На Урале говорят: гости нА гости. Одесситы от сердца и в сердцах желают: шоб к тебе на всё лето родственники приехали! За неимением последних с удовольствием принимаю литинститутских однокашников среди своих хаджибейских камышей. Ясным летним вечером идём к лиману. Песчаный пляж, плеск полноводного прибоя, чуть в стороне пологая крыша Дома рыбака - капитального пристанища платёжеспособных солидных клиентов. У самого берега - кособокая халабуда-хибара босяков-рыболовов с надписью мелом на облезлой дощатой стене: "Одесса - город-герой навсегда!" Полынная причерноморская степь, заброшенный солдатский полигон, ржавеющее железо учебной полосы препятствий...
Подходим к выкопанной траншее с переброшенной через неё узкой стальной лестницей. Ямища мало того, что широченная, ещё и до чёртиков глубокая: неловко оступился - костей не соберёшь. К моему ужасу щуплый петербуржец Жека Ехилевский цепко хватается за лестничные перила, повисая над бездной, перебирает обеими руками, в несколько десятков рывков оказываясь на противоположной стороне искусственной преграды. Во взгляде львовянки Натальи - Цветаевой наших дней (бедные наши дни!) - читается неприкрытое торжество. Недолго думая, Сорочкин азартно проделывает тот же опасный акробатический трюк к вящему удовольствию Тимчи. Что тут ещё сказать: сухая ничья, один - один!
Вот, а вы всё: поэты... эфирные создания... Да ничего подобного - атлеты, витязи! Особенно когда вдохновляются на бесшабашные, рискованные подвиги своими Музами, прекрасными во всех отношениях...
Просматривая в Одессе мои сногсшибательные стихари для подборки в газете "Брянск и Бежица" (щедро затем поместил целых две - лирический цикл и фрагменты поэмы о екатеринбургском расстреле царской семьи), Сорочкин углядел строку, казавшуюся мне удачной в своей парадоксальности: "И вряд ли Бог рассудит".
- Бог-то как раз рассудит, - хмыкнул мой гость иронично и убеждённо...
Заехали мы тогда на Фонтан; битый час с хорошим таким "гаком" трамвайной тряски Володя изумлённо считал промежуточные станции, а выкатившись, наконец, из вагона в буйное летнее цветение дачных ахматовских дебрей (именно среди здесь Анна Андреевна родилась), задумчиво произнёс:
- М-да уж, Одессе нужно метро...
Душными июльскими ночами, совершенно по-московски обосновавшись за моим кухонным столом, распахнув окна на чернильную гладь Хаджибейского лимана, прихлёбывая из гранёных стаканов розовое "Приморское" вино, мы увлечённо работали, отгородясь от внешнего мира щедро надписанными мне поэтическими сборниками изумительного Дмитра Креминя - Шевченковского лауреата, прижизненного украинского классика. Я раскрывал очередную книгу, с листа диктовал Сорочкину русский подстрочник - Володя усердно записывал...
Вот в честь чего б, спрашивается, нам тогда не вскочить в междугородний автобус и всего через пару часов дружески обняться с живым Дмитром? Полагаю, мой литинститутский друг удивился бы ещё сильнее, оказавшись в Николаеве, овеянном флотской, портовой, пролетарской и поэтической славой, который на добрую сотню квадратных километров больше поразившей брянца своими необозримыми расстояниями красавицы-Одессы...
Не вышло, увы. Брянскому Володе и николаевцу Дмитру ни разу не довелось свидеться, хотя каждый из двоих светло отзывался о творчестве другого; их вдохновенное слово с давних пор братски породнилось на звёздном небосклоне великих славянских литератур - теперь уже навсегда. Переведённая Сорочкиным, напечатанная московским журналом "Дружба народов" украинская лирика Креминя - остаётся с российскими читателями. И этой сотворческой перекличке нет ни пространственных и никаких иных границ...
* * *
История уже давняя... Позвонил Володя:
- Слушай, такое дело. У нас тут наклёвывается юбилей организации - бери билет на поезд, приезжай, выступишь от Москвы на торжественном собрании в областной библиотеке, Тютчевке. Заскочи в Союз, возьми грамоты для наших ветеранов и актива, я договорился, там подготовят...
Мне не взбрело в голову делать Сорочкину козу, набивать себе цену, дескать, а-а, понятно, никто из столичного писательского генералитета не согласился тащиться на ваши выселки, и за неимением лучших кандидатур ты вспомнил... В Брянске я до этого уже бывал, выступал на Всероссийском празднике поэзии в тютчевском Овстуге, мне по сердцу пришлись и славный край на стыке трёх границ, и тамошние радушные жители; я был тогда ещё сравнительно лёгок на подъём, тем паче намечалась не увеселительная прогулка, а участие в значимом общественном мероприятии, - явных поводов для капризов, отговорок не находилось. В Союз писателей меня приняли значительно раньше Володи, который оставался неизменно верен родному городу, а мне не сиделось на месте - челночил между разными весями уже распавшейся страны, не удосуживаясь толком ни определиться, ни прикрепиться, и в Литинституте Сорочкин решительно накатал мне лаконичную вескую рекомендацию во избежание дальнейших разночтений: наш человек, достойный состоять в рядах СП России. Причин к отводам не обнаружилось; на том и порешили.
С железнодорожной плацкартой в кармане иду, стало быть, по Володиному поручению. В головном учреждении близ метро "Парк культуры", на Комсомольском проспекте, чего и следовало ожидать, ни о каких благодарственных грамотах для брянцев слыхом не слыхивали. Готовый к подобному повороту событий, я шагнул прямиком в кабинет моего николаевского земляка Валерия Николаевича Ганичева, и вскоре уже шелестел пачкой глянцевых бумажных листов, безымянных (отмечай кого хошь!), однако украшенных высокими подписями и чёткими гербовыми печатями.
Брянский экспресс уходит из белокаменной глухой ночью, прибывает на рассвете, - вздремнуть, даже со снотворным, не получилось - так и проворочался без сна все шесть часов на верхней полке, под перестук вагонных колёс. Досыпать дома у Сорочкина перед торжественной библиотечной церемонией? - куда там!
- Володя, - говорю, - имена награждаемых тебе известны, мы сейчас всех красиво впишем в эти самые грамоты. Но без приветственного слова от лица правления Союза писателей выступать неприлично, брянские литераторы в свой праздничный день должны почувствовать внимание московского, извиняюсь за выражение, руководства.
Владимир согласно кивнул, и мы уселись за составление письма с подробным персональным перечислением истинных заслуг перед русской литературой, культурой талантливых творцов - поэтов и прозаиков Брянщины. Закончив, подписали: "Валерий Ганичев, академик, председатель Союза писателей России".
Подлог, скажете, самозванство? А людям было приятно услышать тёплые слова в свой адрес, тем паче в составленном нами поздравительном послании всё, кроме подписи, являлось чистой правдой.
И какая, в сущности, разница, кто из московских николаевцев - Ганичев или другой - в тандеме с замечательным поэтом-брянцем додумались порадовать собратьев по перу в круглую дату областной писательской организации?
Много ли чуткости, заботы, неподдельного интереса к нам, нашим большим и малым свершениям ощущаем мы со стороны тех, кому подобное отношение, так сказать, предписано по чину?
А будем - сильно подозреваю - ещё меньше...
* * *
Володя не любил задерживаться в Москве, разделавшись в первопрестольной с очередной брянской задачей-закавыкой, сразу устремлялся на Киевский вокзал. Я телефонно сетовал, мол, давно не виделись, этак даже некрасиво, - он в ответ посмеивался: "Дело поправимое..."
А тут вдруг написал: едет в Могилёв на секретариат СП союзного государства, возвращается через Москву, не уверен, что успеет на последний поезд... "Может быть, приютишь меня на ночь? Давай спишемся / созвонимся..."
Сижу, понимаете ли, как дурак, с мытой шеей, жду Сорочкина, а тот, позже выяснилось, не доехав до Москвы, свернул где-то с полпути партизанской тропой в сторону родимых краёв... Раздосадованный, я, однако ж, сердцем на Володю не ожесточился, уповая на следующие оказии-поводы встретиться. А их - знать бы наперёд! - уже не случилось...
Новые времена - новые разочарования. Как там, в подстрочном оригинале переведённой мною поэмы тувинца Черлиг-оола: "Нынче на всё плевать. Всюду шоу голых зад. Кто красив умом, останется за бортом".
Пафосная бесхитростность "красивого ума" моего доброго визави - старого тувинского поэта - позабавила и Володю, но писал Сорочкин мне, с некоторых пор махнувшему на всё рукой, вполне сурьёзно: "Книгу выпускай, если есть такая возможность, даже не раздумывай. Делай, что должно, а что будет после нас - большой вопрос... Здоровья тебе, друг мой, пусть всё будет хорошо!"
Ныне с грустной усмешкой вспоминаю изумлённое восклицание милейшего, интеллигентнейшего киевского поэта Риталия Заславского, который тогда, четверть века тому назад, щедро публиковал меня в "Радуге":
- Помилуйте, как можно печатать в журнале стихотворные пародии на никому не известных студентов Литинститута!
Время всё и всех, действительно мало кому в ту пору известных, расставило по местам, книжным библиотечным стеллажам.
"Весёлый ты человек, Александр, узнаю одесскую хватку!!!" - улыбчиво комментировал Володя в сети некоторые мои рифмованные опусы.
Пока до известных пределов так, дорогой друг, а что будет после - ты совершенно прав - большой вопрос...
* * *
21 января 2022-го: первый - шестьдесят первый - день рождения Володи - без Володи...
Помню, отправил им с Наташей Тимченко общую, на двоих, именинную эсэмэску:
Тут дров не наломать бы сгоряча...
Что в этом больше - радости ли, скорби:
Родился муж в день смерти Ильича,
А жёнка правит днюху вместе с Горби!
Про скорбь я, конечно же, ввинтил заради рифмы и красного словца; мартовская Наталья позже со смехом доложила, дескать, стишок зачитали вслух на библиотечном Володином торжестве; поводов горевать не предвиделось абсолютно никаких...
Свято верю в литературное братство, - тем неожиданнее однажды прозвучал адресованный мне тихий полувопрос Сорочкина:
- Да ведь я догадываюсь, как вы с... относитесь к моим стихам...
В его тоне не слышалось и тени вызова, но выходило так, что относимся априори неважно. Пуще всего меня поразило: уже признанного, большого поэта заботит чьё-то стороннее мнение на сей счёт! Разозлившись, я не стал его разубеждать, мол, не путай праведное с грешным - многообразие художественных эстетик и банальную творческую зависть...
- Прекрасные, шоб ты знал, у тебя стихи, - искренне, хотя и немного нервно отозвался я. - А с теми, у кого они с точностью до наоборот, лично я на одном поле не...
- Ладно, ладно, - примирительно произнёс Володя, протягивая мне свою открытую ладонь, улыбаясь и светлея лицом...
Читая книгу Владимира Сорочкина "Завтра и вчера", я зацепился за поэму (легенду? притчу?) "Пылающий камень", которая мне показалась отчасти даже созвучной некрасовско-шаляпинским "двенадцати разбойникам". Такой в ней чуялся лихой "кудеяровский" дух, что я, не удержавшись, отстучал в Брянск смс-запрос, оригинальное ли это произведение или талантливо переработанное поэтом летописное сказание?
Молниеносный ответ: всё моё, от начала до конца, сюжет ниоткуда не позаимствован.
Не нарочитая ряженая фольклорная стилизация - истинная народность - отличие подлинного художника!
Последние года Володя несколько раз безуспешно пытался номинировать меня на какие-то сетевые стихотворческие конкурсы, - отношусь ко всему этакому насмешливо-отстранённо, да и затяжная депрессия на фоне череды частных катастроф, увы, явно не споспешествует бурной профессиональной активности, амбициозным стремлениям...
"Бог рассудит..."
Не знаю, друг, не знаю... Того, что стряслось 14 ноября 2021-го, просто НЕ ДОЛЖНО было произойти, вот что я скажу.
Так внезапно. Несправедливо рано...
Непостижимо.
Хотелось повидаться, да больше не привелось... Теперь уже разве что только т а м...
Страшно, больно, до невозможности печально?
А ничего не поделать...
2021-2022