В конце декабря в деревню вернулись немцы. К сельсовету-комендатуре подъехал грузовик. Солдаты не торопясь попрыгали из кузова, осмотрелись по-хозяйски. Через полчаса приехала легковушка с офицерами и три мотоцикла. Прошлись по улице, осмотрели и обыскали избы. Выбрав лучшие, встали на постой.
Прошло три дня. Страхи понемногу улеглись. Хромой Фрол, старый охальник, а теперь староста, с бесившей важностью рассказал, что это какой-то отдельный инженерный взвод, занимавшийся связью или чем-то таким. Люди пошептавшись, сошлись на том, что надо жить, как бог дает, не особо заглядывая наперед.
Дед Макар жил один, на окраине деревни. Жена, тяжело болевшая, отмучилась еще накануне прошлой Пасхи. Старик, к радости соседей, раздал хозяйство, решив на могиле своей Аксиньи, что ему одному больше не нужно. Перенес пожитки из избы в пристройку мастерской, подлатал крышу, обмазал буржуйку свежей глиной и зажил бобылем, занимаясь любимым ремеслом. Ложками. Макар был ложкарем. Ложкарем первостатейным! Вся округа, стучала по мискам и щелкала по непослушным лбам только его ложками, да и на городской ярмарке его лоток всегда пустел первым.
Макар строгал заготовку, когда увидел немецкого офицера, внимательно наблюдавшего за ним. Он подходил к забору Макара еще вчера и долго смотрел, как Макар ловко орудует резцом сидя на чурбаке у дома. Калитка скрипнула.
- Карош! Ошень карош! – стал коверкать немец.
Макар неприязненно поморщился.
- Я наблюдать! – продолжил немец. – Я хотель ложка! От тебя! Память! – смог выговорить он и самодовольно улыбнулся.
Макар молча посмотрел ему в глаза поверх своих очков.
- Завтра приходи, - выдавил он. – К полудню.
- Гуд! Карош! Я быть! – немец снова улыбнулся и повернувшись зашагал к калитке.
Макар взялся за работу рано утром. Когда в оконце посерело зимнее небо, черновая заготовка была уже готова. Макар перекусил куском хлеба и заварил в кружке душистый травяной чай. После чая он долго курил, отрешенно смотря на огонь и пошевеливая кочергой куски торфа в печке.
Работа спорилась и, уже через пару часов Макар придирчиво рассматривал изящную ложку с резной тонкой ручкой. Почти белая древесина липы без единой точки придавала ложке необычайную легкость и стройность. Макар подумал, что это, пожалуй, одна из его лучших ложек. Вздохнув, он бросил взгляд на старенькие ходики. «Полдвенадцатого, пора». Осторожно завернув ложку в чистую тряпицу он, хрустя стружками на полу, оделся и вышел в маленькие сени.
День был чудесный. Насыпавший за ночь снег искрился на солнце. Макар с удовольствием вдохнул морозный воздух оглядывая округу. Потом смахнул рукавицей снег с чурбака у крыльца, где любил посидеть и покурить последнее время.
Заскрипел снег. У калитки появился немец. «Не опаздывает…», - тяжело провернулось в голове Макара.
- Я, есть уже тут! – сказал немец, заходя во двор.
- Вижу, - неслышно прошептал Макар.
- Как мой ложка!? Готоф? – потирая перчатками, спросил немец.
Макар поднялся, вытащил из-за пазухи льняной сверток и протянул немцу. Тот осторожно развернул тряпицу и ахнул:
- Mein Gott! Wie reizend!*
Немец рассматривал ложку удивленно покачивая головой.
В этот момент Макар вдруг сделал быстрый шаг навстречу немцу и коротким ударом вогнал кривой резец в тонкую белую шею.
Кровь сильно брызнула попав на лицо старика. Немец громко и страшно закричал, давясь бульканьем в горле. Макар отступил на несколько шагов в сторону, нагнулся и опустил руки в пушистый снег. Снег нехотя начал таять, окрашиваясь красным. Макар зачерпнул полную горсть и с решимостью начал умываться. Холодные капли бежали по лицу, падая с усов и бороды, очищая и словно омолаживая лицо старика.
Макар вытащил из голенища валенка старый рушник, вытер насухо лицо и руки, затем встряхнул и аккуратно повесил на забор.
Посмотрел на затихшего немца. Тот лежал, нелепо поджав ноги, прижимая ладони к страшной ране. Глаза остались открытыми, в них попали крупные снежинки и теперь таяли.
Макар тяжело опустился на чурбак и неторопливо скрутил «козью ножку». Бережно спрятал остатки махорки за пазуху и закурил. Потом сняв шапку, поднял голову, высоко выпуская сизую струю дыма. Рядом, на старой березе, посаженной еще отцом, сидел ворон и внимательно смотрел на Макара. «Так-то, брат…», - прошептал старик, глядя в черные бусинки вороньих глаз. Впервые, после полученной похоронки на сына боль, сжимавшая сердце кованым обручем, отпустила.
Со стороны сельсовета уже бежали немцы, что-то громко кричали, на ходу щелкая затворами автоматов. Макар закрыл глаза.
__________________________________
* Мой бог! Какая прелесть! (нем.)