От автора:
Всё лето 2018 года читал книгу есаула 1-го Кубанского полка Василия Толстова «История Хопёрского полка 1696-1896», сделал много конспектов, записал отдельные события. Порой удивляет реальная жизнь людей, которым довелось жить в тяжёлых условиях Кавказской войны, нескольких Русско-Турецких столкновений и при этом оставить потомкам не только мастерство военного дела, но и мирную бытовую культуру, созданную в приграничных станицах Кавказа. В книге подробно описывается геополитические интересы Российской Империи, также целая глава посвящена казачьему быту. В приложениях описаны обмундирование разных лет и степень нововведений, награды и особые отличия за отвагу. Книга читается легко и интересно. Она переиздана при поддержке суворовского казачьего войска в 2007 году. В ней отсутствует фэнтези культура нынешних казаков-фантастов, считающих, что их предки прилетели на Землю из далёких созвездий, нет похабного искажения истории заселения русским населением Кавказа, которое популярно среди неоказаков, оторванных от предков не столько урбанистическим ХХ веком, сколько выдуманной литературой современных авторов, приписывающих сверхспособности казакам, дописывающих ДНК коды. На сегодняшний день подобные идеи присутствуют среди большого количества народов, проживающих на территории СНГ, восточной и центральной Европы. Толстов не задаёт набивший сегодня оскомину вопрос о происхождении и статусе казаков. Он подробно и точно описывает сложный исторический путь людей, которым была уготована судьба вершить своими руками волю российских императоров на Кавказе, в Турции и Персии.
«Гяур» получился первым рассказом из тех сцен, что мне запомнились среди подвигов отважных казаков. Выбранная мною история описывает поход уроженца станицы Суворовская Михаила Фомина из монастыря Иоанна Крестителя в город Ыгдыр в 1877 году. Во время написания рассказа я прочёл роман «Баязет» Валентина Пикуля, просмотрел одноименный сериал 2003 года, изучил несколько статей о русско-турецкой войне 1877-78 годов. Меня поразила стойкость мужчин того времени. Рассказ вышел прямолинейным, без долгих авторских размышлений, подробных описаний и витиеватостей, которые встречаются в других произведениях. По сравнению с предыдущим рассказом «Следы», «Гяур» я писал легко, основную часть набрал за один день. Дальнейшая работа была без особых мучений и страданий. Я посчитал, что сюжет рассказа не потерпит долгого обмусоливания каждой сцены и потеряет динамику.
Дар неверным – новый день
Catharsis – «Рассветный зверь»
В конце мая 1877 года вторая сотня Хопёрского казачьего полка под командованием есаула Москвитинова остановилась в укреплённом монастыре Сурп-Оганеса (Иоанна Крестителя). В нём расположились временный шестнадцатый военный госпиталь, хлебопекарня, склады с запасами продовольствия, пятая и шестая роты Крымского пехотного полка под начальством майора Крапивного, назначенного генерал-лейтенантом Арзасом Арсеньевичем Тергукасовым.
Многочисленные хищнические партии курдов наводнили армянские селения. Курманджи грабили, угоняли скот, убивали и насиловали людей. Старики, женщины и дети не могли противостоять хищникам. Стычки казаков с курдами появились в первый день пребывания русских войск в округе монастыря. Казачьи патрули ежедневно выходили на осмотр окрестностей, конвоировали почту и курьеров между подразделениями. Имея богатый опыт борьбы с хищниками по рекам Кубань, Зеленчуки, Кума и Уруп, казаки применяли тактические действия против местных разбойников. Однако, нападений меньше не становилось, что обрывало постоянную связь между русскими войсками.
Михаил сидел возле окна, осматривая зелёное оливковое дерево, выросшее у стены. Аромат цветов ему не знаком, отчего захотелось домой, надышаться цветущим яблоневым садом, который посадил отец по приезду в Суворовскую. За тридцать лет деревья выросли и ежегодно давали большие урожаи, которые возили в Пятигорск, Баталпашинск, Георгиевск и Кисловодск. Война разорвала судьбу Михаила надвое. Неизвестно воротится ли Фомин на Родину, порыбачит ли в тихой заводи, или выедет ли в поле за сеном. Своя жизнь казаку не принадлежит. Куда отправит его Россия, туда он и поедет служить во имя её блага. Мысли о доме появляются сами собой в минуты тишины и уединения. Его жизнь с детских лет наполнена разными событиями и интересными занятиями. И вспоминая их, мужчина будто возвращался назад. Так проходила быстрее служба и изнуряющей тоски не ощущалось. Подвижная жизнь порождает эмоции, которые как закладки в книге, оставляют следы в памяти и по ним человек наполняется чувствами. У каждого есть думы, или события, которые можно постигнуть только находясь в одиночестве и далеко от мест, на которых произошло тот или иной случай. Мысли о своём прошлом, о не произошедшем и желанном, о случившимся и случайном, о недостойном и великом бродят по человеческому мозгу табунами. И размышляя о прошлом, настоящем и планируя будущее, каждый наполняет жизнь понятными ему смыслами и ерундой, живущей рядом с осмыслением. Вернувшись с ночного дозора, Фомин пошёл отдыхать, дабы к вечеру идти снова в караул. Он думал о пятилетнем сыне, о годовалой дочери и молодой жене, которой теперь нужно одной управляться с хозяйством. Почти позабыв запах волос и ладоней своей ненаглядной, он чувствовал отвращение к войне, но понимая, что ему не вернуться домой, исполнял все приказы с дюжей прилежностью, чтоб каждый его день приближал окончание войны.
Истосковавшись по женской заботе, многие мужчины пили и дрались, чтобы хоть в озверевшем состоянии не чувствовать непередаваемых чувств, горящих в сердцах. Солдаты и казаки поддерживали друг друга спиртным. На войне тяжело оставаться человеком и не терять рассудок без алкоголя. Но пуще страха перед неизведанным, безрассудное пьянство помогает пережить разлуку с родными и близкими. Мужицкое страдание – суровая истина, в которой страшно признаться. Не все способны объясниться перед самими собой в происходящих душевных терзаниях. Люди, изъедаемые внутренними червями мыслей и чувств, помещают душу в сердце, считая, что не сердце болит, а душа горюет о прожитом. Но если подумать, то человеческая душа живёт в пятках. Именно этим можно объяснить, то, что в минуты страха, мы бежим и прячемся дома, порой заливаем глаза спиртом, лишь бы не оказаться голым перед зияющим страхом собственного опустошения. Народная молва не станет зазря выдумывать поговорки. «Душа ушла в пятки» означает то, что она возвращается домой, когда ей больно, страшно и одиноко. Поэтому люди ищут уединение в сложные минуты. А если бы душа жила в сердце, то мы бы рвались в мир и отдавались бы полностью окружающему миру. Так и поступают многие, боящиеся смотреть вглубь себя. В отряде к Фомину закрепилось двоякое отношение. Он казался исправным и верным солдатом, но в тот же момент обособленным. Михаил не пил, этим он вызывал одновременно зависть и презрение. Одни называли его «чеченом», другие же «примером стойкости духа настоящего казака». Сам же он помнил деда по отцовской линии, который часто уходил в запои. Стесняясь его, Фомин взрастил с детства брезгливость к пьяницам и прохиндеям.
Эриванский отряд, взяв без боя крепость Баязет 17 апреля, начал исполнять новый приказ командира корпуса и двинулся на запад к селению Даяр. 4 июня достигнув его, встретил восемнадцатитысячную турецкую армию. Тергукасов рассчитывал на помощь Лорис-Меликова Михаила Тариэловича и вступил в бой с противником, но из-за нехватки подкрепления отступил. Тем временем к Баязету потянулись турки и осадили крепость.
Не получив 8 июня известия об осаде Баязета из-за хищнечьей запруды, Москвитинов вызвал к себе Фомина. Тот незамедлительно явился к начальнику. В келье, занимаемой есаулом, стоял стол и полка с религиозной литературой. На стене висела икона Пресвятой Богородицы и под ней низкая, деревянная кровать, застеленная коричневым покрывалом.
Урядник остановился у стола и выпрямился. Михаил посмотрел на уставшее, несмотря на утро, лицо командира. Казаку показалось, что Москвитинов не спал всю ночь, а вёл долгие переговоры с кем-то из начальствующих. На скамье сидели трое мужчин, двоим из которых едва исполнилось по двадцать лет.
- За ночь никаких происшествий не произошло. – отрапортовал Фомин.
- Я в курсе. Не ради этого позвал тебя. Михаил, рядом со мной находятся: почтальон из Эриванского отряда, его денщик и врач Переяславского драгунского полка, - глядя в голубые глаза казака, хрипло сказал есаул, – нужно отвести их в Игдырь. Возьми десяток казаков и отправляйтесь тотчас же.
- Так точно. Через 10 минут мы будем готовы. Только коней напоим… - Казак спокойно посмотрел есаулу в глаза и тихо развернулся. Сердце запело давно тревожащую его песню о надоевшей чужбине. Его удивило, что почту отправили с такими молодыми парнями, неокрепшими и не умеющими как надо воевать.
В дверях с урядником столкнулся лазутчик, заявивший Москвитинову о нападении курдов на селение Джерджан. Есаул выслушал сообщение и отправил в поселение вторую сотню под командованием младшего офицера сотника Глухова.
Спустя четверть часа после разговора с есаулом, казаки помчались по извилистым, каменно-пустынным дорогам Турции. Изнурительная жара досаждала больше чем опасность встречи с конницей местных разбойников. Хищные орланы парили в знойном серо-голубом чистом небе. Внимательно рассматривая горную местность, мужчин настораживала безлюдность. Ни пастухов, ни постовых, ни беглых всадников не наблюдалось. Раскалённая песчаная земля изнуряла. Лёгкий ветерок гнал горячий воздух. Копыта поднимали пыльную занавесь из-под ног. Песок пах чужеземщиной, и его аромат отталкивал. Обычно либо армяне, либо курды гоняли стада крупного и мелкого рогатого скота. Затишье беспокоило. Такие моменты понятны для старых вояк. Население уходит с земель, где будут серьёзные столкновения. До конца непонятно, как мирные жители это узнают, но безошибочно они покидают только те места, на которых в ближайшее время грядёт битва. Орёл упал камнем вниз за отрог горы и через минуту потащил в лапах змею. Наблюдая за птицей, казаки провожали её взглядами.
- В России небо выше и прозрачнее! – воскликнул Попов Иван. Он приложил руку ко лбу, закрывая солнечный свет и поднял голову вверх. – И воздух у нас душистее. А ведь всё цветёт сейчас в Суворовке, а на Куме половодье.
После его слов выражение лиц изменилось, казаки задумались о домах и родных. Глубоко в душе каждый желал пересечь горные перевалы и, минуя Эльбрус, вернуться в свои дома, но их жизнями распоряжается руководство российской армии. Одновременно чувство довлело неподъёмным камнем, и окрыляло белоснежным опереньем лебяжьего пуха.
- Не о том ты Ванька думаешь, - схватился за нагайку старик Христус. – Негоже навеивать тоску о доме, когда мы на задании. Вот вернёмся в монастырь и поговорим о Родине. А сейчас неча мусолить о мирной жизни.
Суровый вид пожилого мужчины грозил всей строгостью казачьей натуры. Не любил старик новых устоев когда молодёжи дозволен говорить больше чем в минувшее время. мужчина понимал, что не вернуть ушедших истинных традиций о которых рассказывали деды и современные казаки не понимают ничего. Уставившись с недовольством на Ваньку, Христус выматерился, а поскольку он никогда не выражался крепкими матами, то остальные поняли, что он в не себя от гнева, накрывавшего его нутро.
- Да я-то что? О доме не грех думать всегда. Мысли о жене помогают идти вперёд.
- Прямо вспомнил свою грудастую Нюрку и без страха пошёл турок бить? – смеясь, спросил Фомин.
- А как же ещё?! – весёлый тон голоса Попова звенел.
Христус не любил упоминания о женщинах с иронией или смехом и пригрозил баламутам божьим наказанием за насмешки. Мужчины переглянулись и чтоб не вступать со стариком в спор замолчали.
Фомин спокойно насвистывал песню. Почтальон и врач ехали в середине отряда, рассказывая друг другу об обстановках в Эриванском отряде, госпиталях и в целом о медицине в войске. Врач жаловался, что медикаментов не хватает, а те, что есть, зачастую расходуются быстрее, чем предполагается. По его словам, лечить казаков труднее всего. Бывает принесут изрубленного мужчину и угрожают расправой, если не поднимешь на ноги, а раненому жить остаётся полчаса-час. Казаки стоят над душой и с глазами святых старцев молят о лечении, а скажешь, что медицина бессильна, они хватаются за грудки и нагайкой трясут. Почтальон согласно закивал головой, но ничего не ответил. По его задумчивому взгляду было видно, что есть и ему, что рассказать о казачьей службе, о безграничной отваге и тяжёлом нраве станичников, но не решается говорить ни о чём. И что он может сказать в свои двадцать лет на людей, которые посланы охранять его, бесчеловечно и, понимая, что война не тётка, парень ехал, переосмысливая собственное отношение к происходящему вокруг. Оказывается, обижаться ни на кого не стоит. Любая обида – это оборотная сторона жалости к себе, приводящая людей к гордыне и заносчивости. К тому здесь на фронте нет различий между своей и чужой жизнями. Здесь, как в муравейнике, у каждого человека своя функция, из-за выполнения и невыполнения страдают или остаются в живых другие. Невозможно оправдаться, если по твоей вине погибают люди, невозможно не выполнить отданного приказа, потому что за всем происходящем стоят люди и сохранность их жизней. Обида тянет ко дну, опоясывая рассудок. Как же тяжело человечеству даются эти понимания. Сменяются поколения, уходят в иной мир отжившие, на их место приходят молодые, но нет традиции передачи друг другу недопустимости убиения друг друга. И думая над своими мыслями, почтальон решил для себя, что нужно избавляться от застарелой обидчивости, живущей в нём с детства от нехватки внимания и чувства защищённости.
- А чего это вы схоронились и не говорите в полный голос? – спросил посыльных Аверин. Мужчина догнал почтальона и похлопав его по левому плечу, указал место на реке Балык-чай. – Здесь пост сотни Елисаветпольского конно-иррегулярного полка.
Небольшое укрепление, обустроенное в одном из домов местных жителей, стояло на высоком холме у берега и выглядело заброшенным. Никаких голосов или следов постовых нет. Также не наблюдалось следов сражения. Пост словно оставлен нарочито всем составом пару дней назад. Казаки спрыгнули с коней, и осмотрели пост. Следов пребывания курдов или турок не наблюдалось, боевых сражений не было, пост оставлен спешно, но старательно. Собраны все нужные вещи, не забыто ничего. Единственный пост в округе не мог оказаться расформированным, и казаки предположили, что его сняли на время, а конвой перебросили либо в Даяр, либо в Баязет. В оконном проёме, под лучами солнца грелась змея. Михаил схватил её и выбросил вниз под склон горы, бормоча себе под нос о нечистоте хладнокровных.
- Вы не боялись? – спросил доктор, смотря на место падения. Змея сначала скрутилась, подняла голову вверх, огляделась и сползла вниз.
Фомин посмотрел на врача с удивлением.
- Это полоз, он не ядовит. Гадюку, или кобру нужно разрубить шашкой. Этих тварей здесь не меньше, чем турок, и каждая желает укусить. От змей только одно спасение – гибель гадов. Потому что они кусают исподтишка и никогда не предугадаешь, долго ли ты будешь задыхаться от удушья. К тому же у меня к ним свои счёты. Гад укусил моего старшего брата и тот умер в семь лет. Мы всей семьёй теперь не жалуем их. Говорят если уж живёт под домом это хороший знак. Моя мать истошно падает на землю при виде даже ящериц, не говоря уже об ужах и гадюках.
- Казаки, - спросил врач, отойдя от оконного проёма к стене, - вы хоть чего-то в жизни боитесь? Сколько я сделал операций, сколько видывал ран, но вы, будто из железа сделаны. Неужто и впрямь не чувствуете страха ни перед чем?
Фомин вновь посмотрел в глаза и ответил тихим, спокойным тоном:
- Боимся. Отчего не бояться врагов и смерти? Все под одним небом ходим, к одному Богу на ответ пойдём. Только не умеем мы отступать от беды и напастей. Выросли мы в неспокойных местах. Так же росли наши отцы и деды, поэтому закалка с детства строгая. Как-то меня избил в детстве станичник, потому что я струсил в Куме косулей гонять. Было мне 6 лет. Я пришёл к деду, пожаловался, что Ильин меня избил. Дед нахмурил брови, посидел на завалинке молча и отвесил мне две оплеухи. Когда я упал на землю он сказал: «Пока отец Ильина не придёт к нам с жалобой на побои сына, чтоб ты не смел домой ворочаться». Слова стали мне костью в горле. Было страшно и обидно, но оторванным от родных, я боялся оказаться ещё сильней. Дрались мы с Андрейкой долго, то он меня, то я его одолевал. Выбил он мне зуб, а я сломал пару пальцев ему и со слезами разбежались по домам. Родители всыпали нам ещё. Но порядок навёл есаул, когда вызвал нас обоих на круг. Есаул при всей станице объяснил, как нужно выяснять отношения. Тот урок мне запомнился на всю жизнь. Казаки, как стая волков, должны слушаться вожака и не тратить силу зря.
- А какой урок был? – спросил молодой денщик почтальона. Он смотрел на казаков и пытался понять, отчего эти мужчины стали такими всесильными, но при этом не потеряли человеческого облика. Фомин усмехнулся и не ответил. Он сказал Аверину и Попову оставаться на дозоре, остальным предложил отдохнуть немного, сам же повёл коней на водопой.
Тем временем, казачья сотня навела порядок в Джерджане без потерь. Курды оказались не готовы к нападению вооружённого войска Глухова. Русским удалось разбить на мелкие отряды противника, разбежавшиеся в разные стороны. Казаки гнали курдов по окрестностям, а армяне потихоньку приходили в себя, собирали пожитки для дальнейшего тягостного соседства с курдами. В ходе освобождения села, армяне рассказали казакам, что в ожидании турецкой армии готовится большой наплыв курдов для досаждения русским. Эта новость была вполне ожидаемой и лишь небольшие уточнения о нахождении отрядов оказались полезны. Успокоив мирное население, Глухов вернулся в монастырь, где тотчас же отчитался перед начальствующим.
Михаил спустился к реке. Завёл лошадей в воду и оглянулся. Ему показалось, что на берегу что-то заблестело. Когда он подошёл к месту, отражающему солнечный свет, увидел исколотый нательный серебряный крест. Иисус был исполосован ударами кинжала. Казак взял крест и положил его в карман. Других следов в округе Фомин не нашёл. Истошная ненависть к святой вещи христианина со стороны турок показывала истинное отношение местных жителей к пришлым. По намеренному уничтожению креста, становилось понятным, что война будет долгой и не последней, потому что мусульмане готовы отстаивать свои ценности и не отступятся от них даже под угрозой смерти. Фомин посмотрел на пост и подумал, что сложно всё-таки здесь воевать. Ждать поддержки от других отрядов не надо, а свои силы не всегда выдерживают. Но иной жизни нет и отчаиваться раньше времени мужчина не умеет. Он привёл лошадей и продолжил рассматривать оставленный пост. Обойдя всю местность, казаки внимательно наблюдали за следами милиционеров и взирали вдаль.
- Спешно ушли… что же могло их спугнуть? – пробормотал Михаил, стараясь увидеть следы неприятеля, способный спугнуть милиционеров.
- Эй, Мишка, от милиционеров всегда мало проку. – сказал Шарлаков. - Сколько раз они бросали посты и разбегались? Поди, завидели троих курдов и испугались. – Дружный казачий смех раздался громко.
Фомин посмотрел на Христуса, но тот с блестящими глазами, смеялся вместе с другими. Немного помолчав, словно выдерживая паузу для продолжения потехи над оставившими пост, Фомин продолжил говорить тише прежнего:
- Отдохнём здесь полчаса и продолжим путь. Впереди Баязетские горы, а за ними и равнинная дорога.
Фомин смотрел на долину реки и внимательно прислушивался к тишине. Хотелось рвануть в Баязет, помочь своим, но невозможно ослушаться приказа. Осада только начинается, и сердце подсказывает о тяжёлом лете, которое предстоит пережить. В Баязете его двоюродный брат и брат жены. Наблюдая за горами, казак верил, что однажды войны закончатся, и Бог даст казакам пожить в ладу и мире, чтобы играли свадьбы, рожали детей, и все военные навыки применялись только в виде сноровки. Такая мысль почудилась придурковатой и гоня её, Фомин верил в стойкость сидящих в цитадели. Сон одолевал его, но противясь желанию спать, Михаил не давал себе спуска. Ответственность превыше собственных желаний.
Крепость Баязет, названная в честь Баязида — царевича государства Джалаиридов, построена на месте древнего армянского города Аршакаван. Многие века служила стратегической точкой, благодаря которой контролировались дороги из Армении, Персии и Турции. Игдырь расположен в 38 вёрстах севернее занятой русскими крепости.
Фомин повернулся, когда услышал приближающиеся шаги. К нему подошёл почтальон и оперевшись о каменную стену, зевнул и закрыл глаза.
- Спать не велено, - скомандовал Фомин. А сам чувствовал, что если прислонится к стене или присядет, то отключится моментально. Две бессонные ночи отняли все силы. В первую ночь гоняли баши-бузуков по селению, пока те не отпустили троих украденных армянских девушек. Вторая ночь прошла на удивление спокойно, но этот покой казался нереальным, и напряжённость дежурства продлилась до смены караула.
Мужчина открыл глаза:
- Я и не собирался. – он быстро отошёл от стены, затем посмотрел вдаль, будто извиняясь за оплошность. Его неестественно быстрые движения выдавали в нём смущение и стыд.
- Милиционеры не такие уж и трусы. – начал свой рассказ Христус. Он принёс окровавленный бушлат курда, валяющийся в паре десятков метров от поста. Мужчина показал на след кинжала. – Здесь видно врага, а дома враги среди нас. – Казаки оживились, услышал рефрен старика, который подогрел к своим словам интерес всех присутствующих. - Пришлые в станицах похуже будут. Не люблю вспоминать этот случай, но он как пинок под зад, все время к месту приходится. Государь наш император когда разрешил мужикам поселиться среди казаков уничтожил нашу казачью честь и достоинство. С тех пор наши бабы уходят жить к мужикам, а казаки выбирают других женщин и пропадает наша казачья охота, кровь прокисает и удаль растворяется в мирной жизни. Помню я пришёл с Урупской бригады домой, а родную Беломечетскую не узнать. Пьянки, разврат и враньё кругом царят в станице. Я побёг к атаману, а он только руками разводит и бумажкой мне тычет в лицо. Тогда ещё надо было приструнить всех наших и пришлых, а нам не дали. Вот теперь мы здесь, а мужьё дома осталось… вы воюете, а они клинья подбивают к нашим казачкам. Мы сейчас сидим, а могли бы на час раньше домой вернуться.
- Когда русские появились средь нас, казаков, жизнь изменилась в худшую сторону. – сказал Аверин.
- Отставить разговоры про русских и казаков. Мы один народ! – приказал Фомин. - Хищники следят за нами, нутром я чувствую. – сказал Фомин, - Нужно смотреть в оба. Отдых нужен лошадям, мы и так справимся. – тон казака не терпел несогласия. Сила слов возымели над денщиком, и он приложил бинокль к глазам и рассматривал окрестности. Через пару-тройку минут он отошёл от казака и присел на землю.
Христус бросил бушлат, потоптался на нём и отправился к своему коню. Старику неймётся. Его лошадь тоже нервничает, чувствуя напряжение хозяина, а он считает, что конь предчувствует гибель.
Шумная вода спускалась вниз по течению, огибая камни. Орлиный клёкот не прекращался и вдали послышался рёв волов. По дороге шли трое армян, которые везли пожитки на север. Откуда они и кто разрешил перебираться им в этом районе, Фомин приказал разузнать Христусу, который спустился к дороге и через некоторое время вернулся. По его словам, армяне ушли из осаждённого Баязета ночью, сейчас они отправляются в Эриванскую губернию. Мужчины не знают, доберутся ли живыми, или же их настигнут турки. Немедля ни минуты, казаки оседлали коней и помчались. Зной валил с ног, обессиливая мужчин. Сон одурманивал головы, но исполнение приказа отрезвляет человека, и тот способен выстоять вопреки всему, кроме смерти. Гонимые жаждой и усталостью, казаки добрались к подножию Баязетских гор к 16 часам. Повернув на Игдырь, на рысях казаки ехали по дороге.
- Конь ерепенится, - протянул Христус, глядя на Фомина. – недобрый знак.
- Батя, да он чувствует твою напряжённость, вот и боится твоего гнева.
- Нет, Мишка, не понимаешь, ты как и все… не знаете наших обычаев и не понимаете коней. Для вас конь — это инструмент, а не друг и верный товарищ. – старик тяжело вздохнул, чувствуя что не может высказать свои мысли и замолчал. Но потом в его голову пришла мысль, и он непременно её озвучил. – Конь ближе жены, детей и родителей в походе.
Казаки понимали Христуса как никто иной, но мужчине казалось, что говорит он на другом языке. Неудовлетворённое чувство отцовства при ранней потере сыновей разрывало его изнутри.
Тишина, царившая ранее, неожиданно прервалась тихим гулом и непонятными возгласами, вскоре ставшими отчётливыми. Мужские крики, хлопки кнутов, рёв животных и топот копыт приближались. Впереди двигались неприятели, поскольку армяне не выходили так далеко от своих поселений, а беглые старались перебираться крайне незаметно. Насторожившись, казаки продолжили свой путь. Вдали завиднелась трёхсотенная турецкая конница. Всадники охраняли угонщиков коров, и перегородили дорогу, склоны гор, чтоб скот не разбежался. Вся ватага остановилась биваком, отдыхая в жаркий день. Завидев неприятеля, турки рванули навстречу казакам. Чем громче они кричали друг другу, тем быстрее вырастала колонна всадников. Молодые и зрелые мужчины неслись, поднимая к небу пыль. Укрыться, затаиться или оборониться на дороге невозможно, и Фомин приказал вернуться назад. В половине версты отсюда он видел полуразрушенную лачугу в небольшом ущелье, близ дороги. Казаки рванули изо всех сил назад. Добравшись до руин строения, они быстро заняли боевые позиции, укладывая своих лошадей на землю. «Долго не продержаться в открытой перестрелке», - понимал Фомин, поэтому сразу предупредил остальных, что необходимо беречь каждый патрон и стрелять только при близости противника.
- Лошадей жалко! - проревел Шарлаков, излучая жалость и злобу. Он предвидел верную гибель животных и просил прощения у своего рысака.
- Нельзя отчаиваться! – крикнул Фомин, всматриваясь в глаза казаку. В висках просвистела боль. Зажмурившись изо всех сил, Михаил уронил голову на шею коню. Чувствуя гладкую шерсть скакуна, он лежал не шевелясь. Турки приближались с ором. «Только бы не показывать другим страх» – подумал он, протирая слёзы на глазах. Рука немела и пальцы не желали нажимать на курок, но казак поднял голову к небу и вспомнил о Боге, который не оставлял его в трудные мгновения. И прошептав, что казачье счастье зависит от божьей щедрости и милости, посмотрел на свой отряд. Он видел, что казаки испытывают нечто подобное, что и он сам, поэтому посчитал излишним командовать сейчас. Чувствующий себя уверенно человек, не проецирует внутренние тревоги, не раздражает и не критикует окружающих людей.
- Умирать страшно, но ещё страшнее знать, что лошади погибнут ради нас! – в этот момент Шарлаков сказал почтальону.
- В честь кого названа наша станица? – перебил Михаил Шарлакова, лежавшего слева от него.
- В честь Александра Васильевича! – ответил он, непонимающе смотря на Фомина.
- Знаешь, что Александр Васильевич говорил?
- Что? – непонимающе и вопрошающе ответил казак.
- «Мы русские, поэтому мы победим!» - торжественно процитировал полководца казак.
Моментально в глазах Шарлакова заблестели слёзы гордости, и он готов отныне обороняться против тысячи турок, которые ему теперь казались лишь бездушными мишенями.
Сам же Фомин вспомнил недавний разговор казаков, в котором утверждается, что казаки не русские и служат России только по договору и за плату. Они приводили свои доводы и казалось, слепо верили в собственные идеи, которые выменяли на душу. Особенно подвержены те, кто был осуждён или вёл скрытный образ жизни. Эти идеи Михаил порицал и вступал в жёсткую полемику с отступниками.
Топот копыт, и громкие гортанные крики всадников нарастали. Выстрелы и хлопки кнутов слышались отчётливее. Громогласный ор: «Гяуры-гяуры», - звучал свирепым набатом. Напряжение росло, а вместе с ним и хладнокровие, присущее воинам со стажем. Прижавшись к земле и укрывши головы за туловищами лошадей, казаки подпускали к себе турок, чтобы каждый выстрел оказался точным. Вблизи казаки разглядели курдов, которые не были регулярной армией Османской империи. Это открытие не делало ситуацию проще. Наоборот, курды гнали украденный скот и поэтому готовы к полному уничтожению тех, кто посягнёт на их новое имущество.
Одетые в белые мантии, курдские всадники наводнили ущелье и оголив ятаганы, бросились на неверных в надежде быстро расправиться с неприятелем. Но ни острые пики, ни блестящие сабли не помогли им избежать меткой стрельбы русских. Осадив пыл хищников, отряд Фомина повалил третью часть курдов и заставил остальных ретироваться. Отступив на безопасное расстояние, курды окружили казаков. Вечер безропотно приближался. Курды осели в местах, не досягаемых для пуль, и обсуждали свои дела, но не предпринимали попытку обстрелять узников. По всей видимости, у них не было с собой достаточного количества огнестрельного оружия, а рисковать жизнью им не хотелось. Однако, редкие очереди всё же оглушали. К вечеру убили денщика врача и четырёх лошадей. Понимая, что верхом казакам невозможно выбраться, они приняли сложное решение порезать своих скакунов, дабы они не остались трофеями вражескому отряду. Дольше всех колебался Шарлаков, он три раза вытаскивал нож из ножен и всякий раз прятал его назад. Смотря на Фомина, он прятал слёзы отчаяния. Его верный конь спасал мужчину десяток раз в самых сложных ситуациях, но теперь должен стать жертвой ради спасения хозяина. «Не могу!» - шептал Шарлаков и не отрывал взгляда от Михаила, словно ждал, что Фомин собственноручно зарежет коня, но урядник молча наблюдал за стенаниями казака. Михаил понимал, что никто за Шарлакова не сделает этот необходимый шаг, и собравшись с мыслями, мужчина отважился на убийство любимого коня. После чего долго лежал не шевелясь, уткнувшись лицом в шею коня. Он чувствовал как перестаёт стучать сердце, как прекращаются конвульсии и боль стихает в организме коня. Мужчина плакал от жалости к самому дорогому живому существу на всей земле.
Не сумев до захода солнца собрать трупы, курды собирали их в темноте, приговаривая с грустью в голосе: «Осман-Осман». Они оттаскивали погибших дальше по дороге, и возвращались обратно. Оружие и патроны собирали сразу же. Один из курдов подошёл близко к Бутникову, который расценил это как нападение и выстрелил мужчине в живот. Тот упал на спину и не успев ничего сказать, умер. Снова завязалась небольшая перестрелка. Кольцо окружения не сужалось и не становилось шире. Воинское давление ощущалось показным равнодушием. Так кошка играет с пойманной мышью. Хищник знает, что добыче не убежать, а мышь прижмётся к земле, замрёт и затаит дыхание, словно так ей можно спастись. Курды вознамерились дождаться утра, чтобы на рассвете рассчитаться с казаками. До полуночи баши-бузуки не унимались. Всюду шныряли охрана и шпионы. Гомон, смех, крики доносились со всех сторон. У каждого хищника горел огонь для приготовления пищи, но после полуночи огни постепенно угасали. Тишина и покой окружали курдов и один за одним они засыпали. Чувство тревоги уходило от осаждённых. Курманджи прислушивались к происходящему и обсуждали план действий, рождённый в голове Фомина. Когда казаки обговорили между собой, Михаил подполз к врачу и почтальону и рассказал им о решении побега. Его слова вызвали шок почтальона, который старался не показывать страх. Он вновь согласно махнул головой, и смотрел на огни, горящие вдали. Мужчина почувствовал, как знакомая рука вновь хлопает его по плечу, и голос Аверина подбадривает его. Чувство стыда, покрасило его лицо в красный цвет, и несмотря на темноту, почтальон разозлился на себя за трусость и неумение контролировать эмоции.
Наблюдая за врагами, Фомин отправил Христуса первым на разведку, чтобы он пробрался через кордон и при опасности выстрелил, тем самым давая понять, что побег из укрепления невозможен. Старик вывернул свою белую шапку наизнанку, сняв черкеску, он завернул в него шашку, нож и котелок с водой. Через пару минут он исчез, и Фомин распределил очерёдность. Иванову и Мишустину приказал остаться здесь дольше всех, чтобы через час после покинутого убежища они выстрелили в другую сторону и тем самым отвлекли курдский патруль от выбранного пути. Время прошло, Христус не выстрелил, это означало, что он выбрался незамеченным. Первым полез Фомин, за ним в 7-8 шагах казак с почтовой сумкой, за ним почтальон, после два казака, за ними врач, замыкали казаки. Оставшиеся мужчины сидели в укреплении больше часа и выстрелив три раза полезли прочь, но не понимая, куда нужно двигаться, сбились с пути подождав рассвета, казаки отправились назад в монастырь.
К утру отряд Фомина выбрался в Эриванскую губернию. Погода портилась. На смену вчерашней жаре полил моросящий дождь с густым туманом, обтягивающим горы серым маревом. Пробираясь по мокрым, скользким камням, отряд выбрался к берегу Чиргильского озера. Выбившийся из сил врач обозлённо наблюдал как казаки ловко и явно не впервой перебирались по скалам, каменным осыпям и мокрой скользкой траве. Каждое их движение давалась мужчинам легко и непринуждённо, когда как ему - тяжело. От воды тянуло холодом и ветер пронизывал мокрую одежду. Но разводить костёр не из чего, да и опасно. Пешим невозможно скрыться от всадников, чьи голоса время от времени слышны в округе. Отыскав укромное местечко, под навесом старой постройки, казаки, врач и почтальон легли обессиленными отдыхать. Фомин продолжал насвистывать мелодию, думая р жене и вспоминая дорогу от Тифлиса до монастыря. Когда Аверин услышал этот свист, он запел потихоньку песню:
Братцы надоела
Нам чужая сторона.
Нам чужая сторона,
Кругом страшны скалы,
Из ущелья быстрая река.
Из ущелья быстрая река,
Неужели не увижу я
Буйна времечка конца?
Буйна времечка конца,
Порассыпались по свету камнем,
По всем дальним сторонам.
По всем дальним сторонам
Я не вижу и не слышу,
Где друзья и где моя семья .
Подпевать её стали другие. Лишь дозорные стояли молча, рассматривая берега озера и перевал. Туман скрывал перемещение патрулей, однако, он заслонял и дислокацию казаков. Допев песню, мужчины замолчали и в течение часа каждый дремал. Патруль сменил первых дозорных, чтоб они тоже могли подремать.
Как только Фомин поднялся на ноги, остальные поднялись следом.
- Нам необходимо уйти вправо от дороги и продвигаться дальше по горам и западным ущельям Агридага, – заявил Михаил. По его предположению следовало, что тяжёлый путь обезопасит их от преследования и поможет дойти до Игдыря без потерь. Голоса курдов слышались в стороне дороги. Конные отряды замечены на другом берегу озера.
Врач безропотно воспротивился решению Фомина.
- Вы, Михаил, отступаете от приказа Москвитинова!
- Я не отступаю, а корректирую путь для сохранения жизни всех нас. Мы и так потеряли четыре человека.
- Протестую! - Воскликнул врач. – Мы должны идти по дороге.
- У нас осталось 4 патрона. Следующая встреча с башибузуками станет последней для всех нас.
Доктор остался непреклонен. Его грозный вид и решительность спуститься вниз не оставляли шансов его переубедить. Уставший от пешего похода, мужчина не желал испытывать чрезмерные нагрузки. Он и так еле добрался до берега озера и упал без сил на пол. Долго он не мог найти себе места. Болели ноги и спина, руки отнимались. Противная мокрая одежда прилипала к телу и пришлось раздеться. Едва согревшись, он не желал прощаться с последними силами и умереть на каменных скалах в нескольких вёрстах от госпиталя. Зная, что казаки пойдут друг за друга на верную гибель, он не желал участвовать в этой глупости.
- В Переяславском драгунском полку Вас бы осудили за такую вольность. Вы, казаки, люди упрямые, и приказы трактуете слишком свободно. Я буду жаловаться, что из-за вашей нерасторопности, я не могу проводить операции, а руководство Игдыря не знает об обстановке в Эриванском отряде. И всё это из-за Вас лично!
Казаки окружили врача и рассматривали его с присущей им братской солидарностью. Доктор тут же почувствовал безмолвное напряжение мужчин, попытался растолкать казаков, но не выдержав психологического давления, закричал:
- Я офицер русской армии! Я приказываю вам всем не уходить с пути следования, назначенного в монастыре! В случае саботажа, буду жаловаться начальствующим, и вы, Фомин, ответите за отступничество!
Фомин еле сдержал собственный гнев, но подчинился старшему по званию офицеру. Он посмотрел на мужчин, которые ожидали его команды.
- В путь, братья-казаки. - скомандовал Фомин.
Выход с берегов озера к Игдырской дороге оказался тяжелее, чем предвиделся. Глубокие ущелья, скользкие камни, густой туман и дождь вставали на пути древними духами, жаждущими жертв. Медленно перебираясь, Фомин предполагал, что только к утру возможно будет добраться, когда как врач убеждал его, что необходимо попасть к вечеру. Почтальон молчал, стараясь не вмешиваться. Он плёлся в середине, с опаской присматриваясь к местности, в которой ему всюду мерещились турки. В половине версты от равнинной части пути были замечены турецкие всадники, которые стремглав бросились к казакам. Фомин посмотрел на врача, тем самым взором, которым когда-то на него смотрел станичный есаул и доктор понял, что означал урок, оставленный Михаилу на всю жизнь. Доктор ничего не отвечал, только старался поспеть за резвыми казаками, бежавшими с дороги на гору. Его подхватили Шарлаков и Аверин под руки и потянули быстрее, а топот копыт турецкой конницы, крики мужчин и лязг ятаганов пульсировали в висках. И едва он оглянулся, двое турок оказались вблизи, на расстоянии вытянутой руки и их острые ятаганы быстро протыкали мягкие тела русских. Врач чувствовал, как острое железо разрезает плечо. Горячая кровь бьётся фонтаном, и острая боль пронзает тело. Хочется пошевелить рукой, но она отчего–то не шевелится, ноги не держат, а перед глазами всё катится кругом по склону и дальше кромешная темнота… рядом упали изрубленные мужчины. Фомин и трое казаков успели взобраться по скалам вверх и оттуда Михаил выстрелил в турка, но попал в его лошадь, упавшую под крутой склон. Дальше казаки бежали не оглядываясь, пока не скрылись за каменными уступами, торчащими над крутыми склонами. Долго казаки сидели на месте и только отдохнув как следует, выбрались и осмотрелись. Туман спускался вниз и наверху появилось Солнце. Турки ушли прочь, и Фомин осторожно вернулся к месту гибели врача и казаков. Страшное зрелище предстало перед его видавшим виды глазами. Казак снял шапку и перекрестился. Прижал руку к сердцу, он посмотрел на верных станичников и упрямого доктора, который не захотел идти тяжёлой дорогой и поплатился за это. Оглядевшись, Михаил медленно пошёл к своим и помолившись о погибших, они углубились в ущелье, побрели дальше.
К вечеру они кое-как добрались до Игдыря, передали почту, известия о собственном пути в город, о потерях и обстановке в монастыре. Начальник гарнизона слушал Фомина внимательно, делая пометки в дневнике. Он старательно рассмотрел оставшихся в живых и задав несколько дополнительных вопросов, отпустил их. Казаков отправили накормить и дать место для ночлега. Известия, принесённые ими, играли большую роль в расстановке сил. Чувствуя, что принесённым отрядом сведения, действительно необходимы, Фомин радовался, что ему удалось добраться и выручить своих в трудную минуту. Сожалея людей и лошадей, он знал, что врага можно одолеть только выкладываясь полностью. Только самоотречение во имя победы и правого дела окрыляют и дают силы переступать через самого себя. Часто он чувствовал нехватку знаний, но слова матери он помнил всегда: «Правильные мысли ценнее больших знаний». Эта мысль, переданная матери от её бабушки, помогала Михаилу противостоять многим жизненным преградам. Фомину рассказали, что оставленный пост милицией оказался не случайным, а завидев издали приближающих турок, милиция отправилась в Баязет, чтобы вместе с гарнизоном дать отпор нападающим. Мужчины слушали рассказ солдат и сожалели, что не могут отправиться туда, а утром предстоит возвращаться в Сурп-Оганес.
28 сентября, 5-6 октябрь 2018