ВОСПОМИНАНИЯ
«Когда в гору поднимаешься, только гору и видишь. А взберёшься на вершину да оглянешься назад – весь пройденный путь, вся жизнь прошлая перед тобой, как на ладони…»
Юрий Могутин, «Сокровища Аба – Туры»
Дом за швейную машинку
Тёплым июньским утром шагал по улице шахтёрского городка мужчина неопределённого возраста, задумчиво опустив голову. Полгода назад приехал он в этот город из голодающего Донбасса, устроился на шахту «3-3-бис», получил место в общежитии и теперь идёт на вокзал встречать свою семью. И вместо радости встречи у него одна забота – куда её вести, где они будут жить? В Донбассе голод, вот и подались они в Сибирь в поисках лучшей доли. Неожиданно его внимание привлёк один звук. Подняв голову, он увидел на самом коньке крыши маленького домишки сидел мужик и отдирал доску. Савву Семёновича – так звали нашего героя, осенило: вот бы нам сейчас хоть такой домишко! «Эй, мужик, ты что делаешь?- крикнул он. «Не видишь что ли – старый дом разбираю на дрова, пожили в нём, пока строили новый»,- ответил тот. «Слушай, - сказал Савва Семёнович,- продай его мне, у меня сегодня семья приезжает, а жить негде». Мужик подумал, как бы прицениваясь, сколько запросить за него и ответил: «И сколько ты мне за него дашь?» Тут Савва Семёнович растерянно ответил: «Да денег-то у меня пока нет… Вот, разве что жена привезёт сейчас швейную машинку
1
«Зингер», то за неё». «Ладно, по рукам, - ответил мужик, - веди свою семью». Ведь сам он ещё не забыл, как трудно обустраивался, приехав сюда с Алтая, и стал приколачивать назад оторванную доску. Савва Семёнович, не помня себя от радости, побежал на вокзал. Увидев своих родных в зале ожидания, вместо приветствия закричал: «Мать, я дом купил! Хозяева дома встретили их, как родные, пришли всей семьёю знакомиться, принесли кое-какую посуду, ведро картошки да миску квашенной прошлогодней капусты. Так и начала семья Мелехиных осваивать Сибирь. Народ в Сибири судьбой не балован, поэтому добр и отзывчив к чужой нужде и всегда поделится с ближним всем, что имеет. «Чем богаты, тем и рады» - часто так встречали гостей сибиряки. Швейную машинку отдали за домик, но жена Саввы Семёновича Татьяна Дмитриевна частенько просила её, чтобы пошить: то юбку, то блузку, да и детям хозяйки по мелочи, т.к. та
совсем шить не умела. А когда Мелехины получили казённую квартиру от шахты и уезжали от своих гостеприимных хозяев, те вернули машинку, сказав: «Бери, Татьяна, шей. Тебе она нужнее». Вот такие они – Сибиряки!
Мария
Наступила осень, дети Алексей и Фая Мелехины отправились в школу, а старший сын Володя вместе с отцом – на шахту зарабатывать на жизнь семье. Вскоре к ним приехала из Терентьевска старшая дочь Мария. Она уехала в Сибирь много раньше к своей двоюродной сестре Марии Сергеевне. Антусовы - Мария Сергеевна и Михаил Моисеевич работали учителями в сельской школе. 2
Были у них маленькие дети Толик и Тома, да ещё и хозяйство, трудно было со всем этим справляться, вот они и пригласили Марусю к себе пожить, заодно и дать ей 7- летнее образование. Маруся была способной девочкой, активной комсомолкой, со всеми делами справлялась легко. После окончания семилетки отправили Антусовы Марусю в г. Новосибирск, в зубоврачебный техникум и обещали по возможности помогать. И, действительно, они помогали – посылали ей десятикилограммовые посылки с сушёными овощами. Но до Марии они не доходили, как и письма от сестры. Родители тоже ничем не могли помочь, а стипендию, как назло, задерживали. Проучившись так несколько месяцев, и проев всё, что было можно продать, питаясь порою одной репкой в день, она забрала документы и вернулась в Терентьевск. Увидев сестру, Мария Сергеевна всплеснула руками: «Что же ты наделала, зачем бросила учёбу, ведь мы так старались тебе помочь, посылали посылки, письма, а от тебя ни строчки, и вот сюрприз!» «Ничего я не получала от вас,- ответила Маруся, - а письма писала несколько раз, но ни на одно не получила ответ». Михаил Моисеевич сразу сообразив, в чём тут дело, побежал на почту. Бедная молодая почтальонка, живущая одиноко в маленькой каморке при почте, созналась, что все посылки оставляла себе, а письма не отсылала, и пришедшие из Новосибирска письма Антусовым не отдавала. Не суждено было Марусе стать зубным врачом. Вскоре она поступила в Совпартшколу, которая готовила руководящих работников, и после окончания которой была назначена заведующей детского сада-
3
яслей. В это время только-только начинали в Прокопьевске организовывать детсады. Марии Савельевне (так теперь стали звать молодую заведующую) пришлось начинать с нуля – организовывать материальную базу, питание, штаты и даже ходить по домам уговаривать родителей, чтобы те приводили в детсад своих малышей. Ведь большинство замужних женщин в этом городе не работали, сами занимались воспитанием своих детей и не испытывали большой надобности в детсаде. Маруся буквально пропадала на работе, и вскоре детсад открыли. Детей в то время в ясли принимали с 2- х месячного возраста, т.е. сразу после окончания послеродового декретного отпуска молодая мать должна была приступить к работе, если, конечно, она трудилась на производстве. При этом по закону кормящей матери на работе предоставляли перерыв для того, чтобы сходить в ясли покормить ребёнка грудью. Не удивительно, что младенцы при такой жизни часто болели, а нередко и умирали.
У соседки Мелехиных однажды появился квартирант – красивый молодой брюнет Андрей. Говорили, что он приехал в Кузбасс из деревни Михайловки Марьяновского района Омской области на заработки. Работал на той же шахте, что и Савва Семёнович. По вечерам Андрей занимался в горном техникуме, и только в выходные дни появлялся во дворе, где молодёжь играла в домино, волейбол или просто общалась. Тут – то и приметил он скромную голубоглазую Марию. Андрей был старше Марии на 9 лет (род. В 1906 г.), был соломенным вдовцом, т.е. где-то была у него жена. Его
4
первая Мария родила ему сына Петьку, но через два года сбежала из деревни с любовником неизвестно – куда. Андрей переживал этот факт, особенно тосковал о сыне, который был так на него похож. Поэтому и подался он в город. Маруся казалась ему идеалом скромности и верности. Вскоре они познакомились и стали встречаться. Скромный, вежливый Андрей понравился Мелехиным, он не курил и не употреблял крепких напитков, в гости приходил с конфетами, сам любил сладкое, был застенчив и немногословен. Когда же в доме возникала необходимость что-то починить, Андрей с удовольствием брался за дело, и всё у него получалось отлично. Встречались молодые недолго. Однажды Маруся задержалась на работе допоздна. Андрей устал ждать её, выглядывая из окна, и внезапно решился: взял свой сундучок с пожитками и – к Мелехиным! Те удивились такой неожиданности, а Андрей сказал: « Мы с Марусей решили пожениться, вот я и пришёл». Когда пришла Маруся, то была очень смущена, но выгонять полюбившегося парня не смогла. Так и поженились, а через год (8.11.1935 г.) у них родилась девочка, назвали её Лилией.
С Лилечкой водилась вся семья, особенно любили малышку бабушка с дедом. У них уже была одна внучка у старшего сына Владимира - Валя, но они жили отдельно и мало общались из-за скверного характера Фени – жены Володи.
5
МОЁ ДЕТСТВО
В 1937 г. 17 июля Мария родила вторую дочь, очень похожую на папу Андрюшу: волосики чёрные, а глазки как угольки, за это и назвали её, т.е. меня, Галочкой. Я была очень слабенькой, в возрасте 11 месяцев перенесла корь с осложнением, лежала в больнице без мамы (матерей в детское отделение клали при условии, если они кормили ребёнка грудью). Уход за детьми был не на высоте, питание скудное, свидания родных только через стекло в окне. Однажды папа забежал после работы, посмотрел, как я слоняюсь по палате, а мамы дают мне хлеб, и я с жадностью ем, он сказал маме, что там морят голодом и велел забрать меня домой. Выписали меня под расписку, недолеченную. Врач сказала, - «Несите скорее домой, а то по дороге умрёт». Мама шла и плакала, зашла по пути в фотографию, попросила меня сфотографировать на память, пока я не умерла. Фотограф ободрил маму, посмотрев на меня: « С такими глазками не умрёт!» Дома меня откармливали, чем могли – бульонами из цыплят, поспевающей в саду малиной, и я выжила. Вскоре нашей семье дали квартиру на улице Энергетической, и мы перебрались в неё. Квартирка в финском доме была маленькая: одна небольшая комнатка да кухня, она же была и прихожей. Дом стоял у дороги в конце улицы на окраине города.
Осенью 1937 года из деревни пришло папе письмо о печальном событии в его семье. Я узнала об этом только в 2009 году, когда внучатый племянник Алексей Голяков стал расследовать нашу родословную. Родители мои уже давно умерли, и теперь не спросишь, что они об этом
6
знали. За всю жизнь они не обмолвились и словом из
страха, что в 1930 году папа, его старший брат Терентий и их отец были арестованы как кулаки – «враги народа» и осуждены на поселение 2-й категории. Неизвестно, где они отбывали повинность и как долго, но, судя по всему, срок был 3 года, оттуда папа в деревню не вернулся, узнав, что его жена с ребёнком исчезла и скрывалась от всех родных. Так папа оказался в Прокопьевске. А дядя Терентий и дедушка вернулись в Михайловку. И вот настал страшный 1937 год. Новый арест деда и дяди, приговор по ст.58: дедушку к расстрелу, а дядю на 10 лет каторги. Если бы папа тогда вернулся в деревню, ему тоже была бы каторга. Узнав об этом, папа горько плакал, тихо возмущался. Страшное время настало. Спешно строили лагеря для заключённых на Крайнем Севере и в Сибири, ведь осудить могли любого невинного по ложному доносу, без суда и следствия. Тройка при УНКВД решала всё, меньше 10 лет не давали, а, если были какие доказательства, то – 10 лет без права переписки, что фактически означало расстрел в ближайшее время.
У дяди Терентия в деревне остались жена Нюра и трое детей: старшая Надя училась уже в педагогическом техникуме, Степан – в школе, а Коля только родился. Папа посоветовался с мамой, и решили они помогать Наде, чтобы она выучилась, ведь тогда за учёбу в техникуме, институте и в 8-10 классах школы платили. Даже я в институте платила за 1-2 курс с 1954 по 1956 г. Потом плату отменили. Вырваться из деревни тогда было сложно, крестьяне колхозов и совхозов были на положении рабов, паспортов им на руки не давали, а за
7
работу в ведомости отмечали галочкой «трудодни». После завершения уборки урожая все получали расчёт за трудодни натурой. Без помощи моих родителей Наде пришлось бы бросить учёбу и вернуться в деревню. Несмотря на все трудности, мои родители налаживали свою семейную жизнь. Папа обнёс забором наш двор, теперь мы – дети в безопасности играли в своём дворике. Зимой купили в дом старый красивый комод и буфет на кухню. Он состоял из тумбового стола и на нём стоял шкаф для посуды. Но радость была недолгой: при побелке кухни буфет вынесли во двор на мороз, чтобы помёрзли в нём незваные квартиранты – тараканы. Пока мама белила стены кухни, кто-то изловчился – украл стол от буфета. Пришлось шкаф повесить на стенку. Поиском украденного никто не занимался, наверняка это сделал кто-то из соседей, с кем не общались мои родные.
Пришла весна. Рядом с нашей улицей была свободная земля и все жители на ней сажали огороды. Папа, как истинный крестьянин, очень любил землю, он купил лошадь и вспахал под огород большой участок да еще в поле делянку под просо и картошку. Так как мама всю жизнь прожила на Украине, то знала толк в огородничестве, насажала много грядок овощей и даже огурцы. Так что летом мы лакомились свежей морковкой и хрустящими огурчиками, горохом и бобами. Зимой наша лошадь сдохла. Папа очень горевал, и с наступлением весны купил корову Белянку. С тех пор у нас всегда были коровы. Они периодически менялись. Мама научилась их выбирать при покупке, отдавая предпочтение при пробной дойке не количеству молока, а его густоте и жирности.
8
Шло время, и 13 мая 1940 года в нашей семье появился малыш – Володя. Папа был очень рад, ведь он так тосковал о своём сыне Петьке, которого увезла неизвестно куда его первая жена.
ВОЙНА
Вовка был нам с Лилей вместо игрушки, мы с ним нянчились, как могли, когда мамы не было дома. После рождения Вовы мама с работы уволилась, и больше уже никогда не возвращалась к ней - дома хлопот хватало. Себя я помню лет с 2-х. Помню, как приезжал к нам мамин брат, дядя Алёша. Молодой, красивый, он всё напевал:
«Утомлённое солнце
нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
что нет любви…»
Потом он ушёл добровольцем на фронт, на ту войну с финнами, о которой через много лет написал рассказ «Война, которой могло не быть». Как началась Великая Отечественная Война, я не запомнила, вероятно, потому, что все наши мужчины – папа, дед Савва и дядя Володя были оставлены работать в шахте по брони. Стране был нужен уголь, в соседнем городе Сталинске (ныне г. Новокузнецк) на металлургическом комбинате плавили сталь для оборонки, а ему был нужен уголь. Для нас – тогдашней детворы там, в Сибири, далеко от линии фронта, война имела романтический ореол: учебная тревога, затемнение окон по тревоге. Периодически отключали электричество и мы долгими вечерами сидели при свете керосинки на кухне, дожидаясь часа, когда
9
мама разбудит отца, и он уйдёт в ночную смену на работу. В эти вечера мама тихо рассказывала нам сказки, либо читала уже в который раз единственную в доме книгу «Доктор Айболит». Папа работал много, иногда по две смены подряд, т.к. рабочих не хватало. На улице дети часто играли в войну, маршировали с песнями, воевали улицей на улицу зимой - снежками, а летом - камнями, были случаи, что разбивали головы в кровь, но при этом вражды друг к другу не испытывали. Это была лишь всего игра. Часто выстраивались, как новобранцы, и маршировали по улице с песней:
Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залёг,
Русская метелица кружит и поёт,
Там моя подруженька - душенька живёт.
Письмоносец к ней в окошко постучит,
Письмецо моё заветное вручит:
- Принимайте весточку с дальней стороны,
С поля битвы жаркого, с мировой войны.
Или : Дан приказ ему на Запад,
Ей - в другую сторону,
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну...
Зима казалась очень долгой, игрушек было мало – в основном резиновые зверушки. У нас с Лилей не было ни одной настоящей куклы.
Иногда нам приносила бабушка Таня самодельные куклы, она их шила из старых тряпок, а тётя Фая разрисовывала им лица. В эти куклы мы и играли, вырезали им платья из лоскутков. Позднее, когда мы
10
подросли, мы с Лилей заработали свои первые деньги. Заметили, что у входа в городскую баню продают берёзовые веники, чтобы париться, мы решили тоже заработать. Отправились на ближайшую гору, наломали берёзовых веток, дома навязали веников и – к бане. Помню, наторговали рублей 50, купили себе в магазине глиняных петушков и котов, идём домой радостные, мяукаем, кукарекаем. Остальные деньги отдали маме. В другой раз сварили жвачку. Наверное, от недоедания в войну очень была модной жвачка, её варили из канифоли с добавлением подсолнечного масла. Когда масса становилась жидкой и однородной, выливали её в холодную воду и, не дав совсем остыть, раскатывали в тонкую колбаску, из которой нарезали подушечки, по размеру конфет, складывали в банку с водой, чтобы они не склеивались. Продавали там же возле бани по рублю за штуку, наторговали 35 рублей и отдали маме. Летом трудились на огороде, пололи грядки, поливали, ведь лето в Сибири жаркое. Июнь был голодным, с нетерпеньем ждали, когда вырастут морковка, горох. Каждое утро бежали в огород, проверяли: выдернешь морковку, а она тоньше мышиного хвоста, засунешь её обратно в землю, а она и завянет. Или горох, бобы… только – только завяжутся, а мы их сорвём, и опять без пользы. Родители ставили на огороде чучела не только против птиц, но и нас запугивали ими, чтобы меньше вредили своим нетерпением. В поле, на горе мы перепробовали все травы и злаки. Съедобны были молодые стволы подсолнухов, побеги гречихи сочные и кисленькие, луковицы саранок – тигровых лесных лилий, артишоки, цветки медунки. Однажды ранней весной,
11
когда родители сажали картошку, я ещё совсем
маленькая была, отравилась, поев чемерицы, приняв её за саранки. Люди приносили из тайги черемшу (у нас её звали колбой) Это зелень, похожая на молодой лук, только с широкими листьями. Её пучками продавали на базаре. Хороша она была мелко нарезанная с квасом, солью и с горячей отварной картошкой.
У всех наших подружек отцы были на фронте, их матери вынуждены были работать, им жилось несладко, и мы делили с ними их нужду. Весною, когда оттаивала земля и в поле обнажались незамеченные осенью при копке картофелины, они ярко призывно белели на солнце, их собирали, мыли и снимали кожицу, а потом толкли в ступе и из полученного теста пекли оладьи. К нам приходила соседка – мать Зойки Гугниной, просила разрешить испечь такие лепёшки на нашей плите, т.к. у нас была ровная без трещин чистая плита. Пекли прямо на плите, т.к. масло было в дефиците. Нам эти лепёшки тоже нравились. Но у нас обычно в погребе картошки и овощей хватало до следующего урожая. Хорошо помню, что в войну мы не голодали. Помимо огорода, родители сеяли в поле просо и гречку, из проса на городской рушилке получали мешок, а то и два, пшена. Мама выращивала в огороде много тыквы, десятка три их укладывали под кроватями, и всю зиму варили пшённую кашу с тыквой да ещё и с молоком. Я до сих пор люблю эту кашу. Сладости нам заменяла белая, сахарная, свёкла и морковь, их отваривали на пару в духовке, а потом подвяливали на противне, мы называли их парёнками. Раз в месяц у нас был праздник. Так как папа работал механиком, то получал итээровские талоны 12 12
(ИТР-инженерно-технический работник), а на них выдавали много вкусного и полезного: американский шпик, индийский прессованный чай, солёную горбушу, большую медовую коврижку и среднеазиатские сушёные фрукты. В соседней квартире жили киргизы, они не ели сало, но очень любили чай, поэтому у нас был бартер - они нам всё сало, мы им весь наш чай. Мы пили чай с травами и молоком, зато папа имел дополнительный паёк сала. Хлеб в войну был ужасный, разрежешь иногда буханку, а в ней и отруби, и порой целиком мороженая картофелина. Но хлеб и картошка были для большинства людей основной едой. Картошки сажали много, так чтобы хватало до нового урожая. Но уже в конце июля наша мамочка «подкапывала» ещё цветущую картошку, она пробиралась пальчиками к корню куста и выбирала 1-2 более крупные картофелины, а мелкие оставляла расти. Эта молодая картошечка была лакомством, особенно с молоком.
17 июля, в день моего рождения, мама срывала первые молодые огурчики, их было 2-3, мы их «пасли» до этого дня неделю, прикрывая листиком, и каждый день заглядывали под лист посмотреть, насколько они подросли. Первые огурцы были самые ароматные и вкусные. Землю мы полюбили с раннего детства как маму, ведь она нас кормила.
Помню, в раннем детстве я часто по неделям жила у бабушки, меня туда отправляли, т.к. мы часто не ладили с Вовкой. Он был задирой, а так как он меньше меня, то родители бывали чаще не его стороне, ему всё прощалось. Я же на «несправедливость» ко мне отвечала
13
долгим рёвом. Дело в том, что родители как-то пошутили, что нашли меня, крошечную, завёрнутую в стёганое голубое одеяло, в обвале. Обвалов в окрестности было много, т.к. уголь в этих местах залегал неглубоко, и после его выработки земля проваливалась, обвалы быстро зарастали травой, цветами, земляникой. Ну, я и поверила, не поняв юмора взрослых. И, когда меня «обижали», я вспоминала, что меня нашли, значит, я чужая, то подолгу самозабвенно плакала. А взрослые и не догадывались о моих внутренних переживаниях, и думали, что я плакса, рёва, приговаривая:
«Что за крик, что за рёв, то не стадо ли коров?
Нет, то не коровушка, это Галя – рёвушка.
Плачет-заливается, платьем вытирается…
Дали рёве молока – «кружка слишком велика…»
Дали рёве чаю – «Чаю не желаю…» ууууу…
Вот и гостила я часто у бабушки. Они тогда с дедом Савой и тётей Фаей жили на Российской улице, занимая полдома. Вокруг дома был небольшой сад, в котором были берёзы, лиственница и огромная ива,
А с другой стороны дома был маленький огородик. Вся тропинка от калитки до дома была всегда обсажена цветами - астрами, виолой и настурцией. Я днями копалась в саду, разглядывая в траве её обитателей. Особенно мне нравились изумрудного цвета жучки, которых я собирала в спичечную коробочку. Иногда в сад залетали бабочки, и я их ловила. Подружек здесь у меня не было, так как бабушка не разрешала выходить за ограду. Мне было скучно, но когда вечером дед возвращался с работы, они с бабушкой меня развлекали – разыгрывали. Увидев в окно идущего к дому деда, 14
бабушка заставляла меня спрятаться. Только дед переступал порог, бабушка ему говорила: «Савва, ты не встретил Галочку? Она пошла домой». Дед начинал ругать бабушку, что я могу заблудиться… Я долго не могла это выдерживать, выбегала к деду с криком «Я здесь, дедушка!» Мы с дедом очень любили друг друга, даже спали вместе, укутавшись зимой тонким суконным одеялом по случаю холода в доме. Дед много курил самосад. Сам табак выращивал в огороде. Летним вечером после жаркого дня любил он посидеть на высоком крыльце дома с самокруткой – так называли скрученную из газетки папироску с самосадом. Интересно было наблюдать, как дед закуривал. Для этого брал кусочек ватного трута, прикладывал его к краешку кварцевого камня, прижимал большим пальцем и начинал бить по этому краю стальной железкой – кресалом*, отчего появлялись искры и вата, загорев, дымилась, тогда он от неё и прикуривал свою самокрутку. Так в войну многие прикуривали, спички-то были дефицитом. Помню, пальцы деда от всего этого были жёлтые и всегда едко пахли табаком. Но это не мешало моей любви к нему.
Бабушка с дедом жили беднее моих родителей, дед работал на шахте сторожем и не имел итееровского пайка, как папа, да и коровы у них не было. Но зимой мама замораживала в мисках молоко и такие молочные кругляки подолгу хранились с холодной кладовке. Бабушка их разогревала на плите, варила кашу, да и так пили молоко. Вскоре мне у бабушки надоедало, и я начинала проситься домой.
*- кресало, огниво –кусок стали, которым выбивали огонь из кремния, (В. Даль)
15
Там нас было трое, да и мама с нами интереснее занималась. Она очень образно и артистично рассказывала нам сказки, учила нас с Лилей вышивать. Про цветные нитки «мулинэ» мы узнали не скоро.
А тогда папа принес с шахты кусок толстого кабеля, в котором под верхним слоем резины было несколько пучков проводов, искусно обвитых разноцветными ниткам основных цветов. Мы тщательно распутывали эту обмотку и получали нитки. Ими и вышивали рисунки. А ещё было интересное занятие – выкладывать на столе разные картины с помощью фасоли. Её много выращивали на зиму. Фасоль была яркая – жёлтая, красная, белая и рябенькая. О телевидении в то время мы ещё не знали. В доме у каждого была чёрная картонная «тарелка» проводного радио-репродуктора, откуда мы узнавали последние известия с фронта. В нашем маленьком городе Прокопьевске работал единственный кинотеатр им. Н. Островского, куда мы иногда бегали. Мама меня и Лилю рано научила писать печатными буквами, и мы часто под её диктовку писали письма на фронт дяде Алёше. Письма тогда посылали без конвертов и марок, свернув их в треугольник и подписав адрес- номер полевой почты. Такие письма посылали и некоторое время после войны, но приклеивали марки, а если приходило письмо без марки, то получатель платил за него почтальону.
Однажды зимой папа обрисовал на бумаге наши ноги, обмерил их и сделал по чертежам деревянные колодки и стал шить нам сапоги. Не знаю, где он этому учился, вероятно, учителем его была Жизненная Необходимость. Из чего шил? И тут выручала родная шахта, отходы
16
производства. Брали кусок списанной транспортёрной ленты, раздирали её на слои грубой прорезиненной ткани, из неё выкраивали верхнюю часть тапочек, голенища сапог, а на подошву и союзку шёл непромокаемый, покрытый резиной, верхний слой ленты. Нитки для шитья папа тоже делал сам, расплетая прорезиненную ткань, и для прочности и эластичности хорошо смазывал их чёрным битумом. Сапоги получились отличные и даже красивые, их хорошо смазывали солидолом, чтобы не промокали. Такой же резиной подшивали старые валенки. Наш народ умел выживать!!! Теперь мы с нетерпением ждали весну, чтобы обновить сапоги. В Западной Сибири после февральских метелей, уже в начале марта начиналась весна. Солнце днём хорошо припекало, и с длинных сосулек под крышей летела звонкая капель. Снег довольно дружно таял, журчали весёлые ручьи, особенно с гор. Нам не терпелось обновить сапоги. Когда с гор сходил снег, мы наряжались и шли бродить по горам и оврагам. В оврагах ещё лежал снег, и нас просто тянуло туда, измерить его глубину. Иногда при этом ноги так увязали в талом рыхлом снегу, что вытаскивали ногу из сугроба без сапога, затем руками вытаскивали сапог, часто полный ледяной воды, выливали воду, наматывали на ногу мокрую портянку и, натянув сапог, бежать домой, ведь болеть весной никому не хотелось. Да мы почти тогда не болели, были закалёнными бедностью, т.к. дома всю зиму ходили по полу босиком. Ни ковров, ни дорожек, ни комнатных тапочек ещё не было. А ещё для нас было геройством сбегать к подружке по снегу босиком, а летом обожали бегать по лужам под дождём. Ну, и купания в Абушке. Начинали купаться уже в мае. Абушка неглубокая, прогревалась быстро, купались всё лето, пока держалось тепло.
Вдоль нашей улицы протекал ручей, неся свои мутные воды в речку Абушку. Здесь мы пускали бумажные кораблики. Нас всё радовало, каждый новый день был не похож на предыдущий и приносил нам много интересного. Когда оттаявшая земля просыхала, а в нашем дворе становилась сухой и ровной, мы начинали играть в классики. Было их два вида, привожу картинку, чтобы познакомить потомков (а, вдруг, захотят тоже поиграть)
Классик с 10 классами и раем.
Пинаешь ногой коробочку из под сапожного крема так, чтобы она продвигалась через линию с 1 по 10 класс, не застряв на прочерченной линии. Если коробочка попадала на линию, то ты «пропал» и выходишь из игры на время, пока твой партнёр не ошибётся. Далее ты продолжаешь двигаться вперёд, начиная с того класса, где ошиблась ранее. Цель – пройти все 10 классов и попасть в рай раньше всех играющих.
Второй вид 8 классиков рисуем в форме человечка (голова, шея, руки и туловище из 3-х клеточек). Здесь тренировка на меткость при бросании стёклышка и точность при прыгании по клеткам. Играли так: бросаешь стёклышко в 1 клетку, оно не должно задеть нарисованные линии, после этого скачешь на одной ноге по 3 клеткам, в «руках» встаёшь двумя, затем скачешь в «шею» и снова на 2 ноги - в «голову», вращаясь в прыжке вокруг себя, перескакиваешь в «голове» в обратную сторону и далее прыгаешь до 1-й клетки, забираешь в ней стёклышко и выходишь из класса. Потом поочерёдно всё проделываешь с каждой следующей клеткой до 8 класса, не наступив нигде на линии.
Эти игры сменялись прыганьем со скакалкой, одиночным и коллективным. Чуть позже, когда просыхали поляна и лужайки, играли с мячом в лапту. Но вот расцветала земля, и нас уже тянуло гулять по склонам гор, собирать букеты цветов, ловить и надувать лягушек, разорять птичьи гнёзда. Конечно, грех это был, но родители об этом не знали.
Дом на Российской улице
Интересно читать о людях, которые были твоими предками или близкими к ним, имена их. Дом на Российской ул. стоял на углу, поворот налево - улица, ведущая на кладбище, где похоронен единственный родной человек – мой дедушка Савва Семёнович Мелехин, отец моей мамы. Он умер 8 августа 1944 года. Он работал охранником на проходной шахты "33-бис", в рабочий день, на посту у него случился сердечный приступ, увезли на скорой в больницу, и он по дороге умер от разрыва сердца, была аневризма, атеросклероз. Дедушка много курил самосад в то памятное для меня время. Сам садил табак в их маленьком огородике около дома. Я очень любила деда, по бедности мы даже спали с ним на одной узкой железной кровати под суконным одеялом, укрывшись от холода с головою. Я в этом доме прожила много дней и ночей и хорошо его помню. Это был частный дом (его № не помню) на 2 хозяина. В доме была всего одна комната и кухня, она же и прихожая. Со стороны Российской улицы перед домом был довольно большой палисад, в нём были разные старые деревья и густая трава. Хорошо помню лиственницу, берёзу и ветлу у входа в огород со стороны другой (не знаю названия) улицы. Ближе к забору, слева у входа огромная старая ветла (разновидность ивы), расщепившись на два ствола, была любимым местом для лазанья, была даже фотокарточка маленькая, где тётя Фая с Женей и Валерой сняты, жаль, у меня её не нашлось. В раннем детстве летом я целыми днями играла в этом, диком садике, разглядывала разных жучков, плела косички – скакалки из шёлковых трав. Подруг у меня там не было, за ворота бабушка не разрешала выходить. Изредка мимо дома на кладбище проходила похоронная процессия, интересно было слушать заунывные причитания бабок-плакальщиц. Дом продали, не помню, когда, получив квартиру на Тыргане. Вырученных денег за эту часть дома хватило только на костюм для тёти Фаи, и то Б/У – из комиссионки.
Теперь на месте этого домишки стоит кирпичный 5-этажный дом.
Судьба привела на Российскую улицу тётю Фаю, когда она сильно заболела. Продали её дом на Парковой улице в Зенково и купили ей квартирку на ул Российской, где она вскоре и умерла 10.12. 2002 г. Вот так и замкнулся круг.
14.07.15 г.
ДОМ НА УЛИЦЕ ПЕСТЕЛЯ (в нём мы жили в 1969-1972г)
Фотография из книги А. Н. Крюкова «Могучая кучка»
Там в позапрошлом веке жили мои любимые композиторы М.П. Мусоргский и Н.А. Римский- Корсаков
Поскольку мой муж работал в КГБ, мы жили в центре города
Сначала, как поженились в 1966г., мы жили на ул. Петра Лаврова рядом со ст. метро «Чернышевская» (теперь ей вернули старое имя - Фурштатская. Номер дома я уже забыла) Квартира, как говорили тогда, якобы принадлежала в прошлом артисту Шапошникову.
Было в ней 11 комнат разной величины. В то время отопление было печное, у каждого были в подвале дрова. Значит, и печей было много. Воды горячей тоже не было, в ванной была газовая колонка, нагревающая воду. Наша комнатка-квадрат в 16 метров двумя огромными окнами смотрела во двор-колодец. Потолок был лепной, красивый, а печь изразцовая. Соседей было 8 семей, самых разных по происхождению, образованию, характерам, воспитанию. Но как-то ладили и жили мирно. 2 декабря 1967г.у нас родился Славик. Весной 1969 г. нам дали от работы мужа бо;льшую комнату – 29 кв. м. на последнем этаже 4 - этажного дома на улице Пестеля, дом 11/19. Дом старой пострйки, и, похоже, что наш 4-й этаж был пристроен уже в советское время - потолки там были не более 2,7м. Здесь мы тоже жили недолго. Эта квартира была небольшой. За стенкой у нас жила одинокая немолодая женщина –Нина Петровна, а далее были в маленьком коридорчике ещё 2 комнаты, в которых жили 2 сестры, у одной был муж и девочка лет 12, а у другой только сынишка 8 лет.
А теперь выйдем на улицу. Если пройти немного назад вдоль дома, скоро выйдешь на Литейный проспект. Напротив дома небольшая церквушка в то время была каким-то хранилищем. Пойдёшь мимо неё вперёд и очень быстро окажешься возле моста через Фонтанку, а за нею – вход в Летний Сад. Его деревья даже видны на фото. В этом старом саду мы часто гуляли со Славиком. Вспомнился забавный случай: мы возвращались домой, на мосту остановились и смотрели на реку. У Славы был в руках игрушечный маленький настоящий молоточек, и он его (не бросил!) а спокойно, сознательно выпустил из рук. Молоточек булькнул и пошли по воде круги. Почему он это сделал? Думаю, что просто не знал ему применения.
Отец, купив ребёнку игрушку, должен был рассказать для чего он, дать хотя бы дощечку и гвоздики, чтобы ребёнку было ясно и понятно, но этого не случилось, отец не занимался с малышом. А молоточек был настоящий, симпатичный. Однажды Отец лежал на диване, Славик подошёл и стукнул его молоточком по голове - сам придумал ему применение. Ну, а позднее и – выкинул. ... Ещё в этой квартире был случай, который мне запомнился. Я на кухне готовила Славику обед, малыш возле меня крутился. Он уже хорошо говорил и знал точно наш домашний адрес... Когда обед был готов, и я принесла его в нашу комнату, то Славика там не оказалось. Я стала спрашивать соседей, его ни у кого не было. Они стали подшучивать, но мне было не смешно, вот-вот придёт с работы муж, а ребёнок пропал. Выйти из квартиры сам он не мог – ему было не достать до дверного замка. Вдруг сосед Алексей сорвался с места, выбежал из квартиры и через несколько минут пришёл со Славиком. Дело в том, что эта семья минут 20 назад вернулась из кино, Аня с дочкой Любой зашли домой и, так как Алексей по пути зашёл в магазин купить сигареты и должен был быстро вернуться домой, то они дверь на замок не закрыли, поставив его на предохранитель. Когда Алексей шёл домой, то дверь была не только не закрыта, а довольно широко растворена. Вот он и догадался, что этот «путешественник» вышел из дома и широко открыл дверь. Оказалось, он спустился по лестнице до 1 этажа, его увидел сосед и спросил, - «мальчик, ты где живёшь?» Но Славик растерялся. Сосед открыл широко дверь своей квартиры, сел с ним в коридоре и стал ждать- наблюдать, что кто-нибудь ребёнка будет искать. В квартире на Пестеля счастье не жило в моей семье, и после окончания клинической ординатуры в декабре 1970 года я попросила направить меня на работу в психиатрическую больницу им. П.П. Кащенко, где было 3 туберкулёзных отделения, а фтизиатров не хватало. И мы со Славой уехали в село Никольское, которое находится в 30 минутах езды от Гатчины. Живя на два дома, мы как-то ещё сохраняли нашу семью. В 1972 году нашей семье дали отдельную двух-комнатную квартиру на улице Будапештская. Вскоре нас навестили родные – мама с папой и двоюродный брат Евгений Кожухов. Мы для них разыграли спектакль благополучной семьи, и они уехали довольные, забрав в Сибирь Славика, где он прожил небезынтересно для себя 3 года.
А я, встретив в 1973 году Бориса, решительно разошлась с прежним мужем, разменяла квартиру и уехала в Воркуту. Славу привезла на Север в августе 1975 года, а в 1978 году подарила ему сестричку Мариночку.
Мой дядя Владимир
Тебя я видела лишь раз -
Не наша в том вина,
Но помню это как сейчас,
Была тогда война.
Ты так хотел туда попасть,
Ходил в военкомат.
Но слышал каждый раз отказ:
- Ты нужен здесь, солдат,
Чтоб уголь добывать стране,
Чтоб в домнах сталь варить,
Чтоб наши пушки на войне
Смогли фашистов бить...
С тобой была твоя семья,
В ней четверо детей.
А в ней недобрая жена-
Отрава жизни всей.
И не уйти, не убежать...
И вместе с нею быть
Нет сил... Чтобы на фронт попасть,
Ты это совершил –
Прогул считался в те года
Как преступленья акт.
И в наказание тогда
Грозит тебе штрафбат.
Но не смогли отец и мать
Тебя отговорить.
Был твёрд решение принять-
Уж лучше и не жить!
И всё... шагнул в последний раз,
Закрыв тихонько дверь.
И стал позорною для нас
Одной из тех потерь.
Своей семьёю осуждён -
Никто и не искал...
Где и когда погибнет он
Никто из нас не знал.
И так разрушилась семья:
Детей – по детдомам,
Жена – виновница твоя
В больнице умерла.
1943 – 2020.
ВСТРЕЧА С ИНТЕРЕСНЫМИ ЛЮДЬМИ
Было это летом 1965 года. Я в то время работала
фтизиатром в санатории «Сосновый бор» для туберкулёзных
больных, который находится на Карельском перешейке недалеко от Ленинграда. К нам поступила компания интересных мужчин, полагаю, что они были уже друзьями и сговорились провести лето вместе. У всех, у них, был небольшой, малоактивный процесс в лёгких.
Это были:
Бруно Артурович Фрейндлих (отец Алисы, артист драмтеатра)
Всеволод Александрович Латынин — архитектор, по его проектам построено несколько домов в С-Петербурге, а потом и в Ленинграде,
Художник — график Борис Григорьевич Перепеч,
и заслуженный артист РСФСР из театра оперетты Анатолий Викентьевич Королькевич.
Это было тёплое, ласковое и интересное лето.
Латынин, самый старший из них, был моим пациентом, он весь сезон мастерил для главврача санатория какую -то лодку, но так и не достроил до конца 2-х месячного срока…
Королькевич, в прошлом переживший ленинградскую блокаду, привёз с собою маленькую книжечку под названием «А Музы не молчали» и всегда её демонстрировал.
Один экземпляр он подарил своему лечащему врачу- моей подруге Ирине Александровне Тропской, но я в то время как-то не проявила интереса к этой книжечке.
Художник Борис Григорьевич Перепеч рисовал на своих друзей шаржи. У меня было несколько таких альбомных листов, к великому моему сожалению с моими переездами они не сохранились.
Особенно запомнилась мне картина: высокий, тощий Латынин тянет за собой на верёвочке лодку, Анатолий Викентьевич Королькевич, тоже высокий, с гордо поднятой головой шагает рядом, у него любимая книга под мышкой, но часть её названия закрыта предплечьем, так что зрителю видно только «А Музы…. ли», так художник подшутил над автором
А Бруно Артурович с кинокамерой снимал всё это и жизнь санатория тоже.
Потом все разъехались.
Через недели три приезжал Б.А.Френдлих и показал нам свой любительский фильм.
Вот оттуда в мою память и врезалось: А МУЗЫ НЕ МОЛЧАЛИ. Книгу я в то время даже в руках не подержала, хотя могла взять у Ирины и почитать. Почему-то мне казалось, что в ней стихи. Просто было чудесное лето и было не до чтения. Но сейчас в интернете я не нашла стихов Королькевича, а книжечка эта оказалась в прозе по записям личного дневника в годы блокады Ленинграда
Но самое поразительное для нашего сегодняшнего понимания, что, отдыхая в санатории с этой книгой, которая оказывается только что вышла из печати, стало мне известно сейчас, артист, который смело всегда выступал перед зрителем, не выступил, не почитал даже отрывки из этой книги перед отдыхающими, ведь все они были ЛЕНИНГРАДЦЫ! И многие из них пережили блокаду!!!
А ведь был 1965 год и 20-я годовщина ПОБЕДЫ! Вот так в советское время замалчивали героизм, жертвенность нашего народа в Великой, отечественной войне. Долго в нашей стране не праздновали славный День Победы. Вроде боялись обидеть дружественную республику ГДР. А недавно в интернете я узнала, что не все немцы были фашистами, многие сопротивлялись и отказывались воевать, за что их сажали в лагерь Бухенвальда, где многие погибли.
В интернете я узнала, что книга Королькевича «А музы не молчали» вышла в Ленинграде в 1965 г. тиражом 65000 к 20 Юбилею Победы. И написана она на основе дневниковых записей артиста, который прожил всю блокаду вместе со своим театром в родном городе. Лето 2020 года