Посвящаю милой Ирочке Топчий (моей безответной любви) и её маме, Наталье Ивановне Боровской, дорогим мне людям.
1.
Ему было 25 лет, и родители его уже умерли. Но от отца в наследство ему (звали его Марк – отец любил читать на досуге древних философов, и сына назвал так в честь Марка Аврелия) достались волшебные перчатки.
Отец молодого человека был первоклассным хирургом, и однажды сделал сложную операцию старичку, который оказался добрым волшебником, и в знак благодарности подарил хирургу волшебные перчатки. Они выполняли практически любое желание того, кто их наденет, старичок – волщебник получил особое задание от Верховного Волшебника вручить эти перчатки в дар самому большому мастеру своего дела, какого он только встретит. Но отец Марка, даже получив это сокровище, не придал этому почти никакого значения: он считал, что в_с_е_г_о в этой жизни нужно добиваться самому, без помощи волшебства, и использовал волшебную вещь лишь три раза, когда нужно было спасти троих умирающих (операция в тех случаях была абсолютно бесполезной). В основном перчатки лежали без дела в ящике стола отца, и, когда он умер (матери в это время много лет уже не было на свете), Марк, разбирая вещи покойного, обнаружил их, и… подумал – «О, перчатки, я буду их носить, когда станет прохладно, да и просто чтоб покрасоваться перед друзьями (перчатки были из прекрасной кожи, и могли произвести впечатление на любого, кто их увидел бы). «Померять, что ли», -- подумал юноша, и сунул руку в одну из перчаток. Неожиданно он нащупал кусочек плотной бумаги, вынул её и поднёс к глазам. Пробежав глазами написанное на этой бумаге (всего – навсего несколько фраз), он остолбенел: это была инструкция – как пользоваться волшебными перчатками. Поняв, что ему невероятно повезло, Марк положил перчатки обратно в стол, чтоб скоро (очень скоро!) ими воспользоваться.
2.
Как я уже говорил, стоило надеть волшебные перчатки и пожелать чего-либо – практически любое желание моментально сбывалось. А Марк хотел многого: и хороших книг в прекрасных переплётах (он очень любил читать – унаследовал любовь к чтению от отца, к тому же хотелось похвастаться перед друзьями – смотрите, мол, к_а_к_и_е у меня книги!), и, благодаря волшебным перчаткам сумел в короткий срок собрать богатейшую библиотеку; и роскошный автомобиль, не хуже тех, на которых ездят миллиардеры и президенты, шофёр ему не был нужен – он тут же научился управлять своим новым автомобилем (старенький, отцовский, поставил в гараж, думая, что навсегда), и лихо гонял по улицам города, абсолютно не замечаемый инспекторами ГИБДД; и хороший дом, да не просто хороший – настоящий Дворец, вместо старого, родительского, правда,
сначала было неуютно в этих хоромах, тот, прежний дом, был ему и ближе, и дороже, потому что т_а_м витал дух его родителей, и потому что воспоминания детства и юности, прошедших в этом доме, были слишком сильны, и что-то в них было щемящее… Но он о_ч_е_н_ь х_о_т_е_л (детство Марка было почти спартанским – его строгий отец был против излишеств в быту), и, благодаря волшебным перчаткам, м_о_г жить красиво: ему нравилось, когда восхищались его домом, его автомобилем, его замечательной библиотекой, его красивой и модной одеждой. Работу он бросил (а ведь был хорошим инженером – два года проработал в одной организации, и сам директор не раз отмечал его на совещаниях), бросил, посчитав, что работать теперь не для чего (как будто все мы работаем только ради хлеба насущного – не хлебом единым жив человек!). Старые друзья его, с недоумением взиравшие на его новую жизнь, друзья, жившие совсем иначе, чем он с_е_й_ч_а_с – трудолюбивые, всегда бежавшие праздности люди, отошли от него – им было неуютно входить в этот, ныне чужой им, дом, видеть во дворе дома, обнесённого высоким забором, роскошный автомобиль, здороваться приветливо, как и раньше ( впрочем, как раньше – не получалось) с разодетым хозяином (где его прежняя, скромная, но изящная одежда?). Они ничего не знали о волшебных перчатках, но все они были людьми с чуткими сердцами (а он-то их надеялся поразить роскошеством своей нынешней жизни!) и, конечно, чувствовали, что что-то здесь не так. Им не хватало т_е_х, былых, чаепитий за небогатым, но накрытым любовной рукою Марка, столом, их былых разговоров – о разных проблемах, которые, конечно же, были у каждого из них, бесед об искусстве (они все любили прекрасное) и о многом другом, что составляет нашу жизнь или просто является её принадлежностью. Этих, и_с_т_и_н_н_ы_х,
друзей, заменили другие – существа со льстивыми языками, восхищавшимися всем, что видели у хозяина, говорящие ему в глаза самую беззастенчивую сладенькую ложь. Когда они сидели за его столом и ели из красивых тарелок, а потом вылизывали длинными языками то, что оставалось в тарелках, ему было противно смотреть на это. Но он снова принимал их у себя дома, потому что за то время, что у него были волшебные перчатки, очень полюбил лесть. Он и раньше любил, когда его хвалили, но теперь желание похвал стало куда более сильным, и, главное – постоянным.
3.
Только один из его друзей не оставил его – он, единственный из всех, был посвящён в тайну волшебных перчаток (этому человеку доверял отец Марка). И он, старый друг, часто стыдил юношу. «Зачем ты бросил работу, -- говорил он Марку, -- ты был не просто инженером – ты был художником в своём деле. Красивая жизнь, её возможность, прельстили тебя, ты погнался за призраком. Что теперь будет с твоей душою, которой раньше было доступно многое – из неё уходит то главное, что было: тепло и свет. Роскошь, роскошь, роскошь – зачем тебе это? Вернись на работу, почини старенький автомобиль отца, верни себе свой родительский дом, -- возврат к прежнему возможен, если ты захочешь этого», -- говорил Марку старый друг (потом он исчез из жизни Марка, и, странно, молодой человек не мог вспомнить ни имени, ни лица его), и был он как голос совести Марка. И Марк выгонял всех льстивых бездельников, живших за его счёт, и затворялся в своём роскошном доме, и думал над словами своего верного, уже пожилого, друга. «Что станет с моей душою, -- а что с ней может случиться, -- размышлял он. – Она ведь прежняя, прежняя, -- лгал самому себе. И тут же находил для себя лазейку, чтоб ускользнуть в неё и не думать о д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о т_р_е_в_о_ж_а_щ_е_м: -- Но ведь душа бессмертна. Что может обрести л_ю_б_а_я д_у_ш_а потом? Бессмертие!»
Так, не придя ни к какому решению (а искал ли он выход? – вряд ли), Марк, старавшийся казаться беспечным, на деле же обеспокоенный, снова выезжал из ворот особняка на новеньком автомобиле, и мчался, пытаясь быстрой ездой заглушить муки совести. Но слова его старшего друга снова вспоминались ему, и он, надев волшебные перчатки, то предотвращал казавшуюся неминуемой автокатастрофу, то спасал человека, сбитого машиной, иногда даже кошку или собаку спасал – ему было жалко и мучащееся животное, то делал ещё какое-нибудь доброе дело, и это его на некоторое время успокаивало. И никто из окружающих не знал об этих добрых делах – Марк оставался неизвестным (неведомым миру) героем.
4.
Муки совести, настигавшие Марка время от времени, конечно, мешали Марку быть счастливым. И было ещё одно «но», которое точило его сердце и не давало ему ощутить полноту и радость жизни (впрочем, о какой полноте жизни может идти речь, если он давно уже не занимался ничем полезным, а только развлекался, да читал книги).
Марк любил одну девушку. Она не была красивой и тем не менее казалась ему прекраснее всех красавиц. У него были благодаря богатству и красоте (он был сказочно красив) знакомые девушки, и влюблялся он часто. Но то, что он испытывал по отношению к ним, и его отношение к Ней – это были с_о_в_е_р_ш_е_н_н_о р_а_з_н_ы_е ч_у_в_с_т_в_а. Прощаясь с очередной своей, как ему тогда казалось, возлюбленной, он тут же её забывал – до следующей встречи, которой могло и не быть, и это его мало волновало. Теперь же… с его сердцем, столь легкомысленным и непостоянным ещё совсем недавно, что-то случилось: он понял, что Её ему не забыть, какие бы встречи (а после – беспечальные разлуки) ни случались. Когда он видел Её – сердце его ныло, и другие девушки уже не казались ему привлекательными, существовала только ОНА, а весь остальной мир в его глазах не был равен Ей одной.
Но почему же так ныло сердце, и что’ же ему, т_а_к л_ю_б_я_щ_е_м_у, мешало быть счастливым? Его любовь была безответной. Он знал, что она никого не любит, что сердце её свободно, но кто ему сказал, что оно должно быть занято н_е_п_р_е_м_е_н_н_о и_м?
Но всё же он, как мог, старался ей понравиться. – То, дождавшись, когда она выйдет из дома, останавливал свой автомобиль рядом с нею, и предлагал ей – «Садитесь, Вероника, поедем куда хотите», и еле слышно, почти про себя, прибавлял – «Пожалуйста». Её почему-то не удивляло, что он знает её имя, но ехать с ним она отказывалась… То, узнав, какие книги она любит, заказывал волшебным перчаткам именно эти книги, и являлся с ними к ней домой, но она разговаривала с ним, как с чужим (да таким он и был для неё), и книг не брала… То создавал из ничего троих мудрецов, и посылал их к ней домой – и они, вежливо поклонившись ей, начинали расхваливать его достоинства, а он стоял под дверью, всё слышал и сгорал от стыда, и корил себя за эту выдумку. Через несколько минут мудрецы выходили из её квартиры, и старший из них, поклонившись ему, говорил: «Сударь, госпожа Вероника не проявила к вам никакого интереса», и он (видимо, забыв про свой недавний стыд), надев волшебные перчатки, в сердцах желал мудрецам, чтоб они
провалились сквозь землю, что тут же и осуществлялось…
В общем, что бы он ни делал, она оставалась безучастной. «Она меня не любит!» -- кричало его сердце бессонными ночами, и плакало горькими слезами, и он уже почти не верил в то, что удастся завоевать её сердце.
А днём, мчась на своём роскошном автомобиле с непозволительной скоростью, он думал (тяжело ему было т_а_к д_у_м_а_т_ь!), что не занимает в её жизни никакого места. А дома обычные и привычные лизоблюды привычно льстили ему, и его утешала эта лесть – на время он успокаивался. Но когда оказывался один, вновь начинал думать о Ней, Веронике, и душа его летела ввысь, но не сливалась с её душою (ведь она его не любила), а парила там – высоко, одинокая и несчастная.
Потом он – точнее, его душа, опускалась на землю, и он думал с неожиданным восторгом: «Какой же я несчастный? – ведь я Лю – б – лю!» -- и ему мерещилась ОНА – её лёгкая, стремительная походка, неправильные черты её милого лица; и то, как она встряхивает волосами, как будто после купанья, мерещилось – он наблюдал за ней давно и поэтому знал если и не всё, то многое, что свойственно Ей -- единственной и неповторимой. Без неё в его жизни была пустота, которую не могли заполнить ни роскошный автомобиль, ни прекрасные книги, ни любая другая вещь – ничего не могло заменить её живой, увы, п_о_к_а безразличной к нему, души.
Но разве он не мог надеть волшебные перчатки и просто приказать им сделать так, чтоб она полюбила его? Нет, не мог. Он прекрасно знал (об этом было написано в инструкции, которую Марк извлёк из перчатки – одна фраза внизу картонки, выделенная курсивом), что над чужими сердцами волшебные перчатки не властны: могут всё, кроме… Кроме того, о чём он мечтал более всего на свете.
Однажды Марк шёл мимо дома Вероники (решил пройтись пешком – ему уже надоело вечное сиденье его казавшегося вечным автомобиля, хотелось отдохнуть от него), и случайно (а может, и не случайно) заглянул в её окно: она смотрела в зеркало, настенное, большое. И тут ему вспомнилась строчка из стихотворения испанского поэта
Антонио Мачадо, одного из любимых поэтов его отца (память на стихи у него была не очень хорошая), даже не строчка, а скорее – образ: две души смотрятся в одно зеркало. «А наши души – моя и её – смотрятся в разные зеркала, -- с горечью осознал он. – А что делать, чтоб д_в_е в_ о_д_н_о смотрелись и узнавали друг друга? – спросил он сам себя. – Возможно ли такое?» Ответа он не знал.
Подходя к особняку своему – снова увидел каменный забор, и ему – впервые – стало по-настоящему жутко. «Отгородился от мира этим забором, -- прозвучало в его сердце. – И от людей», -- словно кто-то ехидным голосом сказал ему. Он понял, что это – его внутренний голос, его недовольство собой.
6.
Он прошёл по комнатам своего особняка, и ему ещё больше, чем раньше, было неуютно з_д_е_с_ь. И вдруг Марк захотел конфет – самых лучших и дорогих – огромных, в красочной обёртке, -- он пристрастился к ним, когда у него появились волшебные перчатки (то, что не надо платить ни за что – достаточно надеть перчатки и пожелать – необычайно привлекало его). «Сейчас, сейчас», -- приговаривая, он полез в ящик стола, где перчатки всегда лежали, и вдруг… не обнаружил
их. Он страшно взволновался, долго обыскивал огромный – все шесть комнат – дом, но – тщетно. Может быть, один из лизоблюдов случайно обнаружил перчатки, прельстился их красотой и унёс с собой вещь, о волшебной силе которой не имел понятия; а может быть, старичок волшебник, так щедро одаривший отца Марка, узнал по каким-то своим волшебным каналам, как перчатки использует нынешний их владелец – и они вернулись к прежнему владельцу, чтобы потом опять попасть в надёжные руки – в такие, какими были руки покойного отца Марка, -- бог весть. Ясно было одно: п_е_р_ч_а_т_к_и б_е_с_с_л_е_д_н_о и_с_ч_е_з_л_и. «Случилось самое страшное, -- сказал Марк, -- случилось…»
Самое страшное – потерять близких, а он уже потерял – и мать, и отца. Страшно потерять любовь. Страшно – заболеть и жить без всякой надежды на лучшее… Но т_о_г_д_а это просто не пришло ему в голову: случившееся казалось катастрофой. Как жить без перчаток – он не знал, -- давно уже разучился жить, не рассчитывая на волшебную силу, а ведь когда-то делал всё сам. Ну, конечно, не всё – но и мастерить умел – знакомым детям делал игрушечную мебель, дома у него были самолётики и кораблики, сделанные его руками; но, пожалуй, самое главное (предмет его гордости) – мебель в том, прежнем, родительском доме была частично сделана им: стол, шкаф, три табуретки, и всё это – п_о_ч_т_и на уровне профессионального столяра.
И есть готовил себе сам, и квартиру убирал сам, а также подметал около дома – Марк был трудолюбивым молодым человеком. Волшебные перчатки сделали его лентяем.
Теперь надо было приучаться ко всему заново. «А как же о_н_а? Точно – уже не полюбит меня (подумал так – будто не было у него нескольких неудачных попыток познакомиться с Вероникой с помощью волшебных перчаток), не полюбит меня, -- повторил он вслух – ни – ког – да; и это н_и_к_о_г_д_а прозвучало в его сердце почти как похоронный звон.
7.
Он стоял около её дома (как здесь оказался – неизвестно, наверно, из своего неуюта выбрался, сам того не осознавая – поближе к ней), и она как раз вышла из дому – ей нужно было в магазин. Случайно увидела его (многое в этой жизни происходит случайно), вид у него был удручённый (она не узнала в этом печальном молодом человеке в скромной одежде
того расфранчённого красавца, который добивался её расположения), и она его пожалела, поскольку сердце у неё было отзывчивое, и чужая боль ей не была безразлична. Подошла к нему, заговорила, спросила, что с ним случилось. Он тут же придумал причину своей тоски: потерял ключи от дома. Она сказала, ободряюще дотронувшись до его руки: «Ничего страшного, бывает и хуже, не зайдёте ли к нам на чашку чая?» И, в ответ на его удивлённый взгляд, сочувственно объяснила причину такого странного приглашения (ведь он был для неё, по сути, незнакомым человеком):
-- У вас такой усталый вид, а мы с мамой живём вон в том (она показала глазами) доме. Отдохнёте у нас, п_о_п_ь_ё т_е ч_а_ю, -- подчеркнула она, и, улыбнувшись, дрбавила: -- С мёдом. Согласны?
Этот чай был самым вкусным в его жизни, потому что она, ОНА заварила его, разлила по чашкам, и, видя, что он смущается (а он просто обалдел от счастья), завела разговор. Он отвечал невпопад, и она решила, что это из-за ключей. – Не расстраивайтесь, -- сказала. – Ключи ваши найдутся. Или – мы найдём мастера, и он откроет дверь.
-- Я нашёл, -- сказал Марк загадочно, в ответ на её слова или нет – знал только он один.
-- Нашли? – Вот как хорошо, -- обрадовалась она, думая, что речь идёт о ключах. Марк понял, что надо прощаться. «Потом, потом, в_с_ё б_у_д_е_т потом», -- мелькнуло в голове. «Ничего не будет», -- ответил внутренний голос. И он, ещё раз взглянув на неё, как будто хотел лучше запомнить в_с_ю е_ё, чтоб дома с_н_о_в_а в_с_п_о_м_и_н_а_ть, побрёл к себе домой, нащупывая в кармане ключи.
8.
Марк не знал об одном свойстве волшебных перчаток: если их обладатель терял их, всё, полученное им благодаря перчаткам, исчезало. И, увидев издали свой старый родительский дом, он так взволновался, что сердце его сжалось. Не было особняка, не было высокого каменного забора (он боялся воров – у него раньше было что украсть – Марку просто не приходило в голову, что при помощи волшебных перчаток можно за несколько секунд восстановить всё украденное), не было роскошного автомобиля рядом с домом, а в гараже стоял старенький автомобиль отца, явно требовавший ремунта.
Он вошёл в дом, и всё прежнее, старое, милое сердцу, то, от чего он так легко отказался, окружив себя шикарными вещами, в которых не было души его былого, а он тосковал по ней, не признаваясь в этом никому, даже самому себе, -- обступило его. Ему хотелось целовать старый ободранный отцовский диван («Надо привести его в порядок», -- подумал Марк), гладить табуретки, те самые, сделанные его, Марка, руками. Ему захотелось сесть за старый, но ещё крепкий, письменный стол с лампой под оранжевым абажуром, и записать что-нибудь в тетрадке (он вёл дневник с детства, но за время волшебных перчаток Марк разучился думать, в основном без-мысленно и бессмысленно проводил свои дни. А если и читал иногда книги, то только чтобы развлечься – не слишком размышлял над прочитанным).
…Книги… книги… Он вспомнил про них, медленно подошёл к книжным полкам: так и есть – книги в роскошных переплётах (примерно три четверти его библиотеки) исчезли, остались только те, что когда-то были куплены отцом, человеком с хорошим литературным вкусом (классики, старые добрые классики – русские и зарубежные, и, конечно же, философы!). Эти книги – значительная их часть в потрёпанных переплётах (часто покупались у букинистов) сейчас казались Марку такими родными, и он смотрел на них, как на близкого друга, которого не видел давно. Он с нежностью провёл рукою по корешкам, и в глаза ему бросилось имя – «Марк Аврелий», «Размышления» или что-то в этом роде – он не присматривался. «Тёзка», -- улыбнулся Марк. Взял эту книгу с полки, перелистал её и поставил на место. «Марк – Вероника – Вероника – Марк», -- стучало в мозгу – он впервые соединял два имени – своё и её. И думал снова – неотступно думал – о ней.
9.
На следующий день Марк и Вероника снова встретились – он пришёл к дверям её дома, постучал, Вероника открыла ему, была она в простеньком домашнем халатике, но для него этот халатик был красивее самой изысканной одежды. Он тоже был одет просто, денег на дорогую одежду не было, но какое это имело значение. Она встретила его как доброго друга, и с тех пор они стали встречаться постоянно. – Он дарил ей цветы, её любимые (она любила гвоздики), и каждый раз для неё это было маленьким праздником. Только что подаренные цветы она нюхала, радостно встряхивая волосами, и блаженство появлялось на лице её, потом давала понюхать ему:
-- Чувствуешь, к_а_к пахнет?
И он, совершенно искренне восторгался:
-- Да, да, чудесный запах, разве может что-нибудь сравниться с ним!
Он покупал ей мороженое – её любимое, клубничное, и, когда она ела его, и когда облизывала губы после, делала это так, словно вкусила божественный нектар. Может быть, потому что очень любила мороженное? И Марк был совершенно счастлив, когда Вероника, благодаря Марка за доставленное удовольствие (будь то цветы, будь то мороженное или конфеты) вкладывала свою маленькую ладонь в его руку, и он ощущал лёгкое пожатие.
10.
Два раза Марк и Вероника сходили в Музей изобразительных искусств – некоторые картины она не приняла, многие ей понравились, а дольше всего стояла перед полотном Тициана «Кающаяся Магдалина». Великая грешница молитвенно подняла глаза к небу, но раскаяние – не только в глазах – во всей её фигуре. Вероника глубоко, всей душою, погрузилась в мир тициановского шедевра, она глубоко переживала трагедию и очищение этой женщины, которая была для неё с_е_й_ч_а_с живой, реальной, как подруга, что живёт по соседству, и только прикосновение руки Марка – пора, мол, идти дальше, вернуло Веронику в этот мир. «Она не просто раскаивается, она хочет к Богу – быть с Ним», -- произнесла Вероника, и больше – ни слова: пока они, выйдя из музея, бродили по улицам, прежде чем расстаться, она сосредоточенно и почему-то печально (Марк чувствовал это) молчала.
Второй раз самое сильное впечатление на неё произвела картина Анатолия Зверева, на которой изображена голова мальчика. «Какие глаза… огненные!» -- потрясённо сказала она. Марк неожиданно рассмеялся, она с удивлением, скорее даже с укором взглянула на него.
-- Одному моему другу, -- стал объяснять он, -- тоже нравится эта картина. Мой друг – поэт, и написал о ней стихотворение. Не очень хорошо я стихи запоминаю, -- признался Марк, -- но это – запомнил: понравилось. Хочешь, прочитаю?
Она с нетерпением кивнула и приготовилась слушать – взгляд её тоже выражал нетерпение.
-- «Перед этим чудом не умею, -- начал читать Марк, -- ничего сказать – и нету сил слов найти, а может быть, не смею, -- как художник, волею своею пламя навсегда остановил? – Так возникли огненные пятна глаз – и жгут, и жгут, и жгут они… Пусть кому-то просто непонятно, а кому-то вовсе неприятно, -- здесь Марк сделал паузу, и, -- Новое – по-новому взгляни!»
-- «Новое – по-новому взгляни» -- как это чудесно, -- задумчиво произнесла Вероника и снова ушла в себя, в свой внутренний мир, куда Марку с_е_й_ч_а_с не было доступа, и только лёгкое пожатье её руки говорило о том, как она благодарна ему и за картины, и за стихи.
11.
Когда исчезли волшебные перчатки, это непрочное обретение Марка, исчезли и прихлебатели, никто ему больше не льстил и не вылизывал его тарелок, словно то были всего лишь призраки, появившиеся в ночи – ночи его жизни, когда разум молодого человека был помрачён неистинным, и рассеявшиеся, когда вновь вышло солнце.
Зато к нему вернулись его прежние друзья, все, кроме пожилого друга, что когда-то был голосом его совести. И встречи с друзьями возобновились – совместные чаепития, чтения стихов, разговоры об искусстве и о жизни, которая имеет мало общего с искусством, но которую, тем не менее, мастера искусства с разной степенью таланта пытаются отразить в своих произведениях. Эти встречи возобновились, хоть и были не очень часты: и друзья его работали, и сам он снова устроился на работу – на сей раз в солидную фирму, и работы у него было больше, чем прежде (в своей бывшей организации Марку было стыдно даже показаться: ему казалось, что т_а_м все знают, как он прожигал жизнь целых полтора года). И так же Марка хвалили, называли не просто хорошим, а чу’дным инженером, и так же проекты его были востребованы.
12.
Но продолжавшиеся встречи с Вероникой были самым большим чудом в жизни Марка. Он работал, она училась – на биологическом факультете (уже на 5-м курсе), и встречи их случались реже, чем они того хотели бы. Тем более они дорожили этими встречами. Он ждал её в назначенное время в назначенном месте , ---- она летела навстречу ему, резко останавливалась перед ним, они брались за руки, смотрели друг другу в глаза, и потом шли куда-нибудь – в кино, в театр, в филармонию или просто гуляли. Иногда он бывал у неё дома (к себе пригласить почему-то было неудобно («Когда-нибудь», -- думал он), и её мама, женщина средних лет, с необыкновенно
Выразительным («Как на полотнах Тициана и Рафаэля», -- приходило ему в голову) лицом, и с такими глубокими, серьёзными глазами, что нетрудно было догадаться о её внутренней жизни – достаточно интенсивной и не лишённой глубоких переживаний, всегда приветливо встречала его. Он часто сравнивал мать и дочь, и всё более убеждался, что похожи они очень – и внешне, и внутренне. Однажды Марк заметил на окне хорошо ухоженный цветок, внимательно посмотрел на него, и Вероника, поймав взгляд Марка, шепнула ему (мамы как раз не было в комнате): «Мы с мамочкой поливаем его по очереди – он тоже член нашей семьи»; и ещё шепнула Вероника, как будто торопилась в_с_ё э_т_о рассказать Марку, пока мама не слышит – «Мы с мамочкой вместе поём песни – наши любимые.» «Тоже в_м_е_с_т_е -- с удовольствием отметил Марк.; он понял – Вероника и её мама – не просто мать и дочь, а подруги, -- самая высокая степень отношений между матерью и дочерью. В другой раз девушка, немного смущаясь (она не любила говорить о своих отношениях с мамой – ей казалось, что она случайно может открыть постороннему (впрочем, Марк уже не был для неё посторонним) какую-то тайну, которую никто не должен знать, кроме их двоих – её, Вероники, и мамы) сказала Марку две строчки из недавно прочитанного ею в каком-то журнале стихотворения: «Мы с тобою девочки печальные, дети странных снов», и, произнеся эти чудесные слова, шепнула ему на ухо (словно боялась, что могут услышать действительно п_о_с_т_о_р_о_н_н_и-е) – «Это про нас двоих», -- и не пояснила, кого она имеет в виду, но он в_с_ё п_о_н_я_л. И улыбнулся, давая этим ей понять, что объяснений и не нужно, что он тоже не любит лишних слов.
13.
Лишившись волшебных перчаток, Марк снова стал всё делать своими руками – его руки снова вспомнили былое, забытое. Сделал ещё один стол для Вероники и её мамы («Чтоб вам удобней было», -- сказал) – теперь на обоих этажах их двухэтажного дома у них было по столу. Сделал ещё две книжные полки (книг у Вероники и её мамы, Натальи Викторовны, было много, и не все они помещались в шкафу, часть книг – стихи, художественная проза, биографии выдающихся людей – лежала в углу, правда, пыль с этих, дорогих для обеих, книг, регулярно стиралась – Марк это понял, увидев, какие книги, как и тот цветок, ухоженные), и, когда книги были поставлены на полки («Теперь они дома», -- удовлетворённо подумал Марк) Наталья Викторовна склонила голову (лишь несколько сединок блеснуло в её чёрных волосах), и, посмотрев на книги, обретшие дом, повернулась к Марку, и сказала проникновенно: «Спасибо… -- помолчала немного, словно задумалась о чём-то важном, и закончила: -- …Сынок». И это было так щемяще (сынок его не называл никто уже очень давно, когда-то только мама… нет, не надо об этом – слишком грустно), что он чуть не заплакал от нахлынувшей тоски и стал прощаться. Вероника, поняв, п_о_ч_е_м_у о_н у_ж_е у_х_о_д_и_т, ч_т_о _ с_ н_и_м, вышла в прихожую проводить Марка, и, прощаясь, будто случайно, положила ему на плечо свою тёплую руку (о как Марку не хватало т_а_к_о_г_о, и материнского, и вообще женского, тепла!). А тем временем, в комнате, оставшись одна, мама Вероники думала с грустью о том, что она так хотела сына – ещё в юности мечтала о нём, но – не сбылось, а теперь уже поздно – сорок пять ей недавно исполнилось, сорок пять… Конечно, у неё прекрасная дочь – и обаятельная, и умная, и хозяйка хорошая, и друг друга они понимают подчас даже без слов, но сын… который был бы сейчас, возможно, такой же взрослый, как и Марк, сын остался навсегда её голубой мечтой. И Наталья Викторовна пошла на кухню – готовить ужин, а грустные мысли, ненадолго задержавшись в её голове (она не любила долго грустить) ушли прочь, чтоб потом, когда-нибудь, вновь появиться, и кольнуть сердце тоской по несбывшемуся сыну.
Но какой же он всё-таки странный и чудный, этот Марк! Придя к Наталье Викторовне и Веронике на следующий день после работы, он смастерил для Вероники головной убор, похожий на корону. «Теперь ты настоящая принцесса», -- засмеялся, надевая на неё эту «корону». И она засмеялась в ответ, встряхнула волосами по привычке, и корона свалилась у неё с головы, и она подхватила её у самого пола. А мама Вероники смотрела на них обоих, одобрительно кивала головой, повторяя ласково – «Дети, дети!» -- и улыбалась.
14.
Через некоторое время Марк сделал два дельтаплана – для себя и для Вероники. Она несколько испуганно посмотрела на Марка – боялась полёта на дельтаплане? – наверное, неизведанное пугало немного – то, что будет (она, посмотрев в его радостное лицо, сразу решила, что б_у_д_е_т) в первый раз в её жизни. Он объяснил ей, что’ надо сделать, чтоб взлететь, но у него было странное ощущение – о_н_а у_ж_е з_н_а_е_т. Разбег – и – взлёт, -- дельтаплан был послушен ему, он летал на нём дважды, когда у него ещё были волшебные перчатки, только теперь он сделал чудесный аппарат с_в_о_и_м_и р_у_к_а_м_и. Он посмотрел на неё – она летела рядом, и лицо её было отнюдь не испуганным, а счастливым. Потом он отвернулся от неё, и погрузился в свои ощущения. Ему показалось… это невероятное ощущение полёта… ему показалось, что в_с_ё э_т_о у_ж_е б_ы_л_о когда-то, не совсем так, но похоже. Два предыдущих полёта на дельтаплане? Нет – нет, не то, не тогда… В другой раз… Ему вспомнилось: его квартира, он лежит на диване, смотрит в потолок, но потолка как будто и нету вовсе: его душа взлетает ввысь, туда где – о как бы ему хотелось этого – ОНА, пока недосягаемая для него, и его душа не соединяется с её душою, а парит на большой высоте, одинокая. «Это любовь», -- сказал ему внутренний голос. «Безответная», -- прошептал он, как (если память не ошибается) тогда. И вот теперь он опять летит -- правда, летит его тело, но и душа тоже в полёте. И разница между т_о_г_д_а и с_е_й_ч_а_с
в том, что он не одинок, ОНА летит рядом – и телом, и душою (он был уверен, что и душою) на соседнем дельтаплане. Их души наконец-то рядом – и это теперь не казалось странным, тем более – противоестественным. Но как же у неё хорошо получается! Будто это далеко не в первый раз, будто она, как и он в своё время, воспользовалась волшебными перчатками. «Чудо, -- думал он, -- Чудо». Чудо и то, что она летит так уверенно, словно летала всю жизнь, и то, что они в_м_е_с_т_е.
«Чудо?» -- спросил он сам себя. Но разве в его жизни было мало чудес? Разве не чудо – волшебные перчатки и то, что они сотворяли? «Ах, волшебные перчатки! – усмехнулся он. – Как это было давно, как будто и не было вовсе, а если и было, то в другой, п_р_е_ж_н_е_й, жизни».
Чудо? А разве не чудо – сама любовь, вечноизменяющаяся, но вечная и прекрасная! Любовь, которая – всегда полёт!
Он вспомнил её такою, какой она казалась ему раньше, когда она не обращала на него никакого внимания, какой, наверное, казалась бы и сейчас, да он уже привык к ней, к её особенностям – они давно не кажутся ему такими удивительными, как когда-то. – Летящая походка, и вся она словно устремлена в небо, которое ей, может быть, и не кажется (вернее, не казалось) далёким. И вот сейчас – взяла и полетела.
И снова – взгляд на неё, такое же, как и вначале, ощущение полёта – Летим! Летим! – ощущение, что – в_м_е_с_т_е!
-- Ещё полетим? – прошептала она, когда полёт был закончен.
-- Когда захочешь, -- ответил он тоже шёпотом. Им обоим казалось, что если громко заговорят – обязательно спугнут то прекрасное ощущение полёта, которое ещё жило в них.
По дороге домой (ехали на стареньком автомобиле отца Марка) она как-то по-особенному взглядывала на него. Но, может, это ему только казалось.
15.
Однажды Марк и Вероника встретились в дождливый день, когда казалось, что всё вокруг подёрнуто печалью природы (Вероника позвонила ему по телефону и сказала, что им срочно надо встретиться – но не дома у неё, может быть, в парке?). Он хотел пригласить её к себе, но почему-то опять не решился. И разговор (когда они встретились) у них получился печальный.
-- Мамочка тяжело заболела, -- сказала Вероника. – Срочно нужна операция, а в больницу т_а_к п_р_о_с_т_о не положат, да и очередь т_а_м…
Ах, как он пожалел, что у него больше нет волшебных перчаток! Но чего нет, того нет, и надо было искать выход.
-- Чем заболела… -- спросил он, и она, не дав ему окончить фразу, торопливо произнесла название болезни. Что-то знакомое… Где он раньше э_т_о слышал… (Марк мучительно вспоминал). А! Вот! Друг отца, хирург Степан Яковлевич, делает как раз т_а_к_и_е о_п_е_р_а_ц_и_и! Но делает ли он их сейчас и вообще – жив ли? (При жизни отца Степан Яковлевич часто бывал у них дома, но потом связь с ним оборвалась). Марк продолжал напряжённо думать… -- Номер телефона Степана Яковлевича… домашнего, разумеется… должен быть записан в телефонной книжке отца… Она дома… Скоро, скоро он в_с_ё
узнает. Утешив опечаленную девушку, но не обнадёживая её – сказав, что вечером он ей позвонит, -- Марк помчался домой. Страницы телефонной книжки листал быстро и нервно – «А вдруг не…» И вот… о радость! – «Он самый, э_т_о_т номер…», и – опять – сомнение: «Жив ли? Работает ли?»
Ему ответил голос пожилого, но ещё явно бодрого мужчины. Да, он – Степан Яковлевич; да, операции делает до сих пор, несмотря на возраст (73 года); помнит ли его отца? О, конечно, как же иначе! Они были такими друзьями! И пожилой человек на другом конце провода, расчувствовавшись, вспомнил два – три эпизода из времён их дружбы, посожалел, что Владимир Никитич ушёл так рано…
-- Какой это был хирург, Марк! Ты не представляешь! Твой отец был лучше нас всех! И Степан Яковлевич вспомнил один случай из их хирургической практики. Он, вероятно, ещё долго продолжал бы в том же духе, но Марк прервал этот поток воспоминаний и излияний. Вежливо, но твёрдо он сказал:
-- Степан Яковлевич! У моей… (он запнулся)… у моего друга заболела мама. Срочно нужна операция. Вы же делали т_а_к_и_е?
-- О, и сейчас продолжаю! Старая гвардия не уходит! – загудел в трубку бодрый голос.
-- Что делать? Операция нужна с_р_о_ч_н_о, подчеркнул Марк. – Степан Яковлевич, вы слышите?
На другом конце провода, по-видимому, задумались. Потом молчание было прервано покашливанием, и -- -- Не обещаю, но постараюсь помочь! Завтра днём позвоню из больницы! И разговор был окончен.
Молодой человек тут же позвонил ей, его… пока т_о_л_ь_к_о б_л_и_з_к_о_м_у д_р_у_г_у. Он рассказал о разговоре со старым врачом, и попросил (не просто просил – умолял!) не волноваться, не переживать, и подождать до завтра.
-- Завтра днём будет известно. Пожалуйста, не нервничай! Хорошо? Хорошо? Её успокаивал, а сам волновался, даже нервничал, и, повесив трубку, долго ещё не мог успокоиться.
На следующий день Степан Яковлевич позвонил истомлённому ожиданием Марку (в эту ночь молодой человек не смог сомкнуть глаз, не спала всю ночь и Вероника), и этот звонок означал надежду. «Всё будет хорошо», -- прошептал Марк и устало опустился в кресло.
16.
Через два дня маму его (любимой – давно уже хотел сказать он, но не решался пока) друга положили в лучшую в городе больницу, за ней ухаживали, её готовили к операции лучшие специалисты, а потом была сама операция, и они – Вероника и Марк (его на несколько дней отпустили с работы – он был в фирме на хорошем счету, и ему пошли навстречу, ей – разрешили несколько дней не посещать лекции – она надеялась наверстать упущенное, ибо училась блестяще) не уходили из больницы подолгу – сидели около операционной, а чуть позже – и реанимационной, куда их, естественно, не пускали, и два раза она, утомившись, засыпала на его плече, что ему не казалось странным – он принимал это так же естественно, как и то, что её мама выздоравливает – «Иначе и быть не могло», -- уверенно говорил Марк Веронике, словно забыв, как сам ещё недавно волновался.
Потом маму Вероники перевели в общую палату, и они – вдвоём – приходили к ней – приносили яблоки, апельсины, сок, и мама его любимой благодарно улыбалась им обоим. В то же время – «Что вы, что вы, не надо так много», -- смущённо говорила она, показывая глазами на принесённое, но в глубине души (она никогда не говорила с ними об этом) была рада, что дети такие хорошие – т_а_к з_а_б_о_т_я_т_с_я о_ н_е_й.
И какое это было счастье – для них обоих – когда мамочку наконец выписали, и они встретили её с цветами. Цветы преподнёс он (и галантно поцеловал ей руку), Вероника же просто расцеловалась с мамой. После этого мама, обняв Марка, как сына, долго материнским взглядом смотрела на него. Марк, чтобы скрыть своё волнение, отвернулся, и вдруг, со всей очевидностью, понял, что он, лишившийся матери в 11 лет, с_н_о_в_а о_б_р_ё_л м_а_т_ь. И не только мать… «Любимый, -- голос стоящей за его спиной Вероники, -- Любимый!»
Он, не оборачиваясь, смотрел вдаль, но перед внутренним взором было только е_ё л_и_ц_о, и губы, произносящие – «Любимый, люблю, твоя».
И не нужны были никакие волшебные перчатки, чтобы любовь, не сразу, не вдруг, но полноправно, как Хозяйка в Дом, в_о_ш_л_а в_ е_ё с_е_р_д_ц_е.
Май – июнь 2007 г.; доработано в мае и сентябре 2008 г.; ещё доработано – в январе 2022 г.