Марите не терпелось проверить свои познания в русском языке в разговоре не с преподавателем, а с носителем живого языка, тем более, прибывшим недавно из России. Мне тоже было приятно с ней беседовать. Разговоры только с военными немного надоели. Беспрестанно говоря об одном и том же, начинаешь ощущать, что у тебя начинает сокращаться не только словарный запас, но и количество мыслей. Впервые я это почувствовал, когда после долгого пребывания в Афганистане встретился с бывшими сокурсниками.
– Мой отец когда-то был в вашей стране, я бы тоже хотела побывать в Советском Союзе. Скажи, а меня можно принять за русскую? Как по-твоему, я в достаточной степени владею языком?
Я рассмеялся:
– Говоришь ты достаточно уверенно. Скорее всего, в Москве тебя примут за жительницу наших южных республик, учитывая твой акцент и смуглую кожу. У нас обычно в паспорт смотрят. Написано «русская», значит, русская, и никаких вопросов…
– А имена? Такие имена, как у меня, у девушек в вашей стране бывают?
– Бывают. Марита, Марина… Какая разница? У нас двойными именами не называют. Так что придётся выбрать одно – либо Марита, либо Нивес… Учитывая, что «нивес» на русский переводится как «снег», то в нашем варианте имя будет звучать «Снежанна».
Некоторое время мы болтали о подобной чепухе. Марита пыталась расспрашивать меня о моей службе в Советской армии:
– Кир, ты свой шрам на войне получил, да?
Я вспомнил, как, запнувшись, врезался головой в открытую дверь десантного отделения БМП.
– Ну, в общем, да… Можно так считать.
Заметив моё нежелание говорить на эти темы, моя собеседница перевела разговор на темы поэтические. Она стала меня расспрашивать о Пушкине. Собственно, это был единственный русский поэт, которого она читала в оригинале. Но ничего нового ей об Александре Сергеевиче я рассказать не мог и стал рассказывать о Есенине и Евтушенко, о Вознесенском и Высоцком, о которых она знала очень мало. Мы проговорили довольно долго. Как только я делал паузу, чтобы закончить разговор, тут же следовал её вопрос, и беседа продолжалась. Когда я посмотрел на часы, то понял, что задержался более, чем планировал.
– Ты торопишься? – спросила Марита.
– У нас в таком случае говорят: «Пора и честь знать». Время уже к полуночи.
Распрощавшись, я отправился домой пешком по полутёмным улочкам Эсте-Вальи. Недавний разговор навеял воспоминания о Москве. Я невольно сравнивал два ночных города. Глядя на ночную Москву, я всегда вспоминал слова из песни: «…И, дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь я».
Особенное впечатление на меня производил этот город, когда подлетаешь ночью на самолёте. Снижаясь, он выныривает из облаков, и перед тобой вдруг расстилается море огня. И ты понимаешь, что это море состоит из миллионов «капелек» – светящихся окон москвичей. За каждым окном – семья, люди, судьбы. А каждая судьба – это история, которая может быть стократ интереснее, драматичнее или трагичнее, чем известные нам по книгам и фильмам. И каждую судьбу можно описать, и будет новая книга, которой будут удивляться читатели…
В Эсте-Валье не так много было ночных окон, как в Москве. Другой был распорядок дня и ритм жизни, да и просто экономили электроэнергию. Но точно также, за каждым окном, тёмным или светящимся, были люди со своими разными судьбами.