Я приступил к поискам работы и начал с тех, с кем учился. Наш бывший староста группы, Вова Аверин, у которого было распределение в Арзамас, а там тоже что-то не сложилось, позвал меня работать с ними, в наладочное управление треста «ЭлектроУралМонтаж», сокращенно ЭУМ. Это была работа, связанная с отладкой оборудования на строящихся предприятиях энергетики, а потому сопровождалась постоянными командировками по возводимым объектам, но всё же каким-то боком имела отношение к нашей профессии. В то время, когда я к ним устраивался, они выполняли монтажные и наладочные операции на комплексе горячих камер в одном НИИ, который располагался недалеко от Свердловска, рядом с Белоярской атомной электростанцией.
Устроившись на предприятие, я получил направление в общежитие, но так получилось, что переночевал там я всего лишь один раз, а потом переехал жить к Ирине. Брат ее, Володя, в это время был на службе в армии. Мать приняла меня, как будущего зятя, хорошо, и относилась ко мне душевно. Распорядок моей жизни стал таким. В рабочие дни, начиная с понедельника, раненько, на первом автобусе в 6-24 утра, я отъезжал с коллегами от автовокзала в Заречный, а возвращался в пятницу, ближе к вечеру. Выходные мы проводили с Ириной. Валентина Ивановна к моему приезду всегда что-нибудь стряпала, чаще всего пирожки, беляши с мясом, или пельмени. Я иногда привозил с собой бутылку недорогого болгарского коньяка «Плиска» или «Солнечный берег», и ужин наш получался ещё теплее. Ирина могла пригубить чуть-чуть, да и мы с Валентиной Ивановной не очень злоупотребляли. У нее, кстати, была ещё одна привычка. Как ребенок, переживший войну, она курила папиросы, и только «Беломорканал».
Работа моя шла успешно. Оклад мне установили в 140 рублей, к нему премия 40%, да еще командировочные по 2рубля 60 коп. за сутки. День отъезда и день приезда считались за один день, и в месяц рублей 50 ещё прибавлялось. Всего в месяц, за вычетом подоходного налога и налога на бездетность, выходило больше 200 рублей. Неплохие по тем временам деньги. Кроме Вовы Аверина в бригаде из наших был еще Саша Бабушкин, с которым судьба тесно связала меня в последующие два года по работе и совместному проживанию в гостинице.
Когда мы закончили монтаж оборудования и сдали в эксплуатацию комплекс горячих камер, основную часть группы, включая Вову Аверина, перебросили на другой объект, на Рефтинскую ГРЭС, где стройка была в самом разгаре. Мы же с Сашей, как специалисты по атомной тематике, остались на Белоярке, при станции, и стали персоналом новой, созданной в нашем управлении, группы «атомных электростанций». Нашей задачей было набираться опыта на двух действующих энергоблоках и поучаствовать в монтаже и наладке оборудования третьего, строящегося энергоблока с реактором на быстрых нейтронах.
Группа наша состояла из трёх человек, то есть нас и ещё нашего начальника с фамилией Зыкин. Он был молодым пенсионером, потому что тогда, по вредной сетке первой категории, отправляли на пенсию с пятидесяти лет. Жил он один. Жена от него, как от поврежденного алкоголем и радиацией, ушла, детей не было. На работе он почти не появлялся и, в основном, закладывал за воротник.. Так сложилось, что были мы предоставлены, практически, сами себе. Сами сочиняли себе планы и определяли перспективы, сами же писали отчеты о проделанной работе и регулярно ездили в Свердловск, в контору, за зарплатой.
Персонал Белоярской атомной жил недалеко от самой станции, в поселке под красивым названием Заречный. Это сейчас он имеет статус города, а раньше был просто рабочий поселок. На главной площади стоял Дом культуры энергетиков, а напротив него была гостиница, в которой мы жили. У нас с Сашей был номер на двоих. От станции до поселка было километра три. Утром на смену и вечером со смены туда ходил служебный автобус, но при желании можно было дойти пешком.
На рабочее место мы попадали следующим образом. В чистой зоне у каждого был свой шкафчик для переодевания, где мы оставляли верхнюю и всю остальную одежду. Радиационный режим здесь был послабее, чем на Ново-Воронежской станции, и если там мы раздевались догола, то здесь разрешалось оставлять на себе плавки. Затем по длинному переходному коридору голый народ проходил на территорию грязной зоны, где у каждого был свой шкафчик, в котором висела личная спецодежда. Спецодежда состояла из белых лавсановых брюк и такой же белой лавсановой куртки с карманами, ещё спецобувь и белый лавсановый чепчик на голову. К этому комплекту, при необходимости, выдавали белые хлопчатобумажные кальсоны и рубашки без ворота. Белые, чтобы грязь виднее было, поскольку грязь эта часто радиоактивная. В этом же помещении находились душевые кабины, в которых после смены надлежало смывать с себя всю радиацию. Поскольку через проходную и в грязную зону мы ходили сначала по паспорту, потом по пропуску, то эти документы тоже собирали на себя небольшое радиоактивное загрязнение. От них потом пачкались карманы наших повседневных брюк, которые к концу командировки уже изрядно фонили. А одни брюки по этой причине мне пришлось даже досрочно выбросить.
Работа у нас была спокойной. Нас определили для набора опыта в коллектив радиометрической лаборатории. Коллектив был молодёжный, мы в него нормально вписались, и после смены иногда совместно проводили свободное время в посёлке. Или в шашлычной, или в ресторане, или, по погоде, ходили купаться на пруд, или иногда играли в волейбол через сетку. В ресторане кормили недорого, и за 10 рублей можно было заказать себе салатик, эскалоп и употребить на двоих бутылку сухого вина. Выпили, закусили, послушали музыку. В зале стоял популярный в то время музыкальный автомат. Бросишь пятачок, нажимаешь кнопку с выбранной мелодией, и механизм сам ставит нужную пластинку. Ассортимент песен был не слишком богат. Но, наряду с популярным советским репертуаром, было несколько пластинок с «Песнярами» и кое-что из польских ансамблей «Червоны гитары» и «Скальды». Нам нравилось слушать музыку, и мы, не каждый день, но иногда, посещали ресторан после работы.
Фамилий местных ребят сейчас не назову, помню лишь Васю М., наверно потому, что был у меня к нему большой коммерческий интерес. Вася, неведомо откуда, имел в наличии целую стопку книг «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. У него был один полный комплект сочинения и несколько разрозненных томов. Это было издание конца ХIХ-го века, где на каждой странице в отдельном отчерченном столбце давалось краткое содержание происходящих событий, а в конце, примерно еще полкниги, занимали авторские комментарии. А в тексте было несколько старинных гравюр с историческими сюжетами, а так же топографические карты тех времен и родословные схемы знатных фамилий. Мне с трудом удалось уговорить Васю, и я поменял, принадлежащую мне, книжку с повестями Достоевского и один том из трехтомника Есенина, на 11-12-ые тома Карамзина, посвящённые Смутному времени. Уникальная книга. Кроме того, что она сама по себе содержит бесценный материал, на ней еще сохранился экслибрис «Из собрания книг В.С Логинова». Как я позже узнал, это был владелец спичечной фабрики в старом Екатеринбурге, который где-то потерялся после Октябрьской революции. А книги потом хранились в областном партийном архиве, о чем есть штемпель...
Весной 1974 года мы с Ирой решили жениться и ждали моего отпуска, чтобы организовать свадьбу. Заявление подали в июне, за месяц. Я собрал все имевшиеся деньги, включая накопленные в Загорске 400 рублей. У Иры денег не было. Костюм на свадьбу у меня был, финский, я привез его из Загорска, а платье Ире заказывали у знакомой портнихи. В магазинах тогда качественных товаров почти не было, и молодожёнам давали специальные карточки на приобретение всего необходимого для свадьбы и начала семейной жизни. Это были обувь, одежда, постельное белье и, даже, продукты для свадебного застолья. Месяц перед свадьбой пролетел в беготне по магазинам и хлопотах по приобретению всего нужного, включая золотые кольца для бракосочетания.
Свидетелем у меня был Саша Бабушкин, а у Иры свидетелем была Люда Щербина, ее подружка по институту. С моей стороны было несколько человек из моей группы, от Иры были подружки детства, девчонки из института и родственники. Из них две тётки: Аня и Клава, мать, и даже пришел отец Василий Николаевич. Хотя я в то время жил у Иры, ночевать меня перед свадьбой отправили в комнату на Уралмаше, которая принадлежала знакомым Сашиных родителей, и которую мы потом какое-то время снимали. Уехав туда, я понял, что забыл дома бритву. Ночевал плохо, беспокоился, утром пораньше отправился в парикмахерскую на проспекте Ленина, чтоб побриться. Сроду не брился в общественной парикмахерской, тем более напрягало, что всё время я пользовался электробритвой, а здесь лезвие. Чуток подрезали, это добавило мне нервов в этот день, потому что всё по свадьбе замыкалось на меня: вся организация мероприятия и все вопросы по столу, меню и гостям. Этот день был для меня трудным и морально, и физически, потому и получился я на некоторых свадебных фотографиях немного грустным женихом.
Но молодежная свадьба была, конечно, веселой, длилась допоздна, и ночевать я уже пошел к Ире домой. А утром собрались приглашенные гости, к ним добавились соседи. Ира надела сшитое мамой голубое платье, а сосед, Алексей Константинович Сосновский, он был в «Вечернем Свердловске» корреспондентом, произнес тост, удачно процитировав строчку из Есенина : «...мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю в голубом...». Мы с Ирой потом эту фразу долго вспоминали. У них были хорошие и отзывчивые соседи. Кроме интеллигента Сосновского с женой, были еще соседи татарской национальности - Хабир Гильманович и его жена Роза Хабитовна. А тёща моя, Валентина Ивановна, часто стряпала пельмени и приглашала соседей к столу. Хабир Гильманович, как истинный мусульманин, всегда спрашивал: «Хну-хну есть?», а она, не моргнув глазом, всегда отвечала: «Да что ты, боже упаси!». Но какие же уральские пельмени без свинины, она там всегда присутствует. Это так, лирическое отступление о прожитых с тёщей годах. Она была замечательной хозяйкой и очень гостеприимным человеком...
Отгуляв свадьбу в Свердловске, мы стали собираться в дорогу. Дело в том, что мне тогда почему-то казалось, что настоящая свадьба должна играться в родительском доме. Это теперь я переживаю, что тем самым обеспечил родителям немалые заботы и большие расходы. Но тогда я думал: ну, как же без этого. Отец с матерью не возражали, они мне, вообще, никогда не перечили. Я ведь был для них последним и самым любимым ребенком, но это, до самой их смерти, я реально не понимал... Родители мероприятие приготовили. Позвали родню, знакомых и ближайших соседей. Мы выехали из Свердловска с Валентиной Ивановной и с Людой - подружкой Иры. Пересадка у нас была, как обычно, в Балашове. Поезд Свердловск-Адлер шел как бы через Балашов, но реально в Балашов в те годы он не заходил, а останавливался на станции Хопёр, что было в черте города, но от железнодорожного вокзала километров 5-7. Нам пришлось этот путь пройти пешком с чемоданами и прочими вещами. Ждать попутного транспорта было некогда, потому что скоро должен был прийти наш стыковочный поезд Москва-Камышин, на котором мы доехали до станции Елань, а далее автобусом до Мачехи.
Свадьба была по деревенским традициям шумной и весёлой, с большим количеством еды и выпивки, в основном, самогонки, что отец заранее нагнал из сахара в нашей летней кухне, где он это всегда и делал, чтобы в доме не пахло. И вот уже когда и выпили в меру, и песен спели много, дошла очередь до того, что спросили меня, какую бы песню я хотел, чтобы они мне ещё спели. Я почему-то попросил «На муромской дорожке». Очень она мне нравилась, и мама часто мне её пела. Но мама тут сказала: «Толик, на свадьбе, зачем тебе такая грустная песня?» Песню всё же начали, но до конца не дотянули, мама была права. Грустная песня на свадьбе ни к чему, и свадьба снова пела и плясала. Гуляла она и на второй день...
Мы были не одни, поэтому задерживаться не стали и через пару дней отбыли в Свердловск. Собранные на свадьбе, кроме подарков, 600 рублей деньгами отец отдал нам на обустройство семейной жизни. Вернуть ему часть, для компенсации затрат, я не догадался, о чем жалею до сих пор. Святые у меня были родители...
Мы вернулись в Свердловск. Я опять уехал на работу, а у Иры подошло время производственной практики. Общими усилиями нам удалось организовать прохождение этой практики в посёлке Заречный. Я выпросил у руководства разрешение поселить её со мной в гостинице, и летом мы были вместе.
Каждый день мы ходили на работу и осваивали новую для нас технику. Освоили её быстро и половину времени на работе бездельничали. Рабочий день из-за вредности был шестичасовой. У Саши, с которым мы раньше жили в одном номере, случились перемены в личной жизни. Сам он к этому времени уже был в разводе с первой женой, а тут познакомился с Тамарой, которая недавно развелась с мужем, тоже из физтехов. Детей у Тамары не было. Плюсом было то, что она работала в строительной организации и вскоре получила комнату в коммунальной квартире в новостройке. После того, как она обжилась на новом месте, Саша от меня съехал. Но и мне уже недолго оставалось здесь работать. Пришлось, правда, съездить ещё в длительную командировку. Эта командировка была незапланированной и случилась в августе 1975 года. Иру пришлось оставить одну в поселке, жила она в моём номере в гостинице. Меня и группу наладчиков из нашего треста, направили на учебу в Минск, на целый месяц. Там, на заводе радиоаппаратуры имени Ленина, мы прошли обучение и получили квалификационные удостоверения на право работы с новейшим, по тем временам, комплексом автоматического контроля радиационной обстановки под названием «Система». Комплекс предполагали монтировать на строящемся третьем энергоблоке Белоярской атомной с реактором на быстрых нейтронах.
Минск замечательный город. Отстроенный практически полностью после войны, он поражал нас ухоженностью и чистотой улиц и особенной атмосферой столичного города, в отличие от индустриального Свердловска, к тому же закрытого для въезда иностранцев, отчего не всегда в нем было так же чисто, как в Минске. Нас поселили на базе отдыха для рабочих завода, расположенной на минском водохранилище, в народе называемом «Минское море», а с белорусским акцентом «мора». Аккуратные деревянные домики для проживания нескольких человек были построены в сосновом бору прямо на песчаном побережье водохранилища. Исключительно душевно и красиво. От работы и учебы оставалось время, и мы проводили его в бестолковых блужданиях по городу, в традиционных, для командировочных людей,
междусобойчиках с выпивкой и картами, и, иногда, в посещении разных культурных мест.
Один из наших коллег, Юра Мальцев, затащил нас на концерт Сергея Давидяна. Я его сроду не знал, а он, оказывается, был первым исполнителем знаменитой «Песни первой любви» из одноименного армянского фильма 50-х годов. Там играл другой артист, по моему Хорен Абрамян, а вот пел за него он. Это уже потом, в годы расцвета советской песни, она звучала из каждого утюга в исполнении Рашида Бейбутова, кстати, очень даже неплохо её исполнявшего. Концерт Давидяна нам очень понравился. И хоть был он уже в годах, но пел такие замечательные и популярные вещи, в том числе и много русских романсов. Мы сказали Юре спасибо, несмотря на то, что привел он нас на концерт почти что под конвоем. Его уже нет. Царство небесное тебе, Юра... Интересный был человек...
А еще мы ездили с экскурсией на автобусе в Хатынь, в мемориал простой белорусской деревушки, которую немцы в войну сожгли вместе со всеми жителями. Там были установлены в ряд колокола, каждый из которых символизировал уничтоженную деревню. Еще запомнились гранитные квадраты из четырех клеток, в трех были посажены еще молодые березки, а одна пустая. Это было напоминание о том, что из четырех белорусов, один так и не вернулся с войны. Очень трогательно. В то время мемориал был еще не до конца обустроен, и мы, быстро осмотрев все имевшиеся сооружения, пристроились недалеко в придорожных кустах распивать привезенный с собой портвейн вместе с откуда-то взявшимися местными девицами. Потом продолжили у нас «на мора» и пили шестидесятиградусный венгерский ром Portoriko с изображенной на этикетке полуголой папуаской среди пальм. Девиц было двое, а нас человек шесть, и все в одной комнате, так что никаким приключением для нас эта история не закончилась, и, слава богу...