Стереотип. Том 1

                "Любовь подобна лихорадке..."
                Стендаль

   Не познавшие счастливого детства
вышли они на путь, неведомый им;
и путь этот был полон возможностей,
ибо возможности эти скрывались во мраке,
что неведом счастливым детям.
   И в нерешительности стояли они
у самой развилки, отчаявшись найти
своё направление; не научены были до
сего момента правильно судить, отличать верный
путь от многих заблуждений.
   И голос из мрака призвал их идти
любою дорогой, да приведёт каждая
к чему-то новому, запретному, что в
счастье малолетнем неведомо и ограждено всеми
силами, объяснениями, неправдами.
   Уразумели они, что путь их коварен;
порождением невзгод юности явилось
желание насытиться тем, что другим
принадлежит по праву. Слабость счастливых в доверии,
и тем лишены будут удобств и покоя.
   И мрак овладел сердцем каждого,
обещав за лишения по награде высокой;
и повёл их, ослепших, тем путём, что
зовётся жестокостью. В оправдание этого отнималось
всё, чем дорожили счастливые.
   В одночасье от злобы лишились они
здравомыслия; учиняли разбой, воровали
и пили. Ублажали все нужды свои грязной
пошлостью, в конец позабыли, чего стоят добро
с милосердием.
   И потеряли свой облик они, позабыли
понятие самой человечности. И веселье
их стало хаосом; страх и ужас для многих,
для них — упоение. И восстали те — многие — да
с метлою в твёрдых руках.
   Только бесам не по нраву подобное,
такое чуждо им, совсем непонятно.
Но отпор за отпором гнали их обратно,
к тем истокам во мраке, что кровоточат обидою.
И вдруг голос утих в ожидании…
   Хватит ли сил теперь заново выбирать
те пути, что праведны?
   Сможет ли каждый полюбить,
что разрушено?

   1. Она отпустила тетиву, и стрела молниеносно вонзилась ему в грудь. Он упал, дёрнулся и испустил дух. Последняя из "ищеек" местного гангстера прекратила своё бренное существование. Опустив лук, женщина медленно подошла к телу и толкнула ногой, – мёртв. Она присела и начала обыскивать. Нащупав во внутреннем кармане медальон, некогда принадлежавший её матери, убрала в свой и поднялась. Лёгкий ветерок пробежал по её чудным вьющимся волосам тёмно-коричневого цвета. Теперь ей предстояло вернуться домой – она была отомщена. Путь был не близок, но воцарившееся на душе спокойствие позволило расслабиться и подумать о дальнейшей судьбе. Быть может, по возвращении эта зеленоглазая продаст ферму, принадлежавшую до недавнего времени её семье и теперь уже ей, и уедет в другие края начинать новую жизнь. Возможно, останется здесь и посвятит себя служению церкви, так и не познав семейного счастья. В любом случае, терять уже нечего.
   Отец её, владелец небольшой фермы, умер, когда ей самой не было и трёх лет. Говорили, всему виной холера, хотя мать никогда в это не верила. Впрочем, последняя толком ничего о нём не рассказывала – уж слишком тяжелы воспоминания, поэтому ей ничего о нём не известно. Сама мать была из бедной семьи, знала только, как ухаживать за живностью да готовить скудный ужин. После смерти отца положение стало катастрофическим, долги росли, и мать была вынуждена отдать часть хозяйства под угоду местным разбойникам, промышлявшим насилием и грабежом. Неизбежность этого привела к трагическим последствиям: спустя год её убили, разорив всё имение. Дочь, в то время гостившая у двоюродной сестры в городе, поклялась отомстить.
   2. Лишь двое прогуливались в этот не совсем поздний час по королевскому саду. Обычно все придворные дамы любили прогулку после полудня по аллеям, усаженным кедром и сосной, однако внезапный приезд лорда Вильяма заставил их на скорую руку наводить марафет. Лорд Вильям был весьма богат и знатен, к тому же – на всеобщее удивление – ещё холост. К тридцати годам даже самые неторопливые устраивали свадьбу, но лорд оказался исключением. На то, возможно, были свои причины, судить не берусь. Зато каждая незамужняя дама питала надежду стать супругой лорда Вильяма.
   – Никогда не выходи замуж из-за денег, Шерри. Доверься моему опыту, уж лучше уйти в монастырь.
   – Но мама, отец хочет выдать меня за лорда Вильяма, тогда как моё сердце принадлежит иному мужчине.
   – Твой отец хочет уберечь тебя от несчастья. Ты же знаешь, как лорд относится к тебе. Он словно ласточка в небе при твоём появлении.
   – Только не говори о ласточках, прошу. По мне он как медведь. Я придерживаюсь хорошего мнения относительно сэра Вильяма, но не могу стать его супругой. Почему из всех сестёр Квит, близняшек Эмили и Эллин, даже скромницы Кэтлин ему выпал случай выбрать меня? Ведь есть среди нас достойные избранницы кроме меня.
   – Шерри, – настойчиво продолжала мать, – у твоего отца наступили не слишком удачные дни, а положение лорда Вильяма весьма улучшит нашу жизнь и обеспечит будущее твоим детям.
   Шерри промолчала.
   Её мысли были заняты совсем иными вещами. К тому же она любила другого мужчину, которого судьба увела защищать свои земли далеко от неё. У него не было времени разъезжать, как лорд Вильям, по имениям своих поклонниц, выслушивая их наивную, немного нелепую болтовню по поводу всяких пустяков.
   Когда началась война, возлюбленный Шерри покинул её и отправился в рядах регулярной армии защищать родную землю от вторжения. Покидая Шерри, он обещал вернуться, во что бы то ни стало, оставив на память свой именитый медальон. И она хранила его; хранила так бережно, как хранят самое сокровенное. Собственно говоря, его любовь к ней и была самым дорогим, самым сокровенным. Эта юная леди была счастливейшим человеком, поскольку её избранник был порядочным, честным, образованным мужчиной и со всей нежностью относился к ней. Родом из средних сословий, он быстро добился её любви своими нравами и поступками. Будучи скверно настроенным относительно классового неравенства, ему не один раз приходилось конфликтовать с богачами, однако это не сломило его характер и не испортило хорошего отношения большинства людей к его несколько меланхоличной личности.
   – К тому же, – продолжала мать Шерри, – лорд Вильям весьма интеллигентный человек. Он увезёт тебя подальше от этих, объятых военной проблемой, мест. Мистер Генри, возможно, хорош, но ты же понимаешь, доченька, что не пристало людям нашего положения водиться с кем-то из подобного рода. Тем более, если речь идёт о замужестве. А если он погибнет? Я не хочу видеть страдания своего дитя да в траурном одеянии.
   Но Шерри не слушала её. Она думала о днях, когда Генри, её Генри, был рядом. Ей вспоминались каждый часы, проведённые вместе; каждые минуты, что они прятались в саду от посторонних глаз; каждые секунды его прикосновения к ней. Эта леди не могла что-либо делать без мысли о нём, и с трепетом ждала каждого письма, написанного его рукой, по окончании которого всегда стояли три заветных слова. И каждый раз, как приходила почта, она закрывалась в своей комнате и часами перечитывала каждую строчку. Никто не мог понять, что происходило с ней в эти моменты, но особо не предавали этому значения. Лишь старая служанка, что проработала на их семью более двадцати лет, догадывалась обо всём, что творится с молодой хозяйкой. Она знала о чувствах Шерри к мистеру Генри, поскольку нянчила её с самих пелёнок. Даже Нелли, мать Шерри, не догадывалась об истинных чувствах дочери и снисходительно относилась к её разговорам о своём избраннике. Молодая хозяйка была одинока в этом.
   Мистер Генри, являясь охотником-следопытом, два года назад отправился на фронт в составе ополчения. В самих боях ему посчастливилось не участвовать, но стычек с мелкими отрядами на передовой не избежал, выслеживая диверсантов. Полностью отдаваясь своему делу, он не раз рисковал своей жизнью ради правого дела, ради своих сослуживцев, не отдавая себе отчёта в том, что его смерть негативно отразиться на Шерри. Ничто не могло отвлечь Генри от дела, – он был профессиональным следопытом, и с головой уходил в работу, ни о чём больше не думая. Но в минуты, когда выдавалась возможность начеркать хоть пару словечек домой, тут же писал письмо своей возлюбленной. Его тянуло к ней, она была как ребёнок перед ним. Генри любил её как себя самого и пытался радовать каждым своим поступком. Даже когда он получил тяжёлое ранение и чуть было не отправился в мир иной, ни в одном из писем не было ничего, что намекало бы на это. Наоборот, он хвастался пред нею, что смог отбросить часть вражеской армии подальше от родимого края, что командование армии предложило занять место ныне покойного генерала Льюиса и так далее. Собственно говоря, он вообще считал, что разговоры о войне не для дамских ушей. И Шерри действительно не были важны все эти рассказы о правом деле в письмах Генри, её волновало и радовало лишь одно: если пишет, значит, жив. Генри, её Генри, был жив и стремился выжить, чтобы вернуться к ней и только к ней. Каждый раз, когда она бывала в гостях у Кэтлин, из её уст лились переживания относительно него. Шерри рассказывала обо всём, что связано с ним, невзирая на то, что у её подруги иногда были весьма отличные темы для разговора. Любовь часто заставляет забывать людей обо всём, и Шерри Трис была тому доказательством. Даже в минуты отчаяния, когда в родимый город приходили известия, что враги вновь атаковали и откинули армию назад, и понесено у защитников много потерь, она верила, она надеялась на непоколебимость и стойкость своего возлюбленного. Он должен вернуться к ней целым и невредимым. Его гибель казалась ей невозможной.
   3. Зеленоглазая, она шла по холмистой равнине на юг, в сторону фермы. Её вьющиеся волосы игрались на ветру, и казалось, что за ней развивалось вечное знамя справедливости. Кто знает, что творилось у неё на душе в этот момент. Оставшись совсем одна, она совсем разуверилась в будущем и не знала, что делать. Весь мир виделся ей сплошным пустырём. Словно заблудившийся путник в тайге, она брела теперь по жизни наугад, и никак не могла привести себя в порядок. Трагедия, злой рок, сыгравший свою шутку, заставил её опустить руки. Да и мало кого можно найти, кто в подобных ситуациях останется непоколебим.
   Ещё три дня и две ночи оставалось ей до дома. Это означало, что на своих двоих ей приходилось двигаться быстро и почти без остановок. И всё бы ничего, – она была сильной женщиной духом и выносливой телом, – да только в недавней борьбе с "ищейками" она повредила ногу, и длительные нагрузки вызывали неумолимую боль. Вследствие этого данной особе приходилось периодически останавливаться и перевязывать рану, пока в какой-то момент не подыскала опору.
   Стоит заметить, что её обучение боевым искусствам не прошло даром. В детстве мать познакомила её с одним старцем-отшельником. Этот старик, как поговаривали, в одно время был непревзойдённым бойцом, и даже обучал последних военачальников армии королевства. После вдался в философию и ушёл в горы – подальше от мира людского – постигать основы мирозданья. Каким-то образом он поддерживал хорошие отношения с семьёй фермера, в которой и родилась зеленоглазая девочка. По непонятным для большинства людей причинам он являлся лучшим другом семьи и периодически наведывался к ним. Когда дочь фермера подросла, старец согласился обучить её основам ведения боя. Она оказалась прекрасным учеником. В конце концов, отшельник, находясь уже при смерти, вручил ей свой именитый кинжал, побывавший не в одном сражении. Этот подарок переходил от отца к сыну на протяжении нескольких сотен лет и хранил память предков. Он словно закалён в боях от рук прежних хозяев. С тех пор зеленоглазая никогда не расставалась с ним.
   Так вот, любая другая женщина, возможно, не вытерпела бы подобных физических и, что важнее, психологических нагрузок. Она же вряд ли вписывалась в ряды обычных людей. Можно даже сказать, она в какой-то степени была очень необычным человеком. К примеру, в возрасте девяти лет, когда её сверстницы игрались с мальчишками в одной комнате, в поле её интересов попали политические настроения общества. Не стоит дальше перечислять отличия между ней и остальными, поскольку подобные влечения в таком возрасте уже наталкивают на мысль о необычном складе ума. Впрочем, в нынешнее положение дел всё упиралось вовсе не на её увлечения. Ведь пристрастия к отличительным поступкам возникают у каждого.
   В очередной раз, остановившись передохнуть, она присела и начала разминать ногу. Интересная привычка человека, – постоянное разглядывание пораненных или больных частей тела. Когда забываешь про боль – хотя бы на некоторое время, – становится несколько легче. Однако ей так не казалось. Её взор страстно изучал рану. Тёмные волосы красиво спадали на плечи и сияли в лучах солнца, словно водопад. Тонкие губы еле заметно шевелились – скорее всего, она что-то шептала. Чёрные облегающие штаны с тонкими полосками серебристого цвета по вертикали и фиолетовая с чёрными нашивками кофточка предавали ей изысканный, грациозный вид. Она была как пантера. Только вот на этой равнине пантер не водилось, лишь она забрела сюда, и то ненадолго и по делу. Собственно, отчасти она и была кошкой, судя по её пластике, гибкости, изящности. Возможно даже, зеленоглазая и считала себя таковой. В общем, эта была не женщина, а само совершенство. Чего только стоила её сводящая всех мужчин с ума улыбка! Но пока что ей не посчастливилось встретить именно того, с которым она будет счастлива.
   4. – Лорд Вильям? Как же мы счастливы, что Вы здесь!
   Нелли Трис воодушевлённо смотрела на приближающегося сэра Вильяма, этого неторопливого и несколько неуклюжего мужчину сорока лет. Одеяния его были весьма элегантны, они подчёркивали его социальный статус. Хотя серебристая запонка, выделяющаяся на красном вороте его правого рукава, была совсем некстати. Должен заметить, его шарм совсем не страдал от прихоти лорда, поскольку дамы постоянно кружили возле него, словно пчёлы. Локоны волос, кое-где окрашенные сединой, предавали ему некое очарование, хотя сам лорд Вильям смущался, когда кто-то обращал на это внимание.
   – Мисс Нелли, мне очень приятно видеть Вас. Ваше присутствие вселяет в меня чувство гордости и уверенности в будущем.
   – Как?! Ах, Вы льстите! – наигранно засмущалась Шерри, отвернувшись от него.
   Разумеется, Шерри не считала сэра Вильяма столь уж достойным её игривых ужимок, не говоря уже о себе самой. Да, она считала его умным, интересным, понимающим, но отнюдь не способным дать ей то, в чём она нуждается. Но в чём именно она нуждалась? Иногда Шерри задавалась этим вопросом, пыталась разобраться в своих желаниях. Непостоянство, присущее ей с самого рождения, часто отдаляло от неё интересных людей. Впрочем, как не парадоксально, именно её переменчивость и заставила мистера Генри полюбить её. Он удивлялся ей, восхищался переменами в настроении и любил. А любил он по своему, не так, как представляют себе люди это явление, этот дар небес. Небеса? Знают ли они, что есть на самом деле любовь? Видимо, да, ведь они позволили Шерри встретиться с Генри, с её Генри. Они позволили ей полюбить его. Но какова была его любовь? Об этом никто не знал, кроме него. И скорее всего, никогда не узнает.
   – Пожалуйста, мисс Шерри, я говорю вполне искренне, – ответил сэр Вильям в своё оправдание.
   Он немного наклонился и легонько поцеловал дамам руки. То ли такой жест был неприятен для Шерри, то ли она совсем не ожидала, что её мысли прервутся таким образом, в любом случае, она невольно передёрнулась. Данное обстоятельство не ускользнуло от её матери и только насторожило. Лорд же Вильям не придал этому ровным счётом никакого значения, посчитав за правильное решение не обратить своего внимания. Определённое воспитание в той или иной ситуации даёт свои плюсы. Если говорить о воспитании, то с этим что у лорда Вильяма, что у Нелли Трис было всё в порядке, чего не всегда скажешь о её дочери. Бывали случаи, когда Шерри забывала о правилах приличия и на глазах у всех могла выругаться или нарочно разбить дорогостоящий сервис с драгоценным вином. Что ж, за каждым числится грешок; порою даже седеет волос от содеянного, но, право же, не всем и не за каждую ошибку дано оправдание.
   Нелли – в силу своей воспитанности – отвлекла от назревающего непонимания лорда Вильяма и поинтересовалась о происходящем на фронте. Лорд Вильям был в курсе последних событий и в свою очередь охотно поделился некоторыми новостями. Сам он, собственно, не воевал в силу своей надобности при тыловом штабе: в частности, он помогал доставлять провиант и медикаменты для армии. Все известия получал в том же штабе. Так, он рассказал, что вражеская армия недавно отступила ещё на шестьдесят километров и укрепилась где-то на северных окраинах равнин, вблизи от ранее оккупированного пограничного городка Первогород. Особой ценности для военной стратегии он не представлял, но его оккупация имела историко-нравственную подоплёку для жителей всего королевства. В основе его захвата лежал страх перед покушением на память, на историческое развитие, ведь по сути Первогород был памятником культуры и неотъемлемой частью развития быта. И хотя многие старались не воспринимать это всерьёз, данное обстоятельство не лучшим образом сказалось на морали населения. Люди были в ужасе, находились в подавленном состоянии, чего и добивался противник. Однако это недолго играло на руку завоевателям – после зверских разбоев на оккупированных территориях местное население было озлобленно до предела. На этом и отыгралось королевство, бросив почти все силы, что говорится, лоб в лоб на противника, и – о, чудо! – стало потихоньку оттеснять врага. Конкретных причин и поводов к войне никто из простолюдина не знал, военное руководство, как и полагалось в то время, было скупо на объяснения, так что многим, проводившим своих мужей, сыновей, отцов и братьев на фронт, приходилось набраться терпения и смиренно ждать их возвращения. Конечно, были и те, кто устраивал шествия против войны, требуя от власти полного отчёта о положении дел, кое-кто даже пытался проникнуть в усадьбу генерала разведки. Но всё оказалось тщетно.
   Лорд Вильям упомянул и о партизанах, вечно шастающих чуть ли не под носом у войск вторжения, геройски добывая всяческую информацию для командования.
   – Прохвосты эдакие, – с гордостью улыбался он. – В мирное время им и слова не скажи, сами себе цари, сами себе рабы. А тут аж в самое пекло лезут дабы угодить правителю.
   Сэр Вильям говорил это полушутя, но откровенно, на чистоту, а Нелли слушала и пыталась немного заигрывать с ним, где-то хихикая, где-то демонстративно смущаясь. Она на какое-то время даже забыла, что рядом находилась её дочь, которую и хотела выдать за него. Лорда, впрочем, это не смущало, наоборот, ему хотелось всё больше говорить, видя, как мисс Нелли реагирует на его речь, на его иногда заумную болтовню о чём-то высоком даже в такой ужасной штуке как война. С другой стороны, ему было нужно не её игривое поведение, а расположение, ведь дочь – Шерри – по сути своей вряд ли сама решилась выйти за него.
   – Вы знаете, что на пост погибшего генерала Льюиса претендуют несколько человек? – продолжал он.
   – В самом деле? – заигрывая своим взглядом, спросила Нелли.
   – Именно так. Комендант резервного пополнения Джон Крыловский, полковник Владислав Стройный и какой-то следопыт по фамилии Ламов.
   Шерри, равнодушно слушая их болтовню, почувствовала, как по её телу пробежала дрожь. Она пристально взглянула на сэра Вильяма.
   – Генри Ламов? – переспросила она дрожащим от волнения голосом.
   – Кажется, его зовут именно так. Вы знаете его?
   – Нет, – тут же проговорила она и поспешила объяснить: – лишь слышала из фронтовых сводок о каких-то заслугах.
   Сэр Вильям улыбнулся и подтвердил, что какие-то подвиги за ним числятся. Затем продолжил рассказывать о непонятных ей стратегических планах, о подлых оккупационных войсках врага и прочее, и прочее. Огонёк в глазах Шерри, так внезапно возникший, погас с той же моментальной скоростью. Где-то далеко её возлюбленный выслеживал врагов, и уже неделю не было никаких вестей. Что могло с ним случиться? В её мыслях начался бардак, одна была страшнее другой.
   5. Солнце уже клонилось к горизонту, захватывая в плен заката остатки дня. Передохнув на опушке лесопосадки, появившейся здесь пару лет назад, она неторопливо направилась дальше. Что творилось в её голове? Какова дальнейшая жизнь? Ей совсем не хотелось думать о будущем. Что теперь будет с имением, когда вернётся? Наймёт ли за последние гроши рабочую силу для угодья? Продаст ли всё хозяйство? Пока невыносимо долго тянулись часы, ей неоднократно приходилось задаваться подобными вопросами. Каково же было её удивление, когда со вчерашнего дня зеленоглазая обнаружила в себе способность предвидения. Прежде чем вечером остановиться на ночлег и вздремнуть, ей представилось, что проснётся от пробегающего мимо невысокого существа. Ведение было расплывчато, словно густой туман мешал рассмотреть силуэт. Но на утро случилось невероятное - сбылось: её разбудил какой-то шорох. Когда она поднялась и огляделась, её взор выхватил из высокой травы зайца. Интуиция ли, дар предвидения или ещё что-то, но это "что-то" заставила её пересмотреть свои взгляды на некоторые аспекты в жизни. Выходит, с этих пор она могла в каком-то роде препятствовать возникновению проблем в дальнейшем или хотя бы быть готовым к ним. С другой стороны, этот дар на данный момент ничем не мог исправить её худое положение.
   Зеленоглазая постепенно продвигалась к югу, где находились родные пашни. В детстве она часто прогуливалась верхом по пашням, наслаждаясь цветущим хлопком или пшеницей. Бывало, в полуденный зной, когда рабочие не выходили из тени своих жалких лачуг, та прятала хитростью выпрошенные у матери монеты в коробочку и закапывала посредине пашни. Разумеется, через определённое время место тайника забывалось, и тогда со слезами на глазах она бежала и запиралась в комнате, не желая ничего слышать. Наивное время, которое, к сожалению, уходит навсегда. Кто-то может предположить, что отчасти все мы дети, но это уже совсем не то. Да, остаются воспоминания, даже какие-то грёзы, однако теперь смотришь на это с некой усмешкой, и это уже свидетельствует о неминуемой утрате прежней – беззаботной и прекрасной – жизни.
   Ей вспоминались полузабытые эпизоды из детства, размытые очертания друзей, чьи имена давно утрачены памятью, полупрозрачные водоёмы, в которых постоянно плескались её сверстники, походы к соседям по праздникам и многое другое. Но самое яркое впечатление осталось от старика-отшельника. Почему-то момент вручения кинжала показался ей особым, знаменательным, судьбоносным. Что же так впечатлило её? Быть может, в этом скрывалось какое-то таинство или судьбоносная личина? Возможно, хотя пока ничего не предвещало раскрытия этого секрета (если, разумеется, он имел место быть).
   Странное дело – её совсем не волновала военная обстановка. Ей посчастливилось забраться вплотную к оккупированным территориям, хотя она совсем не думала об опасности. Вполне возможно, именно воспитание, данное отшельником, позволило ей держать себя в руках. Она научилась собладать со своим страхом, научилась запирать страх где-то внутри. Да вообще война не являлась её стезёй. Она была одиночкой, и предпочитала борьбу по своим правилам. Война в её понимании являлась массовой истерией, жадно поглощающей безмерные партии человечины. А в рамках собственного противостояния кому или чему бы то ни было можно изгаляться как угодно. Да и какое, собственно, дело было у неё к этой войне? Когда выслеживаешь убийц семьи, забываешь обо всём, и даже поле брани отходит на задний план и становится обыденностью, как бы частью быта. Её понимание войны вообще было отличным от понимания большинства людей. Она представлялась ей как борьба за моральные ценности, устои общества, культуру бытия. Кровопролитие же из-за денег, поддающихся рано или поздно инфляции, земли, что под любым сапогом в конечном счёте будет выжжена, озёр и рек, загрязняемых от рук каких бы то ни было правителей, казалось ей жестоким развлечением людей с больным воображением и неправильным пониманием мироздания. Гораздо важнее и человечнее оградить всё это от губительных манипуляций тех, кто сеет хаос.
   Впрочем, ей вовсе не было дела до остальных; теперь уже ничего не страшило зеленоглазую.
   6. Шерри выворачивало наизнанку от назойливости лорда и кокетства матери. Уже третий день эти двое были страшным сном для неё, постоянно ходили за ней тенью и чего-то хотели. Никак не удавалось ей достучаться до их сознания, до их понимания ситуации. Не могла Шерри выйти замуж за лорда Вильяма, пока мистер Генри жив и сражается за неё.
   Заперевшись вновь в своей комнате, она нервно расчёсывала волосы, утешая себя уважительными причинами по поводу отсутствия нового письма от возлюбленного. Ей казалось, что он попросту не имел возможности его написать, или же забыл, но упорно отгоняла мысли о его вероятной гибели или тяжёлом ранении. Шерри не вытерпела бы такого. Да и не следовало ей знать истинных причин его молчания. В плену или на троне, Генри никогда бы не позволил лишний раз беспокоиться ей. И почему этот недотёпа Вильям возомнил себя лучших остальных? Вот нахал. И Нелли хороша – всё флиртует с ним, словно он возьмёт в жёны только её. Мать прекрасно знала об отношениях между ней и Ламовым, и между тем всем своим видом показывала, что ничего не знает, стараясь обратить внимание на "милосердного" лорда. Шерри часто называла лорда "милосердным скупердяем" в сердцах. Она видела его именно скупердяем, что противоречило мнению людей о милосердии сэра Вильяма. Отчасти оно так и было – второй был скуп на взаимные чувства; да что могут быть за чувства к человеку, который экономит даже на пище для себя? Если в нём и просыпалось милосердие, то только к себе или же ради достижения какой-либо своей, личной выгоды. Чистая правда всегда пугала людей, потому её часто обличают в сладко манящую ложь. Только по истечении определённого времени (как повелось, длительного) многие решались раскрыть глаза и ужаснуться от горьких ошибок на основании сокрытия истины. "О! – восклицают они в последствие. – Как же мы были слепы!" Особенность ли человека, или предрассудок, навеянный от названного величия собственного ума (причём так упорно верят в это величие, что и на ложе готовы спорить со смертью о собственном гении и спокойно уйти с мыслью, что при жизни были мировым героем), в любом случае приходит момент, когда возникает сомнение. И в такой момент вера теряет свою непоколебимость, начинает рушиться. В такой момент и начинается испытание так обнадёживающей нас веры. Сомнения помогают изучить себя, изучить мир, изучить Вселенную. Вера без сомнений мертва с самого её зарождения.
   Наведя кое-как марафет, Шерри выбежала из своих покоев и помчалась в почтовое отделение. Торопясь, она не замечала прохожих. Её сердце колотилось с молниеносной скоростью, и можно было предположить, что вот-вот оно выскочит наружу. Лишь Шерри знала, что причина тому была не спешка, а волнение. Лишь одна мысль крутилась в её голове: отправить запрос… отправить запрос насчёт Генри Ламова, насчёт её возлюбленного. Что с ним, где он? С каждой секундой её волнение росло, и желание получить ответ становилось всё сильнее, ещё неумолимее. В то же время она боялась, что что-то произошло, что её оповестят о чём-то ужасном, непереносимом. Шерри торопилась, чуть не сбивая посторонних, чувствуя, как время замедляется, словно умоляя не подгонять события, выждать, приготовиться морально. Вот только к чему? Ей не было известно, равно как и остальным. Все всё видели и знали, но никто ничего не слышал и не понимал. Иными словами, никто не имел ни малейшего представления о многом, что творилось вокруг. А готовиться было к чему…
   Существовало поверье, миф, гласящий о бесстрашных воинах. Эти отличались своей кровожадностью и не имели жалости. На несколько веков им суждено было исчезнуть из истории, но в нынешние дни появился слух об их возвращении. Поговаривали, что они стали появляться в сражениях, воюя то за одних, то за других. Бесстрашные, им неведомы ни боль, ни голод, ни поражение… Однако слухи слухами, а подтверждения этому не было.
   Она забежала в отделение, чуть не сломав входной двери. Та со скрипом захлопнулась, как бы оскорблённо постанывая. Шерри схватила за воротник служащего почты и начала трясти, настойчиво умоляя осведомиться о её возлюбленном. Ей и в голову не могло прийти, что наипростейшим образом получить уведомление являлся именно лорд Вильям, так ненавистный ей. В конце концов, он всегда был рядом, и при отсутствии других возможностей первая всегда могла обратиться к нему – он никогда не откажет. Служащий, чтобы поскорее избавиться от этой ненормальной, исполнил её требование и тут же отправил запрос в военно-полевой штаб. "Ожидайте ответа," –  отрапортовал телеграф и безучастно замолк.
   Минуты, минуты, минуты… они тянулись вечность. Ничего более страшного, более невыносимого Шерри не приходилось испытывать. Ей казалось, что на том конце провода, откуда уже посыльный гнал свою старую кобылу на фронт, все заснули. Что могло произойти за это время, не ведал никто. И вот, спустя полчаса телеграф бодро отчеканил свою "пиктограмму". Вскочившая было Шерри тут же упала духом – телеграмма оказалась адресована некоему Джеку. Последующие минуты ожидания превратились в часы беспокойного полусна. Ни один из посетителей не придал особого значения дремлющей в кресле у двери женщине, благо одета Шерри была не в изысканные платья, как полагается дамам её сословия. Перед тем, как направиться сюда, она сообразила, что её ожидает, и облачилась в наряд простолюдинки. Узнай об этом Нелли, не сыскать ей милосердия, весь двор краснел бы от стыда. Но не понять им причин этому, ведь браки по расчёту не имеют моральную сторону, и лорды и приближённые не видят своей нищеты и скупости, как не видят зрячие красоты мира и не слышат слышащие зова о помощи. Но дело было вовсе не во мнении остальных, не в предрассудках сословий, – всё меркло перед высоким чувством любви к другому человеку. Пусть живут дельцы по принципам базарных торговок, обозреватели местной газеты продолжают точить языки и поэты восхваляют высоты небывалой страсти, – Шерри могла намного больше – она просто любила. Этим, собственно, и отличалась Шерри от тех дам её сословия, кто не мог воспринимать и питать любовь за поступки и характер человека; им была ведома любовь по расчёту, как и браки. В любом случае, никто из данных персон не понимал – и в особенности её мать, – что именно Шерри могла найти в мистере Ламове. Генри, её Генри, был почтителен со всеми знакомыми семьи Трис, хотя многие относились к нему снисходительно и жалостно, некоторые даже пренебрегали им. Впрочем, ничего удивительного в подобной ситуации нет – так уж повелось с давних времён, что в любви всегда помехой были непонимание и зависть. Крепись, Шерри, крепись. Будь что будет.
   Вот и воротилась младшая из Трис под вечер домой, не дождавшись ответа. Даже Кэтлин, догадываясь о походе подруги, не стала тревожить расспросами, хотя и любила послушать всё, что рассказывала первая. И снова Шерри заперлась в своей комнате, снова по её щекам скатились слёзы. От усталости она легла и быстро заснула.
   Ей снился нудный сон. Она ворочалась, несколько раз просыпаясь от страха, и успокаиваясь, засыпала вновь. Нервное состояние в последние дни ослабили эту хрупкую женщину, и она всё хуже чувствовала себя. И виной всему являлось молчание любимого. О, мистер Генри, как же вы бесчувственны, холодны, безучастны, словно камень! Зачем вы заставляете её мучиться? Хоть что-нибудь напишите, пошлите весточку о себе. Перестаньте молчать. Мистер Генри, вы слышите?
   7. Ночь была тёплой. Звёзды тихо и мерно сияли на тёмном небе, безветрие вселяло смешанное чувство спокойствия и раздражения. Непонятные ощущения порою овладевали ею, словно она чувствовала чьё-то присутствие. Неоднократно осматривая место привала, зеленоглазая на время успокаивалась и вновь ложилась неподалёку от степенно тлеющих углей. То ли интуиция снова предостерегала о чём-то, то ли обычное беспокойство, присущее каждому, беспричинно овладело ею. Невзначай задев рукой свою флягу с абсентом, она передёрнулась – нервы были расшатаны. Конечно, пережить подобные потери и даже не дрогнуть – такое не подвластно никому. И всё же она была храброй и сильной женщиной, умела держать себя в руках. Когда в возрасте двенадцати лет она встретила в лесу волка, в её глазах отражалось лишь хладнокровие. Нельзя сказать, что она не испытывала страха в тот момент в силу своего малого возраста – как раз страх и пытался овладеть всем её существом, – но зеленоглазая уже тогда сумела устоять, сдержать панику в душе, набраться смелости и взглянуть в лицо своего врага. Волк ушёл, и ей стало понятно, что многое будет зависеть лишь от неё. Так оно и вышло. С раннего возраста зеленоглазая полагалась лишь на собственные силы и многого добивалась сама. Только ей никак не представлялась нынешняя жизнь именно такой, и совсем она не желала таких событий, что произошли в последние месяцы.
   Сверчки играли свою несмолкаемую и в некотором роде убаюкивающую музыку. Постепенно зеленоглазая погрузилась в сладкий сон. Снилось ей далёкое детство, когда всё казалось необъятным и восхитительным, таинственным и жаждущим добра. Она улыбалась сквозь сон и выглядела счастливой. Возможно, только сон и делал её более расслабленной, более уступчивой и умиротворённой. Никто не знал, как ей трудно идти по жизни одной. Ей иногда хотелось быть просто женщиной, легкоранимой, тоскующей по сильному мужскому плечу. Были моменты, когда она часами представляла себе своего идеального мужчину. Однако то были лишь мечты, а пока не было на её пути того, с кем бы могла идти по этой жизни бок о бок.
   Идеальный мужчина… как мы представляем себе идеального человека, совершенного во всех смыслах и проявлениях? По этому поводу нет шаблонов, нет конкретных параметров. Есть лишь некие общие критерии, в которых сходятся мнения людей; в остальном же идеал у каждого свой. Он заключается в нас самих, в наших принципах, желаниях, приоритетах, поступках. Даже какой-то из недостатков может служить составляющей идеальности. Дело лишь в нашем отношении. Любая мелочь, ускользающая от внимания большинства, может оказаться для вас решающим фактором в понимании идеала.
   Она лежала и думала о доме, теребя локон вьющихся волос. С недавних пор проблема будущего фермы являлась для неё извечным вопросом. Чувство одиночества остро ощущалось на душе, и от этого порой пробегала дрожь по спине. В одиночестве вообще более выразительны все ощущения, в нём лучше понимаешь самого себя. Все сомнения и догадки, все проблемы и успехи, все терния и умиления – обо всём можно беспрепятственно и спокойно поразмыслить именно в одиночестве. И лучший собеседник всегда выслушает и поддержит, и этот собеседник – собственное Я. Вот и сейчас зеленоглазая вела диалог сама с собой. Нельзя назвать её недалёкой, она была вполне нормальной женщиной: ситуация, какой бы она не была, может сломать кого угодно. Но могла ли повиноваться зеленоглазая данной ситуации? Нет, не могла. Всем своим существом она боролась с законами, надиктованными делом случайности. Непредсказуемость случая неподвластно никому, но выбор принадлежит каждому. Она и выбрала борьбу до конца, борьбу за свои принципы и приоритеты, за спокойное существование.
   Угли уже остыли, когда зеленоглазая вновь почувствовала чьё-то присутствие. Её настороженность не подвела – шелест травы под чужими ногами заставил её затаить дыхание и напрячь слух. Её рука медленно потянулась за кинжалом.
   8. – Что же ты, Кэтлин, постоянно молчишь? Ты хоть когда-нибудь выражаешь своё мнение словами?
   Кэтлин молчала, как и в любое другое время. Собственно, она с самого рождения была скромницей. И Шерри отчасти была права – первая могла бы постараться и порою становиться хоть на немного наглее.
   – Глупая девчонка!.. Ты понимаешь, как мне плохо? Да что там. Ты из-за своей скромности и любви не знала. Ну, как же он мог, как посмел забыть обо мне?
   Шерри не унималась. Всю ночь она высказывала всякие догадки Кэтлин, покорно слушавшей её речи. Она не понимала, почему мистер Генри по-прежнему не слал вестей, словно научившись молчанию у этой скромницы, сидящей напротив. Её, красавицу Шерри, переполняло смешанное чувство обиды и ненависти. Она не знала, что могло заставить молчать его. И она сходила с ума, поскольку его молчание являлось ядом для неё, для её души. Так почему он заставляет её мучиться? На этот вопрос ни Кэтлин, ни сама Шерри ответа не знали. Мать – Нелли – списала бы подобное поведение мистера Ламова на невоспитанность, обусловленную его сословием, лорд Вильям, возможно, на неоправданную грубость, однако никакое из их предположений не было бы верным. Впрочем, ей вовсе не хотелось знать мнения других о Генри, о её Генри, ведь для неё он являлся самим совершенством. Хотя может ли само  совершенство так относиться к ней, заставлять страдать, быть безучастным к её переживаниям? Это возмутительно! И от этого он становился ещё идеальнее, поскольку никто не мог заставлять так переживать о себе, как Генри. Когда он вернётся, она обязательно выскажет обо всех своих страданиях относительно его и тут же одарит нежными поцелуями за то, что он теперь рядом. Генри, он никогда не делал чего-либо без причины, и даже его отсутствие, даже отсутствие письма от него – всё имело под собой основу, какой-то смысл. Был ли смысл в глупом флирте между её матерью и сэром Вильямом? Нет. Имел ли смысл брак между Шерри и лордом? Опять же нет. В чём скрывалась подоплёка в отношениях её отца с ним? Шерри и здесь не видела ничего, что предавало ей основу для размышления.
   – Разве может человек, любящий тебя больше всего, забыть о тебе? Немыслимо, чтобы молчание приносило столько боли. И ради чего это молчание? Ничего не укладывается в моей голове. Телеграф скуп на информацию, вестей про ополчение нет, кругом суматоха… Страх, овладевший мной в начале войны, совсем уже меня не тревожит. Не боюсь я и частей вражеской армии, что могут ворваться в город. Но Кэтлин, я ужасно нервничаю, не нахожу себе места по той причине, что именно могло произойти с моим любимым человеком. Ты знаешь, что значит любить и быть любимой? Не так страшна неразделённая любовь, как потеря того, кто любит тебя.
   Кэтлин молчала. Она не знала, чем ей помочь, как поддержать. Наивная, она совсем не думала о себе и постоянно пыталась угодить Шерри. А зря, ведь для Шерри помощь Кэтлин ничего, в общем-то, не значила. Ей было всё равно, что думала Кэтлин, по сути своей не спрашивая её мнения, а задавая риторические вопросы. Вообще отношение Шерри к Кэтлин оставляло желать лучшего. Никогда первая не считалась с тем, что думает её подруга, и уж тем более не интересовалась её жизнью. Заботилась Трис лишь о себе, о реализации своих желаний и только изредка спрашивала о самочувствии кого-то из своего окружения, и то из уважения к человеку. В общем-то, она уважала многих, кто был знаком с ней – это и братья Берлогины, занимающиеся доктриной, и мистер Льюис, чья жизнь посвящена театру, и чета Лео и Салли (их фамилию она никак не могла запомнить), которая помогала прихожанам, чем могла, и многие другие. Однако Кэтлин, вечно поддерживающая её, почему-то осталась в стороне. Чем она провинилась, не мог сказать никто, но Шерри игнорировала свою подругу как полноценную собеседницу. Немой слушатель – вот призвание Кэтлин.
   Спустя некоторое время, когда усталость всё же взяла верх над обеими подругами, Шерри уложила Кэтлин в гостиной и вернулась в свои покои. Тихо прошептав молитву, она улеглась под тёплый плед и заснула с мыслью: "Какая же я эгоистка".
   Невозможно себе представить, что Шерри, будучи воспитанной и образованной, могла быть эгоистичной во всём. Парадокс и заключался в том, что её переживания заставили её быть более грубой по отношению к другим, даже к матери, что любила всем сердцем. С другой стороны, это не было оправданием, наоборот, лишь усугубляло положение. Даже близняшки Эмми и Эллин Кругловы в последние месяцы перестали общаться с ней из-за взрывного характера Шерри. Последняя же считала их горделивыми зазнобушками, постоянно находящимися в окружении то одних, то других ухажёров. Само собой, близняшки любили соперничать со своими ровесницами и похвастаться поклонниками, что в иное время не всегда выглядело достойно и похвально, но они никогда не были высокомерны в разговорах о чьих-то избранниках и не сотрясали без конца воздух излишними переживаниями. В нужный момент и одна и другая могли о чём-то умолчать, скрыть своё волнение, предать себе вид чем-то увлечённого, непоколебимого человека. Что же до семейства Квит, так те и подавно обсуждали проблемы в тесном семейном кругу, единодушно принимая решения. Только Кэтлин всегда молчала, хотя именно её тихое поведение и выделяло её среди всех, поднимая на почётный пьедестал. Шерри со своим эгоизмом оказалась самой переживающей и при этом безответственной из них, разглагольствуя чуть ли не во всеуслышание о своих сомнениях. В ближайших поместьях всё реже стали приглашать эту особу в гости, за закрытыми дверями упрекая её в неразумности. И в самом деле Шерри могла наговорить лишнего или высказать напрямую своё недовольство там, где этого допускать нежелательно. Вот соседи и боялись, что она могла ненароком разболтать что-то, что затем испортит их репутацию. А репутация теперь значила для всех не меньше, чем всё остальное.
   Тем не менее Шерри не думала о таком пустяке. Её мысли были заняты лишь потребностью угодить своим прихотям. А прихотей у неё было хоть отбавляй – вечное внимание к себе любимой превратило её в человека, жаждущего покорения мира. Где бы она не находилась, Шерри всячески пыталась быть первой, единственной, всеми желанной леди. В то же время она понимала, что так будет не всегда, и вслед за этим к ней пришло осознание своей неправоты, осознание того, что благодаря своему поведению даже в окружении своих поклонников она оставалась одна. Одна… это слово было ужаснее войны, и ей вовсе не хотелось принимать данное положение дел. А положение менялось с молниеносной скоростью, и мало кто успевал понимать всю суть происходящего. И Шерри относилась к тем, кто ничего не мог, так, как должно. Это, в общем-то, и было то единственное, что объединяло её с большинством людей. А менялось всё по той лишь причине, что в последнее время на фронте образовалось временное, но нервное (по причине неопределённости) затишье. Само собой, тут же появились спекулянты, создающие изощрённые способы извлечения прибыли на всём, запугивая население своими байками о наступлении врага, о трусости своей армии и прочее. Это явно подрывало мораль людей, и их негодование росло с каждым часом. Волнения, поглотившие города, крепли, появились целые кланы мародёров, местные правоохранительные органы, будучи не в силах удерживать рост грабежа и наплыв люда из разрушенных городов, вводили комендантские часы и жёсткие правила; любые нарушения карались заточением под стражу на несколько суток и ограниченным пайком. Впрочем, непонятное положение на фронте остро сказалось и на продовольствии – провианта завозилось всё меньше, люди начали голодать, появились очереди в мясные лавки. Недовольство росло, хотя южные районы страны ещё держали сельскохозяйственную производительность на нормальном уровне и пытались чем-то помочь их северным соседям. Известие о гибели генерала Льюиса негативно сказалась на и без того панически настроенное население, и уже некоторое время люди с недоверием относились друг к другу. Впрочем, те, кто жил чуть богаче и имел свои поместья, устраивали вечера и балы, чтобы хоть как-то отвлечься, не потеряв веры в то, что прежние времена никогда не уйдут. Легкомыслие всегда ослабляет страх, пусть даже временно. Тут главное не потерять ощущение реального времени. И пусть себе что-то происходит, лишь бы это не покушалось на самое дорогое, что у них есть: их образ жизни, их традиции, их прошлое, их память. Всё остальное лишь приходит и, естественно, уходит по истечении своего срока.
   Впрочем, мало кто задумывался об этом именно сейчас, большинство занималось более простыми и, как всем казалось, насущными делами. Все куда-то спешили, кареты разъезжали по всему городу, лавки оказались почти без товара, но полны своих посетителей, работали кабаки и публичные дома, спрос которых даже в самую нищету не уменьшался ни на секунду, приезжих стало чуть ли не столько же, сколь живущих здесь с самого рождения. Жизнь кипела, словно не было войны и разрухи, но и кипело недоверие друг к другу, каждый старался по возможности надуть другого, росла ненависть ко всему, что их когда-то объединяло. И только те, кто имел до войны хорошие суммы денег или даже целые поместья, мог ещё как-то рассчитывать на некую стабильность существования. Да и им приходилось зачастую негодовать на увеличивающиеся затраты, кляня войну.
   Между тем короткая передышка между боями была навеяна делом случайности, поскольку у обеих сторон закончились боеприпасы, обмундирование давно требовало хорошей починки, провизии не хватало. Временное затишье позволило ушедшим воевать несколько расслабиться, заняться собой и спокойно начеркать письмецо домой, в то время как в их родных краях царило смятение, переполох, вызванный этим затишьем, породил неумолимый страх перед неизвестностью. Неизбежное следствие войны – холод и страх, ненависть и злоба, хворь и бессилие.
   9. Он стоял, склонившись над ней и направив свой меч в её сторону. Лица её невозможно было разглядеть во тьме, да и виднелся лишь силуэт. Зеленоглазая была в недоумении, ведь где-то внутри она чувствовала, что этот человек не только не причинит ей зла, но даже примет её сторону в случае такой надобности. Что-то было в его фигуре доброе и справедливое, при этом измученное и жаждущее заботы. Не двигаясь, она смотрела на него, пытаясь понять, что именно нужно было этому, появившемуся из неоткуда человеку. Любой здравомыслящий в подобной ситуации не раздумывая поддался бы панике, умоляя сохранить жизнь. Зеленоглазая словно окаменела, интуитивно улавливая его нужду в её помощи. Почему-то она ощутила доверие к нему (или так ей казалось?), по неведомой причине возникшее между ними. Странно, ведь она даже не могла разглядеть его. Ирония судьбы, промысел Божий, или что-либо ещё – это не волновало её, она заинтересовалась незнакомцем.
   Он медленно опустил меч. В его движении было что-то возвышенное, словно сам он был не из мира сего. И каково же было удивление зеленоглазой, когда он медленно сел рядом и разжёг небольшой костёр. Разбушевавшееся пламя несколько осветило его лицо. Низкий лоб, украшенный небольшим шрамом до переносицы, не слишком густые брови, тёмные глаза, нос с горбинкой, узкий подбородок – всё указывало, что он был родом из средних районов страны. Выражение его лица говорило об усталости и беспокойстве. Что нужно ему от неё? Почему оставил в живых, не забрал трофей и не проронил ни слова? Любопытство взяло своё, и зеленоглазая села. По инерции она всё ещё держала в руке кинжал – горький опыт научил её ожидать всего. Рассматривая незнакомца, страстно изучавшего танец огня, ей казалось, что в нём скрывалось что-то родное, что-то знакомое, пришедшее из прошлого. Непонятные ощущения овладели ею.
   Он подбросил несколько веточек в костёр, от чего тот всполохнул ещё сильнее. Она, сама того не ожидая, сделала тоже самое. Что значило его молчание? Зеленоглазая не знала, как себя вести, и потому в следующий раз вновь подкинула за ним несколько веточек.
   – Забытое всеми место, вы не находите? – наконец произнёс он. Та промолчала, не понимая, какова должна быть её реакция. В конце концов, это он является гостем, и объяснять свой визит, как утверждено законами жанра, в его же интересах. Однако ничего не предвещало даже их знакомства. Многие, возможно, начнут негодовать, дескать, не бывает такого, на что могу уверено возразить – в эти времена происходило многое из того, что в наши дни уже всеми забыто. Чего только стоит честь, поруганная и попятная, оскорблённая за служение Правому Делу. Да и само Правое Дело уже трактуется не так, как в те времена. Что за вспышки ревности по отношению к верному другу или подруге возникают сегодня у многих? Понятие верности исковеркано, и часто под её обличием скрывается эгоизм. Впрочем, описываемые события явно не относятся к данному отступлению, и навряд ли можно сравнить две данные эпохи. В те времена всё было иначе.
   – Что вам нужно от меня?
   Риторический вопрос, в подобных ситуациях звучащий несколько банально. Незнакомец улыбнулся. По его глазам зеленоглазая поняла, что ничего ей не угрожает. И поняв это, она с присущем ей спокойствием убрала кинжал и достала флягу. Безрассудство, и никак иначе. Среди полей и лесов пить коньяк, подпустив к себе незнакомого человека, и при этом радоваться, что можно спокойно уснуть, – ни это ли называется осторожностью? Разве этому учат в школах – доверять чужим? Никогда не будешь полностью уверен в том, что может сделать давно знакомый и проверенный друг, а здесь такая наивность, такая глупость! Чем-либо отговариваться, заставлять себя бодрствовать, быть готовым к любой ситуации, лишь бы незнакомец не находился рядом и – желательно – вернулся восвояси. Но что нашло на неё? Женская прихоть всегда сотрясала умы мужчин, а в данном случае и далеко не каждая женщина одобрит такой поступок зеленоглазой. В чём причина такого поведения? В её уверенности: она чувствовала некий комфорт, некий уют в обществе этого человека. Странно, ведь ей никогда не было так хорошо с чужими людьми до этого момента. Ко всеобщему, быть может, удивлению её переполнила радость оттого, что теперь не одна. Знали бы её родители о подобной ситуации, устроили бы взбучку, не посмотрев на уже неюный возраст дочери. Что же касается старца-отшельника, тот, в свою очередь, прочёл бы ей целый поведенческий курс бойца, хоть усмотрел бы в этом некий философский контекст. Однако она поступила именно так, и не считала данный поступок чем-то за пределы вон выходящим. Пусть же считают люди её поведение проявлением безрассудства и безумия, зеленоглазая поступала лишь по своему убеждению. Значит, она шла исключительно своей дорогой, и за содеянное отвечала своей головой. Таких людей мало; многие предпочитают если и не жить за счёт других, так перекладывать свои проблемы на кого-то ещё, не говоря уже о вине. Впрочем, судить не берусь – каждый проживает в меру своей способности.
   Огонь завораживал своей таинственной пляской, и треск сучьев сопровождался небольшими феериями искр. Степенное колыхание высокой травы в такт скрипачей-сверчков пробуждало в обоих спокойствие и умиротворение. Тёплая ночь, звёзды, тишина… Какое-то мерное течение времени, присущее только таким чудесным моментам… Но разве может быть чудесным миг, когда незнакомец наставил на тебя свой меч? Думаю, нет. К чему тогда такая сентиментальность, такое безрассудство? Зеленоглазая не задумывалась над этим и при этом ни на минуту не расслаблялась, пытаясь понять, что именно породило в ней чувство доверия к нему. Странный она человек. Кто мог бы с таким равнодушием пренебрегать своей безопасностью? Самые отчаянные и бесстрашные, чья жизнь посвящена лишь боям, могли бы так поступать, но зеленоглазая была не такой. Расчётливая, предусмотрительная, хитрая, сейчас она не была похожа на себя. Кто-то скажет, что пришли иные времена, да и люди имеют свойства меняться, но это вряд ли сопоставимо с личностью зеленоглазой. Её принципы остались прежними, уклад жизни по сути своей тоже не был затронут военным временем, да и многое из того, что окружало некогда зеленоглазую, пыталось остаться, чем было когда-то. В сущности, зеленоглазая была из тех немногих, кто ещё верил в старые устои общества, в их непоколебимость и возрождение; кто отчаянно противился новому миру, пришедшим на смену старому порядку законам; кто хранил надежду на бессмертие доброго отношения людей. Всё меняется, но она оставалась прежней. Надолго ли?
   10. С самого утра Нелли Трис ворчала. Ей совсем не нравилось поведение дочери в последние дни. К вечеру лорд Вильям должен был покинуть их поместье и отправиться на фронт. Это означало, что заверить сэра Вильяма в симпатии к нему Шерри явно не получится. То есть два прекрасных рода не соединяться, и Шерри придётся коротать свои дни одной. Род Трис оборвётся, и славная кровь прекратит своё существование. "Да быть такого не может, – сердилась Нелли. – Чтобы благородный род не продолжился из-за самовлюблённой дивчины? Ну, я ей устрою трёпку! Будет плясать не хуже раба голодного!" Её негодование передалось всем обитателям поместья, даже старуха-гувернантка недовольно роптала насчёт безвкусия молодой хозяйки. А Шерри спокойно спала до полудня, безразлично относясь к этикету. А этикет был важен для всех людей их сословия. В частности, долгий сон означал неуважение к гостям. В правила приличия входил ранний подъём, если кто-то гостил у хозяев. Также считалось оскорблением отсутствие всякого внимания, что часто наблюдалось за Шерри относительно многих людей, не говоря уже о самом лорде Вильяме. Что и говорить о более важных аспектах этикета, если даже простые правила Шерри не в силах исполнять. Совсем как дитя малое, только гораздо взрослее, и при этом она была отчасти наивной девчонкой, нежелающей принимать всю горькую и серую, злобную и отвратную сторону этого бытия, этой жизни. Впрочем, её наивность и спасала от разочарования в своих мечтах видеть мир, полный красок и справедливости, красоты и доброты. Но никому на свете этого, возможно, не понять. Только молчаливая Кэтлин могла выслушать её и согласиться со всеми предположениями подруги. Да и у неё было своё мнение, и где-то в глубине души корила подругу за беззаботность своего существования. А пока, покорно слушая свою подругу-болтушку, Кэтлин мирно молчала.
   Проснувшись как раз к обеденному часу, Шерри лениво потянулась и со скоростью черепахи поднялась с постели. Неспешно приводя себя в порядок, выглянула в окно, за которым только что кончился ливень. "Неслыханная наглость! – думала она. – И в такую погоду кто-то собирается провожать сэра Вильяма, при этом заставив меня плестись за ними!" И зачем кому-то приспичило в этакий день проводить время на улице? Вошла служанка, возмущённо взглянула на Шерри и попросила живо спуститься к обеденному столу. Нехотя, но наспех одевшись, как подобает, она тут же сбежала вниз и, успокоив дыхание, прошла в обеденную. К столу уже подносили жаркое, и пряные запахи тут же вдарили в нос молодой хозяйке, от чего она несколько пошатнулась. Затем села подле матери, извинившись за своё опоздание. Присаживаясь, Шерри заметила, как лорд наблюдает за ней смеющимися глазами, и улыбнулась в ответ. Напротив, к её изумлению, сидели близняшки Кругловы. Они походили друг на друга, словно одна являлась отражением второй. И как их различали люди, она не понимала. Эмми и Эллин могли бы с успехом играть вместе с мистером Льюисом в театре. Но нет, им нужны толпы поклонников здесь, в реальной жизни. Рядом с ними сидел Влад Берлогин, явно смущённый тем, что Шерри улыбнулась ему самой прекрасной улыбкой, что он когда-либо видел в своей повседневной жизни. И хотя он с братом видел многих людей, никто так приветливо не относился к ним. Нелли – как ни странно – вошла последней. Данное обстоятельство не было привычно Шерри, ведь всегда опаздывала лишь она. О том, что кто-то начал пародировать, не могло быть и речи. Нелли села и пожелала приятного аппетита, после чего осведомилась у сэра Вильяма о цели его поездки. Тот сослался на массу дел, не желая распространятся о своих намерениях, и предложил поднять бокал за этот гостеприимный дом. Все согласились, восторгаясь добротой и теплом хозяев, лишь Шерри усмотрела в словах лорда тонкий намёк на желание породниться с её семьёй. Нет, так вовсе не должно быть! Невозможно обладать человеком против его воли. И Шерри яростно противилась даже мыслям о том, что ей когда-то придётся выйти за него. Шерри всем своим видом пыталась дать всем понять, что лорд Вильям, мягко говоря, ей не по нраву. Однако мало кто мог понять, что происходит с ней. Даже Кэтлин порой не могла разобраться в поведении подруги. Что касается Нелли, так она давно не обращала внимания на подобные выходки дочери.
   – Так всё же какие цели вы преследуете в этом поспешном отъезде? – поинтересовался Влад.
   Сэр Вильям, явно восхищённый таким интересом к своей личности, гордо выпрямился. При своём положении у него была странная манера сутулиться, когда обстановка хоть сколько-нибудь располагала к этому.
   – Знаете ли, всем нам, кто отправил на фронт близких, хочется верить в их возвращение. Вот я и пытаюсь – по мере своих сил – воплотить эту веру в реальность.
   Шерри невольно вздрогнула. Она никак не могла смириться с тем, что лорд Вильям мог быть способен на такое. Неужели в его планы вписывалась забота о других? Она отказывалась воспринимать его слова всерьёз, и одна только мысль об этом заставляла её содрогаться.
   – Так когда нам ожидать вашего приезда? – осведомилась Эмми, явно настроенная очаровать лорда.
   В принципе, лорд Вильям имел одну склонность – он не упускал возможности заигрывать с противоположным полом, если женщина сама идёт на подобное. Данное обстоятельство тешило его самолюбие. Что касается Эмми, то, пожалуй, она оказалась единственной, к кому лорд был равнодушен.
   – Не могу ответить, родная моя, – снисходительно улыбнувшись, ответил он. – Никто не знает, какова участь каждого из нас. Однако позволю себе заметить, что порой наши мечты предают нам силы, а любовь – уверенность. Так что будем надеяться, что рано или поздно мы всё же возвратимся домой.
   – Вы прямо-таки философ, лорд Вильям, – выговорил Влад.
   – Судьба делает нас либо ненасытными, но в чём-то счастливыми безумцами, либо взгрустнувшими мудрецами. Мы всего лишь дети этого странного выбора. Вам не знать ли, кем мы становимся по истечении отведённого нам срока. Весь фокус и заключается в том, чтобы успеть в этот срок достичь намеченных целей.
   Шерри была удивлена, ей непривычно слышать подобное от такого человека, как лорд Вильям. Этот самовлюблённый эгоист не может быть столь знающим все тонкости жизни, от красочного романтизма до основ прозаичности. Какова суть нашего бытия? Ответ на этот вопрос вряд ли известен ему, равно как и на многие другие. С другой стороны, она возненавидела его ещё больше, потому что он был прав. Судьба превращает нас в тех или иных независимо от наших желаний, и бороться за свои идеи и принципы можно лишь оставаясь самим собою. Шерри часто шла на поводу своих предрассудков и прихотей, ошибочно полагаясь на правдивость своих несостоявшихся убеждений. Чего стоит только её мнение о Кэтлин: та была совсем иной, нежели представляла себе младшая Трис. И дело вовсе не в застенчивости Кэтлин, наоборот, именно молчаливость и украшала её характер. Кэтлин вообще была прекрасна во всех смыслах этого слова. Её заботливость, с которой она относилась ко всякой, казалось бы, мелочи, всегда привлекала мужчин. Разумность и терпение, благодаря которым ей удавалось справляться со многими трудностями, восхищали любого человека, хоть сколько-нибудь знакомого с Кэтлин. Умение выслушать и дать дельный совет превращало её в олицетворение самой-таки добродетели, женщины с большой буквы, способной нести гармонию в сердца затерявшихся в этом мире людей. Словно богиня мудрости и милосердия, она привлекала к себе внимание большинства знакомых ей людей, и любой при каждой встрече взывал к её суждению, рассказывая о той или иной ситуации. Даже те дамы, что многим старше неё, не пользовались таким успехом в этом смысле. И ничего странного в этом не было ни для самой Кэтлин, ни для всех остальных. Мужчины её возраста независимо от сословия и положения питали к ней, по меньшей мере, скрытую симпатию. Находились и те, кто в открытую признавались ей в любви, на что Кэтлин обещала дать ответ в течение нескольких дней. И многим она могла бы сказать "да", пусть даже не все были достойны её, и всякий раз между ними появлялась Шерри. Можно предположить, что Шерри ревновала Кэтлин, считая, что только ей может принадлежать мужчина. Распространённый случай эгоизма, когда цель достигается путём принижения соперника. Кэтлин дорожила подругой, расплачиваясь за это своей личной жизнью. Но всему должна быть мера, и порою Кэтлин сожалела о своём знакомстве с семейством Трис. Нелли не считала её за полноценную личность и относилась к ней как к девчонке на побегушках, не принимая всерьёз её жизненный опыт и понимание мира. А Кэтлин давно созрела для этого и разбиралась в происходящем не хуже самой Нелли, отчасти наивной и несколько беспечной женщины. Чего стоит одно заигрывание с лордом, и это при живом-то супруге? Что и говорить о многих других вещах, ведь Кэтлин была выше этого. Она была выше, поскольку никогда ни с кем не спорила и по возможности делала по-своему. Ей никогда не приходилось унижаться, оправдываясь перед семейством Трис за какое-то недоразумение, а с гордой головой извинялась и в последствие старалась не допускать подобных оплошностей. Шерри данное поведение подруги раздражало; даже периодически она устраивала истерику, уверенная в том, что всё должно опираться лишь на неё саму. Да уж, скверная обстановка, накаляющаяся с каждым днём всё сильнее.
   – Всем нам уготовлено своё, – выговорила Нелли, поглядывая на дочь. – К тому же, мистер Влад, у лорда Вильяма не слишком праздная жизнь, чтобы веселиться безо всякого повода.
   – Что Вы? – смутился лорд Вильям. – Вы не так поняли его слова. Мистер Влад явно интересовался моими жизненными убеждениями в силу интереса и симпатии. Но обидеть кого-то в этом доме никто из присутствующих вовсе не думает.
   У Шерри за несколько минут, прошедших с её появления, в силу столь глупой болтовни пропал всякий аппетит, и, извинившись, она удалилась в свои покои. Стараясь не думать о сэре Вильяме – а она с самого пробуждения думала лишь о нём, – Шерри достала бумагу и чернила и принялась за письмо отцу, которое должна была отправить ещё несколько дней назад. По вполне понятным причинам ей не представлялось возможным начеркать его. Обусловливалось это напряжённой обстановкой в имении, поскольку и приезд лорда Вильяма, и взрывное, раздражённое настроение самой Шерри не позволили обитателям владений Трис нормально существовать. Лишь по его отъезду всё должно наладиться. Шерри с нетерпением ждала этого момента, ведь тогда со спокойной душой можно мечтать о скорейшем возвращении её возлюбленного. Тяжко быть собой вдали от любимого человека, и ещё тяжелее переносить его молчание. Какие причины могли заставить молчать Генри Ламова, заставляя мучать её? Шерри не могла понять. Да и вообще Шерри не понимала многое из того, что творилось вокруг.
   Мысли не могли превратиться в связный текст, и потому Шерри вновь отложила письмо. Собравшись, она всё-таки вышла на улицу.
   11. За всю ночь этот человек не проронил ни слова больше. Странное молчание незнакомца, длившееся нудные часы ожидания, не прекратилось и утром. Складывалось впечатление, будто его не было вовсе. Что за странную ситуацию преподнесла судьба? Зеленоглазая знала – а вернее, чувствовала, что знает, – что ничего плохого с ней не произойдёт рядом с ним, потому не спешила прощаться. Ей хотелось лучше узнать его, понять, добраться до самой сути его мировоззрения. Какое-то непреодолимое влечение появилось у неё к этому таинственному гостю, побороть которое она не могла и не хотела. Что же, зеленоглазая была взрослой женщиной и понимала, что за совершённые ошибки надо платить. Почему он не убил её? Поиск ответа на этот вопрос и являлся первопричиной её любопытства. В крайнем случае, она всегда может уйти благо не находится в плену или при смерти.
   Собирались тучи в единое полотно, и надвигающийся неотвратимо ливень вот-вот должен был залить всё вокруг. Зеленоглазая и незнакомец быстро собрали свои вещи и, словно сговорившись, быстро направились к лесу. Идиллия, воцарившаяся между ними, позволяющая обходиться без слов, могла бы породить зависть многих семей. Но мало кто отважится ради неё путешествовать с незнакомцем. Незнакомец – именно так называла его в своих мыслях зеленоглазая. Не зная даже имени, она чувствовала доверие к нему, считая за некую добродетель сострадания, ниспосланную свыше за её мучения. Право, иногда у всех нас возникает сильная потребность довериться кому-нибудь, забыть обо всём, даже о самой себе, и почувствовать хоть сколько-нибудь внимания другого человека. Кто-то и в бреду не совершит такого, что делает она, но ей вовсе не казалось происходящее чем-то предосудительным. В конце концов, это её выбор, и советов она не спрашивает, поскольку сама может дать совет нуждающемуся в нём. Между тем по мере их продвижения на землю упали первые капли, и оба прибавили шаг. Непонятное желание смеяться овладело зеленоглазой. Не удивительно, ведь при данной обстановке нужно снять стресс. А поскольку эти двое молча знакомились всю ночь и теперь вместе спешат укрыться от ливня, то ей и остаётся лишь рассмеяться. Да и как, собственно, не смеяться от всего, что происходит вокруг? Ко всеобщему удивлению, именно в таких ситуациях, когда стресс начинает ослабевать, легко построить отношения с теми, кто был рядом… или разрушить их. Даже если это и звучит глупо, то разумно предположить, что одно только наше существование уже является глупой шуткой, поскольку жизнь одним своим определением подразумевает глупые ситуации. Впрочем, смысл повествования сводится именно к поступку зеленоглазой, но никак не всего человечества в целом. Так вот, никто не знает, какие мотивы были у незнакомца, путешествовать вместе с ней, и только зеленоглазая где-то в глубине души чувствовала в нём родную душу.
   Ливень уже хлестал во всю силу, когда они очутились в лесу. Разумеется, деревья мало чем могли им помочь, разве что они простоят всё время, плотно прижавшись к одному из них. Это мало утешало – ливень мог длиться несколько дней, и такая перспектива не радовала никого. С другой стороны, зеленоглазая была предусмотрительной женщиной, и в этот раз при ней была небольшая палатка из водонепроницаемого материала. Не скажешь, что в ней комфортно уместятся несколько человек, но вполне хватало места для двоих. Наспех соорудив её, они устроились в ней, оказавшись лицом к лицу. Наблюдая, как он стягивает с себя промокшую одежду, оголяя своё мускулистое тело, зеленоглазая несколько смущённо отвернулась и немного выпила из фляги. Её глаза так и жаждали изучить каждый изгиб его тела, и это желание становилось всё невыносимей. Чтобы хоть как-то отвлечь себя, зеленоглазая сняла свою накидку и растянула под верхом палатки. Кое-как перекусив, она достала свой меч и начала протирать. Незнакомец взглянул на неё и медленно улёгся, предпочтя скоротать время во сне.
   12. Прошло несколько дней с отъезда лорда. Облегчение, что почувствовала Шерри, длилось недолго. Снова её охватила невыносимая тревога за отсутствующего отца и мистера Генри. Но отец хотя бы давал знать о себе, обещая в каждом письме вернуться при первой же возможности. Генри Ламов давно перестал присылать письма. Телеграф отрапортовал, что участь его отряда неизвестна, а организовать поиски не представляется возможным в силу нестабильного положения на фронте. Шерри не знала, что и думать. Слёзы она давно выплакала, что-либо узнать о положении дел не у кого, да и настроение в городе резко сменилось на плохое. Объяснялось ли это очередным отступлением своей армии, или же всему виной наступающий голод, в любом случае город неотвратимо погружался в пелену уныния. Люди были угрюмы, заведения закрывались одно за другим, и казалось, что так было всегда. Каждый день Шерри перечитывала последние письма Генри, пытаясь найти в них хоть малейший намёк на причины его последующего молчания. Что же происходило с ним, никто не знал, но вера в его скорейшее возвращение не покидала её. На то, видимо, и война, что бы любимые люди с нетерпением ждали и верили, отбрасывая все сомнения. С другой стороны, война – совсем не радостный праздник. Страх, холод, боль, руины, пустота, кровь, тишина… совсем не приятные олицетворения войны, лишь жуткий результат деяний военной жизни. Несчастная Шерри, ей угораздило родиться и видеть это. Дамы не должны касаться этого, но все, кто застал то время, ощущали весь ужас своим нутром. Впрочем, наш мир не лишён парадоксов.
   Вскоре, как ей довелось разузнать, вернётся отец. Лишь это предавало ей некую радость и терпение. Когда она вновь увидит его, всё образуется, жизнь медленно вернётся в прежнее русло. Кто-кто, а именно отец прибавлял уверенность в завтрашнем дне. И пусть Шерри порою не согласна с его наставлениями, всё же она была спокойна рядом с ним. Удивительно, что Шерри прислушивалась к нему, ведь её вспыльчивый характер отрицал всякую возможность следовать чьим-либо советам. Так и останется загадкой её привязанность к отцу.
   В детстве отец воспитывал её методом кнута и пряника, что давало хорошие результаты. Но со временем развиваясь как личность, Шерри становилась всё хитрее, и в определённых ситуациях это приносило лучшие плоды, нежели наказы родителей. Со временем набирая опыт и изощряя некоторые правила приличия, она перевоплотилась в эгоистку, и лишь некий страх перед «кнутом» отца остался неизменным. Именно страх заставлял её слушать отца. Естественно, ей не хотелось быть на поводу, однако до замужества полной свободы ей не видать – так уж было заведено в их роду. Потому Шерри и ждала с нетерпением возвращения мистера Генри, чтобы следующим же днём стать миссис Ламовой. Конечно, здесь появлялись некоторые проблемы в связи с отношением к нему Нелли Трис, да и отец не обрадуется такому выбору дочери. В лучшем случае им позволят лишь изредка видеться, и то недолго. Шерри обдумывала множество вариантов для убеждения родителей в её выборе, даже как-то представляла себе побег из родного дома ради Генри, её Генри. Но какой она предстанет перед ним в случае побега? Генри мог разочароваться в ней, ведь считал её сильной духом. И хотя он многое стерпит, лишний раз огорчать его Шерри не хотела. В любом случае, Шерри понимала, что за свой выбор придётся жертвовать многим. Это означало, что не будет ни балов, ни званых вечеров, ни ухажёров, ни радушных приёмов в светском кругу. Ничего, что сейчас ей так близко и дорого, не останется, и лишь неопределённое будущее будет без конца мучать её. Но это будущее предстоит делить с любимым человеком! Как же поступить и не промахнуться? При данном выборе Шерри была одна, и никто ей не поможет. Она должна выбрать сама, и в первую очередь – сама для себя. Решит ли отказаться от Генри и сохранить достойное место в высшем обществе, или бросит всё ради него? Право же, сама мысль о том, что её Генри окажется в объятиях другой женщины, являлась болезненным ударом по её гордыне, по её самолюбию. Она не вынесет этого; страх овладевал ею при этой мысли. Ни одна женщина не достойна владеть им, быть приласканной им, кроме неё.
   Дни тянулись медленно, и казалось, что время остановилось. Шерри сходила с ума от неизвестности. Ей было ужасно осознавать, что ничего не может сделать с этим. Ни отец, ни Генри, ни кто-либо ещё не вернутся лишь по её желанию. С другой стороны, она могла заниматься повседневным бытом, оставаясь той, какую её любили. Сложность и заключалась в этом. Однако Шерри всё отчётливее ощущала зыбкость отношений с людьми. Даже Кэтлин перестала навещать её, хотя имела уйму времени для общения с семьёй Трис. Да что Кэтлин, если и все остальные, с кем дружили хозяева поместья, перестали заглядывать сюда. Сказывалось ли таким образом трудное положение в стране, или же неким способом были подорваны отношения, но всё неизменно рушилось. И рушилось всё с молниеносной скоростью, хотя никто не предвещал разруху.
   Впрочем, разруха приходит в наш мир лишь тогда, когда кому-то она нужна, когда мы сами хотим этого. Разруха – болезнь, и очень заразная. Поселившись в голове одного, начинает моментально передаваться другим. Как не упорствуй ей, вся её первопричина заключается в нас самих, и искоренить её можно, лишь начав с себя. От этого никуда не уйти.
   Что означала разруха для Шерри? Возможно, она не совсем понимала, что именно скрывалось под этим словом. В конце концов, это и спасало её от депрессий и злобы, которыми изо дня в день наполнялся город. Естественно, что Шерри списывала настроение жителей на плохое положение дел в экономике города. И здесь она попала в яблочко, поскольку все ресурсы затрачивались на армию. Ужасное время застала Шерри. А когда полностью не понимаешь происходящее, становится страшно жить. Страх… любое существо, не наделённое этим чувством, уже не живёт. Разумеется, что Шерри наделена страхом. И именно это неприятное ощущение толкает нас на порою бессмысленные поступки. Но бывает, что из-за страха мы совершаем самые лучшие деяния в своей жизни.
   Совершила ли Шерри что-либо, достойное почтения и уважения? Риторический вопрос, ответ на который каждый из нас должен найти сам. Скажу только, что в это кошмарное время, когда разруха и голод воцарились повсюду, Шерри не потеряла самообладания, не поддалась отчаянию. Она пыталась выжить, не уронив себя в глазах других, достойно отстаивая свою честь и гордость своей фамилии у судьбы. Да и вообще Шерри пыталась быть сильной, ведь в подобное время нельзя складывать руки в ожидании манны небесной. В конце концов, она привыкла добиваться многого своими руками. Ей не привычно только лишь надеяться, ей нужно действовать. И хотя порой для каких-нибудь действий юной Трис нужен некий толчок, вечно угрюмой и ожидающей послания свыше её никто никогда не видел. Впрочем, если бы Шерри и была таковой, выглядела бы она, по меньшей мере, нелепо. Что говорить, Шерри пыталась жить даже тогда, когда не было даже желания для этого. И делала она это весьма отлично.
   13. Когда зеленоглазая проснулась, незнакомца уже не было. Причин для его поспешного ухода могло быть множество, и она лишь улыбнулась. Этот человек остался для неё загадкой, которую она непременно разгадает. Зеленоглазая желала разгадать её во что бы то ни стало. Чем-то заинтересовал её этот мужчина, вот только нужно понять, чем именно. Его исчезновение породило в ней уверенность в том, что они обязательно встретятся. Оставшись одна, зеленоглазая ощутила странную потребность в близости с незнакомцем. Вот и сейчас, сидя на крыльце своего дома, она думала о нём. Какие-то сутки, проведённые рядом с ним, за которые они обменялись всего парой фраз, смогли так подействовать на неё. Да, у судьбы свои превратности.
   Она вошла в дом. Обстановка, сохранившаяся ещё со времён переезда сюда, тут же породила воспоминания. Старый комод в прихожей, от времени потрескавшийся по швам, некогда служил сушилкой обуви. Прогнившие полы, отдающие сыростью круглый год, уже совсем пришли в негодность. Покрытые местами плесенью стены придавали дому неуютный, заброшенный вид. Так выглядит нелепая постройка конца позапрошлого века, впопыхах покинутая хозяевами. Вещи, кухонная утварь, мебель из гостиной – всё было поломано и разбросано. Создавалось впечатление, будто по дому пронеслось стадо разъярённых быков. Некое отвращение возникло у зеленоглазой. В её памяти пронеслись отрывки той страшной ночи, когда мародёры ворвались к ним и начали крушить всё без разбора.
   14. Генри Ламов… Знал ли он, какие мучения выпали на долю Шерри Трис в его отсутствие? Вечные упрёки в её сторону, вошедшие в привычку всей семьи ещё задолго до войны, переросли в нечто большее. Это "нечто" уже не являлось простым порицанием; оно подавляло самую личность молодой хозяйки, чуть ли не настаивая на её причастности ко многим проблемам даже в масштабах целого народа. Нет, быть врагом человечества – ещё куда не шло: в этом есть какие-то предубеждения, какие-то предпосылки к этому, причины. Однако данная обстановка оказалась более чудовищной и губительной. Казалось, Шерри навечно осталась козлом отпущения, моральным рабом, изгоем, как бывает со многими, посягнувшими против гуманности, человечности, добра… Этому Шерри не могла найти логического объяснения, равно как и остальные, знающие семейство Трис. Но ведь что-то изменилось, что-то произошло, раз теперь её желания, её сила воли, сама личность подавлялись иными обитателями имения всеми доступными способами. Каковы были мотивы, Шерри понять не могла. Ей оставалось надеяться лишь на скорейший приезд Генри, чтобы вместе уехать из этих мест. А Генри Ламов уже направлялся к ней, когда на пути домой встретил человека, интерес к которому не имел границ.
   Генри вообще был человеком, склонным интересоваться стилем жизни других. В некоторых случаях он мог очень увлечься, переняв что-то себе, забывая про свою – настоящую – жизнь. Пожалуй, это было его единственным минусом. Впрочем, от этого он не страдал, и многое шло лишь на пользу, – перенятый опыт давал отличные результаты в тех сферах деятельности, к которым ему ранее не приходилось касаться. Хотя на этот раз судьба распорядилась несколько иначе, как говорят, наперекор себе. Вот только к чему могло всё привести? Как повелось, выбор оставался за нами. Выбор – свобода, данная нам с самого нашего рождения. Но не буду отходить от основного контекста, поскольку не хочу обидеть тех, кто считает иначе. Каждый мыслит в меру своих убеждений и на основе личного опыта.
   Так что же за человека встретил мистер Генри? Ведь не каждый может настоль заинтересовать, чтобы приходилось нам хотя бы на время забыть об окружающем мире. Да и не каждому дана возможность быть заинтересованным тем, что вовсе нам непонятно и чуждо. На эту тему можно долго вести полемику, скажу лишь, что Генри Ламов был наделён удивительной чертой характера пытаться понять непознанное и загадочное. Примечательно, что Ламов не был таким уж бесстрашным рыцарем, ему тоже приходилось бороться со своими страхами. Борьба со страхом не является мужеством (мужество есть совокупность множества факторов), но скорее силой воли, изгоняющей недостатки человека. Едва ли кто может вот так, по взмаху руки, изменить себя, избавиться от своих пороков, отказаться от пристрастий, побороть в одночасье все страхи до единого. А мужество – симбиоз ситуаций и личных характеристик человека, угрожающих ему действий и личных предпочтений. Безоружный крестьянин, обороняющий ферму от налёта мародёров, является храбрецом. И если кто-либо скажет, что это глупо, то ошибётся. Глупо десяток воинов отправлять сражаться против сотни – шанс на их победу составит один к десяти. Да и суть не в этом, а в отношении каждого к происходящему. Нет безысходности и случайности – всегда есть решение, всегда происходит стечение обстоятельств. Хотя у каждого своя философия, своё мировоззрение, всё вокруг подчинено некому общему правилу, как не крути или назови. Да и понять до конца мирозданье невозможно, оно также живёт и развивается наряду с нами. Всё ходит по кругу и в то же время меняется – своего рода спираль, на каждом витке которой может что-либо произойти уже по иным правилам, добавив что-то новое в наш не столь уж совершенный мир. Собственно, наш мир не будет совершенен до тех пор, пока мы не освободимся от сковывающих наш разум пороков и предрассудков. Когда это произойдёт, мы окунёмся в саму возвышенность, и окончательно, бесповоротно забудем о зачернённых людской несостоятельностью временах. А пока приходится лишь мечтать, воображая утопическое существование среди райских широт.
   Так кто же этот человек, которым заинтересовался мистер Генри? Загадочный гость из других миров? Или далёкий предок, потерянный временем? Есть в этом маленькая интрига, не позволяющая оставить данную встречу без внимания. Наоборот, необходимо лучше узнать человека, тем более Ламов имел случай познакомиться с красивой незнакомкой, чьё имя пока осталось для него тайной. Да, именно женщина смогла заинтересовать его (конечно же, не в том плане, о чём могут подумать многие). Она привлекла его чем-то особенным, прекрасным, данным ей свыше, и это возвышенное "что-то" не давало ему покоя. Не часто встретишь человека, с которым интересно и легко. Чем же именно могла чуть ли не околдовать его эта женщина? Весьма интригующий вопрос. Собственно говоря, и сам Генри не мог понять это, не мог разобраться в себе. Что-то тянуло его к ней, и, должен заметить, это было ему близким душевно. Так бывает, когда два человека созданы друг для друга. Не осмелюсь утверждать, что Ламов питал к ней чувство любви – слишком поспешный вывод, да и времени с их знакомства прошло очень мало. Да и можно ли назвать знакомством глупое молчание? Да-да, несколько суток, что по стечению обстоятельств пришлось им провести вместе, прошли в молчании. Это даже не общение незнакомых людей, а простое времяпрепровождение (так в наши дни люди проводят время в театрах и библиотеках). Странностям нашей жизни не всегда находятся объяснения. Иначе как объяснить их взаимную симпатию, их ощущение лёгкости и спокойствия в близости? По крайней мере, на данный момент у меня нет ответа. В конечном счёте, пройдёт время, и найдутся ответы на многие наши вопросы. Не стоит спешить. Торопясь, мы упускаем шанс насладиться познанием окружающего мира. Именно познание рождает в нас истинное наслаждение. Ничего нет более приятного, чем познание мира и защита высокого и наикрасивейшего, что можно описать лишь одним словом – «поэзия».
   Странно, что мистер Генри провёл столько часов с незнакомкой, не общаясь с ней. На него это не было похоже. Быть может, всё зависело от внутреннего мира Ламова. Такое бывает порой – людям не нужны слова, чтобы понять, что им хорошо вместе. Да и незнакомка не проронила ни слова, хотя по её поведению было ясно – ей доставляло удовольствие такое "знакомство". Судить не возьмусь, у каждого из них своя голова на плечах. Генри был весьма разборчив в людях, и зазря не проводил бы время рядом с неприятным ему человеком.
   Спустя некоторое время он ушёл дальше по направлению к ожидающей его Шерри, оставив незнакомку действовать на своё усмотрение. Непонятная ситуация, однако, имела свою логическую состоятельность, о которой речь зайдёт позже.
   Генри Ламов, будучи следопытом, не мог затеряться и уж тем более знал дорогу к дому. Однако прошло уже достаточно много времени, и срок возвращения давно настал. Не имея понятия, что его искали родные, запрашивая тыловой штаб о его местонахождении, он преспокойно и не спеша двигался восвояси. Никаких писем, естественно, он не получал в силу специфики работы, и сам ничего не отсылал, предполагая, что прошлое с указанием времени приезда было доставлено в срок и по назначению. Он и понятия не имел, что посыльный погиб в результате очередного захвата Первогорода. Предполагая, что его ждут к указанному им сроку, Генри и думать не мог о страданиях родных, от незнания терзающих себя в страшных предположениях. Собственно, немудрена была такая ситуация – много было случаев, когда прощались с человеком, а спустя определённое время он возвращался. Хотя согласитесь – было бы лучше, если бы каждый возвращался к родному очагу. Жизнь вообще полна парадоксов, и многие мечты остаются мечтами. Впрочем, иногда это к лучшему. Так вот, мистер Генри не знал, что его письмо никогда не дойдёт, и по собственному убеждению располагал ещё несколькими сутками. Продвигаясь вперёд, он размышлял над тем, что скажет Шерри. Стоило ли рассказывать ей о своих деяниях? Он не сомневался – не стоило. Относясь категорично ко всему, что связано с войной, ему вовсе не хотелось говорить об этом. Нет, незачем людям знать о войне. Одно упоминание о ней вызывает у всех неистовый страх. В принципе, будь его воля, он не пошёл бы на фронт. Но судьба распорядилась иначе. В конечном счёте, не всегда всё происходит так, как нужно именно нам.
   15. Наступил день приезда отца, и Шерри взволнованно наводила марафет. Она знала, что он не одобрит её выбор относительно Генри, и потому боялась расспросов о нём. С другой стороны, только отец мог поддержать её в этом. В одном из последних писем он намекнул, что согласится с ней, если это будет достойный выбор. Шерри уповала на то, что отец всё же примет её сторону. Она не находила себе места уже больше месяца, постоянное давление со стороны матери расшатало её психику до конца. Каждый шорох заставлял содрогаться, каждая тень казалась врагом, каждый возглас доставлял боль. В кошмарное время жила Шерри, равно как и остальные. Но она была сильной, хотя уже и на пределе.
   Знал ли отец о том, что в доме давно царила деспотия? Возможно, иным так не казалось, другие бы посчитали данное отношение вполне нормальным, но сама Шерри знала, что всё давно не так. Давно нет того, что так привычно людям, – ни бальных вечеров, ни танцев с улыбающимися офицерами, ни пикников у соседей в поместье. Давно угасли глаза жителей, некогда наполненных счастьем, давно перестала веселиться ребятня, даже телеграф был скуп и твердил лишь занудное "ждите ответа". А ответа так многие и не дожидались. Лишь некому Джеку, как заметила Шерри, часто удавалось получить послание. На какой-то момент времени она даже заинтересовалась им, но возвращение главы семейства заставило задуматься об иных делах.
   Здесь стоит отойти от основного контекста, чтобы прояснить некоторые вещи. Кто же такой Джек? Шерри периодически видела его у телеграфа и невольно задумывалась о том, что ему нужно. Нет, этот человек ничем не выделялся среди толпы, жаждущей что-либо узнать о своих родственниках. Тем единственным, что отличало его от других, было везение – он всегда добивался ответа. Никто ничего не знал о нём. По слухам, он был одним из опытных следопытов, отказавшегося от своей работы по причине мелкого недоразумения. Некогда ему посчастливилось выследить преступника, грабившего население. Тот же убил двух стариков, свалив вину на Джека. С тех пор он вёл жизнь затворника. Поговаривали также, он знал многих следопытов, ушедших воевать. Это наводило на мысль, что Генри был знаком ему. Но на то они и слухи, чтобы иметь некую долю вымысла. Повторюсь, что никто ничего о нём толком не знал.
   Служанка что-то причитала, Нелли раздавала указания во дворе, дворецкий изредка посвистывал. Некоторое умиротворение почувствовала Шерри и улыбнулась. Ей скорее хотелось увидеть отца, и готовилась предстать пред ним во всей своей красе. Не было с её стороны показухи, что часто бывает у сестёр Квит, не было высокомерия, чем отличались Кругловы, только искренняя радость.
   Шерри действительно любила отца и всячески показывала это без лишней напыщенности. Ей и в голову не приходило, что можно хвалиться своим превосходством над другими, когда возвращался глава семейства. Таково было её воспитание, заложенное, можно сказать, в крови. Вообще все Трис славились своим характером – добропорядочные, гостеприимные, жизнерадостные и трудолюбивые, они держали свою планку социального уважения и ни на миг не позволяли ей опускаться. Естественно, были некие казусы (уж без этого не бывает), но люди встречались им тоже порядочные и молчали, что-то оставалось в пределах семейного очага. В принципе, так оно и должно быть, хотя в эти времена чего только не бывает.
   … Вот уже подъехала карета; дворецкий, прихрамывая на правую ногу, шёл встречать только что пребывшего мистера Трис. К слову сказать, он никогда не жаловался и был весьма доволен своими ногами, но странное волнение заставляло его хромать, лишь заслышит, что возвращается хозяин поместья. Не был мистер Трис таким страшным, несправедливым злодеем, но некая неловкость появлялась у дворецкого перед ним. Причину этому никто не знал, да и сам он объяснить подобное явление не мог, однако это повторялось каждый раз, причём произвольно. И сейчас это выглядело вполне забавно, ведь всего минуту назад дворецкий пытался развеселить служанку своими плясками. Шерри спустилась в парадную; последние мгновения ожидания, пока её отец поднимался по ступенькам, показались ей вечностью. Но вдруг ручка опустилась, дверь открылась, и в дом вошёл рослый мужчина. Она секунду была неподвижна, а затем бросилась ему на шею. "Наконец-то, – думала она. – Наконец-то ты здесь". Спустя минуту душевного приветствия отец предложил ей посидеть вечером у камина и поговорить о наболевшем. Естественно, Шерри не могла отказаться в силу известных обстоятельств и утвердительно кивнула, мысленно перебирая всё, что хотела обсудить. Забыв про все свои страхи быть непонятой и осуждённой им, она решала, с чего именно могла начать свою историю, полную глубоких, окутывающих тревогой, переживаний. Можно ли было с ходу жаловаться на конфликты с Нелли? Нет. Стоило ли начинать разговор с её неприязни к лорду Вильяму? Тоже было бы ошибкой. Да и о Генри стоило пока промолчать. Она решила вообще ничего не говорить до тех пор, пока отец сам не начнёт расспрашивать её.
   … В то время как отец отдыхал, все были заняты ужином. Лишь служанка и Шерри тихо болтали на заднем дворе. Первая во многом понимала молодую хозяйку и намекала на правильные поступки, ведущие к осуществлению желаний Шерри. И хотя напрямую об этом никогда не говорила, служанке удавалось направлять её в нужное русло – молодая Трис была сообразительной особой. Теперь же разговор шёл об её отце, и та просила совета, как привлечь его на свою сторону в отношении Генри, её Генри. Вполне возможно, иной бы человек и отказал ей в этом за неимением сведений о данной персоне, но старушка была очень мудрой женщиной, чувствующей всю суть происходящего. От её взгляда не ускользали мучения Шерри по поводу её избранника, потому она старалась помочь, чем могла.
   – Постарайся приводить все разговоры в нужное русло, – говорила служанка. – Пусть все расспросы заканчиваются повествованием о нём, и тогда есть возможность убедить его в правильности выбора. Только не усердствуй, всё должно быть в меру. Выбирай верные слова, и сразу всё не выкладывай.
   Шерри внимательно слушала все наставления, на удивление не пытаясь противиться им. Поскольку она была эгоистична, часто выскакивали реплики в роде "я знаю" или "не вашим речам звучать". Но сейчас пред служанкой стоял сам ангел, спокойный и кроткий, вдумчивый и внемлющий. Сам идеал послушания, прямо-таки сказать. Впрочем, не всё и сразу удавалось Шерри понимать, когда ей что-то втолковывали. И теперь она кое-как запоминала все наставления, стараясь не думать о предстоящей беседе с отцом. Она не перестала переживать, наоборот, ей всё сильнее казалось, что отец не воспримет должным образом её выбор. И это немудрено – подобные разговоры случались у каждого, и любой волновался в такие моменты. Разумеется, каждый родитель переживает за своё дитя, а в подобные мгновения тем более. Шерри понимала это. Она старалась изо всех сил сохранять спокойствие, ведь когда-то придётся поговорить об этом. Очевидно, для неё такой момент настал, и в её случае, как не крути, откладывать не имело смысла. Да и стоило ли вообще откладывать, если речь идёт о собственном будущем? Нет, не стоит. Слишком уж много можно потерять, ничего заранее не предприняв. Изначально зная о последствиях, любой попытается хоть что-то сделать во благо себе. Вот Шерри и решилась на этот шаг.
   … Когда все собрались и сели на свои места, как и полагается, речь зашла о путешествии главы семейства. Рассказы отца были интересны, полны переживаний, однако младшая Трис нервно разглядывала вино в бокале, ожидая окончания глупых расспросов Нелли. Её совсем не интересовала жизнь каких-либо незнакомых людей, когда её собственная судьба могла сложиться совсем не по её плану. Да и вообще кому понравится, если всё происходит не так как предполагалось? Разумно предполагать, что и Шерри куда сильнее волновалась за своё будущее, нежели за чьи-то другие судьбы. Рассуждая о дальнейших действиях, она искала подход к отцу. Ну, скажите на милость, разве может человек прожить с кем-то, не любя и ненавидя его? Возможно, такое имеет место в истории, но только не для неё. Не может она выйти замуж за лорда Вильяма, у неё вовсе нет тёплых чувств к нему. К тому же она категорически не терпит его присутствие. И это было основным доводом, каким она будет орудовать в разговоре с отцом.
   Переживания… стоит лишь любому из нас задуматься о будущем, о наших желаниях, о возможных последствиях, как тут же нами овладевает непонятное волнение; от этого волнения избавиться непросто, и мысли наши направлены только на возможные перемены. С этим многократно сталкивается каждый на протяжении всего существования. Не удивительно, что по большей части всё это нам неприятно, и, наверное, кто-то согласиться, что было бы лучше знать всё наперёд (естественно, в данном смысле). Но знать будущее всё равно, что прожить годы и даже века за несколько мгновений. Это и дар, и проклятие в одном целом. С таким знанием тяжело жить, и уж лучше было бы не видеть последующие перемены отдельных судеб и целого мира. Впрочем, Шерри не посещали видения, и аналитическим складом ума она не обладала, что, собственно, и радовало её. Но при этом её судьба не была лёгкой. Зато Шерри чувствовала себя человеком, ощущала, что живёт, и старалась прожить отведённый ей срок именно так, как нужно. Ей вовсе не хотелось в старости сожалеть о пройденном пути. Вот только был ли верным избранный ею жизненный путь? Этого не знал никто. Данный вопрос интересует всех, но ответ мы узнаём лишь по окончании нашего пути.
   16. Зеленоглазая не знала, что ей делать. От осознания потери она не могла себя привести в чувство, ей казалось, что этого не могло произойти. Но говорят, будто время лечит… однако оно залечивает раны. Память же продолжает хранить всю боль и горечь несчастья, хоть и скрывает это от сознанья с определённой периодичностью. Зеленоглазая пыталась не думать о произошедшем, равно как не пыталась теперь думать и о будущем. Стоя посреди выжженного поля, она отрешённо смотрела на землю, покрытую дотлевающей растительностью и пеплом. Прошлое словно возвращалось к ней, и перед глазами появлялись недавние посевы, небо освобождалось от дыма, сама она бежала посреди всходов. Но реальность была ужасающей. Что случилось с миром? Что случилось с ней самой? Невозможно было теперь узнать и саму зеленоглазую, она преобразилась, уже не была прежней. Она не была уже жизнерадостной, приветливой. Теперь всё было иначе, находилось в состоянии разрухи. Не было теперь и спокойного, равномерного течения времени – оно словно остановилось для неё, исчезло, как исчезают со временем одуванчики. Ей хотелось верить, что выжженные посевы вновь дадут всходы, и мать тут же выйдет ухаживать за ними. Однако, как не прискорбно, реальность бывает куда хуже, чем мы можем себе представить. Нет, не так должно всё происходить, совсем не так. И зеленоглазая верила, что есть в этом мире то, за что ещё стоит бороться. Стоит бороться за справедливость, за спасение невинных, за красоту природы, за землю родную, но вовсе не за денежную потребность тех гордецов, чьи слабости связаны лишь с развратом и насилием. Ни она, ни кто-либо иной не представляли себе такой мир, полный холода, боли, страха и сомнений. Нет места нам здесь, если не перестанем бездействовать.
   Впрочем, не так уж было всё плохо. Зеленоглазая вернулась в дом, какое-то время отрешённо разглядывала всё, что осталось после разборок. Затем словно что-то изменило её: она улыбнулась, набрала воды в таз и начала прибираться. Ей захотелось как можно скорее избавиться от всего, что напоминало ей о событиях той ночи. Да, она умела взять себя в руки. Всякое горе могла вынести зеленоглазая, и для того ей нужно было лишь терпеливо выжидать момент, набираясь сил, раздумывая о дальнейшем. Не каждый способен на такое. Но нельзя в том винить людей – у любого свой путь, свои силы и испытания.
   И сейчас она вновь справилась с собой, со своими эмоциями и всецело отдалась работе. Приводя в порядок все комнаты в доме, зеленоглазая постепенно успокаивалась, забывая о недавнем горе.
   После нелёгкой работы, уже когда солнце наполовину ушло за горизонт, она села на ступеньки крыльца и откупорила бутылку вина из сортов, коих уже не осталось в округе. По видимому, это предавала ещё большую ценность вину, да и за годы вкус стал лучше. По крайней мере, бутылка сорокалетней давности смотрелась превосходно. Она сделала глоток, и сладковатая, несколько терпкая горечь приятно обволокла её гортань. Свежий, прохладный ветерок поигрался с её волосами. Это было весьма кстати после жаркого дня. Только вот одной ей приходилось ощущать некую умиротворённость. Птицы где-то в отдалении, в лесной полосе, щебетали, убаюкивая своим певчим разговором. Ей хотелось склонить голову на родное плечо и незаметно уснуть, а уже на утро проснуться в тёплой постели в объятиях любящего человека. Мечты овладели ею, и лёгкий дурман, охвативший всю её после очередного глотка, заставил зеленоглазую вернуться к реальности, туда, где она одна. Что ни делай, но и в этот раз ей приходилось ночевать в одиночку. Радовало то, что хотя бы теперь она была дома и могла больше не спать на земле.
   … На утро зеленоглазая ощущала прилив бодрости. Странная радость овладела ею, и она не знала причин этому. Возможно, что вся эта ужасная история закончилась, и потому некое облегчение почувствовала зеленоглазая. Может быть, были другие причины, но факт остался фактом – теперь всё стало на свои места. Родной дом, где ей довелось провести детство, остался у неё, и никто на свете не отберёт его. Зеленоглазая поставила перед собой цель во что бы то ни стало защищать свои владения… пусть даже ценой собственной жизни. В конце концов, у каждого свой смысл существования, и зеленоглазая нашла его в родном доме.
   Теперь, когда всё успокоилось, перед зеленоглазой возникла новая проблема – пустота, холод, одиночество. Уже никто её не встретит, не позовёт к столу, не позаботится. Ей нужен был человек, который мог поддержать и помочь. И она задумалась. Странно, что ей никогда не приходилось думать об этом до сего момента. А жизнь идёт и когда-то уходит. И какие перспективы были у зеленоглазой? Кого именно она могла выбрать, кому довериться? Извечные вопросы, ответы на которые интересны всем. В конце концов, многие стремятся как можно больше узнать о своей судьбе, хотя есть то, о чём лучше никогда не знать. Естественно, что и зеленоглазая не хотела знать, что всё произойдёт именно так, как произошло. Впрочем, ничего не вернуть.
   …Зеленоглазая вновь прибиралась по дому. День уже шёл на убыль, и вскоре ночь должна была взять своё. Однако у зеленоглазой не было чувства усталости, словно проспала неделю и хотела наверстать упущенное. Однако отчасти это было именно так – в плане возврата утерянного. Само собой, ведь она потеряла родных. Вот только вернуть их уже не представляется возможным.
   17. – Так значит, ты категорически отвергаешь лорда Вильяма? – протянул отец. – Твоё сердце принадлежит иному, но я хотел бы пообщаться с ним прежде, чем позволю тебе выйти за него.
   – Я вовсе не препятствую вашему общению. Позволь лишь передохнуть ему, как только Генри вернётся. Я очень переживаю, он хороший человек, уважающий порядок и трудолюбие. Единственное, что меня беспокоит в данной ситуации, – мама. Она постоянно думает о том, как бы оставить меня наедине с лордом. Я ничего не имею против него, но его напыщенность и некое равнодушие ко всему происходящему отталкивает. Порой даже возникает ощущение, что ему нравится всё это: война, голод, низкий достаток людей, нестабильность в стране. Складывается впечатление, что лорд Вильям живёт этим, зарабатывая на горе других.
   От этих слов у мистера Трис пересохло в горле. Он не ожидал, что его дочь, воспитанная по всем правилам приличия, могла даже думать об этом. К тому же лорд Вильям, хотя и был несколько странен во всех смыслах, но точно чтил порядочность. Его семья была одной из самых уважаемых в округе, и одна лишь мысль о таком бесчинстве с его стороны была ужасна. С иной стороны, Шерри видела его именно таким, поскольку не могла рядом с ним чувствовать себя комфортно. Его присутствие было невыносимо для Шерри, и отец это понимал. Впрочем, как всякий родитель, мистер Трис не хотел ошибок в выборе дочери и всячески пытался предостеречь от поспешных решений. Может быть, Генри Ламов был действительно тем, кем представляла его Шерри, но окончательно убедиться в этом отец не мог.
   – Я огорчён твоим отзывом, дочь моя. Думать так о столь уважаемом человеке крайне непристойно. И потом, если уж ты окончательно решила, что готова связать жизнь с этим Генри, то должна осознавать – твоя жизнь превратиться в сплошные мучения. Всяческие переживания, бессонницы, отсутствие того достатка, который был и мог бы быть, проживание в обычной хижине, постоянная работа (ведь слуг у вас точно не будет), никаких балов и шикарных платьев. И всё это лишь начало повседневной жизни. Подумай, Шерри, и завтра уведомь меня. А сейчас я желаю подняться в свои покои.
   Когда отец ушёл, Шерри перевела дух. Она знала, что при любых обстоятельствах разговор не будет лёгким. Но всё же отец был более сговорчив и рассудителен, чем Нелли Трис. Он понимал, что ничего хорошего не получится, если насильно выдать замуж свою дочь. Тем более, она была уже взрослой, и могла сама выбрать дальнейший путь. У каждого своя голова на плечах.
   Шерри вбежала в свою комнату в надежде рассказать всё Кэтлин, но тут же вспомнила, что та намедни уехала провожать кого-то из родственников в другой город. Что ж, зато теперь Шерри могла спокойно обдумать слова отца. Сейчас ей нужна была тишина и уединение, а молчание Кэтлин только бы раздражало её. "И пусть себе провожает, – думала она. – Мне и без неё забот хватает".
   Утром Шерри встала раньше всех. Странное чувство радости овладевало ею, она словно предчувствовала какое-то важное событие в её жизни. Не понимая, от чего всю её переполняло положительными эмоциями, Шерри сбежала вниз и выглянула в окно. Через минуту подъехала карета, и из неё вышел посыльный с почты, держа в руках какой-то конверт. Когда она выбежала на улицу, карета уже отъезжала, а данное письмо было прикреплено к ручке парадной двери. Она распечатала конверт. Как оказалось, это было приглашение на вечерний приём в поместье Берлогиных. Её удивлению не было предела, ведь братья Берлогины никогда не устраивали вечеров, да и сами появлялись в других поместьях крайне редко. Но Шерри очень обрадовалась этому приглашению, так как хорошо относилась к ним и всегда хотела проводить в их кругу как можно больше времени. Эти люди всегда были готовы помочь, к тому же их знания приносили огромную пользу людям, страдающим тем или иным недугом. Быть может, и для мучений Шерри они найдут лекарство? Одно лишь их общество превратит её томное ожидание в отличное времяпрепровождение.
   Когда все сидели за завтраком, Шерри оповестила семейство о сегодняшнем мероприятии, на что все одобрительно кивнули – в знак согласия принять приглашение. Лишь глава семейства наотрез отказался в силу плохого самочувствия. Однако это никого не огорчило. Лишь Шерри на мгновение задумалась о состоянии отца, но её мысли вновь устремились к приготовлениям. Она весь день бегала от гардероба к зеркалу и обратно, пытаясь выбрать именно тот наряд, в котором поразила бы всех. Почему-то ей казалось, что сегодня это стоит того. Даже те платья, что отец не успел подарить ей после приезда, Шерри перемерила раз двадцать. Высокий подол, низкий подол, открытая спина, закрытая спина, синие кружева, золотистые бирюльки, красные короткие или зелёные длинные рукава, низкая или высокая талия… в чём только она не была одета за этот день. Лишь под вечер ей довелось выбрать именно то одеяние, в котором, как ей казалось, она была лучше всех.
   … Они ехали в крытой карете. Нелли Трис о чём-то оживлённо болтала со служанкой, Кэтлин и Шерри молча смотрели по сторонам. Кэтлин успела вернуться до отъезда за мгновение и не успела навести марафет, чему вторая очень радовалась. Но радость была недолгой. Чем ближе карета подъезжала к поместью Берлогиных, тем сильнее она волновалась. Шерри не знала, кого ещё пригласили на пикник, и боялась выглядеть хуже остальных гостей. Успокаивало лишь домашнее одеяние Кэтлин и её угрюмое лицо. Что-то произошло у её молчаливой подруги, и в глубине души Шерри чувствовала это. Однако сейчас переживания о своей привлекательности были сильнее. Шерри не вынесет, если кто-то будет лучше неё. Лишь она красивая, лишь она первая… лишь она. Да, Шерри была очень гордой, и не могла терпеть, когда кто-либо был в поле внимания больше, чем она. Возможно, потому и не складывались отношения Шерри с другими людьми. По большей части они общались с ней из-за уважения к её отцу. Хотя от высокого самомнения Шерри никогда не страдала. Она считала, что многие люди не достойны её общества, и оттого плохое отношение к ней казалось невоспитанностью. Впрочем, каждый судит со своей колокольни.
   Они подъехали. Возле парадного входа ожидал дворецкий, который поспешил подать дамам руку, когда карета остановилась. Все поблагодарили за такой жест и прошли в дом, где их встречали хозяева.
   Шерри чувствовала себя несколько стеснённо, ведь ей никогда не приходилось бывать здесь, да ещё множество незнакомых людей суетилось вокруг. У неё складывалось впечатление, будто ей довелось пребыть на железнодорожную станцию крупного города. Но через короткое время она освоилась и чувствовала себя чуть ли не хозяйкой имения. И хотя большинство ещё не было ей знакомо, половина мужчин уже засматривались на неё. Это ей нравилось. Собственно, на это и рассчитывала Шерри, за этим она и стремилась сюда. Действительно, она была красива, и не каждая дама на этом вечере могла соперничать с ней по привлекательности. Зато среди мужчин, даже пришедших со своими избранницами, появилась одна общая черта – все как один заинтересовались ей. Кто-то из любопытства, кто-то из более серьёзных побуждений, все пытались ненароком завести с ней разговор. И Шерри видела их намерения и начала играть с ними. Флиртуя то с одним, то с другим, ей удалось разозлить Эмми и Эллин Кругловых, тоже присутствующих здесь. Близняшки настолько оказались огорчены вниманием мужчин к Шерри, что покраснели, как варёный томат, и тихо уселись на скамейки во дворе, куда вскоре должны были подать десерт. Примечательно, что никто никогда их такими притихшими в окружении стольких кавалеров не видел. Чаще всего именно они вертелись и щебетали вокруг, но в этот раз Шерри показала, кто настоящая королева бала. Нелли же радовалась такому везению дочери – уж если не лорд Вильям, так хотя бы кто-то из других известных состоятельных семей. Кэтлин, как всегда, не обращала на это внимания, но точно не осуждала подругу и лишь наблюдала. Только служанка была недовольна. Когда Шерри пошла в уборную, та подкараулила её и отчитала за непристойное поведение. Само собой, ведь флиртовать с каждым встречным, да ещё на глазах у всех, было, по меньшей мере, неприлично и глупо. А ведь всего-то два-три дня назад Шерри просила совета, как убедить отца принять Генри. Но Шерри ответила, что поговорит об этом дома, и направилась обратно к гостям.
   Уже было темно, когда гости начали расходиться. Шерри на славу натанцевалась и наговорилась с новыми знакомыми кавалерами, оставив о себе приятное впечатление у многих. Вечер прошёл удачно. Она получила столько предложений от новых ухажёров побывать у них в гостях, что уже начала путать, кто где жил и чем занимался. Но это её не смутило, наоборот, она была довольна собой. Дамы с завистью смотрели на её наряд, а мужчины чуть ли не толпой провожали до кареты. Впрочем, кое-что заставило её задуматься. Когда Шерри подошла к карете и хотела попрощаться с близстоящим Владом Берлогиным, то заметила, что тот общался с каким-то человеком, которого она по воле случая не заметила на пикнике. Шерри сразу же узнала в нём человека, которого видела у телеграфа. Некий Джек, это был он самый. Если бы ей довелось увидеть его чуть раньше, то непременно бы расспросила про него у братьев Берлогиных. Ей хорошо запомнился день, когда никто не мог получить ответа с фронта, и одному лишь ему постоянно везло… разумеется, если это можно назвать везением.
   Нелли окликнула дочь. Шерри, задумчиво наблюдавшая за их разговором, пришла в себя и села в карету. Кучер стегнул лошадей, и карета тронулась. Пока они ехали обратно, ей пришлось приложить много усилий, чтобы не уснуть. Перебирая мысленно всех, с кем успела поближе познакомиться, она невольно начала сравнивать их с Генри, с её Генри. Почему она вспомнила о нём лишь сейчас, после гуляний? Может, она устала ждать, и нужен был отдых, моральная разгрузка? Или ей хотелось доказать всем, что она – первая, и потому может позволить себе развлекаться? Или ещё что-то? В любом случае Шерри поступила неправильно. Столько ждать мистера Генри, нервировать им всех членов семьи – и ради нелепой болтовни с чужими кавалерами в чужом поместье? Непонятное поведение. А были ли они столь уж хороши? В сравнении с лордом Вильямом – в какой-то степени да; в сравнении с Генри Ламовым – нет. По крайней мере, она лишний раз убедилась, что её Генри являлся самым лучшим мужчиной.
   18. Теперь всё было по-прежнему. Уют и тепло в доме, ухоженный двор, наполовину засеянное поле (пусть наполовину, но уже что-то), – и всё это сделано в одиночку. В принципе, зеленоглазая не жаловалась на усталость. Наоборот, она успокоилась и забыла про неприятности, которые, наконец, закончились. Теперь ей предстояло съездить в город и приобрести хоть какую-то живность. Разумеется, ферма не могла существовать без скотного дворика. Тем более своя животина помогала в пропитании. И зеленоглазая понимала это. Да, одной сложно следить за целым угодьем, одной сложно прокормить себя за счёт небольшого урожая, но всё же она справлялась. Если хочешь жить, то придётся крутиться как юла. Так или иначе, а скудным урожаем себя точно не прокормишь.
   Она вышла из дома и направилась в город. Двигаясь сквозь лес, отгоняя надоедливых мошек, зеленоглазая думала о планах на будущее. Ей захотелось открыть свой скотный двор и зарабатывать этим на жизнь. Мысль оказалась стоящая, но для одной невыполнимая. Планируя выручить с посевов определённую сумму, она намеревалась нанять с этой суммы пару человек. В их обязанности входил бы уход за живностью. Вопрос заключался в следующем: оправдает ли затрата на всё это дальнейшую выручку? Наверняка знать это невозможно, и потому зеленоглазая раздумывала об альтернативных средствах дохода. Чего только не приходило ей в голову, но к конкретному действию она не пришла. Что ж, пусть будет так. В конечном счёте, до этого было ещё много времени, сейчас нужно обзавестись хоть чем-нибудь.
   Здесь вообще нужно отойти от основного контекста и обратить внимание на несколько отдалённые от сути вещи. Как уже известно читателю, в это время война набирала свои обороты. Вокруг шли бои, и сельскохозяйственные угодья не имели за собой особой производительности. А что и выходило на рынок, то было лишь малой долей – всё шло на фронт. Разумеется, через некоторое время запасы продовольствия у горожан исчерпались, начался голод, и в городах пошли волнения. Домашний скот (если, конечно, кто смог сохранить его от военной разрухи) оказался не в состоянии прокормить даже хозяев. Иными словами, всё животноводство рухнуло за считанные месяцы. Первогород, чьи окрестности были усеяны различными культурами и снабжали овсом и рожью чуть ли не треть королевства, несколько раз переходил из рук в руки. Соответственно, и все поля оказались уничтожены. Логично предположить, что если корма для скотоводческих ферм нет, то и поголовье скота начнёт сокращаться и, в конце концов, иссякнет. Если в этом случае говорить про зеленоглазую, то её шансы на успех с живностью сводятся к нулю. Продать-то населению что-то она сможет, причём во время голода за любые деньги, но есть большая вероятность того, что армия оприходует её продукцию, причём за гроши и раньше, чем она сможет что-либо выручить за свой труд.
   Есть ещё одно обстоятельство, которое нельзя пройти стороной ради полного понимания всего происходящего. Когда началась разруха – а она действительно была самой что не на есть разрухой, – и голод ворвался в каждый дом, опустошая любые запасы, вражеские силы пошли на риск и начали поставлять пищу в населённые пункты. Естественно, в первое время население яростно расправлялось с этими "солдатами милосердия". Но время шло, и вражеские силы, терпеливо ожидая результат, наконец, увидели плоды своего труда – люди стали приветливы к ним. Их агрессия, их злоба теперь была направлена в сторону их собственной страны. И это немудрено – затяжная война с каждым днём начала терять свой смысл.
   Зеленоглазая раздумывала над многим. Чем она могла заработать? Как извлечь выгоду из опустошённой фермы? Продажа фермы не принесла бы никакого дохода – это факт. Были у ней задумки податься куда-нибудь, но чем зеленоглазая могла быть полезна? Обучать жалких армейских выскочек она не хотела. Как уже говорилось, старик-отшельник обучил её не для коммерческой выгоды от её навыков. Хотя можно было бы основать школу, где зеленоглазая могла обучать юношей из приличных семей. Под приличием она подразумевала ничто иное как воспитанность, но не богатство. Но это был один из вариантов, который требовал не только вложения материальные, но и признание зеленоглазой как человека, способного обучать, уважение к ней, её известность в определённых кругах. А добиться этого, знаете ли, не так уж просто. Часто на это уходят годы. И зеленоглазая не знала, что делать. Необходимость в постоянном доходе, в нормальном пропитании и в поддержке окружающих усиливалась с каждым днём, а силы её кончались. Не в то время ей угораздило родиться. Но, возможно, в ином случае ей посчастливилось бы не иметь никаких забот – дворцы, богатые родители, обеспеченная жизнь… или наоборот – всё могло бы быть хуже. Никто наперёд ничего не знает.
   Вот и зеленоглазая не знала, что делать. Впрочем, не так уж было всё плохо. У ней была ферма, было хоть какое-то пропитание; сама она была умной особой с прагматичным складом ума. Ей всегда удавалось иметь из какой-нибудь мелочи выгоду. Собственно, это ей и помогало, с этим она и выживала. Черта характера, при проявлении которой в нужный момент легко выйти победителем из любой проблемы. В случае же зеленоглазой эта черта помогала ей на протяжении всей жизни. Кто знает, как бы всё сложилась, будь она немного слабее.
   Суть, однако, заключалась в ином. Стоит отметить, что есть некоторые вещи, которые не подвластны нам. К примеру, если бы зеленоглазая не лишилась родителей, всё пошло бы другим путём, и она не стала бы сильнее, решительнее, изворотливее (в хорошем смысле этого слова). Естественно, что определённые обстоятельства, определённые события заставляют нас меняться в ту или иную сторону. Собственно, это и произошло с зеленоглазой.
   Вскоре ей предстояло решить множество потребностей, связанных с жизненным достатком. Как уже упоминалось, зеленоглазая сомневалась в том, сможет ли одна справиться с фермой в течение длительного времени. Но что, если ей удастся привлечь иных фермеров, так или иначе нуждающихся в помощи? Что, если их совместные усилия изменят ситуацию к лучшему? Вероятно, это могло дать хоть какой-то результат, причём в пользу всех заинтересованных сторон в этом "союзе". Мысль была прекрасной, хотя в подобном случае ничего лучше придумать, видимо, нельзя. Иное дело, доверие. В военные годы полагаться не на кого, стало быть, велика вероятность обмана и надувательства. За ломоть хлеба, который, возможно, и вообще не появится на свет, мало кто согласится работать. Согласитесь, нет хуже недоверия во время разрухи. Можно ведь и кинжал в спину получить. Но что-то делать было нужно, хотя всё имело свой риск. Состояние людей оказалось критичным, голод расшатал всякие отношения с людьми. Настроение людей оказалось плохим. Не было веры, стабильности, честности, помощи ближним. Зато всюду торжествовала разруха, нищета, болезни, коварство, злоба. И каким же образом, скажите на милость, зеленоглазая могла поправить своё положение?
   В такое время думаешь лишь о том, как бы не отбросить душу, да и только. И если проживаешь день, то хоть на миг становишься счастлив. Эгоизм – пожалуй, единственная из отрицательных черт человека, дающая при данном положении дел что-то положительное. Сам за себя, только себе, никто кроме меня – и этот список можно продолжать до бесконечности. Хотя, должен заметить, зеленоглазая не была столь уж эгоистичной; ей присуще целеустремлённость, возможно, несколько завышенная самооценка. Но никогда она не ставила себя выше остальных. В свою очередь, ей не нравились люди, считающие себя во многом лучше других. Да, кто-то в чём-то преуспел, но это ещё не ставит человека на пьедестал победы. И зеленоглазая понимала это, равно как понимала и несовершенство человека в своих деяниях. В своих побуждениях человек хорош, вот только часто эти побуждения воплощаются лишь в личную выгоду, но не в пользу остальных. Единицы готовы пожертвовать собой во благо многих, и им почёт за это. Именно им присуще мужество, отвага, доброта, справедливость. Такие люди достойны памяти, уважения, подражания. Ими нужно гордиться. Ведь быть среди них – огромный труд.
   19. – Расскажи нам, Шерри, что же тебя так заставило вчера задержаться возле кареты? – поинтересовалась Нелли.
   Шерри была озадачены этим вопросом, поскольку на утро она этого уже и не помнила. Вернувшись домой, молодая Трис закрылась в своей комнате и тут же заснула. Усталость всё-таки всегда берёт своё.
   Служанка подала послеобеденный чай и тихо вышла. Неловкое молчание, возникшее из-за растерянности Шерри, нарушил глава семейства, чихнув прямо-таки за обеденным столом.
   – Извините, – хрипло пробурчал он и вышел из-за стола. – Пожалуй, мне стоит отдохнуть.
   Шерри проводила отца взглядом, после чего неуверенно ответила:
   – Даже не знаю, мама. Видимо, о чём-то задумалась. Уж простите, если заставила ждать.
   – Ничего, но в следующий раз постарайся не слишком увлекаться чужими кавалерами. Не к лицу это уважаемой даме. К тому же, какое-то время тебе придётся одной поухаживать за отцом. Он, очевидно, приболел, а меня попросили навестить мистера Льюиса. Кажется, ему необходима помощь в оформлении декораций. Так что пару дней меня и служанки в имении не будет.
   Шерри весьма удивилась такому расположению дел. Отец болен, а Нелли куда-то уезжает да ещё вместе со старой служанкой. Впрочем, это было в её духе. О здоровье обитателей поместья заботилась разве что одна Шерри, как и старая прислуга (та точно что-нибудь умудрится привезти для отца). Не удивительно, что в этом случае Нелли Трис не упустит возможности пощеголять по городу в карете и собрать всякого рода слухи. Ей всегда удавалось больше времени уделять именно себе. И как терпел это отец, Шерри не понимала. Очевидно, этого не понимали и остальные обитатели поместья, поскольку служанка, узнав о скором отъезде, презрительно прищурила глаза. Так она делала в моменты, когда ей что-либо не нравилось. Она не одобряла многих поступков Нелли, хотя и вынуждена была молчать. Собственно, именно по этому молчанию Шерри понимала, что дело, в конце концов, могло обернуться неприятностями. Да и остальная прислуга как-то разом, словно по сговору, затихала и пряталась по всем углам. "А не иначе, как и к мистеру Льюису потребовалось ехать на ночь глядя не из-за каких-то театральных споров?" – пронеслось в голове Шерри.
   – Я и думать не могла заигрывать с ними, – тихо ответила она. – Этим похвастались Эмми и Эллин Кругловы. Очевидно, твоё внимание было приковано ко мне только потому, что я была красивее всех присутствующих дам. Но оно так и должно быть, мама, ведь я ещё молода, к тому же ношу достойную и красивую фамилию.
   – Ты права, Шерри, – удовлетворённо проговорила Нелли. – Как не крути, ты должна соответствовать своей фамилии. Так я могу на тебя положиться, доченька?
   Шерри кивнула, раздосадовано опустив глаза. Что она могла сделать? Одни возражения тут вовсе не помогут, а заставить её остаться равносильно выпросить у солнца дождь. Нелли Трис была воплощением эгоизма, она постоянно думала лишь о своих потребностях. Подумаешь, что кто-то болен… это ещё не беда. Ей вообще не присуще чувство сострадания как таковое. Любопытство, в крайнем случае, страх подобного положения заставлял её показывать свои "переживания", но отнюдь не сострадание. Да и слова этого она не знала, даже не догадывалась о его существовании. Но Шерри старалась не думать об этом. Для молодой хозяйки было важнее мнение людей о ней самой. И уж тем более она переживала о здоровье отца в отличие от Нелли. В конечном счёте, нет ничего одинакового.
   – Вот и славно, Шерри. Отцу будет приятно, а я смогу уладить некоторые проблемы.
   Нелли поблагодарила за приятную беседу, поднялась и вышла из обеденного зала. Кэтлин, тихо сидевшая подле подруги, промолвила скупое "не переживай" и медленно направилась в гостиную, где ещё со вчерашнего приезда стояли её чемоданы. Шерри почему-то почувствовала к ней некое отвращение. Только вот почему, она не поняла. Да ей вообще не были понятны поступки подруги. Кэтлин ничем не увлекалась, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Её часто приходилось куда-то вести чуть ли не силой, при этом сама Кэтлин жаловалась порой на безразличие к ней мужчин. И это естественно, ведь она была эдакой монашкой. Она и дома-то заговорить стеснялась, а про ухажёров вовсе не думала. Вернее сказать, думала, но только в своих мечтах. Тихая скромница, мечтающая о принце, но неспособная ничего предпринять даже при его появлении. И как Шерри дружила с ней? Так ведь пыталась ещё что-то объяснить ей, хотя та понять не могла или не хотела. В общем, Шерри осталась одна.
   Вспоминая милые улыбки кавалеров, что так и крутились возле неё вчера, она попыталась представить, как же злы оказались близняшки Кругловы. В этот раз Шерри утёрла им нос, показав, кто настоящая леди. Хотя, возможно, и на горе себе заполучила неприязнь многих других дам. Кто знает, вдруг ей в дальнейшем предстоит проводить время в их обществе. Тогда уж точно понесутся по свету весьма неприятные сплетни, грозящие осрамить её красивое имя. А для женщин данные обстоятельства – весьма веский довод понять, что никогда ей не стереть грязь с лица. И снова Шерри постаралась прогнать мысли об этом. Ей не хотелось думать о таких последствиях, да и жила она сейчас и только сейчас. А раз так, то нужно взять от жизни как можно больше. И вновь ей представились балы, красивые кавалеры, богатые кареты, роскошные наряды, знаменитые поместья, увлекательные поездки, интересные встречи. Но в то, что всё это могло закончиться одними лишь мечтами об этом, она не верила. Даже сейчас, на фоне трудного времени разрушительной войны, ей хотелось ощущать себя королевой каждую секунду. Безрассудство, и только.
   … Спустя некоторое время, когда Нелли и служанка вышли за порог, Шерри поднялась к отцу. Несколько мгновений простояв в нерешительности у двери, словно чего-то ожидая, она вошла. Полумрак – вот что первое ощутила на себе Шерри. Полумрак, который давил на плечи. Некая необъяснимая тревога в сию секунду овладела ею, тревога, избавиться от которой было нелегко. Томный вздох отца в дальнем углу породил в ней отвращение к собственному бессилию, к непониманию происходящего. Она чувствовала, что с ним что-то не так, но понять не могла. Снова молчание, монотонное и укачивающее в этом невыносимом полумраке. На мгновение Шерри ощутила вину в безысходности положения. Её движения стали скованными, заторможенными, не имеющими определённого смысла. Тихий, но хриплый голос отца среди этого кошмара разогнал странные опасения дочери, словно солнце вдруг вышло из-за туч.
   – Ты зашла проведать меня?
   Шерри попыталась что-то произнести, но её чувства стали смешанными, неопределёнными, и у неё хватило сил лишь на короткое и такое же тихое "да". Затем снова наступило это невыносимое молчание, и предчувствие чего-то необратимого вернулось к ней. С каждой минутой её тревога всё сильнее напоминала панику. Что-то творилось с ней здесь и сейчас. Эта убивающая полутьма не оставляла её в покое; казалось, что вот-вот, и она провалится в пустоту.
   – Что-то не так? – вновь раздался тихий хриплый голос.
   Шерри плохо расслышала эти слова, будто находилась под водой. Она подошла к окну и раздвинула плотно сдвинутые занавески. Цвет темнеющего неба хоть и не был ярким уже по своему определению, но ей пришлось зажмуриться. Отец окликнул её, и в этот момент Шерри потеряла сознание и упала.
   Очнулась она под утро в своей кровати. Головокружение, удивившее её, быстро прекратилось. Приведя себя в надлежащий вид, Шерри спустилась в обеденный зал и вдруг вспомнила, что вчера заходила к отцу, но разговора почему-то не состоялось. Она лишь смутно помнила тёмную комнату, занавески и отца в углу. Что было дальше, ей не удалось воспроизвести в памяти.
   20. Он какое-то время стоял у двери в нерешительности. Затем отбросил все сомнения и вошёл. Сколько его не было дома: месяц, два, три месяца? Это уже не так важно, когда стоишь на пороге дома. Гораздо важнее, что подумают об этом родные. Однако на данный момент никто ничего не подумал – дом пустовал. Лишь тишина встретила его присущим ей безмолвием. Безмолвие – вот что он ощутил; на что, собственно ему было рассчитывать? Кругом был голод, в городах царила паника, страх на пару с разрухой, сёла пустели. И его дом, возможно, был покинут по причине бедствия. Да какова бы не была причина, в доме никого не было. Хозяева покидали его в спешке – это было видно по разбросанным вещам. Теперь ему некуда идти. Осталось лишь разыскать родителей. Но где они находились теперь? Кто их видел? Подсказать было некому. И только один человек мог сейчас поддержать его – Шерри Трис, Шерри, томно ожидающая его возвращения.
   Он направился к ней. Ему казалось, что она могла решить его дилемму, могла объяснить происходящее здесь. Отчасти так оно и было. Шерри могла разъяснить многие аспекты жизни в тылу, могла дать вразумительные ответы или догадки. Было ясно, что здесь, поодаль от военных баталий, жизнь людей оказалась немногим лучше той, фронтовой жизни. На поле брани хотя бы знаешь, чего ожидать, а здесь царила неизвестность. От этого становилось всё хуже и хуже. Но что именно мог он попросить у неё? Какая именно помощь нужна? Он чувствовал, что в данный момент ему полегчает рядом с ней; хоть на мгновение он успокоится при её присутствии. И что же теперь должно произойти, чтобы всё вернуть на места? Увы, об этом не знал никто, хотя думали об этом многие. Кто-то пытался исправить положение дел в сражениях, намереваясь загнать неприятеля восвояси, кто-то шёл в храм и молился. Но многие, как не прискорбно, ничего не делали из того, что следовало бы делать. Они жили дальше, покорно принимая разруху как должное, и не придавая ей никакого значения, словно её не было вовсе. Некоторые старались переступить порог сострадания, и начали спекулировать на чужом горе. Как правило, в этом случае последние, чьё горе было беспредельным (они теряли всё – родных, друзей, собственный кров, пропитание), сходили с ума или прибегали к суициду. В общем, творилось то, что никто не мог себе представить. Нищета, немощность, болезни, голод, отсутствие надежды, военная разруха, мародёры – всё смешалось в жуткой спеси тех, кто видел в этом какой-то смысл. И именно им не знакома человечность, гуманность, мораль. Кому-то данная обстановка нравилась, была на руку. Иначе бы всего этого не произошло. И среди этого ужаса Генри пытался найти хоть крошечный лучик надежды на лучшее, пытался понять причины всего, что творилось. Но ни у кого разумного ответа не было. А он задавался лишь одним вопросом: зачем?
   Вот именно – зачем всё это было нужно этому миру? Почему нет иных методов, заставляющих человечество задуматься о мотивах своего существования? Этот мир, к сожалению, наделён скорбным свойством – трагичностью. Именно трагедия подталкивает людей к тому, что должно иметь своё место каждую секунду, – к помощи, к пониманию, к должному отношению ко всему. Увы, но даже при этом находятся те, кто готов играть на горе других, кто тут же слепнет к несчастью окружающих (и это в обход своих слов и обещаний). Совсем не нужно быть всемогущим, чтобы пытаться хоть то-то изменить к лучшему в этом мироздании. Для этого требуется совсем немного – добрая душа и здравый смысл. Идеальности достичь невозможно, но приблизиться к ней реально. Но есть те, кто всячески препятствует этому. Что же остаётся в итоге? Трагедия, и круг вновь замыкается на этом. Пока есть те, кому хорошо от чужих бед, всё будет повторяться до бесконечности; мир при этом вовсе не приближается к совершенству.
   Он направлялся к Шерри, раздумывая над тем, что мог рассказать ей. Ему не хотелось говорить о том, что видел и делал. Но что, если она спросит? Что, если ему придётся говорить о том ужасе? Нет, не станет она расспрашивать о таких вещах. Ему не нужно вспоминать весь тот кошмар, вспоминать о прошедших днях. Он просто обнимет её и будет молчать. Самое главное – он вновь будет с ней, всё остальное не столь уж важно.
   Не столь важно… что же может быть важнее борьбы за свободу невинных простолюдин? И как вообще он мог подумать о таком? Ведь если это не имеет значения, зачем тогда отправился воевать? Пусть воевали бы иные, а он преспокойно обнимал бы любимую у камина… до того мгновения, когда вражеские войска ворвутся к ним в дом. А после… а после о них уже и не вспомнят, словно не было вовсе. Разумеется, если в этом случае будет кому вспоминать. Невозможно представить ситуацию, когда каждый задастся вопросом о причине вторжения и тут же бросит оружие на землю со словами: "Пусть воюют другие!" Это же крах всему. За сутки вражеские силы сметут четверть родной земли. За неделю – всё королевство. Через неделю останется лишь братская могила величиной во всю страну… и эпитафия: "Пусть воюют другие!" Кому-то в этих словах почудится ирония, сарказм, но ни того, ни другого здесь нет. Кто-то верно подметил, что бросить всё на произвол судьбы легко, и в том я соглашусь. А встать в защиту слабых, не оглядываясь на других, – достойно почтения. И он воевал не за чью-то прихоть, а за возможность спокойно обнять свою возлюбленную. Что ж, этого не отнять у него. Не знаю, как у читателя, у меня складывается впечатление, словно он совершенен. А были ли у Генри свои "минусы"? Мне не хочется верить в это.
   Каково может быть удивление Шерри, когда он постучится в дверь? Ему не было известно, что все его письма, отправленные в последнее время, не дошли до получателя. А Шерри на тот момент уже сходила с ума от неведения. Да уж, бывает же такое. Именно подобное и называется божественной иронией. Впрочем, есть ли здесь хоть доля той иронии? Да, и в последствие мы убедимся в этом.
   Шерри… могла ли она понять его? Мы часто ошибаемся, и это причиняет страдания иным. Как часто складывается ошибочное мнение о человеке за неимением представлений об окружающих его обстоятельствах. А обстоятельства – увы! – часто не зависят от нас. От этого и происходят межличностные драмы. Недопонимание, нежелание понять, эгоизм – всё это приводит к трагедии в отношениях. А каковы были отношения между Шерри и Генри? Их влекло друг к другу, и уж точно не банальным интересом. Здесь скрывалось нечто большее, чем любопытство или влюблённость. Хотя кто знает, что могло их связывать. Нужно принять сам факт их влечения как данность, остальное же пусть остаётся лишь в их ведении.
   21. Нелли задерживалась. Очевидно, мистер Льюис нуждался в долговременной помощи, куда более важной, чем болезнь её мужа. Впрочем, сейчас для Шерри это было не столь важно. Единственное, что на данный момент интересовало её, – отец. Весь день он пролежал в постели, страшно кашляя и хрипя. Его колотил озноб, жар не спадал; большую часть времени он находился в бреду. Она не знала, что можно было предпринять, а послать за доктором Владом Берлогиным было некого. Шерри могла лишь ожидать приезда матери и смиренно смотреть на мучения отца. Какую хворь он подхватил в своей поездке, никто не знал. Разумеется, при первых её симптомах последний не обратил на это никакого внимания, посчитав, видимо, за простейшую простуду. Как часто мы пренебрегаем своим здоровьем ради чего-то нелепого.
   Шерри весь день носила ему воду и прикладывала к голове влажные полотенца. К вечеру у неё не осталось никаких сил; она присела на пару минут в кресло и неожиданно вспомнила про дворецкого. В один миг спустившись на первый этаж и перелетев весь холл, она выбежала на улицу. Дворецкий прогуливался по подъездной аллее. "Бестолочь", – подумала о нём Шерри.
   – Мистер Озёрский, – громко позвала она. – Мистер Озёрский, мне нужна ваша помощь.
Дворецкий, чьё имя не было известно даже мистеру Трис, вальяжно подошёл к ней. Небрежно одетый, он выглядел несколько комично и порой походил на моряка, если одевал свой головной убор в виде приплюснутой оладьи.
   Шерри попросила его как можно скорее привести сюда доктора Берлогина или – на худой конец – того, кто хоть каким-то образом имел дело с медициной.
   Дворецкий так же не спеша пошёл за помощью, предварительно что-то промычав.
   – Скорее, мистер Озёрский. Я очень нуждаюсь в помощи.
   Только после этих слов до него дошёл смысл её просьбы. Он сообразил, наконец, что мистер Трис не шутил, как обычно любил делать, когда возвращался из поездки. Последний вовсе не притворялся, хрипя, как обычно любил дразнить. Дворецкий ускорил свой шаг.
   Когда наступил вечер, и Нелли Трис вернулась, Влад Берлогин спускался по лестнице. Почти два часа он наблюдал за больным, отпаивал какими-то настоями и что-то записывал в своей книжечке. Затем настоятельно рекомендовал какие-то травы и уже засобирался домой, когда приехала Нелли. Влад, спустившись, пролопотал о ненадлежащем уходе за больным, затем попросил чашечку чая. Он собирался предложить мистеру Трис заняться содержанием врачебных пунктов, поскольку они находились в плачевном состоянии, а вложений от по большей части нуждающихся горожан катастрофически не хватало. Однако хозяин имения заболел – неожиданно для Нелли, – и доктору пришлось интересоваться у его супруги, не изволит ли та вложить в несколько больниц средства для найма отсутствующего персонала и закупки медикаментов. Реакция Нелли была несколько странной, однако не могла не радовать: та мило заулыбалась, назвала доктора хитрецом, а затем ответила на пригорском языке: "Согласна, государь!" Иными словами, по части медицины братьям Берлогиным все карты в руки, но для семейства Трис статус жадных скупердяев совсем ни к чему.
   В тот момент, когда Влад Берлогин уже собирался уходить, служанка вышла прогуляться и заметила в вечерних потёмках человека. Он в нерешительности стоял у ворот подъездной аллеи, а затем медленно направился в её сторону. На вопрос о его личности проходивший мимо дворецкий лишь пожал плечами; служанка шагнула навстречу незнакомцу. Через минуту она узнала в нём возлюбленного мисс Шерри, кого совсем не ожидала увидеть в сей поздний час.
   – Мистер Генри? – поинтересовалась она. – Что привело Вас к нам в такое время?
   Мистер Генри поприветствовал её и выразил намерение видеть мисс Шерри Трис, чьё ожидание её любимого несколько затянулось.
   – С Вашей стороны это не учтиво, мистер Генри. Беспокоить даму в столь поздний час весьма не по-джентельменски, впрочем, Вы никогда не придерживались этикета.
   – Прошу прощения, миссис Мирра, однако я только что прибыл с фронта и хотел бы должного отношения хотя бы ввиду данного обстоятельства. Пусть я нарушаю некоторые правила, но это не даёт кому-то права судить меня за те непреодолимые обстоятельства, которые навязывает нам война. В моём случае – столь поздний визит.
   – Вы правы, мистер Генри, сейчас не то время, чтобы всё было правильно, – ответила она. – Но должна заметить, что мисс Шерри отдыхает и не желает никого видеть. У неё был весьма тяжёлый день, к тому же сильно болен мистер Трис. Вы должны понимать, что это означает. Она долго ожидала Вашего возвращения, и одна ночь не сыграет роли. Возвращайтесь завтра.
   Генри Ламов ничего не мог сделать. Ему вежливо отказали; с одной стороны, в её словах была правда – правила приличия нужно соблюдать. Но что ему оставалось теперь? Бессонная ночь, после которой он явится к Шерри? У неё сейчас много проблем, и теперь, после длительного отсутствия, многое, наверное, изменилось. Как она отреагирует на его возвращение? Может быть, совсем иначе, нежели он представлял себе. Что, собственно, он хотел? Его долго не было, а жизнь шла дальше, жизнь била ключом, помогая преодолеть одни препятствия и возвышая другие. И теперь, когда он вдруг объявился, всё должно вернуться назад. Увы, так не бывает. Лишь война – повторение привалов и сражений. Здесь же всё совсем иначе. Каждое сражение оставляет неизгладимый след, каждая семья вновь теряет близких, друзей, соседей, когда требуется пополнение, каждый дом лишается очередной порции обеда – в помощь голодающей армии. И он, Генри, хочет явиться к Шерри с повинной? Хочет ей рассказать, как уплетал во время затишья на поле боя хлеб, её хлеб, хлеб тех, кто остался без всего? Или хочет объяснить, что делал с той помощью для армии, которую пытались оказать простые горожане, оставшиеся без крова, еды и одежды? Нет, это слишком низко. Навряд ли Шерри после этого хочет видеть его. И уже неважно, что эти условия навязаны войной, дело в Генри, принимающем эти условия.
   – Стало быть, я зря потревожил Вас. Конечно же, не стоило мне приходить под самую ночь. Прошу прощения, – и Генри направился обратно.
   В этот момент его окликнул Влад Берлогин, спускающийся с крыльца парадного входа. Ему очень хотелось поближе узнать человека, чьё имя фигурировало в списке людей, которые могли возглавить регулярную армию. Естественно, знай об этом старая "кошёлка" (извиняюсь, но так называли Мирру братья Берлогины), она непременно пригласила бы мистера Ламова в дом. Однако сам Генри не любил распространять о себе какую-либо информацию – в отличие от пресловутого лорда Вильяма, который говорил всё обо всех, – а старая Мирра не любила военные сводки.
   Влад догнал поджидающего его Генри и стал расспрашивать о том самом, что все пытались не замечать, чтобы не впасть отчаяние и не сойти с ума, – о войне. Второй, в силу своей ненависти к военному делу, не хотел говорить об этом вовсе, но доктор настоял. Кстати говоря, парадокс получился весьма интересный – с точки зрения психологии: человек, яростно ненавидящий насилие, тем более военные действия, по собственному желанию пошёл воевать. "Конфуз", – подумают многие. Но, возможно, были на это веские причины. Судить не берусь, ведь у Генри своя голова на плечах.
   В то же время Шерри вовсе не ложилась спать. Она бодрствовала и намеревалась ещё ночь провести возле отца, где утром её заметит служанка. Выходило, что Генри не только вежливо попросили уйти, но и обманули. Это весьма огорчило его, ведь он считал Мирру честной женщиной. Но данный факт уже ничего не менял.
   Сама Шерри в данный момент села перекусить. Кэтлин, которая уехала в город и по какой-то причине ещё не вернулась, раздосадовала своим утренним поступком. Она отказалась сидеть с мистером Трис лишь потому, что на сегодня ей назначено свидание. Пропустить это Кэтлин не могла, а Шерри, эта особа, полная эгоизма, разозлилась и наговорила оскорбительных слов. Теперь Шерри не знала, что и думать. В конце концов, Кэтлин была должна каким-то образом отрабатывать своё проживание здесь, но при этом не могла же она стать рабыней. У человека должно быть время на личную жизнь, иначе это уже не человек. Впрочем, сейчас Шерри вообще не могла думать о поведении Кэтлин или кого-то ещё, её мысли были заняты отцом. После ухода мистера Берлогина ей стало несколько легче, хотя состояние мистера Трис не улучшилось. Напротив, с каждым часом ему становилось всё хуже, и только сон помогал на время успокоиться всем обитателям поместья.
   Утром Мирра разбудила Шерри, уснувшую в комнате хозяина. Усталость всегда берёт своё. Но на все выговоры служанки та отказалась отдыхать в своих покоях и попросила приготовить ей крепкий кофе. Впервые Шерри требовала кофе, и это никого не удивляло. До этого момента она не считала его за бодрящий напиток, но обстоятельства могут в корне всё изменить.
   Обстоятельства… Знал ли кто из семейства Трис, что обстоятельства могут всё изменить не только у них? Мирра, вероятно, имела об этом представление, хотя накануне не пожелала ничего слышать в оправдание мистера Ламова. Шерри же задумывалась об обстоятельствах лишь в том случае, когда они имели отношение к ней. Кэтлин, молчаливое и порой неразумное создание, была лишена способности мыслить вообще (по крайней мере, так казалось Шерри). Нелли Трис вовсе ни о чём не задумывалась, поскольку для такого действия она и содержала служанку да несколько рабочих. Что касается самого мистера Трис, то это останется тайной.
   Тянулись часы. Казалось, день соизмерим с вечностью. Все были вялыми, ничего не хотели делать. Изредка били часы в гостиной, оповещая, что время всё-таки существует и имеет свой ход. Но что-то было не так, обстановка в доме тяготила, какое-то смятение ощущал каждый обитатель имения. Но никто не мог ничего понять, тем более заговорить об этом. Может быть, зря.
   Спустя какое-то время из покоев мистера Трис выбежала перепуганная Мирра с криками о помощи. На все вопросы она отвечала прерывисто, и стало ясно, что главе семейства совсем худо.
   – Совсем худо ему, мисс Шерри, – отдышавшись, жаловалась она. – Издаёт несуразные звуки, хрипит, задыхается. Жар усилился. Мне страшно, мисс Шерри.
   Молодая Трис наказала ей взять карету, быстро домчаться до братьев Берлогиных и любым способом доставить их сюда. Та впопыхах выскочила из дома – чуть ли не в чём мать родила – и помчалась к извозчику, подавшему к подъездной аллее почтовую карету. Вышедший из неё почтальон только и успел отскочить в кусты, чтобы пробегавшая мимо служанка не сбила его с ног. "Мир сходит с ума", – подумал он, наблюдая за отъезжающей каретой.
   В этот момент все носились по дому в поисках лекарства, прописанного больному Владом Берлогиным. Примечательно, что данного лекарства никто не приобрёл, смиренно ожидая хорошего исхода. Но наступил момент, и вроде бы локоть близок, да на всё есть свои необратимые последствия. Лень, обуздавшая каждого в этом имении в этот самый день, могла стоить жизни человека. Вопрос теперь заключался в следующем – успеет ли Мирра? Всё возможно, и даже чудо случается, но что же будет дальше? Никто ничего наперёд не знает.
   22. Кабак – одно из тех заведений, которое работает даже в самое жуткое время. Пожалуй, единственное пристанище для воинов, чтобы на время утешить свою совесть. Впрочем, в последние дни мало кто наведывался в подобного рода забегаловки, поскольку нищета сковывала руки даже богатым жителям городов. В одно из таких злачных мест вошёл и мистер Ламов. Цель визита, думаю, ясна каждому, но суть описываемого эпизода была не в этом.
   Он стоял возле бармена и неохотно отвечал на его расспросы. Настроения у Генри не было вообще, он был подавлен, явно чем-то огорчён. Не стоит этому удивляться, в данное время все были удручены всяческими заботами, возникшими из-за войны. Но Генри заботило лишь здоровье мистера Трис. Он глубоко переживал за его состояние, за Шерри, делающую всё возможное для выздоровления отца. Естественно, ему нужно было помочь Шерри, поддержать её, только как? Не мог же он ворваться в их усадьбу с криками о своём возвращении, в то время как случилась беда в семействе Трис. Возможно, стоит повременить со встречей с возлюбленной, чтобы та спокойно ухаживала за больным. А вдруг сейчас она нуждается в помощи Генри так, как никогда ранее? Смятение овладело им, он не имел понятия, как лучше поступить. Нужно было хорошо обдумать дальнейшие действия прежде, чем что-либо предпринять. Шерри ждала его, и ему было известно об этом. Стоило ли ему всё же навестить её? Да, но как лучше предстать перед ней и не быть помехой, когда столь скверное происшествие приключилось с её семьёй? Генри не находил себе места после разговора с Владом Берлогиным.
   В этот момент в дверях появилась женщина в чёрных штанах и фиолетовой кофточке. Её тёмно-коричневые волосы, спадавшие на плечи, отчего-то показались мистеру Ламову знакомыми. Он немного отошёл в сторону, туда, где света было несколько меньше, и стал наблюдать. Женщина пристально оглядела нескольких посетителей, мирно попивающих дешёвое поило, и направилась прямиком к сонному бармену. При её приближении Генри узнал её. Это была именно та незнакомка, с которой он провёл некоторое время своего пути с фронта неделю назад. Это была именно она. "Зеленоглазая незнакомка", – вспомнил он, рассматривая её уже при дневном свете.
   – Двойной виски, – раздался её мелодичный голос.
   Интерес, возникший к ней тогда, пробудился вновь. Пока неторопливый бармен пытался откупорить новую бутылку, Генри поставил свой стакан на продольную барную стойку и толкнул его в её направлении. Когда его виски оказался подле неё, она всё ещё смотрела на бармена, а правая рука уже направляла кинжал в сторону следопыта. Хорошая реакция, натренированная ещё в годы обучения у старика-отшельника. Медленно повернув голову, она увидела того самого незнакомца, рука которого сжимала эфес меча. Она узнала и этот меч, ведь его остриё было некогда направлено на неё. Ею вновь овладел нездоровый интерес к этому человеку. Как и в прошлый раз, зеленоглазая спокойно убрала свой кинжал и робко взяла его виски, не отводя от незнакомца глаз. Он медленно подошёл к ней, когда та сделала глоток.
   – В таких местах точно всегда кто-то есть, – произнёс он, вспомнив те несколько реплик, которыми они обменялись впервые.
   – По крайней мере, это ещё не опустело, – тихо и с непонятной для неё дрожью в голосе ответила она.
   Со стороны казалось, что происходила тайная встреча разведчиков с элементами романтики. Зеленоглазая вдруг осознала, что хочет продолжений этих встреч, хочет видеть этого мужчину рядом и всюду. Она интуитивно чувствовала, что этот таинственный незнакомец, заставляющий при своём появлении биться её сердце с бешеной скоростью, именно тот, с кем стоит связать свою жизнь.
   Генри, в свою очередь, ощутил непонятное волнение, от которого всё уходило на второй план, а время словно останавливалось. В первый раз он почувствовал себя неловко, словно краснеющий перед учителем ученик. Странно, ведь сам следопыт никогда не испытывал смятения перед женщинами, умел держать себя в руках и часто выходил из ситуации с гордо поднятой головой. Что же произошло теперь? Почему оба человека, воспитанных военной дисциплиной, не смогли устоять друг перед другом?
   Зеленоглазая старалась не терять самообладания, списывая эту непредсказуемую, мимолётную слабость на природную особенность женщин, на их душевное нутро. Само собой, она понимала, что данная ситуация не здорова, так не должно быть. Понимал это и Генри, этот стройный широкоплечий мужчина с вольным подбородком и, казалось, всезнающим взглядом. Ему вовсе не была знакома неловкость, даже само понятие неловкости звучало для него словно на другом языке.
   Пауза в их диалоге затягивалась, и немая сцена начала привлекать к себе внимание посетителей, угрюмо бормочущих себе что-то про тяжкую долю. Две фигуры возле барной стойки наконец-таки ожили, пришли в себя, отпрянув друг от друга на шаг и уткнувшись взором в шкафы за спиной бармена. Тот, видимо, пропустил всё веселье, поскольку уже ставил перед зеленоглазой стакан с виски и только заметил, что та допивала напиток прежнего, не слишком разговорчивого клиента. Удивлению его не было предела, когда эти двое разом обернулись, как только скрипнула входная дверь. Они переглянулись, будто договариваясь о чём-то взором, а затем разом двинулись к выходу.
   – А как же виски? – удивлённо выкрикнул бармен.
   Зеленоглазая и Генри на секунду остановились, переглянулись и пошли дальше, не слишком отчётливо ответив:
   – Выпей за души погибших, пока сам ещё жив.
   Двери за ними захлопнулись.
   "Ненормальная парочка", – подумал тот и залпом осушил целый стакан.
   Сладкая парочка, как после вспоминал их один из посетителей кабака, направилась прямиком на городской рынок. Зеленоглазая периодически посматривала на незнакомца и пыталась понять, что же могло в нём привлечь её. Непонятное состояние души убивало, её мысли путались, она не могла сообразить, как себя вести. Генри же в этот момент хорошо чувствовал её взгляд. Ему вспомнился один момент во время его службы: как-то также шёл со своим лучшим другом выслеживать отряд противника. Генри размышлял над тем, почему именно этот момент возник в его памяти, и сопоставлял это с происходящим сейчас. Смятение вновь овладело им. Неужели эта женщина, которую он совсем не знал, могла стать его надёжной опорой, его спутницей? Так неправильно, так не должно быть! Быть может, в нём заиграла жажда мимолётных развлечений? Или всё-таки пробудился к ней интерес, интерес как к надёжному и верному человеку? Нет, не мог мистер Ламов так поступить, иначе кем бы он стал относительно Шерри? Он не смел даже думать о таких вещах. Ему нужно срочно что-либо предпринять, пока ситуация не зашла далеко, превратившись в нечто большее. И сперва ему необходимо разобраться в своих желаниях, в своих потребностях, в своих мыслях. Что побудило его пойти с ней? Откуда возникло это нелепое влечение к незнакомому человеку? Почему безо всякой причины он доверился ей? Что-то происходило с Генри Ламовым, и это что-то начало пугать его.
   23. Спустя день мистер Трис скончался. Все были мрачными, словно грозовые тучи. Молчание, воцарившееся с самого утра, угнетало, однако никто не проронил ни слова. Лишь Нелли изредка болтала о чём-то несуразном, далёком от реальности. Казалось, что она лишилась рассудка, хотя такая женщина вряд ли могла долго оплакивать мужа. Скорбь, в коей находились остальные, передавалась каждому, кто знал их. Братья Берлогины, находившиеся в их усадьбе уже сутки, тихо разговаривали за чаем со служанкой, пытаясь хоть как-то отвлечь от горя. Лео, этот мужчина в возрасте, чьё имя мелькало во всех списках благотворителей, пытался успокоить терзающую себя Шерри, часами рыдающую навзрыд. Кэтлин помогала приготовиться к похоронам и как-то держалась, хотя слёзы подступали и к её глазам. Её всю передёргивало при виде Нелли Трис, озабоченной лишь затратами в связи с утратой такого прекрасного человека. А мистер Трис действительно был хорошим человеком, понимающим, справедливым. Жаль, что его супруга оказалась эгоистичной и недалёкой. Впрочем, сейчас об этом никто не думал, в который раз отрицая всякую возможность такого чернёного уходом мистера Трис дня. Однако это произошло. Никто не мог представить, что жизнерадостный человек так скоро, так поспешно покинет мир. Увы, не всё подвластно нам.
   Шерри никак не могла успокоиться. Человек, который любил её больше своей жизни, теперь никогда не обнимет её, не выслушает всё наболевшее, не поддержит в немилый час. Все утешения Лео не приносили должного результата, хотя и был он тем, кто мог заговорить любого. В этот миг не было ничего, что могло бы скрасить потерю отца. На днях он вернулся, и так быстро вновь покинул свою дочь. Что же хотел мир от неё, раз снизошёл до такой отвратной манеры как отбирать любимых людей? Любое несчастье всегда переносилось Шерри легче, ведь она знала – где-то рядом находился её отец. И настал момент, когда жестокость мира сего пришла в её дом. Война со всей своей кровожадностью не увела за собой никого из окружения юной Трис, голод ещё не ворвался и не унёс все запасы пропитания. Так почему какая-то хворь смогла противостоять этой молодой леди и покусилась на самое дорогое? Шерри была сломлена, она не находила себе места. Почему это случилось именно с ней? Почему не близняшки Кругловы, коих она терпеть не могла, потеряли кого-то, а именно Шерри? Почему вечно жалующийся на судьбу старик-театрал, этот заунывный мистер Льюис, коего так расхваливает Нелли, не лишился последнего, что ещё мог иметь в этой жизни? Но вслед за подобными вопросами Шерри начинала осуждать себя, ведь нельзя было даже думать о таких мерзких желаниях. И пуще прежнего начинала рыдать, ведь теперь у неё не было той поддержки, не было никого, кто бы защищал её от этого мира, кто разгонял бы её сомнения и ошибочные представления.
   Впрочем, Нелли Трис считала сложившуюся ситуацию вполне обыденной для военного времени. Это было жестоко с её стороны, хотя и была она весьма непринуждённой женщиной. Её бесчувствие поражало не только Шерри, но и многих, кто пришёл проститься, однако из солидарности к молодой хозяйке все старались не показывать своего негодования. И если это никаким образом не утешало кого бы то ни было, то сарказм Нелли относительно покойного мужа заставлял большинство переоценить своё отношение к этой даме. Уж всякое бывало, но шутка про оставленное состояние от лица супруги звучала как-то зловеще.
   – Уж и на том спасибо, что не обделил и оставил капитал мне, – говорила с некоторой насмешкой вдова.
   Эти слова поразили всех, кто слышал их. Шерри повезло, что в этот момент находилась у себя и не знала о таких выходках матери. Случись ей оказаться рядом, убитая горем дочь набросилась бы в сию же секунду и поколотила. Но, возможно, оказалось к лучшему быть в неведении. Нельзя было травмировать Шерри ещё и таким бессердечным безразличием. В принципе, большего горя сама Шерри и представить не могла, разве что кроме полного уничтожения вражескими войсками родного королевства. И почему этому миру необходимо было забрать её отца в данный момент? Почему именно тогда, когда он очень нужен? На это никто не ответит ей. И от этого было ещё тяжелее. Чего только стоили вечные напасти со стороны Нелли, так и жаждущей выдать дочь за омерзительного сэра Вильяма. При воспоминании о лорде, таком неотёсанном мужлане, Шерри друг поняла, как сильно его ненавидит. И с чего она взяла когда-то, что он мог быть если и не идеальным, так хотя бы вполне приличным человеком? Пусть она не считала раньше его достойным её, но он был вполне нормальным. Но вдруг Шерри возненавидела лорда Вильяма настолько, насколько это было возможно. Только вот причину ненависти ей не удавалось понять.
   Чем же так провинился перед ней лорд Вильям? Он был неприятен ей, не нравился своим бахвальством, манерой славить себя. Но этим занимаются многие люди, в той или иной степени. Каждый человек хоть чем-то пытается восславить себя. При этом сэр Вильям не стремился возноситься перед мисс Шерри только потому, что питал к ней симпатию. Он был таким от рождения. В этом заключался его характер – в разглагольствовании о высоком, о Правом деле, о надобности своих действий. За это нельзя судить строго, тем более ненавидеть. Шерри это понимала; она ничего не знала про этого мужчину. Да, ей было известно о его помощи тыловому штабу армии. Но то был общедоступный факт; все знали о его сотрудничестве с войсками. Потому даже гуманитарная помощь, кстати говоря, по большей части доходила благодаря содействию этого весьма богатого лорда. Но чтобы осуждать человека только из-за банальной неприязни? Смотрится, конечно, не вполне красиво. Похвально то, что Шерри всё-таки иногда задумывалась об этом. Вот только разобраться в своих отношениях с людьми она, к сожалению, не спешила, как, впрочем, и не желала. А лорд Вильям, надо сказать, всё прекрасно осознавал относительно юной Трис и порой посмеивался над ней. Он понимал, как она относилась к нему в силу своих предубеждений, в силу ещё юных домыслов. По сути своей он годился ей в отцы. Разница в пятнадцать лет хорошо ощущается с годами. И потому, что Шерри ещё многого не видела, он не сердился на неё. Наоборот, потому ему и хотелось принять её в свою семью, чтобы по возможности оградить от злобы людской. Милосердие или настоящая любовь, то уже другое дело; ему хотелось взять эту, ещё совсем не умудрённую даже к двадцати пяти годам леди. А она… Она лежала в своей постели и рыдала, ненавидя его только за случайное воспоминание о нём.
   Лео не знал, что ещё ему делать, чтобы хоть как-то успокоить её. Собственно, и сам Лео не отличался стойким характером, кое-как сдерживая собственные слёзы. Он хорошо знал мистера Трис и не мог поверить в его столь поспешную кончину. Ещё месяц назад оба вместе соревновались в умении хорошо сидеть в седле, а теперь ему приходилось горевать с его дочерью. Что говорить, для всех его уход оказался потрясением, и каждый не находил себе места. Даже старуха-гувернантка, сохранявшая некое спокойствие при присутствующих, в конце концов, заперлась в своей коморке и около получаса не появлялась. Братья Берлогины, огорчённые тем, что их позвали на помощь слишком поздно, всё-таки винили себя, что ничего не могли уже сделать. И хотя их никто не осуждал и не ждал от них раскаяния, всё же они извинились перед Нелли Трис, чья неуместная улыбка начала раздражать каждого. Нужно заметить, что её странное поведение начало выводить из себя любого, кто в этот день общался с этой особой. Уж не к месту она выглядела счастливой, слишком открыто радовалась оставленному имуществу, словно сама являлась причиной трагедии.
   Понимала ли Нелли Трис, что происходило? Она была вполне адекватна и хорошо осознавала, что теперь является вдовой. Но с этим к ней пришло и понимание того, что стала единственным управляющим целого поместья, о чём могла лишь мечтать. Как же жесток бывает человек! Порой за оболочкой самого прекрасного прячется полное отрицание добра. К нашему разочарованию, так было и так будет. Некоторые догадывались, что супруга мистера Трис – не дар небес, и были правы. Однако такого от неё не ожидал никто. Даже мистер Озёрский, отрешённый и далёкий от всего мужчина, начал раздражаться при её появлении в его поле зрения. Сама же она щеголяла по дому, словно готовилась к балу, хотя и пыталась придать своему лицу некую хмурость. Но это у неё совсем не получалось – она не была театралом, как её любимчик Льюис. Тот пытался ей дать пару уроков актёрского мастерства, но ничего не получилось, и из вежливости попросил немного потерпеть с её обучением. Сам же старик знал, что ничему та не научится, и старался избегать её при удобном случае. Хотя и был мистер Льюис слеплен не из лучшего теста, но о правилах приличия был осведомлён. По крайней мере, хорошо смог скрыть свою неприязнь к семейству Трис (если вообще мог недолюбливать кого-то из Трис), раз прислал письмо о своей скорби относительно случившегося. Нелли же, не дождавшись момента, когда боль утраты несколько стихнет, и люди начнут приходить в себя, раскрыла своё гнилое нутро. И это, вероятно, было начало, поскольку одними репликами по поводу имущества ничто не заканчивается. Влад Берлогин, который сразу же заметил внезапную перемену в поведении Нелли Трис, в последствие выдвигал предположение, что глава семейства, этот крепкий мужчина, переносивший любую заразу на своих двоих, не из-за одной только хвори слёг в могилу. Но тогда никто не прислушался к его словам. Возможно, он догадывался о чём-то, но рассказать кому бы то ни было так и не посмел.
   Нелли Трис тем временем давала распоряжения Кэтлин, и без того замученную приготовлениями. Однако времени оставалось мало, и каждая минута была на счету. Вот Кэтлин и крутилась юлой, чтобы хоть как-то помочь убитой горем потери Шерри. Вторая в какой-то миг перестала реветь и на время начала приходить в себя. Лео с облегчением вздохнул и направился помогать её трудолюбивой и вечно молчаливой подруге.
   24. Лорд Вильям тем временем изучал сводки потерь, предоставленных ему в тыловом штабе регулярной армии. Потери оказались колоссальными, ему послужила неорганизованность командования.
   Многое с недавних пор шло не так. Вражеские силы вновь наступали, к чему никто не подготовился: не было своевременного пополнения, доставка оружия и провизии задерживалась, командование не давало точных, конкретных распоряжений. Пребывающее ополчение в лице горожан не являло собой силу, способную изменить ход сражений. Вновь начались отступления, люди падали духом и верой, всё больше территорий оставалось в распоряжении противника. Сколько могло это продолжаться, никто не решался прогнозировать. Но такая обстановка на военной карте начала сказываться на каждом солдате. Многие начали раздражаться по любому поводу, нервы сдавали, по рядам защитников пошёл нездоровый слух о массовом уходе со службы. Ситуация накалилась до предела, и нужно было что-то кардинально менять, чтобы не остаться без армии. Только в чьих силах было что-либо предпринять, когда страна была разорена войной? Страшное было время, жуткое.
   Лорд Вильям понимал, что не в его силах изменить ситуацию на фронте. Его помощь хоть и была неоценима, но от неё не зависел исход сражений. Одними лекарствами да провизией не сломить дух врага. Он читал донесения служащих и ужасался, ведь столь поспешной сдачи позиции и отступления никто не ожидал. А вражеские войска медленно, но верно продвигались вглубь страны, захватывая новые сёла и города. Какие-то триста километров разделяло теперь линию обороны от родного ему города. С такими потерями в рядах защитников враг доберётся сюда за неделю. Лорда впервые за всю войну обуяла паника. Он поинтересовался о возможности прорыва вражеской армии и её приближении к югу и юго-востоку королевства, на что получил печальный ответ командования:
   – Теперь ничего конкретного ответить Вам не сможем, пока обстановка сколько-нибудь не стабилизируется.
   Означало ли это, что нужно готовиться к самому худшему, лорд Вильям не знал. Но сомневаться в том, что война со своими сражениями доберётся и сюда, уже не имело смысла. Вопрос заключался лишь во времени, которого, возможно, уже совсем не было. И вдруг им овладело чувство безысходности, бессилия перед надвигающейся угрозой. Он испугался за всех, кому посчастливилось жить в южных районах страны, ещё нетронутых сражениями. Он испугался за Шерри Трис, чьё милое личико ему очень нравилось. В конце концов, он испугался за себя. Его вера в защитников до этого момента оставалась непоколебима. Теперь же всё кардинально менялось, и лорд Вильям боялся, что жизнь, какую знал прежде, изменится до неузнаваемости. Осознание жестокой реальности открыло ему глаза на происходящее. Слепая вера в Правое дело, о которой так много говорили, с которой шли в сражения, лишь утешала, на время вызывая ложное чувство спокойствия. Она не могла уберечь от действительности, и люди обманывали себя мыслью о том, что всё будет легко и быстро. На самом же деле ничего подобного не было. С каждым часом становилось всё труднее, и чёрные дни настали во всём королевстве. Теперь и юг оказался в смятении перед угрозой падения; захватчики неумолимо приближались, и ничто их не могло сдержать на длительное время. Лорд Вильям представил, как городами овладевает паника, и толпы испуганных страхом смерти жителей ринулись кто куда, затаптывая в спешке и неразберихе друг друга. Начнётся хаос, который будет на руку неприятелю. Нет, невозможно даже думать о том ужасе, что предстоит пережить! С тем же представлением к лорду пришло и осознание бессилия. Если армия не удержит позиции на подступах к южным районам, то всё закончится слишком трагично. Всё будет разрушено, выжжено, и ничего не останется от прекрасной жизни. Существование же под гнётом врага казалось ему невозможным. По крайней мере, для самого лорда это было слишком унизительно – одночасье превратиться из уважаемого человека в раба какого-то изувера, не слышавшего о человечности, милосердии, справедливости. Он вообще считал изуверами тех, кто посягнул на суверенитет его королевства, кто жжёт родные ему земли, пленит и уводит в цепях женщин и детей. И как иначе называть их, когда под снарядами их пушек гибли целые сёла? Не мог лорд Вильям спокойно относиться к тем, кто губит его народ. В то же время он не мог ничего предпринять, и скорбь завладела его сердцем.
   Он вспомнил, как всё начиналось. Едва ли можно забыть об этом. Стояло жаркое июльское утро. Через неделю должны были избрать нового правителя, потому царило некое волнение в стране. Все были возбуждены в преддверие такого события, и никто не обратил внимания на надвигающуюся бурю. К полудню через границу ступил первый солдат вражеской армии. Через два часа были захвачены несколько малых городов и пара десятков сёл. Ещё через три часа король отдал приказ о всеобщем вступлении в ряды армии, которая к тому моменту уже начала вести крупные сражения, втягивая врага в утомительное противостояние. Никто ничего не понимал с самого начала. Враг просто напал без объявления своих намерений, и потому причину войны никто до сих пор не знает. Но время шло, и затяжная оборона королевства повергла всех в уныние, нищету и голод. И теперь, когда ресурсы наконец-таки стали кончаться, а армия сдаёт позиции, всё может решиться в считанные недели.
   Лорду Вильяму стало не по себе. И хотя ему не было присуще паниковать, сейчас им овладел страх. Ясно представив себе возможно поражение в войне, этот своенравный мужчина начал теребить свою запонку. Он размышлял о вероятном разгроме родной армии и о последствиях этого. Куда в таком случае необходимо было бежать, ему не было известно, хотя с его богатством можно не задумываться об этом. Сейчас его мысли были заняты не столько соей участью, сколько судьбой приглянувшейся ему Шерри Трис. Молодая мисс ошибалась в своём мнении о нём – лорд Вильям не был столь уж нудным, неразумным в суждениях, зацикленным на войне человеком. В это время все говорили об этом, и упрекать кого-то из-за разговоров о положении в стране глупо. Не был лорд Вильям и беспечным, тем более беспристрастным к чему-либо. Да, он был немного странен в своём отношении к чему или кому бы то ни было, однако у всех имеются свои странности. Тем не менее, хотя и недолюбливала Шерри этого богатея за его насмешливость над ней, за его чёрствость к некоторым людям, он всё же думал о ней. Он боялся, что это милое создание не выживет в данное время без защиты. А раз так, ему во что бы то ни стало нужно как-то уберечь её от надвигающегося кошмара. И разве можно после подобных мыслей называть его чёрствым сухарём? Отнюдь.
   После ознакомления с печальными сводками лорд Вильям намеревался заехать в усадьбу Кругловых, у которых должен был остановиться на двухдневный постой вернувшийся только что с фронта мистер Квит.
   Григорий Квит, будучи ранен вражеской пулей, попал в госпиталь, и после трёхдневной жизни среди таких же подстреленных его отправили на побывку домой сроком в два дня. Сам он до войны разводил лошадей и сколотил немалое состояние, но после начала военных действий дела его заметно ухудшились. Мистер Квит отдал лошадей в руки своего управляющего и был вынужден вступить в ряды армии, поскольку являлся патриотом до мозга костей. Управляющий же не смог добиться уровня довоенного положения дел, однако ему удалось предотвратить разорение, продав часть поголовья армии за немыслимую сумму. Об этом он тут же уведомил хозяина, на что тот ответил обещанием вознаградить, как только война будет окончена. Вот только знал бы кто, как скоро она закончится. Тем не менее, Григорий Квит был человеком слова, и от своего обещания не отказывался, как бывает со многими даже в мирное время.
   В тоже время лорд Вильям мыслил здраво и понимал, что у человека, вернувшегося с самого поля боя, есть более важные дела, чем визит гостя. Ввиду этого ему стоило пересмотреть свои просьбы к Григорию и поговорить о более важных проблемах, нежели здоровье их общих знакомых. Разумеется, что лорду Вильяму понадобились лошади мистера Квит, в коих нуждалось очередное пополнение армии, только что прибывшее откуда-то с юга. К тому же, близняшки Эмми и Эллин Кругловы могли обеспечить вновь прибывших вояк партией свежего мяса. Эти-то никогда не останутся голодными за счёт продовольственных запасов отца. Хотя сейчас нельзя быть уверенным в чём-то. И сэр Вильям понимал это, как понимал и тот факт, что одержать победу в войне армия теперь может лишь при хорошей поддержке мирных жителей.
   Мирное население в этот момент уже не верило в то самое, во что можно было верить ещё год назад. Война продолжалась, голод царил всюду, неприятель захватил более половины королевства. Начались болезни, нищих приходилось по двадцать человек на одного, кто как-то сводил концы с концами. Мрак охватывал страну. Люди были злы и ненавидели друг друга. Не было ничего, что могло бы сплотить их, поднять их дух, укрепить веру в благое дело. И на что, собственно, рассчитывала армия, так жадно поглощающая запасы горожан? Увы, положение стало очень скверным, возможно, уже невыносимым во всех смыслах.
   Наряду с данным положением в стране всюду назревали восстания. Обусловливалось это тем, что обозлённый люд уже не верил в возможность скорейшего выхода из войны, стало быть, вера в правителя ослабевала. Естественно, что открыто заявить о своём недовольстве население пока не могло, руководствуясь соображениями по повод сносного существования в отдельно взятых районах страны. Однако массовые волнения были неизбежны. С каждым днём всё отчётливее проглядывались недовольства горожан относительно бессилия как армии, существующей по многим критериям за счёт населения, так и самого правителя, усугубляющего совсем худое положение повышением налогов. Всё начало сводится к тому, что помимо войны с захватчиками королевство могло получить и внутреннюю борьбу за смену власти. Недовольства охватили многие города, и нужно было что-то предпринять в самые кратчайшие сроки.
   25. Что случилось с мистером Ламовым? Что могло так повлиять на него, раз он не устоял перед зеленоглазой незнакомкой? Никогда ещё Генри не позволял себе отдаваться мимолётному влечению. Но вдруг всё изменилось. Спустя два дня после визита в одно из пивных заведений следопыт оказался в весьма интересном положении. С одной стороны, незнакомка неким образом смогла уговорить его помочь ей с хозяйством. Это означало лишь одно – между ними возникла некая, основанная на доверии, связь. С другой стороны, мисс Мирра – служанка семьи Трис – видела его с какой-то особой, поедающей его своим взглядом. Разумеется, данная ситуация будет иметь неприятные последствия, чего не хотел никто. Мистер Ламов, заметив служанку, постарался скрыться в толпе как можно скорее. Вторая же в свою очередь подумала, что ей померещилось, однако вскоре рассказала об это Шерри, хотя и ссылалась на неуверенность в том, что видела его да с незнакомой дамой. А зря – слухи иногда портят всё, даже если они неправдивы.
   Теперь ему предстояло не только пояснять Шерри своё долгое отсутствие, но и сложившуюся ситуацию. Стало быть, откладывать встречу не представляется возможным. Как он будет смотреть ей в глаза? Что при этом будет ей говорить? Ему впервые стало стыдно перед ней, и от этого страх перед встречей только усилился. Но уже было поздно что-либо предпринять, тем более, если Шерри знает о его возвращении.
   С другой стороны, ничего нас не оправдывает так, как своя гордыня. Мистер Генри писал ей письма до последнего момента, к тому же явился к ней для скорейшего свидания, которое, к его разочарованию, не состоялось. И дело было вовсе не в служанке, а в нём самом. Он был уверен, что Шерри ожидает его именно сегодня. Порой не правы те, кто не берёт во внимание обстоятельства. Впрочем, здесь уже ничего не попишешь – Шерри явно была расстроена домыслами мисс Миры.
  … Он постучал. Двери открыл сонный дворецкий и удивился столь раннему визиту. Но его удивление быстро сошло на нет, поскольку за последние дни здесь перебывало столько людей, что было трудно чем-либо удивляться вообще.
   – Прошу Вас, – несколько картаво пригласил мистер Озёрский.
   Гость прошёл. Немного неуклюжая походка, в остальном всё было в этом человеке элегантно. Он присел на диване в холле.
   – Сейчас уведомлю мисс Шерри о вашем визите.
   Дворецкий неторопливо поднимался наверх, а мистер Ламов ощутил некое волнение. Он почувствовал, что не хватало в этом доме некоего умиротворения. Это не мудрено, ведь шла война, но была ли она виной этой нездоровой тишины, коей раньше не бывало даже ранним утром? Сомнения овладели Генри, и он почувствовал, что пропустил какое-то событие, момент, когда должен был быть здесь.
   Послышался женский голос, настолько тихий, что невозможно было разобрать слов. Спустя минуту скрипнула под чьей-то ногой ступенька. Кто-то спускался, и сердце Генри Ламова забилось с огромной скоростью. Он встал. Через считанные секунды перед ним появилась Шерри Трис во всей своей красе. Усталый вид, заплаканные глаза, взъерошенные волосы… от этого она казалась ему ещё красивее. Вместе с тем, как Шерри подходила к нему всё ближе, он всё чётче понимал трагедию своего положения, безвыходность ситуации, в которой они оба оказались заложниками. Когда же молодая Трис оказалась рядом с Генри, в окружающем воздухе почувствовалась такая напряжённость, что стало трудно дышать. Их взгляды пересеклись, и всё стало ясным – ничего не будет прежним. В её глазах мистер Ламов читал невыносимую боль утраты, невосполнимой утраты. Он догадался, что глава семейства ушёл из жизни, и в такой момент он – Генри – отсутствовал. Генри понимал, что ей нужна его поддержка, понимал, что для неё отец был всем. Но теперь, когда случилось такое горе, никто не знал, что делать.
   Шерри влепила ему пощёчину. На его правой щеке остался след. Возможно, она и сама не ожидала от себя подобного, потому как тут же прижалась к его груди, и слёзы вновь покатились по её лицу.
   Генри понимал, что Шерри напугана. В данное время были напуганы все без исключения. И теперь для юной хозяйки поместья настали действительно суровые дни, омрачённые утратой дорогого ей человека. Теперь она как никогда нуждалась в его поддержке.
   – Где же ты пропадал?! – тихо говорила она.
   Шерри плакала, рассказывая о своих мучительных ожиданиях. Она упрекала его в том, что не получала никаких известий, упрекала в долгом отсутствии. И Генри молчаливо слушал её упрёки, прижимая всё сильнее к своей груди. То ли от сложившихся не лучшим образом событий, то ли от понимания безысходности, следопыт не произносил ни слова, и его молчание было чем-то невыносимым для Шерри.
   – Что же ты молчишь? – так же тихо спрашивала она. – Скажи хоть что-нибудь, Генри!
   Но что именно должен сказать Генри? Какими словами можно ободрить Шерри? Он взглянул в её заплаканные глаза и прижал её к себе как можно крепче. Пожалуй, это было тем единственным, что могло успокоить на какое-то время.
   Нездоровая тишина в доме, окутавшая их своими холодными объятиями, подавляла. Казалось, что вот-вот разойдётся по сторонам небо, и зловещий рок призовёт каждого на страшный суд. Шерри понемногу успокаивалась, чувствуя себя защищённой в его руках. Но мысли о произошедшем не покидали её. Уже завтра, завтра в последний раз предстоит проститься, и мистер Трис отправится в дальнюю дорогу. Она не желала верить, как, собственно, и остальные, что беда настигла их в такое, нерадостное для всей страны, время.
   – Тебе необходимо отдохнуть, – прошептал Генри.
   Мистер Генри Ламов, её Генри, был по-прежнему внимателен к ней, заботлив, проницателен. Юная Трис прижималась к нему всем телом, словно боялась отпустить и потерять. И хотя это не вписывалось в правила этикета, к тому же, любой мог устыдить за подобное, Шерри вовсе не хотела отходить от него и оставлять одного. Он был так близко, он обнимал её, после стольких-то дней разлуки! Однако Шерри могла это исправить: она не собиралась отпускать его, только не сегодня! Окликнув служанку, очевидно, отдыхающую в своей комнате, попросила приготовить мистеру Ламову хороший завтрак и отдельную комнату.
   – Но мисс Шерри, – возразила та. – В связи с последними событиями у нас кругом сплошной бардак. Я не вижу ни одной пригодной для гостей комнаты. Вы же понимаете, что в такой суматохе едва ли поспеваешь уследить за всеми делами.
   – Тогда будь добра отвести для мистера Ламова мою спальню. Я же проведу ночь с моим отцом. И даже не уговаривай меня сегодня, ничего не изменит моего решения.
   Мисс Мирра вздохнула, глядя на разбитую горем молодую хозяйку, и молча ушла готовить чайный сервис к завтраку.
   26. Всё могло кончиться слишком плачевно. Это чувствовалось во всём – в голоде, нищете, озлобленности людей. Даже воздух был столь тяжёл от военных баталий на севере и дикого волнения на юге, что сам превращался в пушечный снаряд, готовый взорваться в любой миг. Королевство теперь разделялось на две части – первая, куда ещё не ступала нога завоевателей, молилась на коленях у алтаря; вторая же пропахла порохом, запёкшейся кровью и смертью. Весь этот ужас подавлял последние надежды, и смрад с полей сражений окутывал ещё не павшие города. "Но ведь мы стоим за Правое дело! " – до сих пор произносили богатые, но жадные до последнего гроша выскочки. Именно они первыми бежали как можно дальше от войны, на юг, в другие королевства, и их дети, не знающие трудностей, тяжёлой работы и скорби, не видели всего ужаса. Они не видели ничего, не питались отходами, не ходили в лохмотьях. Они не теряли своих братьев, мужей, родителей, не шли в штыковую атаку на несущуюся вовсю мочь армию врага. На всё это были обречены остальные, кто жил по правилам и подавал руку помощи, невзирая на собственные нужды. Как же несправедлив порой мир!
   Зеленоглазая понимала, что всё это реально. Она понимала, что нет теперь ничего, что так любила раньше. Всё рушилось, люди становились недоверчивы и ненавистны друг другу. И хотя она была одиночкой по своей натуре, ей не удастся привыкнуть к бедам людей. Ею овладела грусть при виде разрушающегося спокойствия и счастья остальных. Каково было испытывать все потери тем, кто и без войны ничего не имел? Да и сама зеленоглазая осталась лишь с медальоном мамы да кинжалом отшельника. Всюду царил хаос, всюду пировала разруха. Оставалось лишь мириться с происходящим, чтобы полностью не сойти с ума. Наверное, так происходит со всеми – люди привыкают даже к самому ужасному.
   Незнакомца, который был так интересен ей, не было. Он ушёл, не пояснив своих намерений. Почему-то теперь ей было тоскливо, этот человек за несколько дней стал импонировать зеленоглазой. Она не находила объяснения этому, не могла понять причину. Пусть этот мужчина был симпатичным, пусть всегда держался мужественно, но что-то было в нём особенное и загадочное, что так притягивало. На фоне повсеместных разрушений, бедствий и болезней её переживания меркли, теряли свои краски, но это не означало, что ей предстояло отказаться от своих планов и только лишь скорбеть, омрачая этим и без того нерадостную судьбу.
   Дом пустовал. Привычная для неё праздность давно покинула стены, и зеленоглазая вновь сидела на ступенях крыльца. Её взгляд был направлен вдаль, мыслей не было. Она не знала, что могло помочь привести ферму к первоначальному состоянию. Да и средств для этого не было, не говоря уже про рабочие руки. Когда она пребывала в городе, ей довелось узнать о том, что стоимость работ наёмных рабочих были слишком высоки. Нанимать управляющего и вовсе не имело смысла – попросту нечем было управлять после разорения и пожара. Единственным утешением было согласие незнакомца помочь в работе на ферме. Но то было лишь согласие. Она понимала, что все без исключения были разорены войной, находились в нужде по тем или иным причинам. И зеленоглазая тоскливо смотрела вдаль, ни о чём не думая.
   27. Стояло холодное утро. Моросил дождь, оплакивая покинувших этот мир. В имении семьи Трис царило напряжённое молчание. К парадному входу подавались кареты – сюда съезжались все, кто знал главу семейства. Все обитатели поместья одевались в траурные наряды, а Шерри заперлась в комнате отца, чтобы в последние минуты быть наедине с ним. Нелли Трис, в кои-то веки безо всякой радости, принимала гостей, предлагая каждому по чашке чая. То ли всё-таки из уважения к человеку, то ли по неким иным соображениям она была опечалена в этот грустный для всех день. Генри Ламов помогал освобождать проход на заднем дворе – там, где будет похоронен уважаемый мистер Трис. Старая Мериан и мистер Озёрский советовались с приглашённым священником по поводу убранства в доме, ведь некоторые правила запрещали на какое-то время после похорон держать в доме то или иное. Сам же отец Арсений, священник приходской церкви в трёх километрах к северу, был хорошо знаком с покойным и выражал глубокое сочувствие об уходе столь хорошего человека. Сёстры Квит, прибывшие одни из первых, выразили свои соболезнование Нелли Трис и извинялись, что их отец, Григорий Квит, не сможет присутствовать ввиду своего ранения и отбытия обратно на фронт. Вслед за ними появился мистер Круглов, а двумя минутами позже подъехал экипаж Лео и Салли. Лорд Вильям в сопровождении юриста семьи Трис и мистера Льюиса прибыли к тому моменту, когда покойного уже выносили из дома.
   Дождь по-прежнему моросил, и все кутались в свои одеяния. Генри прижимал к себе рыдающую Шерри, Нелли Трис молчаливо следила за ней. Остальные слушали священника и вспоминали каждый своё знакомство с этим, покинувшим их, человеком. Его медленно опустили вниз, и мистер Круглов, неуверенно оглядев присутствующих, первым бросил горсть земли. Печальное событие настигло этот дом, гостеприимный, дружелюбный, открытый для всех. Все по очереди начали возвращаться внутрь, в тёплые от камина помещения.
   – Мисс Шерри, – промолвил священник, когда остальные уже ушли, и кроме них остался лишь мистер Генри. – Я полагаю, вам нужно знать. Когда-то мистер Трис помог восстановить после пожара нашу церковь. Это было давно, но то был достойный поступок. Чтобы мы могли отдать дань уважения, вы можете обратиться к нам, и наша церковь поможет Вам в трудную минуту.
   Его печальный взгляд, исполненный искренностью и болью, тронул её. Было в этом человеке достойное уважения – честность, рассудительность, порядочность, почтение, достоинство. И Шерри, и Генри почувствовали это по его словам, по его взгляду.
   – Отец Арсений, – окликнула его Шерри, когда он уже направлялся в дом. – Он счастлив теперь?
   Он кивнул и всё также тихо ответил:
   – Да, мисс Шерри. Я уверен, что прекрасные люди, попадая на небеса, обретают свой счастливый покой.
   Она немного улыбнулась этим словам, и мистер Ламов понял, что священнику удалось несколько успокоить её.
   Тем временем, пока все согревались за горячим чаем, Нелли Трис в своей комнате знакомилась с завещанием покойного мужа, переданного ей юристом семьи. Вдова мистера Трис багровела на глазах, словно железо в огне. И юрист понимал её состояние в этот момент, поскольку завещание не соответствовало планам Нелли: всё имущество, включая ещё не доставленную партию драгоценных картин, переходит в распоряжение его дочери, единственному ребёнку мистера Трис, – Шерри.
   – Такова его последняя воля, – прокомментировал юрист, окончательно добив Нелли Трис.
   Она так и упала в кресло, попросив принести стакан воды. Старая служанка уже через минуту исполнила просьбу, прихватив с собой веер. Для Нелли рухнули планы, которыми грезила уже давно. Теперь всем распоряжалась её дочь, значит, не суждено переехать на юг, продав всё состояние. Почему именно ей? Нелли не могла понять, почему Шерри получила всё, а супруга осталась ни с чем. Видимо, их дочь была лучше неё, значила для него больше. Нет, не могла Нелли смириться с подобным.
   – Могу я оспорить завещание? Думаю, мой супруг – мистер Трис – составил его в состоянии помутнения рассудка, соответственно, данная бумага не является достоверной, имеющей какую-либо силу.
   Мисс Мирра, ещё присутствующая здесь, нахмурилась. Ей было известно, что покойный составлял завещание незадолго до своего путешествия, иными словами, в трезвом уме и полном здравии.
   – Тогда у вас есть неделя для подтверждения своих слов, пока подготавливаются документы на имя Шерри Трис и ещё не вступили в силу. В противном случае, через неделю его дочь станет единственной полноправной владелицей имущества, а Вам останутся лишь те погремушки, в которых Вы так радостно щеголяли по городу в момент предсмертных мучений своего супруга.
   Очевидно, юрист был из тех многих, кто испытывал отвращение к ней. Собственно, её наивное поведение, ничем не оправдываемое, и настраивало людей против Нелли. Позор окутывал её имя давно, и её радость перед сегодняшним днём лишь усилила презрение к этой особе.
   Мисс Мирра улыбнулась ему в знак солидарности. Она одобрила слова юриста, его тон, высокомерный, являющийся укором теперь уже мисс Нелли. И вообще старая служанка была мудрой женщиной, справедливой, она была в курсе всех отвратных деяний хозяйки, хотя и не показывала этого. Впрочем, завещание ровным счётом не относилось к ней, и она поспешила удалиться, чтобы не попасть в немилость мисс Нелли Трис.
   Сёстры Квит, только что выразив сочувствие своей подруге, заметили спускающуюся служанку. Они направились к ней и изъявили желание помочь, на что получили одобрение, ведь сама мисс Мирра валилась с ног. И хотя всё было в порядке, её отсутствие выглядело бы не совсем уважительно в такой день. А Кэтлин вообще не было видно с самого утра, очевидно, ей не хотелось обременять всех своим присутствием. Впрочем, мисс Шерри даже не предала этому значения. Естественно, что в подобные моменты люди замыкаются в себе, перестают обращать внимание на окружающий их мир. Да и сама Кэтлин уже устала от этого поместья, от этого высокомерия, от всего, что связывало с фамилией Трис. Скоро, уже скоро ей представится случай покинуть этот дом навсегда, и всё забудется. Только вот знала ли Шерри о планах своей молчаливой подруги? Скорее всего, даже не догадывалась, считая её не столь уж развитой, чтобы мыслить.
   Когда же все начали расходиться, Нелли вновь появилась с улыбкой на лице. Никто из присутствующих даже не попытался скрыть своего недовольства этим, а мистер Льюис прямо-таки и выпалил ей в лицо, видимо, выражая всю свою неприязнь к этой особе в целом:
   – Знаете, всем нам воздаётся по заслугам. Но для вашего поведения и наказания жалко! Лучше бы Вы так улыбались на сцене театра, дорогая мисс Нелли. Там хотя бы люди не умирают взаправду! Я думаю, придёт тот час, когда зайдут проведать ваше здоровье изуверы, с которыми мы воюем. Они-то сотрут с лица всякую улыбку.
   И он ушёл, уже вежливо попрощавшись с остальными. Мистер Льюис всегда был весьма прямолинеен, педантичен, возможно, сказывалась на нём театральная жизнь. Он не любил пафоса, не терпел лицемерия. Всегда был строг и честен со всеми, и не упускал возможности задеть за живое, если видел в человеке испорченную натуру. Вот Нелли и попалась ему, к тому же старый театрал оказался первым, кто так вот высказал ей в глаза то, что думают все остальные. Что же она почувствовала теперь? Обиду? Унижение? Или это ей неведомо? Быть может, ей вообще показались эти слова комплиментом? Человек с извращённым представлением о морали очень опасен для общества, его убеждения могут владеть им, он бессознательно следует им. Значит, Нелли Трис могла быть химерой с весьма избирательным мышлением. Однако, это ещё не ущемляло кого-то… пока нет.
   Когда мистер Озёрский проводил всех, и последняя карета тронулась от парадного входа, наступило прежнее уныние. Гости предавали сил, теперь же какая-то немощность оковывала каждого. Стоял полдень, дождь всё моросил, и казалось, что нет сожалению и горю конца и края. Шерри предупредила всех, что будет в своих покоях набираться сил, и медленно поднялась на второй этаж. Старая мисс Мирра заперлась в тесной комнатке прислуги, Нелли Трис куда-то ушла в такую погоду. И лишь дворецкий подсел к мистеру Ламову, молчаливо пьющему чай у камина.
   – Даже представить не могу, как тяжело Шерри в последние дни, – вымолвил мистер Генри.
   Дворецкий улыбнулся.
   – Жить, не зная боли и горечи утрат, что учиться плавать без воды, – ни пользы, ни мудрости. Юная хозяйка будет великой женщиной благодаря тому, что думает о других в те моменты, когда плохо самой.
   Следопыт посмотрел на него, озадаченный такими словами.
   – Вы думаете?
   – Мистер Генри, не станет слепой мудрее, если отпустит поводыря. Мисс Шерри обретает величие, пусть даже столь ужасной ценой. Глупо говорить о том, что было бы всё иначе, будь её отец жив. Именно несчастья открывают нам самих себя, ту нашу природу, что есть истинная. И мисс Шерри, переживая утрату, обретает мудрость и величественность, ведь она не дала воли отрицательным чертам характера взять верх над ней. Она становится сильнее, жизнь закаляет её, предавая некую огранку, украшая этим, словно кузнец из куска металла под огнём и прессом куёт новый меч. Да, очень обидно, что мистер Трис покинул нас. Но дело не в том, каков в этом мире был его срок, вопрос в том, как он провёл отпущенное ему время. И мисс Шерри, глядя на этот достойный пример, поднимется ещё выше, в знак памяти и любви к дорогому человеку. Вы это понимаете, вы же видели на полях сражений, на какие страсти способен человек. Там, где нет ничего святого, хранит от падения духом память о хорошем, как происходит сейчас с юной Трис. Порой спасает нас лишь вера. У каждого она своя, но сам факт её присутствия не даёт нам лишиться рассудка.
   Мистер Озёрский был прав, и Генри Ламов полностью согласился с ним. Сам мистер Генри раздумывал над несколько иными вопросами. Его интересовало, не повлияет ли семейная трагедия на выбор Шерри относительно дальнейшей их свадьбы. Сейчас у всех шалили нервы, и любая мелочь могла всё испортить. И Генри боялся. Он боялся что-то сделать не так, ведь многое зависело уже от напряжения, в котором находился шаткий, но ещё спокойный уклад жизни. Но никто не знает наверняка, что лучше делать, потому как будущее непостижимо в настоящем.
   28. Спустя несколько дней после похорон мистера Трис сэр Вильям находился в тыловом штабе армии королевства по поручению командования относительно затруднительного снабжения провиантом. За несколько последних дней войска врага продвинулись ещё на сто-сто пятьдесят километров, и паника овладела даже верхами правления. От лорда требовали максимальных усилий для бесперебойных поставок еды, лекарств и содействия в увеличении производства вооружения. От таких известий ему показалось, что седина с кончиков его волос теперь покрыла всю голову. Он боялся даже представить, что враг окажется так близко, боялся представить, что положение будет столь ужасающим. Вместе с тем лорда Вильяма известили о назначенном на пост командующего дивизией тылового обеспечения и разведки кандидате. Как стало известно, полковник Владислав Стройный взят в плен, а мистер Крыловский отказался от генеральского звания. Комендант резервного пополнения объяснил своё решение тем, что считает следопыта Ламова более достойной заменой генералу Льюису. На просьбу лорда разъяснить решение коменданта в штабе ответили:
   – Мистер Джон Крыловский одно время служил вместе с мистером Генри Ламовым, и коменданту известно, что собой представляет следопыт. Он настоятельно рекомендовал мистера Ламова на это звание.
   Лорду Вильяму было известно об этом человеке немногое. В частности, ему была присвоена награда за спасение комендатуры от подрыва, где в последствие и получил данную награду из рук самого Джона Крыловского. Не лишён был мистер Ламов и остальных наград: две медали за отвагу, а также орден доблести, которым награждали весьма редко и тех, кто в одиночку устраивал саботаж и спасал множество пленных. Об остальном, казалось, мало кто знал вообще, да и обосновано это тем, что в такое время невозможно уследить за историей каждого, кто попадал на линию фронта.
   Выходило, что теперь у армии вновь был генерал. Оставалось надеяться, что никому не известный следопыт-охотник справится с поставленной задачей. Она же была единственной на сегодняшний момент – не позволить захватчикам продвинуться дальше. Вопрос заключался в том, где находился мистер Ламов в этот момент.
   Лорд Вильям понимал, что теперь не избежать массовой истерии в городах, хаоса, паники. Если до этого всё ограничивалось мародёрством, обусловленным голодом, то в данный момент беспорядки на этом уже не остановятся. Разбои, мятежи, протесты, лозунги весьма нелестного содержания – лишь неполный список того ужаса, что начинался повсеместно. Войска в спешке отступали, даже не пытаясь препятствовать продвижению противника, а ополчение прекратило поддерживать уязвимые места поредевшей армии. Обстановка накалилась до предела, и уже чувствовалось, что всё рухнет в считанные дни. И никто не пытался что-либо изменить, люди попросту бросали всё и поспешно уезжали. Для этого был хороший пример: один за другим направлялись на юг кареты высокопоставленных чинов, а за ними – повозки с их имуществом. Те, кто должен был решать проблемы и вести деятельность по урегулированию сложившихся ситуаций, бежали первыми. Даже Правое дело, поначалу сиявшее на устах каждого, уже не внушало надежды. Наоборот, оно олицетворяло недоверие к тем, кто стоял у руля. Отвращение к ним усиливалось, вера ослабевала, армия складывала ружья. Мужчины сотнями уходили со службы, видя безразличное ко всему отношение лидеров. Назревали восстания в городах, недовольные жители, коих абсолютное большинство, разоряли имения приближённых к королю, а группы гангстеров захватывали казначейства и небольшие армейские склады. И это всё было лишь началом, это уже невозможно было остановить. Разруха, устроившая бардак в стране, превратила людей в ожесточённых дикарей. И если раньше съедали себе подобных по недоразвитости, по принципу "не из нашей пещеры", то теперь люди могли снизойти до этого по причине дикого голода и бедности. Страх овладел всеми; все боялись даже самих себя, понимая, что обстановка вынуждала совершать дичайшие вещи. Война всегда ужасна по своей природе, и даже Правое дело не сделает её священной.
   Сэр Вильям был в недоумении. Он не знал, что возможно сделать в такой обстановке. И без того худое положение угнетало, а сейчас от него требуют последние крохи. Неужели ему придётся проститься со всем своим имуществом ради армии, так быстро сдающей позиции безо всякого сожаления? Неужели предстоит уподобиться всякому, кто в поисках пропитания идёт на преступление? Он боялся такого поворота событий, не желал верить в подобное.
   Между тем всякий раз, как приходили вести, он всё больше убеждался, что всё рушится на глазах. Десятки сёл переходили в руки противника, сотни людей погибали или попадали в плен. В этом кошмаре уже не было верных решений, всякий метод годился, лишь бы не потерять последнее, что осталось. А осталось совсем немногое: голодная вера да ломоть чёрствого хлеба. Казалось бы, наступит переломный момент, и прежние времена вернутся. Но уже ничего не будет, как было раньше. Утратив смысл в Правом деле, люди перестали бороться. Навряд ли появится человек, кто решит по взмаху руки проблемы, накопленные за столь долгий срок существования. Единственным, что могло изменить дальнейший ход событий, был некий толчок для народа, поднимающий дух. Нужен был символ веры, олицетворяющий что-то светлое, чудесное, неприступное. Может быть, лорд Вильям понимал и это, возможно, новый генерал будет тем, кто вновь возродит утраченную надежду в сердцах многих.
   29. Генри Ламов, получив известие от командования, был весьма озадачен. Его смутило, что давний знакомый так лестно отзывался о нём, настоятельно рекомендуя на пост генерала именно его. Ещё более удивило мистера Ламова, что командование отправляло его на юг, туда, где не было сражений. Очевидно, дела были совсем плохи, раз дошло до этого. Затем ему предстояло увеличить ополчением отступающие войска, разработать план и вновь перейти к наступательным действиям. Это была задача, явно затруднённая поставленной целью. Люди уже не подчинялись, воины разбегались, население перестало помогать провизией и новыми ополченцами. Стало быть, старые вояки отказались брать на себя ответственность и переложили её на юного следопыта, заведомо осудив за неисполнение задачи, и без того не имеющей решения. Означало ли это, что мистер Генри Ламов должен покинуть родной дом во благо страны, не сомневался даже он сам. Вот только какова будет цена за дальнейшее развитие событий? Враг уже близок, уходить необходимо немедленно, уводя за собой всех, кто согласен. Трагедия – такова расплата за каждый последующий шаг. И следопыт знал это наперёд.
   Что теперь предстояло Генри Ламову? Какова его дальнейшая судьба? Он осознавал, что ему нужно уезжать, бросив то, к чему пытался вернуться. Ему предстояло покинуть возлюбленную, свою юную мисс Шерри Трис, и отправиться воевать вновь, но уже там, где войны ещё не было.  Это усугубляло ситуацию, ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как он вернулся в её объятия. Она могла не согласиться с его скорейшим отъездом, могла не отпустить. И то было бы естественно, поскольку он вернулся лишь недавно. И Генри Ламов оказался перед выбором, от исхода которого зависела его жизнь. С одной стороны, его ждали вверенные ему войска. На кону стояло будущее целой страны, жизни многих людей зависели от действий нового генерала, возможно, последнего генерала в этой войне против захватчиков. С другой стороны, его ждала Шерри, она любила его, ночами не спала, считая минуты до его возвращения. Тут и предстала перед следопытом трагедия выбора во всей красе – стать великим полководцем, почитаемым, спасти тысячи жизней, или же остаться с возлюбленной, стать счастливым мужем и уповать, что кто-то иной возьмётся спасать мир? Нелёгкий шаг, от которого зависит всё дальнейшее. Судьба порой слишком жестока.
   Почему именно он? Вероятно, он был перспективен, опытен, молод. Но также малоизвестен, что давало возможность другим осудить его во всех грехах, если он не справится. И не важно, соглашался ли мистер Ламов на это, – за него уже решили, и уведомление командования служило тому доказательством. Так что же теперь случится, что же произойдёт с Генри Ламовым и всем, что его окружает? Каково находиться перед тяжёлым выбором, понимая, что ответственность ляжет лишь на тебя? Ведь человек одинок в такой момент, всё отходит на второй план, даже самые близкие люди не смогут поддержать в полной мере и указать верный путь. Трагедия выбора ужасна безысходностью, холодным расчётом, одиночеством и последствиями.
   Он сидел в кресле, потрёпанном временем. Его комната давно пустовала ввиду пожертвования мистером Ламовым своей мебелью для сиротского приюта. Впрочем, и малый дом, в котором он жил, изрядно опустел ещё до того, как следопыт ушёл в ополчение. Наверное, оно и к лучшему – пусть всё достанется нуждающимся, чем мародёрам. Кресло немного поскрипывало, когда Генри невольно передёргивался. Снова и снова перечитывая письмо из штаба, ему хотелось понять, каким образом необходимо выполнить то, что не смогли другие.
   На обеденном столе остывал кофе. Мистеру Генри в этот день не хотелось любимого напитка, лишь по привычке он был приготовлен и подан к столу. Грусть овладела этим широкоплечим мужчиной, причин для которой не было на первый взгляд. Но в глубине души он тосковал по былым временам. Его немногочисленные друзья разъехались ещё до войны, оставшиеся же ушли воевать и до сих пор не вернулись. Что-то тревожило Генри, что-то заставляло беспокоиться. Даже переживания за возлюбленную оказались слабее. Могло ли вообще хоть что-то настолько взволновать его? Если да, значит, случилось действительно ужасное, ведь мистер Ламов всегда казался стойким, непоколебимым, уравновешенным. Так бывает – даже самый прочный орех теряет свою крепость.
   Теперь оставалось лишь два пути. Генри казалось, что всё вокруг замерло, и сама Вселенная утихла в ожидании. Всё остановилось в этом ожидании решения. Не раз мистер Ламов попадал в трудные ситуации, но сейчас ему было страшнее, чем когда-либо. Он не знал, что делать. Да и кому под силу не потерять самообладания в такой ответственный момент? Он понимал, что ему придётся заниматься холодными расчётами, жестокими, порой деспотичными. Возможно ли спокойно планировать, что где-то должна погибнуть тысяча солдат, чтобы на другом краю страны смогли выжить пять тысяч? Кто может быть готов к такому? А если Генри откажется, сможет ли спокойно спать, зная, что мог кого-то спасти и не спас? Ужас, навеянный вопросом морали, преследует очень долго. Нет страшнее бездействия, нет ничего хуже холодных расчётов.
   Он вышел из дома и медленно направился в сторону поместья Трис. Мистер Ламов посчитал нужным сообщить обо всём возлюбленной, полагаясь на её рассудительность. Он посчитал, что мисс Шерри Трис здраво оценит ситуацию. Её ум был лишён знаний об истинном лице сражений, о гибели множества воинов, о мнимой святости войны. Она беспристрастно могла оценить выбор Генри в силу своего же незнания. Возможно, так было бы честно хотя бы по отношению к ней. Генри надеялся, что так будет лучше.
   Не часто встречаются те, кто обретает величие. Быть может, именно следопыт и переживал момент зарождения самого величия, которое сквозь столетия затем будет славить его имя.
   30. Мисс Мирра в который раз прибиралась в комнате покойного. Привычка – и ничто иное – заставляла её наводить порядок, хотя и понимала она, что этим не вернуть главу семейства. Впрочем, это было единственным, что отвлекало служанку от последних известий. Когда в половине четвёртого утра прибыл почтальон и сообщил, что необходимо уезжать на юг, всеми овладел ужас. Никто и представить не мог, что войска противника окажутся столь близко и столь скоро. Мисс Нелли судорожно собирала свои погремушки (так назвал юрист её украшения), а мисс Шерри и мистер Озёрский упаковывали всё необходимое и самое дорогое. Во дворе ожидала повозка, а кучер судорожно потягивал сигареты, опасаясь не успеть отбыть до прихода недругов. Даже Кэтлин, редко появляющаяся в последние несколько недель, с самого утра помогала снимать дорогие занавески, упаковывать вечерние платья, заколачивать окна. Правда, она долго не могла понять, кому вообще теперь нужны платья в это ужасное время, поскольку балы никто не устраивает, да и нет возможности думать о гуляньях. Однако у богатых свои взгляды на мир, и отступать от этикета и принятых испокон веков традиций они не намерены даже перед лицом гибели всего сущего. Да Кэтлин, надо заметить, вовсе не понимала причуд людей, не говоря уже про богатых. Последние ей казались пришедшими из других миров, представителями иных, более древних цивилизаций. Может быть, и сама она была потомком иных миров, где не было ни войн, ни социальных различий, ни пафоса. Высокомерность – это уж точно не про Кэтлин, но про тех, кто относился к ней с дружелюбным безразличием.
   Между тем, Нелли Трис причитала; негодуя насчёт скорейшего отъезда, она надеялась побывать на званых вечерах высоких господ там, где её никто не знает. Её наивности могла бы позавидовать сама Кэтлин, что не удивительно. Такие люди слишком упрямы, эгоистичны, не дальнозорки, беспечны и неугомонны в ублажении своих потребностей. Другое дело – Шерри. Юная мисс ещё не сложилась как полноценная личность. Она примеряла на себя все облики взрослых, пытаясь в чём-то подражать им. Дети всегда подражают взрослым, будь то достойные поступки или наоборот. Нелли же вряд ли об этом задумывалась, не осознавая свои прегрешения. При всём дочь её всё-таки понимала все проступки первой, благо мисс Мирра выучила подопечную благоразумию.
Внезапно подъехала карета отца Арсения. Священник вышел с человеком, одеяние которого походило на монашеское. Разница ощущалась, только никто не мог понять, в чём именно. Они направились в дом и попросили мисс Мирру позвать юную хозяйку.
   – Да поскорее, прошу Вас, – поторопил её отец. – Дело весьма щекотливое, а времени остаётся, к сожалению, слишком мало.
   Служанка засуетилась, позабыв обо всём, что собиралась упаковать в свой саквояж. Невнятно бормоча что-то себе под нос, она забегала по дому в поисках мисс Шерри. Та, в свою очередь, уже была готова к отъезду и отправила дворецкого укладывать в повозку багаж; сама же задержалась в своей комнате дабы собрать самое дорогое – письма Генри и золотую цепочку отца. Мистер Трис доверял свои драгоценности лишь дочери, и она с любовью хранила их, оберегая от посторонних глаз.
   Вообще Шерри любила отца столь сильно, что никакое иное чувство не сравнится с этой любовью. И эта любовь помогала ей на протяжении всей жизни справляться с любыми препятствиями. Даже страх, пожалуй, мощнейшее чувство из всех, отступал перед мыслями об отце. Ничто не способно затмить глубокую привязанность юной Шерри к мистеру Трис. Такова природа любви и веры – среди кошмара и тьмы предавать человеку стойкости и мужества. И примеров тому – множество. Сколько раз рабы свергали королей из-за любви к наипрекраснейшему? Сколько раз гонимые сражались с целыми войсками из любви к своему дому? Сколько раз враги бились бок о бок с общим противником, вверяю друг другу свои жизни? Любовь и вера – великие, глубочайшие чувства, способные помочь человеку вершить великие деяния. И Шерри беззаветно любила отца, глубокой и искренней любовью, которая предавала ей сил идти вперёд, невзирая на трудности.
   – Мисс Шерри?.. – донеслось до её сознания.
   Шерри захлопнула шкатулку и, закрыв дверь, быстро спустилась вниз, прямо-таки в объятия священника.
   – Отец Арсений? – радостно проговорила она, хотя её удивление быстро отступило перед необходимостью уезжать. – Вы, думаю, уже знаете обо всём? Войска отступают, и всем советуют уезжать подальше на юг. Никто не ожидал этого, но раз так произошло…
   Шерри начала беззаботное размышление по поводу Правого дела, от коего всех давно бросало в дрожь.
   – Мисс Шерри, – настойчиво перебил её тот. – Вам необходимо ехать с нами, поскольку дорога на юг уже небезопасна. Мы движемся на восток, в имперский монастырь. Там вы сможете укрыться на несколько недель, после чего отправитесь, куда сочтёте нужным.
   – Я не понимаю. Там же идут сражения, а большинство жителей уходят с отступающей армией.
   – Увы, сражения происходят именно там, где и армия. Логично, если враг пойдёт на юг, чтобы до конца лишить нас сил сопротивляться. Этот мужчина – Мирослав – может приютить Вас и обеспечить пропитанием. Брат?..
   – Доверьтесь, пожалуйста… – тихо произнёс он.
   – Я не могу просить о такой услуге, – робко выговорила Шерри.
   – И не нужно, я отдаю должное, в знак уважения к мистеру Трис. Это лишь малое, что могу дать взамен его поступка, достойного его почтения. А теперь быстро усаживайтесь в карету, я сообщу повозке, чтобы следовала за нами. И ещё: если что-то будет нужно, обращайтесь к мистеру Мирославу.
   – Брат… – кротко отозвался Мирослав в знак согласия.
   …На удивление мисс Нелли уже сидела в карете, когда подошли остальные. Жажда владения поместьем сменилась гнусным желанием бросить всё на произвол судьбы. Вот оно – истинное лицо алчности, эгоизма, пафоса. Мерзость! И эта женщина хочет быть приглашённой на все балы и празднества? Какая ирония! Увы, приходит свой час и к таким людям, рок оставляет их ни с чем, и их богатства в одночасье теряют свою цену и смысл. Столько лет терпела мисс Мирра, столько лет мучился с ней мистер Озёрский, равно как и все остальные. И теперь эта женщина убегает вопреки своим желаниям и словам. Одно лицемерие! Никто не хотел покидать родной дом вместе с ней, но выбора не было.
   Карета тронулась, следом повозка. Шерри со слезами наблюдала, как отдаляется её очаг, где провела счастливейшие годы, где оставила свои мечты и детство. Теперь ничего не будет, как прежде. Теперь лишь страх и неизвестность, беспокойные ночи и голодные дни. Всё осталось там, позади, вместе с милым её сердцу кровом, тёплой постелью и папой, прощающимся с ней покосившимся в сырой земле надгробьем.
   31. Опустевшее поместье поскрипыванием дверей встречало мистера Ламова и лорда Вильяма. Оба встретились у ворот, оба спешили к юной мисс Шерри. Но ни один из них не догадывался, что вести с фронта опередили их. Недоумение овладело следопытом, а сэр Вильям облегчённо вздохнул в надежде на её отбытие подальше от этих мест. Словно по сговору, оба прошли на задний двор, постояли у могилы мистера Трис, поправив надгробье. Небо хмурилось, предвещая ливень и нечто более жуткое, творимое уже людьми. Ещё бы, ведь неприятель был уже близок, и после него не останется ничего.
   – Куда Вы теперь? – тихо спросил лорд, заранее зная ответ.
   – На юг, как и все, – также тихо ответил Генри.
   Естественно, все уходили в том направлении. Все оставляли почти всё своё имущество, забирая лишь самое ценное. И только семейство Трис отбыло на восток, по настоянию священника. Эти двое не знали об этом, но надеялись, что теперь мисс Шерри в безопасности.
   – И что теперь? – поинтересовался, словно у самого себя, мистер Ламов.
   – Всё зависит от нового генерала. Думаю, лишь в его силах что-либо изменить. Видит небо, это последний человек, кто что-то может исправить. Командование считает именно так, этот человек на хорошем счету, и решение верхов было единогласным – отдать армию под его руководство.
   – И что же я могу предпринять такого, что не смогли прежние генералы? Я ведь охотник-следопыт, и никогда не руководил такой массой людей. Мне проще в одиночку, чем в толпе.
   Изумление – вот что выражали глаза сэра Вильяма. Так значит, новый генерал всё время был у него под боком? Но на смену изумления пришло трепетное почтение, поскольку ему были известны деяния следопыта. Лорд постоянно слышал из уст вояк уважительные отзывы в адрес мистера Ламова, многие с восторгом рассказывали о его хитрости, ловкости и неординарности в принятии решений. Быть может, такой генерал и нужен? Безумные поступки порой приводят к наилучшему результату.
   Неужели перед лордом Вильямом стоял человек, на которого возложено будущее страны? Неужели безызвестный следопыт обретает величие, даже не подозревая об этом, именно у него на глазах? Не укладывалось всё это в голове лорда. Он ожидал человека властного, военной закалки, руководящего тысячами, но никак не простолюдина. Однако и мистер Генри не был так прост. Его любили и уважали все, с кем он имел дело, и сэру Вильяму было известно об этом. Даже шашки порой прорываются в дамки, так почему не мистер Ламов?
   – Не мне судить об этом, – учтиво заметил лорд. – Однако Ваше появление поднимает боевой дух в войсках. Не стоит этим пренебрегать. Поверьте, я о Вас ничего не знаю, и символом победы не буду делать; но люди верят Вам, так почему не помочь им вновь обрести эту веру?
   Генри Ламов понимал, что в этом выборе он одинок. Понимал это и лорд Вильям. Пытаясь как-то поддержать собеседника, второй напомнил ему о тех ценностях, которые ещё остались и нуждаются в защите.
   – Вы абсолютно правы, – согласился мистер Генри. – Сейчас не время думать о личных проблемах. Гибнет целое королевство, и это отличная мотивация встать рядом с остальными и дать отпор врагу.
   32. Зеленоглазая видела, как покидают свои фермы иные. Она понимала, что всё кануло влету. Но куда, к кому ей идти? Кому она нужна в такие времена? Она размышляла над этим многократно и оставалась без ответа. Теперь она одна, совсем одна. Молчание – единственный повод оставаться, хотя быть одной среди бескрайних просторов – неутешительный финал этой истории. Впрочем, тосковать ей пришлось недолго.
   Подъехала карета; вторая за последние двадцать семь лет. Неожиданное появление незнакомца заставило её взбодриться потому, как лишь он был облегчением её душе за последние месяцы. Ей казалось, что он позабыл о ней, а теперь всё иначе – незнакомец стоял перед ней и улыбался. Он улыбался, и ей казалось, что всё вернулось на круги своя. Однако осознание происходящего вновь вернулось к ним, и ужас снова овладел их разумом.
   – Прошу Вас, скорее! – донёсся голос выглянувшего из кареты сэра Вильяма.
   Зеленоглазая последовала за ним, ведомая некой силой. Она доверяла ему, она знала, что ему можно верить. Её знания шли из подсознания, интуиция никогда не подводила её. И теперь она с лёгкостью доверилась этому человеку.
   Карета тронулась. Лорд сидел напротив и наблюдал, как она разглядывала его. Мистер Ламов смотрел на опустевшие фермы и поместья и думал о том, что ему предстояло всё это отвоевать. Он знал, что все эти просторы будут на днях принадлежать им, знал и понимал, что ничего уже не будет так, как прежде, до войны.
   Тянулись часы, все дремали под скрип колёс. Лишь изредка кучер подбадривал лошадей и насвистывал мотив старой песни из далёких мест. Постепенно менялся пейзаж, солнце уходило за горизонт, и его лучи упали на следопыта, окрасив его в багровые тона. Он открыл глаза; его мысли были заняты предстоящем, и нормально выспаться не удавалось.
   Где-то около двух ночи карета остановилась. Необходимо было отдохнуть лошадям, да и сам извозчик хотел набраться сил.
   – Где мы? – спросил сэр Вильям, очнувшись ото сна.
   Следопыт ответил, что проехали они около двухсот километров, значит, находились в трёхстах километрах от цели. Зеленоглазая потянулась и медленно вышла. Ей было привычнее спать на земле, нежели в богатых повозках. К тому же самому кучеру будет спокойнее, если кто-то присмотрит за лошадями, загнанными до невозможности. Тишина, периодически нарушаемая стрекотом цикад, умиротворяла.
   …Глубокая ночь. Зеленоглазая сидела поодаль от костра и наблюдала за незнакомцем. Значит, она знала его имя, его род занятий, его дальнейшие шаги. Она всё это знала, ведь по дороге внимательно слушала разговоры. При этом ей по-прежнему ничего не было известно о нём. Она понимала, что суть всех разговоров с лордом Вильямом сводилась к одному – таким его видят люди. Именно люди хотят видеть его спасителем, великим полководцем. Но кто же он на самом деле? Кто скрывается под маской, насильно одетой остальными? От подобных вопросов зеленоглазая нуждалась в нём ещё сильнее, ещё сильнее пыталась узнать его, понять. Остальные возвысили его, так могут и распять, эгоисты, не понимающие, чего хотят на самом деле. А он… он знает и уверенно идёт к своей цели. И ещё чётче она осознавала, что он тоже нуждается в заботе, любви и защите, пусть даже умело скрывает это. Почему-то этот человек был дорог ей, почему-то она желала быть рядом с ним постоянно. Неумолимое, непонятное влечение к незнакомцу овладевало ею всё сильнее.
   Мистер Генри в свою очередь ощущал заинтересованность зеленоглазой. Ему казалось это лишь мимолётным увлечением, возникающем у многих из-за ложных представлений о человеке. Впрочем, как в этом случае объяснить его поступок? Если не ответное влечение, зачем тогда он повёз её с собой? Если же то было лишь нормальным отношением к людям, стоило сажать в карету каждого, кто попадался на пути. Нет, всё-таки Генри Ламов тоже питал какую-то симпатию к ней. Он не мог разобраться, почему, не осознавал, что с ним происходит в моменты её присутствия. Генри был уверен лишь в одном – они встретились не ради шутки небес. Вот только для чего именно? На этот вопрос не мог ответить никто.
   Раздался гул, весьма отдалённый, едва различимый. Лошади фыркнули, и лорд Вильям медленно выглянул из кареты. Кучер встрепенулся, поднялся и затушил костёр. Все подошли к карете, изумлённо вглядываясь в сторону их отправления. Недоумение выражали их лица, никто не ожидал, что неприятель так скор. Никто не верил, что их дома теперь принадлежали врагам, которые уже нагоняют и их.
   – Они идут, – медленно произнёс следопыт.

   33. Оставалось совсем немного. Уже двадцать минут они ехали по территории имперского закрытого монастыря, о существовании которого многие не подозревали. Лесопарковая зона, окружающая сам монастырь, был ухожен, словно за порядком следили все местные власти. Но здание оказалось в плачевном состоянии. Как пояснил монах, это лишь для отвода глаз. И правда, когда все попали внутрь, убедились в этом. Всё сияло, будто только сейчас он был возведён.
   Пока дамам помогали с разгрузкой багажа, священник подозвал их служанку и попросил указать, кто из семейства Трис ныне принимает важнейшие решения.
   – Юная мисс Шерри, священник, – ответила Мирра.
   – Трудности поджидают теперь на каждом шагу. Я прошу Вас об услуге – не оставляйте её одну, какую бы причину она не находила. Даже в этих местах бродят предатели, Вы понимаете меня? Держитесь брата Мирослава – он порядочный человек, но и мисс Шерри не упускайте из виду. Мне же предстоит вернуться и отпустить грехи павшим. Да поможет нам небо.
   Служанка была несколько напугана его словами, но скрыла своё волнение ото всех. Она понимала, что отец Арсений должен вернуться, при этом чувствовала себя омерзительно. Ей даже не удалось подбодрить его, не говоря уже о том, что не попыталась убедить остаться. От этого всё её существо трепетало, она возненавидела себя. Погрузившись в свои заботы, мисс Мирра позабыла об окружающих, и оттого на душе был неприятный осадок. Но это не было её виной – в такое время все были заняты своими заботами, все думали, как не кануть в лету вслед за утраченным. Оставалось надеяться, что вскоре всё изменится. А это всё меняться вовсе не собиралось. И напряжённость положения ощущалась даже в щебетании птиц. Они пели как-то по-особому, грустно, со скорбью. Они пели о былых днях, о павших ныне в бою, о том, что могло бы быть, но не произойдёт никогда. «Изменится всё, но в какую сторону?» – раздумывала Мирра, наблюдая за отъезжающим священником.
   Она вспомнила первую встречу с ним. Когда только появилась мисс Шерри, мистер Трис привёз отца Арсения прямо-таки с венчания мэра города. Перед семьёй предстал молодой человек высокого роста, глаза которого выражали заботу и ласку. В движении рук его, когда последний взял младенца, было что-то высокое, преисполненное любви ко всему сущему. В тот момент он запомнился всем присутствующим своей нежностью и отзывчивостью; и по сей час не было ни мгновения, чтобы кто-то усомнился в этом человеке, разочаровался в нём. Вот и мисс Мирра была преисполнена уважения к священнику, желая ему всех благ.
   – Мисс Мирра… – тихо обратился к ней Мирослав, отвлекая от тяжёлых мыслей. – Прежде, чем приступить к ужину, я должен показать кое-что. Это обязательная предосторожность, поскольку пренебрегать своею безопасностью в такие времена непростительно никому.
   Они прошли по аллее вокруг монастыря. С заднего двора была отчётливо видна река в трёхстах метрах от них.
   – Это ваше спасение, – указал он на тот берег. – В случае надобности в монастыре есть подземный ход, который выведет вас по ту сторону реки. Там есть лодка. Вы должны знать об этом.
   Служанка поняла, что гарантий полной безопасности нет нигде, и молча слушала наставления монаха. Но так ли уж невыносимо было их положение? Нет, если сравнивать с остальными, кто не мог укрыться от врага, и да, если представить, что даже здесь есть те, кому враги роднее. Она кивнула головой, и монах пожелал преспокойного отдыха, извинившись за разбитую надежду на неприступность монастыря. Впрочем, то было лишним, ведь вероятность попасть в лапы врага существовала всюду, и сознавали это все без исключения. Однако служанка задалась уже иным вопросом: какую ценность мог представлять имперский монастырь для неприятеля? Богатство? Все монастыри имели в своих закромах ценности, но этот был отличен от остальных, только чем? Она чувствовала, что стены хранят некие тайны, хотя и побоялась расспросить Мирослава.
   Тем временем юная мисс Шерри уже усаживалась за обеденный стол. Её глаза жадно разглядывали блюда, явно отличающиеся от обыденной пищи. И хотя семейство Трис питалось прилично, благо её отец был состоятельным и уважаемым человеком, здешние явшевства казались ей в диковинку. Чего только стоило испечённое мясо по-восточному, украшенное лепестками соцветий жасмина. От одного вида этого блюда урчало в желудке, и молодой хозяйке хотелось попробовать всё без исключения. Томаты с юга, горячее с востока, сладкие северные ягоды и лакомства запада – со всех концов света украшала пища этот стол. Перед таким столом не устоит ни одна живая душа. И Шерри Трис ощущала себя принцессой, поскольку о такой снеди она могла лишь мечтать. Хоть что-то сбылось в это ужасное время. Но так ли уж желанны теперь те мечты, что были ранее? Нет, все мечты меркли перед самим страхом. Он царил ныне всюду, сковывал многих, только каждый ощущал его по-своему. У Шерри это происходило временами, выражаясь в бурном волнении, подталкивающем на рискованные и необдуманные поступки. Чего только стоила её внезапная агрессия, когда мисс Нелли увидела первые письма от мистера Ламова! На следующий день её отцу пришлось приобрести новый сервис на двадцать персон. Другие же не могут пошевелиться в случае ужаса либо при угрозе подставляют всех под плаху. Но вот в чём проблема: выскочки, унижающие других, рассказывающие басни о своём всесилии, прячутся при любой проблеме; в то же самое время притесняемые, слабые характером вдруг становятся в защиту вместо тех, от кого ожидалась защита. Более того, никто не обращает на то внимания, словно так и должно быть. Почему?! Причина одна: люди слишком безразличны друг к другу! Нет ничего хуже холодного безразличия, уж лучше тогда пусть сами справляются со своими бедами, никогда не обращаясь за помощью. Жестоко, но справедливо.

   34. Кучер гнал лошадей. Зеленоглазая в который раз поражалась их выносливости, а сэр Вильям нервно теребил свой платок, периодически ударяясь головой. Мистер Ламов был каменно спокоен, его холодный в сей час взор говорил о необратимости происходящего. Казалось, что воцарившее молчание свидетельствовало о неминуемых ужасах, что ожидало каждого, попади они в плен. Однако все старались думать о чём-либо ином, хотя нервы были на пределе. Лорд, к примеру, никак не мог вспомнить порядок карт, хотя когда-то был заядлым игроком. Впрочем, это неудивительно – в такой-то час и себя позабыть можно.
   При очередном повороте неожиданно отлетело колесо кареты, и побег обернулся недолгой отсрочкой. Все в ужасе выскочили из кареты, а озадаченный кучер и вовсе трясся в истерике.
   – Я чувствую, как они не щекочут пятки, – пробурчал он, нервно пытаясь надеть на ось часть колеса.
   Но всё же паника спала, когда зеленоглазая обратила внимание остальных на едва слышный гул.
   – Послушайте, – произнесла та. – Шум почти стих. Думаю, они разбили лагерь либо свернули в сторону. В любом случае, у нас появилось время.
   Она оказалась права. Мистер Ламов понимал, что огромное войско передвигается медленнее отдельных его частей, и голове приходится ждать хвост. Однако свои соображения он хранил при себе, ведь окончательно довериться присутствующим сможет лишь через определённое время.
   – Я думаю, нам стоит доверять друг другу, как никогда, – дрожащим голосом воскликнул сэр Вильям.
   Все молча посмотрели в его сторону. Было ясно, что нервы натянуты до предела; в то же время и лорд был прав – в данный час лучше держаться вместе. Никому не понравится погоня, особенно если враги дышат в самую спину. Холод прошёлся по спинам беглецов. Страх и отчаяние сковывали руки каждого, непреодолимый ужас охватывал разум путешественников. Но следопыт вновь не позволил панике взять верх, вновь тихим, но настойчивым голосом приказал брать самое необходимое, погрузить на лошадей и идти лесом до пункта назначения.
   – И сколь скоро нас схватят? – не унимался кучер. – Вы же понимаете, что так мы угодим в их лапы в разы быстрее, если уж и каретой не оторвались.
   – Послушай! – произнёс следопыт, схватив того за шиворот. – Я пробыл в плену месяц, был совсем один, изранен и голоден. Нельзя говорить, что относились хорошо, наоборот, презрения хоть отбавляй. Однако я выжил, и сейчас направляюсь к войскам. А это означает, что наши шансы резко возрастают. Ты понимаешь меня? Бери свой тощий кошель, и пошли. В противном случае ты лишь задерживаешь нас!

   35. – Ну вот и встретились, жаль, так рано!
   Отец стоял в окружении нескольких человек. Не успел он пройти и трети пути, как наткнулся на отряд разведчиков. Неужели так и должно быть? Неужели столько десятилетий служения, преклонения, посвящения пошли прахом? Может, это его удел? Нет, не верим мы в такой промысел небес, не так должно быть, совсем не так.
   – Что же, отец, растерялся пред нами? Где же твоя проповедь?.. – насмешливо начал один. – Нам столько нужно совершить злодеяний, и тебя нам не хватает!
   Отец Арсений стоял и молча слушал их издевательства. Нельзя уподобиться им даже в такую минуту, нельзя показывать слабость. В противном случае они одержат верх.
   – Твоя церковь нескромна на послушниц, отец, – продолжил лукавства другой. – Они визжали долго, все до одной. Теперь никто тебя не ждёт, лишь ворон на пепелище.
  Он чувствовал, как его переполнял гнев при этих словах. Но гнев этот праведный, гнев, ниспосланный на него свыше, совсем не человеческой прихоти. Неужто их дерзость не знает границ? Разве такова благодарность за помощь раненым бойцам их армии? Безо всякой задней мысли, но с чистым сердцем и благой целью он помогал всем воинам, независимо от их подданства и верования. И вся их сущность нашла способ отблагодарить именно столь злобными деяниями!
   – Помолись, священник, это облегчит страдание и осознание происходящего. Вряд ли тебе суждено постичь нас, понять цель нашего вторжения. Эта война – не за земли, не за ресурсы. Вся война таит в себе лишь один замысел – порабощение целых народов. Наш верховный владыка жаждет узреть всё сущее под своим началом или во власти земли. Помолись, ибо ничто тебя не спасёт от обречения на вечное рабство и уверования в нашего властелина.
– Бесовское отродье! – не смог более сдерживать себя отец Арсений и дал волю своему гневу. – Не думайте, что нет покаяния! Внемлите мне, и узрите глас Божий и путь праведный! Отвергните лукавства и козни, примите первозданную покорность и служение Ему, и обрящите истину и очищение души своей во спасение своё! Изыйдите, бесы, с земли этой, оставьте народ благой в покое, очистите от присутствия черни эти места да покайтесь, и прощены будете Господом да во имя Его и всего сущего!
   Неловкое молчание. Казалось, изуверы были ошеломлены подобными речами. И право, мало кому доводилось наблюдать гнев праведника. Но прошло несколько мгновений, и стрела пронзила его грудь. Он упал на колени.
   – Прости их, не ведающих дел своих, – молвил он, подняв к небу лицо.
   Появился ещё один. Все расступились, позволив довершить начатое. Отец Арсений пал наземь, и алая кровь медленно растеклась под ним.
   – Спи спокойно, священник. Кто-нибудь почтёт твою память, – произнёс последний и обломил древка стрел, торчащих из его тела.

   36. Юная Трис не могла уснуть. То ли из-за смены обстановки, то ли от волнения, она ворочалась на мягкой на удивление постели и гадала о возлюбленном. Он наверняка направился на юг в надежде отыскать её, лишь судьба разделила их на время. Быть может, к лучшему, или на беду, но теперь он мог заняться более важным на сей день делом.
   Она встала и прошлась по комнате. Ей вспомнился день, когда отец вернулся из последней поездки. Ей так не хватало его! Но сейчас мисс Шерри одна, а рядом – печаль с угасающей свечой. Где уже она сможет быть весёлой и счастливой так, как это было там, дома? Где теперь все знакомые, с которыми каждый вечер превращался в бал? Время торжеств ушло, настала пора собирать посевы. Но поля были пусты, и единственное, что проросло – горечь утраты. Вместо кропотливой работы все занимались безрассудством: веселились, пели, плясали. И в итоге получили смачную оплеуху, ведь вместо должного результата судьба преподнесла подарок в виде чужеземных солдат.
   Вот она – божественная ирония, сарказм; всё это было ответом на беззаботное препровождение времени. Стало быть, дело не в превратностях рока, а в нас самих. Невозможно играть огнём и ни разу не обжечься.
   Ей вспомнились Эллин и Эмми Кругловы. Теперь они не смогут соперничать с ней за кавалера, ведь давно покинули эти края. Только сейчас Шерри осознала, как ей не хватает неугомонных близняшек. Только сейчас она поняла, что мир грёз и веселья рухнул в одночасье. Именно в тот момент, когда войска противника ступили на родную землю, всё перевернулось. Жизнь в то самое время изменилась до неузнаваемости, и люди в панике попрятались, позабыв о своих бахвальствах и пафосе. Порой мы забываем, что ужасное открывает истинное лицо человека, выявляя все отвратные стороны его характера. К сожалению, не всегда можно раскрыть сущность любого из нас ещё до беды.
   С самого утра, пока семейство пыталось освоиться с новым пристанищем, Шерри Трис внимательно строчила письмо. Впервые она обращалась в нём к лорду Вильяму, к человеку, до недавнего времени вселяющему в неё отвращение. Неужели теперь что-то изменилось? Или так сказывалось безысходность? Скорее всего, и то, и другое. Она была в отчаянии, и высказать наболевшее могла лишь письмом. Именно в письме она решилась раскрыть часть себя тому, кому была по-своему дорога и нужна, хотя мисс Шерри и отрицала это как возможное. Но что же подталкивает нас на такие с виду неразумные поступки? Не глубины ли нашего сознания, скрытые от нас же? По крайней мере, юная мисс не задумывалась над этим вопросом и была всецело поглощена своим посланием.
   «Милый друг, любезный лорд сэр Вильям! Простите великодушно за столь опрометчивые слова, что порою срывались с губ моих в Вашу сторону. Не могу себе и представить, сколь невыносимы Вам казались мои поступки, при этом, невзирая их Вы неустанно заботились о нашей семье в отсутствие ныне покойного мистера Трис. Но скорбь нависла над всеми, и многое ушло вместе с теми, кто пал в бою за наши очаги. Я нахожусь в полном смятении и отчаянии, и тревожит меня не только утрата былого. Страшит мою душу по большей части то, что мы ещё можем потерять. Я не могу Вас просить о чём-то в силу своей глупости некогда насмехаться над Вашими манерами, но и не могу позволить себе умолчать о терзающих меня страхах. Мне хочется верить, что Вашему семейству удалось уйти далеко от этих мест, однако за своё я не ручаюсь. Не могли бы Вы узнать о положении дел и разыскать небезразличного мне человека? Его имя, скорее всего, ничего Вам не скажет – мистер Генри Ламов, следопыт. Пожалуйста, я прошу от всего сердца, если будет возможность, передайте ему, что моё семейство в порядке. Мы пока что находимся в имперском закрытом монастыре, но не могу утверждать, сколь долго сможем пробыть здесь до отбытия на юг. Так что надеюсь увидеть Вас, лорд сэр Вильям, в здравии и хорошем расположении духа там, где собираются многие, – в дали от разрушенных и занятых врагом городов. Мне не хватает Вашего внимания именно сейчас, и лишь теперь осознаю, что оно мне нужно. До свидания, лорд сэр Вильям, надеюсь на скорейшую встречу.»
   После этого письма, в котором она старалась показать свою любезность, по её щекам скатились слёзы. Она не знала, что теперь предстоит делать. Разве могла она высказать ему свою привязанность? Это была именно привязанность, ведь даже слабости человека, некоторые пороки привязывают нас нежными объятиями не меньше, чем все добродетели, присущие нам. Мисс Шерри осознала, что она привыкла к мистеру Вильяму, к его небольшой рассеянности, к его манере быть сентиментальным. При этом она понимала, что поступала несколько эгоистично, вынуждая человека во благо ей менять свои планы, быть может, во вред себе. Не так должно быть всё, совсем не так! Но безысходность заставляет людей порой совершать то, к чему до селе испытывали отвращение.
   За обедом мисс Мирра по просьбе юной хозяйки осведомилась у брата Мирослава, есть ли поблизости отделение почты и телеграф.
   – Вынужден огорчить Вас, однако это закрытый монастырь. Поблизости нет почтовой службы, как и людей вообще. Это во благо самого монастыря. Впрочем, ради Вас мы сделаем исключение. Вечером прилетает птица с другого монастыря, и мы передадим Ваше послание.
   Мисс Мирра была очень признательна. Вечером она принесла – опять же по просьбе мисс Шерри – дорогое колье и пожертвовала во имя монастыря. Удивлению монахов не было предела, но служанка настаивала. В конечном счёте мало людей способно благодарить хотя бы в силу своего воспитания. Воспитание… а многие ли люди воспитаны действительно хорошо? Многие мнят себя образованными и воспитанными, хотя само это мнение уже ложно и говорит об обратном. Собственное «я» губительно для остальных. Чуть ли не святым восторгом наделены глупцы и хамы; они восторгаются своим умом, от неба данного каждому. Разница в том, что наделены знанием, почтением, человечностью, уважением, разумностью и добродетелями, увы, не всякие. Страшно, когда самоназванный гений глупца, бесстыдство невоспитанного дурака, гордость убеждённого в своей правоте хама, безобразные деяний выскочки и труса ликуют над порядочностью и истинным знанием. К сожалению, многие не наделены способностью противостоять невежеству и бахвальствам дураков, мнящих себя чуть ли не знатоками мироздания.
   Тем временем – в укор таким вот знатокам – обычная служанка, не имеющая ни монеты, ни образования, была воспитана многим лучше остальных и умела ценить то, что делают люди. И она была благодарна монахам.
   Хотя был рядом и другой пример, противоположный служанке, – мисс Нелли Трис. Уже на второй день последняя умудрилась разбить бокал и в последствие нахамить одному из служителей монастыря. В добавок к этому, за обедом мисс Нелли брала руками обжаренное мясо с общего блюда и недовольно швыряла обратно. Данное поведение никак не увязывалось с представлением о ней как об  интеллигентной женщине из знатного рода. И мисс Шерри, и мисс Мирра, даже мистер Озёрский, впервые вкушавший богатые блюда за одним столом с семейством Трис, были возмущены такими манерами. А причина оказалась простой – обида. Нелли Трис не смогла смириться с тем, что состояние её покойного мужа перешло к их дочери. Она переживала это столь бурно, что часом, незаметно и для себя, и для других, лишилась рассудка. Лишь вечером дворецкий, беседуя наедине со служанкой, шёпотом высказал предположение, что хозяйка не в себе и явно не понимает, где находится и что вокруг происходит.
   – Со здравомыслием у неё проблемы уже давно, да простят небеса за эти слова, – согласилась с ним мисс Мирра. – Хотя навряд ли она вызовет к себе жалость. Слишком много внимания требовала к себе, пока всё было нормально, и ещё больше, когда мистер Трис покинул нас.
   Уже ближе к ночи, когда все разошлись по покоям, мистер Мирослав Шпалов отправил письмо Шерри в другой монастырь, откуда уже преспокойно телеграфируют по назначению. Только знала бы юная мисс, что пункта назначения нет, не тешила бы себя мыслью о скорейшем ответе.

   37. Оставалось несколько часов. Кучер в последнее время изнывал, а лорд Вильям и вовсе еле волочил ноги. Шагая позади остальных, он постоянно бормотал про какую-то нужду, про войска и порой о чём-то совсем невразумительном. Это несколько раздражало всех, и зеленоглазая уже была готова влепить ему оплеуху. С другой стороны, все понимали, сколь прискорбно оказалось их положение. Радовала лишь сама мысль, что всё обошлось. В конечном итоге, на карете или пешим ходом, им посчастливилось добраться. По пути уже изредка встречались люди, временные постройки, дозорные башни и проволочные ограждения. Означало ли это, что их странствия кончились, никто не отрицал, как и тот факт, что ждало их ещё немало великих свершений и горьких потерь. Но ни зеленоглазая, ни мистер Ламов не представляли себе, что именно им уготовлено. Кучер продолжит заниматься извозом, сэр Вильям – пополнением и поставками для войск, а вот эти двое… Их страшило незнание. Как обычный следопыт без ораторского мастерства, неизвестный почти никому, поведёт сотни и тысячи людей в бой? Как зеленоглазая поможет ему, незнакомцу, найти себя, если в этом бушующем мире она не уберегла даже свой кров? Волнующие, перехватывающие дыхание думы овладевали обоими.
   – Мистер Ламов, – обратился к нему лорд Вильям. – Хочу напомнить вам, что людям нужна надежда. Я знаю, о чём Вы тревожитесь, это чувствуется. И должен заверить, люди пойдут за Вами. Терять -то уже нечего. Конечно же, то лишь слова, и на деле вселить надежду в толпы людей совсем непросто. Но Вы должны знать – заставьте их поверить вновь, и они сделают всё, что потребуется.
   – Поверить? – усомнился мистер Генри. – Во что? В правое дело? В страну? В полководцев? Люди наслышались этих лозунгов вдоволь, до самого отвращения. Они устали и готовы принять любую участь.
   Зеленоглазая молча слушала. Она понимала обоих. Она понимала и пыталась решить эту задачу, пыталась разобраться, что именно необходимо – в первую очередь для неё самой.
   – Вы правы, мистер Ламов, но какого будет положение, если всё, что так любимо вами, уйдёт навсегда? Многие не думают об этом, да им и не под силу справиться с этим, тем более в такой момент. Но Вы – в Вас есть что-то особенное. Вы притягиваете людей своей жаждой жить. У Вас удивительная способность заставлять слушать и слышать. Командование ставит Вас выше  остальных, и это уже плюс – хоть кто-то да пойдёт за Вами.
   – Вы просите заставить их уверовать, но во что? Я не могу понять только этого. Это лишь мешает мне действовать.
   – В себя, – выговорила зеленоглазая.
   Она поняла, о чём говорил лорд Вильям, и осознала, что именно этого не хватает ей – веры в свои силы.
   – В себя, – повторила она. – Они потерялись, и теперь чувствуют себя беззащитными в сумраке, в неизвестности. Помоги им вновь уверовать в свои силы, в единство, в само понятие человека. Тебе не знать ли, что означает вера в самом разгаре сражений? Пусть увидят в тебе лидера, надежду, пусть поверят друг в друга, и тогда они помогут тебе найти самого себя.
   Сэр Вильям улыбнулся. У неё получилось убедить его, и в этом они был признателен ей. Казалось, следопыт озарился верой в свои силы после её слов. Даже кучер притих и изумлённо слушал данную троицу.
   – Что это было? – проворчал он. – Доведут они меня до ближайшего дерева.
   А мистер Ламов, будучи человеком не из слабовольных, действительно переменился на глазах. Усилия его путешественников взбодрили его, и он наполнился решимостью, как наполняется до краёв сосуд чистейшей водою.
   Удивительно, мистер Ламов не испытывал влечения к славе. На место погибшего генерала Льюиса было много кандидатов, с весьма отличными качествами. Руководство армией в решающих сражениях возлагает большую ответственность и славу в случае успеха. Многие воины мечтали об этом, ведь в последствие имя командующего будет вписано в века. Но следопыт был человеком другого склада ума. Он не гнался за известностью, лишь хорошо выполнял свою работу. Он считал своим долгом делать всё от него зависящее. Потому внимание командования и было приковано к нему. Только знал ли об этом сам Генри?

   38. – Мисс Шерри! Проснитесь!
   Раннее утро, такое чудесное, прекрасное. Служанка стояла возле постели юной леди и тихим, но настойчивым голосом будила её.
   – Мирра? Который час?
   – Мисс Шерри, вставайте! Вам нужно видеть это. На дворе только шесть часов, но вам необходимо увидеть. Это касается нас всех. Ради всего святого, умоляю, идёмте со мной, скорее!
   Юная мисс никак не могла понять, что хотела от неё старая служанка, но поднялась и последовала за ней. Они вышли на задний двор. Утренняя прохлада сразу же сковала тело хозяйки, не одетой, не выспавшейся. Мисс Шерри не могла понять, что же могло так взбудоражить служанку. Но мисс Мирра молчала. Она лишь подгоняла её, пока шли по саду.
   – Смотрите, – прошептала служанка, указывая на другой берег.
   В тишине раздавался лишь плеск воды. По ту сторону реки, ещё в сумраке, вырисовывался силуэт лодки. Спустя мгновение появилось очертание человека.
   – Ночью я видела, как длинный мужчина бродил по саду. Мне кажется, что всё происходящее здесь приближает страшные события. Необходимо уезжать, мисс Шерри, здесь жутко.
   – Ты, видно, перенервничала. Скорее, это один монахов.
  – Я знаю о подземном ходе на тот берег. Хочу заверить, что полностью доверять этим людям слишком безответственно с Вашей стороны. Не хотите тихо уехать, оказавшись неблагодарной, можно настоять на вашем желании, утром предупредив мистера Шпалова о своём намерении.

   39. Кругом были люди. Километрах в пятнадцати находился город, переполненный раненными, осиротевшими, больными, бежавшими от врага крестьянами. Здесь же находились остальные, кому не посчастливилось занять укромное место на улицах города. Насколько хватало взгляда, всюду были воины, простолюдины, богатые, бедные. Ночевали под открытым небом – шатров катастрофически не хватало. В толпе слышались стоны, крики младенцев, ропот женщин. Кто-то поговаривал, у ближайших городов обстановка не лучше.
   Через всю эту массу разносортного люда несчётной толпы, многотысячной и унылой, пробирались четверо. Кучер, обомлевший от увиденного, молча шёл и чурался каждого, кто тянул руки в надежде выпросить воды. Лорд Вильям, погружённый в мрачные раздумья, выведал у какого-то вояки о полевом штабе. Зеленоглазая и мистер Ламов шли следом, поражаясь масштабам бедствия. В конце концов они смогли найти шатры, установленные специально для командования, и попросили дозорного уведомить о своём прибытии. Через несколько минут их провели в одну из продольных палаток. Как только мистер Ламов и мистер Вильям очутились внутри, наступило недолгое, но неловкое молчание.
   – Генри?.. – удивлённый голос нарушил это молчание.
   Из-за сколоченного наспех стола поднялся рослый мужчина, кучерявый и широкоплечий, с картузом на правом глазу.
   – Генри, ты жив! – обнял тот его, подойдя ближе. – Извините за неформальное обращение, господа. Это мистер Генри Ламов. Всем известно о его назначении командующим тыловым обеспечением. В эти дни, мистер Генри, мы скорбим о павших, и теперь кое-что переменилось. Тебе присвоено звание генерала…
   – Что это значит, Джон?.. Тебе известно, что есть многие, кто справится лучше меня. Как же полковник Владислав Стройный? Как остальные из моего полка?
   – В плену либо пали, Генри. Это означает, что вся дальнейшая оборонительная операция зависит от тебя. Тебе предстоит возглавить линию обороны.
   – Джон, я солдат, вовсе не лидер. Такой же воин, как и те, что снаружи.
   – Мистер Ламов, – раздался голос штабного генерала. – Вы не находите обсуждение приказов командования неуместным? Или ваши заслуги и опыт не являются доказательством ваших способностей? Принимайте командование, через час мы введём вас в курс последних событий.
   – Да, сэр. Принимаю к исполнению. Разрешите ознакомиться с личным составом.
   Он вышел в сопровождении мистера Джона Крыловского. Тот вкратце описал положения дел, которые если и могли быть хуже, то ненамного. Проводя по расположившимся вблизи шатрам, мистер Джон обратил внимание Генри на то, что большая часть войск сосредоточенная в районе этого города.
   – Джон, почему я? Почему отказались остальные?
   – У многих нет того, что есть в тебе. Тебе доверяют, многие твои соратники высоко оценили тебя. Ты их знамя, хочешь этого или нет. А раз пойду за тобой одни, то пойдут и остальные.
   – Получается, здесь – наше острие атаки. А как обстановка в остальных городах?
   – Они владеют всей информацией. Их силы начнут действия с нашим выходом.
   – За нами была погоня, войско по шуму казалось многочисленное, так что времени у нас практически не осталось. Это рубеж, и если мы не готовы отразить нашествие здесь, всё канет влету вместе со знаменем, коим вы хотите меня сделать.
   – Не уверен, что понимаю твой ход мыслей, но должен заметить, другого плана у нас нет. Наши былые заслуги – ничто, о них остались только воспоминания. Но эти воспоминания, как и ты, пока что здесь, с нами, и судьба, возможно несёт тебе удачу в руки. Так какие же изволите приказы отдать, генерал?
   Двое проходящих воинов при этих словах тут же побежали к своим рассказать о присутствии нового командира.
   – Мне понадобиться вся информация о действиях вражеской армии. После я хочу видеть всех, способных держать в руках копьё, причём в полной готовности. Если уж и прогонять недруга, то всем, едиными усилиями. Теперь уже нет различий. Люди потеряли всё, и они пойдут хоть на край света ради той горстки земли, что находится под их обувью. Дадим им эту надежду, надежду на жизнь.

   40. Мисс Шерри Трис, дворецкий и мисс Мирра, перепуганные, торопились. Они тесно шли по тоннелю, тесному и сырому, затхлому, обваливающемуся по всей длине. К ужасу юной хозяйки, служанка оказалась права. Мистер Шпалов подтвердил опасения пожилой Мирры и советовал как можно скорее покинуть монастырь.
   – Не страшитесь того берега. С той стороны уже никого нет, но это не остановит их, пожелай пробраться сюда, – настоятельно убеждал он. – Никто не ведает, зачем они пожаловали в эту глушь. Уходите, о вашем багаже мы позаботимся.
   Однако мисс Нелли наотрез отказалась уходить, обосновав утренние видения глупой фантазией. Она ни в какую не хотела покидать это место, даже захлопнула перед дочерью дверь. Все понимали, что вдова Трис окончательно лишилась рассудка на почве ревности, не смогла смириться с тем, что всё досталось именно Шерри.
   – Прости нас, мама, – тихо выговорила в дверь мисс Шерри. – Но мы е можем более оставаться здесь.
   Они спешно шли по тоннелю. Всё перемешалось в голове юной леди. Неужели всё происходило в реальности? Ничего уже не будет из того, что было. Теперь остался лишь страх, страх и отчаяние. Но где-то в закоулках сознания, там, куда нет доступа мгле,  она понимала, что так не может продолжаться бесконечно. Наступит момент, и свет озарит всё вокруг. Всё вернётся на круги своя, торжественно ликуя. Всё вернётся, и омрачённые дни забудутся точно также, как забываются к старости имена и даты, люди и книги. В воспоминаниях останутся лишь самые дорогие мгновения, счастливые, вызывающие улыбку. Останутся и всё сильнее будут греть душу. Однако сейчас не было времени на размышления о прошлом, как не было времени и на оплакивание об ушедшем. Нужно было во что бы то ни стало сохранить последнее, что осталось.
   Они выбрались на другой берег и, озираясь, осторожно направились к лодке. Послышались чьи-то шаги, хруст веток; паника овладела всеми, когда из-за деревьев выбежал мужчина с топориком в правой руке. Вид его был омерзителен: небритый, грязный, с выпученными глазами и шрамом через всё лицо. Мисс Мирра от испуга завизжала, споткнулась и упала, прикрыв голову рукой. Дворецкий прикрыл своим телом мисс Шерри и начал отступать с ней к воде. И тут их спас случай, которого никто не ожидал – из ближайших кустов вылетела стрела, поразившая насмерть одичавшего вражеского воина. Спустя мгновения из кустов появился мужчина, прыжками оказавшийся у поверженного. Он быстро осмотрел все карманы сражённого врага, подобрал его топорик и направился в сторону спасённой троицы.
   – Прошу, не стоит меня бояться, – быстро вымолвил он. – Скорее, полезайте в лодку. Я ждал вас. Нет времени на разъяснения, скорее! Они всюду, в ваших же интересах покинуть эти места.
   – Кто Вы? – недоверчиво спросил мистер Озёрский.
   – Джек, никак иначе. Следопыт-разведчик. А теперь в лодку, живо!
   Мисс Шерри ощутила некую неловкость. Она вдруг вспомнила, как ожидала на телеграфе ответа об участи мистера Ламова. Пока она томилась в ожидании, поступило долгожданное сообщение, но… для некоего Джека. Его лицо она запомнила, и теперь она поняла, почему. У него был неестественный оттенок лица, бледно зелёный. И вот сейчас перед ними стоял именно он, с тем же самым лицом странного цвета. Стало быть, этот следопыт был извещён о мисс Шерри Трис, раз ожидал именно здесь и именно их. Неужели он действительно осведомлён, кто они и по какой причине оказались здесь?
   – Да, мисс Трис, мне известно кто Вы, – быстро проговорил он, словно читая её мысли. – Меня просили приглядеть за Вашими перемещениями, покуда не окажитесь в безопасности.
   Совпадение? Шерри, как и мисс Мирра, были изумлены его словами, однако он всё так же подгонял их. И действительно, вокруг было неспокойно, это чувствовалось в воздухе.
   Сев в лодку, мистер Джек и мистер Озёрский навалились на вёсла. Лишь спустя полчаса можно было несколько передохнуть и рассказать друг другу о своих приключениях. После краткого описания причин своего визита сюда мисс Мирра, примерившая на себя роль ведущего, попросила нового знакомого изложить мотивы его помощи.
   – Нет ничего, что помогло бы мне обогатиться. Я выполняю просьбу своего лучшего друга, и только.
   – Значит, это лишь дело чести? – удивилась юная Трис.
   – Как бы Вы поступили, коль скоро человек, спасший Вашу семью от позора и Вас от смерти, попросил о небольшом одолжении? Я не богат на эффектные появления, не спорю, даже со словами порою не дружу, но готов оказать свою помощь в час нужды других. Хорошие дела не забываются – вопреки бытующему мнению людей. Люди попросту бояться, они даже благодарить не умеют. Мисс Шерри, Вы знали человека по имени Джон Крыловский? Зато он прекрасно осведомлён о Вас. Не буду пояснять, из каких источников. Но мистер Ламов очень важен для всех нас, и какая-либо беда с Вами разрушит всё, что командование запланировало вместе с ним. Я не желаю, чтобы мой друг Генри защищал тех, кто не сберёг его возлюбленную. Не удивляйтесь моим словам, именно Вы подвигли его на великие дела. Мне выпала великая честь защищать Вас, пусть даже столь недолго и столь странным для всех Вас способом.
   Наступило молчание, и смущению юной Трис не было предела. Не было предела и той неловкости, которая порой овладевает нами при затрагивании неуместных тем. Впрочем, нужно отдать должное мисс Нелли – она послужила отличным примером для дочери, показав, до какой низости может пасть человек. Да, воспитание порой дорогого стоит, и во благо самой Шерри её воспитала именно служанка. Естественно, и её отец вносил свою лепту во взросление дитя по мере своего нечастого присутствия дома.
   – Боже! Мама, как же ты глупа! – неожиданно вскрикнула мисс Шерри. – И почему ты не послушала нас, почему не пошла с нами?
   – Это её выбор, мисс, – коротко выговорил мистер Джек. – Либо сейчас, либо никогда: времени уже нет. Извините за жестокость данной ситуации.
   Он был прав. Никто не возражал, все понимали трагедию, на фоне которой разыгрывалась семейная драма. И чем сложнее было противостоять этому, тем быстрее всё превращалось в минувшее. Оставалось лишь не потерять самих себя. Легко сказать, да уж так ли данное вообще осуществимо?
   – Что с ним? – после долгого молчания всё же поинтересовалась мисс Шерри.
   Она явно не могла вынести происходящего, не могла долго находиться в неведении о своём и только своём Генри. Осознание самого факта, что мистер Ламов не по своей воле вынужден нести бремя спасителя сводило с ума юную мисс. В его руках оказалось будущее, и не только её. Ирония ли, промысел ли небес, но ему никто по сути не предоставил выбора – да и сам он в силу своего нрава не смог бы отказаться даже при осведомлённости о последствиях. Это был его характер, в этом был весь он. Сколько бед можно было избежать, руководствуясь опытом лучших воинов? Сколько людей можно спасти, не оставаясь в стороне? Сколь всего можно исправить, устремившись к лучшему? И всё можно сгубить, позволив взойти на пьедестал кому-то иному. Генри, тот самый Генри, знал множество способов для погибели, но для борьбы за светлое будущее ему нужна лишь одна причина. И мисс Шерри Трис знала, знала и боялась этого. Нелегка оказалась её судьба в данное время. Столь много переживаний, страхов, тяжёлых мыслей, и при всём при этом остаться той прелестной, юной, обворожительной и обаятельной леди – не каждому дано. Даже сильнейшие мира сего иногда ломаются под напором жизненных обстоятельств, под гнётом массовой беспардонности, под метлою судьбы. Порой нужен большой пинок целому народу – для встряски, чтобы сбить хмель с извращённого до омерзения бесстыдства людей. И лишь тогда, понеся огромные потери, пережив множество страданий, они начинают жить нормальной жизнью. Жестоко, но иначе никак. Бездействие, алчность, безразличие к чужому горю – всё приводит к одному: мы становимся зверями, одичавшими до безобразия, с ужасным оскалом подле своих мисок со скудными остатками после вчерашнего пира. На смену пиру пришёл бал, где правит презрение не только к врагу, но и к ближнему.
   Мы, люди, порой достойны тех бед, что с нами происходят; мы порой достойны того, что с нами обращаются как со скотом. И дело не только в злобе и алчности, но в нас самих. Каждый из нас виновен во всём, что происходит вокруг. Степень вины у каждого своя, но она есть. Вопрос лишь в том, готовы ли мы признаться в этом хотя бы самим себе. И если готовы, то тогда появляется шанс изменить этот мир к лучшему.
   – Он ждёт Вас, – кратко ответил мистер Джек и более не проронил и слова.
   Впрочем, это никак не повлияло на юную Шерри, поскольку она спросила интуитивно, заранее зная ответ. Мыслями мисс Трис была с ним, была рядом, будто не расставалась вовсе. Это предавало ей сил, возможно, потому ей и удавалось держать себя в руках столько времени. Время… оно словно остановилось, исчезло с того самого момента, когда мистер Ламов вместе с остальными мужчинами отправился на фронт. Будто не происходила смена суток, при этом казалось, что прошла целая вечность с того момента, когда всё было иначе. А было ли?.. По всему видимо, всё забудется, и люди заживут совсем по иным убеждениям, в корне изменённым войной.

   41. – Лорд Вильям, могли бы Вы исполнить мою просьбу? Когда появится мисс Шерри Трис, сделайте всё для её безопасности. В тот момент, возможно, многие будут уже в бою, и мне не хотелось бы совершить ошибку в решающую минуту.
   – Я понимаю, – вымолвил тот. – И мистер Генри… что бы в последствие не произошло, я горжусь знакомством с Вами, к сожалению, не столь длительным, чтобы стать Вам другом.
   – Вы уже им стали, только ещё не осознаёте. Спасибо за всё, мистер Вильям. А теперь подготовимся к грядущему.
   Лорд Вильям наблюдал за удаляющимся мистером Генри. Что-то всё же было по мнению мистера Вильяма в этом человеке, что-то, что вселяет уверенность. Насколько точны донесения, покажут дальнейшие сражения, но сомнений мистер Ламов точно поубавил. Складывалось впечатление, будто ему было известно нечто такое, о чём не дано знать никому на этом свете.
   … Спустя час войска пришли в движение. Прозвучавший горн оповестил всех и каждого о наступившем мгновении, том самом, что должен изменить всё вокруг. Мистер Ламов, как и каждый за его спиной, понимал – пути обратно нет. Последние сборы проведены, последние воины в строю, последние клинки заточены. Нет, вовсе не за Правое дело повёл людей в бой следопыт, не за богатства чужих земель, не по прихоти избранных или нужд богатых семей. Генри шёл бок о бок с остальными, чтобы защитить родной дом, эту землю, невинных людей. И с каждым шагом страх крепчал перед грядущим, но с тем крепчала и вера. Словно наполняя людей святой яростью, мистер Ламов вселял в каждого непоколебимую решимость. Каждая шеренга, идущая следом за другой, сжимала всё крепче свои клинки и копья. Многие могли не вернуться, но все понимали значение этого боя. Отступать уже некуда. Если у них получится выстоять, оставшиеся города организуют любую посильную помощь и продолжат давить врага по всем направлениям и любыми средствами. Нужна стойкость, нужно упорство, нужна победа… и сейчас даже одна-единственная добрая весть поднимет с колен тысячи людей. «Час настал, и этот миг будут воспевать веками!» – выкрикнул мистер Крыловский, завидев на горизонте противника.
   – Джон, – произнёс Генри, – Пусть этот миг помнится до скончания мира. Если что-то произойдёт, вспоминай, что я бился рядом, плечом к плечу.
   – А я-то надеялся повеселить народ, болтая с тобой о наших подвигах на этой битве.

   42. Они наконец добрались до лагеря. Некий озноб овладел мисс Шерри – всюду раненные, кровь, стоны, суета. Невозможность оценить масштаб потерь приводила в смятение даже бывалых вояк. Что говорить о хрупкой мисс Трис? Она всматривалась в лица людей и видела лишь страх, отчаяние, боль. Никто ничего не мог объяснить, лишь спутанные, скомканные рассказы доносились со всех сторон. Было ужасно видеть людей в таком состоянии. Ужас заключался в том, что в подавленном состоянии находились все. И Шерри Трис боялась, как и её спутники, что окончание знакомого ей мира выглядит именно так. Пожалуй, впервые за последнее время она задумалась о реальной угрозе, ведь теперь ей пришлось увидеть реальное лицо Правого дела. Вот оно – обезображенное лицо умирающего воина с отрубленными конечностями. Там, в родной усадьбе, устраивая банкеты для именитых гостей, никто не говорил о таком ужасе, убеждая, что Правое дело свято. Никто не задумывался, сколько людей в мучениях отдают жизни ради пустой болтовни тех, кто яростно пропагандировал надобность в сражениях (и именно они почему-то ни в одном из сражений так и не приняли участия). Почему столь многие отдают последнее вплоть до собственной жизни ради процветания столь немногих?
   Всем своим существом мисс Шерри ощутила реальную опасность, перед которой оказалась бессильной. Нет здесь ничего святого, как и говорил отец Арсений, только теперь поняла его юная Трис. Страшно представить, что же творилось на поле боя. Ещё страшнее осознавать, что её Генри принимал в этом участие. Как же он мог на это решиться? Но спонтанная ненависть быстро сменилась очередным страхом потерять его. Он там, в самом пекле преисподней, быть может, один среди орды врагов и даже не знает, как сильно она любит его, сколь невыносимо ожидание его возвращения.
   Тем временем в нескольких километрах севернее шло жесточайшее сражение. Вот оно – то самое Правое дело со всеми его проявлениями. Не было здесь святости, не было справедливости, лишь сильное желание жить.  Страх и боль отступали, оставалась усталость, на смену которой вновь приходил страх. «Ещё немного, – думалось многим, – ещё чуть, и всё кончится.» Но это не кончалось. Новые шеренги, как волны, накатывались одна за одной, невзирая на ужас, учинённый людьми. Кровавое сражение ради простого желания жить разгоралось вновь и вновь. И это даже представить сложно: каждый метр – убитый, грязь перемешалась с кровью, брань, лязг оружия… Порок ли всего человечества – нужно разрушить, чтобы создать? Или же таков принцип – лишь на грани осознавать смысл бытия? Кто знает, у всех свой взгляд на происходящее. И мистер Ламов понимал значимость происходящего, он понимал и шёл вперёд, подбирая втоптанные знамёна. И следующие за ним отчётливо осознавали, что благородные потомки, быть может, через сотни лет, сложат легенды об этом. Они сложат легенды, и спустя тысячу лет будут воспевать этот день, когда оставшиеся жертвовали собой ради спасения остального мира. Лишь бы сам мир понимал всю трагедию происходящего.