мерин Орлик, бывший частной собственностью усопшего. Грива и хвост сивого Орлика были густо усеяны прошлогодними репьями.  Челка слепила глаза. Все это свидетельствовало перед Богом не в пользу того, кто лежал под тюлем. Телега тоже была частной собственностью Толика, ее колеса давно не смазывались и жалко скрипели.
Орлик шел твердой поступью тяжеловоза, ритмично кивал головой, подтверждая свершившийся прискорбный факт. За мерином следовали жители деревни. Женщины в черных одеждах терли платочками глаза. Безутешная вдова надрывно голосила:
- На кого ты меня оставил, горемычную.
В том, что она горе мыкала предостаточно, не сомневалась даже летающая душа Толика.
Дочка Анжелка смотрела на гроб исподлобья. Душе стало стыдно. Анжелка просила отца купить магнитофон, а он купил гармошку. Не себе, а брату и собутыльнику Ромке. Успевший промочить горе Ромка обеспечивал музыкальное сопровождение похорон, он играл знакомую до кишечных колик мелодию и пытался петь:
- По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед,
   чтобы с боем взять приморье – белой армии оплот…
Ромка старался, раздувал меха со всей ответственностью, на которую был способен.
Душа Толика Тихого возликовала: его гармошка пригодилась.
В то время, когда люди в черном провожали своего земляка в последний путь, люди в белом продвигались вдоль сельских огородов по труднопроходимой из-за крапивы и разросшейся малины тропе.
- Мое! Чур, мое! – закричала Вера Петровна и побежала к зарослям малины.
Это «чур, мое» напомнило Ирине дом, детей. «Странно, - подумала она. – Со мной происходят невероятные вещи. Почему я здесь нахожусь? Почему я иду по этой дороге? Не выбирала я ее. Последнее время все происходит как раз наоборот – дороги выбирают меня, и я оказываюсь в совершенно чужом для меня, непривычном мире».
- А  я яичко нашла, еще теплое, - с детской непосредственностью объявила вылезшая из кустов Вера Петровна. – Посмотрите!
Она держала на ладони яйцо в грязных разводах.
- Это крокодил или гадюка? – с любопытством юного натуралиста спросил Карпонос.         
- Сами вы крокодил!
- Значит ихтиозавр! Возможно, там еще есть, поискать что ли.
- Не трудитесь, я сама посмотрю.
Вера Петровна и мысли допустить не могла, что ее яйцо может найти Карпонос. Она бросилась в кусты. Карпонос пошел следом. Через минуту он вернулся и спросил:
- А где Вера Петровна?
- Она же с вами яйца ищет.
- Я ее потерял.
- Зачем дэвушку обидэл, яйцо съел – изобразил кавказское возмущение Курочкин.
- Да не ел я! – Карпонос погладил себя в области сосущего желудка: гороховый суп прогнал этапом и тонкий, и толстый кишечник. Карпонос страдал, но яйцо у Веры Петровны не отнимал.
- Она как сквозь землю провалилась. Я далеко не заходил, там крапивы много.
Он для убедительности продемонстрировал в мелких волдырях и длинных волосьях ноги.
Если говорить себе бесчисленное количество раз «я – счастлив, красив и богат», то вряд ли человеку прибавится первое, второе и третье. Но если предположить, что кто-то может провалиться сквозь землю, то не исключено, что он так и поступит.
Заросли малины и молодой жгучей крапивы привлекли внимание своевольной, крайне недисциплинированной курицы, где она с положенной периодичностью откладывала яйца.
Было бы очень неэтично сравнивать восторг Сучьего Ушка, нашедшую чужую кладку, с радостью ястреба-стервятника, но она была готова на яйца лечь, только бы их не увидел Карпонос. Вера Петровна сделала несколько шагов к поросшим лишайником развалинам, развернулась к Карпоносу спиной и протянула руку к яйцу. Она не сразу почувствовала, что почва уходит из-под ног: настолько сильным было желание получить свое, сильным и заглушающим все другие ощущения, включая чувство опасности.
Когда она очнулась и была в состоянии что-либо осознать, то обнаружила, что голова ее находится на уровне земли, а тело погружено в вязкую тягучую массу. Масса была теплой. Когда нет разумных объяснений происходящему, то в голову, особенно женскую, могут прийти парадоксальные мысли. Вера Петровна подумала об ихтиозавре. Между тем шокированное обоняние расшифровало запах этой массы, и женщине стало понятно, куда она угодила.
В старой Европе заброшенная выгребная яма была бы изнанкой жизни, на родине Веры Петровны составляла ее лицо. Чтобы попасть в такую ситуацию не обязательно искать яйца в цветущем малиннике. В открытый канализационный колодец можно свалиться на улицах большого города. Даже в законный брак можно вступить, как в коровью лепешку. Органы чувств требуют постоянной тренировки, особенно обоняние, потому что различные формы нечистот имеют одно постоянной свойство – запах, от слабого душка до невыносимого зловония. В трагических ситуациях с дерьмом можно сродниться и не замечать его вовсе.
Вера Петровна шевелила губами. Ей казалось, что она зовет на помощь, но слабый звук ее голоса тут же поглощался агрессивной массой и только на блестящих лепестках куриной слепоты нашел спасительное отражение, дошедшее до уха Карпоноса. Он бросился на помощь. Глаза спасителя были готовы вылезти из орбит от удивления, когда он увидел плачущую голову Сучьего Ушка: такое выражение лица Веры Петровны ему было не знакомо. Оставалось загадкой, где остальные части тела. Над головой Веры Петровны кружила дюжина растревоженных навозных мух, которые садились на лицо. Вера Петровна не имела возможности его почесать.
Вытаскивали Веру Петровну, как репку. Курочкин и Ирина пристроились в хвост за Карпоносом. Они не испытывали желания углубляться в спасательный процесс, как это сделал Карпонос, погрузив свои руки по локоть в зловонную жижу. Их помощь была больше психологической. В роли Жучки и кошки в кустах появились Виолетта с ожившим у ее бока Орловым.
-Пал Палыч , вы не объясните мне, чем это они сейчас занимаются?
- В крапиве опасности мы рвем цветок спасения! – ответил Виолетте Курочкин, удачно повторив запавшую в душу фразу, услышанную по радио. Он был бы удивлен, если бы узнал, что цитирует Шекспира.
Смеяться было не удобно, не смеяться – невозможно. Особенно когда в руках спасенной Веры Петровны оказалось злополучное яйцо, мгновенно решившее философский вопрос о том, что было в начале.



                * * *


Изолированность деревни как один из факторов естественного отбора привела к тому, что по ней стали бегать собаки очень похожие на волков. Серые и поджарые, они не лаяли без особой надобности. Запах дичи приводил их в нужное место за пару часов до нужного времени.
Люди, родившиеся в Блошиной тоже были удивительно похожи друг на друга. Физиономические особенности блошинцев уходили в глубь веков и имели свои историко-географические предпосылки. В то время, когда Илья Муромец набирался сил для своих будущих подвигов, а отсутствие судоходной реки не позволяло в Блошиную добраться рослым викингам, на пересеченной оврагами местности резвился Соловей-разбойник. Так было или иначе, деревня Блошиная оказалась климатически и социально пригодной для людей с высокими скулами, пухлыми губами и короткими ногами, доставшимися в наследство с пылью из-под копыт заблудшего эти места колченого кочевника.
Серьезные опасения за блошиный генофонд могло вызвать то обстоятельство, что в деревню переселилось несколько семей турков - месхетинцев. Национальные проблемы Карабаха подсказывали, что скоро в деревню приедут жить армяне под руку с азербайджанцами. 
Появление последних вряд ли удивило бы жителей деревни, возвращавшихся с кладбища, чем группа людей в белых халатах у злополучного пруда.
- Ну что застыли? Человек  в грязь упал, теперь моется.
Состояние, когда падаешь в грязь, жителям деревни Блошиной было хорошо знакомо. Кое-кто даже заулыбался своим воспоминаниям.  Чем чаще человеку приходится падать, тем приятнее сознавать, что он в этом не одинок.
- Друг, принеси мыльца кусочек и надеть что-нибудь, - обратился Курочкин к гармонисту, предлагая ему сигарету.
Ромке польстило, что этот психический в халате, молодой симпатичный мужик обратился с просьбой именно к нему.
- Анжелка, сбегай, принеси отцовское, ему теперь без надобности,- велел он дочери Толика.
Родня покойного всплакнула и отправилась к дому. Через несколько шагов до вдовы дошло, что она сегодня вторая по значимости после безвременно ушедшего:
- Вот еще придумал! Отцовское! Неси свое!
И она заголосила визгливым голосом, рассчитанным на публику:
- Еще ножки не остыли, а ему уже давай-давай! Ой, люди-люди…
Ромка махнул рукой.
- Мужик помер, теперь учить некому, - пояснил он.
- А мерин чей? – спросил Орлов.
Не то, чтобы он очень хотел знать, чей мерин, скорее спросил просто так, чтобы спросить.
Ромка очень удивился, что второй психический - именно так он окрестил пришельцев в белых халатах -  хоть старый, а не знает то, что известно всем.
- Толика мерин, Толика Тихого. Он в пруду утоп третьего дня в этом самом месте, - он указал на пребывающую в воде Веру Петровну.
Присутствие народа на берегу вынудило бедную женщину залезть в воду по уши. Из одежды на ней оставался только белый колпачок, одетый на голову на бок, с легким кокетством. Губы у несчастной дрожали и были настолько синими, что казалось, все окрестные пиявки высосали из нее кровь.
Прибежала Анжелка. Принесла платье, старую фуфайку и кусок розового мыла, которое раздавали  работникам свинофермы « забесплатно».
- Мамка звала папку поминать.
Предложение папку поминать нашло радостный отклик в пустых желудках.
- Надо бы уважить хорошего человека. Как считаете? – высказался Карпонос.
- Чужие поминки не такое уж плохое занятие для здравствующих и голодных, - Вася Курочкин принял предложение с радостью.
- Какой вопрос! Нельзя вдову обижать, - Пал Палыч все еще пребывающий в роли сиамского близнеца Виолетты, с надеждой смотрел ей в глаза. 
-  Бывают удачные случаи в жизни! Этот Толик, царство ему небесное, так вовремя утонул.  А вы, Ирина Владимировна, от участия в поминках отказываетесь?
- Нет. Я думаю, рабу божьему будет приятно, что за него лишний кусочек съедят. А кто отказывается?
Вера Петровна участие в разговоре не принимала. Она сосредоточенно терла себя илом и песком, собранным со дна пруда. В песке то и дело попадались осколки. Она царапала ими тело, резала руки, но не замечала ни боли, ни крови, вытекающей из ран. Получив кусок мыла, она начала все сначала. Ее немолодое тело уже скрипело, но запах отхожего места его не покидал. Вера Петровна чувствовала себя прокаженной. И она была противна с самой себе. Она облачила себя в чужой халат и фуфайку. Ее по-прежнему била дрожь, и цвета в лице не прибавилось. 
Прибежал Ромка, налегке, без гармошки. Он уже принял первую за упокой своего друга и был возбужден. Руки его, привыкшие клацать по кнопкам и получившие излишнюю свободу, не находили себе места и совершали несуразные действия, схожие с имитацией игры на любимом инструменте.
- Ну что ты, дура, стоишь? Идти надо! – Ромка схватил Веру Петровну в охапку и потащил к дому с открытыми воротами, возле палисадника которого сидело несколько серых собак.
Собаки увидели Веру Петровну и посторонились: они еще помнили ее утренние угрозы.
Ворота, забор и дом Толика Тихого, выкрашенные еще до полета Гагарина, чудом сохранили синий цвет масляной краски.  Во дворе были накрыты столы для поминовения. Анжелка плескала пришедшим на руки водой из пластмассового кувшинчика и давала вафельное полотенце. Обнесли кутьей и блинами. Ирина знала, что проглотить несколько зерен риса она не сможет – подавится, сработает брезгливость, которое она испытывала к этому ритуальному блюду. Вот блины – другое дело! Она незаметно подбросила кутью курице, гуляющей под столом.
Откуда не возьмись, налетел петух и склевал кутью перед носом курицы, даже не понявший, что ее обворовали.
Поминки были простые и для людей простых. На столах в мисках лежал хлеб, крупно нарезанный, куски отварной телятины, куры. Жареный картофель с домашней тушенкой и яичница на сале были поданы на больших сковородах.  Мутный самогон разливали их трехлитровой банки. Тарелок не хватало: покойный их не признавал и побивал при удобном случае. Селяне ели с кусков хлеба, как их предки веков десять назад.  Перед «психическими» тарелки поставили. Анжелка принесла к блинам сметану.  Бурление пяти желудков достигла кульминационного звучания.
Карпонос подскочил, быстро разлил самогон в освободившиеся стаканы, выпил и жадно схватил ближайший к нему кусок курицы.
- Ничего не скажешь, помянул, так помянул, - усмехнулся Пал Палыч.
Он поднял стакан и обратился к стоявшей рядом Анжелке:
- Пусть земля будет пухом для твоего отца, девочка.
И с чувством выпил.
Анжелка  потерла рукой глаза. С легкой руки Орлова поминки пошли в нужном режиме. Ирина с Виолеттой за обе щеки уплетали блины со сметаной, мужчины легко справились со сковородкой жареной картошки.   Вера Петровна находилась все это время под опекой захмелевшего Ромки. Приличной женщине, попавшей в ее положение, полагалось напиться. Вера Петровна не стала придумывать ничего нового, а воспользовалась древнейшей методикой снятия стресса.
К горожанам подсела вдова.
- Милые люди, вы бы совет хороший дали. Как дальше быть? Куда девчонку пристроить? В деревне ей оставаться нельзя.
- А чем в деревне плохо рядом с родной матерью? – удивился Орлов.
- Услежу нет. Теперь без отца будет, без защитника. О-е-ей! –  бабенка заголосила вполне искренне, покачалась из стороны в сторону, шмыгнула носом и решительно продолжила:  - Нельзя Анжелке в деревне оставаться! Я на ферме с утра до ночи, а она по стогам будет лазить, пока ее какой-нибудь Ванька сопливый не обрюхатит.
- При чем тут Ванька? – не выдержала стенаний матери Анжелка, - у меня может кто другой есть.
- Своей судьбы я тебе не хочу, безголовая. Ванька, Санька – один черт. Они будут в глотку заливать, а ты тумаки получать. Это только в стожке сладко, да поначалу. А когда похлебаешь полной мерою, завоешь погромче меня. А ничего тут уже не изменишь, я-то знаю.
- Да куда ты ее гонишь, мать? Можно подумать, в городе она будет, как сыр в масле кататься.   Мы можем ее санитаркой пристроить, горшки носить да полы мыть.
- Вот-вот! Пусть моет. Может, человека хорошего встретит, хоть немощного, но хорошего, спокойного.
- Может, ты меня за сторожа школьного сосватаешь? За Федул  Федулыча? Он немощный, спит все время. И человек хороший.
- Анжелка соседская офицера подцапила, а в прачечной работала. А Анжелка Аспидова дочь в гортопе устроилась, за снабженца ихнего замуж вышла. Если дурой не будешь, судьбу устроишь.
- Анжелка соседская, Анжелка Аспидова,  Анжелка Толика Тихого! В каждом доме свинья на откорме, да Анжелка в дочках. Хоть бы имя мне нормальное дали, – вспылила в сердцах девчонка.
- Ой, люди! Имя ей не нравится! Вот слышал бы тебя отец, быстро ума добавил.
- А тебе какое имя нравится? – вторглась в перебранку матери-дочери Виолетта.
- Анна, - ответила Анжелка и смутилась.
- Так будь Анной. Велика важность, в паспорте пусть будет, как родители назвали, а представ¬ляйся Аней.
- В нашей конторе Милиция есть, - прервал жевание Карпонос, - ей пятьдесят лет, последние сорок ее Людмилой зовут. Так что не унывай, - улыбнулся он и вернулся к куриной шейке.
- Будешь ты Нюркой, – вставила собственной слово Вера Петровна, с трудом подняв отяже¬левшие веки и одарив девчонку взглядом без всякого выражения.
Ромка Веру Петровну не покидал. Левая рука его, обнимающая женщину за плечи, ослабела, но правая была еще в состоянии поднять бутылку и побулькать по три раза в ее и свой стакан.
- Хороша, что песня! – отвесил тяжелый комплимент Курочкин, кивнув в сторону Сучьего Ушка.
Вера Петровна услышала и согласилась с ним:
- Хороша, что песня!
Селяне хихикали в кулачки, смеяться громко не позволяли правила приличия: поминки все-таки.
Во двор через открытые ворота вошла рыже-белая корова. Она увидела столы, людей за столами, серых собак, грызущих косточки, и поняла, что это был ее теленочек. Скорбно замычав, она поплелась в хлев. Анжелка, ставшая Нюркой, подхватила ведро и ушла ее доить.
- Хорошая у тебя дочка, - сказал вдове Пал Палыч , - пусть приезжает в город, пристроим ее в больницу.
- Хорошая! Потому и жалко, - ответила женщина. Она уже передумала отпускать от себя дочь. Пусть будет Ванька сопливый или Санька, а все на глазах.
Вернувшееся с выпаса стадо привело за собой вечер. По деревне, поднимая клубы пыли, мычала машина. У дома Толика Тихого Рафик сбавил скорость, развернулся и остановился. Из машины выглянула до одури знакомая физиономия.
- Ау! Дехкане! На силу вас нашел! Пожалуйте собираться домой, свекла отменяется, - с радостной улыбкой сообщил Сафар-Ага.
- Это как же понимать? – спросила Сан Саныч.
Лицо Орлова, лица его сотрудников и даже лица колхозников вытянулись в недоумении.
- Ничего не надо понимать, надо домой ехать. Каждый должен своим делом заниматься. Вы – по медицинской части, колхозники – по свекольной, а я – по шоферской.
- Плохи дела, отгулов мы не получим, – сделала удручающий вывод Ирина.
- Это полбеды. Осенью не будет сахара, надо сейчас закупать. - Виолетта ни при каких обстоятельствах не теряла своей практичности. Если уедут горожане, то кто свеклу полоть будет?
Колхозники новость восприняли с дружным и энергичным возмущением. Громче всех возмущался Ромка. Вера Петровна его горячо поддерживала. Смысл происходящего до нее доходил плохо, но она привыкла соглашаться с массовыми общественными эмоциями.
Сафар-ага начал испытывать раздражение. Два часа жизни потратил он, чтобы добраться в чертову Блошиную из города, два часа ему рулить по пыльной дороге обратно. И все исключительно по доброй воле, чтобы порадовать народ, развести всех по домам и получить взамен лишь слова благодарности «Спасибо, Сафар Муратович».
- Шайтан тебя возьми! – отпихнул он в сердцах от машины бабу в фуфайке, едва стоявшую на босых ногах.
Баба упорно рвалась на сидение рядом с водительским, при этом она несколько раз воинственно замахнулась на самого водителя. Белый колпачок, сползший на лоб к длинному носу, как гребень задиристого петуха, был грязным, мятым и в кровавых разводах. Полные щеки Сафар Муратовича задрожали в негодовании. Как известно, гнев делает человека слепым. Вера Петровна, обратившая сама себя в грязное, вонючее и пьяное состояние, осталась неузнанной. Когда Сафар схватил ее за рукав и попытался вытащить из машины, она заверещала дурным голосом: «Помогите! Убивают!».
Ромка, музыкант-виртуоз, обладал хорошим слухом, крепкой рукой и рыцарским сердцем. Сафар-ага, Сафар Муратович и он же Славик боли не почувствовал. Он распростер свое тело возле колес машины. Тут же с телеграфной скоростью по деревне полетел слушок «Ромку-гармониста убили городские». Правда доходит до дальних ушей всегда в искаженном, иногда в абсурдном виде.
Сучье Ушко решила вылезти из кабины. Сафар-ага узнал ее, когда та через него перешагивала.
- Вера Петровна, голубушка, - сказал он, глядя снизу вверх, - вы ли это?
Она наклонилась, пристально всмотрелась в лицо лежащего и сказала в задумчивости:
- Нокаут!
Всем стало ясно, что сегодня в город они не поедут.
Вдова, добрая душа, одарила их напоследок четвертью парного молока, буханкой хлеба да добрыми словами напутствия: - Поезжайте с Богом. Был бы мой жив, он бы кого-нибудь из вас убил или покалечил.
За руль Рафика сел Анжелкин дружок. Ванька то был или Санька, никто не знал. Но это не имело никакого принципиального значения. Главное было то, что он привез экс-сельхозбригаду к стойбищу, где их ждали голодные и опухшие от дневного сна Матвеевич и Игорек. 
Сафара усадили в шезлонг Орлова, где он обмяк и расслабился. Виолетта обработала его травмированное темечко перекисью и принялась перевязывать голову бинтом. Пал Палыч дружески похлопал его по плечу: - Держись, держись, боевой командир!
Вера Петровна, успевшая намазаться средством от комаров, состоявшего из смеси нафталина и авиационного бензина, решила сразу две задачи: распугала кровососущих насекомых в радиусе пяти метров и безвозвратно заглушила устойчивый дух перебродивших блошинских испражнений. Она была весела, потому что кроме мази нашла почти полный пузырек своей наливочки.
Сучье Ушко увидела Сафара. Его новый облик ей так понравился, что она звонко щелкнула его сухой ладошкой по забинтованной голове и сказала, как выстрелила: - Щёрс!
Сафар глухо ойкнул и подставил под сомнение завтрашний отъезд.
- А не испить ли нам чайку, - предложил Курочкин.
- Испить! – ответила Виолетта, ощущавшая дискомфорт в желудке от излишков съеденной халявной сметаны.
Курочкин принялся разжигать костер.
Изголодавшиеся за день Игорек с Матвеевичем жадно хлебали молоко рыже-белой коровы и воздавали похвалы щедрой вдовушке.
Струйка дыма от разгорающегося костра отодвинула в сторону столб вьющихся  в брачном упоении мошек.
Вера Петровна топталась на одном месте и напевала: - Ой, люблю я молодца и в татарине…
В мужчине, уплетавшего изрядный кусок хлеба с тушенкой, она узнала Матвеевича. Воспоминания прошедшей ночи поселили на ее лице лукавую игривость. Вера Петровна подбоченилась и пошла бочком в его сторону, неловко перебирая босыми пятками и подскакивая в странном танце. Матвеевич перестал жевать и попятился.
- Мой муж – арбуз, а я – его дыня, - дернула плечиком и звонко запела Вера Петровна, - напьюсь, повалюсь, пусть меня подымя…
Обещание она сдержала незамедлительно. Ножки у певуньи подкосились, она упала в густую зелень отцветших ландышей. Артистическая программа Сучьего Ушка была завершена. У Матвеевича начались рези, и он убежал так далеко, чтобы его не слышно было и не видно. Только предательское стрекотание сорок могло бы помочь Вере Петровне выследить его, но она уже спала мертвецким сном.
Совесть Карпоноса взяла на себя ответственность за состояние ее сна, и он оттащил свою подопечную в палатку, откуда Виолетта принялась лихорадочно вытаскивать свои вещи.
- Лучше ночевать под открытым небом, но дышать чистым воздухом. Влезай! – Виолетта бросила под ноги Ирины ее спальный мешок.
Верный Курочкин суетился по хозяйству. И так старался, что обычное заваривание чая превратил в ритуальное колдовство. Сначала он завороженно, не отрывая взгляда, следил за поведением воды в котелке. Дождавшись едва различимых признаков кипения, снял котелок с огня и всыпал пачку грузинского, а следом всего понемножку: листья лесной земляники и цветы шиповника, юную веточку малины да пучок неопознанной травки-муравки. Через положенное время Вася разлил ароматную пряно-терпкую жидкость по эмалированным кружкам.
- Вот вам, дамочки, чаек под названьем «Вечерок», - балагурил маг-чародей.
За дамочек отозвался Сафар-ага: - Спасибо, друг.
- Это не чай, а напиток «Вырви глаз», - высказала сомнительную похвалу Виолетта.
- Спать вам не придется, слышите, как наяривают?
Из палаток доносился полифонический храп. Высокое многоголосье издавалось мужскими носоглотками, басы обеспечивала Сучье Ушко.
Ночь начинается там, где в ней больше всего нуждаются. Еще не успела вспыхнуть звездная иллюминация иных миров, как по лесу забродили призраки. Их было два: Игорек и Матвеевич. Жирное молоко рыже-белой коровы не пошло им на пользу.
- Давайте поговорим, - предложила Виолетта.   
- О политике?
Курочкин бросил охапку сухих веток в заискривший костер.
Виолетта поморщилась:
- Фи, Вася. Какая политика? Давайте говорить о людях, о людях интереснее. Но сплетничать мы не будем.
- А как же тогда говорить о людях? – удивился Курочкин.
- Мы будем говорить только о себе. Начнем с Сафара. Пусть расскажет, как его в наши места занесло. На Кавказе, как известно, красивее и там долгожителей больше.
- На Кавказе сложнее, - отозвался Сафар.
К просьбе Виолетты он отнесся уважительно и в рассказе о самом себе проявил редкую откровенность и словоохотливость, чему сам в последствии очень удивлялся.
- Возле дома моего отца, - начал свое повествование Сафар, - росло большое гранатовое дерево. Все мое детство прошло под ним. В урожайный год плодов было так много, что мы набирали огромный таз и оставляли его на крыльце. Вечерами сидели и ели гранаты, кто сколько хотел. Вы таких даже не видели. Берешь его в руку, а он готов взорваться от спелости. Кожура трещит, а под ней вот такие огромные рубины. – Сафар показал свой кулак. – Так и ждут тебе в рот попасть. Я самый младший из братьев был, после меня мать еще трех сестер родила.  Отец мой простым каменщиком работал. У отца только одна наука была: цемент – кирпич, кирпич – цемент. Жизни меня братья учили. Мать всю жизнь на кухне и огороде провела, а между делом детей рожала. Я хорошо помню, как однажды отец вышел на крыльцо и сказал» «У меня родилась дочь, а у вас сестра». Это был праздник, рождению девочки очень радовались. Три дочери – три калыма. Будет на что сыновей женить. На меня эта радость не распространялась, я же четвертый сын. Чтоб добро далеко не уходило, у нас часто сватают двоюродных или троюродных сестер. Поэтому нередко рождаются больные дети. Когда мне было восемнадцать лет, родилась моя троюродная племянница. И я решил, что женюсь на ней: будет время калым заработать, пока вырастет.
- Послушай, Сафар, - заерзала в спальном мешке Виолетта, - двадцать первый век на горизонте, а вы женщин, как овец, покупаете.
- Калым – это традиция, обычай предков. Наши женщины от него ни за что не откажутся. Чем богаче калым, тем больше повода для женской гордости. На Востоке любовь приходится доказывать серьезно.
Сафар полулежал на складном кресле, так удачно привезенном Орловым из города. Травмированная голова его покоилась на высокой спинке. В волооких глазах, как в осколках зеркала, отражалось метание пламени. Клетчатая хлопковая рубашка надрывалась в усилии скрыть раскормленную плоть, на самой высокой точке которой в обширную прореху выглядывал редкостной формы пупок – точное подобие фигуры из трех пальцев, халтурная работа акушерки, когда по воле Аллаха рожают, как на конвейере лепят.
Курочкин подал Сафару чашку с чаем.
- Алчные у вас женщины.
Голова Сафара кивнула в ответной благодарности. Пупок отношения к жизни не изменил.
- А что в этом плохого? Русские женщины очень добры, а что имеют взамен? Стакан вина и аборт.   
- Но не всегда же так, - попробовала возразить Ирина.
- Практически всегда. Для русской женщины важно найти объект - хоть плохенький, но  свой, чтобы потом его своей любовью одаривать. Любви у них так много, как помидоров в августе, когда все давно наелись и пресытились. А любовь надо получать порционно, как десерт, тогда будет ощущение праздника. Восточные женщины на любовь жадные. Все своими весами взвешивают. Даже женатые мужчины не обходятся без мастурбации, если жене нечего на ночной столик положить. Мой отец работяга был, к ручной работе прибегал часто, потому что от жены получал столько, сколько зарабатывал.
Сафар рассказывал об интимных упражнениях своего отца без тени смущения, естественным спокойным тоном, так, как если бы сообщал, что тот раз в месяц посещает парикмахера или чистит зубы по утрам.
Ирина зевнула. «Однако здорово исповедоваться ночью, - подумала она, – над тобой звезды с Творцом на одной из них. Вокруг тебя равнодушный к шокирующим откровениям лес, а перед тобой языки пламени, подлизывающие за тобой грехи и страстишки так тщательно, что перед тем, кто там, наверху, ты остаешься в одной добродетельной наготе. Никто не увидит твоих пылающих щек, а уста будут говорить правду, одну лишь правду. Тяжелые земные слова, пройдя по горящим углям, станут тонкой серебряной ниточкой, которую, оказывается, так легко вдеть в человеческого ухо, не повредив морали доверчивого слушателя».
- А вот, где собака зарыта! Теперь я знаю, почему ты в родной аул не вернулся, - сделал логический вывод Курочкин.
- Да, - вздохнул Сафар, - жизнь у нас сложнее, чем в России. Это русские мужики блеют, как овцы во время окота, да на судьбу между стопками жалуются. Да по слабости своего ума не понимают, что за подарок даровала им судьба.
- Ладно, ладно. Не будем об убогих, - остановила его Виолетта. – Говори о себе.
- После армии я устроился работать в милицию постовым. Охранял памятник вождю, - продолжил свой рассказ Сафар. – За свою службу получал щелчки и копейки. У меня было достаточно времени, чтобы изучить статую досконально: фас, профиль и мудрейший затылок. Зимой в снегопад вождь стоял запорошенный снегом в белой папахе на голове, как аксакал, и равнодушно смотрел, как я мерзну. Вождь с оптимистическим постоянством переносил все атмосферные перепады от жары до холода в отличие от меня. Временами я очень страдал. А как раздражал меня вечно торчащий большой палец на его руке! У него было все окей, как у тех, кто сидел в большом здании за его спиной. Я был молодым и все время хотел есть. Мне казалось, что в моем желудке живет червь и пожирает мой обед раньше, чем тот переварится. Все мои деньги я тратил на еду. Даже два яблока могли сделать мою жизнь счастливей, но фрукты мне были не по карману. По субботам к памятнику приходили новобрачные, фотографировались, возлагали цветы на мраморные ступеньки. Я ходил вокруг, смотрел и рассуждал. Кто стоит передо мной в бронзе? Кому нарядные люди кланяются в ноги перед тем, как сесть за свадебный стол? Раньше Аллах благословлял. От Аллаха, Бога, по-вашему, дружно отказались. Понятно, Бога человеку не заменить, даже если этот человек – вождь. При божьем благословении браки не распадаются, а при нынешнем раскладе женихи с невестами тасуются, как в колоде карты.
- Опасная это работа, скажу я вам, памятники сторожить. – Курочкин сделал вращательное движение возле своего виска.
- Продолжай, продолжай, Сафар, - сказала Ирина. Рассуждения Сафара показались ей забавными.
- Для Бога есть только белое и черное. Если Бог – белое и Его отвергли, то кто есть черное? В моем ауле про шайтана говорили много плохого, но никому не могло прийти в голову, что Сафар, сын Мурата, будет его охранять.
- Все твои рассуждения – это бред сивой кобылы, - возмутился Курочкин. – Не стоит отрицать благородные цели.
- Знаем, знаем, Вася. Устранить эксплуатацию человека человеком, бесклассовое общество… много благородных целей. Мы это все на политинформации проходили, – отмахнулся Сафар.
- Мы же договорились, о политике ни слова. Ты же два года на свадьбы смотрел, неужели в твою голову других мыслей не приходило? – спросила Виолетта.
- Приходили.
- Вот и расскажи. Только без всяких там страшилок политических.
- Мне нравилось смотреть на свадьбы, - продолжил Сафар. – Красивые невесты, смущенные женихи…. Однажды мне пришла мысль, что этот ритуал возложения цветов имеет какое-то магическое значение.
Курочкин хмыкнул.
- Очень интересно.  Ты, почему замолчал, Сафар?
- Не обращай на него внимание, Сафар, - Виолетта замахнулась на Курочкина веткой, которой отгоняла от себя комаров.
- Я в каком-то журнале прочитал про одно негритянское племя…
Сафар пошевелил палкой костер. Он вспыхнул с новой силой.
- А за негра можно и в лоб дать, - не унимался Курочкин.
- Вася, дай человеку высказаться, в лоб он уже сегодня получил, - попросила Ирина. – Что же там в племени, Сафар?
- Там перед свадьбой женихи на топор садятся, чтобы конфуза в брачную ночь не случилось.
Курочкин свалился с бревна и забился в конвульсиях.
- Сафар, чтоб тебя! Ты думаешь, что статуя вождя мирового пролетариата…? – Вася продолжить не смог. Его смех спугнул ночную птицу, и она громко прошуршала крыльями где-то рядом.
- Тогда зачем они к нему перед свадьбой приходят? Поблагодарить за светлое будущее?
- Видишь, Вася, умный человек всему объяснение найти может, - подвела под разговором черту Виолетта.
Дружный хохот на минуту заглушил храпофонию в палатках.
- Чего шумите? Веру Петровну разбудите, - из темноты леса появился измученный коликой Матвеевич.
- Садись, Матвеевич, отдохни, - Сафар тяжело поднялся с кресла.
- А ты? – Матвеевич с удовольствием опустился в кресло, не дожидаясь ответа.
- Устал я в нем сидеть, у меня ноги одеревенели. Похожу немножко, потом на бревнышке сяду рядом с этим свекловодом-любителем, строителем, блин, коммунизма.
Сквозь густую темноту ночи пробивались утренние ростки.
«Дзынь», - сказала ранняя птаха. Зимой она летала в теплые края изучать китайский язык.
Сафар балагурил с Курочкиным и забыл рассказать о главных событиях своей жизни, закрутившихся, как ветер, вокруг знакомого памятника, где ему приходили в голову странные мысли, где при виде блондинистой невесты у него в венах закипала кровь, а глаза без промаха отстреливали ее суженного. Именно там, у памятника, он понял свою мужскую состоятельность. Именно там он оценил свою персону как потенциального жениха и пришел к очень приятным для себя выводам. Первый и безапелляционный: жених хорош, чудо как хорош. Второй вывод оказался не менее приятен, чем первый: Сафар-ага теперь российский гражданин и это означало, что калым он платить не будет, а, наоборот, при его визуальных достоинствах и положительном мусульманском поведении может рассчитывать на невесту с приданым. Для личности невесты была установлена особая шкала требований: блондинки, жилищные и материальные условия позволяли ей пригреть завидного жениха на своей территории. Вислозадая и курносенькая Катенька из бактериологической лаборатории не только отвечала этим требованиям, но обладала такими невообразимыми достоинствами, при мысли о которых у Сафара усиливалось слюноотделение и хотелось не только есть. На удачу Катенька имела здоровый сексуальный аппетит и принимала мужа в любое время с радостью и любовью. Сафару никогда не приходилось оставлять знак внимания жене на ночном столике. И совсем не от жадности, а от отсутствия возможности. Войдя в свое счастливое замужество, Катенька взяла на себя обязанность, по российской традиции, тратить мужнину зарплату самой и откармливать его, как гуся перед убоем. Из всех блюд, предлагаемых кулинарным искусством, также отдавая дань местным традициям, она выбрала жареную картошку с салом. Желудок Сафара принимал запрещенные яства без бунтов. Любимая жена мастерски убаюкала его мусульманскую совесть: «Пупсик, ты живешь в России, тебе нечего боятся ни Аллаха, ни свиного цепня. У нас в чести другие боги и надежен санитарный контроль. Так что ешь и наслаждайся». Сафар оценил вкус свинины но, когда ел, всегда задергивал шторкой окно от контроля всевидящего ока.
 Полноценное семя Сафара попало в плодородную российскую почву: Катенька родила трех дочерей. Старшей, любимой дочери Сафара, Эльмире, в православии крещенной как Елена, было семнадцать лет. От отца она унаследовала выразительные карие глаза, от матери – дородную фигуру и нос пуговкой, сидящий на луноликом лице как Кушка на карте советской родины. Цвет волос был собственным творением Эльмиры и предметом ее гордости: вздыбленная рыжая челка над невысоким лбом предавала вороной кобылке неестественно гнедую масть.
Сафар детьми гордился. Многодетность его не пугала: «лучше кормить ребенка, - рассуждал он, - чем собаку». Неожиданно в жизни Сафара возник соблазн в образе коротко стриженной голенастой немки, прибывшей в город с религиозно-гуманитарной миссией. Миссия ее удалась: Сафар принял от нее все, что она позволила ему от нее взять, включая приглашение в Германию. Гостеприимные протестанты встретили Сафара национальным блюдом: свиными ножками   с ягодами можжевельника, кислой капустой и зеленым горошком. «До чего дожил, - подумал мусульманский вероотступник, - копыта ем». С этой минуты его память начала обратный отсчет, приведший его к воспоминанию об овечьем мясе, жаренном на курдючном сале, о гранатовом дереве и о своем желании жениться на еще не целованной, но созревшей троюродной племяннице.
- Скоро я вас очень удивлю, - Сафар загадочно почесал пупок.
Запах цветущей акации пробегал через его обоняние, и его переполняло радостное чувство грандиозного счастья.
В воздухе резко запахло нафталином.
- Да знаем, знаем мы вас. Сколько волка не корми, все равно в лес смотрит, - из палатки выползла Вера Петровна. – Присмотрел, наверное, черножопенькую.
Сафар молчал.
- Муратыч, неужели правда? – в голосе Виолетты прозвучало глубокое разочарование. – Катеньку бросишь? 
- А что ей будет? Пусть спасибо скажет, почти двадцать лет с одним мужиком жила, а не таскалась от одного к другому.
Виолетта яростно шмякнула себя по физиономии:
- Заели, кровопийцы! Удивил ты, Сафар, удивил!  Выходит, одарил ты по своей помидорной теории русскую бабу по самую маковку. Куклу свою молоденькую, наверное, в наш город привезешь?
- Ну что ты взбесилась так, Виолетта? Рассуди по существу. Катя всегда получала от меня то, что хотела. А я не какой-нибудь помоечный.
- Милое сравнение. Ты для себя его нашел, вот с ним и оставайся.
- Будет тебе, Виолетта, что ты к человеку пристала, - заступилась за Сафара Вера Петровна. – Нашла за кого беспокоиться, за Катеньку. Рядом с такой теплой женщиной свято место пусто не бывает. Глядишь, Карпоноса пристроим, он у нас сейчас холостой.
В одно мгновение Сафар схватил огромную алюминиевую флягу и перевернул ее на костер. Вода, отвечающая государственным стандартам по количеству кишечных палочек, сбила пламя. Черно-карминовые головешки фыркнули, выбросили клубы пара, но не перестали гореть.
- Собирайтесь! Уже рассвело, - отдал приказ раненый в голову командир.
Через полчаса загруженный Рафик покинул угодья известного колхоза, чтобы никогда туда не возвращаться.
Не выспавшийся, равнодушный ко всему Карпонос лениво почесывал мохнатую грудь. Внезапно его широкая ладонь почувствовала, что волосы под ней поднялись и ощетинились. Жуткое ощущение тревоги охватило его, и он стал смотреть по сторонам широко раскрытыми проснувшимися глазами в поисках источника угрозы.  Из обзорного зеркала в точном прицеле на него смотрели черные мрачные зрачки. Карпонос в недоумении смотрел на Сафара, и так же внезапно, как ощущение опасности, в его голову пришла абсурдная мысль: «Если он меня когда-нибудь убьет, я даже не буду знать за что.


                Глава 10

- Ты собираешься серьезно воспитывать собаку? – в телефонную трубку слышалось взволнованное дыхание Косули. Вихревое движение идей в ее голове обычно усиливало выброс адреналина.
- Она еще маленькая.
- А туфли грызет, как собака большая.
- Не смеши, эти туфли тебе лет десять мозоли натирали. Скажи Урсуле спасибо за избавление.
- Это ты должна меня благодарить, я тебе нашла советника по воспитанию твоей крайне невыдержанной псины. Слушай меня внимательно. Сегодня в пять часов вечера он будет ждать тебя в парке героев. У него есть твой словесный портрет. В его руках будет арапник. Предупреждаю, не вздумай отлынивать. Этого я тебе не прощу.
Косуля нашла специалиста по борзым, поняла из разговора Ирина.
- Послушай, а как выглядит арапник?
- Открой словарь Даля, узнаешь.
Косуля закончила разговор лаконичным «пока».
«Арапник – охотничья плеть с короткой ручкой», - прочла Ира в словаре. Вероятно, Косулин протеже хороший специалист, раз он пользуется столь специфическим предметом.
Ирина поехала на встречу в парк героев.
По аллее старых каштанов взад-вперед расхаживал чрезвычайно высокий и худой парень. Он легонько похлестывал себя плетью. Рядом с ним бегала пугливая собачонка, с русской борзой не имеющая даже отдаленных родственных связей.
Ирина развернулась, чтобы идти в обратную сторону, но парень знал ее словесный портрет.
- Мадам, я вас жду!
Ирина остановилась.
- О, мадам, как приятно общаться с пунктуальными людьми.
Густые каштановые волосы упали на лоб в кивке приветствия. Последний удар арапником по собственному предплечью был особенно выразителен.
- А ваша подруга вас плохо знает. Да, да! Она предупредила меня, что вы непременно опоздаете.  Давайте знакомиться, Виктор, - представился парень. – Виктор – это победитель в переводе с греческого. Нет, с латинского. Ах, не важно.
Виктор достал массажную щетку из внутреннего кармана пиджака и причесался.
- Обычно женщинам нравится мой волос, он достался мне от матери. Она сейчас на пенсии, но занимала приличную партийную должность по делам молодежи, кажется.
Ирина прокручивала в уме все эпитеты, которыми очень скоро будет награждена Косуля. Идиотка будет среди них самым нежным словом.
- А вы, если не секрет, кто? – спросила Ира Виктора.
- Не секрет. Я незаконченный программист. Полгода сидел за порнографию, чем, знаете ли, очень горжусь.
Улыбка Виктора открыла ряд нижних зубов, спрятав верхние зубы за растянутой розовой полоской.
Ира посмотрела по сторонам. Ее успокаивало только то, что в парке было много гуляющего народа.
Собачонка Виктора сидела рядом, поглядывала на Ирину блестевшими сквозь нависающую шерсть глазами и улыбалась нижним оскалом, таким же, как у ее хозяина, как бы спрашивая: «Как вы относитесь к порнографии?». 
- Я пришла поговорить о собаке, - сказала Ирина и добавила: - Моей собаке.
- Это мы еще успеем, - ответил Виктор.
- У меня мало времени, - ей хотелось поскорее избавиться от этого незаконченного программиста.
- Какая вы скованная и зажатая в себе женщина! – воскликнул Победитель. – Главное – вы не хотите быть счастливой.
- Молодой человек, какое отношение имеет моя собака к тому, за что вы сидели в заключении? – спросила Ира тоном великой моралистки. Обсуждать вопрос собственного счастья с первым  встречным она не считала нужным. – И вообще, ваша собака не той породы. Черти что, а не собака, - продолжила она в раздражении прежде всего на себя за это самое раздражение.
«Черти что, а не собака» сменила невинный нижний оскал на злобный верхний и зарычала. Хозяин поднял арапник, собака в миг замолчала и пригнулась к земле.
- Да, да, вы не хотите быть счастливой, - убежденно повторил Виктор.
- Почему вы так решили? Извольте сказать. И по какому праву вы ко мне пристали?
- Да не возмущайтесь так. Я к вам не приставал, вы сами пришли. Порода вашей собаки не имеет никакого принципиального значения. А вот то, что вы ее завели, находясь в цветущем сексуальном возрасте, говорит о многом. Фригидная женщина не может быть счастливой.
- Виктор, послушайте, вы плохо знаете женщин. Для женщин важно прежде всего спокойствие души. Счастья нет, есть покой и воля, – отпарировала Ира, а про себя подумала: хороши новости - сокровенная тайна, скрытая в глубинах души даже от самой себя, крупным шрифтом написана на ее лбу и легко читается даже таким отморозком, как этот Виктор.
- Это кто сказал?
-Пушкин сказал.
-  А когда?
- Какая разница когда, главное – в сути сказанного.
- Сказал, когда пресытился. Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын! – говорил он в молодости. Покой и воля – девиз новоявленного импотента.
За Пушкина следовало бы оскорбиться. Этот незаконченный программист вешает ярлыки сексуальной неполноценности, кому вздумается. А что будет, когда он станет программистом конченным?
Ирина пробежалась по Виктору  взглядом зрелой женщины, который не всегда способен выдержать мужчина стоящий и уверенный в себе.
- Если вашу обнаженную натуру показать вон тем девочкам на скамейке, какая у них будет реакция, как вы думаете?
Виктор ответил без тени смущения:
- Это будет завесить от времени, места и обстоятельств демонстрации. Как правило, молодые девушки любопытны. Любопытство приведет их к инстинкту, а за инстинктом следует здоровый секс, что очень немало.
- Не усложняйте так. Время демонстрации - сейчас, место - этот парк. Обнажите себя, как в порно, их как ветром сдует, да и пенсионерок тоже. Женское воображение подключается, когда она видит мужчину одетого: во фраке, в военной форме, в джинсах, даже в плавках, но без них… извините. Хоть вы и сидели за идею, а идея ваша ложная. Займитесь лучше вашей собачкой, у нее психика сорвана. А плетку надо выбросить немедленно!
Гордой походкой недоступной женщины Ирина двинулась к выходу из парка. На плече ее болталась новая польская сумка, вызывающая восхищенные взгляды девчонок, сидящих на скамейке.
Косулю требовалось вздуть. Ирина перешагнула порог публичной библиотеки, где в читальном зале работала ее подруга.
- Так чем ты не довольна? – удивилась Косуля. – Познакомилась с интересным человеком. Если бы я знала об этом, то б с тобой пошла.
- Он же извращенец, что в этом интересного? К тому же кретин, зацикленный ниже своего пояса. Видела б ты его собаку!
- Ну, не такой он кретин, если тебя раскусил. Я всегда говорила, нет, Кириллова, в тебе сексуальности. Не стоит злиться, когда тебе правду говорят.
- Так ты тоже считаешь, что порно подключает воображение, мечту, эротическое восприятие? Лично меня от него стошнит минут через пять, а в присутствии такого Виктора – мгновенно.
- Существуют различные психологические типы людей, Кириллова. Одни готовы комсомольский значок на это самое место повесить, а другие свободны в своем волеизъявлении.
- Это кого ты имеешь в виду? Каличей, импотентов, маньяков… Это у них свобода волеизъявления? Да они зациклены на своем окаянном отростке! Это так должна пахнуть свобода? Одна патологическая зависимость.
- Весь мир зациклен на этом, как ты сказала, окаянном отростке. На нем земля держится, как глобус на подставке. К этому отростку надо относиться трепетно и с любовью, - Косуля засмеялась, - тогда и тошнить не будет.
- Об этом говоришь ты, моя подруга? Фрейдистка ты несчастная! К тому же ты сама себе противоречишь. Что, как ни порно, раскачивает и разбалансирует подставку, на которой глобус держится?
- Когда женщина рассуждает, это ужасно, - Косуля кивнула на толстые переплеты с серебреным теснением. – Это не я так считаю, это они.
- Ты всегда обращаешься к философии, когда самой сказать нечего. Так вот, что я тебе скажу, моя дорогая подруга, почти вся мировая философия – односторонняя, убого фаллостическая и создана, заметь, не полноценными мужчинами, ведущими здоровый образ жизни, а мастурбирующими сифилитиками, живущими в бочке мудрецами, евнухами, девственниками и откровенно больными на голову людьми.
- То есть теми, кто в порнографии нуждается, а в отсутствии оной философствует.
- Ну да, почти так. Но это в лучшем случае, - согласилась Ирина.
- А в худшем - выходит на улицу маньячить. А если учесть промежуточные мало приятные варианты, то в порно больше плюсов, чем минусов, - сказав это, Косуля победно подняла два пальца, - Виват, виктория!
- В споре правых не бывает. Это не я так считаю, это они, - Ирина указала на толстые тома с серебреным теснением. Я убедительно тебя прошу, - добавила она раздраженно,- не давать мой словесный портрет ни одному интересному на твой взгляд человеку, ни одному зачуханному  программисту, философу и так далее, это, во-первых. А, во-вторых, поскольку ты не равнодушна к моей собаке, тебе придется найти ей достойного учителя, а то ее кошка воспитывает. И, в- третьих…
- Достаточно! – Остановила ее Косуля. Я могу сказать тебе только одно, что ты с возрастом стала редкой занудой. Ты умудрилась сохранить мораль старой девы при замужестве. Редкая удача скажу я тебе. С одной стороны ты живешь, а с другой - ты жизни боишься.
- Может это лучше, чем быть такой смелой, как ты?
-У нас будет возможность — это проверить. В синих глазах Косули вспыхнул огонь авантюризма. Скоро мы едем в Польшу на машине с Аркадием.  Он меня пригласил.
- Меня он не приглашал.
-Это не имеет значения. Аркадий возражать не будет. Любишь меня, так люби и собачку мою.
 Предприятие требует конспирации, а твое присутствие одно из его условий.
В синих глазах Косули вспыхнул огонь авантюризма, к которому у Ирины иммунитета не было. Она легко поддавалась всем Косулиным фантазиям, порою не самым разумным.

                * * *
Уезжали в ночь. Вадим подбросил жену до вокзала на машине скорой помощи, оставив на середине большой площади: так спешил на вызов. Зорким оком ночного зверя Потемкин высмотрел Ирину и перенес ее вещи на нужную платформу.
- Ты напомни моей, чтоб мужу что-нибудь купила, - попросил Ирину Потемкин, - футболку какую-нибудь что ли. Ритка - молодец, мужа своего не обижает.
- Не волнуйся, я тебе сама футболку выберу, а ее заплатить заставлю.
- Нет, так не надо. Ты ей просто напомни, что не плохо о муже подумать. Она после Польши сильно изменилась, воинственная стала, царапается.
На маленьком полустанке по пути к Москве их должен был ждать Аркадий. Место это имело какую-то особую энергетику. Иначе был бы необъясним тот факт, что не очень физически крепкие женщины с ловкостью цирковых силачей выгрузили за две минуты стоянки поезда вещи, неподъемные для них при других географических условиях. Аркадия на полустанке еще не было.
Перрон, щедро залузганный семечками освещался едва выжившими фонарями. Желтый станционный домик имел нишу в стене с надписью кипяток. В нише без страха быть обваренной спала местная мохнатая живность. Было тепло и тихо.
Два часа ожидания – ничто, когда мыслишь позитивно. Ни у Ирины, ни тем более у Косули не было и тени сомнения в том, что Аркадий приедет. Как легко верить первому встречному, и как сложно – тому, с кем съел ни один пуд соли.
Дальний свет фар поднял разом всех окрестных собак. Разноголосая брехня заглушила шум мотора подъезжавшей к станции машины.
- Это Аркадий.
Косуля юркой пташкой слетела со своих тюков.
Он уже шел к ней походкой ковбоя, проскакавшего много миль. А за спиной ковбоя на пыльной дороге стоял потрепанный жизнью у многих хозяев, не потерявший упрямого нрава, хорошо объезженный Жигуль.
Предрассветная ночь спрятала от сглаза их сияющие улыбки.
Едва машина, набравшая вес, тронулась с места, из станционной ниши выскочила мохнатая шавка и со злобным запоздалым лаем бросилась вдогонку.
- Чао, чао, - Косуля помахала рукой через стекло сморщенной яростью собачей морде.
Ирина обживала заднее сидение чужой машины.
До Варшавы семнадцать часов хорошей езды, а с остановками больше суток. Масса времени, чтобы не обременять себя никакими мыслями, глазеть по сторонам или дремать, положив под голову плюшевую думочку.
Аркадий возбужденно рассказывал Косуле об индексе агрессии у собачьих пород. 
Ирина не вмешивалась в разговор, чтобы не чувствовать себя третьей лишней.
Пастуший рог позвал утро. Короткие щелчки кнутов опередили государственный гимн на целый час. Эти звуки, такие привычные для пастухов и для коров, практически не изменились с тех давних сказочных времен, когда на Руси поклонялись богу Солнца.
Низкий белесый туман сбросил росу, и трава заблестела, словно дождь прошел.
«Я знаю, почему туман называет молочным, - подумала Ирина. – Туман – молочный не по цвету, а по запаху».
Вальяжные хозяйские коровы собирались в стада и брели на выпас. Пользуясь демократическими свободами, туда же спешило козье и баранье меньшинство. Блеяньем и меканьем они заявляли свое право на свободу слова.
- Какая красивая у нас Родина! – выразила восхищение Косуля, когда они проезжали мимо стожка, манящего в нем поваляться.
Рука с заднего сиденья беспардонно дернула ее за ухо.
- Любоваться Родиной будем на обратном пути. Следи лучше за дорогой.
- Аркадию нужен отдых, и пора позавтракать.
- Завтракать будем после Брянска, - сказал Аркадий.
Тот, кто проектировал развязку дорог в брянском пригороде, без сомнения был «на колесах». Попав в хитроумный лабиринт, водитель должен был продемонстрировать кроме умения управлять машиной еще и хладнокровие в глазах застывшей где-нибудь рядом машины ГАИ.
Аркадий был очень осторожен, впереди ждал пикник на опушке соснового леса, где можно было с удовольствием размять ноги, погружая их в мягкий мох, и с аппетитом съесть бутерброд, приготовленный любезной рукой Косули.
Ирина с улыбкой следила за подругой. Какая она сегодня заботливая и внимательная. Как неожиданно и приятно открылась новая сторона ее личности.
Левое крыло синей машины имело едва загрунтованный след от случайного столкновения. Аркадий не успел покрасить машину. Косуля с невероятной нежностью провела пальцем по контуру грунтовки и сказала:
- Это Австралия, а вокруг океан.
Ее лирические фантазии показались необычными ее давней подруге и вполне естественными Аркадию. Он тут же начала свое повествование об уникальных сумчатых животных, живущих на австралийском материке, и это повествование продолжалось вплоть до Белоруссии.
Косуля наводящими вопросами и своей заинтересованной физиономией поощряла излагать энциклопедические знания, которых у самой Косули хватило бы не на один том.
Чтобы оторвать своих друзей от обсуждения клоаки и ее многочисленных функций Ирина спросила:
- Почему в Белоруссии аистов больше?
- Чем где?
- Ну не Австралии, конечно. В нашем родном Черноземье.
Ирина ждала лаконичного ответа типа «В Белоруссии больше лягушек», но преподавательская работа Аркадия приучила начинать издалека.
- Белоруссия владеет обширной болотистой местностью, - он переключил скорость, -орошаемой рекой Припятью и ее притоками. Это так называемое Полесье. В болотах Полесья живет много земноводных.
Аркадий остановил машину и протер тряпочкой ветровое стекло.
Косуля заерзала, схватилась за сигарету, сделав предупредительное движение затылком, которое Ирина должна была как-то интерпретировать, но находилась в затруднении.
Аркадий сел за руль и, не спеша, продолжил:
- Ужи, тритоны, болотные черепахи и несметное количество лягушек. Вместе с мелководной некрупной рыбой лягушки являются излюбленной пищей проживающего в этих местах белого аиста.
На влажном лугу, заросшем осокой, гуляла длинноногая парочка. Аисты по очереди запрокидывали головы и трещали о том, что присутствие посторонних рядом с ними нежелательно.
Кроме лягушек, белых и аистов, и других представителей животного мира, в Белоруссии существовали еще две особенности, которых не заметить оказалось невозможно. Первая и малоприятная – на автозаправках отсутствовал бензин. Стратегического запаса, который сделал Аркадий, ненароком вспомнив поведение степных грызунов, до Польши явно не хватало. Второй характерной белорусской особенностью стало лесное пиратство, по-заморски именуемое рэкетом, по-российски бандитизмом. Познакомиться с этим супер наглым явлением оказалось совсем не сложно.
После очередного сытного перекуса - а Косуля требовала доесть все то, что может испортиться на следующий день - понадобилось время, чтобы научиться дышать.
- Пусть лопнет презренное пузо, чем сгинет бесценный продукт, - заявила она, отправляя в рот Аркадию последнюю котлету. - Что я вам твердо обещаю на территории Польши, так это строгую диету. Аркадий пусть поспит, а мы погуляем.
Она углубилась в придорожные кусты и там встретилась с человеком, пристально смотревшим на перегруженную машину. Косулю из кустов как ветром сдуло. А может быть, это был не ветер, а холод, который она ощутила в области когда-то травмированного копчика, служившего после этого индикатором неосознанной тревоги.
- Ирка, быстрей в машину! - спугнула Косуля Ирину, зачарованную красотой пышного папоротника.
- Аркадий, проснись! – Косуля дергала спящего Аркадия за плечо. – Надо уезжать! Срочно! Это место гибельное, я чувствую.
- Еще пять минут, - попросил Аркадий.
- Ты чего шумишь? – спросила подошедшая Ирина.
- Я вордулака видела, - сказала Косуля и испугалась еще больше.
- Кого? – Аркадий не знал такого биологического вида.
- Я мужика видела, вон в тех кустах. А взгляд у него такой жуткий, как у упыря болотного. В Белоруссии их много.
- Кого много в Белоруссии?  Упырей? Боже мой, с кем ты только не знакома,-  Ирина села в машину.
Волнение Косули передалось Аркадию. Он знал, что интуиции женщины необходимо доверять. Он решил доехать до первого населенного пункта или поста Гаи и там переждать ночь.
Ночь не заставила себя ждать, появился сизый туман, и стало темно. Изредка мелькали фарами встречные машины.
Погоню заметили не сразу.  Неизвестно откуда выскочила машина и пристроилась в хвост. Аркадий увеличил скорость. Те парни сделали то же самое. Встречный транспорт мешал им пойти на обгон. Ждали удобного момента. До ближайшего населенного пункта было еще далеко. И вот момент настал.
На Ирину посыпались коробки. Аркадий, водила - биолог, выбрал тактику спасающегося от лисы зайца. Машину бросало из стороны в сторону. В ней что-то рычало и скрежетало.
У тех парней, что ехали сзади, была достоверная информация, сообщенная по рации, что в загруженной машине две трусливые бабы и один русский лох. Силы были неравные. О том, что одна из баб влюблена, бандиты знать не могли. Да она и сама плохо этому давала отчет. У Иры глаза полезли на лоб от ужаса, когда она увидела вылезающую в окно Косулю. Машина их противников была на расстоянии вытянутой руки.
Косуля с воплем «На тебе, падла!» запустила что-то во вражий капот. Это что-то было бутылкой с кефиром, купленной еще под Гомелем. Бутылке суждено было разбиться и обрызгать стекло безобидной жидкостью. Вредный воздух белорусских болот принял в себя аромат перекисшего молочного продукта.
Крутым парням это не понравилось. Дворники размазывали кефир по стеклу, как косметическую маску по своим наглым рожам.
Агрессия – плод неудовлетворенности. Неудовлетворенность – плод неуверенности. Кефирная мазня перед носом – чем не причина для неуверенности, неудовлетворенности и нового витка неудовлетворенной агрессии.
Удар пришелся по материку на левом крыле. Нападение на Австралию! Какая дерзость! Такого еще не было в истории современной цивилизации.
Ирина, сидящая слева, тут же поняла, что значит оказаться в ненужном месте в неудачное время. Она бы с великой радостью покинула его, но у нее не было возможности даже подвинуться: салон был завален вещами. Погибать, за здорово живешь, она была не намерена. В каждой женщине живут гены амазонки. Ее рука нащупала тяжелый пакет.
Пакет в машину не попал, он угодил ей под колеса.
От страха Ирина не обернулась. Не обернулась она даже тогда, когда услышала жуткий скрежет и визжащий звук тормозного пробега. Она сидела завороженная дерзостью своего поступка и делала вид, что то, что произошло вследствие его на дороге, к ней не имеет никакого маломальского отношения. Амазонка в ней отступила на второй план, теперь активно говорили трусливые мутации не столь давних поколений.
Аркадий гнал по инерции. Косуля покрутила головой по сторонам, чиркнула спичкой и закурила.
- Не гони лошадей, командир. Мы оторвались. Ах, Аркадий, ты душка! Мастер высшего пилотажа! Чтобы мы без тебя делали?
- Ехали бы в поезде, - ответила за Аркадия Ирина.
- Где бы ты билеты на этот поезд взяла, неблагодарная?
- Ух, - произнес Аркадий, и это было все, что он в данный момент мог и хотел сказать.
Мастер ли он высшего пилотажа или чайник с месячным опытом вождения, которому помог случай, он еще не определил.
Впереди замаячила мигалка и не одна. Две милицейские машины перегородили дорогу. Милиционер жезлом остановил машину.
- Стойте здесь до особого распоряжения. Из машины не выходить.
Аркадий издал свист тревоги, характерный для степного суслика.
- Не свисти, пожалуйста, а то денег не будет, - попросила Косуля.
Для Ирины остановилось время. Она вжалась в сидение. Сейчас ее арестуют за дорожное хулиганство. Предъявят статью о непредумышленном убийстве, а может быть, и умышленном.
- Ты что притихла? – Косуля обернулась к боевой подруге. – Мы ничего не знаем, ничего не видели. Сопли только не распускай.
Поздно предупреждать, когда течет во всю.
- Ты что, ревешь?
- Реву.
- Вот и дура.
- А вдруг я их убила?
- Чушь собачья. Таких черт не возьмет, да и Богу не надо, - Косуля была невозмутима. Не реви, в конце концов, это была допустимая самооборона.
- А какая разница? – обреченно вздохнула Ирина.
Главное для нее было то, что она одним движением своей руки разрушила судьбу и стала убийцей. Факт содеянного преступления привел ее в неописуемый ужас.
- Я думаю, - к Аркадию вернулся голос, - в судебной практике такие случаи не единичны.
Он был верен своей педагогической привычке и развивал мысль последовательно.
- Женщина может убить, - заявил он убежденно. – Но чаще всего это случается под тяжелым бременем обстоятельств и в состоянии крайнего нервного возбуждения.
Ирина слушала монотонный голос Аркадия и совершенно не могла понять, о чем он говорит. Она смогла бы достоверно пересказать все им сказанное, но смысл уходил от нее. В голове было пусто и очень по-женски.
Пульсирующий свет мигалок гипнотизировал и даже успокаивал.
- Как жаль, что ты не еврейка, - Косуля умела мыслить неординарно, но сожалеть о том, что в венах Иры не та кровь в столь трагический момент ее жизни было более чем экстравагантно.
В нееврейской носоглотке родился звук, сочетающий в себе одномоментное хмыканье и всхлипывание.
- С чего бы это?  - Ирина удивилась столь несвоевременным сожалениям о ее национальной принадлежности.
- Евреям можно только завидовать – они имеют землю обетованную, - продолжила Косуля.
- Ты имеешь в виду нашу планету? – уточнил Аркадий.
- Конечно, нет. Я имею в виду ту крошечную с пустынями и камнями. На ней всегда можно скрыться от неправедного гнева.
- А от праведного?
- При хороших адвокатах гнев всегда будет неправедный.
У Ирины заныло под ложечкой. Стало ясно как белый день, у нее будет не тот адвокат. Элементарно – за ее спиной нет земли обетованной, с камнями и пустынями, монолитной и защищающей. Россия звучит масштабно и многообещающе, а за сироту и заступиться некому. Почему каждый русский время от времени ощущает это сиротство? Неужели от отсутствия пустынь, землетрясений, цунами и прочих природных бедствий?
- Я подозреваю, Ира, что вы их не убили, - закончил свою мысль Аркадий. – И глубоко сожалею по этому поводу. Вы обратили внимания, при таком количестве милиции нет ни одной скорой помощи.
- Ах, - выдохнула восхищенная Косуля. – Ты такой умный. А мы, круглые дуры, сидим и не видим, что последняя машина примчалась как раз с той злополучной стороны. Ты абсолютно прав, у милиции здесь какие-то свои особенные заморочки, если происшествие на дороге их не заинтересовало.
Аркадий заерзал. Он, конечно, знал, что его умственные способности значительно выше, чем у среднестатистического мужчины. Но такие явные комплименты его смутили.
- Если не секрет, - спросил он не без кокетства, - чем вы их угробить хотели? - и добавил: - Это не для следствия, а в порядке обмена опытом.
- Что под рукой было, - добродушно ответила Косуля. – У меня – бутылка кефира.
- А я не знаю.
- Как это?
Две головы в пол-оборота ждали ее откровений.
- Ты не заешь, от чего машина слетела в кювет?
- Четно, не знаю. Я схватила какой-то пакет, достаточно тяжелый.
- Из моей сумки, - догадалась Косуля.
- Из твоей, - призналась Ирина, - моя – в багажнике.
- Ну, знаешь ли, в этой сумке была тяжелой только одна вещь – мясорубка. А в Польше она в цене. Ты подешевле ничего найти не могла?
- А я не выбирала. У тебя тут одни магнитные стельки. Бросила то, что под руку попалось.
Аркадий тер подбородок. Уже наждачка, надо бриться. Он размышлял и, признавая антинаучность своих рассуждений, не решался высказывать их вслух. Женщина – это не homo sapiens, она не может быть ребром Адама. Она – прирученная тигрица, иногда ласковая, иногда строптивая, но катастрофически опасная. Бутылка кефира, мясорубка, шпилька для волос – все, что угодно, в ее руках может стать опасным оружием.
- Можно подумать, что у тебя есть что-то лучше моих магнитных стелек, - не унималась Косуля, возмущенная предметной неразборчивостью Ирины.
- На этот счет можешь быть спокойна: лучше стелек товара нет. Я по прошлой поездке это знаю.
- Аркадий, а у тебя ценное что-нибудь есть? – спросила Косуля.
- Да, чучела пернатых широколиственного леса. Приобрел по случаю списания в университете, - гордо ответил он.
- Чего ж мы тогда драпали, ребята? – Косуля рассмеялась.
- Не догадываешься? Чтобы нас ненароком в чучела не определили. Представь их рожи, когда б они увидели твои стельки. Тебе пришлось бы долго рассказывать об их магнитных свойствах. А потом они из тебя сделали бы чучелку-кукушку.
- Кукушка, между прочим, - интересная птица, уникальная в своем роде, - вставил свое слово Аркадий. – У нее на одну самку приходится два, а иногда три самца.
Косуля сделала предупредительное движение затылком. У Ирины опять потекли слезы, но от смеха. Она смеялась, вытирала ладонью лицо и опять смеялась.
В ночном пейзаже произошли изменения. Куда-то понеслись деревья. Ирина потерла глаза и смотрелась в темный силуэт леса. Движение шло оттуда и направлялось к месту, где находилась милиция.
По невидимой дороге на трассу выехала машина, крытая брезентом, пересекла ее и исчезла в другой стороне леса. Затем проехало еще несколько машин военного образца. Следом появилось что-то мощное и необычное: огромные платформы тянули на себе нечто длинное, отражающее свет растущей луны.
-Едрить твою ракетоядерную с ракетоносительной! – присвистнул Аркадий, забыв, что у него не будет денег.
- Какая дура! – выразила восхищенное удивление Косуля. -Это тебе не шпилька для волос, это сугубо мужское. Крякнет, мало не покажется.
- Давайте поспим пока, - предложил Аркадий.
- Как скажешь, - Косуля поддержала его сочным зевком и подложила под голову плюшевую думочку, которая каким-то недоразумением оказалась у нее.
«Нахалка! Подушку стащила», - подумала про подругу Ира.
Она уже поняла, что милиция выполняет задачи, с ее персоной никоим образом не связанные. О том, что в дружной болотной семейке появились новые обитатели, она думать не хотела. В конце концов, быть бандитом на большой дороге – дело рискованное.
Ночь в белорусском лесу началась и закончилась туманом. А когда он рассеялся, на трассе не было ни милиции, ни ракет, ни рэкета. Искатели приключений в синей машине с Австралией на левом крыле сопели в унисон друг другу и не замечали бьющихся в стекло и пищащих от голода вордулачек.
Бензина хватило до Пинска. Из отчаянного положения всегда находится выход: решили поцыганить. Как и заведено у цыган, попрошайничали только женщины. Они бродили по разным сторонам дороги с банками в руках и щедро улыбались каждой встречной машине. Кое-кто проезжал мимо, показывая жестом, что сам на пределе. Большинство тормозили, плескали бензин из запасных канистр в банку и уезжали с радостным сердцем, что помогли людям. Воздушные поцелуи вслед гарантировали им счастливую дорогу.
- Учись жить, чучелка, скромная просьба никого не обременяет, - Косуля вылила последнюю банку в бак, заполненный в результате их стараний по горлышко, и помахала рукой Аркадию, отдыхавшему в тени деревьев.
- Ну что, пчелки, граница не за горами, - Аркадий был доволен женским обществом и результативным утром. – Между прочим, пчела – одно из любимых насекомых царя Соломона. 
- Он, наверное, и муравьев любил, - Косуля обняла загорелыми мягкими руками Аркадия и чмокнула в небритую щеку.
- Да, - согласился Аркадий, - и еще кого-то, мух или комаров, не помню.
Косуля отстранилась от Аркадия и сделала удивленное лицо.
- А этих-то за что?
- За наглость. Проберутся в любую щель. Рождаются в нечистотах, а залетают в царский дворец.

                * * *
Информация о том, что в Польше можно заработать немножко деньжат, распространилась по закоулкам огромной страны очень быстро.   Иступленное желание эти деньги, во что бы то ни стало, получить, пока это не сделали другие, овладело огромной массой населения. Получив информативные подробности, каждый из своих бывалых источников, погрузив свой скарб, купленный или ворованный с государственных предприятий, ортодоксальные коммунисты, вероотступники, то есть бывшие коммунисты, в связке с беспартийными рванули к вратам свободного рынка. На торговых площадях католической Польши в те времена княжил очень предприимчивый божок, покупающий и продающий любые партии, создающий новые религии. И многие пребывающие к нему становились новообращенными.
Торговый караван растянулся в несколько километров. Машины стояли гуськом вплотную друг к другу. Движение каравана напрямую зависело от наличия свободных мест на таможенной стоянке, огороженной от внешнего мира решетчатой оградой. Именно эта стоянка за решеткой была вожделенной Меккой для тысяч паломников, свободных от проявления всякой религиозности. У ворот стоял работник таможни, он открывал ворота, пропускал пять-шесть машин и закрывал их до тех пор, пока стоянка не опустеет. Караван делал рывок и вновь замирал в напряженном ожидании. Чем ближе ворота, тем сильнее напряжение. Оно требовало выхода и находило его в окрестных кустах, которые задыхались от массовых нервных посещений.
Солнце было еще в зените, когда на финишную прямую, окруженную с двух сторон колхозными полями, выехала синяя машина с Австралией на левом крыле. Аркадий как главнокомандующий, едва переживший шок от своего внезапного назначения, принял парад. Он медленно с нескрываемым достоинством проехал мимо колонны и остановился в тени деревьев недалеко от ворот.
- Думайте, - сказал он своей сплоченной недавним боем команде, снял жокейку, усиленно почесал лоб и с надеждой посмотрел на Косулю.
- А что думать-то, Аркадий? Другие это сделали лучше и гораздо раньше. Ты давно все сам рассказал.
Аркадий недоуменно посмотрел на Косулю, проанализировал все сказанное собой и другими, но не нашел того, что могло бы помочь решить нависшую над ними проблему.
Косуля тянула с подсказкой.
- Вспомни, за что ценил царь Соломон неких летающих насекомых?
- За наглость?
- Да, а что является обратной стороной наглости? – интриговала Косуля.
- Скромность и застенчивость.
- Ну вот. Остается только сделать выбор.  – Косуля развернула конфетку и сунула себе в рот.
- Какой выбор, душечка? Между машинами и любимое насекомое царя Соломона не пролетит, сразу прихлопнут. Прислушайся, здесь даже воздух гудит.
- Как разъяренный рой, - подтвердила Ирина.
- Друзья мои, - Косуля развернула еще одну конфетку, - я не прошу вас сделать выбор между наглостью и застенчивостью, в этом я полностью полагаюсь на царя Соломона. Я прошу вас выбрать машину, к которой мы отправим особу застенчивую и стеснительную, чтобы ни у кого из окружающих не возникло подозрения в ее корыстных целях.
«Если Косуле захотелось быть мозгом предприятия, то роль застенчивой особы она запланировала для меня», - подумала Ирина. Ее взгляд обреченно заскользил по колонне в поисках нужной машины.   
- Бронзовая иномарка, по-моему, - то, что нужно. По крайней мере, не нахамят.
- Нет, - возразила Косуля, – надо бить наверняка. Видишь, голубой «Москвич» с навьюченным как на верблюде багажником. Подойдешь к нему.
- Ты решила принести меня в жертву? Посмотри на распаренную морду за рулем. У него голова, что репа, и поверь, интеллекта столько же.
- Тебе его интеллект нужен? Иди быстрей, сейчас ворота откроют.
Ирина вышла из машины и стала прогуливаться вдоль дороги, подойти к машине она не решалась. В голубом «Москвиче» кроме мужа-репки находилась жена-тыковка. Она тоже вышла из машины якобы размять тело и даже сделала несколько вольных гимнастических движений. Потом она подошла к Ирине и обратилась к ней с вопросом, прямолинейность которого неподготовленного советского человека, воспитанного больше на морали, чем на аморальности, могла значительно озадачить:
- Сколько дашь? – спросила она.
Ирина не позволила себе смутиться и ответила:
- Пятьдесят рублей.
Сей ответ был для тыковки не менее шокирующим, и ее лицо вздрогнуло как от пощечины.
 Ирина решила сделать щедрый жест и отдать для общего дела треть своей зарплаты, и не ее вина была в том, что у многих людей в эти же самые времена были другие измерения щедрости.
Обе женщины вернулись в свои машины в тот момент, когда охранник стал открывать ворота. Колонна дернулась в конвульсии, будто по ней пропустили электрический ток. В ворота въехала бронзовая иномарка, следом Лада с белорусскими номерами, третьим по счету был голубой москвич. Он дергался от желания, но к воротам не приближался. В колонне стали возмущенно сигналить.
- Вперед! – скомандовала Аркадию Косуля.
Растерявшаяся от откровенной наглости публика увидела, как синие Жигули, скромно стоящие в тени деревьев, минуя очередь, влетели в ворота и замерли рядом с иномаркой. Следом заехал Москвич, и ворота закрылись.
Ирине казалось, что стук ее сердца слышат не только люди, сидящие рядом с ней в машине, но и собака в соседней бронзовой иномарке.
Несколько минут сидели молча.
- Сколько ты им обещала? – спросила Косуля.
- Пятьдесят рублей.
- И они согласились?
- Нет, не согласились.
Аркадий вздохнул:
- Ничего я в людях не понимаю.
- У них не было выбора, - констатировала Косуля. – Мы оказались той дурной овцой, с которой можно получить только шерсти клок.
- Пойду, отдам, - Ирина достала из сумки кошелек.
Косулин расчет на то, что голубой «Москвич» может быть продажен, оказался точен. Акция прошла удачно. Но человек редко бывает доволен. Косуля пребывала в печали. Конечно, она была рада тому, что не придется испытывать мучения многочасового ожидания, но в ее душе дрогнула та щепетильная струна, звук которой слышать крайне неприятно.
Ирина вернулась с канистрой бензина.
- Перелетев с помойки на цветок,
  Лентяйка-муха пчелку повстречала и спросила: «Где взяла?», - мадам Потемкина позволила себе собственную интерпретацию басни Михалкова.
- Купила у наших друзей. Надо же людей выручать. При таком запасе, как у них, поляки их через границу не пустят, у них табу на ввоз бензина. Канистру надо вернуть.
- Я не помню из географии, есть ли в Польше нефть? – спросила Косуля.
Аркадий слил бензин в свою канистру, тщательно вытер руки куском полотенца и, ни на йоту не изменив себе, начал новое повествование:
- Польша – это не Аляска. Я думаю, девочки, вы это понимаете. Недра Польши богаты строительными материалами такими, как песок, гравий, глина. Есть уголь, сера, соль. Может быть торф. А вот о польских месторождениях нефти ничего не слышал.
- У этого немецкого бультерьера очень выразительные яйца, вы не находите? – Косуля увидела удивленные глаза Аркадия и исправилась: - Пардон, гениталии.
- Именно они отличают его от крокодила, - добавила Ирина.
Она несколько раз проходила мимо гуляющего около машины пса, и ей казалось, что он непременно прихватит ее за щиколотку.
- А что, тема про нефть уже закрыта? – Аркадий был возмущен столь беспардонным переключением внимания с его персоны на другую, даже нечеловеческую.
- Аркадий, душка, не обижайся. Все и так ясно.
- Что? Что ясно? Какая связь существует между бензином и гениталиями злобного кобеля?
Косуля забеспокоилась.
- Ты очень устал. Стал таким раздражительным. Все-таки, ты меня удивляешь, Аркадий. Какая может быть связь между тем и другим? Я не буду утверждать, что ее нет совсем, может быть кто-нибудь и способен ее найти, но я скажу честно, что не знаю, и не видела ее изначально. Из твоего географического эссе про ископаемые Польши я поняла, что нефть у них чужая, но бензин свой. Если мы привезем свой, то не будем покупать их. А это для них не выгодно. А что касается кобеля, так вот он, так и ходит перед глазами.
- Прости ее, Аркадий, - вмешалась Ирина. – Моя подруга женщина мудрая, но она- женщина. Да и интересы у нее, как видишь, самые разнообразные.
Машина немцев заехала в пропускник, бультерьеру надели намордник.
- Это хорошо, что его увозят. Жуткая порода, символ неоправданной жестокости.
- Собачей? –  Аркадий задал провокационный вопрос, обернувшись к Ирине вполоборота.
В его интонации Ирина почувствовала угрозу новой лекции, содержание которой можно было выразить в нескольких словах: собаки за породу не отвечают, и поспешила ответить:
- Нет, Аркадий. Конечно, человеческой.
Немецкая собака сидела на заднем сидении машины и смотрела подслеповатыми глазами на то, как молодой белобрысый таможенник тщательно прощупывает гигиенические пакеты, извлеченные из сумки его хозяйки. Таможенник действовал по инструкции. Настроение собаки было неуловимо.
Синие «Жигули» через границу пропустили без осмотра. На то было несколько причин. Первая и основная – Аркадий предоставил справку из университета о списании наглядных пособий и рентгеновские снимки имеющихся у него чучел. Белобрысый таможенник смотрел на снимки, на которых четко просматривался проволочный каркас, взглядом бультерьера, взирающего на гигиенические пакеты своей хозяйки. Аркадий давал пояснения:
- Это ворона черная,  сorвus coronae coronae. Это ворона серая,corвus coronae cornix. Это землеройка водяная,  это  кутора. Это дятел седоголовый.
Таможенник растерянно хлопал длинными бесцветными ресницами. Во всем его облике, в веснушках на лице, в гребешковом росте волос, в длинном вытянутом теле, лежал след, оставленный дедушкой-захватчиком.
- Что в этой сумке? – спросил он у Косули, чтобы оторваться от Аркадия.
Косуля подскочила от внезапного радостного желания помочь ближнему.
- Это магнитные стельки. Они очень хорошо снимают напряжение в ногах. При вашей нагрузке на ноги я очень рекомендую.
Она протянула ему пару.
- Не положено, - ответил парень, но был тронут вниманием к своим усталым конечностям.
- А у вас чучела или стельки? – спросил он Ирину.
- Ближе к стелькам, - ответила она.
Когда парень ставил печати на декларации, он думал: если человек не очень умен, то это его личная трагедия, если собираются вместе два таких человека, это трагедия семейная, а если три и все под разными фамилиями? Из глубокого чувства патриотизма, воспитанного с детства, он не стал даже мысленно называть трагедию трех трагедией национальной.
Голубой «Москвич « через границу он не пропустил. Ему пытались дать взятку, но он был молод и дорожил своим рабочим местом, чтобы рисковать им за жалкие пятьдесят рублей. Это был тот случай, когда надо быть верным принципам.

                * * *
Вдоль дороги тянулись вереницы высоких стройных деревьев.
- Кажется, тополя, - заметила Косуля, глядя из окна машины.
Она сняла очки, и смотрела на польские пейзажи синим радостным взором.
- До Варшавы еще далеко. Давайте заедем в лес перекусить.
- У меня примус есть, - вдохновился Аркадий, - мы можем суп сварить.
Они нашли сухой и светлый сосновый лесок. Сосны росли ровными рядами и были почти одного возраста с людьми их посетившими. Косые лучи оранжевого предзакатного солнца перебирали оранжевые стволы сосен, подсвечивая потеки пахучей янтарной смолы. В лесу не было ни подлеска, ни сломанных деревьев.
Аркадий достал коробку, в которой находились алюминиевый котелок,  миска, маленький примус под названием «Шмель» и инструкция по его применению, которая тут же попала в руки Косули. Аркадий принялся изучать примус как новый для себя предмет, Ирине достался котелок, и она определила на глаз, что он рассчитан на полтора литра жидкости. Никому из компании раньше примусом пользоваться не приходилось.
- Залейте керосин в примус, - прочитала Косуля.
Бензин – не керосин, но все равно нефтепродукт. Керосин заменили бензином, который Аркадий через шланг отсосал из бака. Сделал он это не очень аккуратно, и какая-то часть бензина попала ему в рот. Он сморщился и долго отплевывал.
- Ни в коем случае не кури, - предупредила Косуля, - а то станешь как змей огнедышащий.
Аркадий в первый раз посмотрел на нее с раздражением.
Косуля того не заметила и продолжила свое примусно-эксплуатационное руководство.
- Вот этой штуковиной надо накачать воздух.
Аркадий тщательно и интенсивно выполнил необходимое действие.
- Все, можно зажигать. Только будь от него подальше, вдруг он взорвется.
- А зачем ему взрываться?
Аркадий поднес к примусу спичку. Мощное пламя яркой стрелой вырвалось из горелки и взвилось выше сосен, и там наверху слилось с оранжевыми красками заката. Примус возбужденно подпрыгивал. Он выбирал траекторию полета. Никто из трех присутствующих в лесу людей не сомневался, что именно этот примус станет первым космическим спутником Земли, посланным на орбиту с польской территории. Шок длился мгновение, а через минуту стало ясно, сейчас сгорит лес.
Со времен пионерского детства Аркадий знал, что в жизни всегда есть место подвигу. Он понял, что пришло его время. Стал на четвереньки и подкрался к примусу. Затем схватил его за адскую штуковину, которой накачал в примус воздуха больше положенного, и повернул ее против часовой стрелки. Пламя спало так же быстро, как и взвилось. Аркадий взмок, его синяя футболка прилипла к спине. Ноги дали слабину, и он уже не стоял на четвереньках, а сидел на земле. Его взгляд, устремленный на примус, был взглядом героя-победителя. Вокруг горелки играл голубой, слегка коптящий венок. Воинственный примус сменил гнев на милость и гудел, как большой миролюбивый шмель.
Из-за сосны выглянула Косуля.
- У меня сердце выпрыгнуло и еще не возвращалось, - заявила она.
- Только этого не хватало. Позови его обратно. Мое сердце мне подсказывает, что надо делать ноги.
Ирина чувствовала в области средостения те предупредительные вибрации, которые никогда не подводили. Они вещали неприятности.
- Мы все успеем. «Не надо сходить с ума раньше времени», —сказала Косуля и поставила на огонь котелок, полный воды.
Для нее было очень важно, чтобы Аркадий, во что бы то ни стало, съел свой суп. 
Ирина подготовила два термоса. В один засыпала кофе, а в другой – суп из пакета.
- Что вы на меня так смотрите? Этот суп ничем не испортишь, мы поедим в другом месте.
Едва успела вода закипеть белым ключом, Ирина принялась заливать термосы.
- Скорее читайте инструкцию, как этот чертов примус выключить.
- Когда можно есть суп? – осторожно спросил Аркадий.
Это путешествие с препятствиями окончательно приучило его доверять женской интуиции.
- Скоро, - ответила Ирина, - сейчас нужно уезжать.
Она успокоилась только тогда, когда были убраны все следы несостоявшегося обеда, и Аркадий завел мотор.
На выезде из посадок машину встретили аборигены из ближайшего хутора. Их привел пан Яцек. Ему сегодня потребовалось залезть на крышу, с которой он увидел странный огненный факел в лесу. Вопреки правилам хорошего тона и догматам христианства аборигены угрожающе таращили глаза.
Косуля срочным порядком надела очки, вернее спрятала за ними свой беспокойный взгляд.
Последовала напряженная минута молчания, в течение которой обе стороны с подозрением изучали друг друга. Нужны были слова к диалогу, и они нашлись у Косули.
- Добжый вечур, панове. Моя подруга, - она показала на Ирину, - вас сильно боится. Она думает, панове – злодеи.
Панове переглянулись. Подруга несколько раз кивнула. И сделала она это с тем дурацким выражением лица, которое бывает у китайских болванчиков.
Аркадий из всех известных ему способов общения высокоорганизованный существ выбрал самый надежный: он прикурил сам и предложил сигареты другим. Взяла только Косуля.
- Нельзя палить в лесу! – резко высказался пан Яцек.
Он был настроен решительно и очень серьезно.
Косуля провела очередную манипуляцию с очками. Теперь ее обнаженные глаза с чистейшей искренностью выражали недоумение, граничащее с глубочайшей обидой.
- Обижаете, пан. Мы не брудисты какие-нибудь.
Косуля показала ему банку с крышкой, до половины наполненную окурками.
Аргумент, предоставленный Косулей, оказался настолько убедительным для пана Яцека, что он взял сигарету у Аркадия и сказал своим землякам:
- Це не они.
Уверенность пана Яцека обернулась недоверием земляков к нему самому.
Они прошли весь лес вдоль и поперек, нигде не было следов пожара и даже костра.
- Ты где был, когда увидел вспышку в лесу? – спросил пана Яцека авторитетный пан Евгенюш.
- На крыше.
- Тебе надо сходить к врачу, пусть поищет на твоей голове шишку.
В синей машине с континентом Австралии на левом крыле в этот момент шел другой диалог.
- Косуля, кто такие брудисты? 
- Я не уверена, но подозреваю, что засранцы.
- А я как раз в этом уверена. Мы и есть засранцы.
Аркадий вел машину с упорством танкиста на марше. У него сосало под ложечкой, он мечтал о супе из термоса и ждал, когда пройдут два часа, намеченные Ириной для  его приготовления.
Два часа истекли, когда закончился вечер. Они ехали по ночной Варшаве и искали мотель. Редкие прохожие спешили под родную крышу или не спешили совсем. У веселого заведения с лаконичной вывеской «Бар» гуляла женщина, перешагнувшая рубежи первой и второй молодости, но сохранившая стройную фигуру. Звук притормозившей рядом машины ее не смутил.
- Прошу, барзо, пани. «Где ближайший мотель?» —спросила Косуля, высунув голову из окна.
- Просто целый час, - ответила полька.
Иллюминация бара бросала разноцветные блики на ее лицо и частично скрывала запудренный синяк.
- Все время просто? – уточнила Косуля.
- Просто целый час, - повторила женщина, выбранный ею тон был рассчитан на бестолковых русских.
- Большое джинкуе, - Косуля сердечно поблагодарила женщину, которая в ответ помахала ей рукой «бай-бай» и вернулась к личным ночным обстоятельствам.
Через час синие Жигули были у мотеля на другом конце Варшавы. Рядом с веселым баром тоже был мотель, но фраза «целый час» была понята россиянами буквально как временная единица, а по-польски надо было понимать «в пяти минутах».
Аркадий был утомлен настолько, что забыл про суп. Он откинул голову на подголовник и тут же заснул.
Косуля порылась в бардачке и нашла загранпаспорт Аркадия.
- Пусть поспит, справимся без него.
Охранник открыл перед ночными гостьями калитку и показал на домик администрации.
В ярко освещенном холле за деревянной стойкой сидел мужчина и пересчитывал деньги. Увидев вошедших туристок, он встал для того, чтобы убрать увесистую пачку в сейф.
- Покуев не мам, - сказал он, когда закончил возиться с замком.
Женщины молча смотрели на него и не уходили. Администратор решил, что его не поняли, и повторил:
- Покуев не мам.
На нем были добротные брюки и прекрасно сшитая жилетка из того же материала. Рукава рубашки в тон были аккуратно завернуты до локтя. Гладкое лицо, тщательно зачесанные со лба волосы хранили запах хорошей туалетной воды с лимонно-пихтовыми нотами.
- Пан, - начала свою слезную песню Косуля, - мой друг… - она подумала и изменила местоимения, - наш друг нуждается в отдыхе. Он был за рулем два дня.
Пан молчал и смотрел холодным равнодушным взглядом.
Ирина вдохнула лимонно-пихтовую смесь и добавила к песне Косули свой заунывный куплет.
- Наш друг нуждается в отдыхе, а мы нуждаемся в душе.
Вылизанному пану эта тема была более чем понятна.
«Он принимает душ пару раз в день и, наверное, просчитал, какие возможности были упущены нами за двое суток», - подумала Ирина.
Во взгляде администратора что-то дрогнуло, и стало ясно, что покои в мотеле есть.
Привычное хладнокровие быстро вернулось к пану, но с примесью раздражения.
- Я мовил, покуев нет.
Косуля сникла, как цветок без воды.
Ирина разозлилась. Если здесь ловить нечего, вряд ли что-нибудь потеряешь.
- Пан считает себя хорошим работником, а его завтра уволят. Ваш хозяин теряет деньги за трех человек и одну машину. Пойдем, - взяла она подругу под руку, - не стоит говорить с этим бесчеловечным роботом.
Они развернулись, чтобы уйти, но услышали:
- Я не робот, я человечный. У нас есть бронь для русской группы, мы ждем.
- Будете ждать два дня, - оживился сникший цветочек. Еще минута и он пустит корни. – На границе очередь пять километров. Как пана зовут? – Косуля не давала пану опомниться.
- Станислав, - ответил пан.
- Ах, - воскликнула Косуля театрализовано, - такое красивое имя! У меня сын Стасик. Пан Станислав, мы уедем тут же, когда появятся ваши бронированный русские.
Лоб пана Станислава изобразил борьбу мыслей и принятие трудного решения. Пан администратор попросил паспорта.
- Ваш муж Потемкин? – удивился он, заполняя гостевую карту на Косулю, удивляя Косулю тем, что известность фамилии фаворита императрицы просочилась через два века.
- Какие покуи будете брать? На четыре или на две персоны?
- На две.
- Я так думал, - пан Станислав кивнул сам себе, - русские всегда экономят на комфорте.
Человеческое счастье удивительно легко приспосабливается к обстоятельствам. Неправильно думать, что это большое глобальное ощущение. Чаще всего человек получает его маленькими порциями, изюминками. По-настоящему счастлив тот, кто может эту изюминку смаковать, растягивая удовольствие.
Ирина ощутила полноту льющегося на нее счастья, стоя под душем. Не все было прекрасно вокруг нее: вода было едва теплая, в кабинке пахло мочой, можно было нечаянно коснуться скользкой стены и умереть от омерзения, но… вода текла с хорошим напором, и в руках был кусок душистого мыла.
Пан Станислав, без сомнения, моется где-то в другом месте, да и черт с ним. Мы сейчас тоже будем чистыми, смоем с себя пыль и стрессы и выйдем отсюда как прекрасная Венера из пены морской.
Косуля была счастлива вдвойне: Аркадий съел свой суп и крепко спал в полный рост на широкой кровати.
Комната, вымоленная у пана Станислава, имела отдельный вход и находилась в одном из десятка летних домиков. Обстановка в ней была самая аскетичная: две кровати, два стула и квадратный стол. Стены безумно скучали под обоями в полосочку.  Выгоревшая на солнце занавеска на окне пропускала свет уличного фонаря.
Подруги легли вольтом. На голове у каждой был накручен чурбан из полотенца. Выбранные позы были почти одинаковы. При взгляде сверху на картинке была бы дама черви.
- Ир, ты спишь? – спросила Косуля.
- Нет еще.
- Как тебе этот мотель?
- Так же, как и тебе - дом колхозника.
- Зато дешево, - зевнула Косуля. - С миру по нитке, голому рубашка. Видела дневную выручку?
За фанерной стеной заскрипела кровать, и понеслись звуки большого секса.
- Ир?
- Ну?
- Ты не права, все-таки это мотель.
- Сама слышу.
 
                * * *
Варшавский мотель служил придорожной обителью для многих путников. В нем было впору проводить очередной интернационал, но саму идею перестали культивировать, и она незаметно изжила себя.
На собственной дорожной мебели рядом с трейлерами и яркими палатками сидели австрийские, немецкие, датские пары и пили свой утренний кофе. Румынский художник писал пейзаж – коричневые горы за синим морем. Рядом с ним сохла еще одна картина, на ней были синие горы за бурым морем. Только два цвета вдохновляли его на творчество.
По узкой дорожке туда-сюда ходила высокая, очень худая негритянка. На длинной красивой шее сидела эллипсовидная голова. Яркая цветная юбка обтягивала худые бедра и круглый несуразный при ее худобе живот. Казалось, эта женщина не родит, а отпочкуется.
В глубокой задумчивости, почесывая рыжую бороденку, смотрел на жену и покуривал Camel немолодой ирландец.
Из открытой двери общественной кухни несло чем-то очень гадким. Это хлопцы из Харькова варили переночевавшую в сумке колбасу. Есть было опасно, выбросить жалко, решили сварить.
Негритянка ушла в свой домик. Немцы срочно собрали мебель. Ирландец закурил новую сигарету.
В узкие ворота неуклюже прополз автобус. Прибыли новые туристы, долгожданные бронированные русские – все как один туркмены.
Косуля вернула пану Станиславу ключи от комнаты и заодно вручила пару магнитных стелек. Поляк смотрел на них с недоумением.
- Мне то не треба.
- Не думайте отказываться, пан Станислав. Это особые магнитные стельки, они выполнены по космической технологии. Вы же знаете, какой у нас космос. Они действуют на голову и потенцию.
- О, - сказал пан администратор, - дженкуе, дженкуе. Я возьму для своего отца, - и убрал подарок в сейф, где хранилась выручка.
Косуля самодовольно улыбнулась: генеральная репетиция прошла удачно, главное выступление будет на Банахе.
Со времен палеолита люди доверчиво вверяли свое здоровье шаманам, ворожеям, бабкам-колдуньям и совсем обреченно современной медицине. Солидное здание медицинской академии наудачу соседствовало с рынком Банаха, где магнитные стельки пошли на ура. Упоминание о космосе было успешным рекламным трюком Косули. Настолько успешным, что к концу дня по Варшаве пошел слух о новых чудо-стельках, дающих резвость паралитикам.
Человек живет верою, а вера в советские космические успехи была незыблема.
Ирина привезла портативные приборчики на батарейках, заменяющие иглоукалывание, и щедро раздавала электрические разряды любопытным. От неожиданности у многих проходила головная боль.
Упаковка косметического пихтового масла была раскуплена в одночасье. Неизвестно из каких источников, польки знали, что одна капля, добавленная в крем, может превратить и жабу в принцессу. Эта информация так поразила Ирину, что она оставила пару пузыречков для себя и Косули. Они, конечно, не жабы, но почему бы им не стать принцессами.
Торговля подруг была бы не столь успешной, если бы не наглядные пособия Аркадия. Чучела украшали торговые места и привлекали к себе любителей фауны.
- Прошу барзо пана купить мышеловку. Никто не съест пановий сыр, - уговаривал поляка парень по соседству.
- У меня мышей нету, - отвечал пан.
- Это не беда, пан, мы привезем, - тонкие черты парня расплылись в скользкой улыбке.
Мышеловки были фоновым товаром, время от времени у парня появлялись новые вещички. Их доставлял долговязый поляк, без спроса и инкогнито изымающий их у рыночных торговцев. Он был невзрачен и равнодушен, как кот у праздничного стола, и так же пластичен и точен. Его движения в людском потоке были совсем не заметны.
- Это дятел седоголовый. Это кутора, - вновь и вновь объяснял Аркадий, но чучела так и стояли на прежних местах, как заколдованные.
- Не огорчайся, - успокаивала Аркадия Косуля. – На каждый товар свой покупатель.
Они совсем не обращали внимания на мальчишку лет одиннадцати, который нежно гладил птичьи темечки.
- Это корбус коронэ коронэ? – спросил он очень серьезно, выглядывая поверх своих великоватых очков.
Его верхняя губа натянулась в усилии закрыть крупные верхние зубы.
- Да, - ответил умилившийся Аркадий.
- Я куплю, - сказал братец Кролик и ушел.
- День добрый, - улыбнулся Ирине седовласый пан.
- Добрый день, - Ирина улыбнулась пану.
- Я таких птиц в Сибири видел, - поляк показал на тускло окрашенную птицу. – Она плохо кричит и очень назойливая.
- Кукша обитает в таежных лесах средней Сибири, - уточнил Аркадий, несколько растерявшись оттого, что кто-то о птице может знать больше, чем он.
- Не удивляйтесь, я там в лагере был еще при Сталине.
Ирина переглянулась с Косулей. Конечно, это было до их рождения, но за вопли сибирской кукши было нестерпимо стыдно.
Седой поляк посмотрел на Ирину с нежностью.
- Вашу маму не Маруся зовут?
О, Боже! Ирина все поняла: ее славяно-русская внешность напомнила поляку о ком-то давнем и дорогом.
- Так зовут мою дочь, - ответила она. – Моя мама никогда не была в Сибири, но там, в одном из лагерей, умер мой дед.
- А мой дед был в ГУЛАГе в Воркуте, это за полярным кругом, - сказал Аркадий.
- Матка Боска, сколько горя, сколько было горя, - поляк сокрушенно покачал головой.
Согнувшись под весом огромного мешка, появился братец Кролик. Подмышкой одной руки у него была зажата крашенная под бронзу гипсовая статуэтка. В свободной руке он держал откусанную булку с сосиской. Томатный кетчуп капал ему на голые коленки и старенькие кроссовки. Неподражаемым жестом он запихал хот-дог в свой рот, сбросил мешок со спины и вытащил из подмышки статуэтку.
- Это вам, - обратился к Аркадию юный варшавянин. – А вы мне корбус коронэ коронэ.
Полуметровый гипсовый мужчина в длиннополом одеянии и с острой бородкой смотрел на Аркадия грозным немигающим оком.
- Не понял, – заявил Аркадий, - ты хочешь поменять Дзержинского на ворону? 
- Это не Дзержинский, это Пилсудский.  Он ваших бил, - гордо ответил юный польский патриот.
В его глазах Пилсудский был значительнее дороже, чем Дзержинский. Он не понял, почему смеются взрослые.
Седовласый поляк объяснил ему что-то по-польски. Мальчишка внимательно слушал. Верхняя губа его поднималась выше и выше, обнажая крупные резцы.
- Он хочет оставить Пилсудского в залог, пока не заработает денег на ворону, - объяснил намерения парня пожилой пан.
Паренек тут же приступил к реализации задуманного. Он развязал свой мешок и открыл бойкую торговлю разноцветной пряжей, смотанной в большие клубки. Пряжа была не новая, не идеального качества, но, несмотря на это, неплохо раскупалась рукодельными и экономными польками. Парень сосредоточенно терзал очередной свитер, превращая его в круглое начало своего капитала.
- Польской нации есть на кого рассчитывать, - сказал Аркадий, глядя на мальчишку.
- Кризис всему научит, - ответил седовласый поляк.
Он никуда не спешил, и ему хотелось поговорить. Он уже перешагнул тот возрастной рубеж, когда прошлое врывается в настоящее и не расстается с будущим. Его юное прошлое прошло в сибирском ГУЛАГе. Он часто приходил на Банаху и смотрел на народ, который покалечил его жизнь. В своей душе он зла не держал в отличие от многих поляков, судьбы которых были и легче, и проще. Простившему всегда дышится свободнее. Ненависть забирает силы, а их надо беречь. Если человек был очень несчастлив в молодости, то у него всегда есть возможность добрать в зрелом возрасте. Наблюдать жизнь – это почти то же, что и жить. Кто не верит, пусть попробует.
На всю Банаху звучала музыка, песенка про девочку-шоколадку, которую возлюбленный хочет скушать. Глупый парень. Даже в курице самое нежное мясо белое. А у девушки - то, что солнце не видит. Какая белая шея была у его возлюбленной Мусеньки, Марусеньки, Марысеньки, Маши Федоровой. Какой запах у ее русых кос: поля, ветра, боли расставания. Ах, моя Марысенька! Вечная рана моей многострадальной молодости. Куда занесла тебя твоя судьба? Что сделали с тобой за связь с репрессированным поляком?
«Чэколада-чэколада», - восторженно пел парень.
Пятьдесят лет прошло, а как поменялись мужские вкусы. И не боится этот сластена, что у него ненароком задница слипнется.
Седой пан купил коньяк. «Белый аист» прочитал он название на этикетке.
- Это хороший коньяк? - спросил он у Аркадия.
- Неплохой, - ответил тот.
- Тогда прошу барза немного выпить, - предложил поляк и представился: - Адам Полонский.
- А за что вы хотите выпить, пан Адам Полонский? – спросила Косуля гораздо медленнее, чем говорила обычно, привлекая внимание Ирины к красивому сочетанию имени и фамилии.
Пан Полонский улыбнулся.
- Если память мне не изменяет, русские точны в двух случаях: в соблюдении тюремных сроков и в словесном обосновании перед тем, как выпить.
- Вот уж нет, пан Адам. В России другие временя. Амнистия к каждому дню рождения партии, это раз. А во-вторых, у нас уже давно пьют в системе и при этом никаких тостов, словесных обоснований, как вы говорите, не требуется.
- А если я предложу тост?
- Предлагайте, - позволила Косуля.
- За свободу! – поднял пластиковый стаканчик пан Полонский, глядя на чучело сибирской птицы.
- За свободу! – поддержали его русские.
«Чэколада-чэколада», - назойливо нахваливал прелести своей избранницы певец.
За неимением ничего другого закусить пришлось шоколадом.
Пан Полонский откланялся и ушел по своим пановьим делам.
- Что же мне делать? Чучела в полном застое. Аркадий стал нервничать. Ему было обидно, что он потратил столько сил, чтобы забрать их из университета. Не обошлось без хорошего презента завхозу за досрочное списание, и все напрасно. Странно, что поляки так равнодушны к фауне.
- Все будет нормально, убеждала его Косуля,- знаешь, моя сестра Рита – дока уличной торговли. Она  давно вывела формулу успешного предпринимательства: « на любой товар найдется свой покупатель». Посмотришь, к вечеру распродадимся. Мыслить надо позитивно.
- Ты в это веришь? Аркадию самому хотелось мыслить позитивно, но у него слабо получалось.
 Миллиарды нейтронов его головного мозга, отвечающие за мышление, тупо и мучительно  требовали себе питания, но не духовной пищи ума, а примитивной жратвы, поступающей через желудок.
- Я верю,- ответила Косуля без тени сомнения. Когда в это поверишь ты, исчезнет необходимость здесь стоять. Мы поедем за город. Сварим картошечки, сосисок. Немножко примем на грудь, отдохнем. А завтра завершим все дела и отправимся в обратный путь.
Когда Аркадий представил котелок с горячей дымящейся картошкой, жирные шпикачки и грудь, которую, был готов принять с первого знакомства, миллиарды нейронов его мозга обрели способность мыслить только позитивно и даже очень позитивно. Это оказалось очень полезно для коммерции. Наглядные пособия Аркадия заинтересовали хозяина цветочного магазина, который захотел оживить свой бизнес, расставив птичек и зверюшек среди цветов, горшков и пакетов с удобрениями.
- Вот видишь, - заявила Косуля, когда дело было сделано, - Я была права, сила позитивной мысли решает многие задачи. Вот и Ирочка наша пришла, поесть принесла.
Косуля сунула нос в пакет с продуктами и осталась довольна.
 Синие » Жигули» с Австралией на левом крыле отчалили от Банахской пристани и направились на поиск  живописного места в пригороде Варшавы. Святая простота! Пригородные пейзажи представляли собой частные владения с посаженными на них различными сельскохозяйственными культурами.  Птицы с высоты своего полета видели Польшу, как бы составленную из мозаики, ближе к столице мозаика становилась все мельче и мельче. Везде чувствовалось присутствие трудолюбивых рук. Синие «Жигули» выехали с широкой дороги на грунтовую, она то и привела их на бесхозное поле, заросшее полынью и диким цветущим цикорием.
- Может, остановимся здесь, - предложила Косуля,- по крайней мере, ничего не сгорит, когда будем примус зажигать.
- По среди поля что ли? Давайте хоть кустик какой-нибудь найдем. Ирине явно не нравилось место, куда они заехали. - Ни людей тебе, ни зверей, ни деревьев.
Аркадия давно преследовал мыслеобраз вареной картошки и жирной шпикачки, но он молчал. Машина проехала метров сто и остановилась перед неизвестно откуда появившейся громадной горой. Косуля сняла очки, всмотрелась в мираж и одела их снова.
- И что это такое? В ее энциклопедических знаниях обнаружилась брешь, зато Ирина оказалась на высоте.
- Это Варшавская свалка, моя дорогая. Видишь, валяется турецкая юбочка. Чудесное место по сравнению таким же объектом на нашей распрекрасной Родине.  Мусор спрессован, аккуратно уложен. Я испытываю эстетическое наслаждение от такой картины. Минимум площади, максимум пользы. У нас под свалки уходят гектары.
- Ты шутишь? Косуля была под впечатлением.
-  Я плачу, - ответила ей Ира.
-  Я тоже плачу, - подал голос, давно молчавший Аркадий,- я оплакиваю наш ужин.
-  Еще чего! – пришла в себя Косуля, - ужин у нас будет обязательно. Отъедем метров на двадцать и разложимся.  Для Ирки эта свалка - эстетическое наслаждение. А мы что не эстеты? Уикенд на фоне Варшавской свалки. В этом есть что-то сюрреалистическое.


                * * *


Вольный шкипер Аркадий одолел все преграды и вернулся на Родину, за что был достоин получить самую большую награду. Что касается его награды, то она изнывала от нетерпения саму себя вручить. Это случилось в дачном поселке, окрещенном Косулей Аркадией- страной счастливых пастухов. Место было замечательное. На крутом склоне, сбегающем к ручью, почти не видном из-за зонтиков гигантского борщевика, был построен дом. К дому вела тропинка с тринадцатью ступеньками, вырезанными из земли и покрытыми досками.
Вместо перил цвели молодые кусты жасмина. Дом стоял на высоком фундаменте. Задняя стена его, как сакля, была прижата к холму. Всевозможные садово-огородные культуры росли на террасах, ведущих к вершине холма. За этой вершиной начиналось ржаное поле, такое ровное, великолепное, живо реагирующее на движения ветра легкими волнами. А васильков на этом поле было видимо -  не видимо. И у кого только язык повернулся назвать эти синеокие цветочки сорняком. Ирина нарвала большой букет васильков, добавила в него колосьев ржи и несколько лиловых соцветий дикого чеснока.  Прекрасно! Этот букет я должна довести до Маруськи. Она такой прелести еще не видела. Из пластиковой бутылки с отрезанным верхом была сооружена дорожная ваза. Оставалось только повесить сумку через плечо, выйти на трассу, автобусом или автостопом доехать до родного города. Через каких-то пару часов она будет целовать своих детей. Не тут-то было. Косуля покидать страну счастливых пастухов не собиралась.
-Поедем завтра, - заявила она, едва оторвавшись от подушки. Дневной сон укорачивал путь из одной бурной ночи в другую.
-Завтра мне на работу. Я уезжаю. Ирина была непреклонна.
Косуля потянулась, сжав неслабые кулачки.
- Как известно, это бог выгнал людей из рая, они бы сами ни за что не ушли.
- Не искушай судьбу, уходить надо вовремя. Вдруг кто-нибудь из семьи приедет, теща например, даже мне будет неудобно.  Он ведь поехал домой, а не к теще. Встретитесь потом как-нибудь на нейтральной территории.
Косуля села и открыла глаза.
-А я не хочу потом и как-нибудь! И вообще я не пойму, почему мое неудобство должно отличаться от твоего.
-Объяснить?
-Да, - кивнула Косуля.
-Сегодня ночью, когда я спала на этой самой подушке, меня преследовало какое-то странное наваждение. Мне слышалась то возня, то смех,  то тяжелое дыхание, то стоны мужские, и женские. И что странно, все эти звуки в течение ночи доносились из разных мест: из за двери, с чердака и даже из подвала. Под утро я не выдержала и вышла на улицу. Ты же знаешь, здесь можно идти или вверх или вниз. Я выбрала дорогу наверх, но услышала шорох за спиной. Когда обернулась, увидела двух взлохмаченных голубков на крыше.
Меня они не заметили, сильно заняты были друг другом.
Косуля засмеялась и в удовольствии прищелкнула языком.
-Он такой извращенец! А какой красивый!
-Да ну?  Я ли его не видела.
- Да он не лицом красив, а там… Косуля сделала движение глазами, показывая, где именно.
-У него там потрясающий кокосовый орех! Ах!
 Косуля наконец то встала.
 - Как жаль, что все хорошее   быстро кончается. Я так отдохнула, как в Швейцарию съездила.

                Глава 11

Третью неделю город изматывала жара, томила все живое, как молоко в печке. Скворечник на пятом этаже превратился в гриль. Крыша раскалялась в течение дня и отдавала тепло ночью. Ирина носила мокрое полотенце на голове, но даже это не избавляло ее от ощущения, что мозги кипят. Элементарное желание принять душ стало несбыточным: город жил на режимном водоснабжении. Реки мельчали, а поливочные машины трудились напрасно: солнце выпаривало влагу в несколько минут. По улицам гулял суховей, царствовали пыль да тополиный пух. Во всех городских водоемах поплавками торчали человеческие головы, никто не плавал, а просто погружал тело в воду и переходил на существование африканских бегемотов. Листья городских тополей, устойчивые ко всевозможным кислотным осадкам, желтели и опадали.
Ирина выползла из трамвая, как из душегубки, и стала в хвост длинной очереди за квасом. Какой-то термоустойчивый романтик в ее створоженном мозгу выдал стих:
Конец июня, листопад,
Покрытый пеплом старый сад,
Творит природа невпопад,
И даже черт тому не рад.
Ирине подали кружку с квасом, она отхлебнула и закончила грубо, но лаконично:
Оставь меня в покое, гад.
Романтик желал было возразить, но им овладело новое вдохновение:
Какая проза, эта жажда.
Какая проза, этот квас.
Прислушайтесь ко мне однажды,
Я поменяю мир для вас.
«Еще один такой день, еще один градус, и с моим рассудком может случиться непоправимая беда», - подумала Ирина и пошла на работу пешком, стараясь идти по теневой стороне улицы. Местами ее каблуки проскальзывали в асфальт, как в масло, оставляя за собой пунктирный след. Ирина спешила. Впереди маячил холодный свет склада бакпрепаратов в подвале любимой организации, там было всегда прохладно. На последнем перекрестке она угодила в облако копоти, подброшенное в воздух ползущим Икарусом. Инстинкт выживания в условиях дремучей цивилизации заставил ее задержать дыхание и пробежать так несколько шагов, если не до чистого, то хотя бы прозрачного воздуха.  Потом она долго стояла, прижавшись к холодной стене подвала, восстанавливала дыхание и думала, что вполне нормально чувствует себя в температурном диапазоне с минус двадцати до плюс двадцати пяти. То, что выше, для нее, как и для всей русской нации, опасно: что-то происходит с нейромедиаторами на химическом уровне. Другими словами, человек может принять парадоксальное решение и вести себя неадекватным образом. В этом Ирина убедилась на примере своих сотрудников.
В диспетчерской шло безумное чаепитие, в котором принимали участие Сучье Ушко и Светличная. Чай они пили, как купчихи, из блюдечек и тут же выпаривали на красных отекших физиономиях.
- Ой, Ирочка, идите к нам, - поступило предложение от Светличной. – У нас чай с мятой.
Химические кудряшки на ее потном лбу выражали бесконечную радость до умиления.
Ирина растерялась.
Нечеловеческий вопль раздался за окном.
- Господи, кто это?
- Да это Борис, - спокойным тоном объяснила Светличная.
Ирина выглянула в окно. По двору на короткой привязи ходил голый тощий баран и от унижения издавал душераздирающие звуки.
- Ой, бедный Борис! Его побрили. Ему теперь холодно.
Жители соседних домов дружно зазвонили в санэпидстанцию.
- У вас во дворе мужчина стонет!
- Это не мужчина, - отвечала Людмила Ивановна, - это баран.
- Называйте его, как хотите, но нельзя так издеваться над человеком!
- Девушка, я – зав. эпидотделом Светличная Людмила Ивановна, и русским языком вам объясняю – это баран. А баран не может быть человеком.
- Вы учреждение здравоохранения или живодерня?
Вскоре позвонили из милиции. Выяснив, в чем дело, потребовали сделать из барана шашлык.
Ирина выпила предложенную чашку чая и пошла в свой кабинет, где ее ожидал очередной за сегодняшний день сюрприз. За ее рабочим столом сидел Полюцкий. Обычно в кабинет подчиненных он не заходил, а вызывал сотрудников к себе через секретаря.
«Денек сегодня странный,  раз Дуче изменил своим принципам, - сделала вывод Ирина. – Да и выглядит он неважно, осунулся, очки на носу боком сидят».
Полюцкий смотрел на Ирину в упор, а она глупела на глазах. У нее были большие сложности подчинения начальству, наделенному очевидным хамством. Она сознавала свою психологическую проблему, но ничего с собой поделать не могла. Ее утешала мысль, что она не одинока: бывают ведь случаи в жизни, когда при определенных обстоятельствах благородная душа становится циничной, доброе сердце – каменным, высокообразованный ум – тусклым и незаметным. И требуется для этого всего ничего: общение с непроходимой самодовольной тупостью.
Ира приготовилась к проявлению своей особенности: это могли быть слезы без причины или какое-нибудь сказанное слово, за которое потом станет стыдно. Но произошло нечто другое: сильный порыв ветра распахнул окно, пылевой вихрь залетел в кабинет, перелистал настольный календарь и опрокинул пластмассовый стаканчик для ручек. Ирина рефлекторно бросилась к окну, споткнулась о длиннющую торчащую из-под стола ногу и растянулась на желтом линолеуме. Полюцкий перегнулся через стол, посмотрел на распростертую на полу женщину, и пошел закрывать окно.
- Знали бы, где упадете, Ирина Владимировна, так соломку приготовили. Что же вы так неосторожно.
Какая соломка? Не выставлял бы свои конечности, люди бы не падали! Ирина чуть ли не скрипела зубами от злости.
Она собрала себя с пола, поставила графин с водой на ушибленную коленку, про себя подумала: «Ну вот, началось. Сегодня вы, мадам, - Чарли Чаплин, женский вариант».
- А я в больнице лежал, - сообщил Полюцкий, интонируя глубочайшую к себе жалость.
- Мне еще больницы не хватало! – сказала Ира, в своем травмированном эгоизме она не сразу поняла смысл сказанной Полюцким фразы.
- У меня мочекаменная болезнь, - продолжил Полюцкий, - у меня двое суток камень выходил.
Тут до Иры дошло: Полюцкий ищет сочувствия, именно за ним он пришел. Произошло из ряда вон выходящее событие, заставившее его жутким приведением бродить в поиске чувствительным к его несчастьям ушей. Что там у него? Мочекаменная болезнь?
- Я так намучился, - произнес Полюцкий устало.
Господи! Господи! Ты его не обделил! Ирина сделала открытие: Полюцкому, как простому смертному, дано мучиться, а не только мучить других. Вот почему он осунулся, и сердобольная душа ее сделала шаг на встречу.
- Вам было очень больно? – спросила она, чувствуя, что именно этот вопрос от нее ждут.
- Конечно, было больно! Очень! – Полюцкий ожил, глаза лихорадочно заблестели, и он с упоением начал рассказывать: - Мне было так больно, что я разогнуть не мог, моча не шла. А потом на серьезном консилиуме было решено мне поставить клизму. Я не возражал. Скажу вам как врач врачу, есть такой способ лечения, когда срочно требуется усилить перистальтику и воздействовать на протоки. Вы меня понимаете?
- Как врач врача, - ответила Ирина и добавила: - Как священник грешника.
И зачем она это сказала?
Полюцкий блеснул очками. Эта Кириллова в своем амплуа.
Ирина сидела, подперев ладонью подбородок, и всеми силами демонстрировала душевность и внимание.
- Медсестра - девка наглая попалась, взяла стеклянный наконечник вот такого размера, - он показал длинный средний палец.
У Ирины поднялась бровь. Полюцкий принял это как интерес к теме.
- Думал, она мне все порвет, - он заулыбался себе в усы, сейчас его опасения ему казались немного наивными. – Так эта медсестра поставила мне клизму из двух литров воды, представляете?
Ира оценила грузную фигуру собеседника.
- Что ей воды было жалко?
Теперь поднялись брови Полюцкого.
- Вы что с ума сошли? Целых два литра! Я потом два раза смывал. Но стало легче.
Откровения Полюцкого подействовали на Ирину как обух по голове. Здрасте вам, барышня, вы уже не женщина, а бесполое существо. 
Полюцкий не умолкал и высвистывал соловьем оду клизме.
- Через час мочиться стал. Как дал струю за два дня! А моча зеленая, с гноем. А вы куда собираетесь?
Ирина лихорадочно забрасывала вещи и документы в сумку.
- У меня еще работа.
Лицо Полюцкого стало покрываться пятнами: его прервали на самом интересном месте.
- Даже так?
Дуче в служебное рвение своих подчиненных не верил. За спешкой этой неврастенички скрывалось что-то другое. Он изменил выражение лица, придав ему обычную жесткость и ехидство.
Ирины эти перемены нисколько не смутили. Она теперь хорошо знала, насколько болен этот человек и насколько мнителен.
Она хлопнула дверью. Идиот!  Кретин, зацикленный на клизменьях! Вставил бы бронсбойт  себе в задницу и наслаждался! Она задыхалась от возмущения и не сразу поняла, что действительно задыхается. Озверевший ветер поднял в воздух пыль, легкая юбка взвилась, как транспарант, и закрутилась вокруг бедер, как знамя вокруг древка. Волосы запутались и, как бредень, ловили окурки, трамвайные талончики, фантики. Одной рукой она защищала глаза, а другой – искала юбку. Так и не найдя ее, она прыгнула в автобус. Она еще не успела вытащить последний фантик из волос, и водитель объявил: «Городской цирк, конечная остановка».
Ветру надоело швырять песок в глаза прохожим, он рванул ввысь. Разорвал тучи в клочья, погонял их, как волк стадо баранов, и согнал в тучу мощную, страшную, черную, которая зависла над городом и закрыла небо накрепко.
Первые дождевые капли плюхнулись в пыль тяжело и лениво. Затем засеменили более быстрые и юркие. Ирина стояла под кроной шарообразно оболваненной липки и гадала, куда бежать: назад – под козырек автобусной остановки или вперед – в фойе цирка. Ирина определилась в тот самый момент, когда в пространстве между царством небесным и тем местом, где она стояла, так шарахнуло, что ей ничего не оставалось, как плотнее прижаться к стволу. Воинственный Зевс знал то, что стоящая под деревом не ведала, знал и гневался. И стал разбрасывать копья молний, которые вонзались в незащищенную землю тут и там, без особых правил, но отдавая предпочтение городской площади возле цирка. Гром не умолкал ни на минуту. Но даже сквозь его грохот Ирина слышала треск бродящей по площади молнии. Она, как кобра, предупреждала: дрожи и бойся, я рядом, я ищу. Нашла. Чугунную решетку ливневки в метрах ста от чахлой липки. Мощный искровой разряд ворвался в канализационное подземелье.
Дождь принес свежесть и прохладу, запахло озоном. Желто-фиолетовые вспышки без устали твердили: опасность рядом, не расслабляйся. Ирине, оглушенной природной канонадой, казалось, что она больше никогда ничего не услышит. Эй, вы на небе! Громоотводы есть! Очередная мощная вспышка разнесла уверенность горожанки в пух и прах. Какие громоотводы? Если они были, то давно поржавели. И она поняла, - О, Господи! Пронеси! – что на фоне разбушевавшейся стихии она одна, совсем одна. И ей стало страшно, как бы не было красиво и феерично природное зрелище.
Подъехала машина. Некто распахнул перед ней переднюю дверь.
- Ира, - позвал ее приятный баритон.
Она вздрогнула на секунду раньше очередного небесного рыка.
- Олег! Как я рада вас видеть!
Ирина захлопнула за собой дверь и испытала огромное облегчение. Она была уверена: больше ей ничто не угрожает.
- День сегодня особенный. Я только подумал о вас и вдруг вижу, стоит одна одинешенька и даже без курицы. 
- Представьте, стою я под деревом и думаю, какого черта я здесь делаю. Оказывается, я вас жду.
Почему бы и нет? - подумала она. Сегодня все к одному.
- Я бесконечно этому рад, - Олег протянул ей руку.
Теплая сухая великолепная ладонь сильного мужчины произвела на нее впечатление более значительное, чем очередная ослепительная вспышка с жутким грохотом после нее.
Похоже, жизнь подбрасывает мне подарочек. Ей безумно захотелось почувствовать его руки на своих плечах. О, ужас! Я же, как чумичка, спохватилась она и полезла в сумку за зеркалом.
Ира увидела себя в зеркале и обомлела. Безусловно, это была она. Знакомый беспорядок на голове, живописные следы дождя и пыли, ее губы, ее нос и даже подбородок ее, но вот глаза… они принадлежат не ей. Темные, серые, с желтым горящим ободком вокруг широкого зрачка, ждущие, манящие, умоляющие и вместе с тем требующие.  С такой женщиной невозможны платонические отношения.
Ирина вытерла лицо платочком, поморгала и опять всмотрелась в выражение собственных глаз. Так и есть – с глазами проблема. Эта молния повредила что-то в ней, встряхнуло и сдвинуло в подкорке. И что же ей теперь делать с подпаленными мозгами? Она твердо решила на Олега не смотреть: за себя в нынешнем состоянии нести ответственность она не могла.
Природа поменяла декорации. Молния выбрала мишени подальше, где-то в пригороде. На город обрушился водопад. Узкая улочка, ведущая к цирку, сквер вокруг него, убитые дождем фонтаны, одинокая белая машина, телефонная будка, клумбы и скамейки, киоск Союзпечати, стенд с фотографиями знаменитых клоунов за стеклом – все это находилось в устье загнанной в трубу и посему исчезнувшей реки. Фантомные воспоминания местности влекли к себе десятки полноводных ручьев. Вокруг пострадавшей от молнии ливневки кружил водоворот – омут, подумала Ирина. Колеса машины были полностью в воде, еще немного и она поплывет. Дождь без устали исполнял выразительное соло по крышам и был так многоводен, что вода стекала со стекол сплошным энергичным потоком.
Олег смотрел на Ирину, она – в окно. А за окном ни зги не видно, одна вода. Оба молчали. Какой смысл говорить про погоду, если в этом спектакле у нее и так главная роль.
- Коньячку? - предложил он.
Она кивнула.
Он подал фляжку.
- Армянский, для вдохновения сердца.
Для вдохновения сердца ей потребовалось три глотка, которые она один за другим помусолила на языке перед тем, как проглотить.
- У меня такое впечатление, что ничего больше нет. Только дождь и замкнутое пространство машины.
- Еще есть мы! - возразил Олег.
Она поборола искушение посмотреть на него и даже испытала чувство гордости    за себя.
Олег включил магнитофон. Салон наполнили нежные звуки вальса.
- Шопен под дождем, кто не слышал, тот не жил. Олег, вы не удивляйтесь, если я заплачу.        Эта музыка - грезы одинокого человека, его мечта, прекрасная иллюзия счастья.
Его теплая рука сжала ее пальцы. Шопена сменил Равель. Другая музыка, иной темперамент, новые ощущения.
- Как вы думаете, что делал Ной на своем ковчеге? «Молился?» —неожиданно для себя спросила Ирина.
- Конечно, молился. Но не только это - к счастью для Ноя он был не один. Католики говорят, если уединяются мужчина и женщина никто не подумает, что они читают «отче наш».
- Да? - Ирина не выдержала и посмотрела в глаза Олегу.   
Этого было достаточно, чтобы понять, что отступление от себя не возможно.  Она нуждается в нем, обожает его и все это ее нисколько не огорчает, а только радует. Она позволила себе быть женщиной, которая так случайно в ней проснулась, подругой Ноя, с которой не может быть тоскливо даже при вселенском потопе. Ее плечи почувствовали желанные руки, и понеслось…
Она целовала его волосы, руки, лицо, шею и получала достойный ответ. Сильное желание не замечает неудобств. А вокруг бурлила вода, прятался под крышей большой город. Из магнитофона неслась песня Сольвейг. Ирина больше не воспринимала чужую истому, в ее душе была собственная музыка, собственный ритм. Она теперь точно знала, что такое страсть. Страсть – это сепсис, развивается быстро, захватывает целиком. Страстью невозможно управлять. Даже если придется о чем-то жалеть, это будет не сейчас.
Дождь затих. Земля насытила свою жажду, выгнав из потаенных нор дождевых червей. Изгнанные из недр земных, ее обитатели не унывали и нежились на асфальте, поглощая красной кожей атомарный кислород.
Парило как в субтропиках. Небо прояснилось на половину. По границе светлого и темного неба пробежала радуга. Она старательно подтягивала к центру два городских района.
Город ожил и зашевелился. Из служебных ворот цирка медленной и вальяжной поступью вышли на прогулку два больших слона и один слоненок. Их вел худой сутулый человек в синем комбинезоне на подтяжках и в клетчатой рубашке. Казалось, что у него нет шеи, а голова сидит на ключицах. Шкура слонов была того же цвета, что оттесненное радугой небо.
- Твой ковчег прибило к берегу, - сказала Ирина. – Не пойму, Индия это или Экваториальная Африка.
-  Их сжаты хоботы меж двух клыков больших,
   Их уши подняты, но их глаза закрыты…
   Роями жадными вокруг жужжат москиты,
   Летящие на дым от испарений их.
Какие чудные стихи в исполнении велюрового баритона. Олег не переставал удивлять.
- Это Леконт де Лиль. Я увлекался в юности. У него есть замечательные Варварские поэмы в переводе Брюсова.
- Какая жалость, что я не была знакома с тобой в юности.
В лице Олега что-то изменилось, и это изменение можно было назвать растерянностью.
Он печально улыбнулся.
- В юности я был другим, - и тут же изменила тему: - Ноев ковчег прибило к берегу в Армении. Утверждают, что он до сих пор там, защищенный ледниками Арарата.
- Защищенный ледниками, - повторила она, - жуткое сочетание для теплокровного существа.
- Ира, вы должны знать, я женат и что еще важно… - он хотел продолжить, но она перебила его.
- Нет, нет. Зачем мне это знать? Разве это что-то меняет? Ваш ковчег прибило к берегу, все остальное не имеет значения.
Она выскочила из машины. Отряхнула юбку. Полька была права, креп-жоржет – материальчик классный: никаких следов стихии. На прощание она помахала Олегу рукой.
- Спасибо за спасение и всего доброго.
Ирина шла очень быстро, почти бежала, спасаясь от досады и собственной злости. Какой же ты дурачок, расчудесный Олежка. Зачем испортил мне праздник? Знать мне, женат ты или нет, совсем необязательно. Случайно встретились, неслучайно разбежались. Вот и все. Счастливые мгновения не терпят повторений.
Строптивое эго ей возразило: если для тебя нет разницы, что же ты так взвилась, голубушка? Неужели от ревности? Какая ревность, тупица! Ревновать бесполезно. Если он женат, то на женщине необыкновенной, сошедшей с Олимпа ради него. Тогда что же тебя мучает? Не скажу. Неужели зависть? Называй это, как хочешь.
Слоны сделали почетный круг вокруг переполненного фонтана и повернули назад. Их тяжелые ноги двигались с легким шуршанием, спокойно и равнодушно прессуя в асфальт дождевых червей. Вблизи слоны были не настолько хороши, как издали. У погонщика в вороте рубашке белела тонкая и слабая шея.
Олег видел, как Ирина погладила потянувшийся к ней хобот, перебежала дорогу и села в подвернувшееся такси. Он перемотал кассету, нашел то, что искал, и стал слушать вкрадчивые звуки рояля, иллюзию счастья, кажется, так она сказала.

                Глава 12

На одиннадцатое  июля 1991-го года выпало сразу два события: солнечное затмение и юбилей Натальи Сергеевны Бочаровой.
Место для проведения столь значимой даты ее жизни было выбрано отменное. Недалеко от трассы российского значения, под боком большого города, в тишине и прохладе нетронутого леса, на берегу живописного озера в иерархическом строе раскинулись обкомовские дачи.
Каждый вновь выбранный партийный патрон вносил собственный след обновлений в ассортимент здешних развлечений. Здесь было все, что могла пожелать партийная душа для своего бренного тела: сауны, буфеты, пляжи с весельными лодками, беседки с мангалами, замкнутые маршруты для пешеходных прогулок и корты. Везде царил образцовый порядок дома-музея всех парт боссов сразу.
Бочаруся получила доступ к не вытоптанному раю отнюдь не по политическим, а по профессиональным качествам: собрала по кусочкам ногу коменданта, попавшего в автомобильную аварию. Комендант в благодарность предложил провести личное мероприятие в домике для партийных гостей. Воздух демократии дошел до ноздрей особиста, и он позволил себе такую вольность.
Вадим играл на гитаре и пел:
- О бедном гусаре замолвите слово, ваш муж не пускает меня на постой…
Бочаруся трепетно внимала его пению. Она не отрывала от него откровенного влюбленного взгляда.
Ирина усмехнулась. Глаза на распашку, грудь на распашку, щенячий восторг от гнусавой самодеятельности. У Бочаруси даже ноздри дрожат, определенно, она ими слушает. Но раздражала Ирину как раз не Бочаруся. Неужели возраст меняет вкусы, и Вадима уже не смущает демонстративная откровенность? Как он старается! Неужели для Бочаруси этот концерт? Нет, не думаю. Должен быть какой-то другой объект. Ее взгляд отправился на поиски.
Приглашенных было много. Уролог Башмакова его заинтересовать не может: она вся в профессии, вдруг у него какую болячку найдет, он не будет рисковать. Жена Паши Черного может заинтересовать только Пашу Белого, две капли воды с его собственной.  Одинаковые прически цвета баклажан, одного цвета губная помада и голос – визгливое сопрано. Люся Кузина могла бы понравиться Вадиму, но не он ей. Она без ума от собственного мужа.
- Можно погладить собачку? – к Ирине подошел смуглый очаровательный мальчик лет восьми.
- Погладь, не бойся, она не кусается.
Он провел пальцем по собачьему носу, собака приняла его благосклонно. Мальчик стал на колени и с чувством обнял Урсулу за шею.
- Ты любишь животных?
- Я еще не знаю. Эта собачка мне нравится.
Мальчик показался удивительно знакомым.
- А ты чей?
- Меня Артуром зовут. Слышите? Моя мама поет.
Бочарусин юбилей набирал обороты. К Вадиму подсела почти юная женщина в узких черных брючках и белой блузке. Белый цвет был ей к лицу. С этого лица смотрели влажные глаза олененка, обрамленные густыми закрученными на концах ресницами. Короткая стрижка, золотистый пушок на щеках, достаточно крупный прямой нос делали женщину похожей на мальчика с древнегреческой фрески. Не красавица, но хороша. Она пела низким грудным голосом в дуэте с тенорком Вадима. Ее пение было легким и свободным. Вадим очень старался.
- На заре ты ее не буди, на заре она сладко так спит…
Определенно, эта женщина Ирине понравилась. Ее голос, ее облик выглядели атавизмом благородного прошлого в современном пошлом мире.
Нет, Вадим – молодец. Чувство вкуса не растерял.
Они закончили под бурные аплодисменты.
- Если позволите, - незнакомка попросила гитару.
Вадим подал инструмент с сахарной улыбкой.
- Для сценической карьеры я не гожусь, - в карих глазах вспыхнул огонек, - но очень хочу исполнить для именинницы хорошую песню.
Она перебрала изящной рукой струны и запела на незнакомом языке, древнем и вместе с тем диком. Из ее уст лилась чарующая мелодия народной песни. Тембр ее голоса был так приятен для слуха, что замолкли все посторонние голоса. Исчезли все мысли, кроме одной – ах, как хорошо!
Кончилась песня, точеная рука прижала струны, разом оборвав томный звук. Вадим пришел в себя первым.  Он очень галантно, будто всю жизнь служил придворным при особе королевских кровей, опустился на одно колено и припал к руке с искренним благоговением. Восторг и овации, совсем немного подкрепленные коктейлем из югославского вермута и сока грейпфрута, были адресованы не только таланту, но и его выразительному почитателю.
- Ну что тут скажешь, Софа, вы великолепны! – Вадим выразил дружное общественное мнение.
От чужого успеха именинница почувствовала себя дурно и бросилась за поддержкой не к кому-нибудь, а к родной жене своей любви.
- Она не Софа, а Арминэ, - прошептала на ухо Ирине раздосадованная Бочаруся.
- Как так? – Ирина не пропустила этот шепот без внимания.
- Арминэ – это так грубо, как будто с гор спустилась, из глухого ущелья. Софья – имя международное, благородное.
- А-а, тогда конечно. – Ирине захотелось подразнить Бочарусю, - Заметь, Софья – символ вечной женственности.
- И не забудь, мудрости, - Бочаруся умела давать отпор. – Забросить аркан на Ляпишева, тут большой ум нужен.
- Кому?
- Арминэ, конечно. Некоторые без ума живут. Не хочу, лезть не в свое дело, но Вадим к тебе изменился. Извела ты его своей фригидностью.
- Поскольку ты принимаешь в нашем деле такое живое участие, скажу тебе по секрету, я больше не фригидна. Это произошло при экзотических, назовем их индийскими, обстоятельствах. Я теперь знаю, что капля счастья может заменить бочку мудрости.
В мозгах Бочаруси пошла аналитическая работа, результат которой осветил радостью ее лицо.
- За что тебя люблю – ты никогда не лишала меня надежды.
- А я тебе ничего не обещаю. Ты говоришь, эту штучку зовут Арминэ Ляпишева? При такой невыразительной фамилии лучше быть Соней. Ее неоспоримые достоинства требуют поменять не только имя.
- Вот тут я с тобой не соглашусь. Ляпишев – мужик что надо. Этой Софико Чиаурели очень повезло. Ты должна его помнить, самый худенький парнишка из нашей группы, глаз с тебя не сводил.
- Как интересно, но не помню. Посмотри лучше, что вытворяет наша любовь.
Вадим был в ударе. Закончив пение, принялся за спорт. Он подскочил к перекладине пляжного турника и повис на нем как ленточный глист. Быстро сообразил, что так висеть крайне неприлично, он раскачался и спрыгнул.
- А я могу пять раз подтянуться, - сказал сын Софы, - подсадите меня.
Вадим поднял мальчишку к турнику. Тот легко и весело подтянулся обещанное количество раз.
- Молодец! – похвалил его Вадим. – Мне б твои годы.
- Ой, не надо, не надо молодеть, Вадим. Нас устраивает твой возраст, - тайные страстишки Бочаруси, как всегда, были шиты белыми нитками.
Ира заметила надутые губки своей дочери и подошла к ней.
- Что случилось?
- А я все равно не буду с этим мальчиком дружить, - заявила Маша. – И собаку свою ему не дам.
- Это почему же? – удивилась Ира.
- Потому что он армянин, а я девочка.
- А откуда ты знаешь, что он армянин?
- Тетя Наташа сказала.
- Тебе не нравится этот мальчик? По-моему, он очень славный.
- Да, славный, - согласилась Маша.
- Тогда ты меня удивляешь. Как можно не дружить с тем, кто тебе нравится?
Маша чертила на песке прутиком и молчала. Она как раз и не хотела дружить с этим мальчиком, потому что он ей нравился. Но она сама для него не представляла никакого интереса. Шестилетний возраст не позволял девочки найти всему этому разумное объяснение.
Ира осталась в недоумении. Чтобы понять своего ребенка, необходимы время, желание и душевные усилия. Неожиданно Ире потребовалось значительное волевое усилие, чтобы взять Машу за руку и неестественным голосом сказать:
- Пойдем, Маш, погуляем, уток посмотрим.
- Мама, ты не заболела? У тебя голос, как у волка, который бабушку съел.
- Сейчас пройдет. Это что-то с горлом.
Не объяснять же ребенку, что не ела она бабушку, а всего лишь увидела мужчину в тенистой аллее. К нему навстречу вприпрыжку бежал Артур. А Софа-Арминэ ждала его с радостной улыбкой у дымящего мангала. Ее движения были полны достоинства. Этот мужчина был ее муж, он имел несуразную фамилию Ляпишев, но замечательное имя Олег. Мужчина с этим именем был далеко не безразличен Ирине.
Неведомая сила решила свести все воедино.  Крепкое рукопожатие Вадима и Олега отозвалось в Ирине хрустом ее костей. Ей показалось, что она, слабая и незащищенная, попала в жернова огромных мужских ладоней. Она взвилась и помчалась по тропинке вдоль берега под кодовым названием «Пешеходный маршрут №3», рекомендованный обкомовцам как маршрут после обеда, сжигающий триста килокалорий. Следом за ней бежала Маша и верная собака.
Она остановилась у заливчика, заросшего камышом и осокой. По водной глади плавали упитанные дикие утки-нырки. Надо же, все к одному, и утки нашлись. Машка и Урсула подвизгивали от удовольствия, непуганые утки отплыли подальше от берега.
Ирина уселась на ствол растущего почти горизонтально дерева. Если бы не крутой берег, крона его стелилась бы по воде, а не близоруко изучала свое отражение. Ирина попыталась привести в порядок свои мысли.
Олег – приятель Вадима! Что ты со мной сделал, гром небесный? Для него не было секретом, чья я жена. Он меня узнал еще на даче, так как был со мной знаком в юности. Я тоже должна его помнить, но не помню. Насчет Олега амнезия полная.
Приятель Вадима – это все равно, что евнух. Многие его приятели заигрывали с ней в разное время, многие оставались обиженными отсутствием интереса к их персоне. Ни одна гроза, ни цунами, ни землетрясение не смогли бы разбудить в ней то, что она почувствовала к Олегу. Олег – не евнух, она точно знает. А он знал, что она жена Вадима, и все-таки глубоко познал ее.
Большая дрянь, - сделала она вывод. Ну и черт с ним.
Она лежала на стволе близорукого дерева, свесив руки, как безвольные плети. Ее первоначальное смущение переросло в возмущение, следом наступила апатия. Здравый рассудок не мог выдержать подобного разочарования. Ирина равнодушно следила за маневрами мальков у самого берега.
Мне уже тридцать пять. Сколько мне для любви предназначено? Всего ничего. Неужели мне так и придется плескаться, как этим рыбкам, на мелководье, а полюбить во всю глубину так и не суждено? Или мне это совсем не нужно? Жила ведь как-то я раньше?
Встреча с Олегом заставил ее ощутить природу ее женского существования в полной мере. До этого она подлаживалась, приспосабливалась к своей физиологической неполноценности, концентрируя внимание на каждодневных заботах, на материнстве.  Олег тронул скрытую где-то внутри нее потайную струну, о которой сама Ирина даже не подозревала. И ее звучанию ответили все клеточки ее тела.
Ирина коснулась пальцами своих набухших горячих губ.
Что со мной? Закончилась физиологическая летаргия? Как приятно идти на поводу открытого бабьего инстинкта, чувства, лишающего осторожности, способности критически оценивать свои поступки, разума, наконец, того чувства, которые французы называют volupt;, а по-русски это звучит как забытое сладострастие. Имеет ли оно что-нибудь общее с пошлым блудом? Безусловно, имеет!  А так ли это важно, когда в моей душе рождается это легкое волшебное трепетание, расставаться с которым я не хочу, а наоборот, хочу удержать, продлить, резонировать…
Отступление от самой себя невозможно. Испытание добродетелью она не прошла.
Я должна признать, мне нравится этот мужчина. Это ни к чему хорошему не приведет, но это не значит, что я от него откажусь.
Ирина услышала голоса. По тропинке кто-то шел.
- Как здесь хорошо! – говорила женщина. – Все-таки замечательно, что есть обкомовские дачи: уткам есть, где гнездиться, голодный народ давно бы их переловил и съел. Ты бы рассказал, как жил, где был. Я тебя вечность не видела.
- Где был? – переспросил мужской голос. – Тут и там, куда Родина посылала.
Не могло быть сомнений: первый голос принадлежал Наталье, второй – Олегу.
- Я, в общем, специалист по сочетанным травмам и ранениям. Перевели в ваш госпиталь.
За судьбой Вадима как личности заметной пристально следили однокурсники. Судьба Олега затерялась среди других судеб, мало кого интересовала до тех пор, пока он не вернулся в город с молодой женой-армянкой и малолетним сыном, удивив однокурсников своим выбором. Его были рады видеть, а Бочаруся пригласила на свой день рождения.
- Я слышал, ты работаешь в травматологии. Оперирующий травматолог – рабская работа для сильного мужика. Как тебя угораздило?
- А это все потому, что я когда-то с тобой дружила. У тебя сочетанные ранения, у меня сочетанные травмы. Ты помнишь, как мы были дружны?
- Да, помню.
- И откровенны?
- Где-то так.
- Тебя не беспокоит, что мы здесь с тобой гуляем, а Вадим флиртует с твоей женой?
Смех Олега отогнал уток еще дальше от берега, чем это сделали Маша с Урсулой.
- Что ты смеешься?
- По-моему, флирт Вадима с моей женой тебя беспокоит гораздо больше, чем меня флирт моей жены с Вадимом. Неужели, ты так постоянна?
- А что в этом плохого? У меня к нему хемотаксис, как у одноклеточной. Я его выбрала и жду.
- И какие у нас шансы? - спросил Олег заинтересованно.
- Этот брак когда-нибудь расстроится сам по себе, - предсказала Бочаруся.
Олег знал, что сегодня встретит Ирину. Наталья предупреждала, что среди приглашенных будет Вадим с семьей. Он готовил себя к этой встрече. Но когда увидел ее, сидящей на стволе дерева, растерялся.
Свет и тени играли на ее загорелом лице. Она загадочно улыбалась, как это делают женщины, готовые сделать шаг, но еще не решившие в каком направлении они этот шаг сделают.
С дикими воплями и лаем из кустов выскочили Маша и собака. Машке очень захотелось испугать тетю Наташу, и она до времени затаилась.
Бочаруся ахнула и чуть не свалилась с берега в воду, но не оттого, что она испугалась Маши, а от того, что она увидела. Это была нить, соединяющая двоих людей. Она была видна в его смущении, в ее нескрываемой радости, от которой он еще более смущался. По этой нити пробежала его ответная радость и вызвала ее смущение.
О, эти двое хорошо знают друг друга! Гораздо лучше, чем себе можно представить, - констатировала Бочаруся. Какая интрижка! Ты получишь свое, Соня, это я тебе обещаю. В нашем деле, чем больше переломов, тем интереснее больной.
- Какие люди, какая встреча! – радостно воскликнула Наталья. – Машка, проказница! Как ты меня напугала!
Маша весело прыгала и хлопала в ладошки. Рядом с ней прыгала и тявкала Урсула, движение ее хвоста выражало неописуемый щенячий восторг.
- Это маленькая лесная фея? – спросил с улыбкой Олег Бочарусю. – Она здесь живет?
- Это не фея, это кикимора болотная! Она здесь народ пугает, а потом смеется, - ответила ему Бочаруся.
- Вы не правы, Наталья Сергеевна, эта девочка – маленькая лесная фея. Позвольте с вами познакомиться, - Олег наклонился и протянул Маше руку.
Девочка положила на великолепную мужскую ладонь выпачканную осокой, озерной тиной лапку кикиморенка. Олег поцеловал маленькие пальчики и получил в ответ смущенную улыбку лесной феи.
- Мама, мама, иди сюда!
Маша по своему возрасту еще не умела не делиться своими эмоциями с матерью. Она сунула свою ручонку в руку Ирины, и тут же цепь замкнулась. Ребенок любимой женщины нередко становится проводником мужской любви. 
Бочаруся смотрела правде в глаза. Ну что тут скажешь? Получила ты свое, Соня, уже получила!

                * * *
На лужайке возле мангала бродили и развлекались Бочарусины гости. Кто-то пытался играть в бадминтон, кто-то в мяч. Женщины и дети по очереди качались на качелях. Острый запах жареной свинины и лука создавал  особую атмосферу и удерживал народ от разбегания по территории санатория. Мусульман и вегетарианцев  среди  приглашенных не было. Уролог Башмакова  с двумя Павлами Чорным и Белым травили анекдоты. Они знали их великое множество, пересыпали их собственными дополнениями и прибаутками, безудержно хохотали  над  особенно  удачными и пошлыми. Никто не любит и не культивирует анекдоты так, как это делают медработники  и спецслужбы.
-Вот скажи,- спрашивал Паша Черный  Башмакову, - ты знаешь,  что такое оральный эротизм?
-Знаю,- отвечала Башмакова со знанием дела,- это когда кот под хвостом моет.
- Нашел, кого спрашивать! Она же - специалист по кокам, видит мужскую натуру только ниже пояса. Ха-ха-ха. Ты лучше Кириллову спроси.- Предложил Паша Белый, увидев  проходящую Ирину недалеко от себя.
Друзья уже немножко устали друг от друга и им для оживления общего веселья требовалось новое человеческое вливание.
- Ира!- обратился к ней  Паша Белый. Можно тебя на минуточку? Он задумчиво почесывал свой вихрастый чубчик. - У нас тут спорный вопрос. Не знаешь ли ты, что такое оральный эротизм?
Конечно, Ира знала, что такое оральный эротизм. С того момента, когда увидела Олега  на маршруте№3 она  только об этом и думала. Только причем здесь Паша? Она с недоумением на него посмотрела. Паша в свою очередь удивился выражению ее лица и решился на подсказку. Он подмигнул Ирине и стрельнул глазами в сторону уролога. Сама Башмакова рисовала пальцем в воздухе какие-то округлые знаки. Ирина понимала, что от нее ждут ответа, и соврала.
-Я не знаю, - ответила она смущенно.
Грохот дружного хохота обрушился на нее. Ее ответ оказался так удачен, потому что ожидаем, потому что на него можно было дать заготовленный ответ, и вволю посмеяться.
-Какие же вы дураки! – сказала Ирина, хихикнув для отвода глаз. На самом деле ей было совсем не смешно. Ситуация сложилась  для нее не из привычных. Ей мерещилась опасность разоблачения. Источник этой опасности прятался в ней самой. Она поискала глазами Олега. Она не видела его после то, как они вместе с Машей и Бочарусей вернулись с озера. Олег, как ни в чем не бывало, весело и задиристо играл с детьми в футбол. Урсула носилась рядом. Иногда она так разбегалась, что перед тем, как развернуться и побежать в другую сторону, ей приходилось тормозить о траву передними лапами, что бы остановить еще бегущие задние. От ее былой хромоты не осталось и следа.
-Урсик,- позвала ее Ирина.
Собака послушно подбежала, но ей хотелось назад в игру. Она поминутно оглядывалась на детей.
   -Давай поцелуемся, - предложила Ирина собаке. Урсула вытянула в готовности длинную морду, лизнула наклонившуюся к ней хозяйку в нос и получила ответное чмоканье в свой, длинный и благородный. Мимо пролетел футбольный мяч и Урсула, не дожидаясь дозволения, помчалась его догонять.
-Нашла с кем целоваться, с собакой! Это же мужская дискриминация! Скажи, чем я хуже собаки? Паша Чорный встал в стойку дрессированного пуделя: покрутил пятой точкой, поджал « лапки», высунул язык и задышал по -собачьи.  Пил Паша мало, но пьянел быстро.
-А-А-а! Ирина услышала детский крик. Это кричала Маша, влетевшая вместе с мячом в стойку турника, служившего воротами. Олег среагировал мгновенно, подхватил ребенка на руки, подул на подбитую коленку, усадил себе на шею и побежал по площадке, атакуемый со всех сторон ватагой доморощенных футболистов, к другим воротам - двум перевернутым вверх дном пластмассовым ведрам. Он кружил по полю, уводя мяч, наконец, пробился в свободную зону.
- Гол! - Закричала Машка в восторге. - Мы забили гол! Ура! Рядом с нею в счастливом упоении от своего спортивного участия прыгала и скакала, как горная коза,  борзая собака по кличке Урсула.
-Вадим! У мангала гордо выпрямилась Соня. - Посыпьте, уголья солью. Пусть жар будет меньше.
Она дитя Кавказа, знала толк в шашлыке и имела полное право давать свои рекомендации. Обратилась она только к Вадиму, но все мужчины, находившиеся по близости, бросились сыпать на угли соль.
   Бочаруся смотрела на суету возле мангала с презрительной усмешкой. Она знала, что главное представление сегодняшнего вечера произойдет не на этой сцене. В наскоро задуманный план входило, прежде всего, вывести из равновесия Соню. Человек раздраженный теряет свою привлекательность. Наталья представила Сонино лицо в приступе ярости и поняла, что стоит на правильном пути. Не таким была Наталья человеком, чтобы, составив план, не приступить к его осуществлению тотчас .
- Когда же будет готов наш шашлык? Есть уже хочется.
Есть хотелось не только Бочарусе, но и дрессированному пуделю Паши Чорного. Он прошелся на полусогнутых возле мангала, выразительно покрутил «хвостом», погавкал и закончил  перед Соней просящим » ням-ням». Много ли найдется женщин любящих шутов? Соня к ним не относилась. Она отмахнулась от попрошайки салфеткой и сказала снисходительно:
- В каждой труппе есть свой клоун.
Это была ее вторая ошибка, если считать за первую удачный дуэт с Вадимом и в пении, и в кулинарии. Она не была давним членом компании, не знала людей ее окружавших и, соответственно, не имела никакого права на снисходительность по отношению к ним.
- Если вдруг, конечно, не дай бог, заболеет ваш ребенок, я посоветую вам обратиться к этому клоуну. Он превосходный педиатр.
За много лет своей травматологической деятельности Бочарусе хорошо удавалось не только ставить на место кости, но и приводить людей в чувство. Соня в полной мере ощутила ее мастерство.  Щеки у нее вспыхнули, а уголки губ отползли вниз. Она попыталась изменить ситуацию.
- Я сказала «клоун» в хорошем смысле слова. Клоун - он же артист.  Я никого не хотела обидеть.
В хорошем или плохом смысле это было сказано, было уже не важно. Слово не воробей. Мужчины на воробьев не размениваются. А женщины?  Весь разговор слышала только уролог Башмакова. Остальные женщины ничего не слышали, но видели по лицам, что у мангала кроме дрессированного пуделя в лице Паши Черного  пробежала еще и черная кошка. Поддержали они Наталью просто так, из личного доверия к ней, не вникая в причину раздора. Весь последующий вечер перед Соней исполнялись пируэты недружелюбия и завуалированного ехидства.
Сегодня солнечное затмение, - вспомнила Соня,- поэтому люди ведут себя не адекватно и что странно, солнце влияет на женщин сильнее. Для своего общения она предпочитала мужчин, своих мужчин.
   Вадима распирало от гордости, что самая интересная женщина в их компании отдавала предпочтенье ему. Он взялся за приготовление шашлыка по просьбе именинницы, а Сонино участие в общем деле, воспринимал как дань взаимной с ним симпатии. На самом деле все было проще. Соня участвовала в процессе приготовления ужина для своей семьи. Ей было не безразлично, достаточно ли прожаренное мясо съест ее муж и сын. Все, начиная от появления на этом приеме, артистического выступления, гастрономической возни и, наконец, шашлыка, - делалось Соней для собственного мужа, для Олега, для его удовольствия и авторитета среди друзей. Не ее вина была в том, что достойное поведение восточной женщины истолковывалось не правильно.
Ирина наблюдала, какую мимическую войну, вела Наталья со своей армией против Сони. В какое-то мгновение захотелось защитить ее. Соня в защите не нуждалась. Легкой поступью она подошла к присевшему на скамью после футбольного поединка Олегу и заботливо набросила на его плечи спортивную куртку. Они прибыли из столь жарких мест, что теплый летний вечер среднерусской возвышенности казался ей прохладным. Ее рука лежала на мужском плече.  Олег повернул голову и нежно поцеловал Сонины пальчики. К несчастью Ира была обречена увидеть этот благодарный, привычный в отношениях супругов жест. Она даже успела подумать, что никогда не проявляла такой трогательной заботы в отношении собственного мужа, но спазм гортани перекрыл доступ воздуха к легким, и потребовалось как-то сорганизоваться, чтобы не помереть от асфиксии. Помогла Бочаруся, она вовремя стукнула Иру по спине.
- Ты подавилась?
Ира сделала полный вдох, получилось это как-то тяжело и с присвистом.
- Да, - ответила она,- воздухом.
- Понимаю, - сказала Бочаруся,- бывает. Мы к кислороду не привыкли, нам городской пылью дышать легче. Только не вздумай в город сегодня удрать, я тебя не прощу, да и сама потом пожалеешь. Ударим сейчас по шашлычку, не зря же Арменэ так старалась, кухарка наша. Потом кофе сварим по-турецки прямо на мангале в углях. Хочешь кофе? У этих обкомовских все на свете есть, я в шкафу турки нашла. Слуги народные кофейком балуются. Да!  С коньяком. У них у всех панкреатит и простатит. Правда, правда! У Башмаковой спроси, все через ее пальцы прошли. Смеешься? Правильно делаешь! К этой жизни надо относиться с юмором. Никто не знает, что найдет, что потеряет и главное когда.
 Шашлык съели быстро, с удовольствием и без сантиментов на счет загубленной  свинячьей жизни. Свежий воздух обкомовских дач благотворно действовал на аппетит. Именинница приготовила сюрприз - огромный яблочный пирог с корицей, украшенный запеченными вензельками, листочками и розочками
-Ух, ты! Марья- искусница, неужели твое творение? Вадим обнял Наталью и трижды по-христиански поцеловал  ее румяные упругие щеки.
-Прошу внимания, - Вадим обратился ко всем присутствующим.
В сумке – холодильнике он припас до времени две бутылки шампанского. Время пришло. Он достал шампанское под общее ликование.
 -Предлагаю наполнить бокалы!
Вадиму никто не возразил. Шампанское открыли шумно, с брызгами, визгами  и воодушевлением.
-Несравненная наша Наталья Сергеевна,- Вадим поднял сосуд, в котором играло и бурлило человеческое настроение. Вы наше сердце! И это правда! Только вы смогли собрать воедино таких отщепенцев, как мы, и создать здоровый функционирующий организм прекрасной компании. Ура!
 Вадим осушил сосуд и смачно поцеловал общественное сердце в губы.
Наталья расцвела, как маков цвет. От умиления глаза ее прослезились.
- Вадюша, друг мой милый, - только и сказала она в ответ.
Ну, как тут не крикнуть «браво» Бочарусе. Сорвала она куш!  Взгляд ее, как бы между прочим, проскользил сначала по Соне, затем по Ирине. Как не оценить произведенное впечатление? Наталья со студенческих лет хорошо знала, что за сладкие пирожки можно заполучить и тело, и душу Вадима, правда на время, пока не наелся.
 После шампанского организм прекрасной компании стал функционировать еще активнее. Детей отвели спать. Резерв родительского внимания за день был настолько исчерпан, что сами дети это хорошо понимали. Нытье по поводу нежелания ложиться в постель, даже у самых капризных отпрысков Бочарусиных друзей прошло в облегченном варианте.
 Что оставалось делать их родителям в отсутствии своих чад, но среди своих студенческих друзей, которые были и сами без комплексов? Безусловно, отпустить тормоза. Так поступают все, для кого встреча-праздник, кто еще не стар, в ком не угасли чувства, для кого быстротечность времени уже не секрет.
Освещенная беседка возле домика для партийных гостей привлекала  к себе ночных мотыльков, гигантских комаров, каких то жужжалец. Они брезговали бренным человеческим телом, цели их были выше и ярче. Яркие молочные шары под куполом крыши это не звезды и не гигантские цветы с медовым нектаром, но все же приятней, чем потные люди, танцующие сиртаки под ляля и аккомпанемент местных сверчков и кузнечиков. Этот поздний вечер с запахом полыни, теплом от земли, звездным небом, восторженной луной, хоть на время, но все же затенившей солнце, создавал странное впечатление обреченности. Люди, которые двигались по кругу в своем неумелом танце плечо к плечу, тесно связанные прошедшей молодостью, собранные вместе по случаю, еще хранили в душе преданность друг другу, но вот-вот разомкнутся их руки, исчезнет единение и каждый останется на общей сцене, но в одиночестве. Все в мире поменяет краски, и даже кузнечики будут вести себя иначе. Для кого-то они будут, по-прежнему, выводит рулады, а иной человек будет так занят работой в достижении молочного шара под куполом, что никогда не услышит их. И вот руки разомкнулись и бурное, надрывное веселье взрослых людей вырвалось наружу. О таком говорят «к не добру»
Привычные обитатели обкомовских дач на отдыхе вели себя сдержанно и скромно. Не правильно думать, что они от природы были скромными и сдержанными людьми, вовсе не так.  Неписаные правила хорошего партийного тона не позволяли им проявлять себя, открыто и без фальши. Конспирация вошла в кровь и плоть коммунистических функционеров с эры раннего революционного террора и экспроприаций, за десятилетия к ней привыкли, она поменяла форму и перешла из партийной задачи в личную, даже наследственную. Современную конспирацию точнее называть искусством психологического камуфляжа и способностью мимикрировать. Людей, которые овладели этим искусством, обычно раздражает простота и естественность поведения тех, кто мимикрии не обучен. Присутствие в заповедной партийной зоне неизвестных лиц с детьми и собаками, с гитарами и песнями ставило перед находящимися на отдыхе парт боссами  и их родственниками ряд  вопросов:– Что за люди?  От кого? Кто позволил? Надолго ли? Когда же кончится, в конце концов, это безобразие? Под безобразием имелась в виду перестройка со своими нововведениями. Весь вечер хозяева игнорировали гостей, которым было невдомек, что кому-то некомфортно от того, что им хорошо. Поросята, а не гости! С наступлением темноты в часе от ночи на огонек разгулявшейся компании совершенно случайно, а не на запах несвоевременного кофе, заглянул седой мужчина среднего возраста в светлом льняном костюме. В его руках была книга.
- Просим-просим, Михаил Васильевич! - Приветливо встретила мужчину Бочаруся. Что так поздно? Мы уже все мясо съели.
Пришедший мужчина оказался местным комендантом. Было бы забавно думать, что этот холеный вальяжный человек очень огорчился по поводу съеденного без него мяса, но он выразил сожаление по этому обстоятельству:
- Да как же так? А я рассчитывал!
Михаил Васильевич ловким движением рук из воздуха и страниц «Фомы Гордеева» вытащил бутылку « Наполеона». Его колдовские действия были приняты поощрительными аплодисментами.
-Однако, как полезно читать марксистских писателей! Бочаруся была сражена своим открытием. Она читала исключительно профессиональную литературу и крайне редко детективы, забытые коллегами в ординаторской, при этом мысленно пыталась оказать жертве первую медицинскую помощь.
— это же у Горького, чем больше денег, тем строже моралист, - вспомнила Башмакова и сама удивилась тому, что она это знала. Удивление так четко проявилось на ее лице, что все рассмеялись.
- Нашли, о чем говорить. Вадим взял гитару. Все в этом мире сложно и противоречиво, не будем углубляться в философию.
- Не будем, мы не будем, - поддержала его Бочаруся, чего доброго договоримся до того, что интеллигенция у нас в своей основной массе аморальна или цинична.
-Почему, Наталья Сергеевна, вы так плохо об интеллигенции думаете? Комендант десять раз пожалел, что взял с собой книгу Горького, а не какого-нибудь Джека Лондона.
- А нам не оставили выбора, - серьезно и спокойно ответила Бочаруся .
- Вадим, когда мы петь будем? В беседку вошла Соня Ляпишева, бодрая и свежая несмотря на позднее время. Она увидела нового человека и решила заявить о себе. В ее присутствии стала заметна армейская выправка Михаила Васильевича. Он сделал выразительный приветственный поклон. Руки его уже открывали коньяк, а помогал ему в этом Игорь Северянин.
       -Вонзите штопор в упругость пробки-
        И взоры женщин не будут робки!..
Бедный, бедный Игорь Северянин «серебряный» век его затоптан и заплеван, мир пажей и робких женщин исчез в небытие, а пробочная упругость стала классикой жанра.
- Ах, какая прелесть! Как это тонко! Это ваши стихи? Две порции визгливого сопрано окатили Михаила Васильевича с головы до ног, а задержались в ушах.
-Ля-ля-ля!- Пропел Вадим и взял аккорд. Кто захотел, тот понял: на каких же дурах женились наши Пашки. Глядя на волосы цвета баклажан, Вадим пребывал в удовлетворении от собственного выбора, но аккуратная кудрявая головка Сони на сегодня нравилась ему больше русой простоты.
- Слова не мои, но хорошие. Это – фольклор, - сказал седоголовый господин и рассмеялся. По служебной привычке он всегда говорил с собеседником на привычном для него языке.
-Ля-ля-ля,- пропела Соня и подсела к Вадиму. Они стали заговорщиками. Их заговор был озвучен одной нотой, но нес приятную информацию.  Для Сони это послужило напоминанием, что среди приглашенных всегда есть избранные, и стоит ли обижаться на тех, кто до тебя не дотягивает. Вадим дышал духами Сони, поэтому ни о чем не думал. Он ощущал   себя самым избранным из избранных.
Соня забрала гитару у Вадима и на секунду задумалась над выбором песни. Она любила петь и знала, что делает это хорошо. Для себя она решила, раз ей приходится проводить время с этими людьми, то пусть оно будет приятно для всех. Провести время приятно хотела не только Соня.  Употребление коньяка воздействовало на голосовые связки Бочаруси самым позитивным образом. Дневной дуэт Сони и Вадима стал ночным квартетом. Своим развитым внутренним чутьем Михаил Васильевич определил, чтобы именинница была довольна, надо петь. Он ей был очень обязан, а долг, как известно, платежом красен. Бочаруся за свою жизнь выучила только две песни  композитора Шаинского и только потому, что они часто звучали по радио. Звучный командирский голос коменданта обкомовских дач с бек вокалом, сообщающий о прилете волшебника с подарком в пятьсот эскимо, был услышан в соседних коттеджах. И там поверили! Что было странно для людей, посвятивших свою жизнь демагогии. К загулявшей беседке стали подтягиваться люди мужеского полу с книгами из партийной библиотеки. Они показывали один и тот же бутылочный фокус, видимо, обучались в той же школе магов – чародеев. Несмотря на репризы, зрители находили эти выступления вполне удачными. Соне надоело аккомпанировать, и за дело взялся Вадим. Когда Наталья допевала песню о голубом вагоне, она с удовлетворением заметила, что Сонино лицо стало терять свою привлекательность. Раздражение и досада исказили его милые черты. Соня еще не знала, что у Бочаруси песни кончились. Если бы Наталье удалось исполнить хотя бы один дополнительный куплет, она бы добилась поставленной цели - видеть Соню в ярости. Возмутительное пренебрежение к таланту, когда сам талант готов к щедрой отдаче, кого угодно может довести до справедливого возмущения.
- Софа, теперь вы! Мы просим.
  Предложение Вадима было настолько уместным, что Соня ответила на него широкой улыбкой, неожиданным проявлением   эмоциональных возможностей своего лица. Она знала много песен, еще больше романсов. Эта ночь еще могла стать не забываемой для ее слушателей, приятной для нее и очень полезной для ее будущего. Среди людей, ее окруживших, могли оказаться очень влиятельные личности. Соне хотелось попасть на настоящую сцену, пусть очень маленькую, местной филармонии на пример. Свое выступление Соня начала с романса Шварца.
-С юности маменька мне говорила, чтоб для любви свое сердце открыла, - запела Соня вкрадчивым тихим голосом. Лицо ее осветилось внутренним светом и замерцало. Так мерцают светлячки в ночи, таинственно и необъяснимо.
- За что ей это благословление? - в отчаянии подумала Бочаруся , но стала слушать. С каждым словом она понимала, этот романс написан про нее. Это ее успокаивало.
 Михаил Васильевич был весь во внимании. Это было привычное его состояние. Расслаблялся он только на собственной постели и не более шести часов за сутки. Он сидел в пол оборота к Соне, своим тренированным оком видел не только ее, но и бабочек у молочных шаров, и раскисшую от умиления компанию, и то, как у входа в беседку появилась женщина в длинном фисташковом платье со светлой ажурной шалью на плечах. Она скромно села у входа. Сквозь жучки-паучки да дырочки ее шали темнела загорелая кожа. Русые прямые волосы, поднятые надо лбом, вольно спадали за спину.
«Она тихо ходит», —заметил про себя Михаил Васильевич и посмотрел на ее ноги. Понятно, - определился комендант, когда увидел легкие, без каблуков, кожаные туфли Ирины. Могло показаться, что она внимательно слушает романс, на самом деле она была полностью погружена в собственные мысли и переживания.
    Как трудно вести себя достойно, - думала Ира. В другие времена это не представляло для нее никакого труда. А что изменилось в ее жизни с появлением Олега? Визуально ничего не изменилось, если не брать в учет перемены в ней самой и ее мироощущении. Она смотрела на Соню, на мужа. Вадим открыто флиртовал, в этом Ира не увидела ничего для себя нового. Он, как всегда, верен себе. А Соне нравится его внимание, правда принимала она его как пуританка, соблюдая приличия.  А Вадиму больше и не надо. Для него главное - пустить пыль в глаза обществу, вот  мол, я какой прыткий.
    Ира тяжело вздохнула: - Ради спокойствия этих людей я загнала себя в тиски мазохистской морали и не вижу способов выбраться. Не стоит, Ира, врать самой себе, - заговорило в ней природное начало,- действенный способ есть, но хватит ли у тебя смелости им воспользоваться?
   Весь вечер, с того самого момента, когда увидела Олега, она пыталась держаться с ним на расстоянии, что совсем не мешало ей чувствовать его присутствие. Это было необычно, но вместе с тем очень реально. Когда Маша разбила коленку, а Олег подхватил ее на руки, Ирине показалось, что это она взлетела перышком в его несравненных руках. Когда он гладил Урсулу, вдоль женского позвоночника побежали мурашки. Олег потрепал собаку за уши, а у Иры защекотало в сводах стоп так, если бы она ступила на пушистый ковер или нагретый солнцем песок. А каким жаром ее обдало, когда она сделала глоток кофе. Ведь этот кофе принес ей Олег. Правда не только ей, но и находящейся рядом Бочарусе, время от времени призывающей Ирину к общему веселью. Вот на веселье у Иры сил не было, как и желания. Все ее желания перетекли в непубличное русло, там и сосредоточились. Подошло время, Ира увела своих девочек на отдых. В холле домика для гостей они встретили Соню с Артуром.
- Вы уже спать? - спросила Соня со смущенной улыбкой. Ей хотелось поближе познакомиться с женой Вадима. Она чувствовала, что Ира держится на расстоянии, и объясняла это реакцией на то внимание, которым окружил ее Вадим. А это было жаль. У Сони в этом городе не было ни подруг, ни просто хороших знакомых. Ира ее вполне бы устроила по элементарной причине отсутствия в ней вульгарности, которая была так заметна в местных женщинах. Иногда изменить ситуацию можно маленькой лестью.
-У вас милая дочь, - сказала Соня, погладив Машку по голове. Нам с мужем она очень понравилась. Олег хочет девочку, но я не решаюсь. Второй ребенок — это так хлопотно. Вы не находите?
Соня внимательно смотрела на Иру, она ждала ответа.
- Нахожу! Это хлопотно, - ответила Ира однозначно, не дав Соне маленького шанса на продолжение разговора.
- Бай, бай! – помахала ладошкой Машка своему новому другу Артуру и ушла в свою комнату, чтобы свалиться без сил на постель, позволив, матери снимать с себя одежду, как с куклы. Урсула обнюхала комнату, не найдя ничего подозрительного, растянулась во весь рост по полу около кровати. Ирине приходилось через нее перешагивать.
- Уйди, - попросила ее Ирина, легко подтолкнув ногой. Как бы не так. Урсула тут же заснула крепким сном.  Ее длинные ноги время от времени приходили в движение. Они все еще играли в футбол.
 Ирина прилегла рядом с дочерью. Маленькая Машка умудрилась заполнить собою почти все пространство кровати, оставив для матери только краешек. Она дрыгала ногами, разбрасывала руки и даже залепила матери хорошую оплеуху, чтобы та не скучала.
- Маша! - попробовала возмутиться Ира.
Машка заерзала, выбирая удобную для себя позу. Ей стала хорошо, когда она закинула на  мать ножку с подбитой коленкой и уткнулась кулачком в ее живот, выталкивая вон. Второй кровати в номере не было, поэтому с пассивным отдыхом у Иры не сложилось.  Не настолько она была уставшей, чтобы, обхватив Урсулу за шею, растянуться вместе с ней на затертом партийными гостями ковре, хотя первоначально такая шальная мысль мелькнула в ее голове. Поездки в Польшу значительно упростили ее отношение к бытовым неудобствам.  Ира приняла горячий душ. В номере было душно, но после душа стало значительно свежее. Сшитое умелыми польскими руками новое платье, захваченное на всякий случай, оказалось, как нельзя кстати. Ирина набросила шаль и вернулась в беседку.
Олег хочет девочку, - слова Сони тронули ее за живое. Немыслимая глупость обсуждать репродуктивные желания мужа с его любовницей. Какая же я любовница? Одноразовый секс у мужчин и за измену не считается. Ирине стало обидно за себя. Встреча с Олегом была так важна для нее, а для него только одноразовый секс. Ей захотелось немедленно исправить эту вопиющую несправедливость. Олега в беседке не было. Отсутствовал он и в ближайших окрестностях. Неяркая подсветка территории позволяла видеть достаточно далеко. Он в своем номере спит, - решила она. Ирине стало тяжело находиться в обществе неинтересных ей людей. Сонино пенье вместо удовольствия вызывало изжогу. Пенье здесь не причем, это соус к шашлыку, - догадалась Ирина, но и соус тоже был Сониного исполнения.
-Наташа, передай мне «боржоми», пожалуйста.
Бочаруся пересела к Ирине, захватив с собой минералку и стакан.
- Изжогой страдаешь?
- нет, пить хочу. Ирина с удовольствием глотала щелочную воду, чувствуя, что с каждым глотком унимается взбесившаяся кислота.
- Я тоже пить так хотела, две бутылки выпила, - сообщила Бочаруся радостным, чуть ли не восторженным голосом, как похвасталась.
  Ирина фыркнула.
- Фу, черт, минералка в нос попала. Не смеши меня, видишь, я пью.
- Может, Башмаковой водички предложить, - не унималась Бочаруся,- У нее тоже физия кислая.
 Ирина посмотрела на Башмакову. На нее следовало посмотреть, чтобы понять, что у тебя все хорошо. И без того длинное ее лицо, вытянулось до умопомрачения. Сдержанный рот изогнулся подковкой рожками вниз, а в глазах проявилась страдание. Башмаковой было не до Сониных песен, она внимательно прислушивалась к внутренним процессам своего организма. Наталья поставила перед ней бутылку минералки.
- Пей водичку, кисляк! Легче станет.
Бочаруся нашла новое для себя развлечение - отыскивать среди своих гостей, пострадавших от Сониной стряпни. Каждый выпитый стакан «боржоми» подтачивал пьедестал, на который без угрызения совести забралась наглая самозванка. Ее следовало проучить, чтобы научилась быть скромной.
   Соне было невдомек, что, будучи приглашенной, по случаю на чужие именины, она превратила их в мучение для именинницы. Вокруг Сони сплотился благодарный круг слушателей, в основном обкомовских, и тех счастливцев, кто не вкушал соус «ералаш по-армянски».  Среди них был Вадим. Долгая работа на скорой помощи, выработала в нем привычку не употреблять в пищу соусов, кетчупов и подливок, в которых, по его мнению, червяки плавают, не говоря о бактериях. Он не страдал гастритом, в отличие от большинства его коллег.
    Бочаруся долго копалась в кухонных шкафах домика для гостей.
- Не может быть, чтобы у них соды не было. Сода на любой кухне первая вещь.
Поиск ее увенчался успехом в неожиданном месте, в руках Паши Чёрного, который пришел на кухню, чтобы вернуть полупустую пачку.
- Вот как бывает, - посетовал Паша,- пил молоко, а отрыгнулось чесноком.
-Если бы ты один молоко пил. Этот жуткий соус практически все попробовали. Нельзя было козу горную до кухни допускать. За раз угробила наши среднерусские желудки.
-Не будь злой! Пашка обнял Бочарусю за плечи и повел к выходу. Наши среднерусские желудки угроблены еще в институте. Помнишь беляши с томатным соком? Как мы только выжили? А сейчас мы пойдем на озеро рассвет встречать. Не возражаешь?
- Пашка, ты золото! Сядем на лодки и поплывем за рассветом.  Как это романтично! А где наш Ляпишев? Ты его видел?
   В голове Натальи созрела новая интрига. От своей цели досадить Соне она не могла так быстро отказаться.
- Кажется, он играет в бридж.
- С кем?
- С кем не знаю. Может, с водилами. Я слышал, в обкомовских гаражах принято на интерес играть.
- Давай пожелаем ему проиграться!
- Не будь злой! – повторился Паша Черный.
- А я не со зла. К Бочарусе вернулось хорошее настроение.
- Кто не удачлив в игре, тому везет в любви. Тебе это известно?
Паша хотел сказать, что у Ляпишева с любовью порядок, но промолчал, опасаясь нового приступа изжоги у Бочаруси. Он видел Бочарусины страдания. Как у всякой женщины в такой ситуации, ее месть не была местью по назначению. Соня не была истинным виновником ее невзгод.  Не было бы Сони, ее эмоциональные извержения, накрыли бы другую жертву. Вадим в этом отношении преуспевал.  Вот, что было странно, Наталья никогда не задевала Ирину. Эти женщины вполне ладили между собой. Паша Черный, как педиатр, хорошо разбирался в психологии девочек, но в понимании поведения взрослых женщин терпел полное фиаско. Даже в выборе жены он доверился своему другу Паше Белому и оказался прав. Их жены были настолько похожи, что ни у кого из друзей не было соблазна пожелать жену ближнего своего. Это был разумный подход к важному вопросу сохранения мужской дружбы.
  Ирина желала чужого мужа. Для удовлетворения этого желания она была готова отдать Вадима в вечное пользование Соне, Бочарусе и кому угодно, кто пожелает. Вадим вряд ли отказался  бы попасть к какой-нибудь красотке в употребление, уж больно надоело ему вкушать безвкусные плоды в супружеской спальне. Ирина прекрасно понимала, что ее дозволения Вадиму не требуется, что их брак просуществовал так долго только благодаря ее индифферентности и его полной свободе. Ее уже не беспокоило, что адюльтер может раскрыться, потому что очень хотелось самого адюльтера. Когда Олег был рядом, она боролась с желанием до него дотронуться. В его отсутствие желание набрало силу, и она знала, что дотронется до него непременно. Только где он? Не у Сони же спрашивать.
   Народ собирался на озеро встречать рассвет. Народ это - Бочаруся, полный комплект Павлов, Башмакова и Михаил Васильевич, который для Натальи стал верным оруженосцем. Вместо копья он нес полную корзину для хвалебной трапезы: сыр, орехи, коньяк, вино, печенье, шоколад. А как же иначе? Иначе солнце обидится и не встанет! Он, как атеист, хорошо в этом разбирался.
 - Паша,- не выдержала Ирина и подошла к Паше Черному - Ты не знаешь, где муж этой певицы? – спросила она осторожно.
- Играет на интерес, - ответил Паша.
- Как это? - не поняла Ирина.
- В бридж на деньги, но это секрет. Добавил Паша, вспомнив, что Олег просил его на этот счет не распространяться.
  - В бридж на деньги? На Иру вылили ушат холодной воды. Именно такое ощущение она испытала, когда узнала, чем занимается Олег в то время, когда мог общаться с ней. Она, дура, с такими мучениями боролась со своими моральными принципами. Ради кого? Ради того, кто ею пренебрег! Какое разочарование.
 Пашка Черный увидел ситуацию с того боку, которым она ему показалась:
Ирочка ревнует своего мужа к Соне Ляпишевой.
-Не бери в голову. Все на виду, - Паша постарался ее успокоить, но его способности в таких вопросах можно было бы сравнить с плетением лаптей на фоне крайней необходимости в модельной обуви.
- Остается пожелать этому картежнику хороший куш. Ира была так зла, что не смогла назвать его по имени. Ей чертовски захотелось побыть одной.
 Слава богу, на обкомовских дачах можно было найти спокойный уголок. Ира знала один. Она незаметно покинула компанию и отправилась по знакомому маршруту. Светлая шаль мелькнула среди деревьев и исчезла в темноте. Ирина шла вдоль берега. Вызывающая по яркости луна хорошо освещала дорогу. С берега в воду прыгали испуганные лягушки. Несколько раз над головой пролетела сова. О том, что это была сова, Ира догадалась по ее большой круглой голове. Везде: на земле, на воде и в воздухе шла своя ночная жизнь. Ирина вторглась в нее, нарушила привычное положение вещей, распугала ее обитателей. В ней самой исчезли осторожность и страх. Ей было безразлично, затаился кто-нибудь в кустах или не затаился. Ей хотелось идти, и она шла. Вот и знакомый заливчик с близоруким деревом. На дереве сидел человек. Его присутствие выдал огонек сигареты. Человек встал и направился к Ирине. Громкий щелчок заколки на Ирининых волосах вернул ее к реальности. Заколка слетела в траву, длинные волосы упали на плечи. Подвели ноги, дали слабину и от страха подкосились. Через секунду Ира упала бы в воду, как испуганная лягушка, если бы не сильные мужские руки, которые подхватили ее как перышко. И она запарила на них над берегом, над водой, над близоруким деревом.
- Ира!  Ирочка… Я ждал тебя. Ты пришла.
- Ах! - выдохнула Ирина, - Олег! Она не могла дать себе отчета в том, действительно  ли это происходит или существует в ее воображении. После того, как губы Олега коснулись ее лица, Ира поняла, какое ущербное у нее воображение по сравнению с действительностью. Какой сумасшедший восторг можно испытать от общения с мужчиной!
- Так это ты со мной собирался в бридж играть? - спросила Ира, когда чуть-чуть пришла в себя.
- Конечно с тобой!  Олег поставил Ирину на землю. Ее руки так и остались на его плечах.
- Но почему, почему ты не сказал мне об этом?
- Потому, что это ответственное решение ты должна была принять самостоятельно, - ответил Олег.
- Но я могла вообще не прийти сюда. Ирину охватило отчаяние оттого, что так именно и могло произойти.
-  Я ждал, и ты пришла.
- Ты - карточный шулер! - с возмущением сказала Ира,- ты не ждал, а выжидал в то время, когда я погибала от тоски.
- О! Я достаточно наказан.  Во-первых, я долго страдал от одиночества. Признайся, ты не очень-то спешила.  А во-вторых, все это время мной питались комары.
- А для меня что-нибудь осталось? Ирина стала на цыпочки, губы ее дрогнули и улыбнулись. Ирина прикоснулась ими к его губам и стала погружаться в мир чувственных ощущений, как в пучину, медленно и осторожно, легкими касаниями, смакуя каждое прикосновение, радуясь ему. Олег подхватил ее на руки, и по его дыханию, по биению его сердца, она поняла, что они оба двигаются в одном направлении. 
С озера послышались шлепки весел и смех. Вдоль лунной дорожки на перегонки к близорукому дереву плыли две лодки.
- Солнце! Ты меня слышишь? Вставай! - кричала опьяненная свежим воздухом Наталья. Она размахивала рукой, в которой был белый цветок. Длинный мокрый стебель лилии болтался в воздухе и бил по уху, сидевшего за веслами Михаила Васильевича. Шла азартная гонка, и он этого не замечал.
- Нам надо скрыться, пока нас не разоблачили, - предложила Ирина.
- Как скажешь, - ответил Олег.
- А ты почитаешь мне Варварские поэмы Леконта де Лилля?
Олег рассмеялся и поцеловал Ирину в макушку.
- Ну конечно, мы для этого и встретились.
 Они ушли, обнявшись в глубь леса, спрятав от постороннего глаза свою тайну, потому что тайна отношений делает глубже сами отношения.      
 Солнце услышало Натальин клич и ответило розовой полоской на востоке.
 Лодка коменданта пристала к берегу первой. Наталья и Башмакова закричали громкое УРА. Они высадились на близорукое дерево и по его стволу ступили на сушу. Михаил Васильевич поплыл назад, чтобы вернуть лодку на место. Под ногой Натальи что-то хрустнуло. Она наклонилась и подняла женскую заколку для волос.
-  Кто-то потерял, - сказала Башмакова равнодушно и пошла дальше.
-  Кто-то потерял, - так же равнодушно повторила Наталья. Но еще раз, взглянув на заколку, вспомнила, на чьих волосах ее видела. Забавно, - подумала она, - надо будет подумать об этом на досуге.
Утро вернуло всех на прежние места. Вадим долго тряс на прощание руку Олега - Береги жену, - говорил он, - Соня - такая хрупкая женщина. А какой талант!
Наталья чмокнула Машку, почесала загривок собаки и внимательно посмотрела в глаза Ирине, отметив для себя, что ее волосы заплетены в свободную косу.
- Как отдохнула? - спросила она ее.
- Всю жизнь бы так! Спасибо тебе, Наташа. Ирина поцеловала ее и пошла к обкомовскому микроавтобусу, спокойно и грациозно.
Она похорошела за эту ночь, и это многое объясняет, - подумала Бочаруся.



                Глава  13

Ирина варила варенье.  Процесс растянулся на три дня, в него вмешивались приходящие и уходящие знакомые, телефонные звонки, детские проблемы и другие неотложные моменты, составляющие ее жизнь
Она ставила таз на огонь, доводила до кипения тягучую вишневую жидкость и выключала газ. Горьковато-приторный запах привлекал множество ос. Закрадывалось подозрение, что где-то по близости находиться осиное гнездо. Осы у Ирины не вызывали чувство брезгливости как другие назойливые насекомые. Ее восхищала осиная элегантность и утонченность. Она не убивала ос, а старалась их выгнать в окно, размахивая полотенцем.  Особо незадачливых любительниц сладкого она спасала, вылавливая из варенья. Кузя относилась к осам крайне осторожно, у нее имелся печальный опыт общения.   
Солнечное утро обещало радостный день, когда особо жужжащую особу привлекла кошачья морда. Кошка только что позавтракала, она отличалась постоянством вкуса, как чистокровная англчанка с той лишь разностью, что предпочитала геркулесовой каше куриную голову. Кузя еще не ус¬пела облизнуть усы, когда в них как в силках застряло зловещее насекомое, уловившее запах кури¬ных мозгов. Кошачьи усы высоковольтными проводами застыли в жутком напряжении. Кузя пребывала в смертельном испуге, об этом свидетельствовали уши, упавшие за голову.  Она впала в стопор, двигались одни глаза. Они производили невообразимые по сложности восприятия круги зрачками. Зрачки вращались синхронно, по часовой стрелке со скоростью оборот в секунду, но смотрели в раз¬ные стороны. Когда зрачок правого глаза смотрел вверх и влево, другой – вниз и вправо. Кошка за¬выла от обреченного отчаяния, но не устрашающим воем, а как-то приглушенно и жалко.
Ирина попыталась освободить осу из усов, не помышляя причинить ей зла, но агрессивное насекомое вольности и фамильярности со своим телом не допускало и пустило жало в действие. Ирина от-дернула руку и завыла в унисон кошке, второй укус в бедро был предательским и анонимным. Через полчаса женская рука приобрела размеры боксерской перчатки, а нога ничем не уступала ножке слоненка. Ира появилась на работе в ужасном виде, с гримасой боли и жалости к себе, прижимая ги-гантскую конечность к груди, и хромая на одну ногу.
Светличная Людмила Павлова, на сей раз, была снисходительна. Она усмехнулась и спросила:
- Кто это тебя? Муж что ли?
Узнав, что не муж, заметила:
— Вот люди. На все идут, чтобы не работать.
Сидеть Ирина не могла, возможность лечь имелась только в коммунальной лаборатории, где было служебное помещение без окон, счастливо используемое сотрудниками, когда была необходимость по-лежать.
В темной комнате было два лежачих места: старый клеенчатый топчан и ряд стульев у противоположной топчану стене. Топчан был уже занят: на нем пребывало тело Карпоноса, находившегося сутки в нетрудоспособном состоянии, о котором простые русские люди сказали бы одно¬значно «был выпивши». Выпивши последнее время, находились все сотрудники лаборатории, но в разной стадии опьянения. Сей факт имел простое объяснение: было что выпить и было чем закусить. Технологические возможности лаборатории могли бы составить конкуренцию маленькому спирто¬вому заводику, производство было запущено во времена борьбы с алкоголизмом и связано с крайней производственной необходимостью. Талоны на алкоголь ушли в прошлое, а местное производство напитка чистого как слеза, отвечающего международным стандартам по крепости, а главное бес¬платного ввиду использования продуктов, доставляемых для исследований, продолжало свое существование, правда, в условиях жестокой конспирации.
Надо заметить, что утилитарные настроения были распространены в организации. Самым большим утилитаристом был врач по гигиене питания Сандро  Наумыч Барбакадзе. На него работала вся пищевая промышленность города. Участник Великой Отечественной войны на Дальневосточном фронте не снимал лет тридцать строгого черного костюма и орденских планок на нем. Он давно пребывал на пенсии, но страдал работоманией и ни за какие коврижки не хотел покинуть свою должность. Сандро  Наумыч имел мощные золотые челюсти, которые не уставали перерабатывать съедобные и несъедобные составляющие пищевых производств: головки сыра,  окорока, банки кабачковой икры вместе с та¬рой, небольшой молоковоз или технологическую линию по производству макарон. Его дети жили за несколькими границами и нуждались в существенной материальной поддержке.
Главный врач по сравнению с достопочтенным ветераном был утилитарист-романтик. Он жил мечтой разбить на крыше бактериологической лаборатории теплицу, выращивать огурцы по два¬дцать восемь килограммов с одного квадратного метра, используя в качестве удобрения питательные среды для микробов вместе с микробами. Пробный шар был брошен на собственном дачном участке, куда с завидным постоянством вывозился продукт жизнедеятельности барана Бори.
Продукт использовался единолично, и в этом смысле Мудрака можно было бы упрекнуть, но в России принято прощать слабости любимым руководителям. К чести работников пищевой лаборатории было выполнение непреложной заповеди социалистического общества «счастлив сам – поделись с другим».

Как бы человек ни пыжился, как бы ни старался, счастье всегда идет в одну ногу с несчастьями. А несчастья, как правило, расточительны. Из исключительной нужды большинства сотрудников вы¬зрела служебная похоронная команда. Самый авторитетным похоронщиком стал паразитолог Кар¬понос. О скорбном ритуале он знал много и по существу. Наиболее важным, на его взгляд, было по ¬глубже закопать и достойно помянуть, чтоб покойнику было не стыдно за своих еще живущих род¬ственников. Со смертностью в России всегда был полный порядок, и похоронная команда не ску¬чала.
Последними поминками Карпонос оказался недоволен. Хоронили тещу Полюцкого. Эта женщина не стремилась к долгой старости, не надрывала чету Полюцких продолжительными болезнями, умерла тихо и скромно. Карпонос испытал симпатию к усопшей, как только поставил почти воздушный гроб к себе на плечо. «В этой жизни она питалась как птичка», - подумал Карпонос. Расчетливый Полюцкий тоже знал, что его почтенная теща кушать не любила, и решил, что она останется верной себе и своим вкусам и при вечной жизни. В качестве поминок он заказал комплексные обеды по количеству участников похорон в ближайшем ресторанчике.
Карпонос съел котлетку, с трудом подцепил ускользающий ломтик помидора в квадратной салатнице и серьезно обиделся за чужую тещу.
Неотразимая Виолетта  и верный Курочкин поддержала Карпоноса в его ритуальных чаяниях и в том, что грешно ос¬тавлять усопшую на всю загробную жизнь голодной. Как следствие поминки тещи Полюцкого имели свое продолжение за коллективный счет. Карпонос отдался делу со всей ответственностью и еще не приходил в себя.

Ирина улеглась на стульях, подложив под голову толстый зеленый справочник помощника эпидемиолога. Лежать было неудобно, но все же лучше, чем сидеть.
Виолетта проводила свои исследования и каждые десять минут заглядывала в комнату с вопросом:
- Как вы тут?
- Мы тут никак, - отвечала ей Ирина и переворачивалась на другой бок. Она ожидала действие лекарства, которое запаздывало со своим спасительным проявлением. В конце концов, она заснула, а когда проснулась, отек почти спал, но и рабочий день почти прошел. Хороши работнички, - думала Ирина и потирала свою затекшую шею. Ей надо было срочно подготовить материал к конференции и отправляться на участок.
Из коммунальной лаборатории на Иру вывалился Курочкин.
- О ляля, пуки-пуки о- хо-хо!
 Он щелкнул каблуками, дернул головой и взмахнул рукой: Хай!
Ира отпрянула.
- Фу ты, чокнутый! Да ты пьяный?
Она втянула Курочкина в кабинет и закрыла дверь.
- Ну что с тобою?
- Не стоит лицемерить, Ирина Владимировна. Вы же знаете то, о чем теперь знают все.
- Ты ошибаешься. Как правило, я ничего не знаю  из того, что широко известно нашей общественности.
- Лицемерка! – настаивал Курочкин. – Какая искусная лицемерка!
- Если я лицемерка, то ты дурак. Говорить с тобой не хочу.
- Что и следовало ожидать, - сказал Курочкин и стал собирать в пакет свои вещи: чашку  со щербинкой, пустую банку от растворимого кофе, сборник анекдотов и потертую брошюрку  Ленина «Детская болезнь  левизны».
- Это что за движения? Куда ты собираешься?
- Увольняюсь.
- Вот еще новости! Ты мне все планы сбиваешь. С кем я работать буду?
- Ира! – Курочкин первый раз назвал ее имя без отчества. – Ты видишь эту дверь?
- Вижу. Ты все-таки объясни, что происходит?
- Так я такой, - сказал Курочкин и постучал по дверному косяку.
- Тупой как дерево? – догадалась она. – Ты очень самокритичен.
- Да сама ты чурка. Дальше своего носа видеть не желаешь. Ты видишь, какого цвета эта дверь? Я голубой как эта краска.
Ира ничего не понимала. Она видела, как у Курочкина эмоции рвутся через глотку. Потом дошло, трудно было поверить, но она поняла. А я давно подозревала, что  Вася попал в секту,- подумала она. Всю эту розово-голубую возню иначе, как сектантством не назовешь.
- Может ты и голубой, Вася, но все-таки тупой как дерево, если ты решил, что твоя сексуальная жизнь представляет для меня интерес.  Я терпела тебя, даже когда ты был красным.  Попробуй только уволиться! Вот этого я тебе никогда не прощу. Ты мне все планы рушишь. Давай лучше чайку попьем, заваришь?
Курочкин с недоверием посмотрел на Ирину.
- Нет, правда, мне твои цветовые пристрастия до лампочки, красно-сине-голубой, не угнаться за тобой.  Знаешь, что я тебе скажу, Вася. Ни у одного тебя нижняя    половина верхней не подчиняется или наоборот, но это не значит, что об этом должны знать другие. Реклама здесь не уместна, потому что проблема личная и, согласись, аномальная. Я только не могу понять, из каких источников наша общественность об этом  узнала.
 – Из письма, - ответил Курочкин,- Я расстался с одним человеком, мы разные люди и я не мог с ним больше, не мог. В голосе Курочкина Ире послышались истеричные ноты.
- Он написал письмо о нашей любви, отправил по почте на организацию. Сучье Ушко письмо  вскрыла и приобщила к входящей документации.
-А народ ходил и читал, - догадалась Ирина.
- Да. Народ ходил и читал, а мне никто ничего не говорил. Шептались по углам. Сказал только Карпонос на поминках тещи Полюцкого, что я позорю мужской пол и все такое
- Кто позорит мужской пол - вопрос спорный и позорить его можно по- разному.  Сам Карпонос после поминок еще не просох. Валяется у Виолетты. Это, конечно, очень по-мужски. Давай сделаем так, я пойду к Вере Петровне и заберу письмо, скажу, что это чья-то злая шутка.  Ты же поставишь чайник. Давай, давай, приходи в себя. Напился, как дурачок. Вы, мужики, очень трусливые. Норовите за бутылку спрятаться, а уши то заячьи все равно видны.

- Вера Петровна, приветствую вас! Ирина вошла в диспетчерскую, как в дом родной.- Вы, как пчелка,  все трудитесь, трудитесь на благо общества. А неблагодарное общество не замечает ! Что нового? О чем народ шуршит?
Вера Петровна подняла голову от бумаг. Она посмотрела на Иру поверх очков и сказала:
- Вы бы, Ирина Владимировна, намекнули, какие новости вас интересуют больше, ведь вы не просто так пришли.
-Вы правы, не просто так. Меня интересует одно письмо, которое вы подшили во входящую документацию. Я понимаю, в этом состоит ваша работа. Не ради же хохмы,  вы такое сделали? Мне тоже пришло такое письмо, но я его порвала и выбросила. Некий представитель голубой ориентации сообщал мне, как он любит моего мужа. В каком я была шоке, вы можете представить.
У Веры Петровны поползли по носу очки. Ирина врала не краснея.
- Оказалось, у мужа на работе есть медсестра, очень милая женщина, но муж у нее полный идиот. Он всех к ней ревнует и мстит подобным образом. Вот к нашему Курочкину приревновал,   если честно, не без основания. Курочкин эту медсестру давно знает. Учились в месте.
Вера Петровна смотрела на Иру без доверия.
- Вера Петровна, душечка, вы подумайте, можно ли ревновать к голубому?
- Конечно, нет!
- Вот именно. А мужа вы моего с мужчиной представляете?
- Нет, только с женщиной. Вере Петровне хотелось сказать: с женщиной и каждый раз с другой, но она прикусила язычок.
- Так какие могут быть сомнения, Вера Петровна. Давайте мне это письмо и покончим с этой историей. Человека легко можно скомпрометировать. Вам ли это не знать? А помните, мы в колхоз ездили? Веселое было время.
Вера Петровна напряглась. Напоминание о колхозе показались ей опасными. Она достала из стола папку под названием «разное» и отколола письмо.
- Вот. Она протянула листок бумаги Ире, которая порвала его на мелкие кусочки и выбросила в корзину.
-Вы даже не прочитали, - сказала Сучье Ушко разочарованно.
- Хочется верить, что и вы его прочитали случайно. Пойду работать, счастливо оставаться.
Курочкин ждал ее в кабинете. Он сбегал за булочками и заварил чай.
-Ой, булочки, Вася! Какие булочки! Ну почему, когда я хожу в магазин, мне всегда вчерашнюю выпечку подсовывают? Не иначе как ты кокетничаешь, Вася, с продавщицами. Вводишь женщин в заблуждение. Не хорошо!
- Это моя морда им примелькалась. Кто у нас за булочками ходит, доктор? - К Курочкину вернулось былое самообладание.- А потом они знают, где я работаю, зачем им с нашим коллективом отношения портить.
- Хорошо напомнил на счет коллектива. Я познакомлю тебя со своей подругой. Вам надо будет помозолить глаза нашей общественности. Она придумает что-нибудь забавное. Предупреждаю заранее, она постарается вернуть тебя женщинам. Я пожелаю ей в этом деле успеха. Такая натура, как у тебе, не должна пропадать зря.
Ирина представила, как Курочкин фланирует с Косулей под ручку под окнами родной организации, и рассмеялась.
- Ирина Владимировна, признайтесь честно, что в вашей жизни за последнее время изменилось? Веселый блеск в  ваших  глазах, азарт в жизни, этому должны быть разумные  объяснения.
- Увы, разумных объяснений нет, - Ира с удовольствием уписывала булочку,- есть только объяснения  неразумные.  Я, Василек, недавно очень удачно сыграла в бридж.
- Как я понимаю, обстоятельства без комментариев.
- Правильно понимаешь, - сказала Ирина и потянулась за второй булочкой.
- Ирина Владимировна!- В кабинет зашла Вера Петровна,- А вы кушаете?  Она хотела что-то сказать, но повернулась, чтобы уйти.
- Куда же вы, Вера Петровна? Чаю хотите? - Остановила ее Ирина.
- Нет, не хочу. Домой уже пора. Я вот что хотела вам сказать, звонили их роддома, прислали две эстренки на новорожденных. Вы бы их сегодня взяли, а завтра, не заезжая в контору, сразу в роддом съездили.
Вера Петровна чувствовала себя причастной к некрасивой истории, ей это не нравилось. Она пыталась компенсировать свое состояние служебным рвением. Ей хотелось, чтобы другим тоже было стыдно и не важно за что. Расчет был прост. Конец рабочего дня. Все спешат домой и Кириллова не исключение. В роддом она не поедет, что будет нарушением инструкции.  При удобном случае можно будет ей об этом напомнить. 
- Будет лучше, если я съезжу сегодня, - ответила Ирина,- а Вася с лабораторией  подъедет завтра.
Козни Сучьего ушка остались для нее невидимыми. Она хорошо знала, что в роддом надо бежать. Если сегодня заболело двое малышей, завтра их может быть десять. Тело новорожденного- инкубатор для злобных микробов.
Больница, куда приехала Ирина была известно каждому жителю города. Кто-то в ней родился, кто-то отошел в мир иной, большинство жителей лечили различные недуги. В этой больнице начиналась трудовая закалка Ирины от санитарки до врача. Она работала почти в каждом отделении. Совмещающих студентов бросали на амбразуру в те места, где не приживались постоянные кадры. Будучи совсем юным и хрупким созданием, она развешивала педикулезные вещи на крючьях дезинфекционных камер и мазала вшивые головы мыльно-керосиновой эмульсией, выносила ампутированные конечности из операционных и надрывалась, таская на собственном животе больных в гипсе, меняла судна, подмывала, делала клизмы, ставила банки, сдаивала маститные груди, делала инъекции и перевязки.  Всегда что-то мыла, скребла и дезинфицировала и при этом шла твердой поступью в получении профессии, которую однажды выбрала, ни на минуту не сомневаясь, что она может что-нибудь делать иного качества. Ушла юность - появились сомнения. Это в ее профессии гибельно. В медицине нельзя работать без божьей искры. А в ней накопилось столько раздражения, и каждый день капля за каплей, как в китайской пытке, добавлялось новое количество.
-У нас горе, - с такими словами ее встретил  начмед больницы,- доктора Лотарёва помните?
- Конечно.  Я с ним работала, - ответила Ирина, - еще бы его не помнить, красавца и умницу.
- Умер!
- Ах, боже мой! Как же? Он молодой, ему лет не больше пятидесяти.
- Инфаркт! Умер без медицинской помощи на полу вытрезвителя. Ехал в автобусе, стало плохо. Люди добрые из автобуса вывели, на лавочку усадили. А тут голуби сизые появились, подобрали, обобрали, на пол умирать бросили. Жена в прокуратуру обратилась, но его не вернешь. Бесславная смерть, при огромном смысле жизни.
- Ужасно. Не удивлюсь тому, что эти голуби когда-нибудь обратятся за медицинской помощью в вашу больницу, для себя или родни будут требовать хорошего врача. Но такого, как Лотарев , они вряд ли получат.
 Ирина была очень расстроена. Прискорбное событие вернуло ее к давней мысли, что нет в ней должной гуманности. Ее бы не тронули муки тех, кто принес страдание другим.
Начмед понял, что появление эпидемиолога в вечернее время как-то связано с их  же проблемами и спросил:- А вы куда?
- В роддом, - ответила Ира,- две экстренки на гнойно-септические инфекции  у новорожденных. Вы в курсе?
- Нет, никто не говорил. Сахарова оштрафуйте, а то он у нас неприкасаемый.
Сахаров Александр Аполлонович – врач, за тридцать лет своего стажа принявший в свои руки десятую часть большого города, такую же его часть расчленил, искромсал, уничтожил еще в утробе, за что получил высшую категорию, положенное в таких случаях прозвище «бабий бог».  Настоящие боги ревнивы к чужой славе, они наказали Александра Аполлоновича бездетным браком, скисшей рядом с ним  женой и  завистью коллег. Божеская справедливость, очевидно, отличалась от человеческой.    У людей, чтобы получить Нобелевскую премию, как миротворец, необходимо создать водородную бомбу. А для того, чтобы слыть « бабьим богом»,  надо  ежедневно делать дюжину абортов. Мужская слава частенько бывает связана с убийством, явным или потенциальным.
Ирина поспешила в красное кирпичное здание, над которым привычно кружили изгнанные души.
Она застала Сахарова в ординаторской. Он ел бутерброд и делал записи в истории болезни.
- Мы еще не пукнули, а вы уже услышали, - вместо приветствия сказал он, когда увидел Ирину.
Александра Аполлоновича она знала давно и ничуть не удивилась такому приему. С ростом профессионализма у Сахарова портился характер. Скрытые комплексы молодости проросли желчью и несдержанной грубостью.
- Приятного аппетита, Александр Аполлонович. Увы, вы у нас не только пукнули, но и облажались
Судя по сырым  разводам на стене,  у вас давно подтекает канализационная труба.  Дерьмо по всему роддому топчете вместе со своим благородным трудом. Чтобы вести   диалог с Сахаровым его требовалось сконфузить, чтобы как – то нейтрализовать его желчь. В противном случае он слышал только себя.
- Как вы неприлично выражаетесь, - неодобрительно произнес Сахаров, прищурив один глаз.
- Вынуждаете! Ваши педиатры прислали экстренки на двух новорожденных, завтра будут новые, а если покопаться на участках … Ирина не договорила, Сахаров перебил ее.
- А  я, по-твоему, кто? Сантехник или гинеколог?
- Вы заместитель главного врача по родовспоможению. И в сложившейся ситуации юридически за вспышку в роддоме отвечаете вы. Я подготовлю постановление о закрытии роддома, думаю,   Мудрак его завтра подпишет. А вы готовьте кого можно на выписку. Надо освободить роддом, провести нужный ремонт и все прочее.
- Сто лет тебя знаю и удивляюсь. От чего ты такая злая? Муж не удовлетворяет? Сахарову захотелось выбить Ирину из седла.
 -  Я - не злая, я - принципиальная,- совершенно спокойно ответила ему Ирина.
Надо же, - думала она,- Сахаров всегда  так козыряет своим профессионализмом  и незаменимостью, у него престижно аборт сделать, не только родить или оперироваться, но к великому сожалению, он только ремесленник. В его душе - гуманности не больше, чем в моей. Женщина для него живой организм со своей специфической анатомией, на котором можно  совершенствовать свое мастерство. Что он успешно делает, смело и рискованно. Новорожденный ребенок, как плод чрева, ему интересен, пока не родился. Иначе ему было бы не безразлично, заболеет ли он в здешних стенах, выживет ли после инфекции. 
- С вашего разрешения я по отделениям пройдусь.
- ну, пойди, погуляй, - сказал Александр Аполлонович устало. Как только за Ирой закрылась дверь, он достал из тумбочки бутылку коньяка и склянку, из каких больным предлагают лекарство пить. Сахаров убежденно считал, что если он пьет коньяк из такой склянки, то вроде как не злоупотребляет в рабочее время, а  всего лишь лечится, черпает энергию. Благодаря своевременному лечению Сахаров держал себя в необходимом тонусе.
 Ирина шла по коридору гинекологического отделения. Она давно здесь не была, тем не менее, хорошо знала, где и что в отделении имеет место быть. Вот дверь в абортарий. Здесь всегда пахнет кровью, болью и растоптанной любовью.
Старая санитарка отгоняла от окна девчонку в больничном халате.
-  Куда ты лезешь? Тебе лежать надо. Только почистили, а она уже нюхаться! Да что же вы себя не бережете, девки.
Девчонка в палату не уходила и крутилась возле окна, в надежде увидеть любимого друга.
Санитарка узнала Ирину и всплеснула руками.
- Вот, мил человек, да на ночь глядя! Случилось что?
-  В гости к вам зашла. А покажите мне, уважаемая Полина Афанасьевна,  где у вас непорядок.   Где труба подтекает?
- Да уже не должна течь, я ее сначала  пластилином замазала, а потом гипс наложила сверху.
- Да вы – наша умница! Гипс — значит сверху.
-  Да, я и дома так делаю.  Все трубы гипсовым бинтом обмотала.  Сантехника ведь не допросишься. Мужики только с бабами даром кувыркаются, а все остальное им платить нужно.
А я ужас как злюсь, когда из-за ерундового дела выкобениваться начинают. Проще все самой сделать.
 Санитарка открыла дверь в техническую комнату, где хранился уборочный инвентарь.
Ей очень хотелось показать, как она все хорошо и справно  сделала.
- Любо- дорого, - похвалила ее Ирина. Думаю, Полина Афанасьевна, вам нужно идти в травматологи. Со стороны стола, покрытого медицинской клеенкой раздался тихий скрип. Скрипел небольшой сверток, завернутый в коричневую прожженную частым авто лавированием пеленку.
- Что это?
- Выкидыш это, - ответила санитарка.  От девки той полоумной, что в окно к хахалю своему чуть не выскочила.
-  Так он жив!
- Не жилец он. Срок больно маленький. Полежит, поскрипит, да Богу душу вернет. Сколько их тут перележало. Это в роддоме детки недоношенные в кувезах лежат, а у нас недоношенных нет,  у нас только выкидыши.
- И долго они лежат?
- Да кто как. Кто за час приберется, а есть, что сутки - другие губами чмокают.  Я потом их на задний двор отношу в мусорный бак. Туда с хирургии органы приносят, опухоли всякие. И скажу я тебе, повадились кошки туда ходить. Злобные такие, щетинистые. Аж, жутко!
- Да Бог с вами!  Что вы такое говорите?
- Правду говорю. Ты когда отсюда уходить будешь, пройди задним двором. Сама все увидишь.
 Что я удивляюсь, - думала Ирина, оценивая полученную информацию, ни одна городская больница не имеет мусоросжигательной печи. Ветеринарные клиники имеют, а человеческие больницы нет.
Один из абсурдов нашей жизни.  А вот и еще один: если человеческий эмбрион оторвался от пуповины до срока в роддоме, ему присваивается статус новорожденного и дается  шанс на жизнь, а если ему не повезло с местом, то его выкинут в мусорную корзину, дав прожить скоротечную жизнь  на топчане в комнате для уборочного инвентаря. Но и это еще не все, новорожденный ребенок, выживший в сказочных условиях, кувеза с подогревом и увлажнением воздуха, легко и быстро может погибнуть от инфекции полученной потому, что где-то наверху над его палатой текла труба в технической комнате, где одиноко скрипело существо, которому одно название- выкидыш. И обе души сравняются в своем несчастье.
  Ирина вышла из роддома и направилась к зданию администрации. Свет горел только в рекреации первого этажа.   Было уже очень поздно, и в здании был только сторож. Со всеми серьезными вопросами ей придется прийти завтра. Мимо Ирины проскочила быстрая тень. Она обернулась и увидела, что за ней следит лохматая кошка с холодным фосфорическим блеском в глазах.  Чем тебе не людоедка, - подумала Ирина и отправилась к выходу из больничного комплекса. Кошка нескоро выпустила ее из зоны своего пристального внимания, потом изогнулась и с удовольствием почесала задней лапой   у себя за ухом.
               
                Глава 14
.
     Как-то притомленная жизнью Косуля мечтательно обронила:
-Когда мы с тобой состаримся, пойдем жить в дом престарелых.
- Ничего у тебя не получиться. У тебя двое детей, им бабушка нужна будет, -ответила Ирина.
-Я серьезно. - продолжала мечтать пребывающая в ипохондрии, - поселимся вместе, будем книги читать, музыку слушать .Дети пусть живут ,как хотят. Старость не должна быть в тягость молодым.
-Бабулька твоя тебе в тягость?
-Ты что сдурела? Моя бабулька меня воспитала и детей моих тоже.
-Ты думаешь, она была бы счастливее в доме престарелых?
-Нет, конечно, нет. Она привыкла к нашим визгам, они ей как лекарство, а я покоя хочу. Ты мне составишь компанию?
-В одной комнате с тобой я жить отказываюсь, только в разных.
-Почему?
-Чтобы в гости к друг другу ходить, дурочка, для разнообразия жизни.
Косуля никогда не была в доме престарелых, она устала и хотела покоя. Но Ирине было известно, что покой- слово, не подходящее к данному социальному учреждению. Одиночество и безысходность — вот более подходящие слова. Дом престарелых подобен чердаку в старом доме, где в паутине и  в пыли хранятся отслужившие свой срок  или забытые в своей невостребованности  вещи , стопки прочитанных кем-то газет, толстых  журналов. Возможно, пытливый  взгляд найдет среди хлама и  рухляди ценнейшую вещь и будет долго радоваться и восхищаться находкой. Но найдутся ли желающие искать крупицы мудрости и кристаллы жизненного опыта в гранитных отвалах чужого одиночества, старческого маразма, слабоумия или просто дурного нрава.
Эпидемиологическая дорожка привела Ирину в дом престарелых, когда в нем ярким пламенем полыхала дизентерия, подхватывая новые и новые жертвы для своего не благовонного костра. Слабомощная старость не успевала доставить себя в туалет и случалось то, что подтверждало пословицу старый, что малый. Городская инфекционная больница дряхлая по возрасту и сути не вмещала всех желающих и нежелающих в ней лечиться. Дом престарелых стал инфекционным стационаром. Персонал был на грани нервного и физического истощения. Здоровые старушки, счастливые от собственного участия в общем деле, помогали изо всех сил: убирали в комнатах, без устали терли хлоркой ручки дверей и перила. Особой активностью отличалась баба Саня, которой было за восемьдесят. Она ухаживала за переболевшей соседкой и сетовала: - Не дай Бог до такой беспомощной старости дожить. Соседке было на десяток лет меньше.
 Постаревшие рецидивисты, размотавшие жизнь по тюрьмам и малинам, нашедшие последний приют под социальной крышей, бросали на снующих медработников колючие взгляды. Резвая карлица как дрессированная обезьянка, раскатывала по коридору  на трехколесном детском велосипеде, то и дело попадая кому-нибудь под ноги. Старички, обделенные вниманием, ловили неожиданно свалившееся счастье общения, подставляя зады для взятия анализов. Не без удовольствия раздвигали ягодицы и трясли сморщенными мошонками перед автоматически выполняющими свою работу лаборантками.
-Дед, надевай штаны.
Дед застыл на полусогнутых.
-Дед, свободен. Надевай штаны.
-Ась?
-Да он глухой, помоги ему.
-Хи-хи…
-Да ты шутник, дед .
-Я был молодой о-го-го! – дед потряс в воздухе костылем для усиления этого  « о-го-го». Я девок  любил!
-Девок , дед, ты любил , а детей нет, - пожилая лаборантка проводила деда за дверь, где он продолжил рассказывать, как он любил тех-то девок.
С дизентерией упорно боролись. Она сопротивлялась и требовала права на жизнь, перескакивая из одной комнаты в другую, с одного этажа на другой.  Добралась до отделения слабых и лежачих. Это отделение, как палка о двух концах, имело две двери -вход и выход, начало и финал. Финал вел на улицу к маленькому домику, где всегда царил покой,  о том ли покое мечтала Косуля. В отделении было тихо, иногда скрипела тележка, развозящая обед и белье. На белых простынях доживали свой век человеческие тела. Их кормили, мыли, меняли белье. Ирина шла по длинному коридору. Двери комнат были открыты настежь. Там были люди из прошлого, но общего с ней настоящего. В такой комнате могли встретиться убийца и случайно выжившая жертва. Багаж из добрых дел не облегчал физического существования  ,  а камень на шее, состоявший из прошлых грехов не тянул ко дну. Кто знает,  в. каком  теле чего больше. У этих людей один на всех белый потолок, синие, покрытые масляной краской стены, скрип тележки и запах еды из общего котла. Только внутренний мир по-прежнему принадлежал каждому в отдельности: сны, несбыточные грезы, воспоминания , фантазии …
    Старушка, тело которой уже не держало межтканевую жидкость, пропотевавшую сквозь бинты, показывала фотографию собачки в высокой траве.
-Смотрите, смотрите, сколько клубники было в моем саду.
Была ли ее жизнь сладка как клубника, или ей так  и не удалось поесть ягод вволю, никто не знал.
Сухонький старичок с седой бороденкой   привычно прощался, перед тем как уснуть:
-Пожили и  будя, надо другим место уступить.
А сам все жил и жил себе на удивление. Никого не интересовало, что у человека было на душе и было ли вообще, что он принес в жизнь и что оставит. Было время подумать, вспомнить, но не изменить. Всех впереди  ждал маленький домик да суд Божий.
Среди безмолвного и безропотного ожидания отстукивало свое время молодое полное сил и боли сердце. Кто-то взял грех на душу поселить рядом с умирающими стариками мальчика, афганца, с искалеченным осколками и судьбой парализованным телом. В огромном, претендующим на гуманность государстве не нашлось для него больше места. Из его судьбы ушли сразу три женщины: Родина, мать и жена. Родина забыла, мать умерла, ну а жена … думать о жене ему было больнее всего. Он хотел уйти, хотел разорвать связь с этой пакостной жизнью единственно возможным для себя способом- отказом от еды. Но ему сказали: «Имей совесть. Кто за тебя отвечать будет, если ты умрешь голодной смертью?» Совесть у парня была. Он обреченно глотал казенный супец из поднесенной к губам ложечки и смотрел на потолок. Глядя на этот белый экран, он многократно как  любимый сериал просматривал свою жизнь, думал о ее превратностях и оценивал в ней  собственную роль. Не всегда он выглядел героем, иногда был наивным, но чаще дерзким парнем. Он давно не задавал себе вопроса:
» за что мне это?» Для него было важнее» как долго?»  Ему не с кем было погоревать, не с кем поплакать. Он боялся новых встреч с людьми, расширенных зрачков,  за  которыми  следовала очередная комиссия, охи- ахи и ничего больше. Что стоят чужие душевные муки в сравнении с немотой его тела?
Его устраивала бесстрастность пожилого санитара. Ни каких травмирующих эмоций, когда привычная  рука  меняла ему пеленку между ног. Однажды в палате появилась белокурая девица с полными губами цвета спелой малины и заявила, что будет проводить с ним евангелизацию.  Он понял   - будет инвентаризация, и равнодушно  уставился в потолок. Девица устроилась на стуле возле постели и принялась щебетать о Боге. Она оказалась миссионеркой из протестантских   пятидесятников. Он перевел взгляд с потолка на ее лицо, на счастье, взгляд ее был беспристрастен, а зрачки не расширены. Движение губ ее завораживало как колебание маятника.  Парень быстро усвоил, что дух вечен, а материя тленна, что его горе это не горе, а всего лишь испытание и никто не может сказать, что будет завтра потому, что промысел Божий человеку не подвластен. Затем девица спела псалом на древнееврейском.  ЕЕ высокий голос расшевелил обитателей  отделения  слабых и немощных, послышались удивленные голоса.  В завершении своего визита сообщила, что по всем приметам скоро конец света.
- Скорей бы! - девица улыбнулась, открыв  стройный ряд слегка желтоватых зубов. Впервые за встречу в глазах ее сверкнул огонек радостной эмоции.
В душе у парня все застонало. Чудачка! Нет! Полная идиотка !  Стал бы он ждать конца если бы не тело ставшее бревном, если бы не сводящее с ума жажда движения .  Какая дура эта пятидесятница! Нашла себе компаньона в борьбе с плотью. Была бы сила в его членах,  каким классным  дуэтом они могли бы псалмы петь ;он бы в плуг встал  вместо коня, чтобы ныла каждая косточка , чтобы напрягалась  каждая мышца; работал бы до седьмого пота и каждый день  благодарил бы бога за эту благостную возможность.
Девица покрутилась перед ним минуты две, поправила отнюдь не монашескую юбку и ушла, пообещав прийти через неделю.
 Вкрадчивое желание, увидеть эту дурочку еще раз, было придушено в зародыше.
Ему нечего и некого ждать! Парень усвоил твердо: менять в этом правиле жизни ничего нельзя. Иначе к проблемам в корпусе прибавятся проблемы  в голове. Слава богу, ему есть чем заняться, парень поднял глаза к потолку, чтобы снова посмотреть   чудесное кино под названием  « личная жизнь».   У него неприятно защекотало в носу, он поморгал,  щекотание переместилось в уголки глаз и сползло к ушам. Странное дело, это тактильное ощущение щекотания в носу напомнило ему об отце. Он так привык к его отсутствию, что никогда не задавал себе вопроса: где он и жив ли.  Когда-то давно, так давно,что экономная память стерла детали, отец  сдувал пену с пива и  пивные брызги падали  на детское лицо.  Мальчику было щекотно.  Он морщил нос, а отец весело и громко смеялся. Лицо отца осталось за гранью давнего прошлого, его заменяли граненая кружка, смех и щекотание в носу. Облик матери всегда появлялся неожиданно. Сердитая женщина с темным от круглогодичного загара лицом мела улицу. Густая хорошо набитая метла с блестящей отполированной материнскими руками палкой в три маха вымела все лишнее из кинохроники его памяти. Вжик, вжик, вжик… и нет больше в ней граненой кружки, пивных брызг    и мучительного щекотания. Что давно ушло пусть не возвращается.
Мать- его вечная заступница.  Он посмотрел на нее иными глазами, не так как обычно сыновними, естественно потребительскими, а   глазами справедливого зрителя.
Мать работала дворником в ЖКО ради квартиры,  ради хлеба насущного то лопатой, то
метлой убирала несколько участков. Кроме увлекательной работы и  веселого мужа ей достался славный сыночек дававший прикурить друзьям товарищам, общеобразовательной школе и родной матери.
-Тебя что связывать? - спрашивала мать, смазывая йодом ссадины и шишки после очередной дворовой драки.
-Не надо, не мажь! Щиплет! - сопротивлялся сын.
-Вот и хорошо, что щиплет. «Это тебе в наказание!» —говорила в горечах мать.
Жизнь, хороший воспитатель, справилась лучше матери, не прожившей и полгода глядя на неподвижность своего непривычно послушного сына.   Так уж сложилось, что в конце его действий ждало наказание.  Он к ним привык. Последнее наказание - через чур, большой перебор! А главное никому не крикнешь: не надо, щиплет! Кто услышит-то? Кто поможет?
Парень закрыл глаза и очень долго их не открывал. В комнату зашел санитар, принес станок для бритья, но тут же ушел, решив, что парень спит, но он вернулся к просмотру. Тяжелая жизнь была у его матери, зато были и свои праздники.  Самый большой, когда сына перевели в выпускной класс. Ярким маяком в мечтах матери светил железнодорожный техникум.
-Учись, сынок, будешь поезда водить и бесплатно в Москву ездить, - внушала она.
Если ей удавалось бесплатно добраться до Москвы, перескакивая из одной электрички в другую, она была очень довольна. Когда пара палок колбасы, купленные на сэкономленные деньги, бесследно растворялись в желудочном соке ее любимого дитяти,  мать готовилась к поездке снова. Советские и религиозные праздники для нее стояли на одной ступени, она их не замечала. Мать была бойкой, острой на язык женщиной, могла, как кипятком ошпарить словами, никого не боялась кроме Святого Егория. В престольный праздник своей родовой деревни она по старой памяти   не работала, и целый день сидела перед стареньким «Рекордом».
-Этот Егорий такой лютый, такой мстительный! – говорила она сыну - Давай сегодня тихо поживем.
 В остальное время года она летала по двору, легко справляясь с работой, будто ей это ничего не стоило, хороводила с ушастым сантехником и верила в сияющее счастье своего сына. Счастье на пятом месяце беременности поселилось у них весной.
-Ну и шустрый у тебя шпингалет! - заявил матери ушастый.
Мать обиделась.
-Мой сын-мужик, от мужика рожденный! Шпингалет у себя в штанах поищи, чай заржавел без надобности.
Осенью счастья стало больше на три килограмма сто граммов. «Моя уточка» звала мать вечно мокрое и кричащее существо. Когда уточка прибавила полкило, грянул осенний призыв. Пески и камни Афганистана – прекрасный уголок для незащищенной безотцовщины. Мать паниковала:
-Может украсть что-нибудь? Тюрьма не война. Дадут полгода, а может условным обойдется.
Семейно-групповая кража пачки соли и бутылки кефира не прошла без внимания участкового.
-Что ты, мать, делаешь? Зачем парня позоришь?
-А что делать? Один он у меня!
-Уже не один. Внучка есть, невестка.
-Да какая невестка? Подобрали девчонку из жалости. Какой из него отец? Таких отцов на то дитя много найдется.
 Когда счастье можно измерить на вес, когда оно растет с каждым часом, рекомендуется его беречь. Хрупкая субстанция человеческое счастье. Сын промолчал. Этого оказалось достаточно, чтобы уплыла уточка в потоке горьких слез его единственной женщины.
Мать осталась одна. Яростно мела улицу и ждала. Дождалась! Умерла на Егорьев день через полгода после его возвращения. Пожалел ее святой.
Санитар побрил старичка в соседней комнате и вернулся к парню.
-Давай побреемся сынок.
-Давайте, - ответил он ,  с радостью используя возможность отдохнуть от просмотра документального фильма про себя.
-Нынче барышня к тебе приходила, так хорошо пела.  Василь Харитонович  думал, что умер ,  а ангелы его  пеньем встречают. Когда проснулся вместо ангелов я стою.  Говорю ему: пожалуйте бриться! Он расстроился, осерчал.  А разве я виноват?
- А есть они ангелы?
-Да кто ж знает.  Санитар намылил парню щеки, шею и приступил к бритью. В четверг парикмахер должен прийти, скажу, чтобы тебя постриг. Зарос совсем, а барышни ходют.
 Докторша приходила с проверкой. Спрашивала, хорошо ли за тобой ухаживают.
 Что ей скажешь докторше?  Санитар не сказал парню того  ,о чем   подумал сам. К чему спрашивать? Докторша сама должна знать,  что ухаживать в данном случае не достаточно. Выхаживать надо!
 После бритья парень заснул.  Там его встретил Афган. Он часто встречал его во время сна и долго мучил жаждой, скрипом песка под сапогом, манил старым круглым колодцем. Воды в колодце нет. На брошенный вниз камень отзываются шипением множество ползущих гадов.  Он дает в колодец длинную очередь. Взрыв. Он видит этот взрыв в динамике, медленно, отчетливо. Потом находит в песке свою голову и удивляется, почему она такая маленькая. Странный сон.  Жуткий сон. Двигается тело, но нет головы. Странная жизнь. Жуткая жизнь. Есть голова, но немое тело. Одно меняет другое.
     Ирина ушла с объекта в прескверном настроении. Мало сказать, что ей было обидно за державу. Она страдала в приступе мучительного стыда за свое отечество. Этот стыд делал ее причастной   ситуации. Я для него тоже отечество, - подумала она,- надо что-то делать.     Понимать, что должно что-то предпринять для облегчения участи мальчика из дома престарелых было явно не достаточно. Надо было осуществить это достаточное усилие и главное, в нужном направлении. С этим была большая проблема. Надо действовать осторожно, как бы не навредить. Говорят, дорога в ад благими намереньями вымощена. Ира вошла в автобус. - Фи! О чем подумаешь, то и материализуется. В автобусе воняло как в тухлом яйце .  На заднем сидении, развалившись и запрокинув голову, сидел будущий житель того места, о котором недавно нечаянно вспомнили. Он спал и вряд ли кто- либо посмел сказать, что это было сладко. Остальные пассажиры скромно теснились у кабины водителя. Никому из них не приходило в голову выбросить падаль из автобуса. Мне еще рано этим дышать, - решила Ирина и вышла на ближайшей остановке. Мерцающий свет в окнах старой церкви привлек ее внимание.
 Она редко посещала храм. Несколько раз в студенчестве обращалась к Николаю Угоднику помочь сдать экзамен. Походы в храм божий были коллективными. Приходили всей группой, как на комсомольское собрание и просили у Бога одно и тоже: ниспошли мне хороший билет. Никакие духовные переживания  в те годы не омрачали существование. Но на то она и жизнь, чтобы настигать ими, как инфлюэнцей, каждого в свой час в зависимости от иммунитета. Ирина открыла тяжелую дверь. В церкви шла служба. Мерцали лампадки, ровным пламенем горели свечи. Высокие женские голоса  стройного хора переплетались с басом священника и окутывали немногих прихожан туманом таинственности. На Иру посмотрели строгие лики праведников и мучениц.  Она купила свечей у монашка с седой хвостистой косицей и расставила их перед незнакомыми образами, боясь кого-нибудь обидеть, оставив две последние для Бога и его матери. Она стояла перед распятием, когда крамольная мысль посетила ее голову: как можно называть орудие убийства святым распятием, а человеческую жертву искупительной.  Первопричина жертвенного искупления есть жестокость. Жестокость была, жестокость осталась. Искупить жестокость жертвами невозможно, даже если однажды кто-то Великий позволит кому-то очень жестокому проявить свое качество в действии. Ирина пришла в церковь не ради желания рассуждать, а просто, потому что так сложилось,  оказалось, что  идти  ей  с той миссией, которую она на себя взяла было некуда и не к кому. Это был тот случай, когда остается уповать только на Бога. Молиться она не умела, но внутренняя необходимость общения с ТЕМ, КТО ЗНАЕТ ВСЕ, подсказывала ей слова, которые рождались в ее душе помимо ее воли.
-Прости, Господи  мне мои сомнения. Твое творение так несовершенно, даже тебя не пощадило. Вразуми меня бестолковую, ради чего ты муки принял. Мир не понял жертвы твоей. Тебя опять предали.
Она смотрела на лик с печатью вечного страдания, переданного с чудовищной  художественной достоверностью.
-Господи, если тебя распинают и распинают, что говорить о сиротах твоих. Верно, не закончил ты своей работы на земле, ты в процессе…твои помыслы в вечности. Все же помоги мальчику, ему не на кого рассчитывать кроме тебя. Он тоже мученик.
Высокий чистый голос взлетел к куполу и закружил там как пушинка.
Огромная нестерпимая жалость овладела всем ее существом, жалость к мальчику-афганцу, к распятому Богу, ко всему несчастному слепому человечеству. Она уже не видела ни распятья, ни свечей, ни строгих ликов святых. Назойливый туман застилал глаза и стекал соленой горечью по лицу, разъедая вмиг опухший нос и губы. Расстроенный мозг напомнил Ире о собственных детях, летящих со всей судьбоносной мощью к своим личным испытаниям.
- А вдруг им предназначено что-то страшное! А вдруг какой-нибудь новый Афган. Нет! Нет! Я не выдержу.
Господи! Пусть минует моих детей чаша сия.
Подбородок ее задрожал еще сильнее. Внутри ее что-то очень болезненно сжалось. Ей стало бесконечно жалко себя, она осознала, что сама нуждается в поддержке, что душа ее истерзалась, что винить в этом некого. Она устала от праведной бедности и отсутствия любви.  А тот ее плотский грех, самый большой ее грех так ли он важен для вечности,  что от него следует отказаться? Она смутилась. Боже, тебе все и не расскажешь. Есть вещи, о которых неудобно говорить богам. Она не сдержала всхлипываний, и из ее груди наружу вырвался поток горьких рыданий.
-Господи помилуй, - пели певчие, - господи, поми-и-луй !
Господи помилуй, - повторили ее губы. Две тысячи лет   люди просят о милости. Наверное, это не срок.
-Господи помилуй, - повторяла Ира снова и снова, и ей становилось легче. Жесткая натянутая пружина внутри ее слабела и слабела. Она залила бы слезами всю церковь, но кто-то толкнул ее в бок.  Ирина обернулась и увидела зеленый пластмассовый таз, такой стоял у нее под ванной, и Вадим сбрасывал в него свои носки. Вместо носков Вадима в тазу лежали скомканные рублевки и мелочь. Странно, нелепо и  как-то не по-божески  выглядел  сей бытовой предмет в храме.
-На общую свечу, - сказала ей женщина с постным до тошноты лицом.
Внезапно Ира почувствовала, что сейчас упадет. Голова пошла кругом. Она бросила в таз то, что ее рука нашла в кармане, и быстро, на сколько смогла покинула церковь.
 Уже на улице вдохнув прохладу вечера и прейдя в себя, она усмехнулась. Хотел бы в рай, да грехи не пускают. Тем не менее, на душе стало легче, и она легким шагом пошла в сторону памятника танкистам.  Дуло танка с высокого постамента указывало на северозапад, туда где,  за рубежом бойкого перекрестка, останавливался городской транспорт. Такое чувство, что я сделала что-то важное,- думала Ирина,- а на самом деле всего лишь выплакалась.
  В то же самое время  совсем недалеко от танка смотрящего на северозапад,  в подвале недостроенной протестантской церкви шло служение. Молились « в духе», на разных языках, как и положено пятидесятникам, но все об одном и том же, о божьей милости к немощному брату. Человек нуждается в вере, это его органическая потребность, такая же, как в пище и любви. Главное эту веру правильно, разумно и во время предложить. Сомнений не было, парень из дома престарелых в ближайшем будущем станет их братом по вере. А если так, почему не помолиться за него сейчас, когда он в этом так нуждается.


                Глава 15               

 Дети смотрели ужастик. Маша дрожала от страха всем своим тщедушным тельцем. Мишкины телеса содрогались от приступа надрывного хохота и подвываний.
- Смотри, смотри! Сейчас он сожрет ее печенку.
Машка закрывала глаза руками в особо страшных местах.
- Мне страшно, мне страшно! - пищала она.
Доблестный братец не давал ей расслабиться.
- Если не нравится, уходи в другую комнату.
- Мне там тоже будет страшно!
- Иди в туалет.
- И в туалете тоже страшно! Кузя, дай мне лапу, я боюсь.
Кузя вякнула в Машкиных страстных объятьях.
- Машка-Крюгер, душительница кошек!
- Сам ты душитель!
- Да! Я душитель!
Мишка придал хищный оскал своему пухлому лицу, сморщил нос и вытаращил глаза. Пальцы с коротко постриженными ногтями были готовы вонзиться в тело. В таком жутком виде он повис над сестрой и схватил ее за шею.
- А-а-а! – истошно заорала она и еще сильнее придавила кошку.
Ира вошла в подъезд и услышала вопли. На свой пятый этаж она летела через ступеньку.
- Что же ты за скотина такая! – сказала она сыну в сердцах, обнимая заплаканную дочь.
- Домашняя скотина, - ответил сын.
Мишка понимал, что перегнул палку. Оскорбительный эпитет в свой адрес он воспринял с некоторой радостью, пытаясь его обыграть, чтоб от этого ему была польза.
- Запомни, ни при каких обстоятельствах нельзя издеваться над людьми.
- А над животными можно издеваться? Машка чуть Кузю не задушила.
- Я не душила!
- Душила.
- Нет!
- А чего она так орала? С тобой за компанию?
Урсула в радости от появления хозяйки притащила в зубах свой  ошейник. За ошейником  тянулся длинный кожаный поводок. Движение поводка послужило сигналом Кузе. Она изогнула спину коромыслом, ощетинилась и боком, боком пошла на войну с поводком, тут же забыв былые обиды.
-Собаку никто не выводил. «Я правильно поняла?» —спросила у детей мать, одевая собаке ошейник.
Ответа не последовало.
Ирина вывела собаку, когда длинные щупальца вечера поползли по траве. Урсула побежала к заветному месту, где ей оставлял записки знакомый терьер. Написав другу пару строк, она рванула на бельевую площадку, здесь она когда-то видела изящного пуделька. Чуткий нос провел ее по недавним следам черноморденького, она оставила ему обширное письмо со всеми знаками препинания, положенными собачей грамматикой. Почувствовав, что дело сделано, Урсула принялась гонять по двору, высокими пружинистыми прыжками приглашать хозяйку составить ей компанию. Ирина бросила теннисный мячик вглубь двора. Урсула, предвкушая удачный поиск, метнулась следом. Собаку отвлекали посторонние запахи, доносившиеся из открытых форточек. Постоянство людей удивляло собаку, они, как всегда, ели картошку, хотя при их свободе выбора могли наслаждаться сахарной косточкой.
Урсула нашла мячик и, сделав большую петлю вокруг стола, где весь божий день забивали козла, вернулась к хозяйке. Рядом с ней стояла женщина без форм и возраста. Урсула облизнулась, от женщины вкусно пахло свиными шкварками.
- Хорошо живешь, с собачкой вот гуляешь, - обратилась она к Ирине.
- Не жалуюсь, - ответила Ирина.
- А я тоже не жалуюсь, - сообщила женщина и тут же стала звать рыхлого пастозного детину, сидящего за столом.
-Иди, иди… Щас! – отмахнулся от нее детина.
Он важно гремел костяшками, сознавая свою значимость в жизни зовущей женщины и посему свою значимость вообще.
Выброшенный десант разновозрастных прикалитков, похожих на отца, результатов не дал.
- К мамке, к мамке идите! А то повадились к отцу приставать.
Детина был неуловим, как мыльный пузырь в помойной лохани.
- Тебе кормить больше некого, кроме своего лба? – не выдержала Ирина и сунула нос не в свое дело.
Бесформенная женщина, бывшая когда-то девчонкой Лариской родом из общего с Ирой детства, была моложе ее лет на пять.
- Кого кормить всегда найдется. Да он напьется сейчас! – Лариска была в отчаянии. – Видишь, дед хрипатый себя по ноге молотком бьет. Это он на бутылку спорит. Мужик из соседнего дома не знает, что у деда протез. Он так каждый день спорит и моего потом поит. А кто от выпивки-то откажется? Господи, грешная я. Прибрал бы его Бог поскорей или черти забрали.
Вместо чертей появилась бабка Зина и, не выбирая слов, показала, что такое борьба противоположностей. Дед сунул молоток в карман пиджака и довольно резво для инвалида отправился к общеизвестному не просыхающему месту под чужим балконом, где благополучно помочился. Логика деда была проста: нагажено – не нарисовано. Зачем лишнее домой нести?
Забрав деда, бабка Зина смяла общее сопротивление за столом. Через несколько минут местные сокровища были разобраны под родные крыши.
Темнота переползала со двора во двор. Везде происходило одно и то же: женщины, демонстрируя свою ответственность, а порой отвагу, боролись за целостность своих семей. Что это: долг или дурь? Зачем возиться с теми, кого собака за версту обходит? Или они, как Косуля, карму отрабатывают?
Бабка Зина загнала деда домой и вернулась подышать воздухом.
- Иринка, это ты гуляешь? Давай посидим, покалякаем. Что-то Вадима твоего не видно?
- Он дежурит.
- Хороший муж у тебя, уважительный. Мимо лавочки пройдет, со всеми старушками поздоровается. А кому они нужны, старушки? Мой покойный муж, царство ему небесное, всегда мне говорил: ешь, пока рот свеж. А завянет, никто не заглянет.
- Так дед у вас второй? Давно с ним живете?
- Давно.  Дети мои и внуки, слава Богу, - бабка перекрестилась, - от мужа первого. Хорошие мужики долго не живут, они Богу нужнее. Дед мой тоже вдовец. Мы с ним на кладбище перемигнулись, сошлись и вот живем. Честно тебе скажу, дед – человек пустой.
- А зачем он вам, если пустой?
- Мужик в доме нужен, - бабка Зина на этот счет имела твердое убеждение, - чтобы духом мужским в доме пахло.
- И все? Только для духа? – Ирина была поражена.
- Ох, девка, не жила ты во время войны, когда бабы портянки старые мужнины нюхали да слезами умывались.
- Скоро пятьдесят лет, как война кончилась, а бабы все еще слезами умываются.
- Это правда, - согласилась бабка Зина. – Мужики сейчас здорово разбозулились. Им табуниться нельзя, они один перед другим идиотничать начинают, как дети малые. Потом и сами не рады. Ты своего к друзьям не пускай. У друзей полюбовницы могут быть, подружайки всякие, и ему захочется. Мужское дело – работа, работа и семья. Тогда у них все в жизни хорошо будет. Все неприятности у мужиков от ихних слабостей.
               



               
                * * *
Прошло несколько суетных дней. Ирина и Виолетта сидели на последнем ряду «красного уголка»   и обменивались новостями.
  -Я знаю, как чувствует себя черт, нюхнувший ладана, - шепнула Ирина.
  - В церкви была? - догадалась Виолетта.
  - Была, - ответила Ирина с тяжелым вздохом. Она вспомнила про мальчишку – инвалида. Не смотря на то, что она звонила Олегу, работающему в военном госпитале, с просьбой о помощи, а тот в свою очередь обещал решить вопрос о госпитализации парня, радости эти воспоминания не приносили. Начинало подсасывать чувство вины и стыда, за то, что такое могло произойти в ее стране и даже в ее городе. Ира положила ладонь на область солнечного сплетения. У меня здесь находится душа, - подумала она.
  - Чем реже туда ходишь, тем меньше грешишь, - убежденно заявила Виолетта. Куда нам со своим атеистическим рылом в церковный калачный ряд.
На Виолетту покосился  Вася Курочкин, сидевший перед женщинами. Он одинаково хорошо слышал и Виолетту , и Мудрака, стоящего за трибуной  и страдающего в потугах изложения очередного распоряжения министерства. Виолетту слушать было интереснее.
 - Я тоже была недавно в Екатерине- мученице,- продолжала Виолетта,- думала, схожу, покаюсь, а то за что меня не возьми – всюду грешная.
  - В каком это смысле?  Анатомическом? - влез в разговор Курочкин. - Ушки, ушки, что вы делали?
  - Отвянь!- оборвала его Виолетта. Ушки – это по твоей части.
Она наклонилась к самому уху Ирины и зашептала: « Я  хорошо подготовилась, все свои грехи в список написала, чтобы ничего не забыть».
У Курочкина задрожала спина. Он слушал и потешался.
  - Ну и что?- спросила Ирина,- как была принята твоя исповедь?
  - Самым неожиданным образом.  Батюшка меня выслушал и сказал: « не греши и молись за Горбачева».
Спина Курочкина перестала трястись и застыла в удивлении. Он обернулся и сказал с осуждающей иронией: « Как ты могла, Виолетта? Он же президент!»
   Виолетта ткнула  Курочкина шариковой ручкой и попала под ребро. Сделала она это с присущим ей темпераментом. Курочкин громко ойкнул от боли и неожиданности, и тут же привлек к себе внимание не только скучающей публики, но и Мудрака.
  - Я тоже так думаю,- сказал Мудрак, отложив документ в сторону. - Пусть с этим вопросом каждый разберется сам. Я бы попросил Веру Петровну распечатать бумаги для каждого отделения.
На сегодня все свободны.
В зале одобрительно зашумели. Мудрак  поднял руку, призывая к вниманию: « Я имел в виду - приступайте к работе, товарищи».
  - Объясни, почему надо молиться за Горбачева,- Ирину очень заинтересовал рассказ Виолетты.
  - Мне то откуда знать?- Виолетта встала со стула.- Может быть, ему что-то угрожает. Божьи люди на это дело чувствительные. Только молиться за него я не могу, хоть батюшка мне велел. Не люблю я его.  Вот я тебе и говорю: « В церковь пойдешь, еще больше нагрешишь».
               
               
                Глава 15

Пятиконечные ласточки вещали непогоду. Дождь пошел к вечеру, ласково и незаметно  втянув город в сладкий сон. Шуршали шинами последние удивленные своей пустотой автобусы, уходили один за другим на ночевку в депо, уставшие от дневной гонки за временем трамваи.
Кошка Кузя, прикрыв морду лапой, изредка вздрагивала во сне. В это самое время где-то на Черном море в Крыму  военные корабли брали в блокаду президентскую дачу, чтобы было чем удивить проснувшийся с утра город, огромную страну и всю планету.

Ирина распихивала вещи по сумкам, используя любое маломальское пространство, и злилась. Сборы в Польшу ее раздражали. Она купила столько замечательных вещей и была вынуждена с ними расставаться, иначе предстоящая поездка теряла смысл.
Работал телевизор. Под музыку Чайковского шло сразу два представления. Теле-Чайковский уступал в новаторстве домашнему варианту. Мишка с Кузей исполняли па-де-де. Кузя вошла в образ черного лебедя и с горящим взором летала за сосиской, скрытой от зрительского глаза в руке художественного постановщика и партнера, наглая физиономия которого пыталась изобразить наслаждение музыкой.
Из кухни появилась лебедь белая, драматически настроенная Маша. Она уже заметила пропажу со своей тарелки. Далее последовало па-де-труа двух лебедей и одной сосиски. Кульминационный момент балета и сосиска неожиданно летит на пол. Кузя, лебедь черная, не будучи дурой, с жадностью хватает ее и исчезает под диваном. Теперь она в недосягаемости.
Маша органично воплощает в танце обделенное и оскорбленное существо, размахивает руками и кричит:
- Придурок! Придурок жизни!
- Мам, ты слышала? И что ты на это скажешь? – ухмыльнулся Миша.
- Я с ней согласна.
- Да я знаю, что придурок. Твоя дочь научилась «р» говорить. Маш, повтори.
- Придурок, придурок! – Машка запрыгала от радости.
А я даже не заметила, - подумала про себя Ирина. Дети растут, как сорняки.
- Маш, скажи трусы, трамвай, проститутка… - просил Мишка.
- Трюсы, - неуверенно повторила Маша, поняла, что сказала неправильно, заколебалась и повторила еще раз: - Трюсы.
- Ха-ха, трюсы! – веселился мишка. – Трюня, трюня, трюнь-ля-ля!
Маша опустила глаза, из которых вырвались две крупные слезы. Девочка поджала губы и выразительно поморгала, борясь со своей слабостью.
- Придурок! Придурок! Слышал, кто ты?
- Вот видишь, сын, для общения с тобой хватает одного слова. Ты доволен?
В дополнение Ирина залепила Мишке залихватский звонкий подзатылок и ласково попросила:
- Повтори, пожалуйста, трамвай, проститутка.
Это был не первый подзатыльник в Мишкиной жизни, но этот показался самым обидным.
- А какая тебе разница, трамвай или проститутка? – закричал он. – Все равно, кроме меня, Машка никому не нужна. На меня ее повесили. Отведи, покорми, забери…
У Иры тоскливо заныло под диафрагмой. Дождалась.
- У каждого члена семьи свои обязанности, - начала она тоном сельской учительницы. – У тебя обязанности старшего брата. Когда ты был один, нянчились только с тобой.
- Ха, это было давно и неправда, - Мишка кипел. – А теперь у вас новые детки. У папы сисястая лялька…
Он изобразил ляльку, и Ирина поняла, что речь идет о Бочаруси.
Сын смотрел с наглым вызовом, но в голосе чувствовался надрыв: думал, переживал и не выдержал.
- А у тебя, а у тебя…
Ирина заволновалась. Ему надо что-то сказать, его надо остановить, заставить замолчать.
Мишка сам пожалел мать, не назвав мужика в Жигулях дятлом.
- Сам ты сисястый и жопастый сам! – заверещала Машка. – Потому что ты все врешь!
Машка залезла на колени к матери, обхватила ладошками ее лицо, пыталась поймать блуждающий взгляд.
- Смотри, смотри на меня! Я тебе нужна? Я знаю, что нужна!
- Нужна, очень нужна! И ты, и Миша.
Ирина прижалась к дочери и спрятала на плече заступницы свое пылающее лицо.
Миши в комнате не было. Он не успел испытать умиления от вида покаявшейся матери.  Воинствующий подросток горько плакал сидя на унитазе над тем, какой он сисястый и жопастый, а главное, что совсем не врет.
Дверной звонок выдал громкий СОС.
- Это тетя Косуля, - догадалась Маша.
Тетя Косуля влетела в квартиру дымовой шашкой. Кроме сигареты, закуренной в нетерпении перед дверью, дымились сразу две ноздри, а может, даже уши.
- Где ты тетю видела? – спросила дочь Ирина. – Это дракон огнедышащий.
- Нет, это Косуля, - настаивала на своем Машка, - драконы лифчики не носят.
Дракон в лифчике метался возле туалета, дергал ручку и молил:
- Минька, уважь человека, выходи поскорее.
Ирина тяжело вздохнула, глядя на сына, юркнувшего в свою комнату, перешагнула через разбросанные по полу вещи и пошла на кухню. За ней потрусила кошка.
- Кофе не вари, - донеслось из-за двери.
- А что ты хочешь?
- Валерьянку.
Валерьянка, это хорошо, - подумала Ирина и накапала в первую очередь себе.
Запах валерьянки возбудил Кузю, которая экспрессивно заурчала и упала хозяйке под ноги.
Ирина не стала обделять кошку удовольствием, и Кузя в упоении, перекатываясь с боку на бок, растерла предложенную ей дозу по полу.
В кухню зашла Косуля, посмотрела на кошку и изрекла:
- Когда человек имеет потаенные грешки, он часто толкает на путь порока какое-нибудь другое слабое существо, чтобы не прибывать в одиночестве.
- Как мудреет человек, выходя из туалета, - в тон ей ответила Ирина.  – У вас не дизентерия, мадам?
- У меня то же, что у всех, - переворот.
- В Гондурасе или республике Чад?
Косуля высыпала пакет шоколадных конфет на стол и стала их делить на две кучки: «Золотой петушок» поближе к себе, остальные – в вазочку.
- Угощайся, - сказала она и взяла конфету из вазочки.
- Не воруй, раз поделила.
- Вот что меня в тебе, Кириллова, раздражает, так это твой эгоцентризм. В стране переворот, а тебе до лампочки. Я так спешила подсластить тебе пилюлю, а ты мне «не воруй». Заметь, я могла купить только один «Петушок».
- Все равно не воруй. А «Петушок» мне даром не нужен, я не ем конфеты с белой начинкой.
- Врешь ты все, еще как ешь, когда ничего другого нет, а душа сладенького просит. При такой херовой жизни не далеко до диабета. Миша, - Косуля крикнула в комнату, - включи телевизор, сейчас новости будут. В Москве танки.
- Танки? Ты не шутишь?
Косуля сунула очередную конфету в рот и кивнула.
- Наша поездка отменяется.
- Ритка знает?
- Не сомневайся, она всегда все узнает первой. Сказала, что в хунте одни подагрические, но есть шанс стать первой леди, если их как следует поддержать.
- А зачем ей это, если они подагрические?
- В интересах дела: ее сумкам нужна дипломатическая неприкосновенность.
- Но если переворот, на Польшу рассчитывать не приходится.
- Не думаю, что это надолго. Лавину не остановить, а люди денег хотят.
- Вы новости смотреть будете? – на кухню забежала Маша. – Миша сказал, что уже новости.
Дети и взрослые уселись перед телевизором. С экрана на них смотрели мужчины средних лет, очевидные русские, не способные скрыть нервное возбуждение, искренние в своем действии и вместе с тем не очень уверенные в правильности своего личного участия в том, что Ритка назвала хунтой, а они – ГКЧП. Сквозь то обстоятельство, что в Москву ввели  танки, было очень трудно увидеть в них последних героев огромной страны под названием Советский Союз.
Ирина поежилась. Надо поскорее зажевать стресс. Хрустнуло яблоко. Ничего яблоко, сочное, но дед, его продававший, все-таки соврал - это не белый налив.
Какой-то философ считал глупца хуже жулика.
- Хитромудрая Косуля, объясни мне, пожалуйста, зачем Риткиной хунте понадобились танки? Бродят, как волкодавы в намордниках, а кругом ни одного волка, одни овцы.
- Ну что тут скажешь, мужики с танками погорячились. Амбициозно, но абсурдно. Хотя нет,  я не права, не может быть абсурда в таких серьезных вещах. Надо поискать другое слово.
- Мам, ты за кого, за коммунистов или демократов? – спросил Миша, забыв недавнюю ссору.
- Я за свое личное счастье, сыночек. Но очень сочувствую тем, кто в танках сидит.
- Почему?
- Танк – машина для открытого боя с врагами, а не для экскурсии по городу с неопределенной целью.
- А они стрелять не будут?
- Нет, - ответила Ирина уверенно, - не будут. Никто не посмеет стрелять в Москве.
- Тогда зачем их вводили в Москву?
- Ой, Минька, Минька, - потрепала Косуля мальчишку за вихры, - когда ты вырастишь, тоже научишься позу принимать. Исключительно мужское занятие, когда сказать нечего.
- Похоже, народ эту позу ни во что не ставит, прямо под танки лезет.
- Это тоже поза. А когда будут случайные жертвы, их назовут первыми героями демократии.
- Ты немного цинична.
Косуля, не соглашаясь, покачала головой и, разворачивая фантик, добавила:
- Я логична. У нас любят неосторожность героизмом прикрывать, а порой даже глупость. Представь состояние парней в танке, когда под гусеницы какой-нибудь истеричный мальчик попадет.
- А я не люблю демократов, они все не красивые, - заявила Маша. – Мне нравится Никита Михалков и Луиз-Альберто.
Она натягивала резинку между двумя стульями и планировала попрыгать.
- С резинкой отправляйся на улицу, - велела Ира.
- Нет, Маш, постой. Мне интересно, кого ты из демократов знаешь?
Машка стала загибать пальцы:
- Попов, Собчак, этот как его… Наводворская, писатель Гайдар…
- Тимур и его команда, - остановила ее Косуля, - спасибо, Маш, молодец! Одни сказочные персонажи. Ты мультфильмы хоть иногда смотришь?
- Сегодня один балет.
- А сегодня исторический день, Машенька. Балет в истории России – искусство политическое. Когда Аврора палила по Зимнему дворцу, в Мариинском театре тоже балет давали.
- Аврора – это королева? – Машка приготовилась слушать нечто интересное, но получила собачий поводок в руки.
- Иди, Маруся,  погуляй с собакой, но с поводка не спускай, - велела ей мать.
- Ну, ты, подруга, даешь! Твой ребенок истории не знает,- удивилась Косуля.
- Ну и что? Твои дети  историю знают в изложении твоей бабушки. Разве это история?
Не стоит Машке забивать голову трухлявыми призраками. Заметь, она любит людей аполитичных. 
- Машка, хоть маленькая, но женщина до кончика своей косички. Она без всяких самообманов видит, кто мужчина, а кто – баба-кликуша, хоть мужчина по паспорту.
- Неужели ты тоже не любишь демократов?
 Ирина следила в окно за дочерью. Собака дергала поводок, но Маша строго выполняла волю матери -  собаку с поводка  не отпускать.
- Я и коммунистов не люблю, они все тоже мужчины только по паспорту. А где твой муж? Если дежурит, я останусь у тебя, будем слушать вражьи голоса.
Косуля строила планы на вечер. Ира понимала, что подруга не хочет идти домой. Причина тоже была ясна, она заключалась в присутствии Потемкина.  Мал узелок, но туго стянут. Развязать этот узел невозможно, а разрубить Косуля не решалась.
- Миша, сынок, завари нам чайку, - попросила Ирина сына.
Мишка радостно помчался выполнять необременительную просьбу матери. У него было легко на душе. Во-первых, оттого, что он как-то незаметно для себя с ней помирился, ему было приятно ощущать себя ее сыном. Во-вторых, он как взрослый будет слушать вражьи голоса. А в-третьих, Мишка осознал, что его очень известному теске очень плохо, так плохо, как редко бывает в жизни другим людям, потому что далеко не каждый человек может стать президентом и, следовательно, выдержать президентские неприятности. Мишка сделал значимый для себя вывод: он никогда не будет президентом, потому что нет у него на это никакого желания.
Вражьи голоса на всех языках лепетали одно и то же: демократия в России в опасности, Горбачев – узник, купает внучку в море, какой кошмар!
- Чтоб мне так дальше жить, - сказала Косуля и выключила приемник.
Мишка заснул. За свою небольшую жизнь он прочитал столько книг по излюбленной тематике: фантастика и приключения, и почти в каждой был переворот со стрельбой, кровью, жертвами с обеих сторон. ГКЧП – это не серьезно, решил он и потерял к столичным событиям всякий интерес.



                Глава 17
Весь месяц Косуля строила хитроумные планы, чтобы реализовать свое заветное желание встретиться с Аркадием на собственной территории. Но какие бы комбинации она ни придумывала, в них непроизвольно вмешивался законный муж. Все устроилось бы наилучшим образом, находись этот муж подальше от города. Самое дальнее место, куда она могла заслать Потемкина без страха увидеть его в ближайшие трое суток, была Варшава. В осуществлении вероломного плана Ире с Ритой отводилась особая роль, они были должны сопровождать Потемкина в пути следования и не допустить его внепланового возвращения.
Потемкину был приобретен загранпаспорт и две сумки с товаром для того, чтобы его экскурс не слишком ударил по семейному карману.
Витек был польщен доверием жены и внимательно выслушивал ее последние наставления, стоя на перроне у своего вагона.
Косуля улыбалась мужу, она была довольна. Утром в город приедет Аркадий, и они не будут терять время даром. 
Ирина сразу легла на верхнюю полку, предоставив возможность общения с родственником Рите. Потемкин суетился, шнырял по коридору поезда, путал купе, приставал с разговорами к пассажирам. Ритка в целях безопасности забрала у него деньги и легла на нижнюю полку, прикрыв собою стратегический запас.
Пассажиров в коридоре становилось меньше и меньше, и Потемкин был вынужден лечь.
Ирине не спалось, было тревожно. Свет луны и слабый ночник освещали купе. Она всмотрелась в циферблат часов. Полночь. Как медленно поезд едет, как будто крадется - за окном тянулся невыразительный городок - Потемкин, кажется, заснул, три часа общения, а как надоел.
Ирина скучала. Не потому что ей было скучно, она скучала по Олегу. Она все время теперь по нему скучала, когда  долго его не видела, когда не слышала по телефону его голос. Она уехала на целую неделю, и целую неделю она будет без него. Олег составлял основную часть ее теперешней жизни, все остальное, включая детей, отодвинулось и уступило место тому, без чего она спокойно жила раньше.
За окном поля, кусты, темнота и продолжение ее скуки. Она опять посмотрела на часы. Почему, когда не спишь, так тянется время?
Вдруг поезд резко дернулся, и под ним заскрежетал металл.
Потемкин легко как перышко слетел  с полки, но приземлился громко и тяжело.
- ****и-фени, что он, бревна везет?!
В других купе раздался шум и недовольные крики. Случилось нечто чрезвычайное.
Ира спрыгнула с полки и вышла в коридор. Проводница уже открыла входную дверь и подняла лестницу. В тамбур что-то внесли и положили на пол.
Это что-то было человеком. Этот человек побывал под поездом и так удачно, что не потерял ни единой части своего тела. Казалось только, что их немного переставили местами. Слабые стоны, запах сивухи сопровождали счастливца.
- Как они мне надоели, эти подарочки! – в сердцах сказала проводница. – Кровь за ними потом отмывай!
Многообещающее начало поездки, - подумала Ирина и вернулась в купе.
Потемкин увидел растерзанное тело и чуть не лишился рассудка. Он побелел и попятился назад.
- Куда вы его везете? В Москву? – спросил он проводницу.
- Кому он в Москве нужен! Везем до ближайшей станции, где скорая помощь есть.
Потемкин заметался по коридору, как гималайский медведь в клетке. Он закрыл руками уши, что бы ничего не слышать.
Монотонные стоны становились все громче, метание Потемкина - сильнее. Он ринулся в купе с одной мыслью, сдернуть Ритку с полки. Это было сделать трудно, так как она не относилась к женщинам мелким и слабым. Просить было легче, но безнадежнее.
- Рит, Ритуля, поднимись на минуточку, я кое-что забыл из сумки взять,- законючил Витек.
- Обойдешься!
- Ритка, встань! Я сумку достану! Потемкин уже не мог скрывать свое раздражение.
- И не подумаю, - ответила Ритка и отвернулась к стенке.
- Дай сумку! – Потемкин дернул  Ритку за плечо.
Ритка в развороте двинула Потемкина в солнечное сплетение, и тот согнулся.
- Сука! – сквозь зубы процедил он.
- Еще слово скажешь, в тамбуре вторым ляжешь.
Потемкин понял, просить бесполезно. Ритка – человек железный. Для нее дело превыше всего. И он сдался.
На маленьком полустанке поезд ждала скорая помощь. Героя страшной ночи сбросили на носилки, и две женщины в белых халатах, надрываясь, потянули его к машине.
Как на войне, - подумала Ира. – Из обезболивающих средств у них один анальгин.
Поезд быстро набрал ход. Машинист спешил нагнать потерянное время. Ритмичный стук колес, покачивание вагона успокоили пассажиров. Утром о ночном происшествии никто не вспоминал. Оно ушло из памяти, как кошмарный сон.


                * * *
Потемкин плакал и вещал всем желающим его слушать рассказ, леденящий душу, смысл которого можно было изложить в двух словах: моя жена была не цурка. Поляки сокрушенно кивали головами и искоса поглядывали на полек: тема, увы, была актуальна и на Банахском рынке.
Юродствующий Витек стал угощать особо соболезнующих слушателей. Банаха была полна сочувствия и щедро выдвигала из своих рядов лучших представителей для поддержки брата по несчастью. Первым был знакомый пан Полковник в бессменном пиджаке на голом теле. Следом за паном Полковником вокруг Потемкина загорцевал  пан Юзек, дедушку которого своей искусной рукой на своей картине с лаконичным названием «Пан» изобразил Врубель.  Пани Тереза с ультрамариновыми тенями над и под глазами послушала Потемкина, ничего не поняла, но растрогалась до слез и заботливо уложила его поверх вещей, выставляемых для продажи.
- Что делать будем?  - просила Рита растеряно.
- Не знаю, что делать сейчас, но когда вернемся, дам Косуле в лоб, чтобы не делала личную трагедию международным достоянием.
Потемкин застонал и засучил ногами. По утоптанному варшавскому газону в сторону родимого востока потекли янтарные пахучие ручьи.
Друзей у Потемкина резко поубавилось. Даже пани Тереза поморщила носик, подняла вампирьи глазки к небу и там прочитала «Холера ясна» и еще что-то о синей курве.
- Рита… - Ира смотрела на носки своих кроссовок, - Рита, если мы его бросим, это будет очень плохо по отношению к Косуле?
- По отношению к Косуле будет плохо оставить ему деньги.
Деньги у Потемкина торчали из всех карманов и щелей.
На глазах открывшей рот придурковатой пани Терезы и честн;й  Банахи две русские дамочки ощипывали спящего мужчину, переворачивая его с боку на бок и выворачивая карманы его мокрых штанов. На лицах обеих решимость и воля к действию доминировали над краской стыда. Помочь ближнему – святой долг, а кто может быть ближе родной Косули? Витьку оставили паспорт, обратный билет и мелкие купюры двух государств. Пане Терезе, чтобы закрыла рот, Ритка сунула бутылку водки и сказала:
- Спрячь где-нибудь от греха подальше.
Полька успешно справилась с заданием, спрятав бутылку во внутреннем кармане подоспевшего пана Полковника.
- У пани Терезы сегодня появится новый синяк, - Ирина спешно складывала сумку, делая из макси мини с помощью молний и замочков.
- Черт с ней, - Ритку мучили сомнения, стоит ли бросать Потемкина на произвол судьбы.
- Ты заметила, с этой весны в Польше пьяниц прибавилось.
- Чему удивляться, дешевле нашей водки только бесплатная.
- Алкоголизм – болезнь заразная, мне один ветеринар сказал.
- Если ветеринар сказал, то правда, он ведь собак лечит. Витя, - обратилась Рита к Потемкину, - мы уходим. А ты поезд не проспи.
- Пошла в жопу, - ответил Витя.
- Вот и чудненько, - Риткина совесть получила свободу.
Какие замечательные у меня кроссовки!- радостно думала Ирина,- Как здорово пружинят! Прочь, прочь от Банахи! Домой, в родное отечество!
- Девочки, девочки!
За ними бежала таджичка в национальном платье, шароварах и спортивной куртке.
- Это вы нам? – спросила Ира, остановив движение.
- Вам, вам. Выручайте, землячки! – таджичка смотрела умоляюще. – Купите у нас мумие.
- Какое мумие? – Ритка когда-то слышала это слово, но в значении, которое всплывало в ее уме, оно совершенно не годилось для торговых сделок. Она вопросительно посмотрела на Ирину.
- Мумие – это природное лекарственное средство, экскременты грызунов, питавшихся лекарственными травами в высокогорье.
- Послушай, землячка, - обратилась Рита к таджичке, - если в каждом моем органе будет по болячке, я и то не буду принимать твое лекарство.
- А зачем тебе принимать? Ты продавай, хорошо получишь.
- Так сама и продавай.
- Не могу, - таджичка заплакала. – Мужа избил рэкет. Он пошел в туалет, а там его бить. У рэкета там офис. Надо домой ехать, деньги на билет надо.
- Рискнем? – спросила Рита Иру.
- Давай.
Огромная сумка, полная пластиковых пакетиков с мазутоподобным мумие, была обменена на билеты до Бреста.
Поляки об экскрементах высокогорных грызунов знали значительно больше Иры. Как оказалось, по телевиденью прошла реклама панацеи от всех болезней, оплаченная крупной фармацевтической формой.
Собирая последние пластиковые пакеты со дна сумки на месячный курс лечения, Ритка выдала умнейшую фразу:
- Риск, если он единичный,  – благородное дело. А благородное дело может быть очень прибыльным.
               
                * * *
      
   Подруги крутились у билетных касс  центрального вокзала. Билеты до Бреста были распроданы.
- Давай поедем через Гродно, у меня там бабушка жила, и билеты, кажется, есть, - предложила Ира.
- Да хоть к чертям на кулички, лишь бы в сторону дома. Барби щенится должна, я волнуюсь.
Электричка «Варшава-Гродно» приближалась к конечному пункту следования. Вагоны были переполнены. Маленькие купе, коридор и даже тамбур были нафаршированы людьми, баулами и тележками. Люди сидели на сумках, особо выносливые стояли. И так пять часов пути. Пассажиры были преимущественно женщины, которым терпения и выносливости не занимать. Подобно верблюдам в торговом караване, они могли не есть, не пить, тянуть поклажу, но подчинить мочевыводящую систему своей воле им не удавалось. Пассажиры, ехавшие в туалете, даже  не подозревали о своем счастливом жребии, им начинали завидовать. Граница была близка, надежда на скорое облегчение реальна. Народ собирал последние силы.
Польскую границу миновали безболезненно. Пограничники прошлись по головам, коробкам и тележкам, проштамповали паспорта и исчезли.
Польская таможня не проявила никакого, даже маломальского любопытства к тому, что советские граждане вывозят из их страны в таких гигантских объемах. Они даже не зашли в вагоны. То, что можно было вывести в это время из Польши, не имело никакой ценности для  их страны и ценности вообще. Вероятно, они тихо радовались возможности разгрузить свои свалки. То, что вывозилось из Польши, через очень короткое время там и оказывалось.
Советские граждане оказывались в роли лягушек в кувшине с молоком. Они старательно взбивали масло в торгово-закупочном процессе. Масло доставалось другим, но не давало утонуть активной части населения, именно так называла лягушек перестроечная журналистика.
Спрессованных пассажиров ждал в Гродно большой сюрприз. Кто-то, не дожидаясь разрешения пограничников, выпрыгнул в окно и тут же справил нужду на рельсах между вагонами. Факт, что кто-то посмел покинуть поезд без особого на то разрешения, у нашей таможни вызвал ущемление самолюбия и распирающее чувство гнева. На то, что некто пописал на глазах у окружающих, никто внимания не обратил. Велика ли невидаль: для того, чтобы увидеть подобную картинку, достаточно осмотреться. Да и сами пограничники были одного пола с Потемкиным, а это был именно он.
Чувство таможенно-пограничного гнева нашло выход в пакостном, если не садистском решении: потянуть время. И оно шло. Никого из вагонов не выпускали. Мочевые пузыри раздулись до возможных и невозможных пределов. Женские пределы, если оценивать анатомические особенности, в два раза меньше мужских, но ни в одну женскую голову не пришло прыгать в окно и лить ручьи по перрону.
Объявили посадку «Гродно-Москва». У многих пассажиров, заключенных в электричке,  были билеты на этот поезд. И для них сразу дошел истинный смысл мести работников пограничной службы. В вагонах раздались ругательства, вопли и всхлипывания. Ругали Горбачева, забыв, что его уже нет у власти. Это была реакция слабонервных, сильные духом молчали.
И вот наступила долгожданная минута. Двери открылись, пограничники стали проверять паспорта. Всматривались в фотографии в паспорте, сверяли с оригиналом. Свою работу они проводили тщательно и дотошно. Это было очень важно, потому что хорошо обученный зарубежный шпион, скорее всего шпионка, может пробраться в страну с поддельными документами, баулами для конспирации, с тренированным на эластичность мочевым пузырем непременно на варшавской электричке. Купейные вагоны и подлинные документы для этого не подходили никоим образом.
Счастливчики из тамбура освободились первыми и первыми приняли участие в забеге, финишем которого должен был быть кафельный, прекрасный, вокзальный туалет. Вьючные лошади, кобылы-тяжеловозы, запряженные в свои тележки, именно кобылы, а не кони и мерины, преодолевали препятствия в виде шпал, рельсов, крутых и не очень лестниц. Любые спортивные турниры, даже соревнования по тяжелой атлетике, когда мужчина в купальнике с оголенными бицепсами, трицепсами, клочком шерсти на груди пыжится, кряхтит, напрягает ягодицы, поднимая штангу на грамм двести тяжелее, чем его соперник , - все это ничто по сравнению со зрелищностью, эмоциональностью и тяжестью гродненского забега.
 Когда Ирина и Рита достигли заветной двери, очередь в нее была почти с километр.
- О, Боже, спаси меня от позора! – взвопила Рита и ринулась в мужской туалет.
Вслед за ней в то же помещение влетела Ирина. Здесь был покой и порядок. Ряд кабинок до пояса, ряд писсуаров и дружное коллективное журчание.
- Стой с вещами, я сейчас.
Ритка рванула к кабинке, выдернула из нее испуганного пана, на лету застегивающего брюки.
- Пан позволит? – запоздало спросила Ритка.
- Цо пане хце? Цо ше трапило? – верещал пан.
- Ай м сори, пан. Я хце пописать.
Ирина, окруженная вещами и писающими мужчинами, не могла в должной мере оценить трагикомизм момента. Она была сосредоточена на молнии на брюках, которая имела свойство заедать. Ее надо было расстегнуть заблаговременно.
- Ритка, давай быстрее!
Кудрявая Риткина голова гордо возвышалась над кабиной и ситуацией.
- Мальчики, не стесняйтесь. Пан, не бойся, заходи.
По Риткиным репликам можно было понять, что ей самой уже бояться нечего, и она осознала, в чем прелесть жизни. А истина проста: надо вовремя и с наслаждением опорожнить мочевой пузырь.
Ирина же поняла, что после длительного воздержания сделать это далеко не просто. Трудно начать, когда на тебя смотрят ошарашенные мужики, а еще труднее процесс закончить.
- Что ты бьешь, как из пожарного крана? Брызги летят! – пристала Рита к лысому мужчине, ехавшему в той же злосчастной электричке.
Мужчина закрутил круглой головой, отвлекся и обрызгал пол и брюки.
- Что ты делаешь, мазила? – не унималась Ритка, отскочившая в сторону. – Мальчики, сосредоточьтесь и не отвлекайтесь.
В туалет зашел еще один посетитель, но, увидев Риту, тут же исчез. Когда он вернулся, перед ним стояли уже две женщины.
- Что вы здесь делаете? Вы ошиблись!
- Мы не ошиблись, мы поступили правильно.
Нашедшие выход в трудную минуту женщины были добры и гостеприимны:
- Заходите, всем места хватит.
- Прошу барзо, пан. Венчур добрый.
- Пани, холера вас возьми!
- Вот холеры нам не надо. Нам еще долго ехать.
Женщины собрали разбросанные в спешке вещи, поставили их на свои тележки.
- Мальчики, - Ритка взяла последнее слово пред расставанием, - вы такие хорошие, добрые!
- Но такие ссыкуны! – добавила ее попутчица.
У присутствующих мужчин полезли глаза на лоб.
- Она хотела сказать, что нам нет до этого никакого дела.
Колеса тележек легко сорвались с места благодаря гладкому кафельному полу, и женщины скрылись за входной дверью.
Вокзал был переполнен транзитными пассажирами, страждущими его покинуть. Купить билеты в Москву было настолько нереально, что подруги решили не утруждать себя непосильными задачами и принялись изучать расписание поездов.
- Барановичи, - прочитала Ирина.
- У тебя там дедушка жил?
- Нет.
- Ну и хорошо, нам Барановичей для счастья не хватало.
- Минск через Барановичи отбывает через полчаса, и билеты есть.
- А что в Минске?
- Рита, за Минском Смоленск. А дальше Москва, это даже Наполеон знал.
- Так чего стоим? В путь! В движении жизнь. Это лучше, чем сидеть, ожидая удачи.

               
                Глава 18

Осень красной конницей влетела в город, подпалила кроны рябин и кленов, и вернулась на холст Малевича. Усталая зелень берез и тополей ждала первых заморозков, чтобы пожелтеть и сойти на нет под спешащими ботинками горожан. Косуля  окинула глазом пурпурно - червонное появление сезона и тяжело вздохнула.
- Ну, что с тобой. Посмотри, какая красота! Ирина пыталась растормошить скучающую подругу, которая недавнее расставание с Аркадием воспринимала, как трагедию жизни.
-Эти ветки,  как хвосты у белок. Ты видишь?
-Откуда ты знаешь?
-Что я должна знать? Ирина не поняла вопроса и удивилась ему.
-Что эти ветки, как беличьи хвосты. Когда ты белок последний раз видела?
-Совсем недавно у Маши в букваре я видела красивую рыжую белку.
- И ты до сих пор под впечатлением?- ворчала Косуля.
- Я под впечатлением осени. У меня нет причин для огорчения. Ирина  тоске не поддавалась. Я обязана быть счастливой  - эту мысль она культивировала вторую неделю и добилась ощутимого результата.
Косуля села на скамейку и закурила.
-Осень твоя - время препротивное. В нем есть какая-то насмешка. За всей этой природной мишурой следует лысость и одряхление.
-За природной мишурой следует мишура искусственная. Ты же любишь Новый год? А потом весна, воскресение жизни и все сначала по спирали лет.
-Через десять лет ты будешь не так оптимистична.
-Отчего же? Через десять лет будет новый век, и даже тысячелетие. Пить будем! Будем?  Косуля по-прежнему сидела хмурая. - У нас  могут быть  внуки. Как бы дожить! Ирина постучала по скамейке, чтобы не сглазить розовую мечту дожить до внуков.
-Только нам будет   по сорок пять. Ты сможешь этому радоваться?
- А как же! Новый век, а нам всего лишь сорок пять. Еще будет время делать глупости. Зверем не смотри, на счет глупостей я имею в виду только себя.
- Пожалуйста, не говори только пошлость про ягодку с проседью и вставными зубами. Косуля ляпнула, тут же вспомнила про свою раннюю седину и проблемные зубы и закручинилась пуще прежнего.
-Дура - ты, тоска заразная! По какому праву ты мне жизнь портишь? -  не выдержала Ирина. Я ухожу! Оставайся одна!
- Это я тебе жизнь порчу?- Косуля поперхнулась дымом.- В чем ты меня обвиняешь? Я в твою жизнь не вмешиваюсь.
-Ты только ходишь со мной по одним улицам. А на счет ягодки ты не права. В любой пошлости есть замызганная или не понятая истина. В природе есть много осенних ягод: виноград, рябина, калина.
-Бузина вонючая, бересклет бородавчатый, лыко волчье…Косуля готовилась продолжить перечисления.
-В новом веке ты будешь клубничкой ремонтантной или поздним крымским яблочком.
-Ты полагаешь? - В синих глазах Косули  проснулась жизнь. По выбранному  ею тону было понятно, клубничную перспективу она за пошлость не сочла.
-Было бы на то твое желание.
Косуля поднялась со скамейки и вдохнула полной грудью. С желаниями у Косули было все в порядке.
-Куда идем? Спросила Ира.
-Да куда хочешь, - ответила Косуля улыбнувшись.
Ира не знала, что хочет на выставку достижений народного хозяйства области, и крайне удивилась бы этому своему хотению. Но уже через несколько минут после этого разговора, подруги инспектировали картофелепосадочный комбайн, покрытый синей эмалевой краской.
-Я именно сюда хотела идти? – с сомнением в голосе уточнила Ирина.
-А куда еще? Не нравиться комбайн, пойдем что-нибудь другое посмотрим.
Они зашли в павильон переработки мясомолочной промышленности. Зашли и тут же вышли, чтобы не раздражаться и не проклинать москвичей, страдающих булимией, которые  лупили всю эту продукцию в своем семимиллионном одиночестве, оставляя местному населению то, что демонстрировать, не принято. Павильон кондитерской фабрики был гордо проигнорирован. Когда нет предмета для соблазна, не родиться искушение.
Садоводы приятно удивили. У входа в павильон стояла большая корзина с яблоками, призывающая к угощению. Посетители вели себя скромно и яблочки не брали. Что они яблок не видели? Скажете тоже. Косуля открыла сумочку и положила в нее четыре крупных яблока, не оставляя свои действия без комментариев: Это очень хороший сорт. Рекомендую, товарищи!
Повторять свои рекомендации дважды Косуле не пришлось. Товарищи дружно бросились к яблокам, но появившаяся дежурная слегка охладила их пыл предложением брать по одному яблочку, а не килограммами, как некоторые.
-Печально! - Сказала Ирина, глядя на загоны для животных.- Наша область совсем не савана.
-не саванна, - согласилась с ней Косуля.
Самым длинношеем представителем сельскохозяйственной фауны был гусак, гулявший за бордюром клумбы вместе с женой и ее подругами.  Гусак внушал сипящим голосом всем проходящим мимо, что он - не петух. Ему гарем не нужен. Он - птица нравственная, однолюб. Рядом с ним крыло в крыло стоит подруга его жизни, его любовь и вечная мечта. А там поодаль топчутся одинокие по воле рока создания, гусыни обделенные любовью и любовь не даровавшие, обреченные до срока нагуливать жир и переругиваться. Каждой гусыне нужен свой единственный и неповторимый гусь, от которого ей захочется иметь замечательных воспитанных гусят.
 Корова- рекордистка жевала постоянно, когда стояла и когда лежала. Иногда она подлизывала жидкость, истекающую из ноздрей, и возвращалась к прежнему занятию.
-Посмотри, какие перманентные реснички у этого порося. Кого-то он мне напоминает.
 Косуля ела яблоко, а  молодой хряк ей завидовал.
-Не вспоминай, а то тебя обвинят в национализме. Ой, смотри какие милые скандинавские веснушки у этой свинки!
-Тебя, конечно, в национализме не обвинят.
- Нет. Я доброжелательна от природы.
Ирина щедро поделилась со свинкой яблоком, весело и громко захрустевшим на ее зубах.
- На, жри! - Косуля бросила огрызок владельцу богатых ресниц. - Что чавкаешь, скотина? Черт сопливый! Косуля дала волю чувствам, накопившимся к персоне, о которой она ненароком вспомнила.
Поросячья морда сосредоточилась в ожидании еще одного огрызка, смотрела на Косулю подслеповатыми глазами и похрюкивала. Звук был водянист и маловыразителен, в отличие от жизнеутверждающего хрюканья других обитателей загона. Ира хорошо знала, что у директора библиотеки, в которой Косуля проработала десять лет, были рыжие ресницы и хронический насморк
Ни одна из трех его жен не смогла выдержать его дольше, чем полгода. Надо было отдать должное Косуле, работу свою она очень любила.
Ирина подняла с земли кленовый лист.
- Когда Ньютон увидел падающее яблоко, он открыл закон всемирного тяготения.
- А у тебя созрела неплохая идейка при виде яблочных огрызков, - ухмыльнулась Косуля.
- Да. Как ты догадалась?
- Она мне тоже пришла в голову.
- Говори первая!
- Ты хочешь научиться снимать накопившуюся негативную энергию посредством, какого либо животного, похожего на человеческий источник раздражения.
- Мудрая, наимудрейшая Косуля! Ты права. Новый способ лечения всех психических и соматических. Давай запатентуем! Нам нужен будет зверинец
 зверей дублеров. Думаю, будет достаточно трех животных, несколько пресмыкающихся и пары птиц.
- Животные - это хряк, кобель и козел. А пресмыкающиеся?
- Гадюка и черепаха. Из птиц одной курицы пока хватит.
- Думаю, это мало. Нам понадобится бегемот, жеребец и скунс.
- Скунса приобретем, когда разбогатеем.
- А такса? Сколько брать будем?
Косуля подумала и предложила:
- Брать будем дорого. Бранное слово - рубль, матерное - два, но с гарантией общения тет- а- тет и сохранения тайны используемой лексики.
- Похоже, с идейкой мы опоздали.
На аллее с вкривь и вкось посаженными кустами пятеро мужчин общались с молоденьким бычком. Мужики выражались нецензурно и совершенно бесплатно. Бык обиженно мычал.
Некто в кепке на одно ухо дергал веревку, продернутую через кольцо в бычьем носу. Особо смелый в трофейном макинтоше своего дедушки закручивал хвост. Остальные  кричали благим матом. Бык не понимал, что от него требуют, идти вперед или стоять  на месте. От страха мужики забывали координировать свои действия. Один дергал. Другой закручивал. По красным на выкат бычьим глазам было немудрено догадаться о том, что быку очень опротивели двуногие твари, особенно висевший на хвосте. Бык испустил протяжный гневный рев, извернулся и лягнул задними копытами макинтош. Балласт тут же свалился с хвоста. В это самое время громкоговоритель, певший на всю округу голосом Кобзона, закашлялся,  и  поменяв голос на женский, объявил о начале аукциона племенных быков от американского производителя. Быку напоминания о папе придали силы. Он распугал своих врагов и радостно помчался продавать себя. Нестройный топот его преследователей заглушил вопли мужика в макинтоше. По его выразительной артикуляции легко было понять, какие звуки он произносил.
-Какой пассаж! Какие трюки!
Косуля оживилась и понеслась вслед за быком, неуклюже перебирая своим полными тяжелыми ногами.
-Айда на аукцион!
Взмах сумки на длинной ручке был знаком дополнительного приглашения.
Странное любопытство к быкам со стороны скромного библиотечного труженика могло озадачить кого угодно, но не Ирину, знавшую, что Косуля скорее застоялась в пыльном  книжном загоне, чем слетела с копыт, чуть-чуть повредив голову.
-Ты что бегаешь, как корова в охоте?- сказала она резвой подруге, когда нашла ее на самом верхнем ряду небольшого выставочного амфитеатра Косуля сидела  как на   иголках, предвкушая рискованное и азартное зрелище.
 Аукцион проводился по всем правилам торга. В центр аукционного круга выводили по одному кандидату на продажу. Бычки были все как один - красавчики.
-Смотри, наш знакомый!
Косуля не на шутку разволновалась. Бычок, уму и изобретательности которого мог позавидовать любой из скотников его сопровождавших, сделав почетный круг, остановился у трибун. Он помотал головой, желая освободиться от веревки, и принял выразительную позу, наставив рога на аудиторию. Он угрожал атакой. Скотники хорошо знали нрав молодого гладиатора и приготовились заранее, вооружившись лыжной палкой и ведром  воды. Хромающий тореро в макинтоше привычно держал быка за хвост.         
Шел торг. Стартовая  стоимость бычка  в глазах подруг была фантастической, но на скамейках сидели люди не простые, а коммерческие представители больших хозяйств.
-А вдруг ему цена не понравиться?
-Кому?
-Бычку. Такой экземпляр должен стоить дороже - Косуля была готова отстаивать финансовые интересы рогатого отрока.
-Увы, желание производителя  на аукционе не учитывается, но стартовая стоимость, как правило, повышается. Объяснил мужчина  приятной наружности с  красивой сединой  на висках.
-Это возмутительно,- сказала Косуля,  чиркнув спичкой.
-Это безнравственно,- добавила Ирина.
Мужчина развернулся в сторону болтушек. Вызывающее яркое осеннее солнце отразилось в седине серебристым металлом. Его всегда забавляли дерзкие женщины, но хотелось среди них встретить  умную.
-Эксплуатация плоти за пучок соломы, не унималась Косуля.
-Бычья проституция в феминизированном коровьем обществе.
Дамочки дурили в свое удовольствие.
« Голову свою даю на отсечение,» - подумал мужчина,- своих мужей они не уважают, в грош не ставят»  Ему сразу захотелось показать себя во всей красе и авторитете. Он то достоин женского уважения, должность и все прочее, любой бы мог позавидовать.
Ему не приходилось жаловаться на судьбу потому, что строил он ее сам.  Что и говорить, привыкли у нас мужчины страусами жить, голову в песок прятать. А как посмотришь кругом один голый срам.  В хвосте ни одного пера, все ощипали. Откуда же уважение будет? Никогда  ни в одно мужскую голову не приходило, что в России мужчина без видимых пороков и изъянов,  не кретин и не пьяница, идет по жизни практически без конкуренции. Работа - выбирай любую.  Вуз - приложи минимум усилий, возьмут вне конкурса, отодвинув умных девочек.   Армия - одевай форму и  получай пайковые.   Женщины – на любой вкус, от  красивых до хозяйственных.
- Почему бы скотников в какую-нибудь форму не одеть экзотическую? Лосины что ли. Зрелище выиграло бы определенно. Косуля поменяла сигарету на конфету.
-Я соглашусь с тобой, пожалуй. В России давно равнодушны  к форме, при этом теряют содержание. Без мешка и сахар рассыпается.
Мужчина прислушался к  женскому разговору.
- По-вашему, если будет мундир, то чести никто не потеряет?
Косуля внимательно посмотрела на собеседника.
- Кто знает,- она пожала плечами,- честь понятие незримое. Удержаться в рамках приличия мундир  обяжет. Вы видели когда-нибудь генерала писающего в лифте?
-Я даже лейтенанта не видел! Сказал мужчина со смехом. - Умоляю, я отойду на минуту, а вы не уходите. Я так хочу продолжить разговор.
Он встал  со скамьи,  быстро спустился по лестнице и подошел к администратору.
Косуля определяла интеллектуальность мужчин по особому признаку, который был достаточно точен. Если гульфик на брюках находится на уровне колен, то  это дремучий  мужик сельский вариант. По мере удаления гульфика от колен растет интеллект, и мужик превращается  в мужчину. Если брюки  на мужчине в обтяжку, то он для женщины не представляет ни какой ценности или имеет застывший интеллект  на уровне любви к самому себе. У нового знакомого гульфик находился на том уровне, который вполне устроил бы Косулю.
_-Я его купил! Я купил быка вашего. Новый знакомый  вернулся сияющим. Предлагаю  выбрать ему имя.
-Для начала назовите свое, попросила Ирина  не из  праздного любопытства, а из солидарности к Косулиному интересу.  Она уловила в ее взгляде, которым та одаривала мужчину, и неестественной для нее кокетливой  позе.
Косуля сделала милую гримаску, предназначенную подруге и означающую благодарное « я тебя люблю».
-Меня зовут Иваном.
-Замечательно. Теперь надо подумать над именем для нашего молодца. Мы сейчас собирались  поехать  на квартиру к нашей подруге. Она уехала.  А цветы  полить не кому. Вот там за чашечкой  кофе… придумаем имя для бычка – это  все-таки  очень важно.
Чем смелее вела себя Ирина, тем смущеннее выглядела Косуля.
- Я полностью с вами согласен, как корабль назовешь, так он и поплывет.
-А как бычка назовешь, так он и… Косуля придала своей физиономии выражение наивной невинности.
-Я сейчас дам распоряжение людям,- засуетился  Иван - и мы поедем.
Потемкин  сидел за столиком летнего кафе и цедил пиво. Денег у него хватило только на одну кружку и он тянул удовольствие. Со стороны выставки выскочила машина такси, на заднем сидении которой сидела его жена и улыбалась неизвестному брюнету с серебристой сединой в пышной шевелюре. Машина проехала совсем близко от столика и вильнула за угол. Потемкин  вскочил и кинулся в погоню. Пробежав метров десять, он понял, что машину ему не догнать.
 Ирина назвала таксисту  и заодно  Косуле адрес дома, куда они едут. Косуля быстро смекнула, что поливать цветочки они будут у Валюшки. По тому, как легко Ирина справилась с замком, как невозмутимо полила единственный кактус и достаточно свободно сориентировалась в чужой кухне, Косуля поняла в квартире  подруга  не первый раз.
-Откуда у тебя ключи? Шепнула она  Ире на ушко.
-Что за вопрос? Хозяйка оставила. Просила присмотреть.
-Тебя? Косуля не могла взять в толк, что смогло объединить совершенно  несовместимых людей. Неужели  нежная забота о кактусе? А мне ведь никто ключей не предлагал, а я в них как нуждалась, когда Аркадий приезжал.
 -Что странного? Я же ближе всех живу,- ответила ей Ирина  и засыпала кофе в турку, затем залила воду и поставила на огонь.
  -Иван, позвала она гостя, сидящего на  диване в гостиной, идите к нам на кухню. А не испить ли нам коньячку за успех вашего предприятия?
Косуля диву давалась. Мало того, что у Кириловой ключи от чужой квартиры, так она и коньячок в ней держит. Ой, темнит Кирилова! И какая же она после этого подруга?
   Ирина видела, какие мысли омрачили Косулино личико.
-Если ты меня будешь отвлекать, у меня убежит кофе. У нас еще будет время поговорить.
Армянский коньяк быстро оживил разговор об отечественном животноводстве. Косуля облачилась в костюм любезной и заинтересованной  собеседницы.
- Хороший производитель - удача для хозяйства, с воодушевлением говорил Иван. Человек  он был неискушенный общением с женщинами, не светский лев, и даже предположить не мог, что Косуля, кивающая в подтверждение его слов, их не слушала, а думала о вечном, то есть о своем женском.
-А с какой стати нашему бычку оценивали коленки?  Спросила она для поддержания разговора, но ей самой стало интересно: важна  ли форма ног для будущего производителя.
-Действительно, какие-то странные ориентиры на вашем аукционе, - поддержала Косулю Ирина, разливающая кофе в маленькие чашечки.
_-Девушки, если не секрет, где вы работаете? Иван был настолько поражен женской непонятливостью, что начал с истоков.
- В библиотеке, ответила Косуля. Ее  позабавила наивная прямолинейность Ивана.
-Тогда понятно. Вы -  дамочки книжные и жизни не знаете.
-Давайте еще по коньячку,- предложила Ирина,- и вы, Иван, нам объясните, какие ноги коровам больше нравятся.
-Коровам без разницы. У нас в практике искусственное осеменение.
- Это что же  получается, наш бычок и телочку не увидит. Вопрос был принципиальный, Косуля сняла очки и внимательно посмотрела на Ивана.
-Обязательно увидит,- успокоил ее Иван,- но только увидит.
-Кошмар!- Пришла в ужас Косуля.- Вы из здорового быка онаниста сделаете.
- Вот и имя быку нашлось - Ананий.
Ирина увидела, что на ее блюдце кофейные разводы. Чашка подтекает, решила она и перелила свой кофе в другую чашку.
- Что вы, право дело?- Расстроился Иван,-  У нас - хозяйство,  производство, а не отношения любящих супругов. Для нас важно поголовье, надои. От хилых отцов здорового потомства не бывает. Потому и смотрят быку на колени, какая кость, крепко ли на земле стоит.
- Похвально! О поголовье вы заботитесь. Вы и о женщинах своих позаботьтесь. Приобретите им достойных производителей. Скотников своих отправьте в резервации, пусть для начала прямо ходить научатся.
- А вам не приходило в голову, Ира, что во многом женщины сами виноваты.
Вы только послушайте - «плохенький, но свой» или «чуть- чуть красивее обезьяны» А кто от плохенького родиться или от обезьяны, например. В природе действует естественный отбор, в хозяйстве селективный,  а в человеческих отношениях – женский выбор от кого  рожать. И что делает наша женщина, она делает ставку на свои уши. Глаза закроет и слушает, кто ей слаще споет или три короба соврет. А это безответственно,  прежде всего, перед будущими детьми.
-Да и я о том же. Мы все время живем по законам военного времени, когда мужчин не хватает, а это не правильно. Население надо оздоравливать, чтобы  понятие « русский» означало  умный и генетически здоровый.
- Кириллова, ты наци? Осуждающе покачала головой Косуля.
-Нет, наоборот. Евреи, народ мудрый, давно селекцию практикуют. Для них главное - кто мама. И у нас будет мама главной  по национальности. Мужей из-за границы будем привозить на конкурсной основе,  кто нам по генам  и духу ближе всего. Приедет какой-нибудь  Лермонт, а через поколение Лермонтовы вырастут. Да и русским мужичкам от такой практики ума прибавится, чтобы женщин своих ценили и за них боролись.
Ирина сидела у окна, вела разговор и периодически поглядывала на кота, гуляющего по веткам старой акации, растущей под окном.
- Эмигранты из русских могли бы вернуться  и выполнить свой репродуктивный долг.
- не много ли ты хочешь? Эмигрантам в лучшем случае за семьдесят, а их внуки- граждане других государств и свой репродуктивный долг они выполняют на своей новой Родине,- подключилась к разговору Косуля.
 -Для того, чтобы возвращались внуки эмигрантов надо создавать государственные программы, обеспечивать достойные условия жизни. За бычью сперму из Америки, я думаю, валютой плачено. А благородные  дворянские гены стоят дороже, чем бычьи, это надо учитывать.
Иван таял от удовольствия. Коньяк. Женщины. Надо добавить, умные женщины.
- При достойных условиях и мы еще родить сможем, у нас не заржавеет. Вы знаете, Иван, у меня муж из дворян. У нас древнейшая фамилия.
- Да! Древнейшая, - подтвердила Ирина. И муж у нее из дворян. Это точно. Вам нужен третий ребенок, мадам Потемкина?
Косуля поморщила свой маленький носик.
- Нет, пока не нужен. Это я в патриотическом экстазе сказала. Не надо ловить меня на слове.
Ирина рассмеялась и в очередной раз посмотрела в окно. О, ужас! Кота на дереве не было. Вместо него диким разъяренным взглядом смотрело в окно  огромное неопознанное животное. Ира потеряла дар речи, единственное, что она смогла сделать, это подергать проходящую мимо Косулю за подол и глазами показать на окно. Косуля сделала шаг к окну и тут же отпрянула. С дерева в жутком гневе на нее смотрел Виктор Григорьевич Потемкин, ее законный муж и с сего дня  дворянин. Вспомнишь черта всуе, он и появится.
- Боевая тревога!- объявила Косуля,- Срочная эвакуация!
Иван тоже посмотрел в окно и увидел мужика среднего возраста, грозящего ему кулаком. Мужик замахал руками в экзальтации и свалился с дерева. Через минуту  в дверь позвонили. Следом послышались сильные нетерпеливые удары.
- Да он дверь разнесет! Не на шутку разволновалась Ирина. Ответственность за состояние двери было на ней.
Косуля осторожно открыла замок и отскочила в сторону. В квартиру влетел смерч и закружил по комнатам, сбивая все на своем пути. Наконец  Потемкин увидел Ивана, сидящего за столом.
- Вставай, мужик, я буду сейчас тебя бить! – заявил Витек амбициозно.
Иван встал со стула. По росту и мышечной массе он значительно превосходил Виктора Григорьевича. Инстинкт самосохранения заставил Потемкина перевести взгляд на стол. На столе стояли четыре чашки со следами кофе.
- А где четвертый?- спохватился Потемкин.
Смерч закружил по квартире снова, заглядывая во все шкафы и  двери, постепенно  теряя воинственный задор. Четвертого нигде не было.
- Ага! Струсил! Сбежал! Я бы его сейчас расписал.
- Вить, кого ты ищешь? Мы все на месте. Ирина попыталась зайти в туалет, но Витек преградил ей дорогу.
- Значит он там. Испугался! Обоссался!
- Умоляю, не смеши. Ирина держалась руками за живот. Пусти в туалет.  А то я сейчас описаюсь.
Она хохотала так, что потекли слезы, размыли тушь, и в глазах ужасно защипало.
Наконец у Косули нашлись силы для разговора с мужем. Она выплыла из кухни с бокалом в руке и на глазах Потемкина его выпила. Бокал сыграл роль дудочки для кобры. Усмиренный Потемкин  покорно пошел вслед за женой. Авось и ему нальют. Он увидел, как коричневая жидкость благородно потекла по стеклу фужера, но ему никто ничего не предлагал. Для этого надо было сделать правильное движение.
- Друг, - сказал Потемкин, обращаясь к Ивану. Прости, друг. Бес меня попутал.
- Бывает, - ответил ему Иван.  Надо быть осторожнее с бесом то.
Иван  попрощался и ушел. Ему очень понравилась курносенькая Косуля, но разве возможны  какие либо отношения с женщиной, имеющей  такого ненормального мужа. А ведь какая женщина! Потемкин этот -  вылитый сморчок по сравнению с женой .
Ирина тоже ушла, оставив Косулю наедине с мужем в чужой квартире для закрепления семейного перемирия и наведения порядка.


                Глава  19

Светличный чувствовал себя прескверно. Месяц назад решением общего собрания автопредприятия он был разжалован из мастеров в рабочие. Он вяло закручивал болты на колесе старого КАМАЗа. Ключ прокручивал, его надо было давно выбросить, но по большому счету Светличному было на это наплевать. Волновало его другое: скверные неблагодарные людишки посмели бунтовать. Зарплаты им большой захотелось. А нате-ка,  выкуси, ключ новый и то кто-то спер. Закрутив кое-как последний болт, Светличный вытер липкую испарину со лба. Старость не радость. Сделал всего ничего, а как устал. Противно ныла печень.
- Жучок, - позвал  он чернявого мужичка, - сгоняй за пивом.
- А на хрена мне? Я нынче закодированный. Прививки от бешенства помнишь? Так я с тех пор не пью.  Так что иди, Макарыч, сам. У нас сейчас демократия.
Светличный отрыгнул тухлым яйцом, затем   сплюнул себе под ноги  и попал на ботинок. Чертыхнулся и пошел в киоск за пивом вялой походкой обреченного человека.
  Отремонтированный КАМАЗ  выехал из ворот автопредприятия в половину пятого вечера.  Водитель спешил. Ему надлежало ехать в дальний район, хотелось добраться до темноты.
Его крепкие руки крутили баранку много лет, на своем стареньком КАМАЗе он исколесил много дорог, упрямых и уверенных как линия жизни на его ладони, исчерченных сельскими проселками как линия его любви. Нрава он был веселого и балагуристого. Сегодня его ждала  зазноба, разудалая бабенка довоенного рождения. Это ничего,что ей полвека. Под крышу ее крепкого дома да на хорошую кормежку слетелись бы голубки и помоложе его. Но зазноба его была не промах - знала, кого ей выбрать.
Что может быть общего между печенью алкоголика, натруженной рукой шофера и чей-то судьбой? Ничего. Через три точки невозможно провести соединяющую прямую,  но это на бумаге, а в жизни возможно все.
Ирина вывела собаку на прогулку. Солнечный свет едва пробивался через густое облачное единение. Урсула тянула поводок, спешила в парк. Там  она наконец-то отведет свою собачью душу и даст волю ногам. Ирина думала  об Олеге. Из всех мыслей приходивших ей в голову  доминировала  одна, не очень приятная: Олег чужой муж. Чужой-то  он чужой, да ощущения с ним связанные  ее собственные. Олег ей  катастрофически необходим и она ему тоже.   Без сомнения, ее имя для него не пустой звук. Если следовать закону исключенного третьего, есть он, есть я, - думала Ирина, - а вот ее не должно быть. Не должно быть Арминэ спустившейся с гор, певуньи, черт бы ее побрал. Но что бы она не говорила себе про жену Олега, с каких  бы гор та  ни  спустилась, какое бы имя себе ни брала,  все это нисколько не умаляло ее достоинств и прав. От этого становилось еще тоскливее. Порвать   отношения  с Олегом было бы правильно, но невозможно. Невозможно пренебречь огромным желанием видеть, слышать, осязать. Мысли об Олеге мучили, но они же притягивали чувственные воспоминания.
Они встретились в парке. Он приехал раньше, чем пришла она. Ирина, как  всегда опаздывала. Урсула получила долгожданную свободу и понеслась быстрее ветра по аллеям парка, чтобы замереть у знакомого мужчины, сидящего на лавочке.
- Устал? – спросила Ирина, подойдя к нему.
- Немного. Пять операций, одна за другой. Сумасшедший день.
- Ехал бы домой, отоспался бы. А то  глаза красные, как у кролика.
- Выспаться мы всегда успеем. Я хотел поговорить с тобой.
Ирина застыла в ожидании разговора.
- Соня все знает, - сказал Олег, - и надо решать…
- Ты ей рассказал? - Ирина испугалась.
 Ей было стыдно Сони и неприятно слышать, как он назвал ее имя. Небезразлично назвал, даже нежно. У Иры дрогнули губы.
- Соне не надо ничего объяснять, говорить. Она чуткая тонкая женщина. Мне кажется, что она поняла еще тогда… на юбилее Бочаруси.
Олег смотрел на   Иру и по тому,  как она его слушала, по ее позе, по повороту головы понимал, что она сейчас ему ответит.
- Ничего твоя Соня понять не могла ни тогда, ни сейчас. Она не Господь Бог всеведущий. Что может понять эта тонкая чуткая женщина, если я, овца заблудшая, ничего понять в себе  не могу. Из всех ощущений у меня     после этого лета функционируют только тактильные. Живу на ощупь: холодно, холодно, горячо. А как оленьи глазки твоей Сони вспомню, так кипятком ошпарит. А мне температурного комфорта хочется, как инфузории-туфельке. Так что, друг мой, решать что-либо рано или не нужно вовсе.
- Если бы ты меня спросила, существует ли разница между гипертрофированной совестью и гордыней, то я ответил  бы тебе, что…
Она перебила его:
- Ты бы поставил знак равенства, но  я тебя ни о чем не спрашиваю.
Ира с силой швырнула собаке палку, но та упала совсем близко. Урсула схватила ее и в два прыжка вернулась к хозяйке, активно и назойливо требуя продолжить игру. Олег попытался забрать у собаки палку, ему это сделать не удалось. Урсула уперлась лапами в землю, сомкнула на палке челюсти и незлобно порыкивала. С одной стороны ей хотелось побегать, с другой - ей было жалко отдавать столь замечательную палку. Но была еще третья сторона собачьего поведения - сопротивление жаждущему, чем не новый элемент игры. Она зарычала громче. Олег отпустил палку. Собачья морда выразила недоумение. Чтобы скрыть свою растерянность лукавое животное принялось облаивать кого-то, якобы сидящего в редеющей на глазах багряной листве корявой осины. Неожиданно Урсула завыла.
- Фу, Урсула, прекрати!
Собачий вой не только не прекратился, но стал истошным и жутким. Ирина бросила собаке облюбованную ранее палку. Урсула с испугом отскочила от палки и отбежала в сторону, поджала хвост и завыла приглушенно, не менее отчаянно.
- А ну замолчи! - Ирина пригрозила собаке поводком.
Урсула легла в листву, спрятала  морду в лапы и принялась жалобно скулить, жалуясь самой себе  на несладкое житье-бытье.
- Это не собака, а балаганная лицедейка! Что тебе не нравится, что? – Ира спрашивала собаку. – Дерево? А дерево действительно уродливое. Настолько уродливое, что я ненароком завою.
- Обычное дерево, - возразил Олег. – Уродливое, потому что растет под проводами.
- Нет, жуткая осина! Листья как кровью забрызганы и дрожат от страха.
- По-моему, дрожишь ты.
Олег обнял Ирину за плечи и по-отечески коснулся губами ее лба.
- Да ты горишь!
Так он определяет у своего кавказского сына, нет ли жара, - подумала Ирина. - Я краду у мальчика его отца. Она чувствовала себя вором, пойманным за руку, с той лишь разницей, что на воровстве она поймала себя сама.
- Я пойду, Олег. Мне не хорошо.
Она встала. Противная слабость в ногах заставила ее опять сесть на лавочку.
- Надо же, сколько по очагам хожу, ни разу не заразилась, а от Машки любой чих ловлю с лету.
- Я не хочу тебя отпускать. Не хочу! – Олег взял ее руку в свою. – Ты всегда ускользаешь от меня, а я в тебе органически нуждаюсь.
- Это я в тебе органически нуждаюсь, всю жизнь нуждалась, милый, но, увы, не мой Олежка. Еще минут десять, и я буду нетранспортабельна. Я тяжело переношу температуру.
- Ты как младенец. Пойдем, я провожу тебя.
- Нет, нет, я сама дойду. Я даже помашу тебе с балкона. Ты же знаешь мои окна.
Он нежно обнял ее, так, как мог только он один, поцеловал и тут же отпустил.
Она спешно пошла в сторону дома. Перед глазами мелькали темные круги, и она боялась рухнуть где-нибудь под кустом, не дойдя до своего подъезда. Предстать в столь беспомощном и глупом состоянии перед взором Олега ей было бы почему-то стыдно.
Следом за ней бежала Урсула, которая время от времени оглядывалась и подвывала. Ирина ее не слышала. Она добралась до квартиры, вышла на балкон, помахала рукой. В глазах было темно, увидеть Олега она уже не смогла.

                * * *
Банальная инфекция, промелькнувшая в Машиной жизни, как легкий насморк, для ее матери стала серьезным испытанием.
-Так жить нельзя!- Сказала ей свекровь через дверь.- Себя беречь надо. Для женщины главное- здоровье. Надорвала себя, а теперь людям проблемы. Маша, собирайся быстрее. Сколько тебя можно ждать?
-А ты меня не жди, - верещала Машка,- я буду дома жить с мамой.
-Ты будешь жить там, где тебе скажут. Мама болеет, ей сейчас не до тебя.
Свекровь увела огорченную Машу. Без нее в квартире стало пусто и тихо. Кошка Кузя сидела на постели в ногах Ирины и не сводила с нее своего косоглазого взгляда. Урсула  побродила по квартире, принесла Ирине и поводок, и  мячик. Не получив обратной реакции, легла на полу у постели  и заснула в ожидании часа, когда вернется из школы Миша. Заскочил Вадим. Он заботился о жене, насколько ему позволял обычный образ жизни. Делал ей жаропонижающие инъекции с утра и когда возвращался с работы. Он налил чай в большую чашку, не утруждая себя вылить остатки старого.
-Прошу тебя, не бросай в чай старый лимон. Горько.
Вадим поднял брови и заменил в чашке чай на воду с вареньем. Он никогда не испытывал неловкости в общении с больными. Больной человек-человек капризный. Реагировать на чужие капризы не целесообразно и во вред себе. Что касалось его жены, так она и в здоровом состоянии была порой невыносима.
-Когда встанешь на ноги, обязательно покажись невропатологу. Такая температурная реакция как у тебя не может пройти без осложнений, не затронув мозг,- сказал он перед тем, как уйти.
-А он прав,- думала она. Он ведь не знает и доли того, что со мной творится.
 Страшный сон, преследовал  ее, как наваждение, как только удавалось уснуть. Огромное автомобильное колесо медленно катится на нее, становясь все больше и больше, неминуемо подминает под себя , и сильная  судорога сводит  мышцы ног и рук. Так  было трудно понять явь это или сон. Боль в мышцах такая реальная, такая мучительная.
Ни одной таблетки ее организм не принимал, даже лишний глоток воды вызывал рвоту. Облегчение наступало лишь после инъекции Вадима, но он домой, как всегда не спешил. Приходил ведь недавно, но укол не сделал, забыл.
Вот кого она видела явно, так это смуглого худенького парня.
-Когда наступают мрачные времена, ты остаешься, одинок,- сказал он и исчез.
-Я не знаю его,- думала Ирина, но что-то вынуждало ее сомневаться в этом. Эта фраза, казалась ей ключевой. За ней, кроме смысла, скрывалось что-то для нее важное. Но думать об этом она была не в состоянии. Ее мучили жар, рвота, боль. Она боялась заснуть, чтобы не быть вновь раздавленной чертовым колесом.
Звонила Косуля, хотела прийти.
-Не приходи,- ответила Ирина и повесила трубку.
Косуля послушала гудки.
- Совсем плохо, Кирилова помирает, - решила она и закурила в печали.
На третий день заволновался Вася Курочкин.
-Ну, как ты, доктор?
-Днем в прострации, ночью крючит,  как наркомана в ломке.
-Да ну? Вася выразил не то ужас, не то восхищение. Это Сучье Ушко тебя заразила. Ее ломает давно. Муж то лечит?
-Лечит.
-Ну, слава Богу. Держись!
Больше звонков не было. Он дает мне время поправиться, - думала об Олеге Ирина - не звонит, чтобы не тревожить. Олег - такой замечательный. Ее сердце запрыгало, забилось за грудиной, как щегол в клетке. Затрепыхалось, заворочалось. Ой! сердечко мое, сиди тихо. Щеглу, может, и удастся  вырваться из клетки, а тебе шаг вперед - шаг назад, больше не положено. Валидол под языком так приятно охлаждает и тебе, сердечко мое, совсем не повредит. Ах! Если бы он позвонил, нам с тобой, сердечко мое, сразу легче стало. Она очень ждала его звонка. Думала о нем каждую минуту. Заклинала: вспомни, вспомни обо мне!  Ей очень хотелось ощутить его помощь и поддержку. Положил бы он мне руку на лоб,- мечтала она,- и я спокойно заснула бы без этих жутких сновидений. Олег не звонил. Она перебирала в памяти лучшие мгновения их отношений, а он не звонил. Она сочиняла для него строчки и на распев читала их кошке.
                Отшумел серый дождь за окном,
                Ночные тени на город легли.
                И давно не видел наш дом
                Белые Жигули.
                Только черный мокрый асфальт
                Отражает огни в окне,
                Только транспорта позднего альт
                Не дает успокоиться мне.

- Тебе нравиться? Спасибо, дорогая.
 Ирина поцеловала Кузю в ушки. Кошка в ответ благодарно замурлыкала.
 Даже после этого, Олег не позвонил. От невыносимой тоски в сердце заползала тревога. Олег сделал свой выбор. Соня не может быть ему чужой. Она – безупречная женщина и идеальная жена. Она - мастер семейного комфорта, соединившая   ритм собственной жизни  и с ритмом  жизни Олега в приятную ненавязчивую неутомительную для них обоих мелодию. Соня- само совершенство, но ее маленькая хлесткая ручка подгоняет всех под ее же собственные стандарты. В них нет понятия - свобода любви. Нет, я не права,- остановила свои мыслительные упражнения Ирина.  Любви в ее жизни предостаточно, в ней нет понятия - свобода плоти. Это уже по моей части.
Прошло больше недели с того времени, как Ирина  заболела. Она передвигалась по квартире бледной тенью и не знала, чем себя занять. На домашние дела, что требовали ее участия, у нее не хватало сил, читать не хотелось, в окно она уже смотрела - ничего примечательного. Пробежал трамвай, лязгнул, брякнул, отсалютовал электрическими брызгами. Случайно посмотрела в зеркало. О Боже! Краше в гроб кладут. Но все же в этом есть что-то позитивное, она сильно похудела. Ирина открыла дверцу шкафа и сразу увидела то, что хотела найти – свое школьное выпускное  платье, хранившееся как память. Маленькое скромное светлое платьице. Я и в институт в нем поступала,- вспомнила Ирина. Как-то случайно, нашлось интересное занятие- платье мерить. Ирина легко вписалась в свои девичьи формы, без труда застегнула молнию и предстала перед зеркалом. Она улыбнулась своему отражению.  А платье то слегка великовато! А коленки! Я уже забыла, как выглядят мои голые коленки. У меня была другая прическа. Ирина сняла заколку с волос, и они упали на плечи. Из зеркала на нее смотрело искаженное временем изображение той девочки, которой была она сама почти двадцать лет назад. Ирина сощурила глаза, как это делают близорукие люди, для того, чтобы видеть лучше, а она, чтобы видеть хуже. Зеркало зарябило, а отражение помолодело. И там, в зеркальной ряби за своей спиной она опять увидела смуглого худого парня и вдруг поняла. Это же Олег, только очень молодой. Господи! Ирина  суеверно отошла от зеркала и села в кресло. «Когда наступают тяжелые времена, ты остаешься одинок».  Я это слышала когда- то и парня видела тоже. Бочаруся говорила, что он влюблен был в меня тогда, а я его не замечала. Выходит, проглядела я свою любовь, за что сейчас и маюсь. Но Олег то хорош! Почему он не читал мне Варварские поэмы в юности? Он виноват передо мной. Я не могла полюбить парня только за то, что худой и смуглый. Он должен был сделать шаг, проявить  внимание. Он его сделал, с печалью констатировала Ира, но с опозданием на три жизни: Мишкину,  Артура и Маруськи. Он реализовал себя, добрал, что не получил в молодости, и успокоился, а мне то что теперь с собой  делать?
Из кресла, как из пушки, тяжелым снарядом вылетела Кузя, и пролетев положенную траекторию, шмякнулась на ковер. Вот и решение вопроса. Надо немедленно поменять вектор своих чувств. Что мне любить больше некого? Вот Кузю буду любить. Кому она нужна со своими эпилептическими припадками, да и без припадков она тоже никому не нужна. Я буду любить теперь только тех, кто в моей любви нуждается, кому без нее жизнь не в радость,» кранты», как сказал бы Миша: детей своих, отца.  Привлеченная шумом, в комнате появилась Урсула, прошлась «челноком», проверила все ли в порядке. Не обнаружив посторонних запахов, ругнула кошку легким гавканьем за шум без причины.
-Урсик, иди ко мне, - позвала ее Ирина и погладила собаке «умную» косточку между ушами.
Кузя пришла в себя и сказала «мяу» переходящее в зевок. Ее усы из разностороннего положения сдвинулись вперед, как у моржа, затем вернулись в прежнее положение.
-Ты не отразима! - сказала Ирина, с улыбкой глядя на кошку.
Кошка бросила ответный взгляд на удачную реплику хозяйки: у тебя на этот счет были сомнения? И изящно пропустила по своему телу серую волну.
У Иры опять заныло сердце, она ушла в спальню, спряталась в коконе из одеяла. Ее плечи еще помнили тепло его ладоней. Она представила себе, что она не в одеяле, и не Ира совсем, а маленькая птичка, сидящая в надежных мужских руках и  впервые за неделю заснула спокойно.
 С возвращением Маши стало веселее. Она умела находить занятие и для себя, и для других.
Кошка повседневно нахального поведения позировала, как заправская натурщица, сознающая свою красоту. Смотрите, наслаждайтесь, я позволяю вам собой любоваться. Маша и Ирина писали акварелью ее портрет, каждая свой.
-Ты, глазки какие нарисуешь, синие или зеленые? - спросила Маша.
-Зеленые. Кисточку не грызи.
-А я - синие.  Ничего я не грызу, только кусаю. А ротик красный?
-Нет. Коричневый.
-А я красный! Я ей бусики нарисую и бантик на хвосте. Она украшаться не любит, но я все равно нарисую.
Кроме бус и бантиков на Машином рисунке было еще несколько милых дополнений. Желтое солнце сбрасывало лучи на серую шкурку. В одной кошачьей лапе был букет цветов, в другой - сумочка. Кошка шла на двух ногах по направлению к грибу с красной шляпкой. А сам гриб был размером с кошку. Ирина вспомнила, что она тоже рисовала солнце в детстве с длинными лучами, доходящими до каждого изображаемого объекта.
  «Попробуйте потушить солнце, и вы поймете, кто Бог»,- прочитала она у Розанова. А ведь каждый ребенок знает об этом с младенчества. Машка- дитя солнца, как все дети ее возраста. Потом повзрослеет и о своем родстве забудет. Ирина смотрела на дочь. Светлые, как лен, волосенки выбивались из косичек и свисали лучиками. Солнечная моя девочка.
- Миша иди сюда, - позвала она брата, - посмотри, какая кошка лучше? Сама то она хорошо знала, чей рисунок лучше. Ей требовалось общественное подтверждение.
-Натуральная! - ответил Миша. А что это за гриб?
Маша подняла глаза на брата, детские наивные, разочарованные глаза.
-Ты совсем красоты не понимаешь! Мама, почему он уроки не делает?
-Солнышко мое, он совсем не обязан перед тобой отчитываться. Во-первых, потому, что он уже взрослый мальчик и сам знает, когда и что ему делать, а во-вторых, это ты его позвала. Вот что я попросила бы его сделать, так это вынести мусор.
-Всегда ты нагружаешь меня своими мусорами, - заканючил Мишка -, а мне тренироваться надо. Я еще могу олимпийским чемпионом стать.
-И какой же ты вид спорта решил осчастливить?
-Санный! - не без гордости заявил сын. Главное - хорошую горку найти. На первое время Машкины санки возьму. Скорее бы зима!
-Мишка, вынеси ведро. Мусор по помойке плачет. За одно и горку поищешь.
Что-то в тоне матери подсказывало мальчишке о неизбежности похода на помойку. Он еще немножко поворчал для приличия и стал одеваться.
Ирина включила телевизор. Прошли местные новости. Далее зрителям предложили осенние зарисовки с улиц города. Под печальную музыку мелькнул кленовый листочек на ветке, прилетевшие с севера снегири осваивали голые городские кусты, детишки в вязанных разноцветных шапочках перебегали дорогу, на фоне чугунной парковой решетки Соня в длинном черном пальто и шляпке держит букет желтых поздних хризантем, что-то еще и еще. Ирина больше ничего не видела. Неужели Соне гулять больше негде, чем в парке, где несколько раз Ирина встречалась с Олегом. Она живет в другом районе, вот и гуляла бы там. Мало того, что мой Олег – ее муж, так она и мой парк осваивает. Волнение в сердце вошло на цыпочках, а через минуту забухало по ребрам молотом. Надо идти!- осознала Ира и засуетилась. Сбросила халат, надела спортивный костюм  и куртку, застегнула ошейник на Урсуле.
- Я погуляю с собакой,- сказала она Маше и ушла, закрыв перед собачьим носом дверь.
Она пришла в то место, где последний раз видела Олега. Как пусто? Почему так пусто? Листья облетели и что-то еще. А! Дома снесли. На улице перед парком снесли дома, когда-то построенные пленными немцами. Дома стояли на слабых фундаментах, покрылись грибком. Ирина ходила в них по жалобам каждый год. Теперь домов нет. Как далеко продвинулась жизнь за каких-то девять дней! Мокрая дорога, поблескивая фонарным светом, уходила в темноту.  Седьмой час, а так темно. Ирина была готова перейти дорогу и вернуться домой, когда ее нога наступила на что-то мягкое. Это был букет желтых хризантем,  оставленный  кем-то на краю тротуара. Не Соней ли? В этом месте Олег обычно оставлял машину, а Соня  сегодня разбросала  цветы. И это не может быть нелогичным. Ирина не могла взять в толк,  для чего это сделано. Соня - тонкая, чуткая,  загадочная женщина, что она этим хотела мне сказать? А может не мне, а ему. Ну что?
Подъехал фургон с хлебом и подстроился к крыльцу булочной, грузчики в длинных фартуках понесли лотки с горячим хлебом. Воздух наполнился запахом. Кроме хлеба пахло чем-то  пряно-горьким.  Это хризантемы, - догадалась Ира,- на полынь похоже. Запах хлеба только усиливал горечь, стоявшую в воздухе.  «Горечь, горечь - вечный привкус на губах твоих, о страсть»,- как давно об этом известно, а я только познаю. Страсти, мордасти, от них одни напасти. Внезапно она очень остро почувствовала, что именно в напастях дело, а в воздухе запах горя.  И все это имеет к ней прямое отношение. Мозг, привыкший систематизировать, связывать и исключать, провел аналитическую работу и подал к рассмотрению такую информацию, от которой у Иры подкосились ноги, и потемнело в глазах. Фонарный столб спас ее от падения. Она припала лбом к мокрому металлу и замерла, арктический холод сковал ее по рукам и ногам, и не было ей спасения.
Миша вышел на поиски матери. Она ушла, забыв взять собаку, хотя одела ей ошейник. Урсула повела его к парку. Там у входа в парк Миша увидел силуэт матери, стоявшей под фонарем. Странный фонарь, - подумал мальчишка, - вокруг него семицветный нимб. Мать тоже странная, прилипла к столбу, смотрит куда-то, а меня не видит. Она попала в этот нимб, он обволакивал ее своими радужными кольцами. Урсула скулила и рвалась с поводка, но, Миша не отпускал ее, сжал рукой ее узкую морду, чтобы не лаяла. Что-то мешало ему отпустить собаку и переступить границу света, наверное, та отрешенность, в которой находилась в этот момент его мать. Он никогда не видел ее в таком состоянии. Ему было бесконечно жаль ее. Он понимал, что в жизни матери произошло нечто трагичное и касается это только ее. Мишке было холодно, шел мелкий противный осенний дождь и ему никогда бы не позволили гулять в такую погоду особенно во время болезни. Больная мать его стояла под дождем, и надо было что-то срочно предпринимать, чтобы увести ее домой. Он отпустил собаку. Урсула за несколько прыжков долетела до Ирины. Ткнула носом в ладонь, теплым языком лизнула пальцы. Она радостно била хвостом, прыгала на четырех лапах и через минуту рванула через ворота в парк, где помчалась стрелой по аллее; попробуйте, догоните.
- Миша? - мать спросила темноту голосом, давшим трещину.
- Мама! - мальчик припал к родному плечу. Пойдем домой, там Машка одна. Он знал, что сказать матери. Какие бы важные и трагичные вещи не происходили в ее жизни, Машка для нее важнее всего.
 Мать была без сил. Она с трудом оторвалась от столба, и ее повзрослевший сын стал для нее новой опорой. Они медленно двинулись к дому. Из парка выскочила Урсула, ее опять забыли. Она нашла след и побежала за дорогими ей людьми. Мать и сын шли по мокрой дороге, и каждый встречный фонарь делился с ними своим разноцветным нимбом.

                * * *
Вадим спешил домой. Ему очень хотелось есть. Всякие общественные сборища с принятием пищи, будь это поминки или свадьба, служили   для него аперитивом. Он не любил питаться прилюдно, ему не нравилась чужая кухня, и то, что еду готовили чужие незнакомые руки ему тоже не нравилось. Другое дело - простая и здоровая еда в домашних условиях, ради нее он сократил путь и пошел через парк.  Сегодня он провел весь день рядом с вдовой, отдал столько душевных и физических сил  для поддержки родственников, что сам стал нуждаться в их подкреплении.
 Волей рока он был в этом парке с утра. Соня хотела посмотреть место, где погиб ее муж. Вадим знал это место. Он дежурил в тот ужасный день, когда это случилось, именно ему пришлось констатировать смерть Олега и сообщать об этом родным.
Скорая помощь прибыла на место происшествия по вызову милиции. Толпу зевак, преимущественно пенсионеров и их внучат, гулявших в это время, привлекла необычная авария в тихом переулке возле булочной. От проезжавшего по дороге КамАЗа отлетело колесо и в безудержном стремлении к свободному движению сбило с ног человека, стоявшего на тротуаре. Человек упал, крепко ударившись головой о бордюр. Финал мистический, потому что неожиданный: мгновенная смерть на ровном месте. Соня не могла в это поверить. Никто не мог в это поверить: ни друзья, ни родные, ни сотрудники госпиталя, ни те, кого он прооперировал, ни те, кто операции ожидал.
 На свои похороны Олег собрал много народа. Соня опиралась на руку своего брата и была великолепна. В ее облике было столько сдержанной скорби, столько благородства. Темная шляпка с низкими полями закрывала заплаканное лицо, а рука в черной перчатке принимала пожатия соболезнующих людей. Вадим задержал на своей широкой ладони Сонину руку чуть дольше, чем требовалось. Она должна была знать, что может на него рассчитывать. Соня ответила ему благодарным взмахом шикарных ресниц. Олег на прощание одарил всех застывшей полуулыбкой и превратился в воспоминание.
Вадим вышел на центральную аллею парка и остановился. От дерева отошла женская фигура в спортивной куртке. Вадим вгляделся.
-Ирка! Что она здесь делает? Всю неделю эта сумасшедшая стояла на голове, а сейчас вернулась на ноги и бесцельно бродит по парку.
Вадим спрятался за густые лапы голубой ели  и стал наблюдать  мизансцену,  в которой участвовала его жена и ее переживания. Казалось, что все в ней ему давно известно: характер, манера поведения, как она смотрит, что думает, как двигается. Но то, что он увидел в этот вечер, его потрясло.
Ирина вышла из парка и остановилась в том месте, где погиб Олег. Ее движения стали медленными и тяжелыми. Вадим почувствовал в них нескрываемую боль. Он не видел ее лица, это было совсем необязательно. Было понятно и так, что перед ним маленькая женщина в большом горе.
И это горе показалось ему открытым безумием.
-Разве так можно? Эдак неприлично! Куда его жене до Сони, до ее благородной гордости, до высоты ее чувств.
От Ирины потянуло холодом. Он стал заползать Вадиму под плащ и в рукава.
-Чего же она так горюет? Она, слава богу, не вдова. Ее муж жив и очень жрать хочет, а с такой женой ему не далеко до язвы. Все-таки интересно, о ком она так убивается.
Чем больше Вадим задавал себе вопросов, тем яснее был ответ.
Не может быть! – успокоил он себя. У него никогда не было причин сомневаться в добропорядочности собственной жены. Неприятное волнение в эпигастрии, и это был уже не голод, утверждало обратное: может! Еще как может. Позднее озарение посетило голову обманутого мужа и задержалось в ней ясным осознанием.
-Мерзавка!
Он не ждал от нее самозабвенной преданности. Сам был далеко не безгрешен. Он допускал кокетство, флирт, легкое необременительное увлечение, но такая глубокая скорбь выбивала у него почву из-под ног. Поздравляю тебя, дружок,- сказал Вадим сам себе,- тебе выпал завидный жребий. Как все пошло, банально и очень обидно. Над фонарем радужные кольца, такие как от бра в спальне его жены. Какая насмешка! Без сомнения, здесь она встречалась с Олегом в тот вечер. И та последняя улыбка на его лице предназначалась ей. Можно сейчас спросить ее об этом, и вряд ли, она будет что-либо отрицать. Нет! Он не готов к этому разговору. Как хорошо, что у этих безумцев хватило такта не афишировать свои жалкие страстишки. Иначе добрые люди давно бы поставили в известность. Соня тоже ничего не знает. Она уверена, что Олег приезжал, чтобы договориться на счет теннисной школы для Артура. Или она это придумала для оправдания мужа в собственных глазах? С ума сойти можно! И что же мне делать?


                * * *
Что не может сделать любовь, делает ревность. Бочаруся очень удивилась, когда увидела Вадима у своей двери.  Странный визит, расстались недавно, пару часов назад. У нее был трудный день, сначала клиника, затем поминки Олега. Она не могла смириться с этой потерей, самым искренним образом оплакивала его как своего друга, как замечательного хирурга, как хорошего мужика, наконец.  Таких мужчин, как он, в этой жизни становится все меньше и меньше. Бог их забирает по одному, они ему видимо нужнее. Наталья  поправила халат на груди и пропустила Вадима в комнату. Она только что приняла душ, на ее влажных рыжих волосах  поблескивали капельки воды. Вадим плюхнулся в кресло, не сняв плаща.
- Слушаю тебя,- заявил Вадим развязно. Его глаза поймали  внимательный взгляд Натальи. Выкладывай все, что тебе известно. Ну, ты понимаешь, о чем я спрашиваю?
Она хорошо знала каждое движение его лица, знала какое движение души за этим движением стоит. Развязный тон ее не обманул, Вадим был растерян. Это обстоятельство очень оживило Бочарусю. Таким растерянным Вадим может быть только в одном случае, к нему просочилась информация о жене, но ничего конкретного он не знает, - догадалась она.
- О чем это ты? - Она загадочно улыбнулась. - Являешься на ночь, глядя, допрашиваешь, как в ГПУ пред арестом. Что ты хочешь знать, милый? - В голосе прозвучала злорадная нота. В глазах ее и в выражении лица была ирония и насмешка. Она знала не так уж много, но умело блефовала.  Ей хотелось наказать его за обычное высокомерие.
Их отношения складывались странным образом. Она была увлечена им с юных лет, без ложной скромности демонстрировала это увлечение. Как бы не раздражало Вадима показное выражение ее чувств, он к этому быстро привык и принимал с улыбкой и вполне благосклонно. Гормональный всплеск юности прошел, Наталья по-прежнему играла в любовь, но уже в силу привычки, трезво и объективно оценивая Вадима, как личность, частенько льстила ему, говорила всяческие комплименты. И Вадим с течением времени стал нуждаться в Бочарусе гораздо больше, чем она в нем, ибо мужчины более падки на лесть, чем принято думать. Чем сильнее становилась эта зависимость, тем надменнее Вадим относился к Наталье, скрывая истинное положение вещей.
Редкий реципиент дорожит своим донором после переливания, - думала неоцененная женщина. Она прекрасно знала, что она неоцененная. У нее, как и у многих советских граждан, было сильным желание приносить пользу Отечеству, чем больше она приносила этой пользы, тем ущербнее чувствовала себя в своей личной жизни. Год за годом фанатично тратила свои жизненные силы на врачевание чужих конечностей, а как-то оглянулась назад, а там одни костыли и аппараты Елизарова, даже мужчины в ее жизни были из бывших больных с гипсовыми лангетами и теми же костылями. А впереди что? Впереди одиночество. Ни семьи, ни детей. Был когда-то муж, но он не выдержал режима жизни Натальи и ее альтруизма. Бывая в семье Вадима, она завидовала Ирине и не по причине обладания этим сокровищем, а из-за смелости, с которой она родила двоих детей, плюнув на карьеру и долги обществу.  Нет! Не выдаст она Ирку ни за что. Женщина имеет право на радости. Хотя какие уж тут радости, когда Олега нет.
Вадим видел, - Наталья знает кое-какие детали, но будет молчать. В уме ей не откажешь. Понимает, что скажи она хоть слово, он будет ее люто ненавидеть.  А ей это зачем? Надо как-то поощрить ее за мудрое поведение.
- Ну что ты заводишься с пол оборота? Не стоит на меня сердиться. Вадим снял плащ и бросил его на спинку кресла. - Я проходил мимо, кое-что в мозгах промелькнуло, решил выяснить, но уже забыл. Все пустое. Как ты живешь? Я давно у тебя не был.
Наталья сидела на диване напротив Вадима. Загадочная улыбка еще не покинула ее лицо.
- Ты изменился, Вадим. Любопытней стал.  Жизнью моей интересуешься. Что само по себе странно для такого эгоиста как ты.
-  Чем же я так эгоистичен? Друзей я своих не предаю, подруг тоже. А к некоторым из них я отношусь очень нежно.
-Коли ты заговорил о нежности, то я права. Ты изменился. Вот в чем, я думаю, ты постоянен так в желании себя побаловать. Я тебе в этом помогу. У меня есть бутылочка хорошего вермута.
 Наталья открыла бар и принялась колдовать над коктейлем. Вадим включил телевизор и попал на осенние зарисовки, которые регулярно транслировали между передачами.
- Надо же! Соню Ляпишеву показывают. Может, она споет нам что-нибудь на родном армянском языке, - сказала Наталья с едва скрываемым раздражением.
Вадим выключил телевизор. Настроение испортилось у обоих, но по разным причинам. Наталья вспомнила, каким козлом скакал сегодня перед Соней Вадим. Ну а самому Вадиму желтые хризантемы напомнили о его подозрениях.
- Не бери в голову, - сказала ему Бочаруся, видя какие тучи побежали по его лицу. - Есть у меня нечего, только конфеты. Она положила открытую коробку на стол и подала Вадиму стакан с коктейлем.
- Давай, Вадюша, выпьем за мечту. У тебя есть мечта?
Вадим пожал плечами.
- Вот-вот! Я тоже давно ни о чем не мечтаю. Мечты - удел молодых. Мы еще молоды, и мечтать имеем полное право. Вкусно? Хочешь еще?
Коктейль, один за другим, погнал по телу кровь, и Вадиму стало легче дышать. Он с благодарностью посмотрел на Наталью. Ее волосы почти высохли и только кое-где на кончиках дрожали маленькие капельки.  Она расслабилась, разрумянилась и в ней исчезла та ирония, которая была вначале их встречи.
- Однако, какие у тебя красивые колени, - неожиданно сказал он.
Наталья прыснула, - Вадим, друг сердечный, сколько лет мы с тобой знакомы, ты никогда на мои колени не смотрел.
Под халатом у нее ничего нет, - догадался сердечный друг. У него появилась ужасно глупое желание увидеть все то, что этот халат скрывал.
- Я купила новый рецептурный справочник, очень удачный. Хочешь, покажу?
 Наталья встала с дивана и потянулась к книжной полке. Вадим подошел к ней. В глазах его появился азартный огонь. Он изловчился и дернул за ее пояс. Легкий шелковый халат упал на ковер. Пред ним предстала Бочаруся в том виде, который он не знал. Как оказалось, рыжими у нее были не только волосы на голове. Плечи и ягодицы украшали россыпи веснушек.  В свое время они эмигрировали с ее физиономии и хорошо прижились на новом месте. Наталья обернулась, с удивлением посмотрела на Вадима  и спросила:  Как понимать ваши действия, сэр?
По опыту своей жизни  Наталья хорошо знала, что чувство благодарности у мужчин  часто проявляется необычным образом, они  спешат одарить собою и очень обижаются, если  их благодарный порыв не принимается. В душе Вадима чувство благодарности в делах житейских давало редкие ростки. Наталья очень удивилась, когда увидела на его лице выраженное возбуждение. Она наклонилась, чтобы поднять халат. Вадим смотрел на нее в изумлении.  Формы Наташкиного тела были далеки до идеальных, но они действовали мощно, безотказно, завораживали красотой женского здоровья.  Разумная рука не потянется сорвать червивый или высохший гриб, но невольно станешь грибником, когда увидишь крепкий боровичок. Вадима повело. Ему безумно захотелось этот гриб вкусить. Его руки приняли это желание, как приказ к действию, обхватили свою жертву и овладели ее грудью. Лицо его сняло последние капли воды с вымытых волос. Губы побежали вниз по позвоночнику до кошачьего места. Бочаруся изогнулась и в сильном, ловком движении вырвалась из объятий.
- Как это понимать? - Спросила она еще раз, едва сдерживая волнение.
- А надо понимать? Это лишнее! Ответил Вадим с присущим ему сарказмом и вернулся к прежнему занятию с еще большим усердием и упорством.
- Ну что же,- подумала Наталья- Сам напросился. Надо пропустить его по полной программе.
Инициатива пришла с его стороны. Этот долгожданный факт давал ей возможность отдаваться его желанию без сомнений.  Что она и сделала с радостью, с ожившей любовью и мастерством. Когда их возбуждение достигло наивысших пределов, она приняла его жадно. Сдавленный стон раздался возле левого уха Вадима, через пару секунд он услышал еще один стон, но даже не понял, что на сей раз, стонал он сам.
Они долго лежали, не отрываясь друг от друга, потом столько же рядом. Молчали. Анализировали ситуацию. Каждый принимал ее, по-своему. Она думала о том, что донор и реципиент могут поменяться местами и это справедливо; что она не ошиблась в Вадиме, выбрав его по молодости; что вкус его, запах, анатомия на редкость подходили ей; и что при достаточно разнообразной сексуальной жизни сегодня был праздничный случай. Наталье хотелось петь, пить и повторить. Она осторожно повернула голову и посмотрела на Вадима.
Вадим был без сил, его раздавило очередное открытие дня. Воспоминание о первом сардонически исказили черты его лица, он не мог больше притворяться. Вторым открытием была Бочаруся, виртуоз сексуальной техники.  Он давно не получал такой разрядки. Какой он был идиот, как долго от нее отказывался. Упругие мышцы живота и бедер, не растянутая родами промежность, отсутствие ложной стыдливости и конечно мастер-класс, который ему, как бы случайно, показали – все это не оставляло   ничего другого, как чувствовать себя обманутым и в двойне обворованным. Ибо второе открытие он никогда не сделал бы без первого. Он быстро оделся и ушел, бросив на прощание, вместо привычных слов  »  спасибо, все было хорошо»,- Сожалею, это было недоразумение. Выражение лица его осталось кислым и искаженным.
Наталья растерялась, на ее глазах выступили слезы, но через минуту она подскочила и принялась лихорадочно что-то искать. Она высыпала содержимое сумки на стол.  То, что она искала, оказалось маленьким календарем. Посмотрев в него, она успокоилась.
- Недоразумение, Вадим, ты получишь через девять месяцев, - сказала она убежденно.
Сейчас важно быть благоразумной, - решила она. Время обид еще не пришло. Пусть выхлебает свою чашу до дна.  Разберется с женой. Подпалит крылышки рядом с лучезарной Соней. Он долго не выдержит эту гордячку, а она его. Глуп тот человек, который не знает свою истинную цену. Цена Вадима не выше моей любви к нему и моего терпения. Если разом лишить Вадима и того и другого, что от него останется. Если в трудный час он пришел ко мне, то со временем придет еще. Наталья позволила себе представить будущее, в котором Вадим будет ей послушен. Она была уверена, что сможет взять его в руки, прежде всего для его блага и только потом для собственного счастья. Кто хочет победить, тот побеждает – это известная истина. Он не для Ирки. Она его не стоит, но если быть справедливой, то и она не для него.


                * * *
Родная семья встретила Вадима холодным равнодушием. Дети спали. В прихожей любопытства ради, появилась Урсула, махнула хвостом и ушла на свои коврик. В спальне жены горел свет. Вадим пошел на него. Ирина лежала на постели в той же одежде, которой была в парке. На тумбочке стоял стакан с водой и бутылочка корвалола. Ее мать умерла от инфаркта, - не ко времени вспомнил Вадим.
-Как ты себя чувствуешь? Спросил он. Тебе лучше?
- Лучше, - ответила она одними губами.
- Я рад, что тебе лучше. А мне плохо! У меня друг погиб. Олег Ляпишев. Помнишь такого? Вадим видел, как она страдает. При упоминании имени Олега из ее глаз потекли тихие слезы. Ему бы остановиться, но он продолжил, внимательно следя за женой. Не куда бежать, когда мучения сильны. Ревность сжигала его изнутри. До чего же мерзкое, живое, растущее чувство, высасывающее из души все человеческое.
- Я был там. Он был уже мертв, а из раны еще струилась кровь. Море крови, а ранка вот такая маленькая с мой палец. Нет, мой палец больше. Думаю, как твой мизинец. Ты плачешь? Тебе его жаль? А меня?  Ты представить себе не можешь, как мне плохо. Что это, корвалол? Этим мой стресс не снимешь.
Вадим пошел на кухню. Нашел спирт, каким он пользовался для инъекций, и с неестественной жадностью выпил его.
- Почему ты одета? Ты устала.  Я помогу тебе раздеться.
Он расстегнул молнию куртки и медленно, как бы смакуя, стал снимать с жены одежду.
-Давай оденем халатик. Вадим взял со стула мятую, вылинявшую, байковую тряпку.  Он вспомнил шелковый струящийся халат Бочаруси, ему стало неудобно за жену, даже стыдно. Ей было на это наплевать.  Она лежала без движений, закрыв глаза. Ах, ах! Как она страдает! Всем видом говорит, - вы не можете понять моих божественных чувств. Заводил себя Вадим.- Ну что же, он простой смертный и в утешении нуждается самом примитивном. Он погладил ее по руке. Не последовало никакой реакции. Его пальцы быстрым пауком пробежали по плечу к ключице. Ага, набросила одеяло! Мои ласки ей не приятны. Со мной не хочешь, а с ним могла? Вадим стащил с жены одеяло. Тощая стала, как в молодости. А в молодости она была девочкой послушной.    Ирина хотела уйти в комнату к детям.  Вадим заломил ей руку.
- Отпусти! Мне больно, - попросила она ослабевшим голосом.
- Тебе больно? Это же хорошо! Пусть нам всем будет больно.
Он швырнул жену на кровать и уставился на нее в злобном раздражении. Его челюсти свело до скрипа зубов, по выбритым щекам заходили желваки. Как жаль, что он не сможет отплатить Олегу той же монетой, но благо есть на ком оторваться. Еще одна попытка уйти для Иры оказалась неудачной. Вадим схватил ее за рубашку.
- Кто ты такая? Кто? Баба! Подстилка! Дрянь! Животное!
 Он шипел ей на ухо хорошо известные, употребляемые исключительно мужским населением планеты слова. Когда слов не осталось, и начались повторения, он ударил ее по лицу. Получилось неудачно, недостаточно ярко, без звонкой отдачи. Он вспомнил армейские пощечины своего отца, когда тот воспитывал солдат. Рука поменяла позицию, и понеслись яростные удары наотмашь. Во всяком деле своя страсть. Сейчас он все уничтожит! Раздавит!  Сотрет все ее радужные воспоминания, все пленительные картинки подлой измены. Он избавится от муки жуткой ревности. Устала рука, а ладонь загорелась огнем, Вадим тут же нашел новое достойное себя занятие. Он завалил жену на кровать и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, овладел ею. Агрессия и сексуальность две стороны одной чудной монетки под названием мужчина.  Выпадает то решка, то орел.  Иногда монетка бывает так затерта, так невзрачна, что определить до времени, какой стороной к вам повернулись, бывает очень трудно.
- Стресс, солнышко, лучше всего снимать сексом. Не правда ли?
Сказал Вадим, когда выдохся и свалился с кровати на пол. Первое, что он увидел в ракурсе, были кирпичи, подставленные под кровать вместо сломанной когда-то ножки.  Он осмотрелся. За пятнадцать лет бывшая девичья спальня мало поменяла интерьер. Та же мебель. Те же шторы. Все потускнело и пообтрепалось. Из всех семейных приобретений самыми значительными оказались дети, сопящие за стеной. Первой мыслью прояснившегося сознания было то, что женская неверность всегда имеет свою причину, что почва для этой измены была подготовлена им самим. Он виноват пред собой в том, что давно стерпелся с тупым безразличием к нему, с многолетней сосредоточенностью жены на чем-то своем. Он разбаловал ее своим участием в домашних делах. Но, с другой стороны, именно индифферентное отношение жены, позволяло ему не уклоняться от раскованности шумных компаний, от личных взаимоотношений с людьми, включая других женщин, от права проводить с ними время, права на ошибки, радости, раздражение и всплески самодовольства. Она разом лишила его привычной жизни и привычных отношений, он оказался не готов к этому. Настолько не готов, что вошел в роль обманутого мужа, имея в наличии только подозрение и ни одного факта. Какая глупость ревновать к покойнику! Ну и угораздило его! Психика Вадима дала обратный ход, но вот беда, места для отступления он себе не оставил. Он встал с пола, сделал непроизвольно несколько шагов и остановился напротив зеркала, из которого на него посмотрел полнеющий мужчина средних лет с заметной сединой в темных волосах. И не было в нем ни лоска, ни шика, ни былого обаяния. Лицо не выражало ничего, кроме усталости. Рядом с мужчиной в зеркале появился молодой смуглый парень с насмешливой улыбкой на полных губах. Вадим обернулся. Что за незваный гость? За его спиной никого не было. Чертовщина! Мистика! Это же Олег! Вадим отпрянул от зеркала и бросился к Ирине, живой и теплой. Она сидела на кровати и поддерживала руками свою голову. Заметив движение мужа в свою сторону, она захотела подняться, но пошатнулась. Вадим удержал ее от падения. Он увидел лицо ее совсем близко, увидел и ужаснулся. Господи! Что я наделал?
-Нет. Это не я, - наивно отрекся он от собственного действа. Так обычно поступают пуганые дети, когда их уличают в запрещенном для них деянии. Разве он может быть зверем, поднявшим руку на женщину. Он достойный член общества, представитель гуманной профессии, отец двоих любимых им детей, наконец. И что он должен будет сказать завтра своим детям? Что он даже не подозревал о наличии таких способностей в себе? Да, он не подозревал. Но что это меняет? Желание исправлений толкнуло его на поиски холода. Он бросился к двери и увидел под ней скребущую кошачью лапу. Это  Кузя пыталась открыть дверь собственными силами. За дверью Вадима встретили настороженные, осуждающие глаза зверей взаправдашних, по генам и крови. Кузя прошмыгнула в спальню тотчас же, прыгнула на колени к Ирине и прижалась к ней всем своим кошачьим тельцем. Она пососала складку рубашки, от своих кошачьих чувств пустила слюну и лечила, лечила своим мурлыканьем. Она так старалась, что Ирине казалось, что вибрирует ее собственный позвоночник. Урсула проследила за действиями Вадима, следуя за ним на расстоянии. Когда увидела, как тот стал копаться в морозильнике, она вильнула назад. Всем собакам хорошо известно, что лучшее средство при разных болячках это - собственный язык. Кошкам положено лечить душу, Урсула занялась любимым человеческим телом. Она осторожно прошлась длинным ласковым языком по лицу Ирины, обнаружила все самые болезненные, травмированные места и принялась за работу.
Лекарь иного масштаба появился в спальне с куском замороженного мяса, завернутого в салфетку. Льда в холодильнике не нашлось. Урсула почувствовала мясо, смутилась и стала облизываться. Кузя недовольно оттянула уши назад, она опасалась нападения, но пост свой не покинула.
- Вот холод, - Вадим протянул сверток.
Ирина взяла его и приложила к распухшим губам. Голова ее кружилась так, если бы она находилась в самолете, вошедшем в мертвую петлю. У нее не было никакой надежды покинуть этот самолет до того, как он войдет в штопор, но она собралась с силами и сказала:
- Уходи! Дети не видели тебя, я скажу, что упала.
Оба понимали, что эта ночь последняя в их семейной жизни. Ирина преподносила напоследок урок нравственности своему ревнивому мужу. У Вадима было достаточно ума, чтобы его оценить.
- Прости меня! Прости! Вадим бухнулся на пол, обхватил руками ее ноги и стал целовать колени. Кошка в испуге отскочила в сторону, а за спиной Вадима ощерилась и зарычала собака. Щенок с Варшавского рынка, милая длинноносая Урсула повзрослела и поняла, в чем должна заключаться ее ответная благодарность.
Вадим ушел в ночь. Перед ним было много дорог. Он был убежден, выбор за ним.


                Глава 20

Рваная рана глубокого оврага отделяла узаконенное безумие от мира кажущегося здравомыслия. Крутой обрыв слой за слоем обнажал земное тело, беззащитное для разрушительной работы эрозии. Узловатые корни мачтовых сосен выбухали из песка, переплетались, как натруженные пальцы невидимых мощных рук.
На крутом берегу под соснами смотрели друг на друга два изветшалых двухэтажных здания, доживающих свой век, под названием «Интернат для психиатрических  хронических больных».
Попасть в заовражье было делом нелегким. Рафик легкомысленно сбежал на дно оврага по пологому склону и сосредоточился перед подъемом. Потом взбрыкнул, выдал струю газа из выхлопной трубы и, вгрызаясь колесами в разбитую дорогу, отплевывая дробью придорожной гальки, напрягая все свои лошадиные силы, вскарабкался по крутой диагонали.
В воротах загородного учреждения машину встретил стоявший много лет, как часовой на посту,  дряхлый эксбиционист. Местные жители к нему привыкли и не замечали. Вновь прибывающие люди удивлялись анатомическим особенностям.
Сафар-ага выразительно присвистнул:
- Ну и урод у божьих ворот!
Рафик притормозил на площадке между двумя зданиями. Сафар-ага, он же Славик, недовольный работой машины тут же залез под нее. С его кудрявой лысеющей с макушки головы слетела кепочка и спряталась в траве.
Главный врач, вылитый Ален Делон, в джинсах и шикарном свитере из хорошей шерсти встречал гостей с видом добровольного мученика. Рядом с главным врачом с широкой радостной улыбкой стояла старшая медсестра, кругленькая, обтекаемая, из таких, что мягко стелют.  А взгляд жесткий, оценивающий, уже прикинул, кто приехал и как с ними себя вести.
Дом психохроников – объект риска. В нем всегда могут возникнуть заболевания инфекционной природы. На сей раз планировалась комплексная проверка. В составе комиссии различные специалисты: фармацевт, врач по коммунальной гигиене и гигиене питания, социальный работник и эпидемиолог.
Ален Делон нервничал слишком очевидно. За учреждение взялись круто. А медсестра сияет, всем своим видом говорит: успокойся, дорогой, здесь одни родные люди. Своим быстрым взглядом она к Ирине Алена Делона приставила. Эта птичка залетная, незнакомая, а губеночки-то раскисшие. Пусть с красивым мужчиной пообщается, может, повеселеет. В чарах своего мужа она была уверена на все сто процентов.
- Александр Васильевич, если позволите, я немножко распоряжусь. Вы с доктором будете? – вроде спросила, а как припечатала. – Пойдемте в корпус, - обратилась она к членам комиссии, - сегодня так холодно, ночью минус пять обещали.
Воркующий голос давал понять, что если ее что-нибудь беспокоит, то это только ранние заморозки. Не будет она волноваться из-за таких мелочей, как очередная комиссия.
Экономист займется бухгалтерией и обязательно найдет финансовые погрешности. Он будет не доволен, но человеку всегда можно поднять настроение.
Фармацевт обнаружит, что дорогие остродефицитные препараты списываются на больных, в них совершенно не нуждающихся. Он будет возмущен, но у кого не найдется больных родственников или знакомых, ради которых свое возмущение следует попридержать.
Врач по коммунальной гигиене будет с таким усердием обжигать краны, чтобы взять пробу воды из местного водопровода, что у него может не хватить спирта.
А у врача по гигиене питания на этом объекте широкое поле деятельности: посмотреть бракеражные журналы и исправить в них орфографические ошибки, сверить суточную пробу из холодильника с меню-раскладкой и ненароком обнаружить, что не хватает колбасы. Повар поклянется, что колбасы в глаза не видел. Зачем психам колбаса? Действительно, зачем. Если появиться желание довести повара до предынфарктного состояния, выловить мяса из котла, взвесить его и спросить, где остальное.
Хорошо, когда инспектор – человек знакомый, прикормленный, дальше мух на мусорном бочке он никогда ничего не увидит.
- Вы случайно не в курсе, кто под меня копает? – спросил главный врач Ирину, удивив своей прямотой.
- Проверка – плановая, - ответила Ирина.
- Третий раз за месяц? И все планово?
Ирина пожала плечами. Рано или поздно рядовой врач понимает, что теневая сторона его принципиальности – наивность и глупость, которой широким размахом пользуются другие, стоящие на более высоких ступенях служебной лестницы, а иногда выше на несколько лестничных маршей.
Если китайцу для того, чтобы быть чиновником требуется нравственный стержень – чем крупнее должность, тем крепче стержень. В условиях российской действительности нравственность – роскошь, которой могут пользоваться очень защищенные люди или юродивые. В современной реальности выживают люди юркие и бесхребетные.
- Вы у нас в первый раз, обещайте быть объективной, - главный врач взял Ирину под локоток и повел по песчаной дорожке, намеренно дистанцируясь от пищеблока и запаха тухлятины, исходящего от варева, предназначенного к обеду.
- Холодильник давно не работает? – Ира освободила свой локоть.
- Уже чиним.
- А отравления не боитесь?
- Побойтесь Бога! Какое отравление? Это всего лишь солонина. У нас свое подсобное хозяйство, одним бюджетом сыт не будешь, сами понимаете. Хотелось калорийность рациона повысить, прирезали свинку, а холодильник, как назло, из строя вышел. Присолили немножко мяса, а что было делать? Мы знаем, что запрещено. Вы еще не в курсе? У нас можно поросеночка заказать, на юбилей или семейное торжество, по скромной, скажем условной себестоимости. 
- Как это у вас ловко личная польза совпадает с общественными интересами. Еще бы вас не проверяли три раза в месяц.
- Да это от зависти. Многие думают, что в нашем учреждении без труда можно купоны стричь. Кстати, у нас есть на списании аппарат УВЧ-терапии.
- По условной стоимости?
- Ну конечно, для вас по условной стоимости. Может, захотите индивидуальной лечебной деятельностью заняться.
- Не захочу.
- Напрасно, от хорошего предложения никогда не надо отказываться.
- Вы живете в окрестностях или приезжаете сюда из города? – Ирине захотелось переменить тему разговора.
- Двадцать лет каждый божий день на работу из города езжу. А сотрудники в основном Лаптевские.
Лаптево от интерната находилось на расстоянии сельских огородов. Интернат для лаптевцев был почти дом родной. За молодых физически сильных психохроников на период сельхозработ выходили замуж. Зимой все возвращалось на круги своя. Случались и дети. За их психическое здоровье никто не волновался. Главное для лаптевцев было вовремя посадить и выкопать картошку, пищу людей, скота и стратегическое сырье для самогонного зелья.
Государство неустанно боролось с самогоноварением как с достойным конкурентом. Казна много теряла, потому что иной самогон, настоянный на травах, прозрачный, как горькие слезы,  горящий синим пламенем, по мнению знатоков, лучше, чем «Андроповка". Тем более что дешевле и растет на собственном огороде.
Песчаная чисто выметенная дорожка закончилась у избушки, врытой в землю по кособокие окна. На веревках, натянутых между соснами, летали цепеллины серых пижам и пододеяльников.   Со звуком пикирующего бомбардировщика стиральные машины болтали белье. Запах, синтезированный с сыростью, хозяйственным мылом из горных козлов и хлоркой, действовал на неприученное человеческое обоняние как вата с нашатырем возле самого носа.
Худощавый молодой человек с лицом и взглядом народовольца Белинского, одетый в серую пижаму, гладил белье. Работал он самозабвенно, тщательно выглаживал швы и складочки.
- Все трудишься, Савелий. Тебе что-нибудь нужно?
Савелий показал перекрученный изолентой шнур утюга.
- Купим, когда деньги будут.
- Савелий – ваш сотрудник или больной? – спросила Ирина, когда они возвращались к основным корпусам.
- Пожалуй, и то, и другое. Савелий считает себя философом. У него есть свое учение.
- У вас, должно быть, много неординарных пациентов.
- Ваша правда. Пациенты у нас неординарные, вы их сейчас увидите.
- А в чем состоит его учение?
- Его не назовешь банальным, и что-то в нем есть.
- Что-то такое, что заслуживает вашего психиатрического участия?
- Нашего участия заслуживают многие учения современности. Савелий – хороший сказочник. Он считает, что несчастья России имеют свои истоки в одиннадцатом веке, в том время, когда языческий бог Перун был сброшен в Днепр и поплыл как простой бревно, а женщины бежали за ним по берегу, от горя заламывали руки и рыдали. С тех пор не умолкает в России их плач.
- Ну а мужчины?
- Ну а мужчины стали бесчувственными самовлюбленными истуканами. Это месть Перуна за унижение и осквернение славянских святынь.
- Но с таким же тупым упорством разрушались христианские святыни.
- А чего можно ждать от истуканов? Вы слышали, в Питере убили Игоря Талькова? Море свидетелей и ни одного убийцы. Вы верите в такое? Я нет! Когда убивают человека такого масштабного влияния на соотечественников, преследуются большие политические цели. А когда преследуются большие политические цели, надо понимать, хотят хапнуть жирный кусок. Этому учит мировая история, да и наша тоже. Пройдет совсем немного времени, и мы узнаем, кто такой жадный и такой беспощадный.
- Да, я слышала, - ответила она тихо. Тальков был любимый певец Олега. Ужасно, страшно и мучительно сознавать, что их больше нет
- Если развивать мысль, нас ждут большие разрушения. Главный врач посмотрел на Ирину и увидел, что ей совсем не до уроков мировой истории.  Она была бледна и боролась с собой, чтобы не заплакать. Психиатрический опыт подсказал ему, что женщина перенесла огромный стресс и еще не вышла из этого состояния. Разговор об убийстве Талькова напомнил ей о собственной драме.  Надо было срочно уходить от этого разговора.
 Давайте не будем верить Савелию,- сказал он,- У нас много других неординарных личностей.
- Я должна проверить соблюдение противоэпидемического режима вашего учреждения.
- Это звучит еще страшнее, чем дом психохроников. Прошу вас, - жестом идейного вождя коммунистов Ален Делон предложил войти в одну из палат.
- Здравствуйте, я – Микоян, - представился старик, восседающий на старом стуле с дыркой посредине, как на царском троне.
Из одежды на нем была только одна длинная рубашка. Из под нее  странно торчали голые ноги с атрофированными мышцами.
- У нас партсобрание, выбираем председателя. Какие будут кандидатуры?
- Конечно, вы, товарищ Микоян, - предложил главврач.
- Будем голосовать. Кто за?
Микоян поднял две руки.
- Вы воздерживаетесь? – спросил он, пристально вглядываясь в Ирину, - вы не одобряете нашу линию? Ирина отвернулась от старика.
Три за, один воздержался, - подвел подсчет голосов вновь выбранный председатель, и пустил струю в подставленное под стул ведро.
- Его фамилия Микоян?
- Нет, конечно, она ему в душу запала. Но он действительно партийный деятель среднего звена. Он у нас находится по просьбе родственников из того же звена. Они утомились голосовать.
В комнате находился еще один постоялец. Он ковырял в носу и дышал ртом. Национальные физиономические черты забивали интернациональные, характерные для болезни Дауна.
- Этот парень у нас подкидыш. Родня уехала на месяц в Израиль, уже два года не возвращаются. Недавно прислали хорошую посылку: кофе и пшено, гуманитарная помощь советскому подданному. Моня, ты - советский?
Моня заулыбался и отдал честь, как заправский вояка.
- Вот видите, какой патриот. Зачем ему Израиль? Моня – наш, доморощенный.
В одной из палат в детских кроватках гулили и пускали пузыри  младенцы. Ирина заглянула в кровать пространного существа ростом не больше метра, туго спеленатого в байковое одеяло.
- Сколько лет этой крошке?
- Этому мужчине сорок лет.
В подтверждение сказанного крошка скорчил рожу и лязгнул крепкими зубами.
- Господи, помилуй! Он старше меня.
- При нашем уходе он еще проживет лет этак десять-пятнадцать. Чем не показатель противоэпидемического режима?
Главный врач не без гордости распахнул двери следующего отделения. Поток свежего воздуха из открытых форточек слегка будоражил покой новых гардин. В квадратном самодельном горшке рос фикус. С солдатской аккуратностью заправлены постели. На столе – шахматы.
- Санаторий! - констатировала Ирина.
- Стареемся, берем социалистические обязательства.
Ирина отвернула край одеяла, на простынях не были сорваны фабричные этикетки.
- Это резервные койки?
- Какой резерв! У нас мест не хватает. Хозяева этих коек в них не нуждаются, а по правилам положено. Хотите взглянуть? Проходите и не удивляйтесь.
Александр Васильевич открыл ключом дверь и первым шагнул  в дверной проем. Ирина вошла следом. Перед ее взором предстали человеческие тела, ползающие по полу, застывающие в непредсказуемых позах, оставляющие за собой мокрый след, живущие без единой коллективной или индивидуальной мысли, но все без исключения одетые в пижамы цвета серой мыши. Это обстоятельство поразило женщину сильнее всего остального: человеческую биомассу кто-то мыл, одевал, кормил.
- Заходите, не стесняйтесь, - главный врач переступил через одно тело, затем следующее, - побывайте в клоаке общества.
- Спасибо, я лучше здесь постою.
Похоже, он рисуется передо мной. Производит впечатление. Как странно выглядит мужская красота среди уродства.
Чей-то мокрый ищущий рот припал к ее ноге. Мощнейшая пружина ужаса и брезгливости отбросила ее к входной двери.
Нет! Не надо меня касаться!
Она пришла в себя только на улице. Через минуту появился главный врач.
- Ну и скорость у вас.
- Пожалуйста, не иронизируйте. Все это так ужасно. Наши души, должно быть, жутко выглядят, если такое у нас рождается.
- Ну, слава Богу, ни у нас. А у потомственных алкоголиков.
- Я Россию имею в виду. Это месиво надо показывать каждый день по телевизору, бить колокола в каждой церкви. Никто не захочет рожать идиота.
- Какая же вы наивная. Тот, кто производит подобное потомство, не имеет страха ни за него, ни за себя. Кого может производить нелюдь?
- А что же, по-вашему, надо делать?
- Ничего. Порочное общество разрушит порочное государство.
- А что же нам делать в этом разрушенном государстве?
- Воспитывать своих детей. У меня их трое: два сына уже студенты, хорошие и красивые ребята. Я не буду лукавить, я неплохо пользуюсь своим положением. Но и цели мои - самые благородные. У моих сыновей тоже будут дети. Я их женю сразу же, как только встретят любовь. Кормить буду, помогать всем, чем смогу.  А когда придет моя старость, буду радоваться, глядя на внуков. Не зря, значит, жил.
Облезлые метелки облысевших берез подметали тяжелую синеву неба. Низкие облака убегали за горизонт. Насмешливое солнце само с собой играло в прятки. Спрячется в укромном заоблачном местечке и перебирает лучами: Ку-ку, я здесь! Выскочит, застукалится во всей своей осенней яркости, а на него никто не смотрит. Зачем? Ослепнуть можно.
Какое неприятное соседство: глубокий овраг и дом психохроников. Одинокая извилина в мозгу макроцефала.
Сафар-ага поднял свою кепочку. Из нее посыпалась мелочь и карамельки. Нищий духом народ заовражья собрал подаяние  человеку пришлому.
Сафар-ага выругал шайтана, вытряхнул кепку и напялил ее на любимую округлость.
Ирина сидела в машине и ждала, пока загрузят сумки с пробами воды и штативами пробирок. К общему списку замечаний и предложений ее рукой было добавлено одно единственное: купить новый утюг. Она смотрела в окно на Сафара и думала,- Что за страна такая, в которой с легкостью рожают уродов, десятилетиями с ними нянчатся и так беспристрастно калечат и уничтожают полноценных людей? Кому эти жертвы? Каким идолам? Кругом мрак. Где же слово твое, Господи? Не слышу тебя. Сквозь пыльное стекло Рафика пробился солнечный луч и погладил ее по щеке.

                * * *
Ирина вернулась домой раньше, чем обычно. Ее настроение невозможно было охарактеризовать единым словом, в любом случае это было бы не правдой. В состоянии неполной прострации она вяло двигалась по квартире, выпила чашку чая, не почувствовав его вкуса. Урсула просилась на улицу.  Ирина вывела собаку, прошла несколько шагов по привычному для нее маршруту и остановилась. Собака тянула поводок в сторону парка, она не понимала, почему хозяйка медлит. На собачье удивление ее повели в другую сторону. Разгуляться у Урсулы не получилось.  На свой коврик она вернулась понурой и неудовлетворенной. Кузя даже не показывалась. Состояние Ирины передалось ее животным. Дети вели себя так же, как животные, тихо и неназойливо. Ира сидела в кресле. В комнате было сумрачно. Чтобы включить свет, надо было встать, а чтобы встать, надо было иметь на то желание. Желанья не было ни на что. Днем ее спасала работа, где она была вынуждена двигаться и общаться с людьми. С приходом ночи она снова и снова погружалась в свое горе. Она чувствовала, что из прошлого на нее смотрит Олег и жалеет ее. Она всегда плакала, когда вспоминала о нем, но слезы не давали ей облегчения. Жизнь сводила ее с Олегом дважды, и оба раза она опрометчиво упускала его. Она видела в себе причину его смерти и была не в силах это выносить. Надо было что-то делать, чтобы не сойти с ума, а может быть, она давно опоздала это что-то делать.
- Ты умом тронулась, - кричала ей свекровь, проинформированная Вадимом, - Совсем спятила! Какой развод? В своем ли ты уме? Мало ли, что в жизни бывает. Муж ударил. Ну и что? Приревновал. Да, слава богу! Ты на себя посмотри. Тебя ли ревновать? Сына моего не хочешь! А о детях своих ты подумала? Ни крошки от нас не получишь, ни крошки!
Ирина выдержала нападение свекрови молча. Не сдержалась Машка. Влетела в комнату. Подбоченилась.
- Нужны нам, бабушка, твои крошки? «Нам мама торт спечет, - сказала она и, подумав, добавила, — когда захочет». Машка понимала, что как бы не хотелось ей торта, на то требовалось желание матери.
Свекровь ушла в слезах.  Ирине было жалко ее, но к былому возврата нет. Сегодня она видела знакомую белую машину. У нее захватило дух, когда машина проехала мимо нее. Ничего в ней не изменилось, даже номер тот же. Водитель другой. Грузный брюнет с могучим носом. Соня вернулась к своим армянским корням.
Жизнь двигалась вперед, и надо было как-то жить, шаг за шагом, не заглядывая далеко в будущее и не оборачиваясь в прошлое. Ирина искала цель, при которой тело попросит движения, а руки работы.
- Миша, - позвала она сына, - давай мою кровать выбросим.
- Давай! - согласился сын с радостью. Он заглянул в глаза матери. Ему так хотелось увидеть в них огонек перемен.
Они волоком вытащили кровать на лестничную площадку, поставили на ребро, а рядом с нею положили кирпичи, на которой она стояла.
- Что за грохот у вас?- появилась тетка Зина, - Да вам кровать не нужна! - догадалась она.
- Нет, не нужна, - ответил Мишка,- мы новую купим.
 - Так я на дачу заберу. Можно?
-  Берите, берите! Ира была рада избавиться от этой  части своего прошлого немедленно.
Потом она долго и тщательно размывала потолок своей спальни, по ее рукам стекала мутная жидкость старой побелки и прошлых невзгод. Повзрослевший сын менял воду в тазу. Появилась Кузя, она сочла свое присутствие при ремонте обязательным. Маша и Урсула были закрыты в детской, но у них было интересное занятие – рисовать комнату, в которой все красиво. Ирина давно привезла из Польши модные обои и материал на портьеры, оставалось только довести все до ума. В этой комнате будет новая жизнь, новые люди и новые отношения. И как говорит Маша, все будет очень красиво. А ей можно верить, она обманывать не умеет.