Валентинов день

Прибытие в Одессу

Повествований о любви множество и каждое старается отразить еще одну грань этого прекрасного чувства. Любовь, как удивительный бриллиант, гранится сердцами людей — ведь каждый или любит или жаждет любви, и от этого человек становится только прекрасней и удивительней. Лучшие драгоценности получаются в результате неутомимого творческого труда, горения двух сердец. Сколько людей, столько и судеб, тревог, надежд, предательств и счастья, случающегося на Земле. Счастливцы озарены любовью, словно сверканием драгоценного сокровища. Счастливцев мало… Большинство — страждущие. И все же, поиск, желание любви — это общечеловеческое стремление к роднику гармонии, блаженства, красоты, к высшему источнику счастья.

Размеренно постукивая колесами, поезд постепенно приближался к Одессе. Я в очередной раз порадовался своему месту на верхней полке, которое обеспечивает относительное спокойствие в путешествии. Забираешься на нее, и словно попадаешь в иную реальность, отделенную от других обитателей купе.
С раннего детства мне довелось много ездить поездом, и эти путешествия я очень любил. Замкнутое пространство вагона никогда не вызывало раздражения, наоборот, позволяло обратить внимание на необъятные просторы за окном. Постоянно меняющаяся картинка была только в радость, непременно манила, и я с замиранием сердца ждал очередного вояжа.
За окном проплывала иная жизнь, никуда не надо было спешить, и ты никуда не опаздывал. Время и пространство были в движении и не противоречили друг другу. Они становились одним целым, становились бескрайним океаном, и ты смиренно следовал его волнам.
Периодически извлекалась из багажа и продырявливалась с двух сторон заветная банка сгущенки, которая добавляла сладости и без того упоительному наслаждению. Сердце порой замирало в манящей истоме предвкушения чего-то нового, удивительного и — обязательно — хорошего, ожидающего в полном загадок пути.
Чаще всего в поезде я крепко спал и просыпался утром с ощущением бодрости, готовым к новым впечатлениям. Ожидание чего-то особенного всегда заставляло поскорее заснуть и на следующий день проснуться в другом месте, будто в новой жизни. Порой, просыпаясь ночью, я старался как можно быстрее снова погрузиться в сон, полный таинственного предвкушения.
В этот раз хорошо выспаться не помешали даже попутчики. Нет, компания не была шумной, хотя в моих поездках и такое случалось не раз, но только непривычно часто менялись пассажиры на нижних полках, и в полудреме мне казалось, что состав купе обновился многократно за время пути.
Было серое раннее февральское утро. За окном стелился туман, волнами набегающий со стороны моря. Может, и не от моря, но мне именно так представлялось. На подъезде к Одессе унылую картину из бесконечной серой стены гаражей, которые тянулись несколько километров вдоль путей, весело разнообразили творения мастеров наскальной (настенной) живописи.
Эти живописцы всегда мне казались дожившими до наших дней неандертальцами, которые не удовлетворили свою творческую страсть в далеком прошлом, а руки у них до сих пор чешутся. Среди банальных математических иксов и игреков попадались весьма достойные произведения, был даже невообразимым образом сохранившийся лозунг «Одессит! Что ты сделал для появления миллионного жителя?».
«Ничего себе! — подумал я — Ведь это же еще с советских времен сохранилось». Был в то время такой популярный городской призыв, который писали на транспарантах и гордо, с удалью поднимали на демонстрациях. Одесса стремилась тогда получить более высокую категорию, став городом-миллионником, и эта тяга отражалась в народном творчестве. Партийное руководство поругивало руководителей предприятий, в колонне которых замечались такие далекие от генеральной линии партии отступления (да еще и с сексуальным подтекстом). Но ругало всегда добродушно, скорее, для порядка и с улыбкой на лице. Всем хотелось и моральных, и материальных благ от нового статуса.
Но каким образом эта надпись, привет из прошлой эпохи, сохранилась на гаражах? В памяти из прошлого всплыл лозунг: «Советское значит лучшее!». Действительно, хорошая краска, если четверть века продержалась. Корабельная, должно быть. Раньше днища судов были покрашены как раз такой вот зеленной краской. Видимо, притащили с судоремонтного завода и реализовали свой гражданский порыв.
Эти мысли вернули меня в далекое прошлое. Уже и страны такой нет… Кто тогда мог себе представить, что такое возможно? И так стремительно! Прошло двадцать пять лет, и я ни разу с тех пор не был в Одессе. Последний раз я был здесь вместе со своей женой. Хотя тогда еще не женой и не невестой даже. Но в качестве невесты я представил ее друзьям именно здесь. И с тех пор город-герой Одесса приобрел для меня особое значение и смысл.
После такой долгой разлуки я с волнением ожидал встречи с городом своей юности. Впереди был свободный день командировки, на который никаких деловых встреч не планировалось: партнеры из-за рубежа прилетали рано утром следующего дня, и поэтому я был абсолютно вольным целые сутки. Это был мой день.
Отсутствие графика было для меня большой редкостью. Даже мои выходные обычно были заполнены какими-то хлопотами и занятиями с детьми. Конечно, я отдыхал, потому что это было для меня большим удовольствием. Потому грядущий свободный день я воспринимал не как рывок на свободу, а, скорее, как маленькую возможность остаться наедине с собой, что-то вспомнить, что-то осмыслить, свободно покачаться на волнах своей памяти (снова привет из того времени — название прекрасной пластинки Дунаевского).
Из тумана проявился вокзал. С трепетным волнением я ступил на перрон. В серой мгле, затянувшей небо, уже проглядывало солнце. Начиналось воскресное утро Дня святого Валентина. Этот праздник был для меня чуждым и не вызывал в душе никакого отклика. Он пришел к нам уже в период становления независимости Украины в средине 90-х и казался мне навязанным западными идеологами и католиками, а также хитроумными торговцами (предполагаю, одесскими) цветами, сувенирами и шариками. Для меня, рожденного в СССР, был ближе праздник 8 марта, который не воспринимался как день международной солидарности женщин. В этот день о солидарности вообще не вспоминали — чествовали прекрасную половину человечества, поздравляя скромными тюльпанами. Для меня это был праздник весны, любви, обновления и день почитания женского начала мира.
Поэтому о празднике я вспомнил, глядя на одесских торговцев, раскладывающих красные сердечки с надписью «любовь», написанным почему-то на английском языке. «Мы что в Штатах? Или Одессу неожиданно захватила Антанта?» — подумал я. Символика и надписи на чужом языке вызывали во мне неприятие и даже раздражение, но не потому, что не отвечали моим идеологическим или религиозным убеждениям. Я, лично я, чувствовал, ощущал насилие, с которым этот праздник внедрялся в мою жизнь.
Желание заменить все советское (т.е. плохое в понимании руководителей новой страны) на новое, западное, (более правильное, конечно) я не принимал. Огульное и бессмысленное перечеркивание всего прошлого и глупое отвержение хорошего, которое следовало бы использовать, меня задевало, так как исключало и часть моей жизни.
Шагая по любимому городу, я почувствовал раздражение и даже старался отворачивать голову от продавцов, предварительно одаривая их презрительными взглядами. Вещей у меня было всего ничего, и я быстро добрался до гостиницы «Магнолия», которая располагалась недалеко от моря. Быстро приняв душ и позавтракав, я поспешил на берег.
Море всегда тянуло меня. Ну, как объяснить любовь? Да, я очень люблю море, и одно из объяснений, пожалуй, — моя принадлежность к знаку Рыб. Вот и сейчас, стоя на высоком берегу и упиваясь открывшимся простором, мне, несмотря на серый, неприветливый его цвет и ощущение холода, хотелось разбежаться и броситься в набегающий прибой, сливаясь с водной стихией. В лицо дул свежий ветер и казалось, что до меня долетают капли брызг, а на губах появился легкий привкус соли. Возможно, это ветер передал мне поцелуй моря. Над волнами парили чайки. Казалось, они просто наслаждались необъятным простором и вольным ветром, скользящим под крылом. Мне всегда нравился такой бриз: порывистый, напористый, создающий ощущение скорости.
Сквозь разрывы в облаках пробивались лучи солнца, отчего поверхность воды была местами покрыта светлыми пятнами. Можно было наслаждаться этой картиной бесконечно, но у меня было еще несколько желаний в тот день. Первым делом я отправился в институт. Очень хотелось поехать на хорошо знакомом трамвае маршрута №5. Он, по-моему, ничем не изменился со времен революции, новых вагонов не было и в помине. Эти старожилы, гремя и позванивая, колыхались на рельсах, как корабли на огромных волнах.
Страшно даже себе представить, сколько народу они перевезли, сколько историй они услышали, молчаливыми свидетелями скольких жизней были. И если учесть, что это одесский трамвай, то можно только сожалеть, что трамвайный вагон не может рассказать обо всем происшедшем. А истории еще те! Ни одна моя поездка в бытность студентом не обходилась без анекдотичного события. Ну не немые же едут!
А где больше трех одесситов, там уже базар, в смысле разговор, обсуждение, выяснение и прочее, прочее. Тем более что местные жители патологически любят объяснять и отвечать на вопросы приезжих. Случалось, что вопрошающий уже сошел на своей остановке, а обсуждение, как ему лучше добраться и что там можно увидеть, еще продолжается, перерастая местами в горячий спор и переходя на личности. Эта особенность, безусловно, коренится в искреннем обожании одесситами своего города, которое кипит у них в крови. Больших патриотов я не видел. 
Но искушение ехать трамваем и окунуться в гущу местной жизни, попутно узнав много нового и о себе, я преодолел из экономии времени.

Таксист Николай

Не успел я поднять руку, как возле меня остановилось такси или, как принято здесь говорить, — «шашечки». Дверь изнутри любезно открыл молодой парень. Машина была опрятной, уютной и наполненной приятным запахом и музыкой. Вот бывают же такие таксисты, которым не просто нравится работа, но которые еще и уважают своих пассажиров!
Таксист плавно тронул и представился «Николаем». По радио шел, как нынче стало модно, марафон, состоящий из смеси музыки и — в основном — болтовни. Сегодняшняя передача была тематической и, разумеется, была посвящена дню св. Валентина. Когда я только сел в машину, началась викторина, слушателям задавали вопросы, связанные с праздником.
Неожиданно ведущий перешел к обсуждению того, как на чувства влияет щекотка. Я даже не подозревал, насколько это серьезный вопрос. Как оказалось, по этому поводу пишутся научные труды, проводятся исследования, бурлят дискуссии и споры.
— Да, видимо, вопрос этот не шуточный, раз столько денег на него тратят, — протяжно произнес Николай, — А я вот свою ещё ни разу не пощекотал. Как мы живем? — иронично произнес он, задавая вопрос будто самому себе.
Было видно, что он настроен на разговор.
— Сегодня целый день по радио говорят о влюбленных и влюбленности. А что это такое, откуда, почему и как возникает любовь — непонятно. Ну, почему два абсолютно чужих человека становятся самыми близкими и дорогими друг другу? — выпалил он и бросил на меня в упор быстрый взгляд, видимо ожидая мгновенного ответа.
Ничего себе вопросик! Видимо, радийные болтовня и музыка основательно его достали, и он искал общения. А может быть, он произнес вслух то, что давно крутится-вертится в его голове, и вот сейчас он этот мучающий вопрос озвучил? Я задумался и погрузился в размышления.
Посланный водителем импульс запустил в моей голове процесс схожий на атомную цепную реакцию, где вместо частиц — мысли, догадки, версии, гипотезы и предположения. Начался хаотичный  поиск ответа. Повисла, если это подойдет к ситуации в движущемся автомобиле, неподвижная тишина.
На радиостанции, видимо, прочувствовали важность момента, престали тараторить и включили спокойную музыку. Отчаявшись получить от меня хоть какой-нибудь ответ, Николай продолжил:
— Так вот, я, например, со своей уже двадцать лет вместе.
Я обомлел. На вид парню было ну никак не больше двадцати пяти лет. Ничего себе, думаю, медицина до чего дошла. Увидев мое недоумение и растерянность, которые можно было легко узнать по округлившимся глазам и отвисшей челюсти, таксист быстро внес ясность:
— Да мы с ней с пяти лет знакомы! — и негромко рассмеялся.
На его лице появилась улыбка мальчишки, который стянул банку варенья. Глаза, не переставая зорко следить за ситуацией на дороге, на миг обратились ко мне, и я заметил, как они покрылись сладкой поволокой, а где-то в глубине засверкали яркие звезды,  испускающие лучи изумрудного цвета.
— Вот они говорят про влюбленных, — продолжал Николай,   Не знаю, как это бывает у взрослых, а я вот пришел в детский сад и первое, что увидел во дворе — ангел с нимбом над головой. У нее просто были белоснежные курчавые волосы, и солнышко сзади ее осветило так, что казалось, будто вокруг головы — чистое сияние.
Говорят, например, человек поражен, словно громом среди ясного неба, или остолбенел, как ледяная глыба. А у меня было все одновременно в один момент: и пламя, и стужа. Я думаю, что именно так поражает стрела Амура. Сколько манной каши мы вместе съели! Это  даже не пуд соли!
Мы пошли в одну школу и сидели за одной партой. Красивая ли она? — спросил он сам себя и тут же ответил, — вовсе нет, по всем принятым меркам и стандартам. Невысокая, нескладная, курносая, круглощекая. А вот для меня прекрасней её не было, нет и не будет.
Вы же знаете, как дети жестоки? Так вот, мы много лет были объектом насмешек, розыгрышей, изощренных издевательств. Даже объектом постоянно работающего тотализатора! На протяжении всех наших школьных лет шел спор и делались ставки: когда же мы рассоримся и сядем за разные парты? Ставки делались по четвертям.
Но прошло десять лет, и ничего не изменилось в наших отношениях. Мы продолжали сидеть за одной партой. За эти годы она умудрилась стать отличницей и медалисткой, а я ухитрился не вылететь из школы после многочисленных драк и разборок. Она без экзаменов поступила в медицинский. Вы можете представить одесский МедИн и такое блатное поступление, — с нескрываемой гордостью произнес он — а я пошел работать на автобазу. Благо, в старших классах было автодело вместо бестолковых уроков труда. А потом армия...
Вот тут-то и закипели самые горячие споры, и делались самые большие ставки! Но самая большая ставка была моя. Ставка на веру. Вокруг все только и твердили, что она меня не дождется. Говорили, что два года слишком большой срок, что она будет врачом, а ты кем? И так далее. Единственная поддержка — дома. Отец скупо говорил: «Если любит, дождется. Если любишь, сможешь любовь сохранить». Мама находила больше слов, подбирала красивые стихотворения, примеры из истории и жизни известных людей, героев романов и друзей. Мне все это казалось бутафорским. Ну, для кого в таком возрасте родители безоговорочный авторитет? А зря я так к ним тогда относился…
Водитель замолчал, на вдруг осунувшееся лицо налетела грусть, и он ушел в себя. Мы не спеша ехали по брусчатке, периодически выезжая на трамвайные рельсы, от чего машину начинало неприятно стаскивать в сторону. Тишина была тягостной, тягучей, звенящей, даже работающее радио, которое издавало неуместные, поглощаемые сформировавшимся в салоне вакуумом звуки.
— Так вот, перед призывом у нас состоялся прощальный разговор. Мы долго ходили по ночным пустынным улицам, шаги наши гулким эхом отзывались в подворотнях дворов. Мы не целовались. Я все время настраивался на то, чтобы сказать главное.
Следует признаться, что у нас не было с ней близких, интимных отношений. В это никто не верил. Но эту последнюю черту нашей близости ни она, ни я не решались переступить. Было какое-то святотатство для нас в этом, что ли. Зато вот губы пухли от поцелуев. Не знаю, как это нам удавалось? Так вот, ситуация тогда просто требовала разговора о главном. Забрезжил рассвет, ожили птицы, и весь мир стал наполняться жизнью. Наступило время, когда говорят о любви, а я заговорил о предстоящем расставании, о расстояниях и длительном времени разлуки. В общем, стал нести всякую чушь, которую наслушался от парней (не называю их друзьями).
Я сводил все к тому, чтоб она меня не ждала, чтоб жила полной жизнью, как ей заблагорассудится. Она была ошарашена и смотрела на меня удивленными глазами. Она не верила своим ушам. И дело не в том, что я говорил, а в том, как. Я сам не узнавал свой голос. Изменился не просто тембр, звук стал отрывистым и трескучим. Казалось, что появилась нотка козлиного блеяния, и мне самому было противно это слышать. Но я уже не мог остановиться и все молол белиберду.
Замолчав на миг для глотка воздуха, парень продолжил - по ходу моего монолога я чувствовал, как мои плечи опускались, спина округлялась. Я стал ощущать себя маразматическим стариком. Видимо, эти метаморфозы были так стремительны и ужасны, что она даже отпрянула от меня ошарашенная происшедшим. У меня было ощущение, что внутри меня что-то рухнуло, оборвалось, надломилось. Ноги дрожали… Резко повернувшись, я надрывно выкрикнул «Не жди меня!» и побежал. Я бежал от нее, бежал от себя прежнего.
На вокзал она меня провожать не пришла. Мои слова, моё сомнение в наших отношениях ударили по ней и ранили очень сильно.
Тут Николай опять замолчал. Я буквально физически ощущал его боль. Мне хотелось его остановить, понимая, вернее, догадываясь, как ему тяжело, но я все-таки сдержал себя: парню необходимо эту боль из себя вырвать таким исповедальным рассказом, когда не просто описываешь события, но перебираешь, заново переживаешь, мысли и чувства, когда ощущения извлекаешь из закромов души.
Мы ехали не спеша, неведомым образом не задерживаясь на светофорах и пешеходных переходах, как будто все было организовано так, чтобы случайная остановка не прервала его монолог.
Николай глубоко вздохнул. Потом, набрав воздух и вместе с ним сил, продолжил:
— Мама потом в армию мне писала, что видела ее в городе и ей показалось, что она покрасила волосы. Вот только цвет она вспомнить не могла: какой-то странный, блеклый, неопределенный.
Родители со мной эту ситуацию не обсуждали и только с тревогой вслушивались в интонации моего голоса при редких разговорах по телефону, когда меня отпускали в увольнительную. Лишь однажды мама вскользь произнесла: «Я и представить себе не могу, что она тебя действительно не дождется». Видимо, у нее непроизвольно возникал такой сценарий, и она с ужасом представила, что в этом случае могло случиться с любимым сыном и к каким страшным последствиям это могло привести. Воображение матери наверняка рисовало самые кошмарные картины. А то, что происходило со мной, казалось ей тяжелой болезнью, почти смертью.
Он опять замолчал, и возникла тишина, тише которой ничего не может быть. Стал накрапывать мелкий дождик. Дворники медленно, с большой паузой, неслышно смахивали капли с лобового стекла. «Странно. Двигатель работает, но я его не слышу» — подумалось мне. 
Вопрос о том, почему парень выкладывает мне, первому встречному, столь сокровенную историю, не озадачивал. Такое и раньше бывало, когда во время многочисленных командировок мои случайные попутчики в поезде или соседи в гостинице начинали изливать душу и делиться сокровенным.
Сначала я удивлялся, но потом нашел объяснение этому и даже придумал название для этого явления — «уникальная встреча». Когда люди встречаются и знают, что это их первый и последний разговор. Бывало, рюмочка за знакомство развяжет язык и разрушит искусственные преграды человеческого общения.
Каких только историй я не наслушался. Жаль, не записывал. Но одно могу сказать твердо. Жизнь — удивительная штука и самый изощренный выдумщик. Ни один писатель, ни один сценарист не осмелится придумать того, что нафантазирует и воплотит жизнь.
Тишина затянулась, и я решил легким покашливанием вернуть Николая из глубин его памяти в реальность.
— Так вот, — встрепенувшись, произнес он и продолжил возбужденно свой рассказ отрывистыми фразами, — Мама была права про смерть. Только убивал, казнил себя я сам. Я! Убивал себя настоящего и живого. Уничтожал и душил в себе чувство любви. А без любви разве жизнь? Так, существование… Я вот сейчас недоумеваю, как люди живут без любви? Ведь это же мрак, тьма кромешная! В таком мраке и проходила моя служба. Из нее ничего не могу вспомнить. Был водителем. Дороги, дороги… Какие-то драки. Дрался остервенело. Наверное, надеялся, что убьют. Все было, как в тумане.
Дикое ощущение оторванности от реальности и существование в безвоздушном пространстве. Баланда под видом питания. И письма. Она мне писала, но я не читал и не отвечал. Внутри была пустота. Нет не пустота — чернота. Так же не бывает, чтоб ничего совсем не было, и на место света пришла тьма, и я с этим жил. Нет не жил, а тащил эту тяжесть в себе и ощущал, как она меня пожирает. Я ненавидел себя и изливал это на других в жесточайших, диких побоищах. Копался в памяти и искал зацепки, которые могли бы её опорочить и оправдать мое отступничество. Но зацепок не было, и от этого предательство было еще гаже и подлее.
Мне было неловко повернуть голову и взглянуть на него. Я увидел, как он сжался и почернел, и в моей душе отзывалась эхом его боль. Казалось, что тяжелые воспоминания буквально вдавили и размазали его по сиденью автомобиля. После глубокого вздоха он продолжил:
— Два года прошли в жутком угаре и полном разрыве с реальностью. Я не воспринимал мир. Он был рядом, вокруг, но я был вне реальности. Все было, как в бреду. Как я ездил? Не представляю. Но, как говорится, сколько веревочке не виться… За месяц до дембеля — разбился. Слава Богу, никто, кроме меня не пострадал. Не вписался в поворот и полетел под откос.
Действительно, летел под откос в полном смысле слова. Кувыркался раз десять, наверное, и машина превратилась в груду искореженного металла, из которого меня потом и вырезали автогеном. Врачи удивлялись, как такое оказалось возможным, что не оторвало рук, ног и вообще не сплющило. Конечно, Бог сохранил! Что тут гадать? Без сознания был три дня. А когда открыл глаза то первым, что увидел, был светящийся ореол волос вокруг ее головы. Светилось все вокруг. Свет был везде! Сияние было ослепляющим. Глаза закрыл, и потекли слезы.
Поразительно, но в одно мгновение на водительском месте рядом со мной вдруг появился человек. Человек счастливый, цельный и даже веселый. Но очень уставший и незаметно смахнувший проступившие слезы. Видимо, рассказ оказался для Николая настолько тяжелым, что он обессилел, как портовый грузчик к концу рабочего дня.
Но Жизнь брала свое. Даже Солнце прорвало густую облачность и ворвалось в мир, заливая светом все пространство вокруг и, конечно же, нашу исповедальню-автомобиль. Это казалось символичным и приятным!
После самого тяжелого отрезка своего повествования Николай встрепенулся, он обрел силу, и голос его зазвучал совсем по-другому:
— Я и не знаю, как она узнала о случившемся, как добралась так быстро, но факт остается фактом — она была рядом со мной. В её глазах было беспокойство и вопрос. Этот вопрос я вначале расценивал как волнение о моем здоровье. На удивление врачей я быстро стал идти на поправку. Переломы заживали. Я встал на ноги. Она все время была рядом. И днем, и ночью. Даже не знаю, снимала ли она квартиру или номер в гостинице, но мне казалось, что она даже в туалет не ходила. Как такое может быть? Я упивался ее присутствием рядом: вдыхал запах, смотрел на нее, ощущал каждой клеточкой, каждым своим атомом её присутствие. А в глазах у нее виднелась боль, и все чаще пробегал вопрос. Однажды я не выдержал и спросил:
— Что такое? Что ты хочешь спросить?
Она выдохнула с облегчением и словно выстрелила в меня давно мучающим ее вопросом из одного слова:
— Почему?
— Что почему? — недоуменно произнес я в ответ.
— Почему ты мне не поверил? Почему ты себе не поверил? Почему ты не поверил нам?
Она кричала шепотом. Это был крик истерзанной души. Эти вопросы, скорее всего, постоянно вертелись у нее в голове два года. Никогда. Никогда не забуду. А я и не мог ей точно ответить. В моем неверии были одновременно и трусость, и малодушие, и слабость, и влияние стереотипов толпы и молвы, и много чего еще. А сомнение рождает страх и неуверенность в своих силах. Ведь расстояния, время и разлука  — это проверка на веру, на силу. Вот так и рождается предательство из страха. Она великодушно простила мне все это. Значит, вера ее оказалась сильна, значит, любовь оказалась крепка. А говорят, женщины слабый пол…
Николай вначале ухмыльнулся, а потом уже улыбка вернулась на его лицо. Я подумал: «Вот бы по радио передавали в день Валентина такие историю. А то щекотка, щекотка. Смешно им…. Любовь — дело серьезное».
За этим рассказом мы незаметно подъехали к институту, лучше — подплыли. Да и в целом наша поездка была похожа на плаванье. Машина поразительным образом не тряслась на булыжниках, не попадала в ямы, не дергалась на светофорах. Мы плыли по улицам, как по волнам воспоминаний.
Расплатившись и пожав руку Николаю, я посмотрел ему с благодарностью в глаза и увидел там затухающую боль и негасимый огонь любви. Уже захлопывая дверь, я спохватился и спросил:
— А как зовут-то ее?
В ответ из салона прозвучало — Любовь!

Одесский променад

Наш институт располагается на улице Дидрихсона. Название мне всегда казалось странным, нездешним. В первую очередь, я, конечно же, связывал его с революционерами или, на худой конец, с кем-нибудь из отцов-основателей Одессы-мамы. Как полагается для большинства улиц, переживших советскую власть, их имена редко обходились без причастности к большевикам. И человек, давший название нашей улице тоже был связан с революционной деятельностью. Но Дидрихсон прославился в первую очередь тем, что изобрел современную электрическую лампочку, придумав тщательную герметизацию и вакуумирование стеклянной колбы, а также несколько нитей накаливания.
После целого года практического применения его лампочек в Питере, он с какого-то перепугу отправил несколько из них Эдисону в Штаты. Под впечатлением от новаторства полученных ламп Эдисон "вытащил" у Моргана 60 тысяч долларов на разработку американской электролампы нового типа и сделал это успешно, позаимствовав основные принципы изобретения одессита. Кто б сомневался! При этом он совершенно забыл про наивного изобретателя. Наверняка, и отзыва не направил, гад. Что касается Дидрихсона, то, не получив ни отзыва, ни денег он (я почти уверен в этом) от обиды и в поисках справедливости подался в революцию.
Ощущение было странным. Я стоял на улице Дидрихсона, смотрел на институт и видел его словно в первый раз, как будто это происходило много лет назад, когда приехал сюда сдавать документы для поступления. Все осталось таким же. Даже надпись «приемная комиссия», по-моему, не менялась с тех пор — на том же месте и так же удивительно коряво написана. Ведь архитекторы же здесь учатся! Могли бы и шрифт подобрать. Но надпись, судя по всему, ежегодно только освежают, и уже столько слоев краски нанесли, что щит еле держался под таким непосильным грузом.
Конечно, я прошелся по коридорам альма-матер и прочая ностальгическая дребедень. Больше всего удивила общага. Вот уж оплот стабильности! Те же решетки на окнах первого этажа и та же вертушка у вахтера — прямо зона строгого режима. Четкий график посещения, как и прежде. Так и просится словосочетание «график свиданий». Коридор с панелями, выкрашенными в дивный зеленый цвет. Мне кажется, что в СССР этой краски произвели на сто лет вперед. Красят, красят, красят, а все никак не заканчивается. Что еще в общаге? Запах! У-у-у! Этот запах общаги не вытравить ничем, даже свежей краской. 
Наше общежитие стояло, вернее, содрогалось на трамвайном перекрестке. Но это никак не мешало нам спать, и перезвон вагонов только добавлял живости в постоянный шум-гам студенческой жизни. После прожитых здесь лет у меня осталось твердое убеждение, что Молдаванка никогда не утихала и не спала.
Я отправился в центр и всем своим естеством снова ощущал специфическую ауру Одессы. Уникальность и дух этого неповторимого города я почувствовал в студенчестве, пожалуй, через год моего проживания в нем. Не меньше. Приятие специфического аромата Южной Пальмиры пришло не сразу, но когда я его прочувствовал, то он остался во мне уже навсегда. Описать и объяснить его невозможно.
Всю пешую прогулку по местам «боевой славы» я с наслаждением упивался неповторимым, особым одесским духом. Он был везде и всюду. В проходящих людях, раздававшихся звуках, зданиях, запахе дворов, надписях и других деталях. Цирк был на месте и клоуны, надеюсь, тоже, а вот баня оказалась на ремонте и, судя по изрядно выросшим деревьям на ее стенах, — ремонт затянулся.
Проходя родными с юности улицам, я смотрел на них как бы со стороны. Из тайников сознания автоматически выскакивали файлы: вот здесь был ларек с папиросами «Сальве», которые продавались поштучно (кто жил в Одессе, тот поймет), а вот здесь продавались отличные «сЕмачки», а вон там — «рАчки». Всполохи, выхватывающие из памяти знакомые места, происходили сами собой, так как моя голова была занята вовсе не городом, институтом или прочими прелестями. Я все время вспоминал рассказ таксиста.
Все мои студенческие годы прошли без увлечений. Было, конечно, весело и шумно, много было историй и приключений. А вот своей девушки, как было принято говорить в то время, не завел. Серьезного романа — тем более. Была компашка, были подружки. Девчонки прибегали… Но не для того, о чем вы подумали. Они приходили ко мне поговорить.
Не помню, с чего это началось, но они частенько приходили ко мне обсудить свои проблемы, доверить тайны, посоветоваться. Почему ко мне? Не знаю. Видимо потому, что бабушка и мама привили глубокое уважение к женщинам любого возраста.  А может то, что я никогда не сплетничал и чужими секретами не делился. Но так сложилось.
Скорее всего, девчонки потянулись ко мне после страшного скандала с преподавателем по сопромату, который произошел на экзамене. Нет, дело было не в моем ответе на билет или оценке. Он стал придираться, а, по моему мнению, просто издеваться над моим другом. А она в это время кормила грудью. Да-да, представьте себе, бывает и такое: женщина – друг. Она в ту пору рассталась с мужем после года совместной жизни. Я у них был свидетелем на свадьбе. А как все начиналось! Цветы, гуляния до утра, купание под луной! И так быстро, неожиданно и печально закончились их романтичные отношения. Все, весь институт знал об этой истории.
На экзамене от волнения и просто по физиологии у нее прибыло молоко, да так обильно, что блузка намокла, и она стыдливо прикрывала ее шарфом. А этот, не могу подобрать приличных слов, сыплет вопросы и сыплет вместо того, чтоб поскорее отпустить к ребенку. Ну, тут меня и понесло. Не помню слов, но пер я на него буром и не думал о том, как буду потом сдавать. К его чести стоит правду сказать, что он ее сразу же отпустил. Да и меня не завалил. Но тайных бесед и девичьих секретов в моей жизни после этого прибавилось.
Сам же я трепетно ждал, искал любви, с надеждой знакомился с девушками, пытливо всматривался, прислушивался, ожидая отклика сердца. Но оно молчало. Даже волноваться стал: может, со мной что-то не так? Ведь гуляют же парни с девушками просто так, а мне все было не так, и ради галочки с девочками я не гулял, голову и прочие места им никогда не морочил. Сердце просило и ждало, но мои студенческие годы так и не были освещены любовью. Так сложилось.
Может, это и хорошо: было много времени для других занятий. Но я помню свою тоску и одиночество. Помню, как сиротливо бродил по безлюдным, притихшим улицам ночной Одессы и воображал образ той самой единственной, неподражаемой, любимой, прекрасной, которая живет где-то и не знает о том, как я ее хочу найти. 
Я видел, как преображает людей любовь, когда по всем параметрам дурнушка вдруг меняется прямо на глазах и расцветает, становясь почти красавицей. Нет, внешность-то вовсе и не изменилась. Тот же нос с горбинкой, кривые ноги и маленькие глазки. Но они начинают светиться и излучать такой свет, который покрывает все недостатки, придающие теперь даже свой шарм их обладательнице и делающие  ее по-своему красивой.
На меня вдруг накатила волна одиночества, которая докатилась из моего студенческого прошлого и накрыла меня с головой. Стало грустно и пусто. Так бывает даже в гуще самого большого города: находишься среди такого количества людей, а все равно один. Волна эта вызвала сильное желание услышать голос любимой и убедиться, что все не так и одиночество в прошлом. Ноги сами собой, очень быстро направили меня к центральному телеграфу. Тоже памятное место, которое я посещал раза два в неделю. Я звонил маме, рассказывая о том, что все у меня хорошо: и кушаю, и сплю, и учусь, как полагается.
И сейчас мне захотелось позвонить именно из этого переговорного пункта, тем более находясь в двух шагах от него. Был в этом порыве некий уважительный реверанс прошлому и определенная ностальгическая тоска по уходящим в небытие переговорным кабинкам, создающим особый мир общения с человеком на противоположном конце провода. Мобильная связь такой интимности не дает. В тесной кабинке ты находишься один, и никто рядом не снует, ни один человек, кроме твоего собеседника, не может слышать произносимые (иногда шепотом) слова.
Услышав в трубке родной голос, я вновь ощутил наполненность и цельность, которые мгновенно смыли с меня тину сиротливости. Одиночка невольно находит в себе кучу недостатков, которые как раз и не дают ему шанса найти любимого человека. Этим самым человек находит оправдание и объяснение одиночества. Как просто, оказывается, одним услышанным «Алло» можно снять  груз с души!
В трубке зазвучал голос любимой. Родной голос и тепло любящего сердца наполнили меня всего, всю кабинку и вылились незримыми и прекрасными волнами за ее пределы. Я ощущал тепло телефонной трубки, будто это было нежное тепло щеки жены, нашептывающей мне на ухо ласковые слова.
Все-таки проводная связь по-особому передает звуки и вибрации, дает ощущение физической связи с собеседником, его близости. Согласитесь, сам разговор и чувства при таком общении другие. Тем более с любимой.
Коротко поведав об успешном прибытии и размещении, прошептав в прикрытую ладонью трубку нежные слова, я вышел на Садовую окрыленным. Оказалось, солнце уже светит ярко, и день стал неожиданно для февраля теплым. Так у нас в Киеве бывает, пожалуй, только в апреле. Даже не верится, что зима. Воздух пропитан весной и запахом моря.
Одесситки, как всегда, мгновенно отреагировали на приятный сюрприз природы и сами, в свою очередь, баловали мужчин юбочками, кофточками, шарфиками и другим предметами туалета. Они были яркими, весенними и привлекательными.
Одесса традиционно считалась форпостом всего нового, мода — не исключение. Лучшее от кутюрье, последние разработки и фасоны прибывали в порт со всего мира, и тут же появлялись на модницах. Затем, без промедления, цеховики и мастерские ударными темпами организовывали массовое производство новомодных нарядов.
Все новинки моды, которые демонстрировались, появлялись, а возможно только задумывались в Париже, Лондоне или Милане мгновенно появлялись в Одессе, а потом растекались по просторам нашей необъятной родины. Южная Пальмира всегда заслуженно держала марку первой красавицы.
Размышляя о моде и модницах, я не переставал смотреть по сторонам. Вот и знакомый киоск с надписью «Ремонт и изготовление импортных зонтиков». Стоит вопреки годам и изменениям. Знали бы в Японии, например, владельцы фирмы «Три слона», что у них есть такой конкурент в Одессе.
Вообще, предприимчивость, изобретательность, фантазия и творчество одесситов не имеют границ. Они не просто копируют, они делают лучше, чем оригинал. Вот даже на этот новомодный праздник они создали множество пирожных и тортов различной величины и формы, и, уверен, вкусности неимоверной.
Моя прогулка проходила мимо кондитерской, в которой принимались и выдавались заказы, и суета в дверях говорила о том, что продукт там был отменный. Я не удержался и купил себе корзиночку и трубочку, которые решил скушать на Приморском бульваре. Погода располагала к тому, чтобы присесть в тихом месте на лавочке, погреться на солнышке, насладиться пирожными, видом моря и тем, что ты свободен и никуда не надо спешить.

Лингвист Лола

Свободной волшебным образом оказалась лавочка в самом козырном месте — недалеко от гостиницы «Лондонская», на второй — дальней — аллейке. Скамья эта стояла в небольшом углублении отдаленно от большого скопления людей и позволяла наблюдать за происходящим со стороны.
Я с радостью занял место и в предвкушении сладких мгновений стал щуриться на по-весеннему теплое солнце. В надежде загореть я даже запрокинул голову и — разомлел. Через некоторое время я вспомнил про десерт и решил приняться за пирожные. Но от неожиданности вздрогнул.
Со мной на одной скамье сидела женщина. Как она подошла, я не слышал. Вероятно, я задремал на какое-то время: ночной поезд, ранний подъем и впечатления, эмоции, воспоминания. Организм потребовал отдыха. Она, несомненно, заметила мое удивление и слегка улыбнулась.
— Приезжий? — поинтересовалась она.
— Ну, в общем, да.
— Интересно. А что значит «в общем»? — спросила дама.
Я кратко пояснил, что, конечно же, в данный момент я приезжий, но город для меня почти родной.
Настроение мое, надо признаться, подпортилось. Так хотелось побыть одному, покушать сладости и побултыхаться в сладких воспоминаниях о славном прошлом, скользить не спеша взглядом по гавани, и морпорту, наблюдать со стороны за прохожими и греться, как мартовский кот, на солнышке. А тут приходится напрягаться, что-то отвечать, пояснять. К тому же весь рот был уже наполнен сладостным предвкушением аппетитных творений кондитеров, а организм требовал глюкозы. Я сглотнул обильно прибывшую слюну и обреченно предложил соседке:
— Сладенького не хотите?
Она с удивлением посмотрела на меня, недоуменно приподняв брови.
— Дело в том, что у меня в пакете два свежайших пирожных, — я поспешил устранить недоразумение, — Готов пожертвовать вам одно. Что выбираете, трубочку или корзиночку?
Женщина, как мне показалось, немного растерялась от такого предложения, но быстро нашлась и спросила, слегка улыбнувшись:
— Что, на сладенькое потянуло?
— Потянуло и очень сильно. Сил нет терпеть, — чистосердечно признался я и стал открывать пакет.
— Ну что ж, давайте. Не могу же я вас мучить неисполнением желания, — кокетливо произнесла дама.
У нас сам собой установился легкий и немного игривый стиль общения, но чувствовалась в нем открытость и непринужденность. Полагаю, мое признание и готовность делиться сыграли свою роль.
Незнакомка была хороша собой: молодая брюнетка с большими, сине-зелеными глазами, невысокая, с красивой фигурой. Одета была неброско, но с большим вкусом. При более внимательном рассмотрении было видно, что все вещи у нее были дорогими, фирменным, не одесского пошива.
Стиль одежды и весь её внешний вид озадачивали меня. Я никак не мог определить, к какой категории ее отнести. Явно не турист, не работник госучреждения и не «деловая». Да, скорее всего, и не морячка: есть такая особая категория женщин в портовых городах. Видимо, дамочка на содержании состоятельного папика, вышедшая прогуляться.
— Да уж давайте трубочку. Она как-то больше для дамы, — ответила она, вкладывая какой-то особый смысл в ответ.
Лично для меня, например, было совершенно неясно, почему пирожное корзинка больше подходит мужчине. Мой выбор определялся количеством крема — чем больше, тем лучше. И вариант с трубочкой, на мой взгляд, был более выигрышным. Вот и все. «Наверное, она тоже больше крем любит, и слоеное тесто предпочитает песочному»  — прокрутил я в голове такую версию и принялся за свое пирожное.
Недостатком корзинки лично для меня было то, что вначале съедаешь крем, а потом уже рассыпчатое основание. Крошки летят, во рту сушит от совершенного сухого, пропеченного теста. И главное — пропадает вкус крема, и появляется жажда и желание поскорее запить сухие комочки, которые с трудом проходят в горло, норовя прилипнуть к небу. Да еще и горло царапают.
Незнакомка нежно обхватила трубочку пальцами с ярко-красным маникюром и направила пирожное в рот. Движение было плавным. Губы с помадой в цвет к ногтям плотно обхватили витую спираль трубочки вокруг. Она делала все изящно, несмотря, на то, что мизинчик не был деликатно оттопырен, а вместе с другими пальцами крепенько обхватил пирожное.
Мне показалось, что она хотела вложить в банальный процесс поглощения пирожного как можно больше сексуальности. Возможно, это было ее естественным поведением, но выглядело это все весьма эротично и нарочито провокационно. Оторвавшись от поедания, она вдруг стала слизывать языком крем, прилипший к ее красным губам. При этом её движения были медленными и вызывающими совершенно конкретные ассоциации.
К тому времени я уже съел крем и приступил к песочному основанию корзинки. Во рту, и без того обезвоженном от теста, совсем пересохло. Я с трудом проглотил комок теста, пытаясь смочить его слюной. Но её как назло не было. Незнакомка поглядывала на меня с едва заметной улыбкой, все понимая, судя по искринке, появившейся в её глазах.
Скрывая свое смущение, я стал платком смахивать с брюк крошки, которые привлекли налетевших с чириканьем к моим ногам воробьев. Вот им спасибо отдельное, так как они отвлекли от меня внимание, и я смог окончательно привести себя в порядок.
Незнакомка доедала трубочку. Я на нее уже не смотрел, разглядывая дерущихся и гомонящих птиц и лихорадочно соображая, что уместнее сказать, так как пауза уже затянулась.
— Благодарю вас, — заговорила она первой, приходя мне на помощь, и продолжила совершенно не игривым тоном, — А знаете, я так давно не ела пирожное. А тем более вот так, на скамеечке. Наверное, со студенческих лет.
— На здоровье. А вы здесь тоже учились? — с облегчением произнес я, радуясь тому, что разговор ушел от скользкой темы.
— А я не здесь училась, — произнесла она, и, замедляя речь, добавила, — я далеко училась, в Житомире, в педагогическом, — и замолчала.
Я молчал, стараясь не мешать ее размышлениям. А сам никак не мог соотнести ее внешний вид и педагогику. «Как училка может иметь такой прикид?» — почему-то на полу-жаргоне сформировался у меня вопрос. Действительно, не вяжется форма и содержание. Что-то тут не так.
Вздрогнув, она вернулась в реальность и с удивлением посмотрела на меня, как будто я перед ней с неба свалился. Но вопрос в глазах быстро исчез, и она окончательно пришла в себя, вспомнив, что происходило всего минуту назад.
— Так может, я смогу вам отплатить за угощение? — спросила она и предупредила мою реакцию, — Ну что вы, какие деньги! Я хочу предложить вам что-то более сладкое, чем пирожное….
Тут она выразительно посмотрела мне прямо в глаза. Вы знаете, у меня, несмотря на большое количество друзей среди женщин и достаточно богатый опыт общения с прекрасной частью человечества, иногда бывает странная заторможенность, даже ступор какой-то.
Безусловно, я понимаю, о чем идет речь, но у меня не получается сразу четко сформулировать свой ответ, подобрав нужные слова и деликатнее оформив свою реакцию, чтобы не обидеть собеседника, посылая его подальше. Мое замешательство, возможно, оправдывалось еще и тем, что я так и не смог определить место незнакомки хоть в какой-нибудь классификации.
Житомир, педагог, изысканный дорогой наряд, манера поведения и совершенно определенный, фривольный намек. Ну не уличная же она проститутка! А может, папик наскучил и решила дамочка внести разнообразие в свою унылую жизнь? Банальный мой ответ «Я женат» или «Я не такой» просто рассмешит её до слез.
Вдруг, неожиданно даже для самого себя, я буквально выстрелил в нее вопросом:
— А вы знаете, что такое любовь?
Незнакомка вздрогнула, на лице отобразилась гримаса, и она заглянула мне в глаза. Я не знаю, как долго мы сидели, уставившись друг на друга. Конечно же, дольше чем мимолетный обмен взглядами, но и не так уж нарочито долго, как в кино. Но было в этом нечто из области гипноза или честной мены сокровенным, когда люди в мгновение говорят друг другу глазами заветное и между ними рушится какая-то преграда. Это такое необъяснимое мгновение, вспышка, после которой люди чувствуют друг друга давно знакомыми, и для них уже нет никаких тайн и секретов.
— Знаю ли я, что такое любовь? — произнесла она негромко и задумалась. Возникла небольшая пауза, в которой не чувствовалось напряжения, — Вопрос серьезный… — протянула она, все еще размышляя и оттягивая ответ, а потом твердо сказала, — Пожалуй, знаю, — И мгновение погодя еще тверже добавила, — Да, знаю! Кто, если не женщина, знает это!
У меня создалось убеждение, что это был выстраданный ответ.
— Вы знаете?— она повернулась ко мне, — Я ведь в Одессе оказалась случайно. После четвертого курса меня, как отличницу, направили сюда на практику. Английский любила, упорно занималась и владела языком свободно и даже с определенной изысканностью. Не думаю, что здесь таких специалистов не хватало. Не знаю, почему, но так распорядилась министерская канцелярия, а над ней, полагаю, небесная. Им там виднее, где, кому и когда следует быть.
Радости моей не было конца. Никогда прежде я не то, что Одессы, моря не видела. Много слышала, читала и мечтала, мечтала. А мечты, если очень-очень желать имеют свойство сбываться. Никогда не забуду свои ощущения, когда в первый раз увидела этот безграничный простор. Действительно, море невозможно описать. Как бы Айвазовский не был искусен, а пока сам не вдохнешь этот воздух…
Да что там говорить? Вон вся эта красота, перед глазами, — и она взмахнула рукой перед собой, — Но сейчас ведь разговор не о любви к морю. В школе, в которую меня направили, был молодой директор. Вот именно он и проталкивал в министерстве разнарядку на молодых специалистов и практикантов. Не буду говорить о всяких новшествах, которые он применял или собирался внедрить в школе. Он очень талантливый был педагог и новатор.
«Неужели она жена педагога?» — я не мог в это поверить, да и  представить такое возможно лишь в фантастической мелодраме.
— Вообразите, — продолжала она с еще большей запальчивостью, — в него были все влюблены. Даже старенькие уборщицы. Конечно, все по-разному, но никого не оставляло равнодушным его обаяние и увлеченность работой. Он постоянно улыбался и что-то придумывал.
Она говорила с возрастающим жаром, и речь, переставая быть размеренной, набрала темп и почти превратилась в скороговорку.
— А почему в прошедшем времени? Он умер? — вырвалось у меня, и я прикусил язык, понимая бестактность вопроса. Мне стало ужасно неудобно за себя. Она это заметила и продолжила снисходительно, с подернувшей лицо кривой усмешкой:
— Да нет, он жив. Еще как жив.
И она замолчала, опять погрузившись в свои воспоминания. Вздохнув глубоко, она продолжила:
— Он жив и я жива. Между нами все умерло.
На красивом лице промелькнула гамма чувств: то странная улыбка, то взлетевшие в ответ на собственный вопрос брови, то глубокая печаль. 
— Это правда! Я ведь его полюбила. Но не сразу — это была не вспышка, не огонь страстного увлечения молоденькой девчонки. Мне, безусловно, было с ним очень интересно. Красавцем его назвать невозможно. Ничего особенного в его внешности не было —  самый обыкновенный, даже чуть невзрачный мужчинка. Низкого роста, немного лысоват, с абсолютно неспортивной фигурой, но не толстый. В общем, заурядная внешность.
Но было в нем что-то магическое, привлекающее людей, манящее. Ну и, конечно, женщины в него влюблялись напропалую. Очень быстро я поняла, что он вовсе не Дон Жуан, а образцовый семьянин. Не могу сказать, что воспылала страстью, а вот влюбилась точно, втрескалась. Я этого и сама не понимала или боялась себе признаться поначалу. Отношения наши были сдержанными и очень спокойными, без особых эмоций. Все ровно, никаких таких ярких романтических переживаний, какие обычно описывают в романах. Я вот сейчас вспоминаю и даже сама удивляюсь.
Было заметно, что моя собеседница говорит и прислушивается сама к себе, пытаясь вспомнить, войти в свое тогдашне душевное состояние, восстановить картину и ощущения прежних отношений. Речь ее стала опять спокойной и даже сдержанной.
— Мне было с ним, как уже говорила, очень интересно. Да и всех остальных, пожалуй, притягивали его энтузиазм, азартная увлеченность, я бы даже сказала страсть. Он все время что-то придумывал, горел желанием добиться превосходного результата. Конечно же, он был фанатом своего дела.
Жена у него была далеким от педагогики человеком и работала то ли экономистом, то ли бухгалтером. Я ее видела несколько раз и отметила ее красоту и вкус. Даже удивилась такому несоответствию ее внешности и того, чем она занималась. Если бы не знала, подумала, что она актриса.
У меня в мыслях не было и малейшего намека на то, чтобы построить ему глазки, пококетничать с перспективой на какие-то, пусть даже мимолетные, отношения. Ну, глазки-то, честно говоря, строила, — игриво признаваясь, хихикнула она — но это была дежурная такая женская стрельба глазами.
А все началось с моего предложения провести открытый урок, диспут, посвященный Шекспиру. В то время в стране широко не обсуждался вопрос о том, был ли это один человек или под псевдонимом Шекспира писал авторский коллектив. Я однажды такую версию услышала от заведующего кафедрой в институте и очень удивилась. С чего он пришел к таким предположениям, даже представить не могу, да и гадать не буду. Такая интерпретация личности великого писателя показалась мне тогда невероятно кощунственной.
Потом я долго об этом размышляла, много перечитывала в оригинале, пытаясь найти различия в стиле и убедиться, что писали разные люди. Определенно, это ни к чему меня не привело. Только породило сомнения и размышления, но однозначно положительно способствовало моему развитию и более глубокому пониманию Шекспира.
В школе мое предложение всем понравилось. Тема была новой и могла вызвать живой спор и обсуждение. По большому счету, диспут нужен был как способ привлечь интерес учеников к писателю, вызвать желание почитать его произведения. Был тут и определенный детективный элемент, который детей так привлекает. Им, особенно мальчишкам, всегда интересно поиграть в сыщиков. Предлагаемый диспут был не избитым уроком, а заманчивым, интригующим  расследованием, и мы с увлечением стали готовить открытый урок.
Он стал вместе со мной задерживаться, писать различные сценарии, подбирать произведения. Мы спорили, дискутировали, читали вслух сонеты и прочее, прочее. Засиживались допоздна. Иногда он провожал меня до дома, в котором я снимала квартиру. По дороге у нас продолжалось обсуждение предстоящего открытого урока, или же мы просто болтали, говорили ни о чем. Он знал и рассказывал много интересного. О таких говорят: «ходячая энциклопедия».
А еще он интересовался моей жизнью, расспрашивал, что я думаю по тому или иному поводу. Порой наша дорога проходила в молчании. Но это было содержательное молчание, словно наш диалог продолжался в наших сознаниях и душах. А за окном, как говорится, была весна…
Но я абсолютно не допускала никаких вольностей, и в мыслях не было каких-либо романтических отношений. Мне было просто хорошо, свободно и тепло вместе с ним. Я даже с мамой так себя не чувствовала, не обсуждала так открыто разные темы. А с ним, мысли и слова, все текло без преград и препятствий.
Моя собеседница притихла. На лице ее виднелась едва заметная улыбка, и проступали переживаемые вновь чувства, рожденные воспоминаниями. Невольно любуясь такими метаморфозами, я терпеливо ждал продолжения, которое не заставило себя ждать:
— Однажды мы сидели в учительской. Все уже давно ушли, и в школе тишина. Мы уже наговорились, наспорились, и я стала собирать бумаги. Он сидел напротив и смотрел на меня. И вот тут я прочитала в его глазах что-то такое, что заставило вздрогнуть, и почти оцепенеть. Я увидела, что он смотрит на меня как на женщину, которой хотят обладать. Это видно, это чувствуется сразу. Может быть, он так глядел на меня и раньше, но я этого те замечала. Не знаю… Но этот взгляд не обрадовал меня, а, скорее, напугал. Я растерялась. Что делать, как вести себя? Он увидел мою растерянность и сам, как мне показалось, смутился.
В тот вечер он меня не провожал, сославшись на необходимость навести порядок в документах. А я одна топала домой и пыталась навести порядок в своих мыслях, чувствах, в своей душе. Никогда и никто на меня так раньше не смотрел. Конечно же, я понимала, что я — интересная, даже красивая, ловила на себе плотоядные взгляды одноклассников, сокурсников и просто встречных мужчин на улице. И мне это иногда льстило. Но вот такого взгляда на мне раньше не было. Или я так его восприняла?
Слушая её, задумался о том, как же я на нее смотрю, и что она там читает в моих глазах.
— Да не напрягайтесь вы, — словно прочитав мои мысли, произнесла она, — вы смотрите обыкновенно, без похоти. Но очень внимательно и участливо. А он смотрел так, как никто и никогда на меня не смотрел.
Я пользовалась популярностью и в школе, и институте, но серьезных увлечений не было. Ну, ходила с парнями в кино и на танцы. Ну, целовалась. И все. Еще не встретился такой парень, чтобы моё сердце откликнулось. Так, все ерунда какая-то была. Хотелось настоящего, необыкновенного, как и любому человеку. Ну, вы же знаете, девушки особенно мечтают о любви. И тут такой взгляд.
Я не знала что делать, как себя вести. Ночь прошла без сна, и ответа не было. Утром шла в школу, как на эшафот, и все время казалось, что все знают и смотрят на меня с определенным укором: вот, мол, девка распутная женатого мужика завлекает. На педсовете обсуждали предстоящий открытый урок, а я сидела, потупив взор, с ощущением, что я голая. После собрания он попросил меня задержаться. Когда все вышли мы молчали некоторое время, а потом он заговорил.
Он говорил о том, что полюбил меня, что не представляет своей жизни без меня и что готов уйти от жены. Я была ошарашена. Во мне будто произошел сильный взрыв. Не было никаких определенных чувств и мыслей. Что-то хаотично крутилось, вертелось в голове, целый ураган беспорядочных обрывков... Помню еще, как он предложил мне напоследок разобраться со своими чувствами, подумать и не спешить с ответом.
Не помню отчетливо последующие дни. Жила, ходила, как в тумане. Мне не с кем было поговорить, посоветоваться. Да и возможно ли это было для меня сделать в такой ситуации? Много плакала.
Было странное такое сочетание испуга, обиды и теплой истомы. Как прошел открытый урок, отчетливо не помню. Врезались в память только некоторые эмоциональные выступления и приятное ощущение, что мы это все не зря затеяли. Горячо спорили дети, яростно доказывали что-то другу-другу учителя.
После того, как отшумел диспут, я почувствовала абсолютную пустоту внутри, эмоциональное выгорание. Я мучилась, понимая, что надо дать ответ, но ответа не было. В этом-то и был весь ужас. И только теперь я понимаю, что решение не нашла потому, что не осмелилась заглянуть в себя и задать вопрос не страшась услышать ответ. Ведь душа не врет, и то, что она говорит, —  истина. А я этой истины испугалась.
Моя собеседница опять замолчала, и лицо ее разительно переменилось, словно на нее надели маску отвращения. Мне показалось, что глаза у неё свернулись и обратились внутрь: они вроде были, но так только казалось. И я говорю не об отсутствующем взгляде. Нет, наоборот, глаза ее до краев были наполнены болью, страданием, сердечной мукой, и этот невыносимый груз не был обращен к собеседнику, а был полностью устремлен в себя, теряясь в невиданной, бездонной глубине человеческого сердца. Протяжно вздохнув, она продолжила:
— Разговор наш все оттягивался. Я ходила в школу, как робот. При встрече с ним у меня внутри все холодело, и я избегала оставаться с ним наедине. Старалась уйти пораньше и сделать это незаметно. Но однажды он все-таки умудрился выйти вместе со мной одновременно.
Мы шли молча. Через некоторое время он поинтересовался, что я ему могу сказать. Я в ответ выпалила о порядочности, о том, что у него семья, и я не имею права ее разрушать, и много, много других слов, и, как мне казалось, веских аргументов, которые должны были объяснить мой отказ, а по сути — оправдать мое малодушие и трусость.
Он слушал очень сдержанно, потом, взял меня за плечи, попытался меня встряхнуть, горячо говорил о том, что все, о чем я говорю — это полный бред, ерунда, которая ничего не стоит (а так оно и было на самом деле). Но я ничего не слышала. Внутри было так холодно, как будто я проглотила огромную сосульку, и она была у меня в животе и не таяла. Душа застыла! Мы подошли к моему дому, и я с ним суетливо, трусливо попрощалась. Я панически бежала от него, я бежала от себя.
Незнакомка прервала свой рассказ, чтобы промокнуть кончик носа, а у меня пролетела мысль: «Поразительно, но сегодня я уже слышал точно такую же фразу. Только от мужчины. Почему от любви надо убегать?».
Положив платочек в сумку, женщина продолжала свою историю:
— А потом была череда дней, которых я не помню. Однажды хозяйка квартиры познакомила меня со своим приятелем. Он предложил мне вечерами подрабатывать в клубе моряков переводчиком. Для меня это было находкой, которая позволяла как-то заполнить свои вечера, избежать леденящего одиночества, тоски и отвлечься от дум и терзаний. И наступила другая жизнь…
Она опять замолчала, на лице появилась гримаса омерзения и брезгливости.
— Не буду вам описывать, как раньше было принято выражаться, этапы большого пути. Вовсе не интересно и, скорее всего, банально. Вот теперь работаю здесь, — и она небрежно махнула за спину в сторону гостиницы «Лондонская».
Я с недоумением посмотрел на нее. У меня почему-то рисовались в голове горничные, администраторы. Но какой из нее администратор, а тем более горничная? Эти бестолковые мысли были явно нарисованы на моем лице.
— Ну, какой вы странный, право. Неужели не понятно? Я, как принято сейчас говорить, в эскорте особо важных иностранных гостей. Видите, и знание языка пригодилось! — издевательским тоном произнесла дама.
Наконец-то все сложилось и встало на свои места. От собственной недогадливости меня охватила волна стыда и возмущения. Но это не помешало мне задать вздорный вопрос:
— Так что ж вы мне сладенького предложили? Я же не особо важный иностранный гость? — я постарался спросить как можно более иронично, думая, что своим дурацким вопросом смогу успокоить нерв ее рассказа. Но она не обиделась и даже улыбнулась, видя замешательство простофили, до которого дошло.
— А вы знаете, я тут иногда так развлекаюсь. Вношу, так сказать, разнообразие и юмор в утомительный конвейер своей жизни.
— Зачем? — не понял я. С понятливостью у меня в тот день точно были проблемы.
— А вот так, пошучу, пошучу и все. Ничего больше.
— Зачем? — все не унимался я.
— Понимаете, до сих пор никто не смотрел на меня, как на обыкновенного человека. Все смотрели, как на инструмент, предмет удовлетворения своих желаний, амбиций, похоти. Вот вы по-другому поступили. Может, вы лунатик? — в легкой издевке вопроса была месть за мою бестактность.
Я опять был сбит с толку и мямлил:
— Так я что же? Вы же хотели… Так вы сами ведете себя провокационно, а потом говорите, что к вам относятся соответственно. Да и потом, кто же от сладенького откажется? — уже более твердо, приходя в себя, произнес я, ринувшись в наступление.
— Но вы, же сами первым предложили мне сладенького! — засмеялась она.
Опять не доходил до меня смысл происходящего. Зачем эта игра? Для чего, какая цель и какое удовольствие? С другой стороны, я был рад, что смог своим искренним недоумением и топорным юмором отвлечь её от болезненных душевных страданий.
— А мне нравится так вести себя, дразнить. Видеть глупость и похоть. Посмеюсь и пошлю подальше, — с вызовом ответила собеседница.
— Так это ваша месть, получается? Тем самым унизить и опорочить, вернее, вскрыть порок. Показать самой себе, что вы не хуже, а, может быть, даже лучше? — отрывисто произнес я тоном человека удивленного своей внезапной находкой.
Она оторопело посмотрела на меня. Мы оба замолчали ошарашенные этим открытием.
На улице уже стало темнеть. Потянуло прохладой, но воздух продолжал оставаться теплым. Зажгли фонари. Один из них горел прямо над нашей скамейкой, выхватывая ее из быстро сгущающейся темноты, и создавал эффект еще большей уединенности, словно мы сидим где-то на кухне под абажуром, и никого вокруг нет, и никто не мешает нам разговаривать.
И, как это иногда бывает в задушевных дружеских посиделках, повисла густая тишина, и каждый из нас ушел в свои размышления и воспоминания. Она решительно прервала паузу.
— Вы наверняка не поверите, но у меня не было мужчины до него! И он так и не стал моим первым мужчиной! — горячо, с горечью произнесла она — Господи Боже! Я бы все отдала, чтобы все вернуть и изменить!
Глаза ее наполнились слезами, но она их смогла удержать каким-то невероятным усилием над собой. «Какая сильная женщина!» — с уважением и благодарностью подумалось мне. Ведь я, как, пожалуй, все мужчины, теряюсь, когда женщина плачет. А в данной ситуации любые слова прозвучали бы фальшиво, искусственно, а приобнять ее за плечи в знак поддержки было как-то неловко и показалось мне неуместным.
И вдруг она улыбнулась и весело спросила:
— Послушайте! А вы не батюшка? Хотя какое там, конечно нет! И что это я вам тут исповедь устроила? — спросила она сама себя.
— Да нет, что вы. Видимо, время пришло, и момент настал, что потребовалось выговориться. Вот я и подвернулся, — бойко произнес я, радуясь тому, что ситуация разрядилась.
— Да нет! А впрочем, не знаю... Возможно, вы и правы… — задумчиво произнесла дама.
— Послушайте, — с возбуждением произнес я, — Ведь все еще можно исправить, изменить. Вы же его любите до сих пор! Это же видно. Не получится вам убежать от него и от себя! Невозможно!
Я уже почти кричал:
— Ваши связи, узлы не развязаны. Невозможно, невозможно же вот так! Даже разрыв на годы между вами и вот эта ваша жизнь этого не сделали! — я не глядя махнул рукой в сторону гостиницы и продолжил, — Вы только пытаетесь задушить, загнать в глубину то, что невозможно убить. Все равно будет болеть, всплывать, как фантомная боль, и напоминать всю жизнь. А эта ваша глупая издевка и месть мужчинам? Что вы хотите доказать, зачем, кому? Себя оправдать? Послушайте, не предавайте себя! Вынесите и себе, и ему оправдательный приговор и обязательно с ним поговорите. Снимите груз с души. Спасите себя и его.
Мне казалось, что я точно перейду на крик, схвачу ее за плечи и начну трясти, пытаясь донести до нее прописные истины.
— Не повторяйте ошибок, не идите на поводу у мнимых критериев порядочности, поддельных ценностей, шаблонов поведения, которые навязал социум. Думаю, вы поддались ложному чувству долга и ответственности! И во что это вылилось? Загнали себя в болото обиды, жалости к себе и вымышленного чувства вины. Все ведь уже случилось. Было и прошло.
А сегодня можно и нужно принять решение и начать новую жизнь. «Быть или не быть?». И далее по тексту. Вы ведь лучше меня знаете, что там, у Шекспира, написано… — вспомнился мне как нельзя кстати её открытый урок.
Она отпрянула от меня. Внезапно пришедшая мне на память строка (а больше, к своему стыду, я и не знал, но главное, что это был Шекспир) произвела нужный эффект. Она вздрогнула, как от удара током, и даже, как мне показалось, немного взлетела над землей. Потом обмякла и тихо произнесла:
— «Что благороднее: сносить ли гром и стрелы
Враждующей судьбы или восстать
На море бед и кончить их борьбою?»
Опять возникла пауза и вдруг неожиданно она произнесла тихо, спокойно и уверенно:
— Кстати, перевод А. Кронеберга мне нравится больше, чем перевод Б.Пастернака.
Ха! Можно подумать, что я знаю оба перевода.
Тем временем до нашего укромного уголка стали доноситься звуки Приморского бульвара. Они были и раньше, но до нас они долетели только тогда, когда накал нашей беседы начал спадать. Настала пауза, после которой следует прощаться. Все произнесено, все сказанное после было бы лишним. Да и о чем уже говорить? Большего сказать невозможно.
— Вы знаете, мне уже пора идти. Извините, — произнес я, поднимаясь, — Надеюсь, у вас все будет хорошо!
— Прощайте! — сказал она. Я не ждал больше никаких слов от нее и быстро поднялся.
— Меня зовут Лола! — сказала она на прощание и слегка взмахнула рукой.
Уверенность, что она не ждет моего ответа, ускорила мой шаг.  Я махнул ей рукой, не оборачиваясь.
Я шел по Приморскому бульвару. Незаметно, тихо накатил бархатистый вечер. Воздух был пропитан необыкновенным теплом. Погода и праздничный день наполнили аллею оживленным променадом. В воздухе витала атмосфера веселья, светлой праздничной суеты. То там, то здесь раздавался смех, откуда-то звучала приятная музыка.
На деревьях — мощных, величавых и очень красивых платанах — горели разноцветные гирлянды, которыми были обвиты могучие стволы и некоторые ветки, нависающие над головами многочисленных прогуливающихся. Яркое и со вкусом сделанное украшение превращало бульвар в сказочный лес. Я шел и любовался.
После такой беседы все вокруг воспринималось острее и ярче, и казалось сценой из фильма. Я не анализировал, почему мы вот так встретились. Так распорядились звезды: ей надо было сказать, а мне услышать. Как часто из-за страха, боязни чужого мнения, глупых стереотипов совершаются поступки, которые способны перечеркнуть всю жизнь!
В довершение ко всему навстречу мне выпорхнули молодожены. Они держались за руки, обменивались излучающими яркие искры взглядами, улучая моменты, когда впереди расступалась уже довольно плотная толпа людей, и влетая в освободившееся пространство. Пара была красивой, улыбающейся и счастливой. Было в их движении нечто свободное, похожее на парение, ощущение легкости, осязаемость которому дополнительно придавали развивающиеся платье и фата. Прохожие любовались молодыми и слетались на их свет как мотыльки. Я ощутил теплую волну благодарности этим ребятам за их щедрость и искренность, легкость и обильно струящуюся в мир любовь.

Вокзальные истории

В мои планы еще входил обязательный визит на Морской вокзал. О, сколько удивительных и совершенно необычных историй было связано с ним! Морские пристани имеют свою удивительную энергетику, атмосферу. Это не аэропорт и, тем более, не железнодорожный вокзал. Тут все по-другому. Правильно поется в песне: «провожают пароходы совсем не так как поезда».
На втором этаже располагался чудесный бар, в котором здорово было сидеть, пить ароматный кофе и смотреть через огромные панорамные окна на пассажирские суда и снующие по рейду катера и буксиры.
Не хочется быть брюзгой, но справедливость есть справедливость: морвокзал стал другим. Но в большей степени время стало другое. Многое, что было в мои студенческие годы в диковинку или, как было принято тогда говорить, в дефиците, сейчас — совершенно обыденная и незаметная вещь. Ну, кого ныне удивит сигарета с ментолом? А вот тогда это был праздник: чашечка кофе, немного рижского бальзама (почти иностранный напиток) и сигарета. Ощущали мы себя в такие моменты практически Джеймсами Бондами.
Но была здесь тогда еще одна местная достопримечательность — бар «Парус», который стоял перед зданием вокзала. Это было совершенно невзрачное сооружение из металла и стекла, чем-то даже напоминающее пункт по приему макулатуры или стеклотары. Существовали тогда такие типовые сооружения. Особенно нелепо он смотрелся на фоне роскошного по тем временам здания морского вокзала.
Но это было обманчивое впечатление. Так ведь и с людьми зачастую бывает. Внешне совершенно невзрачная персона, а откроет рот, начинает говорить, удивленно любуешься преобразившимся на твоих глазах человеком. Это была не просто забегаловка. Неприглядный павильон был авангардом Одессы (да и всего, осмелюсь предположить, Советского Союза) по приему новшеств человечества. Все самое современное в музыке, электронике, косметике, моде первым делом появлялось именно здесь.
Нет, тут не шла банальная купля-продажа. Здесь происходила настоящая торговля, но происходила она опосредованно. Здесь показывались образцы, договаривались о ценах и партиях, это была своеобразная биржа. А какая при этом звучала музыка! Квин, Пинк Флойд и огромное количество других мировых исполнителей прозвучали впервые в СССР именно здесь. Такого разнообразного и шикарного выбора напитков в одном баре я не видел больше никогда и нигде. И то, что лимон можно кушать с солью, я узнал именно здесь.
Этот форпост стоял гордо впереди всех зданий в городе и первым встречал суда, моряков, пассажиров и фарцовщиков. Но однажды случилось непоправимое. Видимо, этот прыщ на здоровом теле социализма уже так раздразнил власти и специальные органы, что были приняты кардинальные меры, реализованные за одну ночь. И, что главное, накануне мы там были с друзьями и слушали хит про замечательное июльское утро. Ничто не предвещало беды. Но на следующий день на месте легендарного бара — аккуратное, очень правильной прямоугольной формы черное асфальтовое пятно (почти Малевич). Очень черное и очень траурное. Цвет и положение дел подчеркивали две красные гвоздики, которые были положены с краю. Видимо, принесший не решился наступить на этот трагичный прямоугольник. К вечеру там уже было столько цветов, что поверх черноты образовался яркий цветочный холмик. Достойно проводили, одним словом.
И что вы думаете? Решили проблему? Только хуже стало. Если раньше фарцовщики собирались в одном месте, то через короткое время образовалось несколько точек в городе, которые специализировались по направлениям: там музыка, в другом косметика, в третьем алкоголь, там сигареты, а в пятом электроника. Опера;, уверен, крыли начальство всеми непечатными словами за такой подарок.
И вот на этом месте сейчас высится многоэтажное здание гостиницы. На мой взгляд, без этой примитивной башни было лучше. А вот бар на втором этаже морвокзала остался жив и даже сохранил свой уют. Мебель, правда, поменялась и только стойка показалась мне дошедшей из прошлых времен. И еще в дальнем углу под огромной пальмой стоял небольшой журнальный столик и кресло эпохи развитого социализма. Их спрятали от глаз подальше, но почему-то не выбросили.
Я взял себе классический беспроигрышный вариант — кофе и коньяк — и уселся под пальмой, наслаждаясь ароматом напитков. Кресло оказалось, как ни странно, не продавленным, а наоборот — заботливо обтянутым новой тканью и лишь деревянные подлокотники выдавали возраст: потертые, с царапинами, отражающими налет времени.
Сиделось хорошо, расслабленно (чему в определенной мере способствовали напитки) после насыщенного впечатлениями дня. Я понял, почему здесь нашлось место раритетным вещам. Тут было максимально уединенно, и вид на рейд открывался чудесный: изогнутый серпом мол и маяк на его острие, а дальше — море. Чуть ближе можно было разглядеть часть новой яхтенной стоянки.
За окном было совсем темно. Вода и небо оказались одного фиолетово-синего цвета, сливаясь воедино. Катера, плывущие по бухте, терялись в бархатистой темноте, и только габаритные огни буквально парили в воздухе. Гул вокзала был ровным и далеким, и создавал ненавязчивый фон спокойствия и даже ощущение тишины и отстраненности.
Все располагало к тому, чтобы спокойно побыть одному и расслабиться, обдумать сегодняшние встречи, впечатления. Но думать не хотелось, и я решил оставить размышления на потом. Уж очень много оказалось в услышанных историях дивного, возвышенного и даже трагического. Но это потом, потом…
А пока я плыл в волшебном эфирном пространстве, по волнам эмоций и ощущений, позволяя памяти непроизвольно выдавать образы, лица, истории, которые были связаны с морвокзалом. Создавалось впечатление, что пристань сама шепчет: «А помнишь?..»
Прошло не меньше часа. Бармен ненавязчиво подходил и, не нарушая моего парения в нахлынувших воспоминаниях, менял бокал и чашку кофе. Было в его поведении нечто понимающее, трогательно-внимательное, словно он боялся спугнуть редкую птицу. Я был ему очень благодарен за деликатность и профессионализм. Вообще, на мой взгляд, хороший бармен — это, как хороший психиатр, большая редкость.
Но пора было уходить. Я расплатился и сердечно поблагодарил мужика. Не помню, что говорил ему, но сказал что-то коротко и от души. Он с пониманием посмотрел на меня, протирая в тысячный раз бокал, и сказал:
— Вы можете себе представить!? Начальник морвокзала это место очень любит. И это кресло специально для себя здесь держит. Приходит частенько по вечерам выкурить сигаретку, выпить чашечку кофе. А так к нам на второй этаж сейчас редко заходят. Обычно это специальные гости. С ними прекрасно можно даже помолчать.
Мы оба притихли на некоторое время, думая каждый о своем.
— Многое изменилось, и страны такой СССР нет, и строй другой. Но при любой власти человек хочет одного. Кем бы, где бы ни был, всегда говорит, мечтает, смеется, плачет об одном и ждет одного — любви! — после паузы произнес негромко бармен — Вы себе даже представить не можете, сколько я видел и слышал здесь историй — не один роман написать можно.
Я мог уже тысячу раз уйти в другое, более выгодное и тепленькое местечко. Но как представлю, что останусь без этого общения, без всех этих историй — все, не могу. Наркотик, честное слово, — хохотнув, произнес он доверительно, — Не могу уже без этого.
— Согласен с вами, — сказал я и утвердительно кивнул ему, — мне сегодня про любовь тоже довелось услышать. Но откровенно скажу: не всегда это легко и приятно. Тяжко вот мне, например, сегодня пришлось, как будто вагон угля принял и разгрузил.
— Понимаю, — протянул бармен, — понимаю, — повторил он, и со знанием дела глубоко вздохнул.
Наверняка ему значительно больше, чем мне, довелось выслушать, разделить чью-то боль, страдание, обиду, увидеть раны и, возможно, их залечить. Ведь самая страшная, трудноизлечимая и болезненная рана — рана в душе человека. Все внешне может казаться шик-блеск, а внутри — рубцы кровоточат и болят. Мне показалось, что я понимаю его.
— Ну что ж. Видимо, такая ваша доля, — слушать, понимать и облегчать страдания. Держитесь. Бог вам в помощь! — попрощался я и вышел на привокзальную площадь.
Бродить вокруг морвокзала уже не хотелось, и я сел в первое такси из очереди, ожидавшей пассажиров, назвал адрес гостиницы, и мы тут же поехали.
 
Вечернее такси

В машине было непривычно тихо. Не играла музыка, и водитель в отличие от многих прочих своих коллег был немногословен и после приветствия сохранял молчание, видимо думая о чем-то своем, что, впрочем, не мешало ему внимательно следить за дорогой.
Меня такая ситуация вполне устраивала, и я тоже погрузился в размышления. Мысли непроизвольно перескакивали с одного на другое, от человека к человеку, от одних историй и событий сегодняшнего дня к другим, и, вспоминая бармена, я машинально произнес вслух несколько раз «Бог в помощь… Бог в помощь…».
Удивившись вдруг вырвавшимся словам, я заметил, что водитель напрягся. Повернувшись к нему, я поинтересовался:
— С вами все в порядке?
— Да, порядок, — последовал быстрый ответ, и через короткую паузу, — послушайте, а вы случайно не из этих новых попов-проповедников?
— Каких таких новых попов? — не понял я.
— Ну, тех, что сейчас проповедуют и составляют конкуренцию старым батюшкам.
— Нет! А с чего вы взяли?
«Что ж это такое сегодня?» — подумалось мне, – «То в попы записали, а теперь в проповедники».
— Так вы же только что помянули Господа, произнеся, как мне показалось два раза «Бог в помощь», — развеял мою легкую досаду таксист.
— А! Это я вспомнил человека, который выполняет добросовестно свою работу. Кстати, так же, как и вы, он тоже все время с людьми. Подумал, как ему сложно! Поэтому и решил, что помощь, тем более такая, ему не помешает. Взял да и пожелал.
— И что, вы серьезно думаете, что ему помогут свыше, спустится на облачке добренький дедушка и соломку подстелит? — с некоторым раздражением и иронией спросил водитель.
— Наверняка! «Просите и получите». Только надо искренне, с верой просить.
— Ну-ну… — с нескрываемым сарказмом протянул водитель.
Я оставил без внимания его эмоции. Жизнь меня научила, что спорить на тему политики, религии и спорта — бессмысленно. 
— Послушайте, — немного раздраженно, тем не менее, начал я, но к радости эту волну мне удалось быстро погасить, — я уловил ваш тон, и не буду с вами дискутировать. Это все равно, что спорить о любви. У кого она есть, кто ее испытал, тому и доказывать ничего не надо. Так же как и вера — либо она есть, либо нет. А кто там в кого верит, кто прилетит, это уже вопрос второй.
Водитель повернулся и посмотрел на меня. Нет, это не был формальный мимолетный взгляд, хотя он и был коротким. Он старался поймать мой взгляд и заглянуть мне в глаза. Это тот самый случай, когда и короткого взгляда достаточно для создания неформального контакта.
Бывает иногда вот так в толпе, в транспорте, в магазине, в гуще людей вдруг встретишься с кем-то взглядом, и он тебе все скажет без слов, и кажется, что ты этого человека знаешь много лет и тебе про него все известно. Ну не то, чтобы биографическая справка на ладони, нет, а вот если начнешь вспоминать, задавать вопросы самому себе, то из подсознания всплывут в ответ и даты, и факты.
Но мне всегда было неловко так делать, задавая вопросы и задумываясь, углубленно интересоваться подробностями чужой жизни. Убежден, что это сродни подглядыванию в замочную скважину чужой спальни. А может, я себе это все придумал? Но, тем не менее, ощущения при таких мимолетных встречах и состоявшемся обмене взглядами, не оставляют сомнения в том, что ты знаком с человеком, которого на самом деле только что встретил.
— Ну, вот про что я сегодня наслушался по самое горло по радио, так это про Святых и про любовь. Аж тошно! — нервно выпалил таксист.
— Ну… Истории по радио одно, а жизнь — другое. Хотя, я думаю, и по радио рассказывают много интересного и правдивого, — моя попытка оправдать радиопередачи прозвучала неубедительно.
— Правдивого, — хмыкнул водитель, — возможно! Вот я вам расскажу историю! Так ее точно по радио не расскажут. Была у меня сестренка, хотя, почему была, — есть до сих пор! С другой стороны, как же она может для меня быть, если ничего близкого и общего между нами нет? Вот разве что отчество по батюшке осталось общими и все, — с болью, с надрывом начал рассказ водитель.
Я притих и не хотел задавать вопросов. Сегодняшний день уже научил меня тихо, внимательно, терпеливо общаться со случайными людьми, которые вдруг становятся откровенными. Это такое личное. Таксист  продолжил:
— Скажите мне, какая это любовь? Она семнадцатилетней уехала в Германию с одним еврейчиком, одноклассником. Он-то уезжал с родителями по программе. Вы помните, в 80-х целая волна отвалила в эпоху перестройки. Не могли они, понимаешь ли, друг без друга, эти влюбленные. Как родители сопротивлялись, уговаривали её одуматься, трезво на все посмотреть! Как чувствовали. Нет, не послушала.
Быстро расписались через блат в ЗАГСе и умотали. Через год родила, через три развелись, а через четыре она скинула нам сыночка. Родители приняли, растили. Сколько слез мать пролила! Но любила, конечно, внучка, баловала. Отец больше молчал, в себе все носил. Мужик. Я, когда из армии вернулся, нашел их такими постаревшими. Отец бодрился, а потом в одночасье ушел. Мать еще протянула пару лет.
А эта лахудра потом еще раз вышла замуж, а потом еще... И каждый раз по любви. Любовь, называется? Она же ни разу сюда не приехала, ни разу. Даже на похороны. А сейчас колесит с какими-то баптистами или евангелистами по Европе — танцует и поет. Говорит, так они выражают свою любовь. Какая любовь?!
Мне показалось, что машина подскакивает от его возмущения и близка к тому, чтобы перевернуться. Мне теперь стала понятна его начальная реакция на мою фразу и такой резкий вопрос о проповедничестве. Через некоторое время он успокоился и, извиняясь, произнес:
— Вы меня простите, мою несдержанность. Накипело! Тут целый день патоку льют, — он махнул рукой в сторону приемника, —  Любовь, любовь…
— Что я вам могу сказать? Только повторить то, что сказал — в любовь можно просто верить или не верить, любить или не любить. А вот ваша сестра… У меня создалось впечатление из вашего рассказа, что у нее не любовь была. Это страсть, увлеченность, может быть, или расчет. Но не думаю, что настоящая любовь. Да не мне судить.
Мне захотелось донести до него ту волну, которую мне сегодня щедро послали случайные знакомые во время неожиданных встреч и бесед.
— Любовь она же многогранна и включает в себя много качеств: ответственность, долг, уважение, преданность, понимание, доверие. Это, когда впереди себя ставишь человека, которого любишь, стремление его поднять и сделать счастливым. Нет, не угодить. Любовь не подчинение и не служение. Это, пожалуй, союз, в основе которого лежит обоюдное желание создать красоту. Красоту в отношениях, в доме, в мире вокруг, в воспитании, в дружбе, в себе самом, искреннее стремление помочь человеку, которого любишь, стать лучше. А ваша сестра… Она что-то спутала, на мой взгляд, и называет любовью совершенно другое. Любовь здесь ни при чем.
Таксист внимательно слушал, не возражал, обдумывал, а я продолжал:
— День сегодня такой, особенный. Создает специфическую атмосферу, когда все говорят и думают о любви. Конечно, это происходит постоянно, но сегодня повышенная концентрация таких возвышенных чувств, — попытался я пошутить для разрядки и продолжил, — мне сегодня довелось услышать несколько историй и самому многое обдумать. Уверен, каждый хочет любви, даже не понимая, что это такое. Я важные вещи сегодня узнал от совершенно незнакомых людей, и мне подумалось: возможно, человек и рождается каждый раз именно для того, чтобы как можно глубже принять, ощутить, подарить это прекрасное чувство? Думаю, любовь так же безгранична, как Космос. Вот приблизился, поднялся на один уровень, комфортно освоился, а тебе снова открывается новый горизонт и бескрайность. И опять дорога. Дорога без конца. Зачем даже самый феерический финал? Сама дорога прекрасна!
Произнеся все это, я с неподдельным удивлением затих от своего собственного вывода и немного погодя продолжил:
— Не зря во все века люди страстно обсуждали тему любви. Посмотрите, фильмам, сонетам, романам и другим прекрасным произведениям искусства нет конца. И не будет!
Водитель помолчал, помолчал, вздохнул и произнес:
— Может, вы и правы? Может быть, может быть…
Я не стал развивать мысль и спросил:
— А сын вашей сестры где?
И сам немного испугался, ощутил неловкость за свой вопрос. Который раз уже сегодня! Что за напасть? Но, к моей радости, на лице у мужчины появилась легкая улыбка, и в глазах засветился теплый огонь доброты.
— Да где-где? У меня! Растет, оболтус. Уже меня перегнал.
Мужчина заговорил возбужденно, произнося с жаром короткие фразы. Он воодушевленно делился со мной проблемами воспитания и поиском взаимопонимания, актуальными вопросами выбора жизненного пути парня. Голос его зазвучал звонко и порой слишком громко. Мне показалось, что он даже вдруг помолодел: глаза сверкали, голос запел, лицо разгладилось. Я уже не спрашивал, как сложилась его собственная личная жизнь, а только с охватившим меня радостным теплом слушал его. Мы приехали на место назначения, и после расчета, выходя из машины, я спросил его:
— А как же называется ваше отношение к племяннику, если не любовь?
Водитель только крякнул в ответ и молча протянул руку. Дверь звонко захлопнулась, машина плавно уплыла в темноту навалившейся ночи, и в ней еще долго маячили покачиваясь ее красные габаритные огоньки.

Еще раз про любовь

Я стоял на тротуаре и смотрел им вслед. Идти в гостиницу не хотелось, и я побрел по Французскому бульвару. Шел не спеша — в такт своим мыслям. Теплый дневной воздух быстро поднимался ввысь и на смену ему уверенно приходил холодный и влажный бриз.
«Зима, однако…» — промелькнуло у меня в голове. Весь прошедший день на улице было достаточно тепло, но теперь февральский вечер активно наверстывал свое, покалывая холодом. Налетевшее следом, чувство голода напомнило, что я сегодня практически ничего не ел. Об этом мне дополнительно и резонно говорил аппетитный запах, который шел из глубины парка. Туда указывала табличка с надписью «Ресторан «Дача». Я направился быстрым шагом в сторону манящих ароматов.
Ресторан приятно удивил своим интерьером, что, по большому счету, является нормой для Одессы. Здесь любят вкусно и красиво покушать. Заведений много, и поэтому конкуренция большая, каждый ресторатор стремится привлечь клиента чем-то особенным. Только внутри я понял, как продрог. Когда мягкое тепло начало меня обволакивать, и я ощутил, как холод, скопившийся в течение дня проведенного на воздухе, стал выходить из моего нутра.
Мой заказ быстро принесли, и я с наслаждением, стараясь не спешить, приступил к трапезе. От тепла и вкусной еды я тихо сомлел в своем уголке, расслаблено наблюдая за посетителями, наслаждающимися праздничным вечером. Атмосфера ресторана была почти домашней, уютной, и гости, согретые ей, говорили негромко, официанты без суеты обслуживали, звучала тихая приятная музыка. Хорошо, что ко мне никто не подошел, не подсел. У меня уже не было сил ни говорить, ни слушать.
Я сидел за столиком один и наслаждался обстановкой. Внутри разливалось приятное тепло. Только одно омрачало настроение — рядом не было моей любимой. Вот тогда уж точно нашлись бы силы, и я с наслаждением рассказал бы про этот удивительный день, услышанные истории, которые мне искренно и щедро поведали случайные знакомые.
И в своем рассказе я приложил бы все силы и способности, чтобы выразить всю благодарность за то, что именно она, моя жена, открыла в моем сердце Любовь, привнесла это священное чувство в мою жизнь, подарила трепет ощущения вдоха полной грудью первозданной смеси из неземного пространства, открыла другое измерение жизни.
Именно сейчас вдруг пришло ясное понимание: человек, благословенный любовью, живет в другом мировосприятии и осознании себя. И такой любовью одарила и озарила меня моя Елена, разделив мою жизнь на «до» и «после» нашей встречи, наполнив ее светом и смыслом, изменив меня и мое понимание жизни, разбудив сердце и душу.
Удивительный день подарила мне судьба. Зря я ворчал на этот новомодный праздник — Валентинов день, если он дает людям дополнительную возможность подумать, вспомнить, рассказать, подарить и ощутить Любовь.