- Деда, деда! Коль, дядь, дед, - сбивчиво кричал Павел. - Деда, да погодите же, дедаааааа!
- Ась, чего, хто кличет?
Дед был в старой кроличьей ушанке, армяке с кушаком и валенках. Николай Егорович, обернулся. Посмотрел по сторонам и уставился на молодого парня, спешащего к нему. Чай Павлуша, родимый? - Да что же приключилась? Говори!
- Там, там, - спешил выговорить на ходу молодой парень, подбегая к Николай Егоровичу, но никак не мог из-за отдышки. Лоб у него вспотел, руки заметно тряслись. Был он одет в кальсоны, да в ночную рубаху, по всему было видно, что только что с печи. Босые ноги стояли в снегу, но он этого не замечал.
- Ни как что приключилась Павлуша? Что? Скотина разбежались? Разбойники? Пожар? - Дед Николай потянул морозный воздух, пытаясь учуять в воздухе гарь. Но ничего этого не было.
Морозное утро стояло тихим, игольчатый иней лежал по всюду, на засове калитки, на отдельной былинке и даже у Дружка на кончике уха. Пёс так сладко спал в будке, что ухо было на улице, вот и коснулось инеем.
Солнышко поблескивало в ветвях деревьев и колокол местного храма Преображения Господня звал на службу.
В этом то храме и прислуживал молодой Павлуша.
Священник отец Евлогий справил послушнику стихарь и поставил пономарить в алтаре. Поставил и сказал:
- Смотри, ты теперь музыкальный инструмент в руках Божьих, если позволишь прикасаться Господу к струнам твоей души, так и сложится вся твоя жизнь чудесным образом.
Павлуше нравились церковные службы. Он частенько закрывал глаза и возносился вместе с общей молитвой на небо. К самому Богу и там вместе с фимиамом молитв добавлял и свои как он считал недостойные молитвы.
- Спасибо тебе Боженька, - говорил Павлуша в такие моменты, что Ты у нас есть, что Ты есть у меня!
Благодарю Тебя родненький за маменьку мою болезную, за то, что могу послужить ей верой и правдой и утешить её по возможности. Иногда глажу её рученьки, иногда ноженьки и бывает ей это в утешение.
Спасибо Тебе Боженька за то что у меня есть здоровые и что я могу бегать за телятами, колоть дрова, топить печь, стирать бельё, убирать избу, Спасибо Тебе Боженька!
Молил так Павел Бога до тридцати трех раз за одну молитву. По числу лет Иисуса Христа, проживших на земле. Считал, что это наподобие полной миски борща, подаваемой на праздничной трапезе. Черпал ложкой капустинки в похлебке, пересчитывал и, если число их не доходило до тридцати трех, то он добирал число картошинками. И снова благодарил, благодарил... Благодарил то за первую звезду, которую увидит на небосводе, то за раннюю пташку которая порадовала его пением, то за звонкий ручей, рыбку, пиявку, букашку за всё, всё! Даже за первого весеннего или летнего комара укусившего его внезапно.
- Слава Тебе Боженька, Родненький, Славненький, Сладенький...
Называл он Бога Сладеньким потому, что сладко было Павлуше от этих благодарений на всякий случай, час, минуту, мгновенье..
Но так было не всегда, иногда находил на Павлика дух злобы - дух помрачения. Наливает к примеру в чашку компот да и перельет через верх. Тут же разгневается Павел, топнет ногой, чтоб тебя. Тут же опомнится и давай просить вновь у Бога прощения.
- Прости, прости, прости окоянного! Слава Тебе Боженька, за то что показываешь мне мою мерзость, значит есть над чем трудится, что изживать из себя. Сава Тебе Сладенький!
- Да что же ты молчишь, родимый? Чай озяб веь? - И дед Николай осмотрел Павлика с головы до ног. - Иииии да ты босый! Разве ж так можно? Да ты же застудишься? А ну надеваей, бегом, - и дед, скинув армяк, тут же набросил парню на плечи. - А ну, пойдём в хату. Вот скажу отцу Евлогию, будешь знать. Или сам возьму лозыну да скажу ей что-бы она в гости то сходила к попе твоей! Иж чего удумал, босой да по холодине и, - дед Николай потянул Павла в хату.
- Но, там, там, - волнуясь говорил Павлуша.
- Чего там? С мамой чего?
- Не, с мамкой всё добре! Там дома ого-го!
- Дома ого-го, - повторил дед Николай. - Чего ого-го?
Дверь отворилась и на улицу вылетел пар, обволакивая с ног до головы деда и внука, словно обнюхивая и ощупывая всем своим существом и опозновая: свои ли пришли в дом. Впрочем "не своих" здесь не было. Здесь все были свои, вся улица своя. Каждый мог прийти в гости к другому и пожелать здоровья!
Дверь затворилась, пар тут же растворился в воздухе и радостное солнце преломилось через кривые сосульки, висящие под крышей.
- Ну, теперь говори, что там приключилась с твоими домами, усаживая внука на лавку и уже разогревая окоченевшие его ноги спросил дед Николай.
- Я видел, деда, как дома полезли друг не дружку, - волнуясь произнёс внук.
- Как же друг на дружку? - поддерживал разговор дед, всё так же усердно разогревая и удерживая ноги внука чтобы тот вдруг снова не убёг.
- Это что же, дом баб Мани полез на дом тёти Поли?
- Да деда и выше, сверху влез дом Евстегнея Ивановича, а потом Кузьмы, Натальи и Феклы и другие дома полезли вверх и стали жить под одной крышкой. Вся наша улица выстроились в одну колонну. Потом соседняя улица Васюковская сделала то же самое, а за ней и Петровская, и другие улицы, и всё наше село стало одним многодомным домом под одной крышей. А рядом возле нашего этого дома и село Кузьминки перестроились. По подобию нашего дома стали и они такие же. А потом и село Прибрежное и Богомолье. И на многие высокие эти дома и дома в округе один храм.
- Ну, тут ты брат загнул, разве может такое быть? А люди, как же люди? Наверное стали жить ещё дружнее, как одна семья?
- Нет, деда, они даже перестали здороваться друг с другом и многих соседей даже потеряли имена.
- Как это, потеряли?
- Как, как, ну, вот идёт Иван Петрович, а как зовут его не знаем. Ни я не знаю, ни ты, деда, ни маменька, ни даже Фекла, которая живёт на соседей улице и все про всех знает.
- Быть того не может! Даже Фекла?
- Пожалуй, что только Фекла и знает, ну и ещё пара-тройка бабушек.
- Да чтобы я Иван Петровича забыл!? Да здоровья ему не пожелал, да не сказал, здравия желаю Иван Петрович, долгих лет тебе жизни, да мудрости и терпения тебе!? Как так то!? Ведь он всегда же пожелает в ответ и мне здоровьичка крепкого, богатырского, любви нелицемерной, радости неизреченной, да и ещё руку пожмет, да обнимет крепенько по-братски! Да я только от его святых пожеланий, пожалуй, жив и по ныне.
- А тогда, деда, в этих домах такого не будет, максимум скажут здрасьте и то сквозь зубы, как будто принудили их. И от этого все будут болеть. - У Павлуши навернулись слезы на глазах.
- Да где же ты все эти страсти увидел, не во сне ли?
- Во сне деда!
- Ах, во снееее? - Дед улыбнулся. - Не всякому сну верь! А ну марш на печь, - смеясь вскомандовал Николай Егорович внуку, - да гляди в оба хороший сон, а то дома полезли у него друг на дружку.
Дед хмыкнул, почесал затылок и пошёл топить баню.
"Пожалуй, приглашу сегодня в парную Ивана Петровича, - подумал выходя из избы Николай Егорович,- попаримся на здоровье, уж он то умеет его желать от души".