Правдолюб

Семёна Журавлёва односельчане окрестили словом «правдолюб», слово это прицепилось к нему, словно репей.
Везде где он только мог увидеть несправедливость, тут же вставал против неё дерзко и принципиально, таким уж уродился человек на свет. Откликался он не только на это прозвище, но и на «Сёмка правдолюб».
Ростом он высокий, в плечах широкий, здоровый, словно былинный богатырь. Таких, как он, в деревне больше нет, да и в окрестных деревнях не сыщешь. Может быть, когда-то кто и был в незапамятные времена.
Журавлёву шестой десяток идёт, но он всё ещё черноволос, на голове ни одной сединки.
В горячие летние денёчки бывало в поле во время работы разденется при поломке трактора или комбайна, мускулатура на его теле играет, словно солнечные зайчики бегают из стороны в сторону, хотя спортом он никогда не занимался.
За все свои прожитые годы он ни разу не был в больнице, не знал её длинных тёмных коридоров. Рос здоровым, помнил лишь как когда-то мать водила его за руку на прививку в ФАП, ещё как в школу приезжали врачи проводить медосмотр и предармейскую призывную комиссию.
И вот вдруг… (ни один человек без этого не обходится) заболел. Случилось это после новогодних праздников. Подвела Семёна ноющая жгучая боль в пояснице, хоть плачь. Но он терпел, лежал в кровати целую неделю, вставал лишь по нужде, раздражая своим бездействием жену, а чтобы поехать в поликлинику – ни в коем случае, боялся словно мальчишка.
Вечереет, за окном морозно. Жена вышла из дома во двор на уборку хозяйства, а когда вернулась, раскрасневшаяся, с ярким румянцем на щеках, стала совестить мужа.
– Совести, Сёма, у тебя нет, – говорила она, глядя на него, лежащего на кровати и всё время постанывающего, стараясь разжалобить жену, – ходить можешь? По дому-то потихоньку с палочкой ползаешь…
Он не дал ей договорить.
– Да ты что! – произнёс он, как будто она была виновата в его недуге, а потом и вовсе громко крикнул. – Пошла вон!
Жена не обиделась, присела на табурет у его кровати.
– Хватит дурить, – продолжила она, – неделю уже провалялся, и что? – спросила она ласково. – Само-то не пройдёт, не отпустит. Лечиться надо, Сёма. В поликлинику надо ехать, к врачу.
Муж ответил не сразу:
– Сам знаю.
А она продолжала:
– Была бы я доктором, то сама тебя дома вылечила.
Он поморщился и с лёгкой улыбкой ответил, шутя:
– Помирать буду, а не поеду. Ты, Зина, не волнуйся. Да, а у меня этого… полиса нет, – сказал он с обидой в голосе и отвернулся к стенке.
– Горемыка, – затараторила она, – привезу я завтра полис. За время моего отсутствия, думаю, не умрёшь.
Семён молчал.
– Вот правду говорят, что муж второй ребёнок, только большой очень.
Утром жена уехала в район, оставив его одного дома. Он ждал её, тихо ходил по дому с палочкой, всё время заглядывая в окно. Подошло время её возвращения. Держась за спину, он ругался так громко неизвестно на кого, что проглядел Зину, которая прошла мимо окон.
Жена открыла замок, хлопнула входной дверью и застучала каблуками по полу. Семён сидел на кровати, ожидая её появления. В доме тишина, он не видел её, но слышал шаги, представляя, как Зина снимает верхнюю одежду и вешает её на вешалку.
Жена вошла в комнату.
– Взяла, слава Богу, – показывая полис, сказала она. – Вот он! А народу за ними сегодня много, оказывается, старые полисы меняют на новые. Собирайся, Сёма, в больницу. Я уже договорилась с Алексеем Чуркиным, утром за нами заедет.
– Алёшка? – переспросил он и добавил, – а ты, Зина, оставайся дома.

* * *

Сквозь неподвижную зимнюю дремоту, машина подъехала к двухэтажному зданию районной поликлиники и остановилась. В окнах первого и второго этажа горел свет, падая пучками на снег. Чуркин вышел из машины первым и помог выбраться дяде Семёну и довёл его до входной двери поликлиники. Дверь была новой и открывалась с трудом.
Журавлёв занял очередь в регистратуру с надписью над окошком «Сельская» Через минуту-другую Чуркин куда-то ушёл.
«Чёрт! – ругался про себя Журавлёв, – очередь-то приличная».
Но вот очередь подошла, в небольшое окошко он увидел молоденькую девчушку в белоснежном халате и колпаке.
– Фамилия, имя, отчество, – спросила она, – год и место рождения.
Стоять ему было уже невмоготу.
– Журавлёв Семён Васильевич. Деревня Бобкова, пятьдесят шестого года рождения, Гомзяковский сельсовет, – торопливо ответил он.
Девушка не нашла его карточки.
– Нет вашей медкарты.
– А я впервой, – сказал Журавлёв.
– Чудеса! Что же вы мне голову морочите? Давайте паспорт и полис.
Регистраторша завела общую тетрадь, сказала какие надо пройти кабинеты, прежде чем попасть на приём к врачу. Эти кабинеты были на втором этаже: кабинет флюорографии и кабинет измерения глазного давления. И Журавлёву пришлось попотеть, чтобы подняться на второй этаж по крутой лестнице.
…И снова первый этаж, регистратура, но уже без очереди. Ему вручили медицинскую карточку и талон на приём к врачу невропатологу в двадцатый кабинет, что находился на втором этаже. И вновь крутая лестница с перилами, которыми в первый раз Семён не воспользовался. Журавлёв шёл по длинному коридору, опираясь на палочку, выструганную им самим. Вот кабинет номер двадцать с табличкой на двери, где указаны часы приёма и фамилия врача – Овечкин Евгений Иванович. У кабинета скамейка, стоящая вдоль стены, была вся занята больными.
Журавлёв насчитал десять человек. «Значит я одиннадцатый» – подумал он и облокотился о стену, опираясь на палочку.
– Кто последний? – спросил он.
– Я, – ответила женщина его возраста, вставая, – садитесь, Вам наверно трудно стоять.
Журавлёв сел и стал внимательно вслушиваться в разговоры сидящих рядом людей. Две старухи говорили о докторе Овечкине.
– Берёт, – говорила одна, – и нагло берёт, ничем не брезгует. Лучше уж сразу дать, тогда и лечение назначит соответствующее. А если не дашь… – она махнула рукой.
– Ну, а если… – спросила другая, – тогда что, лечить не будет?
– Будет, но мутузить начнёт, лучше уж сразу дать. Доктор он, конечно, хороший, но и взяточник тоже хороший. А где их докторов-то честных найти, сейчас все берут. Везде, в любых учреждениях.
– Жизнь такой стала, – ответила другая.
Журавлёв всё понимал, но никак не мог смириться с этим, думая: «Как же это?»
Очередь продвигалась медленно, но, наконец, и до него дошла. Он тихо, осторожно переступил порог кабинета и закрыл за собой дверь. В голове кружилась мысль об услышанном о докторе.
– Можно, – спросил он, – стоя посреди кабинета и опираясь на палочку.
– Да, садитесь!
Журавлёв всё ещё стоял и внимательно разглядывал Овечкина, который что-то писал, сидя за столом.
– Садитесь, – предложил он ещё раз Журавлёву, указывая на стул.
Тот грузно сел, опустившись на мягкий стул. За другим столом, чуть в сторонке, сидела медсестра и внимательно смотрела в окно. Овечкин отвлёкся от писанины, взял в руки медкарту и талон. Он был неказист, маленького роста, голова почти лысая, гладкая, как обледеневшая горка. Редкие рыжеватые волосы свисали от ушей к шее, усы упруго торчали в разные стороны, словно у таракана.
Журавлёв внимательно рассматривал Овечкина, пока тот не произнёс:
– На что жалуетесь?
Журавлёв рассказал о своей болезни.
– Ясно, – сказал доктор, – раздевайтесь.
Журавлёв разделся, Овечкин осмотрел спину, несколько раз повторив:
– Хорошо, хорошо!
Сел за стол:
– Одевайтесь, идите в рентгенкабинет, сделаете снимок и ко мне.
Семён оделся, взял направление на рентген у Овечкина и пошёл. По дороге в рентгенкабинет и на обратном пути он искал глазами Чуркина, но того нигде не было.
– Что же, – сказал доктор, внимательно разглядывая снимок, – типичный… – и не договорив, стал что-то писать в карте.
– Ну что же, как говорится в таком случае, лечиться будем, – Овечкин сделал выжидательную паузу, – или как?
Журавлёв в словах доктора ничего подозрительного не заметил, забыв разговор женщин.
– Да, – ответил Семён, – за этим и пришёл.
– Вот Вам рецепт, за углом аптека. Походите к себе в ФАП на уколы. Таблеточки, мазь, а через неделю я Вас жду.
– А диагноз какой? – спросил Журавлёв.
– Стареем, – ответил Овечкин из-за стола.
Семён вышел из кабинета, оделся и перед выходом из поликлиники встретил Чуркина:
– Где ж тебя носило? – а потом выругался.
– Что, дядя Семён? – спросил Алексей, но Журавлёв ничего не сказал. Они вышли на улицу, купили лекарство в аптеке и поехали домой.

* * *

Лечение Журавлёву не помогло нисколько, оставалось сделать два укола.
– Что-то лечение не помогает, – сказал Семён фельдшеру в последний день посещения им ФАПа.
– Лекарства назначены, конечно, слабоваты, при Вашем заболевании.
– А что у меня?
– Остеохондроз, Семён Васильевич, в медкарте отмечено.
Журавлёв молча вышел из ФАПа, его охватило холодом.
На следующий день он поехал в районную поликлинику. Всё, как в прошлый раз: Чуркин, поликлиника, регистратура, очередь в двадцатый кабинет.
Семён со злостью переступил порог кабинета, закрыл за собой дверь, зашёл не поздоровавшись, сел перед столом. Зажав между острых колен свою палочку, положил перед доктором медкарту и талон. Овечкин открыл карту, в которой была только одна запись, сделанная им самим:
– На что жалуетесь?
– А там записано, – ответил Журавлёв.
– Вижу. Пролечились?
– А знаете, доктор, ни хрена не помогает, – дерзко ответил он.
– Понятно, – пряча глаза в стол, сказал врач.
Журавлёв посмотрел на медсестру, встал, схватил Овечкина за грудки и, не обращая внимания на боль, выволок его из-за стола. Доктор испуганно смотрел на него, медсестра встала, не зная, что предпринять.
– Забыл? – строго спросил Семён.
– Что?
– Клятву Гиппократа. Сейчас напомню.
Он ударил огромным кулаком в нос. Доктор упал на пол и лежал с окровавленным лицом, прикрываясь руками. Медсестра выбежала за дверь с криками «Помогите!»
Семён приподнял с пола Овечкина с разбитым носом и, тряся его за грудки, громко крикнул:
– Пошёл вон, Гиппократ, в твою душу.
Овечкин бросился из своего кабинета, оставляя за собой кровавый след, со словами:
– Идиот! Идиот!
Журавлёв несколько минут в кабинете был один. Потом вышел, опираясь на палочку и сел на скамейку, облокотившись о стену. В душе всё кипело, он не заметил, как к нему сел незнакомый мужчина.
– А что у вас там случилось? – спросил он.
– Я доктору клятву Гиппократа напомнил, через мордобой пришлось. По-другому не понимает! – и добавил спокойно, – совести совсем нет.
– Да, – глубоко вздохнул незнакомец, встал и отошёл.
Ждать пришлось недолго, по коридору шёл вызванный наряд полиции. Овечкин, прикрывая носовым платком нос, шёл рядом.
– Вот, – сказал он дрожащим голосом, указывая на Журавлёва.
Они подошли, Семён встал и, ковыляя, пошёл по коридору под конвоем крепких парней.
– Погоди, это только цветочки, ягодки будут впереди, – сказал он на прощание доктору.
Журавлёв, Овечкин и полицейские вышли на улицу, где их ждала патрульная машина.
Чуркин наблюдал, как двое в форме посадили Журавлёва в машину и сели сами. А человек в испачканном кровью халате остался стоять на улице. Он узнал в нём доктора Овечкина и подошёл к нему.
– Опять дядя Семён правду искал и, видно, нашёл? – спросил он доктора.
Овечкин стоял, не зная, что делать дальше; тупо смотрел перед собой, оставив без ответа вопрос худенького паренька.
– Получил? – спросил парень.
И тут доктор скептически бросил своё, видимо, любимое слово:
– Идиот.
А потом спросил у незнакомого ему парня:
– А кем вам приходится Журавлёв, – и добавил, – Семён Васильевич?
Чуркин не ответил ему, а спросил:
– Заявление подал?
– Что? – не понял Овечкин.
– Заявление.
– А, да!
– Придётся забрать. За правду дядя Сёма хоть в огонь, хоть в воду, а своего добьётся.
Овечкин отвернулся и пошёл с опущенной головой. Чуркин посмотрел ему вслед и тоже пошёл к своей машине.
…Через месяц Журавлёв вновь посетил поликлинику, но Овечкина и его медсестры в их бывшем кабинете не было. Приём вели другие люди в белых халатах.