Не успевал край солнца своим немигающим, желтым глазом выглянуть украдкой из-за остроконечных пиков высоких деревьев, играя в прядки с ещё не до конца растворившимися ночными призраками, а старуха, туго повязав платок, наперевес с огромной лопатой, повисающей коромыслом с тяжёлыми вёдрами, наполненными ледяной, колодезной водой на её плечах, уже спешила на поле. Ступая в вязкую, засасывающую калоши жижу, она сначала оглядывала свои небольшие владения, клочок земли, окружённый высокими соседскими заборами. Там покосился забор, привалился на одно колено, будто раненый солдат на костылях, после сильного ночного ненастья. Тут стаи пестрых разбойников-дроздов, говорливых и шумных, попортили урожай зреющих ягод. Поле, дышавшее предрассветным туманом, ждало её ласковых, мозолистых рук. Похожее на необработанную болванку, оно снимало с себя слой за слоем грубые наносы словно алмаз, готовый засиять всеми гранями плодородия. Все требовало её внимания и заботы. Она привыкла жить, подмечая самые мелкие, порой незначительные детали. Каждый колосок отдавался в ней звуками зарождающейся жизни. Она знала, что когда-нибудь станет частью этого буйства жизни, станет отражением своего многолетнего труда. Лишь зимними вечерами, тяжёлые, февральские ветры, погружали её в тоскливое оцепенение, надували по углам кладовой её души сор тоски. Старуха куталась в мохнатый платок, нанизывая на себя слои за слоем, превращаясь в куколку, которой по весне предстояло переродиться, порхать между клумб с розами, астрами, настурциями и яркими пятнами разноцветных саженцев , возрождаясь к жизни и благодарить неумолимый ход времени, который потоком перетекал из зимы в лето, и возвращался на круги своя.
Она ждала эти дни. В середине лета, когда среди зелени, появлялись рубиновые ожерелья гроздей клубники, чернотой глаз пылали на кустах бусины смородины, а пьянящий аромат малины пьянил пчёл, о старухе вспоминали дети. Давно уже взрослые, они вместе со своими семьями жили в лабиринте бетонных тяжеловесных геометрически правильных форм. Ветхая избушка сразу наполнялась переливами детских криков. Старушка оживала. Несмотря на то, что её утомляла царившая вокруг суета, она скидывала с плеч тяжесть лет, а глубокие следы прожитого разглаживались.
Это лето выдалось особым. Тяжёлые ветви яблонь, выгнутые дугами, припадали к земле, скрывая в высокой траве краснощёкие овалы, которые так и не дождавшись заботливых рук глухо падали вниз на растерзание полевых мышей. В одно утро, когда пелена холодной росы, предвещающая неизбежность приближения осени, покрывала щетиной высокие стволы и крыши домов, скрипнула калитка. Ухнула входная дверь. Старуха наклонившись над тазиком с водой, прислушалась. На пороге стоял зять. Разговор не клеился. В глазах пожилой женщины рождался вопрос, замешанный на тесте из слез и обиды. Уходя, мужчина аккуратно прикрыл калитку и повесил на забор дощечку с одним только словом. Продаётся.
Все так же колыхались в саду жёлтые огни ноготков, тянулись к солнцу циклопы - ромашки. Казалось ничего не могло изменить ход времени. Только старуха, сидя на крыльце, закрыла лицо руками и глубоко дышала, стараясь надышаться про запас. Утром её не стало