1991 год начался с трагического происшествия на работе. Помощник мой, Семён Дмитриевич Лешуков, бывший начальник механических мастерских радиотехникума, был оформлен у меня слесарем, но выполнял работу самую разнообразную. Он оставил свою должность начальника, когда радиотехникум съехал из нашего здания, но с ними не уехал, а перешёл ко мне. Ведь бывшие хозяева, по договорённости, оставили после себя станки для металлообработки: токарные, фрезерные и ряд других, и эту работу надо было курировать, а у меня опыта в механических работах практически не было. Семён Дмитриевич с этой работой справлялся, а с ним ещё остался токарь высшей квалификации, пенсионер Александр Иванович в возрасте ближе к семидесяти. Вместе они могли изготовить хоть космический корабль.
Многим я был обязан Семёну Дмитриевичу, и много он сделал для меня лично. Например, сложил мне из кирпичей отличную печку в моём новом садовом домике. А вместе с Александром Ивановичем они соорудили для меня из подручных материалов, в рабочее, понятно, время, циркулярно-строгальный станок, так необходимый мне в дачном строительстве. Станок исключительно удобный и производительный, на массивном основании от швейной машинки «SINGER». Способный и исполнительный, Семен Дмитриевич всегда вызывал у меня уважение и желание его поощрить.
И всё, вроде, шло нормально. После очередной качественно выполненной работы, не для меня лично, а для нашего подразделения, я решил поощрить его премией, и выдал ему в конце дня подотчётными наличными деньгами, как сейчас помню, 140 рублей. Выдал и забыл. Видел, что он там гоношился с мужиками, но ничего из ряда вон в рабочее время не было, и я этому значения не придал. Только вот Семен Дмитриевич на другой день на работу не пришёл. А немного погодя позвонила его жена и сказала, что он дома не ночевал. Я начал расследование и вот что выяснил. После премии мужики начали его подначивать, чтоб он проставился. И он в конце рабочего дня сбегал в соседний магазин-кафетерий, который назывался в народе «карамелька» и купил там бутылку коньяку. Так это начиналось, а потом, скорее всего, добавили. В нетрезвом состоянии он уже выходил из здания, когда ему попались по дороге два наших начальника, которые собирались уезжать на машине. «Ребята, не подвезёте?». «Да садись». И они увезли его, не знаю почему, но не домой, а в Юго-Западный район, к ресторану «Рига», где у него была, якобы, какая-то знакомая, а может, бывшая зазноба.
Там он ещё добавил. Женщине той он оказался, скорее всего, не нужен, и утром его обнаружили в сугробе, во дворе ресторана. Мы же нашли его в 24-ой больнице с отмороженными руками и ступнями. Дело было в январе, мороз ночью стоял около двадцатипяти. В результате кисти рук и ступни ног ему отрезали. Для меня это был настоящий шок и сильнейший стресс. Я, безусловно, винил во всем себя. Если бы я не дал ему эту злосчастную премию так не вовремя, в конце дня, он бы был сейчас с руками и ногами. За что бог наказал таким страшным способом работящего и способного мужика с золотыми руками? Как я-то мог такое совершить? Это я, только я во всём виноват! Я долго не мог прийти в себя. Я не спал ночами, здоровье мое пошатнулось. Это потрясение накладывалось ещё на ухудшение положения дел на работе в связи с выборами нового директора, а также на негативные перемены, начинавшие происходить в нашей спокойной стране. Если бы этим всё закончилось, но оказалось, что впереди меня ждут ещё более тяжелые испытания…
Летом 1991 года мы проводили отпуск на турбазе в Черданцево. Это недалеко от Свердловска, в живописном месте, на берегу уютного озера. Погода стояла отличная, мы купались и много загорали. Там мы познакомились с молодой парой, Татьяной и Виктором. Наши семьи были чем-то схожи. Они были нашего возраста и у них, так же как у нас, были дети. Девочку звали Валей, она была чуть младше нашей Тани, а мальчик был такой же, как наш Алеша. Общались, развлекались, за это время сдружились и после отдыха часто встречались. К чему это я? Да просто, через год, в обеих наших семьях почти одновременно случились события, трагически поменявшие судьбу всех, особенно детей...
Таня работала парикмахером, после отпуска я и Ира иногда ходили к ней подстригаться. Виктор работал инженером на заводе автоматики. Семья у них на вид была дружная. То, что случилось, было совершенно невероятно и непредсказуемо. Приехали гости, соответственно стол и, как водится, выпивка. Вечеринка затянулась, количество выпитого алкоголя росло. За пьяными разговорами и необдуманными поступками последовало то, что Витя Таню приревновал к одному из гостей. Пошли с ней разбираться на кухню. А там слово за слово, выяснение отношений в нетрезвом виде... На столе лежал кухонный нож. Витя хватает его и в пылу ссоры наносит Тане один удар, но точно в сердце. Ничего исправить уже было нельзя...
Таню похоронили. Я на похоронах был. Состоялся суд. Вите дали 8 лет колонии, а дети остались с бабушкой...
Перед отпуском мы купили нашу первую машину, это была новая модель «Москвич-2141». Как нам обещали, промежуточный вариант по комфорту между «Жигули» и «Волгой». А ещё раньше, перед этим, наша большая и благополучная организация разделилась. Это было следствием неразберихи, наступившей в экономике с началом новаций и реформ Горбачёва. Свобода выбора руководства предприятия и правил экономической жизни, в широкой мере предоставленная трудовым коллективам, под мудрым руководством верхних чиновников предприятия, использовалась последними исключительно в своих корыстных, сиюминутных целях. Противоречия в отношениях между вновь избранным директором и его заместителем Петровым привели к разделу нашего предприятия сначала на две части, а потом и на три. Я думаю, что это был их сговор с целью раздела имущества и обеспечения каждому дальнейшего безбедного существования. Свердловское предприятие выделилось из состава Уральского объединения и осталось на старых площадях. А само объединение, отстранившись от задач по координации развития подразделений по всему Уралу, и тем самым похоронив всю региональную структуру, на недавно полученных новых площадях по улице Челюскинцев, создало новое предприятие, сохранив от старого лишь название. Чем оно начало заниматься? Да несложно догадаться - сдачей в аренду задарма доставшихся от государства площадей. Региональные подразделения по всему Уралу, получив свободу от головного объединения, начали заниматься, практически, тем же. Свердловское предприятие, имея площади около 10 000 квадратных метров, естественно, тоже не могло пройти мимо такой лакомой возможности. Сдача площадей в аренду и получение халявных денег стало для руководства основной целью. Оставшиеся без поддержки производственные подразделения стали хиреть и сходить на нет.
При разделе предприятия я остался в головном предприятии, а Ира перешла во вновь созданное предприятие по обеспечению наших подразделений запасными частями. Фирма имела также самостоятельные коммерческие функции. Ира получила в собственность 10% акций нового предприятия и пользовалась там заслуженным авторитетом, занимая должность главного экономиста. Фирма добилась разнарядки для своих сотрудников на приобретение автомобилей, и Ира была в числе тех немногих счастливчиков, коим эти автомобили выделили. Надо сказать, что тогда автомашины свободно не продавали. На предприятиях существовали очереди, и купить машину по этой очереди было почти нереально. Но в последние годы перестройки появилась схема, по которой надо было перечислить дополнительно к стоимости авто еще 30 тысяч рублей в якобы фонд развития автопроизводителя, и часть машин продавалась по такой схеме. Хотя ясно, что ни в какой фонд развития эти деньги не поступали. Они отмывались через кооперативы и попадали в карманы первых советских олигархов. С нашей стороны эта сумма перечислялась со счетов предприятия безналичным способом и нас совершенно не задевала.
Мы собирались приобрести машину в марте, она стоила тогда 14 тысяч рублей. Но в марте по каким-то причинам это не удалось, а в апреле она стоила уже 21 тысячу. У нас с Ирой своих денег было 3 тысячи рублей, а завтра уже надо было ехать за машиной в Пермь. Именно там и находилась контора, которая продавала автомобиль нашей мечты. Пришлось срочно искать деньги в долг. У народа деньги были, за один день мы нашли недостающие нам 18 тысяч рублей. Оформление, или покупка автомобиля, это отдельная история…
Всей шумной компанией, а нас было человек 10, и надо было покупать три или четыре автомобиля, с шутками и прибаутками мы выехали ночью из Свердловска и утром уже были в Перми. А поскольку у нас с Ирой водительских прав не было, мы взяли с собой Колю Лукьянова для того, чтобы перегнать машину, ведь от Перми до Свердловска 400 километров.
Добравшись по указанному адресу на какую-то производственную базу, мы обнаружили, что кроме нас там ещё было много народу. Сгруппировавшись в очередь, мы стали дожидаться выдачи, но именно с этим никто не торопился. Шли часы и ничего не происходило. Никто никаких машин не оформлял. Весь день мы толкались в этой очереди. Движение началось после шести часов вечера. И тогда нам стал проясняться весь смысл нашего дневного ожидания. Народ, настоявшийся за день в очереди, уже не будет копаться и выбирать себе машину получше, а возьмёт первую предложенную, потому что ещё надо добираться домой, а дорога займет минимум часов пять-шесть.
Где-то около восьми часов вечера мы получили свою машину, немножко проверили её, заправили бензином и выехали. Приехали в Свердловск за полночь. Поставили временно в нашем гараже, из которого предварительно перегнали стоявший там мотоцикл в частный дом к моему другу Коле Желонкину. Оставлять новую машину в неохраняемом гараже было страшно, и на следующий день мы оформили её на автостоянку. А я быстренько поступил на курсы для получения прав на вождение.
По возвращении из отпуска летом 1991 года у Иры обнаружили опухоль. Незнакомое и неожиданное беспокойство поселилось в наших душах, и постепенно, по мере того, как Ира проходила обследования и сдавала анализы, перерастало в ожидание чего-то неизвестного, но непременно плохого и ужасного, и привело к настоящей панике и сильнейшему стрессу, когда подтвердилось, что опухоль злокачественная.
Когда Ира мне это сказала, я оцепенел от ужаса, и не помню уже что ей ответил и как пытался её поддержать. Помню только, что после этого я должен был идти на занятия в автошколу и по плану у меня в этот день должна быть учебная езда. Мастерство у меня ещё было неважное, а от этого известия я, вообще, просто не мог в себя прийти и сосредоточиться. Как я доездил этот день, что мне говорил инструктор и как я реагировал, ничего не помню. Я находился в почти невменяемом состоянии, но бог миловал, и я ни в кого не въехал. Я вернулся домой, и на следующий день у нас началась другая жизнь.
Начались обследования. Стадия развития опухоли оказалась третья, и нам сказали, что это уже неоперабельно. В отделении лучевой терапии сообщили, что и облучение опухоли производить бессмысленно. Ире внушили, что химиотерапия может помочь. Вслед за ней и я в это поверил, потому что другого выхода обозначено не было. На работе ей организовали поездку в Москву на консультацию. Там недавно открыли новый специализированный онкоцентр на Каширке. Доктора обещали ей, что всё будет хорошо, она немного воспрянула. Я в это верил слабо, хотя небольшая надежда на положительный исход всё же сохранялась, и Иру, конечно, лишать этой надежды было нельзя. Она была великой оптимисткой, и известие об этой страшной болезни приняла мужественно, а тяжелые моменты и переживания старалась со мной не обсуждать, сберегая, очевидно, мою нервную систему. Она вообще всё переживала в себе, а на людях старалась ничего не показывать.
Один случай помню. Как-то утром, после завтрака, я заметил, что она стоит на кухне и подпевает Газманову с его «эскадроном мыслей шальных…», доносившемуся по «Маяку» из трехпрограммника, что стоял у нас на холодильнике. Сначала потихоньку, потом более ритмично «ни решеток тебе ни преград…», а потом я увидел, как из глаз её потекли слёзы. Началась борьба с болезнью. Анализы, обследования, курсы химиотерапии. Несколько раз она уезжала в Москву на эти процедуры, а я с детьми её дожидался. Она писала оттуда хорошие, душевные письма и я, если их найду, обязательно вставлю в этот рассказ.
Как-то в ноябре её пребывание в Москве совпало с днём рождения моей мамы, она жила тогда в Тамбове и ей исполнилось 80 лет. Мы с детишками решили съездить на юбилей, а по дороге подхватили Иру из больницы, и вместе приехали. Волосы у Иры уже были редкие от химии, но она была ещё без парика. И праздник этот получился, как говорят, со слезами на глазах. Хотя она была веселой, много шутила и даже танцевала. Такой она всем родным и запомнилась. Перед этой поездкой мы отстояли в Москве огромную очередь в только что открывшееся кафе «Макдональдс», и привезли в Тамбов родственникам кучу каких-то гамбургеров и прочей дряни, что не произвело на них, привыкших к натуральным продуктам, совершенно никакого впечатления. Вернувшись обратно в Москву, погуляли вместе по городу, а потом Иру оставили продолжать лечение, а сами вернулись домой поездом.
Мысли о болезни Иры разъедали мне душу. Я находился в постоянном состоянии страха и стресса, но продолжал о ней заботиться, помогая бороться с болезнью. Она же, как и раньше, занималась детьми и мной, хотя общей семейной нагрузки на меня всё же прибавилось. После сеансов химиотерапии она снова возвращалась на работу. Предприятие, где она работала, кроме поставок запасных частей для ЭВМ, также попутно занималось прочими товарами народного ширпотреба, что в условиях дефицита было очень актуально. Благодаря её работе мы купили, наконец, первую в жизни мебельную стенку и ряд других товаров, не продававшихся тогда свободно, в частности пылесос «Урал». В это время у народа на руках было очень много денег, но товаров в магазинах на всех не хватало, и что-нибудь стоящее моментально сметалось с полок.
После химиотерапии волосы у неё поредели, а потом выпали почти полностью. Можно представить, как это было для неё тяжело, ведь она привыкла всегда находиться в центре всеобщего, и, особенно, мужского внимания. Ей пришлось купить и научиться носить парик. На сеансы химиотерапии и лечение она уезжала в Москву. Я думаю, что, не теряя надежды, она всё же рассматривала и самый печальный исход. И вот методично и по порядку она стала закупать в Москве одежду и обувь для наших детей, особенно для Алеши, начиная с маленьких размеров и с постепенным увеличением. Она знала, что мне потом достать это будет чрезвычайно трудно, а дети должны в чём-то ходить в школу и выглядеть не хуже других.
Лечение не давало результатов. Состояние Иры продолжало ухудшаться. Так и тянулись эти дни в полном отчаянии, без всякой радости. Но на работе Ира старалась держаться весёлой и жизнерадостной, как и прежде. Мы долго никому ничего не говорили о её болезни, лишь потом кто-то из приближённых, кто знал о цели её поездок в Москву, разболтал остальным. И стало гораздо труднее, каждый смотрел с сочувствием и старался пожалеть. Ира ходила на работу с перерывами на химиотерапию, часть сеансов которой стали проводить в Свердловске. Временами ей становилось хуже и её клали в больницу, но потом выпускали, и она снова ходила на работу.
2 марта 1992 года, предчувствуя свое состояние, она позвала меня на прогулку по лесопарку, что был недалеко от нашего дома. Мы гуляли по ещё зимнему лесу, по дорожкам, расчерченным трассами от лыж, разговаривали. Глубокая тоска в её поведении и словах была заметной и резала мне душу. Где-то стучал дятел. День был достаточно теплый. Но не могу себе представить, какой же болью отзывалась в её душе эта последняя наша прогулка по красивому и ждущему весну лесу. На другой день её госпитализировали и обратно домой она уже не вернулась.
Обнаружились метастазы в головном мозге, что значительно ускорило её уход. Она лежала в стационаре нашей районной больницы, и было уже ясно, что врачи перестали бороться за её жизнь. Я навещал её каждый день после работы. Она была внешне спокойна, мы разговаривали о бытовых мелочах, она расспрашивала, как там дети. И никоим образом не проявляла видимой душевной слабости. О болезни и возможном уходе разговоров совершенно не было. И лишь в коридоре, её соседи по палате, рассказали мне, что до моего прихода она почти всё время в течение дня лежит молча и также молча почти всё время плачет.
Состояние её постепенно ухудшалось. Она стала терять координацию движения, но всё же ещё могла самостоятельно пройти по коридору до столовой и до туалета. Её навещали подруги, предчувствуя, что она уходит навсегда. Накануне кончины пришел отец, но она уже была в коме, лежала без сознания, как будто спала и слегка похрапывала. Врачи сказали мне, что скоро всё закончится. Когда я к вечеру пришел, дед Вася, так мы называли её отца, сказал мне, что она весь день проспала. Я просидел с ней вечер и остался на ночь. Она лежала без реакций, не приходя в сознание и тяжело дыша. Иногда у нее наступало, как бы просветление, и она начинала говорить самые обычные вещи. Говорила о том, что надо купить продуктов, вспоминала Любу Сахарову, нашу соседку. Она как раз в то время работала продавцом в магазине. А то вдруг тихонько начинала петь, и в основном Окуджаву: «возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть по одиночке…»
Среди ночи она вдруг дико закричала и стала приподниматься с кровати. Я побежал за врачом. Она сказала мне, что это обычное дело, что перед смертью у человека повышается активность и резко поднимается давление, и, как следствие, приступ невероятной боли. Ничего предпринимать врач не стала. Я был рядом и, когда она кричала, держал её на руках, приподнимая с кровати. Вскрикнув в очередной раз, она вдруг притихла. Тело ее стало мягким, и она опустилась на моих руках. Я услышал последние звуки и шорохи уже неживого тела и понял, что это всё, что Иры больше нет с нами...
На третий день были назначены похороны. Я получил все необходимые справки и свидетельство о смерти, а всю организацию похорон и прощального обеда взяла на себя её контора. Они также изготовили памятник из серого мрамора с фотографией и оградку на могилу. Я выбрал ей хорошее место среди сосен, на возвышенном месте над аллеей. На похоронах, кроме родных, было много работников нашей организации, всего человек двести. С моей стороны были сёстры Нина и Лида с племянником Вовой и его женой из Тамбова, и племянник Саша из Перми . С её стороны были отец, брат и тётки, Клава и Анна. Поминальный обед был в кафе дворца Молодёжи. Выступали руководители, коллеги по работе и просто друзья, говорили хорошие слова про Иру. Всё было достойно…
Я остался один с двумя детками. Тане было 15 лет, Алёше 6. Ему мы не сказали, что мама умерла. Он ходил в садик и ждал её возвращения из больницы. Сообщили уже через месяц. Приехавшие на похороны, разъехались. Общие друзья, а были они, в основном, по линии Ирины, как-то резко все пропали. И хоть я, за время болезни Иры, уже немного привык самостоятельно заниматься детьми, для меня настали непростые времена и новые обязанности...