Ох, горюшко горькое! Ох, зря не вняла Евдокия сну! А ведь вещий был он, сон – то. Кому, как не ей, сестрице во Христе, было не распознать этот вещий знак! А теперь спохватилась, да поздно уж…
А привиделось ей впору под пятницу: Ор стоит преисподненский – овцы блеют, коровы мычат, куры переполошились, лошади ржут, как диаволы. А мерин любимый, Прытко, косит диковинным человечьим глазом – словно слово молвит. Мол, не мешкайте, убегайте! И чётко, как в строю, друг за дружкой чеканят шаг лошадки: Цок – цок! Цок – Цок! Цок – цок! А на них через седло переброшены тюки с сеном, с жилой утварью. И трясутся они в такт чеканному шагу, тщась сорваться и убечь из седла. А на дороге раздавленные лошадьми ягоды черешни красные, как кровь. И снова как будто голос потусторонний слышится: « Не мешкайте! Спасайтесь! Бегите!»
Вскинулась ото сна Евдокия в холодной испарине вся, глаза пеленой зАстит. Перекрестилась на пустой красный угол, где раньше был иконостас. Иконки заботливо схоронены. Но даже в голову не могли прийти ей такие мысли – бросить всё: родимый край, эту знакомую опушку леса, всю орошённую, словно Божьей милостью, земляникой. И дом родной, где каждая половица и ступень, и брёвнышко намолены. Где всё с пОтом и молитвой ещё дедом построено. Да что теперь?! Не вняла Евдокия сну, не вняла… А сердечко ныло и ныло. И было от чего!
Намедни был вызван муж её Гавриил на правление колхоза. И там в резкой форме ему было предложено – приказано вступить в создаваемый колхоз. На что обычно сдержанный и немногословный Гавриил вспылил:
« Продналог исправно платим! Повыгребли все закрома… А с хозяйством своим и скотом сами справляемся! Не без рук и ног! А то чего ещё надумали – баб в колхозы обобществлять! И где это видано?!»
На что Фома Гордеев ответствовал весьма запальчиво, косанув огненно – кривым глазом:
« Положим, кляча твоя старая Евдокия ни на что не сгодится! Ежли только вместо лошади впрячь и пахать. Это ей не в церкви в хорах завывать. А вот Машка – та ещё сгодится!»
И, плотоядно облизнув губы, он заржал нарочито кобелиным смехом.
« Ну, а пока ступай, богомол! Мы тута порешаем, что с вами, с крысами церковными, делать! За нами не заржавеет! Ступай давай!»
И не заржавело… Не прошло и трёх дней. Однажды на рассвете, когда весеннее скороспелое солнце, как крутобокое яблоко, уже катилось по бирюзе небесной скатерти, и Гавриил с младшим сыном Ильёй управлялись по хозяйству, чистили в пригоне и задавали корм и питьё скоту, к дому подкатила бричка с колхозными управленцами. Отдельно на двух сытых меринах браво гарцевали братья…
Словно почуяв неладное, завыл на привязи огромный и лохматый пёс Полкан. На крыльцо, вытирая руки ветошью, выскочили хлопотавшие на кухне Евдокия и Марья.
Фома Гордеев важно сошёл с брички, молодцевато отряхнув галифе и поправив будёновку, достал депешу и провозгласил:
«Именем революции! Как у особо враждебных элементов, которые пудрят мозги пролетариату реакционным учением, не желающим вступать в колхоз и тем самым поправшим закон - приказываю: Национализировать весь крупный рогатый скот!»
Истошно завопили женщины. Василий побледнел и заиграл желваками:
« Что творите, окаянные?!»
Он держал в руках вилы – как раз задавал корм скоту. Комиссия, не обращая на него внимание , продвигалась к сараю, обнажив наганы. Фомка уже пытался вывесли единственную в хозяйстве упирающуюся кобылу и мерина Прытко. Другие отвязывали корову Пеструшку и телёнка.
Бесновался и рвал цепь пёс Полкан, захлёбываясь от ярости. Всполошились и закудахтали куры, пытаясь оторваться от земли и взлететь. Голосили не в тему петухи. Куры мягким кулем шлёпались о землю. Вился пух.
« Илька, что стоишь? Спускай пса!»-
Противился Василий. Илья попытался отвязать Полкана, но один из братьев вскинул на плечо винтовку и выстрелил в бушующего пса. Полкан тоненько завизжал и завертелся юлой по земле, кровавя двор.
« Изверги! Господь вам судья!»-
Вне себя, из белого став красным, как флаг, Василий, однако, инстинктивно поднял вилы и замахнулся ими на Фомку, не решаясь ударить.
У двора собралась почти вся деревня и роптала – как встревоженный улей. Раздавался бабий визг и матершина мужиков. Дети плакали, жалея гибнущего пса.
Фомка выхватил наган, от ярости тряся башкой. Будёновка съехала набок, скрывая уродующий его глаз. Он – как антихрист – сверкал здоровым глазом.
Подоспевшие сзади братья скрутили руки Василию и связали их верёвкой. Илюшу тоже связали, хотя он не противился, а лишь горько, по – детски, рыдал над погибшим своим другом Полканом.
« Гореть вам в аду, нехристи.»
Лишь шептала как парализованная Евдокия. Марья с воем и проклятиями не давала увести мужа. Фомка яростно толкнул её ногой в живот так, что она отлетела и рухнула на окровавленную землю.
Словно сквозь пелену, увидала Евдокия картину из своего, оказалось, вещего сна. Арестованных и связанных сыновей, Василия и Илью, накинув им на головы для чего – то мешки, перекинули, как кули с соломой, через лошадиные сёдла. И понуро пошли лошадки, чуя, что смертников везут, опустив косматые головы, в наступившей вмиг тишине.
« Цок – цок! Цок – цок! Цок – цок!» -
Как бой часов, обречённо стучали копыта о отшлифованный твёрдый пласт земли. Словно отвешивали несчастным последние капли жизни.
Это были конечные минуты, когда видела мать своих сыновей, а жена мужа. С тех пор не могли без содрогания слышать женщины размеренный стук копыт – душа переворачивалась…
Скот увели со двора, громили подворье. Женщинам велели срочно собрать узлы и детей – им предстоял тяжкий и дальний путь в ссылку. Возвращающегося с полей деда Гаврила арестовали и повели для устрашения и наказания, якобы, расстреливать в степь за околицу. И он уже рванул ворот косоворотки, чтоб шире вдохнуть напоследок воздуха, приложился к нагрудному кресту, взглянул, прощаясь, в глубокое небо, как раздался голос Фомки:
« На кой руки марать о церковную крысу?! В тюрьме сгноим, сам сдохнет, как пёс. А вот крысятам его выпустим кровушку! «
От потрясения Гаврила рухнул без чувств в рано поседевшие травы. Старика увезли по этапу, в лагеря. Сидел он десять лет в тюрьме под Омском. Что сталось с рабами Божьими Василием и Ильёй, никто не знал. И на многочисленные запросы ответов не было.
Сгинули в преисподнюю, как тысячи других мЫтарей в проклятую и мятежную годину… Сколько их, омытых дождями, как слезами, лежат в многострадальной и грешной русской земле! Голгофа крестьянская...
А женщин с детьми, почти раздетых, в ужасе не сумевших собрать даже узлов, этапировали на перрон к товарному составу, который и повёз их, обречённо стуча колёсами о шпалы: « Цок – цок! Цок – цок!», на мытарство в далёкий и суровый северный край.
Лишь осталось в памяти маленькой Нюши, им, детям, дозволено было собрать на скорую руку дозревающую в саду шерешню. Сок которой так походил на кровь…
Поезд. 17 ноября 2021г. Зоська.
Для иллюстрации использована копия картины Ивана Владимирова." Раскулачивание"