Отец! Он умер на даче на полу, сложив небрежно ногу на ногу, может ночью, а может днём. Рядом на полу, у мёртвого тела лежала его любимая кепка. Отец в этой осенней кепке был всегда, когда работал на работе в ЦУМе или на даче. Вообще отец всегда больше всего любил носить кепки. У него была красивая фетровая шляпа для костюма, но отец редко её одевал, только на парад. Мы не знали с матерью, что отец скончался. Отец последнее время часто подолгу, на неделю, а то и две пропадал на даче. Его часто мучал кашель и отец не хотел доставлять этим неудобство домашним. Там было тихо и спокойно. Отец умер, а кепка его осталась! Как странно! Она сохранила его запахи, одеколона и пота, запах настоящего мужика – работяги!
Иногда мы колотились на даче вместе. Он уже серьёзно болел раком лёгких, у него болели ноги, и ему всё чаще приходилось ходить с тростью. Отец любил свою работу сварщика и слесаря, хотя иногда надо было таскать тяжёлые баллоны и работать на холоде. Отец за свою трудовую жизнь потрудился на разных предприятиях Тюмени с 1960-го года и везде его уважали за его трудолюбие, техническое мышление, рационализацию и как грамотного специалиста. А мне нравилось приходить к нему на работу, трогать инструменты, что-то пилить, сверлить. И отец пытался обучать меня всему, что знал. И везде и всегда на работе отец был в своей неизменной рабочей кепке. Он не был скандальным, хотя был сильным по молодости и жилистым. Сдачи давал и крепко давал, только тем, кто нападал. Двое, трое, неважно. Трусом не был. Несправедливость не любил. А его любили женщины, уважали друзья и сослуживцы. А любил он, как ни странно всего одну женщину, свою Галчуру. Любил своих детей, собак, кошек. Уважал товарищей по работе и помогал, где советом, где делом. Работы не боялся, работал на трёх работах, чтобы обеспечить семью. Подрабатывал, занимаясь чеканкой, сам рисуя эскизы для чеканки. Он любил думать, придумывать, изобретать. Талантливый был человек, жаль, образования было маловато. Лишь четыре класса образования, да ремесленное училище в Клайпеде. Это училище сделало его первоклассным слесарем, и он никогда не жалел об этом. Да и когда жалеть, было послевоенное время. Надо было определяться в жизни. Клайпеда всегда была морским городом с большим портом, и отцу нравилось ходить в форме моряка. И от этого в нём чувствовалась некая бравада. И он частенько дрался с литовскими парнями. Терпеть не мог этих напыщенных, как гусаки, белобрысых парней с акцентом. А потом армия! Его отправляют служить в город Гусев, где он попадает в военный оркестр гарнизона. Ему повезло с учителями, которые сделали моего отца настоящим музыкантом! А раньше, до войны, тут была немецкая территория, и город назывался Гуммбинен. Тут отец принял военную присягу, отсюда он слал свои фото на память сестре Кларе и отцу с матерью!
Мне всегда было интересно с отцом. Когда приходил к нему на работу, он делился со мной своей рабочей похлёбкой, которую варил сам с картошкой, маргарином и лавровым листом. Отец был ещё и интересным рассказчиком. Он рассказывал мне о своей службе в армии, о своём чекисте отце, о матери. Он рассказывал мне о жизни их семьи в Самарканде, Клайпеде. Рассказывал, как ему приходилось после армии работать шофером и возить пленных немцев на работы. Про деда Тимофея мне особенно нравилось слушать, о работе его в ОГПУ, о кулацком мятеже в 1921-м году. Когда я родился, я большую часть времени, насколько помню, проводил с отцом, то в лесу, то на работе, то на рыбалке. Я никогда ему не надоедал. Он никогда за всю жизнь не ударил меня, не наказал, ни разу не накричал на меня и не повысил голос. Даже, когда они ссорились с матерью, он не ругался с ней, а нахмуривался и уходил в себя. Он всегда всё негативное держал при себе, и когда было невмоготу, мог крепко выпить. А потом снова уходил с головой в работу и не одну. Конечно, его любимым делом вне работы всегда была музыка и игра в оркестре. Музыка ему ещё и давала небольшой, но заработок! Он сам расписывал ноты, которые привёз со службы в армии для каждой трубы оркестра. У отца были дружеские связи с оркестром ТВВИКУ, домом культуры железнодорожников, с заводом АТЭ. Он постоянно играл в разных коллективах, где ещё и обучал игре на духовых инструментах детей. Где он был для детей, как второй отец! Он никогда не кричал на детей, всегда брал терпением и спокойствием, если что-то у пацана не получалось. Но зато как они все потом играли! Я любил ещё пацаном ходить на демонстрации, где отец с мужиками в оркестре играл марши и фокстроты. Я гордился своим отцом в такие минуты ещё больше. Когда он играл, на своём корнете, у него появлялась военная выправка, он становился очень серьёзным, и казалось, что играет снова, как в молодости в оркестре гарнизона. Одна рука держит ноты, другой рукой прижимает трубу. А пальцы вытанцовывают немыслимый танец по клавишам блестящего корнета. У нас были удочки из бамбука, ещё советские и мы иногда очень рано по темноте, шли через весь город к реке. Мы садились под мост, разворачивали свои снасти и в полной тишине начинали великое таинство рыбалки. Рыба начинала клевать лишь в какой-то промежуток времени между восходом и дневными часами. Потом начиналось движение на реке, и она просыпалась, как человек после сна. Иногда проходил катер и волны шли большой рябью по реке. И снова было тихо и нам было хорошо с отцом вдвоём! Когда удавалось что-нибудь поймать, это был просто верх восторга!
А потом отец умер! За гробом шли все товарищи по оркестру и играли последний раз для него, для музыканта, для друга, для соратника по музыке! А потом я нашёл его кепку. Я держал её в руках, и мне казалось, что отец рядом. Кепка впитал его запахи! Я прислонял кепку к лицу и не мог надышаться запахом отца, которого уже никогда не будет рядом. Он больше не скажет мне тёплых слов, не обнимет меня, не подскажет мне на мои ошибки. Теперь я всё должен буду делать сам, уже по-взрослому! И я даже какое-то время брал эту кепку отца с собой на работу в аэропорт в ночные смены. Если удавалось лечь поспать, то всегда подкладывал под голову кепку отца. Вдыхал запахи пота и одеколона и мне было не так одиноко. Мне становилось как-то тепло на душе от присутствия, от прикосновения со мной хотя бы частички, моего отца. Эту кепку я очень долго хранил, но потом она пропала. Не знаю, кому она могла понадобиться, но мне казалось, я потерял последнюю связь через эту кепку с отцом. Конечно, остался ещё старый с Абатска фотоальбом сестры отца, Клары, где были старые фото отца и его родных. Но только запах кепки своего отца, смешанный с одеколоном и потом, мне никогда не забыть.