Кентавра

               

     Деревенская ребятня толчётся возле Иртыша день-деньской и зимой и летом. Летом купаются до посинения, ловят рыбу. Зимой катаются по льду  реки на коньках, с берегового склона – на санках и лыжах.
    
     Мне по части этих радостей вообще полная везуха: наша усадьба – на самом удобном месте, в центре передней улицы, прямо на яру и рядом со взвозом. Взвоз – это прорытая поперёк крутого склона пологая дорога; нехитрое удобство  для пешеходов, для скота и всяческих колёсных и санных повозок. Для ребятишек зимой он тоже большое благо. Маленькие или робкие по взвозу катаются. Остальные, скатившись по крутой горе, имеют возможность с комфортом подняться по пологой дороге.

     После каждого большого снегопада, и вообще по мере необходимости, взвоз чистят бульдозером. И это без сомнения тоже очень хорошо. Только вот не доводят бульдозеристы свою работу до ума – саму дорогу выскребают основательно, а на торосы, неизбежно вырастающие вдоль неё, не обращают никакого внимания. И эти корявые валы из заледеневших снежных глыб от чистки к чистке становятся всё плотнее, выше и отвеснее. Ближе к весне взвоз напоминает ущелье и  это опасно, потому как людям сложно разминуться и с транспортом и со скотиной.

     У нас большинство семей в своём подсобном хозяйстве держит коров, и зимой в большие морозы, чтобы не простудились, их поят подогретой водой прямо в хлевах. А при сносных температурах гоняют на реку, где специально для этих целей выдолблена узкая длинная прорубь. Застоявшиеся в хлевах «кормилицы», на воле часто бывают агрессивны, особенно молодые: они орут, скачут и роют землю рогами и копытами. Встреча с такой фурией лоб в лоб сильно впечатляет. Особенно, если на плечи давит коромысло с двумя десятилитровыми вёдрами, наполненными водою всклянь.
 
     Колхозных лошадей поят на реке при любых температурах. Их ежедневно тремя большими табунами гоняют к Иртышу. Они не агрессивны, и обычно  бегут неспешной рысцой, но опасны тем, что двигаются сплошным потоком, занимая всё пространство взвоза от стенки до стенки. Поят их примерно за час до заката и народ, зная этот режим, старается запастись водой заблаговременно или пережидает. Однако иногда, с большого похмелья, конюх дядя Коля резко меняет уклад лошадиной жизни и тогда табуны летят стремительным галопом бессистемно и не в срок. Вот уж тут держитесь водоносы!

     В тот румяный морозный вечер воскресного дня  наш лошадиный бог был трезв и пунктуален, а вот мне, семилетней дурынде изменило чувство времени. И, «укатанная» за целый день вусмерть, я двинулась к дому более лёгким путём, по взвозу. Отяжелевшие к вечеру, добротные деревянные санки волоклись на верёвке, далеко оттягивая руку. Я была как раз на середине склона, когда послышался характерный топот; вскинула голову, и – вот он, табун, выкатывается к началу спуска. Бросив санки, я метнулась к ближней стенке. С невероятной скоростью и сноровкой ввинтилась в корявую ледяную трещину и, обламывая ногти, подтянула себя к гребню тороса.
 
     Подвели заледеневшие валенки. Ноги сорвались обе сразу. И я на четвереньках, задним ходом резво выкатилась под нос табуну.

     Передние кони  всхрапнули и шарахнулись в стороны. Следующие за ними, не могли видеть препятствия и пёрли напролом. Я до последнего предела втянула голову в плечи, укутала её руками и крепко зажмурилась, ожидая смерти. Потом любопытство победило, и я выглянула одним глазом из-под локтя. Ноги, ноги, ноги, ноги. Лес ног. Одни кони притормаживают и отпрыгивают, другие сходу перемахивают через меня. Шумное фырканье, скрип снега, острый запах свежих «яблок».

     Наконец «лес» поредел. Кончился. Едет конюх. Сейчас мне будет. Но дядя Коля вдруг каким-то не своим и вообще не человеческим голосом вскрикнул: «Ой! Твою мать! Ето хто?!» На ходу соскочил с коня, подбежал ко мне на полусогнутых. Схватил, повернул, узнал, жарко дохнул махорочной гарью:
- Лидонька, чё с тобой?!
- Да нечё, дядя Коля, – растерялась я от неожиданной ласки – подскользнулась вот.
- А кони-то тебя не ушибли?
- Нет.
- Слау богу! Слау богу! Ну, беги домой, моя хороша.
- Да у меня санки вон под гору укатились.
- Стой здеся, я щас! Дядя Коля мухой сгонял за санками, сунул мне постромку и задышливо  повторил
- Беги домой, беги.

     Я поплелась. Но возле родных ворот села на санки, задумалась. Не хотелось мне сейчас домой. Там всё как всегда: обычно, привычно – скучно. Я даже не смогу рассказать о своём приключении, потому что начнутся переживания, последуют наставления, а возможно даже кары. Скажут «Беда». А какая же беда, если кони меня не убили! Они, видать, чуют, что я их люблю. И дядя Коля, оказывается, какой… человеческий! Праздник, а не беда.

     Когда второй табун сбежал с горы, спокойно трусивший следом конюх попал в состояние, которое у образованных людей называется словом «дежавю»: поперёк дороги в собачьей позе снова стоял человечек. Дядя Коля подъехал вплоть, степенно спешился, в его подрагивающем голосе зазвенело железо:
- Лида! Ты чё это удумала, девка?! Чичажжо иди домой, а то я сам тя отведу!

     Я поплелась. Но возле родных ворот встретила Женьку – другана, соседа и родственника в одном лице.

     После третьего табуна на четвереньках стояли двое. Цугом. На этот раз дядя Коля не покинул коня. Он закинул голову, широко отворил щетинистую пасть и завизжал. Звонко и переливчато. Потом сдёрнул с луки красавицу-плеть – предмет зависти всех деревенских мальчишек – и давай охаживать безвинного Женьку. На том одёжа добротная и много, но сыромять – это тебе не прутик какой, достанет через что хошь. Женька, в отличие от предыдущего солиста, взвизгнул коротко. И соколом взмыл на гребень тороса. Но дальше, в рыхлом снегу замедлился, и дядя Коля достал его плетью ещё раз.

     Я стояла столбиком, дожидаясь своей очереди. Всадник развернулся в мою сторону. Но только укоризненно покачал головой. Думаю, что карающую длань остановила не моя принадлежность к слабому полу. Видимо, просто дядя Коля уже успел ко мне притерпеться.

     И я полетела домой. Не соколом. Но всё равно – на крыльях.