Мы все действуем минимум на двух сценах: первая – это наши внутренние мысли и эмоции для себя, вторая сцена – это то, что нас окружает снаружи: улица, дом, соседи, родственники, … и взаимодействие с ними. Нам кажется, что на второй сцене допустимо врать и хитрить, а на первой мы всегда искренны и пребываем в истине.
Я хочу рассказать о том, что я заметил на первой сцене, а про вторую – забудем, как о скучной необходимости там появляться, защищая себя от врагов и друзей. Проблема первой сцены - в степени искренности и в соответствии с истиной. Примем за аксиому максимальную нашу искренность, забудем о том, что мы обманываем не только врагов, но и самих себя. Забудем об этом.
Меня поражает ветхость и заурядность декораций первой сцены. Мы действуем в них долгие годы, они запылились и выцвели, а мы – не видим их негодного состояния. Конечно, мы бы сразу это заметили, если бы было с чем сравнивать. И тут, не к ночи будет помянута, вторая сцена предлагает нам свою данайскую помощь – дарит нас и соблазнами и истинными находками. Ладно, забудем и об этом!
Что делаем мы на первой сцене? Почему мы уверены в истинности всего, что там встречается? Мы потому уверены в том, что понимаем причины и схемы происходящего и чувства наши подтверждают такое понимание. Очень редки те, кто живёт, ничего не понимая про то, что он делает и думает. В основном все уверены в правильности их восприятия, ещё и потому, что сравнивать то – не с чем. Есть внутри нас только одно понимание и осознание всего на свете – и оно, одно единственное и наше, родное. С одной стороны – это правильно, ведь наше я – едино, не пребывает одновременно в разных состояниях. А с другой стороны – такое положение дел – невыносимо глупое. Мы – искренне обманываем самих себя. Положа руку на сердце, мы не понимаем ни себя, ни других, вообще ничего не понимаем. И это хорошо: жить в полной неизвестности, находится в сюжете самого загадочного и удивительного приключения – собственной жизни.
Но мы и не неподвижные статуи, ощущаем движение, процессы, которые, хотелось бы, ориентировать на неизвестную пока истину. Мы её не знаем не абсолютно. Приближения к ней мы совершаем в течение всей своей жизни, и конечно, жалко умирать от старости в то время как стиль жизни, её переливчатые свойства стали более ясными чем раньше.
Хочу рассказать о том, что я заметил о свойствах нашей внутренней жизни, жизни для себя. Частенько бываю недоволен своим внутренним состоянием: хочу чувствовать поэтичность природы вокруг, новые удивительные мысли, но ничего этого – нет. Ни мыслей, ни эмоций – пустота. И эта пустота – как штиль на море, может длится долго. Известны психологические приёмы, например – медитация, когда пребывая в расслабленном, безмысленном состоянии можно соединиться с какой-нибудь интересной и глубокой идей, например: истиной, осознанностью, прощением, судьбой, взаимодействием с миром, …. Такое соединение даёт желанное глубокое восприятие жизни.
Но сам приём достижения результата подозрителен, он – механистичен, неодухотворён и бросает тень на полученный положительный результат. Однако в жизни часто получаются завидные состояния из-за незначительных, пустых причин: кто-то улыбнулся тебе, ты поиграл в футбол или искупался в озере, выпил приятного вина, избежал встречи с человеком-вампиром, увидел красивое дерево и так далее. Как эти мелочи так одухотворили тебя? Вот ещё одна неизвестность, на которую умный или гордый человек мгновенно даст неправильный ответ.
Меня удивляет и задевает технология добычи интересных и глубоких состояний души при помощи медитации и тому подобное. Как будто я имею дело с химическими опытами. Практика же заставляет смириться с подобными удивительными обстоятельствами и понадеяться вытащить из этого удивления - понимание психологической механики, нашего внутреннего духоустройства, так тяготеющего к механическим основам и причинам. Но, наверное, не душа тяготеет к механике, а духовное и материальное – перемешаны в нас как ингредиенты в винегрете. И прониклись друг другом, и легко превращаются из одного в другое. Для меня удивительны эти превращения приземлённого в возвышенное и обратно. Можно, пожалуй, почувствовать процесс одухотворения из неодушевлённого на примере симфонического оркестра. Отдельные партии: треугольника, барабанов, ксилофона, духовых могут восприниматься как нелепые, бездушные звуки, но все вместе они чудесным образом оживают и превращаются в чарующую сюиту или симфонию.
Ещё, что заметил я о внутренней нашей жизни - это забавная ориентация, как у стрелки магнитного компаса, на некую истину, которую мы интуитивно знаем, но, конечно, не придаём ей статуса абсолютной истины. Пусть эта локальная истина нами полностью не осознаётся, но мы всегда остро чувствуем, когда внешние данности ей противоречат. Мы тогда или спорим, или уходим из ситуации нам не угодившей. Больше всего мне страшно представить, что абсолютной истины вообще не существует, что мы можем временно принимать за истину то, или другое, что удобно из практических соображений. Это страшнее всего! Но по наблюдениям – это общая практика людей.
Я вижу, что многие видят как истину только то, что попадается им под руку, а остальное – они и не замечают. Немало и наблюдающих, что в руках у других и то, что находится за запертыми дверями банка. Можно перечислять бесконечное число сфер, доступных человеческому наблюдению и осмыслению. Интуиция не позволяет мне считать важным величины радиусов разных сфер понимания жизни. Мне думается, что здесь есть секрет: нужно не понять, а почувствовать что-то качественно иное, чем дальность различения известного. Я имею ввиду всем известное неизвестное. Это идеи и представления мыслителей, давших совершенно неожиданные и удивительные ощущения и понимания мира. Они не секретны, они опубликованы. Но мы не чувствуем бытие этих идей из-за интуитивного внутреннего несоответствия их нашим локальным взглядам на мир и жизнь.
Я иногда задумываюсь: что самое ценное в моей и вообще жизни. Многие имеют многочисленные свершения и победы в прошлом, у некоторых есть счастливая жизнь, красивая верная жена, дети. Что ценнее всего? Мы знаем своих друзей и родных долгие годы, наблюдаем их со стороны, то есть делаем самый чистый опыт по их изучению. Самим себе они частенько льстят, боятся и забывают неприятные подробности. А мы – всё помним и вроде бы наше суждение – вернее чем то, что они могут сказать себе о себе. Вот здесь-то и проявляется тот момент нашей жизни, который меня удивляет, радует и пугает. Он заключается в том, что мы – живые и можем поступать неожиданно для всех, включая и себя. Это и есть самое ценное в нашей жизни.
Я говорю о свободе нашей воли. Это свойство пользоваться свободой – самое ценное для всех живых существ. Все это понимают интуитивно, а сознательное ощущение свободы – это счастье. Счастье – это быть живым, понимать себя и мир. Есть ещё один грандиозный по значению объект, сопровождающий нас везде и всегда – это неизвестность. Я ощущаю неизвестность – как радость, как возможность быть свободным. Неизвестность – это одежда, в которой живёт свобода. Я против понимания случайности, вероятности в нашем мире – как неизвестного. Там, за горизонтом нашего понимания случайность исчезает, а неизвестность остаётся быть всегда. Многие из гордости не признаются, что живут в атмосфере неизвестного. Они - крадут у себя.
Всё благостное и прекрасное, о чём написано выше всегда находится под угрозой. Беды, несчастья, болезни и смерти - это не редкие гости нашей жизни, а наши соседи. Они легко могут превратить жизнь в ад. Эта страшная реальность, но она не бесконечна: выздоровление, человеческая помощь, смерть – в конце концов, выставят кукиш пред ликом напастей, нас мучающих. Хорошо бы держаться и не предавать себя, поелику возможно. И здесь есть простые средства помощи. Это - молитвы. Их нужно знать и надеяться на помощь.
Первая сцена не предлагает нам режиссёра, мы есть и режиссёр, и сценарист, и главный герой на сцене. Но мы не свободны, творя свою жизнь. Существует множество факторов и явных и скрытых, ведущих нас куда-то. Самые нелюбимые мною – это явные враги в виде собственной тупости, заурядности и трусости. Они препятствуют глубине нашего бытия. К скрытым я отношу общественные установки, семейные традиции. Они предлагают нам удобные дороги для движения. Принимать их или отвергнуть – трудная проблема выбора, особенно для молодых и неуверенных в себе. Ну, что ж с возрастом начинаешь понимать, что мы часто играли в чужую игру. Иногда флегматики находятся в выигрышном положении: они редко увлекаются чужими страстями и сюжетами. Я вижу, что первая сцена – это место нашего испытания, приключения, постижения, нашей жизни! Как хотелось бы больше понимать и предвидеть!
Когда я думаю о своей судьбе, прожитых днях, я интуитивно ощущаю, что есть нечто всегда сопровождающее меня, но обладающее очень маленькой силой воздействия. Как я понимаю – это образ меня, маленького мальчика. Я – слабый, наивный, трусливый, любопытный, добрый, глупый - не исчез вовсе, но всегда рядом. Я яснее ощущаю не его желания и помыслы, а его отторжение от некоторых встречаемых уже ныне проявлений жизни. Не все, как мне кажется, сохранили свой родничок, многие изменились слишком кардинально, и может быть это хорошо для них. Кстати, не обязательно родничок должен представляться маленьким. Мой друг от младых ногтей вёл себя как взрослый, и удивлял меня этим несоответствием возраста с поведением, манерой общения и языком. И на него не налипали, как на меня, поощряемые социумом привычки, превращающиеся в собственные, но нелюбимые установки.
Зачем копаться во всех этих тонких материях? Я это делаю по простой причине. Я хочу как могу глубже понять, что происходит со мной и с миром. Зачем? Мне претит неосознанность, нечувствительность, туман в сознании. Жить, понимать, чувствовать, и догадываться, и ощущать, и предвидеть, и удивляться – это и есть счастье. Наслаждение, богатство, власть – это мелкие материи. И рассуждения меня – тоже не удовлетворяют. Ощущения жизни, свободы, неизвестности – самые глубокие для меня процессы.
Мне часто кажется, что я не замечаю очевидного, что стоит сосредоточиться, настроиться и тогда – сезам: передо мной откроется сокровищница красоты и мудрости. Я не уверен, что «сезам» - сработает, но я знаю, что рядом много прекрасного, волшебного. Одно меня смущает. Всё это связано только с первой сценой, материей непрочной. Я бы желал, чтобы всё хорошее, что мы чувствуем и думаем, было открыто всем, то есть и на второй сцене. Но для этой, второй сцены я не открываю душу: на ней много неприемлемых для меня для меня персонажей. Это не мешает помнить о живших ранее и ушедших с этой сцены замечательных людях, даже не родных, но тоже любимых: гениальных музыкантах, писателях и поэтах. Они, мёртвые, держат мостик от меня к живым на этой, второй, сцене.