Отдав подбежавшему половому шубу и шапку, фабрикант спросил:
– Где заседают?
– В большой зале. Милости прошу, Иван Кузьмич. Извольте пройти. Там вас уже все и ожидают. И Владимир Власович ( Щенков – старшина купеческого общества) и Дермидонт Тимофеевич, и Алексей Митрофанович, и Степан Дмитриевич…, – перечислял имена собравшихся гостей половой, идя следом за фабрикантом.
Проходя мимо раскрытых настежь дверей буфетной, Ухтомцев вскользь заметил группу цветасто разряженных цыган, стоящих возле стойки и окна. Те в ярко-красных и синих рубахах громок разговаривали, пили чай и воду, ожидая час выступления. Промелькнуло в толпе и знакомое лицо знаменитого Ваньки Феоктистова, особенно любимого московским купечеством баритона.
В столовом зале в центре ярко горела массивная бронзовая люстра, свешиваясь с высокого лепного потолка. Свечи, зажженные в позолоченных подсвечниках, окаймляли и развешенные на оклеенных светлой тканью стенах овальные позолоченные зеркала. Затемненные зеркальные двери с позолоченными вычурными ручками, ведущие в другие залы и помещения, – сейчас были закрыты. Это потом во время веселья и кутежа через них можно будет куда-то пройти и , найдя укромное место, уединиться с понравившейся певицей или танцовщицей, или же просто побеседовать о делах. Высокие темно-зеленые пальмы росли в кадках, расставленных в углах. На белых скатертях в центре каждого стола, возле высоких хрустальных ваз с экзотическими и привозными фруктами: ананасами, персиками, бананами, апельсинами также стояли живые цветы и зелень, как будто за окном ещё и не начиналась холодная зима.
Посетителей собралось много. Любили купцы сытно покушать и погулять от души.
Над столами стоял неумолчный шум громких разговоров. Некоторые купцы заглянули в клуб сразу же после театра, куда выезжали со всем семейством, покрасоваться и посмотреть на людей. В театрах их жены сверкали крупными бриллиантами, а сынки с расчесанными на ровный пробор и приглаженными волосами – были одеты по-модному, дочки - невесты – в выездные нарядные платья или костюмы, а сами купцы – предпочитали облачаться по-старинному, подчеркивая свою русскость и приверженность старинным традициям: длиннополых сюртуки, белые манишки, козловые сапоги с длинными голенищами, косоворотки, гражданские мундиры.
После театра многие купцы, по обыкновению, заезжали в Большой Московский трактир или к Патрикееву в Яр, к Бубнову или в трактир Лопашева, поужинать стерляжьей ухой с расстегаями, раковым супом или селянкой.
Сюда же в купеческий клуб приезжали большей частью самые именитые люди города. Ещё не было объявленных тостов по церемониалу, и вечер официально считался не открытым.
Заметив стоящий возле сидящего в гордом одиночестве председателя Московского биржевого комитета и уполномоченного от купечества Лямина пустующее кресло, Ухтомцев подошел, поздоровался с ним и, присел рядом.
Пока они разговаривали, вошли официанты в белоснежных рубашках с подносами в руках, на которых стояли блюда со всевозможной снедью. Они стали ходить между столами, расставляя тарелки.
На белом балкончике небольшой оркестр тихонько наигрывал то вальс, то русские народные напевы.
Всегда подтянутый и строго одетый председатель биржевого комитета Лямин производил на собеседников благоприятное впечатление. Пользуясь расположением князя Черкасского, имеющего либеральные взгляды, и ему подобных особ высшего света, он всюду оказывался на первых ролях: стал директором конторы Государственного банка, членом московского отделения Совета торговли и мануфактур, председателем биржевого комитета и уполномоченным от купечества, членом совета Московского купеческого банка, старшиной купеческого сословия Москвы, гласным московской городской думы.
Во всех смыслах он являлся для Ухтомцева очень полезным и нужным человеком, через которого можно было попытаться найти крупный подряд.
Лямин имел сухощавое и изящное телосложение. Был всегда подтянут и аккуратно одет, без привычных для купеческого сословия бороды и усов. Он и выглядел, как настоящий английский аристократ и джентльмен: носил строгого покроя черный сюртук или гражданский фрак, под ними – накрахмаленная белоснежная манишка, мягкие козловые сапоги с длинными голенищами. Его небольшое лицо с благородными чертами, – казалось невозмутимым и сохраняло свое строгое и спокойное выражение, даже если вокруг бушевали страсти или разгорался горячий политический спор. В делах он вел себя также осторожно и сдержанно. Некоторым широким купеческим натурам Лямин казался чопорным и сухарем, так как с посторонними держался замкнуто и отстраненно. И только хорошие и давние друзья и знакомые знали, что, несмотря на свой европейский вид, Лямин имел по-русски широкую и хлебосольную душу, ценил хорошую шутку и сам был не прочь поострить.
Лямин – являлся владельцем товарищества Покровской Мануфактуры и совладельцем ситценабивной мануфактуры «Э. Циндель». Фабрикантов объединяло ткацкое производство. Иван Артемьевич превратил приобретенную им Андреевскую ткацкую фабрику в Яхроме Дмитровского уезда Московской губернии в одно из крупнейших в России бумагопрядильных и ткацких производств. Также , как и Ухтомцев он поставлял на Прохоровскую мануфактуру миткаль, из которого потом производили муслин и мадапалам, пользующийся устойчивым и высоким спросом у населения. Как и Ухтомцев, Иван Артемьевич Лямин удостоился звания потомственного почетного гражданина, став купцом 1-й гильдии.
–Как обстоят дела на вашей фабрике, Иван Артемьевич? Долгих лет вам и ей процветания, – сказал Ухтомцев, основательно подкрепившись вкуснейшей стерляжьей ухой и ржаным хлебом.
– Не понял, это кому же? – ухмыльнувшись, переспросил Лямин.
– Фабрике вашей, кому же ещё…., – отозвался Ухтомцев, ловко подсовывая под воротник широкую салфетку, чтобы не испачкать сюртук.
– А…Понятно. И вашей того же желаем. А так, мы, как и вы миткаль продаём на мануфактуру, голубчик. Никто, вроде не жалуется на наше сырье, – ответил Лямин, положив пирог с капустой на тарелку, и хитро поблескивая глазами.
– Если вы говорите про известную нам обоим Прохоровскую мануфактуру, то я с ними дел уже не веду. Поставляю в другие места. Только не спрашивайте куда, все равно не отвечу...
–А зачем? – пожал Лямин плечами, – я и так все знаю. Мы, ведь, с вами конкуренты. И не знать, куда конкурент продает миткаль, – было бы глупо. Да и по службе моей, мне тоже знать всё положено, – важно добавил он, намекая на должность гласного думы.
–Как же мне повезло: с вами за честь рядом сидеть, – польстил Ухтомцев Лямину, – помогите, Иван Артемьевич, по старой дружбе.
– А в чем же изволите? – не дожевав кусок пирога, Лямин замер и вопросительно посмотрел на соседа.
– Да, вот хочу попросить вас, если дело того стоит и выгорит, получить для меня выгодный подряд на какой-нибудь крупный заказ от городской казны. Если сами помочь не сможете, может, подскажите, к кому из чиновников следует обратиться? А уж, я вас в накладе-то не оставлю. Свои люди….– сочтёмся.
– Дай-ка, подумать, – посерьезнел Лямин и не спеша, со смаком, дожевал свой пирог, – но быстро от меня ответа не ждите. Дело это не простое, серьезное, и нужно время, – и он нарочито тяжко вздохнул.
– А вы не извольте спешить, Иван Артемьевич, не нужно, – заботливо произнес Ухтомцев и добавил, – я, ведь, и сам лошадей гнать не люблю. Только бы дело хорошее выгорело. А меня вы знаете, – я сколько надо, всё заплачу. Подхватив пальцами крепкий маринованный огурчик с тарелки, он хрустнул им так, что на белую скатерть в разные стороны брызнул сок. Потом захватил ложечкой горчицы и стал размазывать её по говяжьему холодцу в своей тарелке, приговаривая:
– До чего хороша горчица, и огурчики – в самый раз. Надо мне нашего Василия Ефграфовича ( местного повара) расспросить, как он солит. Закажу своей половине, чтобы посолила также.
Лямин поддакнул. По-дружески похлопав Ухтомцева по плечу, сказал:
–Здешние огурчики я, как и вы, весьма уважаю. А ещё больше, Иван Кузьмич, я вас уважаю, хотя, мы с вами, как будто бы конкуренты, – он лукаво подмигнул и продолжил, –если найду заказ, то только по дружбе. А за дружбу, вы и сами знаете, денег не берут. Так что, эти самые намеки «… сколько нужно, столько и заплачу…» – извольте уж, выбросить из головы, и чтобы я больше их и не слышал. Ничего мне от вас не надо, кроме спасибо. А если вы с таким вот раскладом не согласны, то я палец об палец не ударю. Ну, что? Договорились? – и Лямин, прищурив глаз, добродушно посмотрел на Ухтомцева.
Тот покосился на него и сказал:
– Как прикажете, дорогой Иван Артемьевич. Только и вы, уж, тогда позвольте пригласить вас к себе на ужин? Так сказать, в семейном кругу посидим с вами, поговорим.
– А вот это, – я с превеликим удовольствием. Тем более, что до сих пор храню в душе самые приятные воспоминания о вашем семействе – а в особенности, о супруге Ольге Андреевне и дочках.
Фабриканты растроганно поглядели друг на друга, и только что не расцеловались от избытка переполнявших их обоих теплых и дружеских чувств.
Закончив деловые разговоры, они со спокойной совестью приступили к жаркому из поросенка с трюфелями.
–Не понимаю, что хорошего можно найти в черных поганках? – морщась, протянул Лямин, откладывая кусочки грибов на край тарелки. Поганками он назвал трюфеля.
– Истинная правда, Иван Артемьевич. Иностранцы до того чудной народ, они и жаб из болота вылавливают и едят, как курятину, – мороз по коже дерет, когда представишь картину. Сидит человек, а во рту у него – лягушачья лапка. Бр-р-р… Это ж так и подавиться можно, – со смехом подхватил Ухтомцев, – то ли дело вместо их французских жабьих лапок – наши родные соленые рыжики или груздочки с маслицем, да с лучком.
– А я вижу, что вы с братцем крепко схватились за металлургическое дело. Неужто, надумали Демидовых и Бромлея обогнать?– спустя несколько минут спросил у него Лямин.
–А почему бы и нет, – Ухтомцев хитро усмехнулся.
– И то дело. Чем больше у нас железа, тем крепче стоит государство. И все же я не пойму, зачем вам два завода в обеих столицах?
– Сам говоришь, чем больше оружия, тем крепче империя….., – уклончиво произнес Ухтомцев.
–М-да… железо – это тебе, конечно, не ткань и миткаль. Сидел тут недавно на мануфактурном совете и слышал, что намеревается наше правительство протянуть железные дороги во все концы. Вот и думаю, не зря вы с братом заводы-то построили. В концессии будешь участвовать? – поинтересовался Лямин.
–Там видно будет.
Оба купца до того прониклись друг к другу дружескими чувствами, что незаметно для себя перешли на «ты».
Пока они разговаривали, официанты периодически делали перемены блюда, разнося их на серебряных подносах. И на столах перед посетителями появлялись и исчезали то вкусное и румяное жаркое: фазаны китайские, рябчики сибирские, то куропатки красные и пулярды французские, то салат ромен со свежими огурцами. Присутствующие купцы до того объелись, что даже пуговицы на своих сюртуках расстегнули, и несвежими платками лоснящиеся от жара и пота бородатые лица постоянно обтирали, а все равно от сидящих рядом товарищей не желали отступать.
Иван взяв лежащее рядом с тарелками меню, и бегло его просмотрел. Потом схватил лежащую рядом красочно оформленную программку музыкальных номеров на вечер, тоже пролистал и в сердцах бросил на стол:
–Придумают тоже. Ты только послушай, как это можно вообразить? Что это? Поппури из оперы «Фауст, сочинитель Гунно…. Зачем мне их Гунно, когда я только венгерские танцы, хор и цыган люблю.
–Экий ты нетерпеливый и отсталый человек. Сейчас это модно. Надо же и ученость свою показать. А наши и рады стараться…., втыкают иностранцев куда ни попади, – объяснил Лямин , имея в виду музыкальные произведения, – обожди. Будут тебе и танцы, и цыгане.
–А ты в стуколку со мной сыграешь?– поинтересовался Ухтомцев, уже порядком захмелев.
–А когда ты видел, чтобы я прогуливал? – ухмыльнулся Лямин, потянувшись за аппетитно выглядящим пирожком с осетриной на огромном блюде, на котором горкой сложены множество пирожков с разными начинками.
– Пойдемте с нами, братцы, глядеть на кулачный бой? – влез в разговор сидящий через одного человека от Ухтомцева, толстый купец Черняев, бывший большим любителем подобных зрелищ. Он не пропускал ни одного боя, происходившего на льду Москвы –реки у Бабьегородской плотины между фабричными Бутиковской фабрики и рабочими завода Гужона. В молодости Черняев и сам был не прочь померить силу на кулаках.
–Не рановато ли? Лед ещё не встал, а тебе уже неймется, – ехидно поддел его Ухтомцев.
Черняев подмигнул пьяным глазом и наклонившись, шепотом произнес:
–Т-с-с….. Знаю точно, что у Пресненской заставы сегодня стенка на стенку пойдет. Айда со мной? Сейчас, как следует подзаряжусь и поеду.
–Тю…Да, ты Павел Семенович впросак попал, – опоздал. Глянь-ка в окошко, – уже и стемнело давно. На заставе-то уже , поди, околоточные да квартальные народ по домам за шкирку растаскивают.
–Эх, я такой- рассякой…, – вздохнул с сожалением купец. Он пришел в клуб засветло и, напившись, наевшись, не заметил, как наступил вечер.
В воздухе стоял непрекращающийся гул от громких и возбужденных разговоров. За соседним столом, перекрикивая друг друга, разгоряченные купцы заспорили о когда-то популярных в Москве петушиных боях.
9
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Иван Кузьмич оглянулся и заметил Черткова. Тот стоял возле входных дверей у огромного фикуса с незнакомым ему господином, и пристально смотрел на него.
Увидев, что Ухтомцев обратил на него внимание, Матвей Игнатьевич наклонился и что-то сказал незнакомцу, после чего тот кивнул и направился к нему:
–Здравствуйте, господин Ухтомцев. Позвольте представиться – присяжный поверенный Петр Алексеевич Поветкин. Не угодно ли отойти в сторонку, чтобы нас никто не услышал. Тема уж, больно деликатная, – голос Поветкина прозвучал виновато и даже как-то нерешительно. Несмотря на это, неприязненный взгляд и брезгливо приподнятые уголки губ присяжного поверенного говорили об обратном. Иван Кузьмич не мог ошибиться, так как хорошо разбирался в людях.
Когда они отошли, Поветкин продолжил:
–Я представляю интересы господина Черткова, и являюсь его доверителем. Хорошо, что мы здесь встретились, и я смогу спокойно известить вас о наших действиях.
–А в чем дело?
–А дело в том, сударь, что мы подали на вас иск в Окружной суд. И я хотел предупредить, что заседание суда состоится восемнадцатого января в одиннадцать часов дня. Вам будет направлено еще официальное извещение, помимо устного моего предупреждения.
–Господин Чертков никак не успокоится и продолжает строить мне козни? Ему показалось мало нашей беседы на мельнице? – с издевкой поинтересовался Ухтомцев.
–Я в курсе вашей драки, господин Ухтомцев. Мой доверитель, несмотря на непорядочное к нему отношение с вашей стороны и отказ в выплате долга, изволит выразить вам некоторую долю уважения, учитывая ваши заслуги и прежнюю дружбу. Также он не будет заявлять на вас в полицию за ваше на него нападение, и он отказался фиксировать нанесенные вами побои.
–Ха! Да ваш доверитель как черт рогатый просто струсил и не хочет повторения! Ну, думать-то он может об этом все что угодно. А вы передайте ему на словах, что я его не уважаю, и он прекрасно знает за что, – глаза Ухтомцева сверкнули гневом.
Поветкин с любопытством взглянул на него:
–Хм, а вы занятный человек. Но хочу вас предупредить, что не в ваших интересах усугублять конфликт и повторять нападение, как вы изволили выразиться. Это будет чревато для вас. Мы ведь, можем подать в суд, и будет заведено уголовное дело о покушении на убийство, а это уже совсем иной коленкор, за которым последует известная триада: суд, приговор, ссылка в Сибирь. Да и свидетели, мне кажется, найдутся, чтобы подтвердить. Как вы думаете, у вас много врагов?
–Вы что, неуважаемый судебный крючкотворец, вздумали мне угрожать? – скрипнул зубами Ухтомцев.
–А если и так. Впрочем, я вас обо всем известил, – невозмутимо заключил Поветкин, развернулся и направился прочь.
Ухтомцев пораженный проследил за ним и вернулся к столу.
–Что это за господин такой? – полюбопытствовал у него Лямин.
–Один проходимец.
–Хм, однако, неожиданно, – пробормотал Лямин, вопросительно глядя на Черткова с Поветкиным. Но Ухтомцев ему не ответил, и Лямин вновь устремил внимание на содержимой своей тарелки.
Многие купцы, устав от шумного застолья и выкриков, вставали и переходили в другой зал, чтобы отдохнуть и спокойно посидеть. Устроившись на небольших оббитых синим и коричневым сафьяном диванчиках, спрятавшись за огромными кадками с развесистыми пальмами и фикусами, купцы мирно дремали, опустив голову на грудь. Кто-то медленно потягивал из высоких стаканов прохладительные морсы, квасы, черносмородиновые и вишневые листовки, медовые и лимонные напитки, наливая из стоящих на низеньких столиках графинов и хрустальных кувшинов.
Тем временем в банкетном зале на середину вышел распорядитель, назначенный старшиной, и объявил номер:
– Господа, прошу внимание! Вступает знаменитый московский тенор Павел Иванович Богатырев.
Шквал бурных аплодисментов и восторженных выкриков заглушил его слова:
–Павел Иванович, душа родная, порадуй нас!
–Русский Таманьо, радость наша…, спой на бис! – восторженно выкрикивали купцы любимцу.
На середину зала вышел плечистый и высокий атлет с приятным лицом и пышными бакенбардами, одетый в красную атласную косоворотку. В руках он держал гитару. Подбежавший половой ловким театральным движением поставил перед ним стул. Певец присел и, откинув волосы со лба, осторожно и любовно тронул пальцами струны. Зал замер в ожидании. Богатырев задумчиво и печально оглядел сидящих перед ним за столиками людей и начал петь. Полилась грустная и задушевная песня про лучинушку и грустную сиротскую долю. Стихали овации, и начиналась следующая песня. Зал слушал, как завороженный. У некоторых на глаза наворачивались слезы. В исполнении Богатырева давно знакомые русские и украинские народные песни звучали по-особенному, свежо и дивно. Когда стихали последние голосовые аккорды, у слушателей пробегал «мороз по коже». Певец исполнил также и песни собственного сочинения.
– Спой ещё, голубчик Павел Иванович. Давай нашу любимую…. «В метель»! – взволнованно выкрикнул кто-то, после того, как стихли очередные оглушительные овации.
И снова все присутствующие замерли в восхищенье. Дивный и звучный мужской тенор обволакивал и пронзал их простые бесхитростные сердца глубоким и звучным тембром и скрытой силой, присущей только русским людям, которая как пружина сдержана, а распрямляясь, мощно вырывается наружу. И людские души также рвались в высоту и ширились, следуя за волшебным и чудесными звуками тенора.
Но вот стихли звуки скрипки и человеческого голоса, и воцарилась тишина, которая спустя мгновенье уже взорвалась грохотом аплодисментов. Все находящиеся в зале повскакивали с мест и, подскочив к певцу, трясли его за руку, одобрительно и радостно похлопывали по плечу, наперебой приглашая присесть к ним за стол.
Взволнованный проявлением столь искреннего обожания , Богатырев поклонился в пояс на четыре стороны. Потом, улыбаясь, пошел к центральному столу. Его усадили на почетное место рядом с купеческим старшиной.
–Эх, наша! Истинно наша, русская душа….. А голос –то, голос какой…., до чего невообразимо хорош…, – возбужденно обсуждали купцы выступление любимого артиста.
–А я недавно слышал его в опере «Жизни за царя», – похвалился один из гостей.
–Поет дивно, а работает на живодерне отца, – ехидно вставил кто-то.
– Что бы не делал, лишь бы петь не перестал, – одернул его другой.
Но тут объявили о выходе плясунов, купцы замолчали и, повернувшись, стали смотреть.
На круг вышли мужчины в русских костюмах –шелковых цветных рубашках, плисовых шароварах, лаковых сапогах и круглых с павлиньими перьями шапочках. Стали в круг и под музыку Брамса начали танцевать венгерку. Потом станцевали зажигательную русскую и казачок. Кто-то притоптывал, и прихлопывал ладонью по колену, сидя за столом, а кто-то, захмелев, пытался встать и рвался плясать с плясунами, но был удержан крепкой рукой соседа.
Хохот, шум раздавались со всех сторон. Наконец, подскакивают на месте те, кто до этого крепкой рукой удерживал лихого и разгулявшегося соседа. Выскакивает и вместе с плясунами спьяну пускается в пляс. Пока пляшут, кто ещё держится на ногах, в зал мелкими шажками, будто лебеди плавно вплывают девушки хористки , все как на подбор русские красавицы.
Ухтомцев захмелел. Он давно заметил среди хористок Варвару. Девица стояла во втором ряду в зеленом с белыми жемчугами сарафане и кокошнике, русая коса змеилась на высокой и пышной груди. Фабрикант сделал ей знак подойти. Но та незаметно и отрицательно покачала головой, указав на строгую Анну Захаровну, зорко наблюдающую за хористками: мол, придется обождать, пока все разойдутся.
И Ухтомцев покорно кивнул головой, мол, делать нечего, – обожду.
Но вот все песни спеты, и содержательница хора Анна Захаровна вышла и поклонилась публике под оглушительные аплодисменты и бравые выкрики. Пока хористки толпились у дверей, получая от подвыпивших купцов приглашения погулять, Варвара тоже улучила момент и подошла к фабриканту.
–А я вас сразу приметила, Иван Кузьмич, – многообещающе протянула она и призывно улыбнулась.
–Приметила…..Ах, ты….Варенька, милая. Соскучилась поди? Я –то как соскучился…., прямо страсть как, – возбужденно произнес Ухтомцев, а сам так и пожирал жадным взором маячившую перед ним пышную Варварину грудь.
Та заметила откровенный взгляд. Не опуская бесстыжих глаз, сделала маленький шажочек вперед, и почти упершись грудью в фабриканта, призывно облизнула маленьким розовым язычком свои полные губы.
Тут фабрикант окончательно потерял голову.
–Погоди, радость моя. Есть у меня к тебе разговор. Сейчас я выпрошу тебя у Анны Захаровны, – горячо заверил он её и поспешил к содержательнице. После небольшого торга, засунув за корсаж Анны Захаровны сто рублей, он получил милостивый кивок головы и понимающую ухмылку
Вернувшись, Ухтомцев застал Варвару на диванчике в укромном уголке. Иван подозвал официанта и велел принести еду и напитки.
–А ведь, я из-за тебя давеча в драку полез, – проговорил, усаживаясь с девицей, фабрикант.
–В драку, да с кем же, – в глазах девицы промелькнул испуг.
–Как с кем? – с чертом этим! Ха-ха! Вот бес же как меня попутал, – тьфу на него, с Чертковым твоим.
–Из-за чего же?
–А то ты не знаешь, – из-за тебя! Хорошо я намял ему бока. Сказал, еще раз увижу возле тебя, – обоих убью и его и тебя! Так и знайте оба, – взгляд Ухтомцева сделался тяжелый. Он нехорошо поглядел на Варвару. Та испугалась:
–Ох, да за что же? Что же я сделал вам? В чем провинилась? В том, что люблю , наверно? Вот что я вам скажу. Вы мне про Черткова больше не говорите. Я слышать про него больше ничего не хочу. Вот так я вам отвечу, – и она с вызовом выпрямилась.
–А не врешь? – недоверчиво взметнулась сердитая лохматая бровь.
–Зачем же мне вам врать?
–Ну, ладно, смотри не ври мне. Но если застану, точно убью, – и Ухтомцев сжал кулак.
–Да, как же, прямо так и убьете? Вас же засудят за это?
–Не засудят. Уж, я это знаю. Да и не твоя печаль, – пробормотал Иван. Перед пьяными глазами плыла и качалась, призывно маячила белая грудь Варвары, и он желал одного: как можно быстрей к ней припасть.
–Ты мне должна, поехали в номера! – требовательно и жадно проговорил он.
Варвара поддакнула и усмехнулась довольно. Она залпом выпила бокал вина, и они пошли в гардеробную. Лицо Варвары раскраснелось от удовольствия, глаза блестели. Как будто желая загладить вину, она громко и весело хохотала над шутками фабриканта. А тот больше не сдерживался, то прижимал её к себе, то поглаживал и хлопал по круглому женскому заду…
Выйдя из клуба и, уселись в сани и с лихим гиканьем извозчика помчались по Тверской к ресторану «Яр». Давно уже наступила ночь. Из глухих подворотен и углов вслед осатанело лаяли собаки. На черном зимнем небе лукаво переглядывались и подмигивали людям маленькие серебряные звездочки.
Летела по ухабам тройки разгулявшихся московских купцов: кто-то гнал лошадей к заставе, кататься в чистом и вольном заснеженном поле на санях: такие же лихие и напившиеся наездники на парных голубчиках. Любили купцы ездить на тройках с бубенцами, а то и на парных длинных линейках, которые несмотря на снег все еще ходили по Москве на дальние расстояния к заставам.
Доехав до ресторана, фабрикант отпустил извозчика и, вместе с Варварой скрылся в дверях гостиницы. Взяв номер, до утра заперся в нём с любовницей.
10.
Вернулся домой под утро,– не выспавшись и сильно пьян. Слез с коляски и стаскивая на ходу рукав шубы, поволок её за собой по грязному снегу. Подбежав на неверных ногах к воротам, стал в них ломиться.
Пока он с силой барабанил по ним ногами и кулаком, в доме тем временем всё пришло в движение, – выскочил из своей каморки под лестницей заспанный Тимофей и крикнул бабам, открывать двери в сенях нараспашку. Из закутка выскочила переполошившаяся Дуня и помчалась наверх к хозяйке, доложить о приходе хозяина. Но Ольга Андреевна уже не спала. Нервно кутаясь в пуховый платок и прихватив по пути веник, спускалась с лестницы, приготовившись «достойно» встретить загулявшего мужа.
Испуганный дворник домчался до ворот и трясущимися руками распахнул их и сразу же получил от разбушевавшегося хозяина толчок. Быстро опомнившись, он снова бросился к хозяину и принялся стряхивать снег с его грязной и мокрой шубы. Потом вместе с кучером, подхватили его под руки, и повели к дому.
Ольга Андреевна стояла в сенях, будто злой цербер. Смерив пьяного гуляку брезгливым взглядом, в сердцах выкрикнула:
–Ах, ты мерзавец, – и швырнула в него веник, попав по голове. Затем повернулась и с демонстративным видом пошла прочь. Иван нагнулся, поднял веник и кинул им вслед жене, – однако промахнулся. Рванулся догнать, но кучер удержал, отвлекая разговором.
Выскочил на помощь Тимофей, бросился успокаивать разбушевавшегося хозяина и помогать.
–Батюшка наш, Иван Кузьмич. Погодьте маленько, вам сперва бы раздеться, да сапожки с ног снять….., – уговаривал он, держа за руки и стараясь усадить на лавку, чтобы разуть.
Пока муж отмахивался от работника, как от надоедливой мухи, Ольга Андреевна успела дойти до своей комнаты и хлопнуть в сердцах дверью. Стекло в примостившемся на втором этаже пузатом буфете жалобно дзинькнуло и задребезжало.
– Что? Где? Какой дурак посмел? Она? Убью на месте…. – озверел хозяин. Он стоял в передней, качаясь, как матрос на палубе и с подозрением оглядывался по сторонам осоловевшими мутными глазами.
– Это что такое…. садануло меня, – аж башка затряслась…? – с недоумением пожаловался он окружавшим его усатым нянькам.
– А это ничего. Это ветер в дымоходе гуляет, вот и хлопает ставнями громко…, – мягко и внушительно проговорил Тимофей, присев возле хозяина и стягивая с его ног теплые сапоги. Тот не поверил, сердито замычал, и стал отталкивать всех от себя.
– Чего надо? Пошли отсюда….Встать помоги, олух.
Тимофей помог.
– Все уже. Идите, – кивнул он мужикам. Те ушли.
–А вот мы вам сейчас кваску холодного поднесем. Квас-то хорош…. мигом голову-то в порядок приведет. Пойдемте, батюшка, в спаленку на кроватку почивать…, – бормотал Тимофей, направляя шатающегося хозяина к лестнице.
–Отстань, черт? Мне в баню надо идти,….помыться…
Но работник не отставал и продолжал тянуть за рукав:
– В баню никак нельзя. Она сейчас не натоплена, и пару в ней нет никакого. А без пара как можно мыться? Нехорошо, без пара-то……вот я её растоплю, баньку-то, как следует…., и вы изволите помыться…
Наконец, после ласковых и терпеливых увещеваний, работнику удалось довести разбушевавшегося хозяина до кабинета, с уговорами уложить на диван и накрыть одеялом. Через некоторое время из-за двери раздался его громогласный и зверский храп.
Очнувшись под вечер с чугунной головой, Иван с трудом разлепил мутные глаза. Он лежал на диване, в чем мать родила, укрытый до шеи пуховым одеялом. Только голые пятки – торчали из-под одеяла наружу. В комнате жарко натоплено. Рывком сбросил с себя влажное одеяло и опустил ноги на пол. Осмотрелся красными воспаленными глазами, весь встрепанный и мокрый от испарины, и заметил в кресле жену.
– Молчишь? У….., злыдня,– зло бормочет он и буравит её сердитым взглядом.
Жена сидит молча, не шелохнувшись и продолжая спокойно вязать. Откашлявшись, он укоризненно поучает её:
–А ты губы –то свои не криви, а то я ведь и урок опять могу тебе повторить. Подай тряпку с уксусом на лоб. Башка страсть как болит…, – жалуется он и зорко следит из-под припухших век, что та будет делать.
Но Ольга Андреевна и на это не реагирует. Спустя время со стороны дивана раздаются жалобные вздохи, ворчанье и сиплый голос:
– Ну, погулял, с кем не бывает?
Ольга Андреевна хмурится, но стойко молчит, продолжая вязать. В душе у неё всё кипит, и про себя она молча возражает мужу.
– А ты прости мужа-то…. прости и смирись. Как тебя сестры монашки в обители учат. Гордыни в вас, дворянах – много….. Подай воды, – требует он после паузы.
Ольга Андреевна берет колокольчик и нехотя звонит. Входит испуганная горничная.
– Дуня, Иван Кузьмич желают испить водицы. Принеси,– говорит Ольга и кивает на кувшин. Та подает. Иван жадно пьет. Дуняша идет к двери, Ольга останавливает ее:
– Принеси барину мокрое полотенце с уксусом.
Горничная выходит. Иван исподлобья глядит на жену и обиженно спрашивает:
– А что же сама не подала? Брезгуешь к мужу подойти? А? Ольга…
Та упрямо молчит. Иван знает, – это надолго.
–А я купца Дементьева давеча встретил: просил передать от него и супруги пожеланья доброго здоровья…., – начинает говорить Иван. В его голосе Ольга улавливает призыв, все забыть и быстрей помириться…
Но она сдаваться не собирается и стойко держит оборону. Следующие два дня между супругами также проходят в молчании и скуке. В доме воцаряется напряженное ожидание. Всё замирает: не скрипят половицы, не хлопают двери и не двигаются стулья, стихают громкие разговоры, а прислуга перешептывается в ожидании развязки. Но она не наступает.
В пятницу поздно вечером Иван возвращается домой с завода и, не поужинав, сразу поднимается к себе в кабинет, Спустя несколько минут он велит дворецкому позвать жену.
Сидя за столом, он что-то быстро пишет в бумагах. Оторвавшись, он откидывается на спинку кресла и пристально смотрит на неё, объявляя, что в это воскресенье к обеду он пригласил инженеров с завода.
Ольга Андреевна обмирает и опускает глаза. Сообщение застает её врасплох.
– Что это с вами? Вы покраснели? С чего бы….? – ехидно замечает Иван и нервно отодвигает в сторону бумаги.
– Бог с вами,– спокойно отвечает Ольга Андреевна и поднимается со стула, собираясь уйти.
– Погоди, – окликает Иван,– ты, чего расфыркалась, будто кошка. Думал, ты обрадуешься….., – поясняет он и смотрит на неё.
Ольги Андреевны вспыхивает от негодования.
– Извольте избавить меня от своих грязных подозрений, – нервно восклицает она, – не понимаю, в чем вы меня обвиняете? А если вы напоминаете об инженере, который заезжал к нам на дачу, то не забывайте, что он заезжал к вам, а не ко мне, – она умолкает.
– Мне нравится, когда вы сердитесь, – поддевает её Иван, – будет вам. Не кипятитесь. Я ваш муж и имею право всё знать. К тому же потом так приятно убедиться, что я был неправ…..,– он лицемерно вздыхает и невозмутимо утыкается взглядом в свои бумаги,– да вы идите, идите. И помните русскую пословицу « не выносить сор из избы».
Придя к себе, Ольга усаживается в кресло и о чем-то долго и упорно думает. Ей надо вставать, переодеваться ко сну, проведать дочерей и идти в спальню. Но она почему-то медлит и продолжает сидеть, задумчиво глядя в одну точку.
Спустя долгое время, она встает, переодевается в атласный пеньюар и, подойдя к образам в красном углу, молится.
В спальне царит полумрак. На тумбе в массивном бронзовом подсвечнике горит свеча. Затушив её, она ложится под прохладное одеяло подальше от мужа и сворачивается калачиком. Зевнув, она подкладывает под щеку ладонь, и закрывает глаза. В тишине слышится скрип половиц за стеной в комнатах детей и горничной, струится умиротворенный и тихий ручеек детского разговора. Внизу кто-то из домочадцев нечаянно громыхнул заслонкой печи. За окном шумит ветер. Вот двое мужиков прошли под окнами, и снова затихло.
Иван не спит, поворачивается к жене и требовательно, по-хозяйски кладет ей на горячее плечо жадную тяжелую руку. Подождав мгновенье, рывком разворачивает жену и притягивает к себе, страстно целуя лицо, шею, мнёт податливую женскую грудь….