Чикондинская волчица

               
                Ч И К О Н Д И Н С К А Я       В О Л Ч И Ц А

               
                Здоровье тайги  зависит от наличия в ней хищников.
                Автор
     Юго-западный угол Забайкалья, прилегающий к Монголии. Величественные отроги Яблоневого хребта, нередко покрытого снегом до конца лета и носящих название гольцов. Отдельно выделялся двухвершинный голец Чикондо высотой  2500 метров. Древний потухший вулкан с кратером на вершине. Вокруг него был создан государственный  природный биосферный заповедник,  сохраняющий уникальные места живой неповторимой природы юга Забайкалья, сочетающей лиственничную тайгу Восточного Забайкалья и горные степи Даурии, с охранной зоной в 36000 га. С юга к заповеднику подступало Хэнтей-Даурское нагорье, полудикое «убиенное» место, как называли его жители очень редких приграничных селений этого забытого Богом уголка. А всё дело в том, что вследствие возвышенного места, сурового климата и короткого вегетационного периода злаковые культуры и овощи, в том числе картофель и капуста там не созревали. Поэтому овощи, хлеб и мука  были привозные.  Но хорошо росли травы и местное население  занималось скотоводством и звериным промыслом. На территорию заповедника охотники не заходили, но по его окраинам добывали много дичи, выходящей из охранной зоны.
      Однажды, в засушливый июнь  два браконьера из  улуса Шумунда Юндун и Цырен решили добыть панты изюбря и заодно заготовить мяса. Прихватили с собой местного пьяницу и бездельника Колю  Гнома, бывшего лесника упразднённого в результате реформ лесхоза. Прозвище Коля получил за свой малый рост в полтора метра и  сутулость, приобретённую за двадцать пять лет работы в лесхозе. Зато получил несколько Почётных грамот с портретом Ильича и значок Ударника труда. Грамоты повесил на стене, где их «засидели» мухи, а значок потерял по-пьянке. Совмещая работу с охотой и  «служебным» браконьерством , он перетаскал в рюкзаке за плечами мясо от сотен коз, десятков кабанов, изюбрей и сохатых.  Потому и скрючился к сорока семи годам. Но тайгу и поведение зверей, места их обитания в то или иное время года знал досконально. Любимая его поговорка гласила: « Я волк, а волка — ноги кормят!» В качестве компенсации за утраченное здоровье ему от лесхоза досталась молодая низкорослая, халзаная* кобылица-монголка, бурого цвета  по имени Машка.  Во время очередного запоя хозяин обнимал её за шею и целовал в белое пятнышко под чёлкой.  Машка при этом мотала головой, пуча карие глаза. 
  Провожая Колю  в тайгу, жена подала ему последнюю булку хлеба, так называемый «подмесок», испечённый из остатков муки. Сунув его в рюкзак, Коля пробурчал:
—"Ну что ж.  Кому калач на стол, а кому и подмесок в суму сгодится".
Тут же обнял свою Аглаю, которая в отличие от мужа была крупной женщиной из рода донских казаков, сосланных в Забайкалье за участие в пугачёвщине. Во время очередного запоя  Коли она брала его на руки и как куклу забрасывала на русскую  печь, где он и отсыпался до отрезвления.
     Военную службу Коля проходил на погранзаставе на Аргуни. В минуты отдыха , взяв в руки гармонь, распевал одну и ту же частушку:
 —Обязательно, обязательно, обязательно женюсь.
     Обязательно, обязательно, обязательно напьюсь!
    Пусть она будет десяти-пудовая, пусть пыхтит, как паровоз.
    Обязательно, обязательно, чтоб был рыжий цвет волос....
        Жену себе он нашел после дембеля  в  Чите , познакомившись  на рынке при покупке  семечек.  За словом  в карман не лез. Разговорились, сначала полушутя, а далее всерьёз, чувствуя взаимное притяжение. Так и вспыхнула  неожиданная любовь. Дополнительно к своему приданому Аглая прихватила пол-мешка семечек, которые Коля раздал своим родственникам и соседям во время вечеринки . Глядя на дородную Аглаю и  низкорослую, щуплую фигуру Коли досужие соседки перешептывались:
 " Да ить сам-то ён  ростом всего аршин с шапкой, а жану привёз таку бабищу! И где тока  её сыскал, таку беду?"
— "Зато перина ему не спонадобится. Уляжется на неё, нанежится, а посля укроется одеялом и... всех там делов"....
      Собравшись, Коля заседлал  Машку, приторочил перемётные сумы и зачехлённое ружьё и, усевшись в седле, произнёс: «С Богом!»,—  подавшись к месту встречи  у ручья, где росла
 старая берёза с кокориной и ожидали напарники.
                *Халзаный- животное с белым пятном на лбу.

—Здоро'во ночевали, халаны!, - поприветствовал, подъехав, Коля.
—Здоро'во, однахо!
—И тебе, паря, не хворать!
 —Ну чё призадумались, братцы-кролики? Двинули, али как? И куда надумали?
 —Давай, паря, на твой солонец под Бурукаем,—посоветовал Цырен,  - тамака на увале свежей травы наросло навалом. Зверь после заката выйдет на увал , а посля  в самую темень, глядишь   и на соль предъявится. Я сяду под увалом, ты на солонце, а Юндун останется с конями на таборе.
 —Ну, тажно похлыняли.
   Сообщники далее ехали молча, изредка  переговариваясь и стараясь не попасть кому-либо  на глаза. В  лиственном колке у каменистого ручья, на старой стоянке с таганом и шалашиком из корья, остановились покормить лошадей. Заодно сварили чай сливанчик, попили, кряхтя и пошвыркивая, утирая со лба пот и отмахиваясь от гнуса и  паутов.  Отдохнув,  двинулись дальше.
Однахо, дождь будет, эвон туча нарождается — сказал Юндун, покачиваясь в седле и указывая прутиком на небольшое тёмное облако за гольцом,— Сейчас она с рукавичку , а через  час займёт пол-неба. Да и ласточки летают низко. Дождь для нас, паря, в самый раз. Солонец промочит, зверь обязательно придёт на размякшую поедь.— Дитя природы, живущий по её законам, удивительно точно угадывал погоду.
  Напарники согласились, высказав свои предположения.  Когда солнце  свернуло с полдня к закату, они  прибыли к скрытой в заросшем косогоре землянке. К этому времени туча  разрослась и пролилась коротким дождём. Снова выглянуло солнце. Тайга сменила запахи. Повсюду на траве  висели жемчужные капли влаги. Засеребрилась на кустах паутина. По-иному запели птицы. Послышался голос удода. В небе, распластав крылья, повис коршун, планируя в восходящих потоках воздуха.
Компаньоны развели костёр, наскоро поужинав. Смыв пот в ручье, Коля ушел на солонец кормить комаров, а  Цырен в полу-километре от табора  уселся на выворотне под увалом, выбрав удачное место для обзора.
  В полночь, когда Колю стало клонить ко сну, на солонце незримо, словно из-под земли или с небес, появился пантач. Постояв несколько минут и озираясь по сторонам, он  стал лизать гуджирную землю. Коля, почувствовав его,  замер и затаил дыхание, превратившись в единое целое со своим ружьём. Когда передняя часть быка перекрыла белёсую берёзу, он попеременно нажал спуск обоих стволов. Эхо от дуплета поглотила мягкая от зелени тайга. Красавец пантач  рухнул  на колени, издав последний выдох и медленно опустил голову, оберегая налитые кровью рога  даже в минуту смерти. Коля, немного подождав,  пришел в себя, вылез из сидьбы и перерезал оленю горло.   Затем вернулся в сидьбу, перезарядил ружьё и стал ожидать рассвета, памятуя о том, что засыпать на солонце нельзя ни в коем случае, так как туда после выстрела  в поисках пищи может придти медведь. А место выстрела он определяет  с удивительной  точностью.
   На рассвете к солонцу с двумя лошадьми в поводу подошел Цырен. На подходе он  посвистывал, предупреждая Гнома. Тот вылез из сидьбы, зевнул и потянулся, расправляя  затекшие члены. Вместе подошли  к  убитому животному. То был молодой бык с пантами по шесть отростков. Желваки на их оконечностях были мягки и покрыты ещё нежной пушистой  шкуркой. В самую пору сочны и кровянисты . В такой стадии им на чёрном рынке не было  цены. Ловко работая ножом и топором,  срубили верхнюю часть черепа с пантами и приторочили их к седлу Колиной кобылы. Затем, заарканив тушу, лошадью оттянули её с солонца, выпотрошили и поволокли на табор.
     Там уже пылал костёр и в полуторном ведре кипела вода.  Юндун высыпал в неё килограммовую пачку соли.  Когда вода снова закипела, то в неё  стали окунать панты: попеременно верхнюю и нижнюю части. Затем повесили их на просушку в тени и наскоро позавтракав, приступили к разделке туши. Предварительно обмакивая мясо в соляной раствор для отпугивания мух, сложили его  в кожаные сумы и приторочили к сёдлам крепких лошадей Юндуна и Цырена. Впоследствии собирались развесить его на чердаках для просушки и завяливания.
  Солнце пекло нещадно. От прошедшего дождя  в воздухе не осталось и следа. Лишь  мочажины и поточины, пополнив запасы влаги, укрылись распрямившейся травой.
Ну, вот и управились, однахо,  -  сказал Юндун, утирая рукавом пот с лоснящегося  лица.
  — Управиться-то управились, но теперича надо покумекать: как домой добраться незамеченными,  - вставил Коля. - Пожалуй, вы поезжайте разными путями, а я тут малость задержусь, всё приберу, припрячу и взатемень вернусь, чтобы с пантами  на дурной глаз не натакаться.

     Так и порешили. Напарники Гнома повели лошадей в поводу, о чём-то хуру'кая меж собой на родном языке, а он стал заметать следы браконьерства. В последнюю очередь залил костёр. Тот зашипел, выбросив к небу пепел и белый дым.  Разметав метёлкой угли по траве, Коля не заметил, что один из них сбоку оставался  ярко-красен и, постепенно покрываясь серой оболочкой пепла, сохранял внутри жар. Сев на Машку, он  осторожно, только ему знакомыми  тропами  направился  в улус.

      Набежавший предвечерний ветерок раздул  закатившийся в сухую траву-неполь  едва тлеющий уголёк. Через несколько минут в траве заплясало  и закрутилось пламя. А через час-другой огонь дополз до сухостоя мелкого чернолесья и оттуда уже, образуя впереди себя  воздушную тягу,  огненным валом понёсся к заповеднику.  Шум и треск от  огня нагонял страх на застигнутых врасплох зверей и птиц. Ища спасения, они устремились в тундровую зону, к подножью ледника.  Звёзды перестали светить в небесах, уступив место зареву пожарища...
     Подъезжая к улусу в темноте , Коля   стал делать крюк, объезжая болото и обомлел, кинув взгляд в сторону хребта. У подножия гольца  извивалась огненная змея.  Это полыхала тайга.
 — Ни хрена себе! Вот и поохотились, ё-ха-ры ба-бай!, — в смятении подумал он и пришпорил  Машку....

     А тем временем, обитающая в заповедники волчица с четырьмя двухмесячными детёнышами лежала в логове. Волчата дремали, уткнувшись в её сосцы.  Вдруг до её обоняния дошел запах дыма. Волчица выбралась из логова , принюхалась и осмотрелась. Где-то там, у подножия горы гудело пламя, пожирая лес с его  не успевшими уползти и убежать обитателями.  Особым тревожным рыком она разбудила своих волчат и стала уводить в безопасное место.    Но такового не оказалось. Повсюду расползался удушливый дым, загнав волчицу с выводком в западню. Сзади и с боков горящий лес, а впереди, несущаяся с гольца  холодная и пенистая вода. Времени на раздумья не оставалось.
  И отчаявшаяся волчица решилась.  Взяв за загривки волчат, одного за другим сбросила в воду и вслед бросилась сама . Догнав их в крутящейся пене, плыла вдоль берега вниз по течению, пока река не вынесла их на равнину подальше от огня. Высмотрев удобное место, она вышла на берег. Следом выбрались только три детёныша. Один исчез  в бурлящем потоке.
     С той поры для волчицы и выводка началась пора суровых испытаний. В течение лета и части  осени  по степи, лесам и перелескам  они шли в северо-восточную тайгу Забайкалья.  Волчата за это время подросли и наловчились самостоятельно добывать пищу. Наконец, достигнув истока Урюмкана, стали продвигаться к его устью, выбирая место для постоянного обитания.   

         Когда опавшие листья и хвою засыпал первый снег, скитальцы на хребте наткнулись на свежий след сородичей.  Только что прошедшие волки оставляли свои следы-метки на пеньках, обозначая владения. Обнюхав и изучив их, самка поняла, что стая состоит из одних самцов.  Это вселило в неё уверенность в том, что они не отнесутся к ней и волчатам враждебно.  Перейдя на  бег, временами останавливаясь, соблюдая осмотрительность и осторожность,  к закату они в густом сосняке увидели как на горбатом взлобке  их ожидали три матерых волка и два трёхлетка. У всех  вздыбились загривки.  Самый крупный, матёрый и свирепый, но необычайно умный вожак стаи — иргичен,  налив  решительностью глаза и  прорычав грозное предупреждение, двинулся навстречу пришельцам. Проявив равнодушие к волчатам, он пошел прямо к волчице. Та смотрела на него не мигая и наклонила голову к  земле, давая понять, что готова принять все условия стаи.  Вожак обнюхал её от хвоста до головы . Волчица в ответ доверительно лизнула его в ухо. Тот гордо вскинулся и коротко заворчал, давая понять, что не терпит заискивания. Законы стаи для него важнее симпатий.
С того  вечера и до момента гибели стаи, когда  жалящие осы пронзили их сердца, они были неразлучны. Всегда и всюду она была рядом с ним , послушная только ему одному, но гордая с другими волками. Это были  настоящие волки, благодаря опыту и уму вожака всегда сытые , а потому ему послушные. Он  обучал их охоте на гигантов тайги — сохатых и изюбрей, медведей-шатунов, показывая пример сообразительности,  дерзости и удивительной хитрости. По его поведению стая понимала, что вся её жизнь состоит из риска и опасностей.  А дочь волчицы была под особым покровительством вожака. Возможно, в ней он видел надежду на прирост стаи. Пришедший в местную тайгу с северных склонов Станового хребта в двухлетнем возрасте , покинув непомерно разросшуюся стаю, он  в новых условиях использовал не только приобретённые им навыки охоты на согжоев и снежных баранов, но и способы избавления от преследования  человеком — этим двуногим существом с огненной лапой-рукой, несущей смерть всему сущему в лесу.
    С пополнением стаи у неё увеличился шанс на успешную загонную охоту на копытных животных. А для волчицы с волчатами закончились тяжкие времена и в стае они обрели возможность спастись от голода...

      Глухое урочище в низовьях  Урюмкана, притока пограничной Аргуни.  В подковообразной котловине, обрамлённой каменными россыпями и утёсами, у подножия увала кормилась группа изюбрей из шести особей : бык, две самки и  сеголетки  -  тёлочка с бычком. Животные с наступлением суровой зимы спустились с хребта в более мелкие отроги гор, где усиленно поедали вершинки и ветки ерника, молодой таволги, берёзовую губку и ветошь, стараясь насытиться перед наступлением длинной и холодной рождественской  ночи. Бык ходил повыше в увале в зарослях осинника, время от времени настороженно  посматривая на прилегающую марь. Его величавый, стройный с гибкими линиями стан, маленькая голова с чёрными глазами и ветвистыми рогами, быстрые и проницательные гордые взгляды, лёгкие и свободные движения позволяли резко выделяться среди сородичей.
       Обособленно в стороне паслась старая измождённая  самка, встретившая свою тридцатую зиму и утратившая способность к продолжению рода ещё десять лет  назад. Стёршиеся коренные зубы уже не перетирали грубую пищу и,  питаясь только сухими листочками, которые попадали всё реже, она была обречена на смерть от истощения.

  Высоко в небе,  невесть откуда, появился ворон,  в тех местах самая умная таёжная птица. Совершив несколько кругов, он низко опустился и  пролетел над изюбрями,  радостно куркнул, словно повстречал старых друзей, и взмыл  под самые облака. Описывая широкие круги, он громким курлюканьем  с булькающим звуком извещал тайгу о  пасущихся животных. Голос ворона уносился во все четыре стороны света, перелетал через хребты, эхом отражался от утёсов и метался в распадках и, сжавшись в струю,  разлетался над ледяным руслом реки  в обоих направлениях.
          Животные забеспокоились и быстро покинули место кормёжки. Их погнал генетически обусловленный страх.  Бык, подгоняемый этим страхом, откинув рога назад, нёсся впереди в спасительный сивер по редколесью,  в зарослях болотного багульника и долгушника*.  Он чувствовал, что из-за валунов или из кустов может набросится серая лохматая смерть  с горящими глазами и вцепится в шею
И  они не ошиблись. К урочищу приближалась волчья стая. Вёл её лютый вожак, каковых охотники называли иргиченами. Уж он-то знал : когда и куда вести стаю. Принюхиваясь к  запахам и выделяя из них лишь заслуживающие его интерес, он одновременно напрягал  отточенный  слух, способный на запредельном для других волков расстоянии уловить  особое карканье ворона, увидевшего копытных животных.
      Если ворон кричит по-пустому, то волк обязательно это поймёт. Но на этот раз он был уверен, что ворон увидел крупную добычу. Да и по особой интонации карканья он  узнал своего старого знакомого наводчика, не единожды предрекавшего стае обильное пиршество....


    Вожак, расшифровывая своим незаурядным умом   сообщения ворона, вывел стаю на  высокую рёлку, господствующую над ближайшим редколесным распадком, являющимся переходом в спасительный для копытных животных сивер, заросший высоким  листвягом и подлеском- чепурой , то есть сплошными зарослями багульника, ольховника и ерника.  Предзакатный ветер потянул вниз  по распадкам, перевалам и мари, не задевая рёлки со стаей. Волки же своим острым зрением наблюдали за бегом изюбрей к убежищу, пуская слюну, клацая челюстями и ожидая команды вожака. Тела их укоротились ,  превратившись в сжатые пружины. Вожак, применяя не только голос, но и телепатию, наконец-то передал свой замысел стае, испытанный не один раз и отработанный до мелочей.
 Первыми помчались два матёрых самца .  Добежав до распадка, расселись по его противоположным склонам слившись с серыми обломками скал. Путь изюбрям в сивер  был перекрыт. Остальных, переярков и двух волчиц  - матёрой и молодой её дочери вожак повёл за собой на перехват бегущих  изюбрей.   
    Прибежав  в устье распадка, вожак со своей «группой  захвата»  залёг в снегу на господствующем измыске.  По шуму  смёрзшегося зернистого снега и хрусту обломленных сучьев определил приближение добычи.  Вот она,  надежда и спасение стаи от голода! Его острый взгляд сразу же выделил отстающую старую матку. Пропустив  основную группу и рогача самца, вожак стремглав бросился к матке наперерез и в прыжке вцепился в её шею.  Волчицы повисли на её бёдрах с двух сторон. Переярки  как челноки  сновали впереди , не давая матке следовать за семьёй, заворачивая в сторону. Эта роль для них была вполне привычна.
Матка упала на колени и издала  предсмертный, низкий и глухой  крик: «Боу, боу!», -  подстегнувший  её семью. Бык помчался прыжками по  семь-восемь метров . За ним бежали остальные. Всё стадо  словно ветер   пронеслось    мимо лёжек «матёрых». Но те, услышав предсмертный рёв изюбрихи, уже спешили на помощь стае. Началось кровавое пиршество. Изюбриха была ещё жива,  хрипела и сучила ногами, когда вожак, разодрав ей грудь, стал пожирать горячие внутренности.
     Через пару часов волки ушли в укрытие , оставив брюшину и обглоданную голову.  На таёжную сцену вышли другие существа— чистильщики. Смерть одних дала возможность жить другим. На утолоку опустился ворон. Отгоняя соек, он важно расхаживал по утоптанной поверхности, склёвывая кусочки мяса. Сойки и синицы довольствовались кровяными шариками снега и небольшими кусочками жира с брюшины. Ночью порошка укрыла место  лесной трагедии.

    Прошла неделя. Изюбри, гонимые страхом, и ведомые опытным быком, переселились в долину Урова. Проголодавшиеся волки преследуя  их, перехватили запах лошадиного пота и, ориентируясь по нему, вышли к заставе в устье реки и залегли в прибрежных кустах. В полдень ворота заставы открылись и оттуда на прорубь двое двуногих  вывели группу лошадей. Животные поочерёдно подходили к водопою и словно насосом втягивали в себя студёную воду. Напившиеся спокойно возвращались на заставу. Среди них были кобылицы с первогодками жеребятами.  Они стали резвиться и один из них оказался в стороне. Вожак подал команду и стая , выскочив из засады, погнала его по глубокому снегу за поворот. Солдаты не сразу заметили нападение и среагировали лишь после тревожного ржания кобылиц. Зазвучала автоматная очередь, но жеребёнок и волки уже скрылись за поворотом. На выстрелы приехал начальник заставы на дежурной машине. Посадив в неё   оторопевшего солдата, помчались следом за стаей по её следу. Но было уже поздно. Когда машина  настигла стаю и люди открыли стрельбу, волки, наглотавшись горячего мяса, бросились врассыпную, оставив на снегу  растерзанную тушу жеребёнка. Сгруппировавшись в прибрежных зарослях и прикрываясь ими, они добежали до перевала и скрылись в тайге.
 На другой день на заставу заехали охотники из Аргунска Михалёв и Губарев— опытные следопыты и зверовщики. Изучив место нападения и следы бегства волков , они в беседе с начальником заставы высказали мнение о предполагаемом месте  будущего убежища стаи, ушедшей в сторону Марьино. Это должна быть сосновая грива на водоразделе с зарослями непролазного стланника, подпираемая с двух сторон каменными россыпями.  Начальник с их доводами согласился и предложил погостить денёк-другой до планового прибытия вертолёта из погранотряда.  А там поучаствовать в облаве. Охотники согласились и стали готовиться к воздушной облаве, подбирая себе надёжных помощников. 

   …   Вертолёт обнаружил  стаю на том самом водоразделе, о котором  говорили охотники. Зазвучали выстрелы и волки стали метаться между деревьев, не понимая, что сверху их прекрасно видно. Звери один за другим затихали в  снегу. Некоторые бились в смертельных конвульсиях, орошая снег алой кровью. Вожак, сообразив, что огромная грохочущая птица и есть та самая  смертельная опасность, встал на дыбы за толстой сосной, упёршись передними лапами  об её  ствол. Пули автоматной очереди сбивали кору не задевая зверя. Когда вертолёт заходил с другой стороны, то волк перебирался на противоположную. Но вскоре пуля из снайперской винтовки СВД поставила последнюю точку в его жизни. Последовавшая его примеру волчица, встала на дыбы за двойным стволом искривлённой сосны, но снайперская пуля перебила ей левую опорную лапу.  Волчица упала, тут же получив пулю в сердце.
        Тем временем её дочь, молодая, но уже опытная волчица, назовём её Альма,  по удивительному звериному чутью не стала прятаться за деревья , как её мать и братья, а сразу же бросилась к примыкавшей каменной россыпи с огромными серыми плитами, на которых никогда не было снега из-за постоянно дующего здесь верхового ветра. Желание убежать подальше от грохочущей птицы подстегнуло её сразу же как только одна жалящая горячая оса пронзила у неё правое ухо, а другая  просвистела в дюйме от головы, обдав струёй сжатого воздуха. Крупным намётом она не бежала, а зигзагами летела вперёд, едва касаясь лапами поверхности шершавых плит Увидев боковым зрением  приподнятый край одной из них, она в мгновение ока  метнулась и ползком втиснулась туда, ища спасения. Гремящая птица, сгубившая её стаю, вселила в неё ужас. Гонимая природным страхом, волчица  всё дальше и дальше забивалась под плиту  На её счастье плита  лежала на  скальных обломках  со свободным пространством, где беглянка, уткнувшись в холодный камень, наконец-то  смогла развернуться и залечь мордой к выходу, испытывая смелость и ярость, и так  с оскаленной пастью глядела через узкий лаз  на вершины сосен и клочок  неба над ними, готовая, если снова полетит оттуда кусающая горячая опасность, кинуться ей навстречу и схватить на лету.
        Тем временем вертолёт, повисев над   хребтом минуту-две,  спустился к подножию, сел  на наледь  и замолчал. Выпрыгнувшие из него охотники и пограничники поднялись на   вершину склона и собрали семь окровавленных волчьих туш. За  отсутствием времени, более широко охватывать место отстрела не стали и , накинув на шеи волков  удавки, быстро  стащили их к наледи и загрузили в вертолёт.  Винтокрылая машина поднялась и взяла курс на заставу.   Для волчицы грохот её двигателей и винтов стал таять, удаляясь всё дальше, пока не замолк где-то в устье долины. Она  не сразу вылезла из своего укрытия, пролежав до позднего вечера и лишь с наступлением темноты  покинула убежище.
      В тайге было светло от снега, отражавшего лунный свет. Всю падь было видно далеко,  до самого устья с примыкающей  марью. Из-под звёзд иссиня-чёрной завесой спускался синий мороз. Альма мелкой рысью поднялась  на ряж с сосновой гривой, где снега было меньше и побежала навстречу ветру, время от времени останавливаясь и принюхиваясь. Лес постепенно стал редеть из-за нагромождения крупных камней и плит. Ряж перешел в пологий подъём и неожиданно закончился обрывистым утёсом — изюбриным отстоем. У волков, да и у сибирских лаек тоже,  удивительная память на места добычи крупных копытных животных, будь то поляна, лёд на реке или скала. Волчица медленно обошла и обнюхала редкие сосны и вспомнила, как год назад их стая в отчаянной борьбе столкнула с этого утёса великана изюбря.  То был пир, надолго врезавшийся в память.
     Встав на кромке утёса, она огляделась. Под ней лежала серая от мороза и инея стылая тайга, которую рассекало ледяное русло извилистой реки.  По обеим от неё сторонам тянулись хребты и волчице казалось, что именно там, в глуши есть где укрыться  и добыть пищу, чувствуя себя в безопасности от грохочущей, падающей с неба смерти. Её память хранила воспоминания о  хвойной тайге вокруг огромного гольца, где две зимы назад она появилась на свет, где не было недостатка в пище и откуда пришла  вместе с матерью и двумя братьями, вырвавшись из огненного кольца. Звериный инстинкт из немногих  вариантов подсказывал спасительное решение и она, помедлив немного, пробежала в обратном направлении до вершины первого же  редколесного распадка, спустилась по нему  вниз  и стала уходить всё дальше в горы по долине реки, лелея надежду, что сможет вернуться в места  своего раннего детства .
    На рассвете она залегала в мелком густом кустарнике, а с наступлением сумерек продолжала тяжкий путь в неизведанное. Брюхо, набитое мясом три дня назад, опустело. Наряду с чувством голода она ощутила ранее неизвестное ей чувство зарождения внутри неё новой жизни. Что-то таинственное вынуждало её быть более осторожной и осмотрительной. Путь становился всё труднее. Закуржавевшая тайга цепенела в лютых морозах, утопала в синих и жгучих  туманах и казалась мёртвой. Всё живое попряталось в норы, под снег и в дупла.
Из птиц она замечала лишь ворона, неотступно следовавшего за нею с того момента, когда она лишилась сородичей. На день-два он исчезал, но каждое своё возвращение извещал коротким курканьем, означающем на межвидовом  таёжном языке: «Я с тобой.» При этом в его мудрой голове  прочно таилась надежда, что волчица в конце-концов добудет пищу и поделится с ним её остатками.
      На четвёртую ночь она  наткнулась на наезженную по реке дорогу с конским помётом. Мгновенно  обострились  зрение , слух и обоняние и появилась надежда  на добычу. К утру запахло дымом  и за очередным поворотом на высоком берегу появилась заимка из нескольких дворов. В одном из них лениво тявкала собака. Волчица залегла и затаилась в ближайшем от крайнего двора кустарнике. Вскоре с одного из дворов вышел человек с палкой и лопатой на плечах и направился на середину  реки, где  стал долбить лёд на застывшей за ночь проруби. Рядом с ним бежала шавка. Покрутившись у проруби , она вернулась на берег и стала бегать по снегу и увлеклась поиском мышей полёвок, водящихся здесь в изобилии. Подражая лисице, замирала, а затем подскакивала и зарывалась мордой в снег. Скачок за скачком и она приблизилась к волчице. Та замерла, изготовившись к нападению и когда шавка в очередной раз сунула нос в снег, словно распрямившаяся пружина  в изящном прыжке схватила её за хрустнувшую под мощными клыками шею, перебросила на спину и умчалась в заросли, где жадно съела всю, оставив ворону дымящиеся испариной кишки....

Волчица, тяготясь одиночеством,  вспоминала свою жизнь в стае, где ей, благодаря сплочению всех особей вокруг вожака и беспрекословного ему подчинения, была обеспечена пища и защита от других хищников, кроме человека.  Её не покидало чувство, что кто-то из её собратьев тоже вырвался из объятий  смерти, извергаемой грохочущей птицей, и тоже где-то рядом  рыщет по лесу.  Желание встретить его преодолело осторожность и с наступлением очередной ночи, она поднялась на вершину горы,                                                                                                села в снег, задрала голову  и впервые в жизни завыла жалобно и тонко, глядя на  бледный диск луны. Её вой выражал чувства голода, тоски и бесприютности.   Потом прислушалась, надеясь уловить в ночной тишине отклик.  В ответ — тишина. Лишь в чёрном небе низкие мерцающие  звёзды светились, как глаза большой волчьей стаи.  И снова, подняв вверх морду и  закрыв глаза, завыла теперь уже громко и протяжно, с переливами. Склоняя голову набок, то в одну, то в другую сторону, ждала желанный ответ.  Ответ пришел но только не от сородичей. За дальним  речным поворотом, в зажатой между речкой и горами деревне тревожным лаем отозвались собаки...

Перед рассветом она обошла  деревню по реке  и за околицей  учуяла косулю. Голодное животное настолько было увлечено поеданием сена у стога, что не заметило подкравшейся волчицы. Когда её нос уловил запах псины, то было уже поздно. Круто развернувшись, она попыталась сделать прыжок, но  изящное пятидесяти-килограммовое тело волчицы, мелькнув  в морозном тумане, сшибло её с ног. Последнее, что она почувствовала, так это резкую и тупую боль, пронзившую  шею с последующим  звоном в ушах. Затем всё стихло и наступило небытие. Альма, прокусив шею жертве, разодрала ей грудь и с жадностью стала пожирать ливер. Сожрав сердце и печень, переключилась на заднюю часть и выела половину стегна, проглатывая мышечную массу  большими кусками.
    Наступал рассвет, во многих дворах заскрипели двери и задымили трубы и инстинкт подсказывал, что пора  уходить в укрытие. Альма огляделась, прислушалась и принюхалась к тягучему морозному воздуху. Опасность не наблюдалась, но тем не менее  волчица, повинуясь настороженному чувству, покинула место трапезы и стала уходить всё дальше и дальше от человеческого жилья. Когда взошло солнце, то она уже залегла в лесистом островке посреди мари, где отрыгнула часть мяса, зарыв его в снег.   С наступлением очередной ночи, она разрыла снег, съела свою «заначку» и пустилась в путь, свернув влево к хребту, а к рассвету,  одолев высокий и крутой водораздельный перевал, по узкой полосе густого осинника спустилась в неширокую извилистую долину  речки Уров.  Осторожно пройдя несколько километров, свернула в  тёмную тайгу — сырняк. Шла зигзагами, приглядывая место для лёжки и отдыха и вскоре вышла на кромку старого бора с беспорядочным нагромождением плит и валунов — остатков скалы. Вокруг них непроглядной грязно-серой завесой возвышались заросли багульника и таволожки.  Там она и залегла.
         Время бежало: день за днём, ночь за ночью. Альма шла в страну предков, повинуясь неведомому чувству. Удивляет одно: как ей удалось выжить в одиночку. Ведь волки — социальные животные  и  вся их жизнь подчинена законам стаи, что помогает  сообща добывать пищу. А одинокой волчице пришлось применять удивительную сообразительность и сноровку, чтобы добыть пищу не вторгаясь во владения человека.
 
    Густая тайга всё чаще стала перемежаться с лесостепными участками. Горы стали ниже, а долины — шире. Русло реки становилось всё уже. Пока не исчезло совсем, растворившись в болотах. Миновав перевал, Альма  спустилась на  замёрзшее русло очередной таёжной речки Унды. Но когда та резко повернула к северу, то путешественница по её притоку Талангуй
 свернула  в сторону Кукульбейского хребта.
      Солнце  поднималось всё выше над горизонтом, снег становился рыхлее, всё чаще   на пути появлялись проталины с мышиными норами, где она терпеливо, часами выжидала добычу, довольствуясь бурозубками и землеройками и едва утоляя сосущий её изнутри голод. С каждым днём она всё отчётливее ощущала бьющуюся в ней новую жизнь, таинственную и неизбежную. Нарастающее тревожное предчувствие вынудило её начать поиск безопасного убежища для будущего потомства.

 Преодолев ещё один перевал Альма вышла в вершину речки, текущей в сторону  земли предков. Это была Онон-Борзя.  В редколесных березниках  с молодым осиновым подлеском она без труда добывала не только взрослых зайцев, но и  зайчат-настовиков

       Настал момент, когда она на границе горной тайги и холмистой лесостепи, на длинном  и высоком острове с остатками  разрушившихся скал и с зарослями  черёмухи и осинника, перемежающихся обширными полянами с норами полёвок, сусликов и сеноставок, обнаружила заброшенную барсучью нору с противным, отталкивающим запахом от пахучих желёз. Выгребла вонючую почву, разрыв нору  попросторнее, чтобы свободно пролезать самой, натаскала мха, ветоши, шерсти. Местность,  насколько волчица успела обследовать, была  дикой и  безлюдной. Лишь на одной из скал маячил силуэт её попутчика - ворона. Лёд вокруг острова начал таять по границе с берегом, создавая водную преграду для человека — самого опасного врага.

       И вот пришло  утро, когда у неё родилось пять большеголовых слепых щенят. Один оказался мёртвым и она враз его съела. Сутки она лежала с ними, облизывая и обогревая, скармливая молозиво и терпя боль в сосцах, а на следующее утро ушла за добычей, запутывая  свой след от самого логова. Оставленные щенята , пишща и повизгивая, лезли друг под друга и успокаивались, свернувшись в единый тёплый клубок. Волчица же, рыская по молодому осиннику, ближе к полудню подняла с лёжки зайца, настигла его со второго прыжка и впилась клыками в хрустнувшую шею. Прыгнув с ним за огромный пень, укрылась там и  поспешно съела, жадно глотая куски вместе  с шерстью и костями.  Вернувшись, внимательно оглядела логово, обнюхала землю и поправила подстилку; легла на бок, вытянув лапы и уложив на них голову. Щенята, повизгивая присосались к её тёмному вымени и теребили лапами его кожу. Похудевшая волчица время от времени поднимала голову, рассматривая  своё отродье неожиданно потемневшими глазами, в которых засветилась по-родительски нежная но жестокая и отрешенная звериная любовь.
.
   После полутора месяцев неустанных забот волчица понесла первую утрату среди своего выводка.
    А дело в том, что двух километрах от логова , на высокой гладкой скале с плоской вершиной и пучком растительности на ней беркуты устроили гнездо и вывели трёх прожорливых птенцов. Самка постоянно сидела в гнезде, согревая их, а  самец  добывал пищу. В погожее июньское утро  самец по привычке взлетел со скалы.
Он долго парил в потоках тёплого восходящего воздуха, слегка приподняв крылья над корпусом пока не заметил жертву - маленького волчонка, резвящегося в траве.  Резко перейдя на скольжение на небольшой высоте, пернатый хищник спикировал со скоростью 240 км\час. Волчонок слишком поздно увидел над собой серую тень и, не успев опомниться, оказался в цепких когтях. Беркут, поднявшись с тяжелой ношей, пронёс её до скал, где набрал высоту до ста  метров и  бросил жертву на острые камни. Затем перенёс безжизненное тельце, превращённое в бесформенную массу в гнездо, где стал рвать на куски и скармливать прожорливым птенцам. А изголодавшаяся самка  улетела  на поиски очередной пищи.     Прибежав с удачной охоты с  козлёнком в сомкнутой пасти и положив его перед входом в логово, Альма позвала волчат. Они тотчас вылезли на зов матери и по их поведению она поняла, что они чем-то напуганы. Мало того — одного не хватало. Встревожившаяся мать залезла в логово, но там было пусто. На скале тревожно прокаркал ворон, извещая волчицу о   похищении её отродья беркутом.  Оставив логово, она стала метаться и обнюхивать почву и близлежащие заросли и обнаружила запах волчонка на двух примятых стеблях зверобоя. Там же лежало серое перышко  крупной птицы. Осознав весь ужас произошедшего, она быстро вернулась  к логову и втащила туда добычу.   Волчата залезли следом и с жадностью стали поедать мясо, которое их мать отрывала от туши, разжевывала и   поочерёдно им передавала.
На следующий день она стала искать пищу на незначительном удалении от логова и обходилась червями и различными  личинками.  Так продолжалось почти неделю и Альма стала худеть, а волчата  оставались полуголодными, скулили и кусали материнские сосцы.
       
     Вконец отощав, она решилась поохотиться в зарослях вдоль протоки, надеясь поживиться утиным выводком, чей запах наносило из зарослей. Обегая нагромождения коряг, неожиданно наткнулась  на отделившуюся от протоки лывину — большую лужу, в которой беспорядочно металось несколько крупных ленков, чьи скользящие по  поверхности воды плавники-паруса выдавали их местоположение.
Альма  бросилась в воду и схватила первую рыбину, даже не замочив  брюха. Выскочив на берег, раскусила ей голову и положила подальше от воды. Затем повторила приём, но вспугнутая рыба стала метаться в западне, затруднив её добычу. И всё же ей удалось добыть пять рыбин. Трёх линков она закопала в песок, а оставшихся двух совместила хвостами и, зажав в пасти, побежала к логову, озираясь по сторонам и запутывая след. Волчата своим внутренним звериным чутьём догадались о приближении матери и выскочили ей навстречу. Однако, принесённую ею пищу восприняли без удовольствия из=за отсутствия запаха крови. Но, как говорится, голод  не тётка  - калач не подсунет. Преодолев инстинкт, волчата с удовольствием поедали разжеванную матерью рыбью мякоть.
  Скормив рыбу, волчица рыкнула на своё отродье и  оно мигом скрылось в логове. Она же осторожно прибежала на место своей «рыбалки» и к удивлению обнаружила там своего старого знакомого -  ворона, сопровождавшего её  в длительном переходе с урюмканской тайги. К её возвращению он выгреб и  склевал одного ленка. Тут же взлетел и уселся на ближайшем искривлённом стволе черёмухи и негромко каркнул с извинительной интонацией, словно хотел передать: « Что же ты недовольна? Делиться с  земляком надо.»    Но волчица была занята думой о своих волчатах. Не обращая внимания на ворона, она выгребла сохранившихся двух ленков и как и прежде, принесла их в логово.
  Действуя таким образом, Альма кормила  своё потомство ещё неделю. Перепадало и ворону кое-что. Последнего ленка  она гоняла по луже почти час, но изловчилась и поймала, раскусив пополам.
Волчата переваривали пищу три дня. На четвёртый Альма вышла на поиски уток. В камышах на кочке вспугнула сидящую на гнезде гагару и перетаскала в логово почти все яйца. Ворон, однако, и тут не отстал, продегустировав одно из них..
   Волчата заметно поправились. Шерсть на них приобрела шелковый блеск.   А ещё через две недели семья покинула логово из-за появления на острове людей с собаками, лошадьми и отарой овец .  Перед уходом с острова волчица долго следила за овцами и стерегущими их собаками, выбрав место среди старых кочек  и высокой сухой травы в редком березнике, где ветер тянул на неё запахи от отары. Подождав, когда овцы прошли, оставив далеко позади отставшую хромую ярку, Альма ползком подкралась к ней,  мощным броском сбила на землю и в одно мгновение прокусила шею.  Да так, что та не успела подать голос. Затем залегла, наблюдая за удаляющейся отарой, слушая окрики двуногих. Когда всё  поутихло, она забросила добычу на спину и знакомыми, скрытными  путями приволокла её в логово. Вся семья наелась впрок.  Альма  удивительно умным чутьём почувствовала грозящую  опасность и в дождливую ночь, когда вода смывает следы, увела свой выводок с острова.  Волчата переплывать протоку не решались и Альма перенесла их поодиночке, держа за загривок. А когда взошло солнце, то они уже трусили по усыпанной цветами изумрудной даурской степи. Корма было вдоволь, стоило только схватить суслика, коих на пути попадалось множество.  В полдень  семья достигла речки, текущей на закат солнца и залегла в прибрежных зарослях. С наступлением сумерек звери покинули укрытие и потрусили вдоль берега по течению, обходя стороной  человеческое жильё.  Нос волчицы способен был различить запахи человека и его животных за тридцать километров. На третий день пути , расположившись в густом берёзовом колке, волки услышали приветственное карканье ворона. То был  их попутчик.  Идти стало веселее.
  Ночью они пересекли нагретое асфальтовое шоссе Чита-Забайкальск, по которому  время от времени с рёвом проносились отвратительно пахнущие железные звери с горящими глазами, оставляющие после себя дым и копоть.  Утром Альме  удалось добыть несколько сусликов,  встречающих восход солнца и ведущих себя беспечно под его слепящими лучами. Волчата тоже занялись охотой, подражая матери.
      В то утро  с ними приключилась трагедия :они оказались на территории военного полигона с макетами техники и попали под обстрел из орудий. Вокруг стали рваться снаряды, поднимая землю на дыбы. Один из них зарылся в землю рядом с отставшим волчонком. Мгновение и взметнувшаяся к небу земля перемешалась с мельчайшими частицами от бывшего  тела. Оставшиеся в живых неслись по степи, не чувствуя под ногами земли, вывалив сухие горячие языки и с жутью оглядываясь. Альма время от времени останавливалась ,  поджидая волчат. Вскоре грохот прекратился и  волчица завела свой вконец уставший выводок в прибрежные заросли черёмухи . 
   Отлежавшись в укрытии, с наступлением сумерек волчья семья продолжила путь по даурской степи и к восходу луны вышла на слияние речки с Ононом .  Альма постояв на берегу, втянула в себя свежий воздух и уверенно повернула влево -  против течения  реки. К утру они уже были на территории Цасучейско-Торейского заказника и расположились в живописном бору. Здесь уже не было человека с его длинной огненной лапой.

  Поведение Альмы при выборе места лёжек изменилось. Если раньше она ложилась на возвышенных местах, чтобы обеспечить себе широкий обзор и исключая возможность скрытого подхода к себе, то сейчас она старалась ложиться в островках леса, в кустарниках, возле реки, выбирая участки с крутыми берегами. В итоге, пока преследователь будет выбирать участок с пологими берегами, чтобы переправиться через реку, она с выводком уже будет на значительном расстоянии. Перед остановкой на лежку всегда делала петлю и залегала вблизи от своего следа. Преследователь в этом случае, двигаясь по следу, обязательно  спугнёт волков намного раньше, чем сам заметит их. А волчица уводила свой выводок под прямым углом, избегая встречи с человеком. Такое поведение волчицы свидетельствовало  о перестройке её психики  на основе опыта и даже под воздействием случайных факторов. Для волка — человек двуногое существо с длинной огненной лапой, извергающей не только огонь, но и смертельный гром.
     Миновали ещё два дня и две ночи. К началу третьего волки достигли впадения в Онон на противоположном берегу речки Агуча. Альма мгновенно вспомнила место, где она с матерью вышла на берег, спасаясь от огня и удушливого дыма.  Она повела волчат  вдоль Онона и на узком перекате, по загромождённым упавшим деревьям, где прыжками, а где и ползком перевела их на  левый берег,  направившись в вершину Агучи. Волчата едва поспешали за ней. Вскоре они оказались на территории  заповедника в центре которого  в небо упирался  голец: самая высокая точка отрогов Яблоневого хребта. Буряты называли его Чикондо.
   Пищи на новом месте было предостаточно. Волчата научились самостоятельно добывать в россыпях бесхвостых грызунов:  пищух. В зарослях осинника  и мелкого сосняка выискивали зайчат второго расплода — петровников.  Настигнутые, те жалобно и визгливо лопотали, но мягкие тёплые тела, хрустнув в сильных тисках волчьей пасти, повисали, окрашиваясь кровью. А  иногда довольствовались падалью, на которую их наводил попутчик-ворон. В отдельные дни Альма  давила козлят и делилась  ими со своим отродьем. Иногда  все вместе поднимались в альпийские луга, где волчата приобретали навыки  добывать сусликов  и тарбаганов.

  Егерь Чикондинского биосферного заповедника Бадма Гырылтуев, совершал  плановый осмотр очередного квадрата, доверив  лошади самой выбирать удобную дорогу в зарослях молодого  кедровника. Выносливая и умная «монголка» за многие годы странствий в тайге изучила норов своего хозяина и, словно угадывая его мысли, направлялась именно туда, куда он и вознамеривался. Бадма с виду вёл себя беспечно, беспрерывно напевая бурятские мелодии и покачиваясь в седле; однако, от его взора ничто необычное не ускользало: будь то перевёрнутый камень, сук с необычным надломом или кусок гнилушки.   Перевёрнутые, они имеют иной цвет. Да и уши его  в доносящихся со всех сторон голосах птиц мгновенно могли различить нечто необычное.
     Перейдя горный ручей, лошадь стала вести себя беспокойно, время от времени останавливалась, втягивая в ноздри воздух, как охотничья собака, фыркая и поводя ушами. Бадма же в птичьем  многоголосье  мгновенно уловил и выделил карканье ворона, призывающего собратьев на трапезу. Скопище падальщиков — верный признак того, что данный уголок природы посетила Смерть.  Направив лошадь в ту сторону, егерь вскоре выехал на мочажину, в которой лежал раздувшийся труп кабана-секача. Это был уже второй труп за неделю без признаков ранения. «Чума, однако или рожа» , - подумал Бадма. Он ещё не знал, что отправленные на исследование образцы мышечной ткани и внутренностей первого трупа подтвердили вспышку эпизоотии. 
   Вернувшись в контору заповедника, Бадма обстоятельно рассказал о находке директору. Срочно послали радиограмму в областной центр и назавтра на вертолёте прибыла группа специалистов. Труп кабана сожгли, предварительно взяв образцы мышечной ткани и внутренних органов на исследование.  На совещании среди причин, вызвавших эпизоотию было названо и отсутствие волков, поддерживающих в лесу здоровое экологическое равновесие. Ранее в заповеднике волки были и добывали в первую очередь больных и старых животных, но исчезли после пожара два года назад.  Бадма добавил, что он тогда лично обнаружил несколько тел обгоревших волков, пытавшихся вырваться из огненного кольца. Тогда в заповеднике ещё была волчица с выводком. Но следов ни её, ни волчат  не обнаружили. А их логово так и осталось заброшенным. Не иначе как  она прорвалась сквозь пламя вплавь по речке Агуча и если ещё жива или жив кто-то из её потомков, то зов природы вернёт их в заповедник.
    Директор ответил Бадме, что надеяться на зов природы не стоит и придётся завозить со стороны молодых особей рыси  и волка. Для начала, хотя бы  - по паре.
  С такой просьбой и обратились в областное управление заповедников.

Освоившись на новом месте, а, вообще-то, на земле своих предков,  Альма ещё острее стала испытывать потребность в общении с сородичами. В природе цель борьбы за выживание это найти себе пару и оставить потомство. Инстинкт настойчиво призывал её к созданию стаи, только в которой волки смогут  выжить. Одиночки же обречены на скитания и гибель. Две ночи подряд Альма с высокого утёса выла в пространство во все четыре стороны, голосом полным тоски и надежды, надеясь услышать отклик . Встревоженные этим воем в сиверах  бявкали гураны, ухали филины и, прижимая уши,  съёживались в комок зайцы, а осторожные изюбри старались держаться близ отстоев.  Отклика не было и безмолвие тайги давило на волчью психику.
На исходе третьей ночи,  в самый утренник, предназначенный круто изменить её жизнь, Альма взбежала на изюбриный отстой, торчащий выступом на вершине утёса и занимающий господствующее положение на юго-западном склоне гольца и внимательно осмотрелась, ибо глаза волка намного острее его слуха и обоняния. Под ней лежала дикая тайга с отрогами, скалами, утёсами, россыпями, кедровниками и  массивами даурской лиственницы.  На  солнечных южных склонах гор небольшими группами  рос  темно-зелёный сосняк.  Ниже  на предгорьях, марях и по долинам речек темнел смешанный лес из  берёзы, ольхи, рябины, осины и разного чернолесья.   Сосны росли до определённой высоты гольца, а выше простирались альпийские и субальпийские луга. Далее начиналась тундровая зона, в которой обитали длиннохвостые суслики  и белые куропатки. Всё пространство пересекали морщины  ущелий и русла речек, бегущих с   гольца.    На его вершине  белел снег, укрыв скалы и оттуда тянуло прохладой. На лугах  постоянно было холодно и поэтому даже в середине лета отсутствовал гнус. Туманы  и холодные вечерние росы  увлажняли траву даже в самое засушливое лето, стимулируя её рост. Разнотравье с ромашками, красными и желтыми маками, лилиями, орхидеями, вероникой даурской   и колокольчиками, прохладный ветерок и отсутствие гнуса привлекали косуль, кабаргу, кабанов лосей  и изюбрей. В снежные зимы сюда из Монголии, гонимые голодом, заходили стада дзеренов. Здесь же в изобилии кормились бородатая куропатка, горный конёк, рябчики, тетерева, глухари, дрофы, певчая  альпийская завирушка и множество других залётных птиц. В нижнем поясе лугов вздыбивались тарбаганьи бутаны, поросшие тёмно-зелёным пыреем. Их обитатели встречали солнце, перекликаясь свистом, застыв столбиком у входа в нору. А среди кустов таволги можно  было заметить кота манула и даурского ежа.  В небе парили   занимавшие вершину пищевой цепочки орлы, беркуты, сапсаны, балобаны... Пищи хватало всем.
   На востоке побледнело небо. Наступал момент, когда в ясное и тихое утро звуки издалека долетают очень чётко и волчье ухо способно их услышать на расстоянии до шестнадцати километров.  В отличие от человека волки способны слышать и ультразвуки, что увеличивает их шансы на выживание.
     Альма, задрав голову, принюхалась и определила направление   слабого ветерка. Затем   повернула голову в сторону синеющих гор, за которыми лежала Монголия , и  завыла протяжно, настойчиво и уверенно.  Перебрав несколько колен, залегла, навострив уши. Тишина. Лишь позади в глубине леса на звериной тропе, по которой она пришла, подал голос дрозд-пересмешник да прокаркал ворон. Интонация его голоса  выражала не тревогу, а любопытство. Альма, тем не менее, осмотрелась по сторонам, прислушалась и принюхалась. Убедившись в отсутствии опасности, она снова завыла, но более продолжительно.  Это был грозный, повелительный и требовательный голос. Поднимая морду вверх, она не закрывала глаза, а смотрела дерзко вдаль.. Интонация её послания означала:  « Я пришла, я самка и  хозяйка в этом лесу. Кто здесь? Идите ко мне, я жду вас!».  Затем  легла,  вытянулась и , положив голову на лапы, стала напряженно  слушать, прищурив глаза. Она не знала законов физики о скорости звука в 320 метров в секунду и, что до предельного  для волчьего уха расстояния, послание летит 48 секунд. Столько же времени уходит на ответный вой. Итого,  до  получения ответа  должно пройти не менее полутора минут. Но Альма своим незаурядным умом понимала, что ответ придёт не сразу и надо терпеливо ждать и ждать, повторяя зов. Что она и делала, повинуясь инстинкту, настораживая уши. При этом, прострелянное ухо слегка подёргивал нервный тик. К тому же, вслушиваться мешали назойливые комары и тучи поднимающейся из травы и лезущей в глаза мошки-пыли, имя которой: мокрец.
     И тут случилось чудо. До её слуха, накладываясь на комариный писк и зудение мошки, донёсся  едва различимый вой сородича с расстояния около полутора десятка километров. Альма встрепенулась и вскочила . Сердце её усиленно забилось, ум напрягся, а слух обострился. Отчаяние сменилось ожиданием встречи с сородичем. Она снова  завыла  и прислушалась. Ответ не заставил себя ждать.   Он прозвучал чуть погромче, чем в первый раз.  Чувствовалось, что зверь приближается. 
     Когда поднялось солнце и  тайга зазвенела птичьими голосами , перекличка двух  псовых особ продолжилась. Альма уже понимала, что ей откликнулся самец. Подав голос в очередной раз, она побежала ему навстречу, выбирая высокие места и продолжая перекличку. Расстояние между ними сокращалось. Волчата едва поспевали за матерью. Наконец она поднялась на скалу, нависшую над  сосняком в вершине распадка. Подала голос и услышала ответ с его устья.  Через мгновения разглядела мелькнувшую меж сосен серую фигуру. То был странствующий самец, изгнанный из опасно увеличивающейся стаи, как лишняя особь. Пробродив по тайге сотни километров, он так и не смог найти подругу, чтобы положить начало новой стае.
  И вот для Альмы настал важный момент, изменивший её судьбу.
    К подножию скалы подошел молодой волк монгольского подвида и лёг, выражая покорность. Волчица на правах превосходящей особы смело подошла и обнюхала гостя от хвоста до кончика  носа. Он тут же перевернулся на спину и стал извиваться, давая понять, что принимает все условия самки. Затем вскочил и отряхнулся, после чего стал обнюхивать волчицу и изучать запахи исходящие от всех частей, после чего стал её облизывать. Волчата наблюдали за этим ритуалом со стороны, соблюдая осторожность. Их мать стояла спокойно, задрав голову.  Волк подбежал к валуну и помочился на него. Альма тотчас обнюхала, получив исчерпывающую информацию. Теперь она знает о своем друге всё до мелочей. В ответ помочилась на этот же валун с другой стороны, предоставив информацию о себе. Волк обнюхал и остался доволен. Всё  складывалось по вечным законам природы.
  Теперь она не отпустит своего партнёра. Волки создают пары на всю жизнь. Разлучает же их только смерть.

С этого момента они  составили одну стаю и стали рыскать по лесу в поисках пищи. Шансы на удачу увеличились вдвое. На другой день  в россыпи обнаружили ослабевшую свинью со сломанной ногой и пировали два дня. А через год волчица принесла новое потомство и стала вожаком стаи, превратившись в альфа-самку. Она чётко помнила приёмы бывшего вожака  погибшей стаи -  свирепого иргичена и  использовала его  методы в руководстве своей стаи, что и помогало  удачно выходить из самых сложных ситуаций.  В течение этого же года они очистили заповедник от больных, старых  и ослабевших животных.  Выходили и за границы заповедника,  охотясь на  отбившихся от табунов и гуртов животных. Обнаруживать их помогал тот самый ворон с Урюмкана, удачно освоивший новые угодья. Местные вороны  спокойно восприняли его лидерство. Пищи было предостаточно  и волки, удачно вписавшись в местную фауну, нашли способ мирного сосуществования с человеком. Эпизоотия прекратилась.
Одно только беспокоило и пугало волчицу. Это иногда пролетающий над заповедником вертолёт. Едва заслышав шум его винтов , Альма стремглав бросалась в укрытие, будь то плиты курумов или обломки скалы, выворотни  среди  бурелома или расщелины  в скалах.  В каменных лабиринтах осыпей, в туморах   стоящих стеной лиственниц и в непролазной чаще чернолесья — нигде не чувствовала себя в безопасности от железной птицы. Её память навсегда сохранила тот ужасный  день, когда эта  птица сожрала всех её сородичей и братьев. В том числе и  мать. Поэтому, передвигаясь по заповеднику и осваивая новые участки, она сначала искала и определяла укрытия, где можно спастись от железной птицы.  Такое поведение не ускользнуло от внимания вездесущего егеря Бадмы и распаляло его любопытство. Заметив однажды с утёса несущуюся  в укрытие волчью стаю и доносящиеся издалека звуки летящего вертолёта, он пришел к выводу, что альфа-самка когда-то была обстреляна с воздуха. И, уцелев, на всю жизнь сохранила страх перед гремящей птицей. И Бадма проникся к ней ещё большей симпатией и уважением.

На очередном объезде угодий  Бадма спешился и сел на заросший мхом валун на берегу горного ручья. Его конь неожиданно фыркнул, насторожив уши и уставившись на опушку кедровника на противоположном берегу. Высокая трава закачалась и на берег вышли волки: молодой самец, два волчонка-сеголетка и  трехлетка волчица. Самец и волчата припали к воде и стали жадно её лакать. Волчица же осталась поодаль и её пронизывающий взгляд встретился со взглядом  человека — самого опасного врага. Но в его взгляде не было той вечной вражды . И огненная, грохочущая  лапа была не в руках, а за спиной и  потому не представляла опасности. И тут раздался его голос, источающий  доброту и пожелание дружбы : 
Добро пожаловать в наш заповедник, однако! - Осторожно поднявшись, он взял под уздцы коня и словно лесной дух растворился в  чаще.

     С той поры они встречались не раз  на лесных тропах и по неписанному закону не причиняли взаимного вреда, расходясь как уважаемые соседи. Волчица часто из укромного места наблюдала за ним. А однажды она заметила как следом за её Двуногим крадётся медведь. В три прыжка она оказалась перед медведем и оскалила пасть. Тот от неожиданного выпада волчицы замер на месте.  Волчица стала ходить кругами , продолжая скалить пасть. Нервы медведя сдали и, сделав прыжок в сторону, он нехотя побрёл в ближайший колок...

    Коля -Гном в очередной раз подался в лес, задумав добыть рысь на мех и рассчитаться с долгами, набранными по пьяному делу. По тропе вдоль  ручья уже подъезжал к границе заповедника, но тут Машка насторожилась, прижав уши и стала шарахаться. Гном прижал ей бока и натянул повод.
  Выехав за поворот, он замер в оцепенении.
   На тропе, в семи шагах от него, вытянувшись,  стояла матёрая волчица с разинутой клыкастой пастью, смотря ему прямо в глаза своими ненавистными глазами.  Пересилив страх, он схватился за ружьё и крикнул  сам не своим голосом, но  волчицы уже не было: лишь покачивались ветки таволги.
  — "Неужто похимастилось! Не иначе как это моя   смерть прислала весточку"- подумал он и перекрестился.

   Наконец, добравшись до Кислого ключа, где лежали останки задавленного рысью лосёнка, Коля замаскировал в траве два капкана и вернулся домой.  Ночью он увидел сон, что  в капкане мечется рысь.   
   Поднявшись с зарёю, Коля оседлал  кобылу и  тайными короткими тропами стал пробираться к ключу.  Подъехав к нему, обнаружил бившегося в капкане сеголетка волчонка. А неподалёку на старую лиственницу сел одинокий ворон, ожидая развязки.
      Кобыла стала фыркать и шарахаться из стороны в сторону.  Седок соскочил  с неё и привязал повод к  чёрной берёзе.  Сначала он решил пристрелить зверёныша, но поймал себя на мысли, что на нём можно неплохо заработать и погасить долги.  Взяв в руки мешок, подошел к волчонку. Их взгляды встретились. В налитых кровью глазах жертвы человек увидел не злость, а страдание и отчаяние.  Но в них не было покорности свободного зверя... 

А тем временем, оставшийся во дворе жеребёнок, увидев как его мать исчезла в кустах, перемахнул через прясло и побежал вслед за ней, удивительным образом угадывая в траве её следы...
               
    Коля набросил на голову волчонка мешок, сел сверху и спутал сыромятным ремнем пасть и три лапы. Подумав немного,  узлы на пасти ослабил, чтобы  волчонок не задохнулся. Это и стало ошибкой, приведшей к трагической развязке. Затем освободив из капкана перебитую лапу, сунул зверька в мешок, крепко затянул мунгальским узлом и приторочил к седлу. Кобыла стала метаться, выпучив глаза, храпя  и фыркая. Но тут раздвинулись кусты таволги и к ней метнулся жеребёнок, прижавшись к боку и пытаясь ухватить за сосцы. Машка на время успокоилась, а довольный Коля взял в руки повод, кряхтя влез в седло, поддал кобыле под бока и она мелкой рысцой побежала домой. Жеребёнок бежал рядом, временами пытаясь прижаться к боку матери.
     Ворон куркнул, взлетев с дерева, сделал круг над всадником и полетел к гольцу, оглашая тайгу особым карканьем, от которого  у Коли похолодела спина.
— А ворон тут, однако, не спроста обретается! - подумал он, — До всего-то этому чёртову вещуну    есть дело.   Как бы он на меня  ненароком  волчицу не навёл.  Не приведи, Господь!
       По охотничьему  опыту Коля чувствовал, что помимо Закона Всеобщей Борьбы за выживание в природе существует ещё Закон  Взаимной Помощи, который для успешной борьбы за жизнь играет гораздо  более важную роль, чем первый. Ему подчинён весь животный мир.
   А ворон, тем временем долетел до гольца. Вскоре  его услышала Альма, выскочила из укрытия на край россыпи, встав так, чтобы её было видно с небес. Ворон совершил над ней два круга, тревожно и громко прокаркал и полетел в сторону улуса. Альма всё поняла и помчалась по указанному вещуном пути...
 
      Волчонок необъяснимым образом освободился от  намордника, в два счёта  перегрыз сыромятину на лапах и принялся рвать горловину мешка. При въезде в улус он уже высунул голову  и , зовя мать, завыл призывным и жалобным, полным смертельного ужаса воем. На этот вой со всего улуса сбежались большеголовые монгольские  волкодавы, подняв злобный лай, как во время облавы.  Однако, этот лай не смог заглушить донёсшегося из леса до уха волчонка ответного воя, с интонацией спешащей на помощь  матери.  Остальными этот  вой так и не был услышан. Проезжающий мимо Юндун , осадив лошадь, крикнул Коле:
Ты это пошто  живой шонон гулгэн *в улус припёр? Ты совсем озундуглел,* али чо?
Раз припёр, значит так надо! Тебя бы на счётчик поставили, как бы тогда запел?!, - огрызнулся Коля и, оглянувшись, увидел, что волчонок вываливается  из разорванного мешка. Выпав на землю, он, волоча перебитую лапу, попытался бежать в лес, но налетевшая  свора стала его терзать, подняв клубы пыли. Юндун попытался отбить волчонка у собак, заехав в центр своры, но, взглянув в пространство  мимо Коли, вдруг побледнел, будто увидел свою смерть, и схватился за ружьё. Это из зарослей рогоза в небо взметнулось изящное серое тело волчицы с горящими карими глазами, распластавшись в длинном и лёгком прыжке над пряслом.
      Кобыла под Колей встала на дыбы, бросившись в сторону и дико заржала, разбрасывая белую пену-слюну. Падая с неё,  он услышал,  как сзади жутким предсмертным голосом заржал жеребёнок. Оглянувшись, увидел его , бьющегося на земле в пасти   страшной,  неожиданно ставшей огромной и взлохмаченной волчицы. Достав кое-как из-за спины ружьё, он трясущимися руками долго не мог поймать цель на мушку и выстрелил наугад. Волчица бросилась на него, рванула за горло, брызнувшее обильной кровью, и метнулась к волчонку. Схватив первого подвернувшегося пса за хрустнувшую под её клыками шею, перекинула через себя . Миг и второй пёс затих, посучив ногами.  Юндун, выбрав удобный момент, выстрелил в волчицу, попав в живот. Та мгновенно бросилась к нему. Сил, дотянуться до глотки всадника уже не было, и она  мёртвой хваткой вцепилась в шею лошади. Её, налитый кровью взгляд, с чувствами ненависти и превосходства встретился со взглядом двуногого, увидев в его раскосых  глазах страх. Тот самый, какой всегда  был в глазах задавленных ею жертв. И  какой она сама  до этого ощущала перед двуногим с его огненной лапой. И звериный инстинкт обозначил её  победу над страхом перед человеком. Это было последнее, что промелькнуло в её сознании.
  Кобыла,  рухнув на колени,  захрипела .  Юндун,  соблюдая хладнокровие  и изловчившись, выстрелил волчице в голову. Она  дёрнулась и вытянулась, так и не разомкнув на шее кобылы свои челюсти. Вторым выстрелом прекратил страдания волчонка. А в стороне в луже крови ещё билось в смертельных конвульсиях  тело Коли Гнома с вырванным горлом, упираясь судорожными ногами в уже  бездыханного   жеребёнка...

Егерь Бадма заметил изменения в стае и  исчезновение альфа-самки. Её заменил самец, которого  он условно  называл Монголом.

    Минуло пять лет. Выйдя на пенсию, Бадма перед отъездом на родину в агинские степи, поехал в ближайшие улусы попрощаться с  местными бурятами. Посетил и Юндуна в его жилище.  Выпили по кружке хмельной  араки, насытились жирным бухулёром из баранины. Закончили трапезу чаем с толстыми коричневыми пенками. Перешли на беседу об охоте, делясь о необыкновенных способностях животных и удивительных историях, связанных с ними. Указывая на расстеленную на полу волчью шкуру, Юндун поведал о храброй волчице, защищающей своё дитя и о гибели от её клыков лошадей и  лесника,  по прозвищу Гном.
  Бадма,  погладил шкуру вдоль  шерсти, просунул палец в дыру на правом ухе, помолчал с минуту и молвил:   
Так вот  как ты встретила свою смерть! Отважный был зверь, однако,— и подумав, добавил.— А, главное : шибко умный.  И дух его всегда будет жить  в  нашей тайге!
                Конец

*Шонон гулгэн — волчонок ( бурятское)
*Озундуглел -   перестал соображать.. (бур.)               
                ч