13. Гость
Только правду люди говорят:
если с другом пируешь – тысячи чарок мало,
когда ж в речах нет согласья
– каждое слово во вред.
Ян Чао-Гуань
Но они отнюдь не занимают все время еды
длинными рассуждениями;
наоборот, они охотно слушают и юношей
и даже нарочно вызывают их на беседу.
Они хотят через это узнать способности
и талантливость каждого, проявляющиеся
в непринужденном застольном общении.
Томас Мор. «Утопия»
Как ни странно, на второй «холостой» день голова болела меньше. Ночь была темной и непрерывной – без снов и пробуждений. Вчера было вычеркнуто из календаря судьбы. Чуть мутило, но, в целом, он был благодарен своему организму. Таков был один из даров, преподнесенных ему богом Дионисом за верное служение: его организм был способен консолидировать внутренние резервы для решения важных задач. А задача сегодня была – одна, но важная. День предстоял ответственный. Встреча старого друга.
Ну, как – старого… Старые друзья уже давно перестали быть таковыми. Демократия, социальные лифты, политика, английский язык, цены на газ, здоровый образ жизни, спортивные костюмы и галстуки, социальные сети, жены и кредиты – все эти факторы оторвали друзей из детства, вырвали с корнем, как подгнившие зубы мудрости. А может, старые друзья выпали сами, как зубы молочные.
Этот старый друг был из новых – работа, мотоцикл, монархия, родной язык, галстуки и спортивные костюмы, социальная лестничная клетка, цены на «борщовую корзину» и бензин, песни Юрия Кукина, Гарика Сукачева и группы «Х..й забей», онтологические вопросы, типа «чей полуостров?» - практически те же факторы содвинули двух очень разных людей в единое, пусть иногда на диссонансе, но все же – единое созвучие.
Как яичница с беконом на завтрак в первый день, так и приезд старого друга во второй «холостой» день – все это были незыблемые традиции. Да и формальный повод тоже был – консервация мотоцикла в гараже. До закрытия мотосезона было еще далеко, но в силу вступали индивидуальные обстоятельства необоримой силы.
Его «холостые» дни начались в середине сентября. С приездом жены вряд ли оборвется высокое служение – вот, прям, тот же момент. Скорее всего, Дионис отпустит его не ранее октября. Пока восстановит здоровье, внимание, концентрацию, координацию, вестибулярный аппарат – вот тебе и ноябрь за окном. А в ноябре ездить холодно, как ни одевайся. Коварный встречный ветер проникает через самые хитрые щели, словно Кентервильское привидение сквозь трещины в стенах замка, пробирается в рукава, за воротник, под подшлемник, под нахлест куртки на штаны. Потом ходишь с ноющей болью то в плече, то в шее, то в пояснице. Да и простатит не дремлет, потому как и там все мерзнет.
Другими словами, свой личный мотоциклетный сезон он закрыл перед отъездом супруги в Хорватию. Загнал верный «CMX500 Rebel» в гараж и поставил на полугодовой прикол. Поскольку «Rebel» в переводе означает «Бунтарь», то и коня своего железного он так и звал-величал – Бунтарем, потому как коню, а значит, и наезднику, без прозвания житья нет.
Ранее владел он «Yamaha FZX 750», по прозванью Фазер, за созвучие латинских FZX. Что означало сие «Фазер» он тогда для себя так и не определил. Значений было много: и «отец» в переводе с английского, и усилитель звука (что вероятно, судя по рыку четырехцилиндрового двигателя), и деталь в двигателе мотоцикла, что еще более вероятно, и даже вымышленное оружие сотрудников Звездного флота в мире «Звездных войн». В общем, каждому коню – свое прозвище.
Приедет друг, они выгонят мотоцикл во двор, вымоют его, потом смажут цепь, порычат мотором для подзарядки аккумулятора и вновь загонят в гараж. Из гаража - во двор, со двора - в гараж, на такой подвиг он пока еще был способен. Это словно из дома – в баню, а из бани – снова домой. Для мотоцикла - последний осенний заезд. Клеммы аккумулятора на зиму он не снимал, потому что любил раз в неделю, в любом состоянии духа и тела, выйти в гараж, сесть в седло и минут пятнадцать рычать мотором, представляя, как мчит по мостовой родного города.
После чего друзья сядут почивать. Вот это и было самой ответственной задачей. Нужно было единственного в эти «холостые» дни гостя (других он по каким-то сакральным причинам в эти дни не терпел) встретить во всей широте есенинско-шукшинской души. Все разносолы шли на стол, потому как друг поесть был мастак, а под еду – и выпивка по столу гуляла разная, что весьма питало уставший разум хозяина дома.
Так что часов в восемь утра, истребовав себе из холодильника, вместо привычных пива или джин-тоника, бутылку игристого белого, наполнил тюльпанный бокал, хлопнул в ладоши, призвав сказочных двух из ларца, одинаковых с лица, и уселся наблюдать, как понесли они на стол все из сусек и закромов, чтоб столешница ломилась, чтобы все жареное-печеное дымилось, чтобы пахло все и глаз радовало.
Друг обещался к завтраку, понимая, что день будет длинный. Да и очень хорошо знал друг хозяина дома. К обеду можно было застать уже то ли тушку, то ли чучело. Был случай, когда обуял его такой крепкий богатырский сон, что и вовсе дверь не открыл, чем друга расстроил, но не обидел, ибо обижаться на друзей негоже. Да и вообще на кого-либо обижаться – бездарное дело. Никого ты своей обидой не исправишь, не изменишь. Либо принимай, «как есть» («as is», - говорят продвинутые юристы), либо вообще исключай человека из поля своего миросуществования.
К завтраку из домашних хранилищ были извлечены и заряжены на расчетные временные координаты немалые стратегические загодя заготовленные запасы. Собственно, для такого случая и заготовленные, поскольку и встреча выйдет сытной да радушной, и жена, когда вернется, меньше будет журчать по поводу сгнивших, заплесневевших, зачерствевших, скисших, обветрившихся, почерствевших, протухших забытых в холодильнике продуктов.
Хотел он было начать встречу с легкого - с пива и кальмарьих колец во фритюре, но здраво передумал. Остановил именно этот самый «фритюр». Большое количество раскаленного растительного масла, учитывая экзальтированное состояние повара, могло привести к существенным повреждениям организма, а этот организм его владельцу был еще ох как нужен, причем нужен на как можно более длительный срок и в как можно более приличном состоянии. Поэтому на уже чуть подуставшей скатерти расположились тарелки с другой снедью.
Вновь пошли в дело нарезки – мясные и рыбные. Все виды соленой рыбы – сельдь, иваси, скумбрия – компактно уместились рядом с хозяйским местом, поскольку друг их не особо жаловал. Был приготовлен салат из печени трески: дольки вареных яиц, помидоры черри и стебли зеленого лука. Почетное место заняла тыква с маринованными огурцами.
Рядом примостилась миска с маринованными помидорами. Печеные перцы с чесноком и маринованные перцы из погреба. Сливы из своего сада оригинальной закваски на коньяке – спасибо кудеснице-жене. Сыры под вино – твердые и полутвердые. Бутерброды с красной икрой – под крышкой, чтоб не сохли. Несколько видов тонко нарезанного сала. Отварной язык под майонезно-чесночной заправкой. Тарелка со свежими овощами – помидорами, огурцами, зеленым луком, редисом, зеленью.
На плите своего часа ждала кастрюля с его величеством Борщом – это под самогон. К борщу полагались чесночные пампушки. В холодильнике – тот самый холодец. К нему хрен со свекольным соком. Две больших миски с соусами: в одной – бритвенно-острая аджика, в другой – восхитительная баклажанная икра («из синеньких»). Вчера приготовленный телячий кострец был в холодном виде нарезан ломтями и обильно залит подливой на большом парадном блюде. У микроволновой печи, на всякий случай, скромно ждали очереди котлеты. В духовку поставлено каре ягненка – пусть себе готовится на ста восьмидесяти.
Бутылка игристого опустела и ушла под стол. Перед второй нужно было перегнать мотоцикл. Он кнопками открыл ворота гаража и ворота во двор. Надел шорты, «официальную» футболку с вышитой надписью «Берсерк» (друг подарил, ему будет приятно), влез в кроссовки босыми ногами. Спустился в гараж, сел в седло. С удовольствием вставил ключ в замок зажигания, повернул, щелкнул стартером. Бунтарь ожил, подмигнул приборной панелью, заурчал, завибрировал под седоком, устремил к проему ворот сияние фары.
Он выровнял мотоцикл, убрал подножку, выжал сцепление, дал первую. Отпустил сцепление и выкатил на улицу. Кивнул и улыбнулся соседу, который мыл у дома напротив свою машину, чуть газанул в знак приветствия и, описав полукруг, загнал мотоцикл во двор. Некоторое время не глушил мотор – ждал, пока закроются гаражные и дворовые ворота. Все это проделал довольно уверенно, но понял, что обратный перегон попросит сделать друга – душа требовала праздника и второй бутылки игристого.
Вернувшись в дом, он откупорил вино и достал из холодильника два кулинарных контейнера: один - большой, с шашлыком; другой – маленький, с тунцом. Залил тунца соевым соусом, добавил немного терияки, сок лимона, сушеный имбирь, черный перец и выдавил два зубчика чеснока. Пусть напитается. Потом несколько минут на сковороде – и готово. Под игристое достал тарелку холодца и баночку хрена. Надо было перекусить, а то могло и развести раньше времени. Включил новости и с удовольствием стал ждать дорогого гостя.
Уже через час, где-то между угрозами санкций и сводкой по пандемии, в начале улицы заурчал «Kawasaki VN 1500 Vulcan». Нетрудно угадать, что коня звали Вулкан, и этот Вулкан нес в седле дорогого гостя – посла внешнего мира - в царские хоромы. Царь оставил недоеденный холодец и вышел на крыльцо с последним из этой бутылки полным тюльпаном игристого. Вулкан был светло-игреневой масти, рыжеватый с белыми боками. Он вплыл в еще не до конца открывшиеся дворовые ворота, фыркнул и затих рядом с вороным Бунтарем. Наездник щедро улыбался во все толстые из-за шлема и любви к борщу и салу щеки.
- Красавчик! – похвалил друг его относительную трезвость. – Словно и не пил. Я думал, что ты уже в Драконьем полете. Сам перегнал во двор?
- Нет, «дуняшу» попросил, - серьезно ответил он.
- Красавчик! – повторил друг и рассмеялся шутке так же щедро, как улыбался до этого. – Чем занимаешься?
- Пою в початок кукурузы под Элвиса, - он был неколебимо серьезен. – А в перерывах аннигилирую понятие человечества как такового.
- Мы с тобой оба одинаково чокнутые, - согласился друг и поднялся на крыльцо, снимая по дороге шлем и перчатки.
Начались традиционные приветствия: игры с рукопожатиями, «кулачками», похлопываниями и обнимашками. Все эти байкерско-орденские штучки, которые создают в субкультуре ощущение собственной элитарности. Ну, точно так же, как использование заумных латинизмов там, где есть обычные слова. «Дериватология – это наука о деривации дериватов», - скажет академический филолог, тогда как обычный школьный учитель переведет: «Словообразование – это наука об образовании слов».
- Где «Керхер»? – спросил друг после обязательных приветственных ритуалов. – Давай подключу.
- Вот так, с порога? – пожурил он. – Даже за встречу не выпьем?
- Выпьем, - тут же согласился друг и тут же прошел в коридор.
Друг разумно приехал в обычных кроссовках, а не в мотоциклетных ботинках. Ботинки снимать да надевать – морока. Тем более в их уверенном возрасте да с их солидной комплекцией. Уже через минуту друзья сидели за столом. Перед каждым стояла полная, с горкой, рюмка рома «Bumbu ХО» - любили они его с недавних пор. Пряный барбадосский ром старой вест-индской дистиллерии получил свое название в честь традиционной индонезийской приправы бумбу.
Его старинный рецепт моряки придумали еще в XVI-XVII веках. Собственно, уникальность рецепта была в том, что все купленное в кабаках на Карибских островах и недопитое на борту судна, смешивали в одной бочке. Так что были в этом тридцатипятиградусном тростниковом спирте и банан, и ваниль, и шоколад, и манго, и папайя, и корица, и кориандр, и имбирь, и ирис, и другие цветы, и карамель, и кофе, и цитрус, и древесина бочки, и бог знает, что еще. Только всего этого не чувствовали друзья. Они просто полюбили с недавних пор барбадосский ром «Bumbu ХО».
- Нашу? – спросил он.
- А как иначе? – удивился друг.
Телевизор уже был заряжен. Не пойми почему, но с этой песни всегда начиналась их встреча. Горные пейзажи; альпинисты, бредущие по склону к вершине; опрокинутый котелок, подаренный цветок; грустный юноша, перерезающий свой страховочный трос, чтобы спасти остальных, зависших над бездной; смешная девчонка, самоотверженно бросающаяся с обрыва, чтобы в одном шансе на миллион зацепиться ледорубом за выступ скалы и спасти жизнь своему избраннику. Отношения мужчины и женщины, жизнь в миниатюре. Правильные отношения. И два нестройных голоса, что вторят Гарику Сукачеву:
Что со мною будет?
Будет что с тобой?
Что нам скажут люди,
Милый ангел мой?
Каждый слышал что-то свое в простых строках, в простейших рифмах. Фатум, предопределение, возможность влиять на свою судьбу или отдаться воле течения, право на выбор, жажда уединения и необходимость вновь и вновь выходить на баррикады, я и люди, мы и люди, двое и люди, я и ты, соотношения «я, ты, мы, они»… Все философские течения, все религиозные конфессии, все онтологические вопросы. Мир в одном куплете, мир в одном стакане, мир за одним столом.
До самозабвенья,
А до земли сырой,
До изнеможенья
Болен я тобой!
Его друг прожил долгую, неровную, но, в целом, счастливую семейную жизнь, но вынужденное расставание через двадцать лет и – новая битва за семейное счастье, теперь уже с другой женщиной, под крышей другого дома. А рядом - он сам, что тоже боролся, но все-таки выстоял, что держит в этой битве позиции до сих пор. Удары, наступления, отступления, маневры, обходы с флангов и с тыла – Сунь-цзы в миниатюре. И кто полководцы в этой битве? И за чьи интересы ведут они армии лоб в лоб? Война двоих со всеми, война двоих друг с другом во имя общей цели, вечная война, вечная болезнь – до земли сырой.
Где смеются боги,
Там демоны грустят.
Две сошлись дороги,
Где встретил я тебя.
И два бога за столом, два демиурга перекраивали мир по своему мотиву под один общий мотив, выворачивали мир наизнанку и создавали новые миры. Боги смеялись, а демоны в них грустили, потому что любая перемена – это не только начало новой жизни, но и маленькая смерть жизни старой, а смерть – это всегда грустно, хоть и понимаешь, что за смертью грядет новая жизнь.
И дороги, которые сошлись у него и его единственной жены, у друга и его первой, а потом второй жены, но у друга случился перекресток, и друг свернул, а он все мчит по той же трассе, подтормаживая, завидев вираж, ускоряясь на прямом участке. Куда приведут пути-дороги? И только опытный странник у распутного камня выберет верную дорогу, не свернет в топи, манящие ложными светлячками. Нет дорог, есть одни направления. Милая, я вылетаю ближайшей трассой…
Медью раскалённой
Кровь кипит в груди.
Стану приручённый –
Будь, не уходи!
Все, теперь можно было каждому идти заниматься своим делом. Вначале он заглянул в духовку и счел каре ягненка вполне себе «al dente» - дойдет до готовности за счет внутренней температуры. Так что духовку выключил с гордостью за надежную (в этот раз) память. Теперь можно и во двор.
И пока друг, вооружившись «Керхером», поливал во дворе пеной вороное тело Бунтаря, он разжигал мангал и нанизывал мясо на шампуры. А потом, когда, приподняв заднее колесо домкратом, друг обрабатывал специальным раствором цепь, он колдовал над углями. Их дружба была симбиозом – каждый делал то, что умел, и то, что любил.
У мангала звенели бокалы, пустели одна за другой бутылки с вином. Мотоцикл и шашлыки поспели в одно время. Сидеть на веранде было уже прохладно: сорвался ветер и в воздухе зависла то ли еле заметная морось, то ли принесенная бризом пена недалекого моря. Дышать было хорошо, но устраивать застолье на улице было бы неразумно.
Нет, конечно же, щелчком пальцев можно было бы перебазировать закуски, соусы, овощи и прочую снедь из столовой к мангалу, но сидеть было бы некомфортно, салфетки бы разлетались, а шашлык быстро бы обветрился и потерял внутреннее тепло. Кроме того, дома ждали борщ и тунец.
Безусловно, тунец был уже лишним, но он в таких случаях всегда вспоминал историю из книги Астрид Линдгрен. Пеппи запланировала утром поливать цветы. Однако утром пошел дождь. Но разве мог какой-то дождик нарушить планы Пеппи? И волевая девочка поливала цветы под дождем. Так что ж, он, волевой мальчик, не будет готовить тунца из-за какого-то перебора на столе? Нет уж! Шашлык – в дом! Тунцу – быть!
- Не нужно, - друг ненастойчиво попытался остановить отчаянного повара. – Лопнем же! На столе и так места нет.
- Это дохлой рыбе даже жирный червяк не в радость, - упрямо возразил он. – А мы с тобой живы, а потому – обязаны.
И бросил тунца на сковороду. А борщ в кастрюльке поставил на разогрев. Шашлычный аромат, пряный запах маринованной рыбы, невообразимый букет печеных перцев, икры из баклажанов, аджики, алкоголя и перегара – флер «холостых» дней заполнил столовую, кухню, дом. Но они уже были вне дома. Он оседлал своего седого белочешуйчатого Дракона и вознесся в недосягаемые выси, где никого, где только просветление и всепонимание, и лишь друг его парил то сбоку, то где-то вдали на своем забавном маленьком розовом Единороге.
Друг хлебал борщ и закусывал пампушками. Периодически прерывались на рюмку самогона – ядреного, холодного, на жгучем перце. Он закусывал сельдью, друг – огурцом из тыквы. Всегда поражала его эта способность друга есть борщ при любом количестве других блюд. Борщ для друга был сакральной пищей, без борща любая трапеза была неполной, несостоявшейся. Жена, пожалуй, поэтому и приготовила именно такое первое блюдо – знала же, что другу в доме быть.
Ментальное пространство над столом заполнялось песнями, поочередно сменявшими друг друга на экране. После «Долго-долго» вторым номером был обязательный «Фантом». Чтобы взлететь, чтобы сжечь мосты и разрушить лестницы меж землей и небом, чтобы увидеть под собой эту выжженную землю – да что там! чтобы Дракон сам спалил ее – не саму Землю, а то безобразие, что нынче происходит на ней, «аннигилировал понятие человечества как таковое».
Не по злому умыслу, не из жестоких побуждений. Просто без таких полетов, без полного разрыва связи с внешним миром невозможно было внутреннее перерождение. Драконы не злы, они – справедливы. И чтобы, как Вишну, хранить каждую пылинку этого мира, Дракону следует вначале сжечь, как Шива, все отжившее, передуманное, прочитанное, проговоренное, пролюбленное и перегоревшее, а потом сотворить, как Брахман, новый мир, обретенному счастью подобный.
Я бегу по выжженной земле,
Гермошлем захлопнув на ходу.
Мой «Фантом» с стрелою белой,
На распластанном крыле
С ревом набирает высоту.
Земля была выжжена, она осталась за бортом, за стенами дома. Мотоциклетные шлемы отложены, крылья распластаны, высота набрана – с ревом песен, блюд и алкоголя. Свет этой высоты проникал в головы, вытеснял глухие «рабочие» мысли, разливался теплом по телу. Все, кто был близко, все, кто был далеко, смазались в цветные пятна, растворились в роме и вине, утратили значимость, расплескались по скатерти жизни ароматными кляксами.
Тунец удался. На удивление. Его пустили горячей закуской под белое вино. А затем очередь дошла и до шашлычного мяса. Его снимали с шампуров прямо в тарелку, на разложенную зелень, щедро поливали аджикой, окунали в густую баклажанную икру. Его бы запивать красным, и красное было – в ассортименте, и уже подумали – пусть с ним, с этим давлением, но тут он вспомнил про терпкое оранжевое вино из Грузии.
Вижу голубеющую даль,
Нарушать такую просто жаль.
Жаль, что ты ее не видишь,
Путь наш труден и далек,
Мой «Фантом» несется на Восток.
- Жаль, что ты ее не видишь! – орал он.
- Вижу! Вижу! – орал в ответ друг.
- Путь наш труден и далек! – орал он.
- На Восток! На Восток! – орал в ответ друг.
Услужливый телевизор делал самостоятельный выбор, предлагал все новые и новые треки в заданном ключе. Воздушный бой продолжался. Тот же голос Сергея Чигракова перенес в иную эпоху, в сороковые. Американцы тогда были на нашей стороне, наверное, потому и выкрутились в песне, хотя снова вляпались. Их «Boeing B-17 Flying Fortress», «Летающая крепость», был подбит, «бак пробит, хвост горит, и машина летит на честном слове и на одном крыле». Но самое главное, что все десять человек, «вся команда цела, и машина пришла на честном слове и на одном крыле».
Он облетел вокруг стола, расставив руки-крылья, потом они выпили рому за Второй фронт, за наших «стратегических партнеров», как их называет действующий президент. А телевизор почувствовал настроение и предложил выпить за наших танкистов.
И вот уже на поле грохочут танки, солдаты идут в последний бой… Как же это близко любому мужчине – последний бой, когда пан или пропал, когда все или ничего, когда «aut cum scuto, aut in scuto», со щитом или на щите. И каждый в этот момент видел себя этим самым молодым командиром, которого несли с пробитой головой. «В военной форме, при погонах, и ей он больше не жених». Война, война – она заложена в каждого мужчину на генном уровне, с пылью истории. Как и самурайская готовность к смерти. А после себя нужно оставить кого-то, кто тоже будет готов к войне и смерти. А потому только бы дотянуться до красивой женщины. И они дотянулись, и они выпили вина. И они загрустили, потому что:
Кавалергарда век недолог,
И потому так сладок он.
Труба поёт, откинут полог,
И где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
Но командир уже в седле.
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле.
И никому они не обещали вечной любови, потому как есть ли она, эта любовь, тем боле вечная? Вот у женщин есть удивительная способность: дозировать любовь. Здесь и сейчас - люблю, а там и завтра - уже не люблю. Мужчины так не умеют. Раз уж любят, то навсегда. Многих, но - навсегда. И всегда в поиске этой самой любви.
В его детстве были такие булочки - с повидлом. Если булка чуть черствела, то становилась абсолютно не вкусной. Но он все равно грыз ее героически - в поисках этого самого повидла, в предвкушении его. Так же и теперь все вокруг грызут почерствевшую с годами булку-жизнь: ищут и ждут повидла-Любви. А когда понимают, что повидла-то не будет, что в принципе есть только запах, только предвкушение, то разочарованию нет границ, но уже поздно: булка кончилась, а вторую булку никому никто не продаст.
Он решил подытожить все передуманное, сжать до размеров тоста. И у него вышло. Он вновь наполнил рюмки ромом – ром сегодня стал напитком дня, навершием посоха, острым и метким копейным наконечником на винном древке – наполнил неаккуратно, с переливом, и сказал авторитетно, как только Булат Окуджава в последний раз попросил не обещать юной деве «любови вечной на земле»:
- Пить без любви, как и любить без градуса – растрачивать время и силы впустую.
- Красавчик! – согласился друг.
И телевизор тоже согласился – голосом Бориса Гребенщикова. БГ исполнял песню из репертуара группы «ХЗ». И только обозначил все пережитое с сегодняшними песнями и все выпитое сегодняшними рюмками. Констатировал status quo:
Жаль подмога не пришла,
Подкрепленья не прислали…
Что ж, обычные дела –
Нас с тобою на..бали…
Не сдохли еще их пушки, не было никакого напряга с патронами. Да и подмога никакая, по сути, им была не нужна. Никого не ждали они, а потому и на..бывать их было некому. Все было путем, все шло по плану. Ножи были в мясе, вино было в роге – так говорили викинги. А раз викинги, то обязательно должен был прозвучать «Рагнарек» Елизарова. Друг Елизарова не любил, песен его не понимал, но кто будет спрашивать. Вселенная распалась на два мира. Один мир начинался там, за стенами дома. Там было пыльно и суетно, там правили глупость и злоба. Там люди были трезвыми, они утратили связь с богами, им не догнать, им не взлететь, им не разглядеть две точки – седого Дракона и смешного Единорога – в немыслимой высоте.
Другой мир был здесь, в доме, – где стол накрыт, где еды полон холодильник, а вина полон погреб, где все само собой является перед взором по тихому слову, где тихо внутри, пусть и громко снаружи. И здесь, в этом мире, все было подвластно ему – все, что преодолевало порог, что, словно сквозь портал, проникало в его иномирье, все подчинялось его голосу, его жесту, его желанию и настроению.
Обвивает стены плющ и мгла.
Е..ануло и расплющило…
От бессмысленности сущего
Е..ануло и расплющило.
Елизаров пел про плановую гибель богов, про предсмертный вой Фенрира, ужасного волка, что убьет Одина, после чего сам падет от руки Видара, что отомстит за отца. В кучу мешал Елизаров скандинавских богов, скальдов и берсерков, в один котел бросал руны, зиги, зигзаги, арийские свастики и кольца.
- Ах, Игорек, Игорек, ты слышь, чего я изрек? – подпевал он барду.
- Слышу, слышу, - на всякий случай отвечал друг (проще было согласиться), который ничего особого в этой песне не слышал, которого звали вовсе не Игорек, но, слава Одину и Тору, не «серожа».
Появляются валькирии
В наркотическом делирии.
Никакого перемирия -
Еб..нутая валькирия…
И валькирии кружились у стола в танце последней битвы, когда, как поет Чиж, «последний гондон, как последний патрон». Сверкали боевые топоры, «официальная» футболка с надписью «Берсерк» превратилась в кожаные доспехи, тусклые блики экрана отражались на потной коже берсерков. Боевые вопли сотрясали мирное до того пространство дома, и поверх хаоса сражений Михаил Елизаров констатировал:
Ах, Игорёк, Игорёк,
А ты, братан, себя в бою не сберёг.
Пи..датый был Рагнорёк…
И когда в песне «погибли боги и закончился мир», друзья как-то затихли за столом. Пытались поставить Сергея Шнурова, но он не веселил, не радовал. Подыграл настроению аллитерированной строкой «в Питере – пить, в Питере тире пить», позабавила тетя, что мнет тити и никак не хочет заказывать «водки литер» из «ЧПХ», но Шнур иссяк на «Кабриолете», а до лабутенов и Ван Гога из «Экспоната» так и не дошли.
Воспряли на Гарике Сукачеве. Повозмущались вместе с ним: «Да что ж вы ботик потопили, гады?» Здесь было все: и про курительный салон (сразу захотелось сигару), и про фотографии Эдиты Пьехи и Шульженко Аллы, и про «старый патефон» (сразу захотелось поставить винил на проигрыватель), и про «ракеты на балбесов», и про Одессу – было все. И даже «гады» были у Сукачева, которых и в помине нет в оригинале у Визбора.
А раз захотелось сигару, то нужно было расчехлять заранее припасенную для этого случая кубинскую «Romeo y Julieta» под номером три. И проигрыватель-патефон – тоже пусть! Вот и пришла пора Жанны Бичевской и белогвардейской, с булгаковскими «Турбиными» впитанной ностальгии. Сам себе в спину он включил «Четвертые сутки пылают станицы».
Друг засобирался. Поручика Голицына и корнета Оболенского он бы не выдержал – не то было настроение. Да и повод встать из-за стола появился – сигара, веранда, встали, пошли. Мотоциклы решено было сегодня не трогать. Завтра, под вечер, друг вернется за своим «Вулканом» и загонит в гараж его «Бунтаря». Вызвали такси. Машину подали достаточно быстро – на пятом клубе сигарного дыма. Видимо, водитель отстаивался где-то за поворотом. Снова ритуал прощания.
- Я еду к жене, - сказал друг, глянув за порог покидаемого дома грустными глазами.
- Везет, - серьезно сказал он.
- Красавчик! – грустно рассмеялся друг.
Тяжело седлать Драконов и Единорогов, но еще более тяжко расседлывать их и отпускать до поры на вольный выпас. Он помахал сигарой через забор, после чего затушил ее. Пора было делать контрольную рюмку в голову и на боковую. В качестве последнего патрона он выбрал виски со льдом. Но спать не хотелось. Переключил на новостной канал. Долго еще сидел он под телевизором, подливая и подливая, пока бутылка не подошла к концу. Тогда он перевернул диск Бичевской на проигрывателе. Через двадцать минут иголка сама покинет последний трек и вернется на место. Голоса в доме умолкнут, он останется один. Почти один.
- Спать, - сказал он и выключил беззвучно работавший до сих пор телевизор.
- Спать, - ответило ему одиночество.