Ветер, тревожно пахнущий далекими кострами, задел холодным крылом огонек свечи на краю стола. Пламя рванулось вбок, забились, затрепетали изломанные тени на страницах книги. Вирэт замолчала, прижав ладонью листы, и подняла глаза к ночному провалу высокой и узкой оконной арки.
…Далёкие костры… Сердце билось томительно, гулко, словно в груди на миг образовалась головокружительная пустота.
Она взяла себя в руки, глубоко вздохнула, заглянула в лицо лежащему головой на её коленях сыну:
– Да ты уже совсем спишь, Даэрон!
–Не-ет, я хочу ещё!.. А кони тогда были быстрее?
Вирэт читала ему нуменорские хроники, точнее, переводила с Квенеи на Всеобщий Язык, упрощая при этом для понимания ребенка. Санделло запретил ей учить сына эльфийским наречиям, причем выражение его лица однозначно подтвердило, что ей стоит прислушаться, если она хочет воспитывать ребенка и в дальнейшем. Даже светлую колыбельную об Элберет, под которую так сладко засыпал Даэрон в Казаруме, пришлось ей срочно «забыть», ограничиваясь лишь напевом; она чувствовала, что, если когда-либо ненароком с губ ребенка могут бесхитростно сорваться сладкозвучные строки:
«О, Элберет Гилтониэль,
Сереврен ренна мириэль…»
– реакция Санделло будет самой сокрушительной...
– Нет, ты всё-таки спишь уже, мой мальчик.
Вирэт подняла малыша, стянула с него курточку и штаны, помогла забраться в полотняную ночную рубашку и перенесла в кровать.
– Они уже скачут… мама, слышишь? – сонно пробормотал ребенок
Вирэт погладила его плечо. Губы её горько дрогнули: рубашка – из небеленого полотна, настоящая мешковина! Но Санделло непреклонен: одежда воина не должна ласкать тело. Из тех же высоких соображений носит Даэрон днем одни и те же курточку и штаны из грубо выделанной кожи. И мнение Вирэт никого при этом не интересует.
Хозяйка Ривендэйла! Какой громкий титул! И кому важно то, что в действительности имеет место быть? Разве смеет она жаловаться? Она получила ровно столько, сколько заслужила. И Санделло ей упрекнуть абсолютно не в чем.
Ривен, «Копьё Дэйла»… Действительно, это был Чёрный Замок на лесистом всхолмье: три мощные башни по углам треугольника стен, сложенных из гигантских обомшелых глыб, почти черных от времени. Дом с башней-навершием в центре двора – вот оно, Копьё! – с неизменным флагом на шпиле, украшенным гербом Ривендэйла: чёрный медведь, вскинувшийся на дыбы, защищающий оскалом и когтями чёрную трехзубчатую корону в белом круге. С двух сторон плавно огибает крепость медлительный неширокий Хардор, илистое коварное дно которого способно засосать по шею лошадь (тайные насыпи-броды тщательно охраняются), а берег под стенами Ривена так крут, что без специальных лестниц подняться невозможно и пешему. Главный же вход – со рвом и навесным мостом – смотрит в долину.
Кто и когда построил Ривен – неизвестно, но этот замок явно задумывался на века. До сих пор потрясают гигантские подземные конюшни на пятьдесят стойл, амбары, подполья, склады и клети, даже колодец – хозяйственные сооружения на период долгой и изнурительной осады.
Получивший новую жизнь Ривен поразил Вирэт. Санделло привез её сюда и, не давая не только осмотреться, даже присесть после утомительной дороги, потребовал огня и людей в огромную гостиную – зал? пещеру? – черную от копоти, с гигантским очагом-камином, с длинными столами и лавками, как в трактире, – комнату под центральной башней.
Одинокая, побледневшая, сжавшаяся в этой суете, стояла Вирэт у входа, измученно и гордо держа из последних сил в руках себя и своего сына, оробевшего, тихо дышащего ей в шею.
Факелы загорелись по стенам, с грохотом сдвинулись из центра столы, какие-то жаровни на треногах заполыхали высоким пламенем. Гул голосов стих, когда, выйдя в середину образовавшегося круга, Санделло достал из ножен свой длинный вороненый меч и, помедлив, указал острием его на одного… другого… третьего воинов из общего круга. Те молча вышли и тоже обнажили мечи.
Он обернулся, поискал ещё кого-то глазами, кивнул на Вирэт. К ней подошла, вытирая о фартук руки, пожилая женщина, приняла мальчика, что-то спокойно зашептала ему, тяжело задышавшему в преддверие слез, и он замолчал, округлив рот и весь потянувшись глазами за матерью.
Кто-то подсказал Вирэт снять плащ, она машинально дернула завязки. И сразу стало холодно и беззащитно.
Санделло подошел, переложил меч в левую руку, с непроницаемым лицом взял её за запястье и вывел в центр.
… Сознание Вирэт плыло, как воздух над жаровнями. Она слышала и не слышала, понимала только, что Санделло остался верен себе и своему понятию мужской чести. С обнаженным Берклундом в руке, сияющим, как лента живого огня, Санделло громко и холодно произнес слова клятвы-обета нуменорских витязей, обета, простирающего отныне над Вирэт его господство, покровительство и защиту.
Итак, первое, что сделал Санделло в этом доме, это назвал её женой и госпожой… со всеми вытекающими из этого по обету последствиями.
Власть и защита… Власть…
Вирэт опустилась на колени. Спазмы душили её горло. Негромко, с почти физическим усилием над собой докончила клятву положенными жене словами о верности и повиновении.
Санделло провел над её склоненной головой мечом и четким движением на обеих ладонях протянул к ней широкое лезвие клинка. Спекшиеся губы её коснулись неожиданно холодной стали, и Вирэт вздрогнула от этого, как от ледяного ожога.
Трое воинов-свидетелей, до этого неподвижно опиравшихся на свои мечи, ритуально подняли их остриями вверх и короткими возгласами подтвердили принятие клятв.
Мечи вернулись в ножны. Зашипел, взметнув столб пара, огонь жаровни и потух. Кто-то накинул на плечи Вирэт её плащ. Санделло уже не было рядом, его голос что-то отрывисто произнес у входа, и через несколько минут в зале остались только Вирэт и пожилая женщина с Даэроном на руках.
– Меня зовут Айрин, госпожа, – неторопливо произнесла она. – Пойдемте со мной, я устрою вас и мальчика отдохнуть, нагрею воды, и вы славно искупаетесь после дороги.
Им принесли молока и хлеба, душистого, свежей выпечки. Пока готовилась ванна, Айрин неспешно рассказывала об этом новом житье-бытье. Двое её взрослых сыновей были в дружине Санделло, а сама она здесь нанялась на сезон поварихой, «ну да теперь видно будет, как господин захочет». Ривен обеспечивал себя в основном сам: свои оружейные, кузня, кожевенные и скорняжные мастерские, мукомольня и пекарня, обширный скотный двор, богатые плодородные земли, «вот вино только доброе – привозное, северно здесь, не вызревает виноград, ну да из ягод на повседнев точат, да и пиво местное отменное».
Вирэт чувствовала, что засыпает прямо за столом… Айрин заботливо помогла ей раздеться, погрузиться в горячую, душистую от трав здоровенную бадью; залился веселым колокольчиком разрумяненный Даэрон, брызгающийся во все стороны под струей теплой воды из ковша…
Ривен…
Она смогла дать волю чувствам только ночью.
Безмятежно разметался в чистоте простынь уже отвыкший от такой роскоши ребенок. Две недели – где ползком, где галопом, где на остриях мечей, почти без сна, огня и тепла – они прошли фронтовой «водораздел» из Беорна в Дэйл. И за все эти дни и ночи столько было мучительно передумано, выстрадано ею в ожидании того, что ждет их – её и сына – в этой новой жизни! И, казалось, что уж в Ривене всё сразу станет на свои места…
Ривен…
Санделло сделал, что счел необходимым, что было делом его чести и достоинства. Он дал ей своё имя, кров и защиту. Он принял её, мать своего сына. Но он не мог дать ей того, чего уже не было – свою умершую любовь.
Он не пришел к ней ни в эту ночь, ни в следующую. Он не пришел к ней больше вообще. Через Айрин передал ей, как хозяйке Ривендэйла, ключи и права распоряжаться здесь на своё усмотрение. Вирэт должна была отдать ему должное: он сразу показал всем её место в Ривене. Где бы ни прошла она – люди оставляли работу и встречали её уважительным поклоном, каким встречали здесь одного Санделло.
Он был здесь абсолютным повелителем. Но подчинение ему держалось вовсе не на страхе. Вирэт присматривалась к людям и понимала, что организовано в Ривене всё было умело и хозяйственно. Каждый находился на своем месте, их интересовало и само дело, и конечный результат, общее настроение преобладало, и это было настроение сосредоточенной подготовки к военным действиям, но люди хорошо понимали и добрые шутки, и красивые песни о мужестве и благородстве древних витязей, и детскую любознательность (Даэрон лез во все щели, как ящерица).
И всё же центром мира в Ривене был Санделло. Молчаливый, спокойно-зоркий, печально-угрюмый или властно-жесткий, он был Господином этого мира, его беспрекословно слушались и, как изумленно поняла Вирэт, любили. Справедливость и объективность Господина вошла в поговорку, он мог казнить, а мог помиловать, но все знали, что это будет мудро и по совести. Самым страшным наказанием было, если Санделло прогонит из Ривена: видимо, людям жилось здесь неплохо, что же касается дружины, то для неё Санделло давно был вторым Олмером, вождем непререкаемого военного авторитета, опыта и доблести.
Это был его Дом. Где его знали, ценили и ждали. Этот Дом она когда-то отвергла, как отвергла, не шибко задумываясь, и самого Санделло. Жалела ли Вирэт об этом? Она знала, что тогда не могла поступить иначе. Но теперь ей приходилось получать всё, что за это причиталось.
Она смирилась. Что ей оставалось ещё делать?
Только сутки дал Горбун отдохнуть, отоспаться своим пяти десяткам, сопровождавшим его в прорыве через линию фронта. На утро третьего дня отряд снова вскинулся в седла и ещё до рассвета ушел на соединение с основной дружиной Горбуна в Цитадель. Ушел опять на войну…
Вирэт узнала об этом от Айрин, умеющей просыпаться, как и полагается хорошим слугам, куда раньше господ. Минуту молчала, загоняя колотящееся в горле сердце на свое место. Санделло не пожелал с ней даже попрощаться!..
Потом она пожала плечами. Нужно было пить эту чашу до дна. Нужно было жить дальше. У неё были ключи и права. Пора было начинать искать свое место в этом новом мире.
Целый год, пока не было известий с фронта, Вирэт тщательно вникала в жизненный ритм и механизм Ривена, знакомилась с людьми, ведущими хозяйство и несущими охрану крепости. Возглавлял их Бертель, опытный воин с иссеченным шрамами лицом и покалеченной левой рукой. В первый же день после отъезда Санделло он угрюмо пришел к Вирэт с докладом и за распоряжениями. Она поступила так, как подсказало сердце: коротко обрисовав свое положение в Ривене, просто и дружелюбно попросила его совета и помощи, и мгновенно почувствовала, что попала в точку. Суровый воин дрогнул, оттаял и отныне стал её правой рукой во всех вопросах: от продовольственных заготовок и торговых сделок до фортификационных укреплений крепостных стен и наведения порядка и дисциплины.
… Уже по легшему снегу вернулся в Ривен Санделло и четыре с половиной сотни его бойцов. К этому времени Вирэт четко смогла усвоить себе ту простую истину, что механизм Ривена отлично вертится и без неё. Она сумела добиться уважения и расположения людей, наладила с ними правильные отношения и затем полностью посвятила себя воспитанию сына. Прибыв домой, Санделло первым делом вызвал к себе Бертеля, а затем поднялся к жене, коротко глянул ей в глаза, и Вирэт почувствовала, что первый раунд за ней. Усадив на колени Даэрона, Горбун жадно и зорко приник к сыну. Мальчуган взахлеб передавал отцу все свои самые острые впечатления и переживания. Вирэт покусывала губы, а Санделло чуть заметно кивал и поглядывал на Бертеля: линия интересов Даэрона начала просматриваться довольно четко – лошади, метательные ножи, нуменорские хроники и военные летописи и истории.
… Что-то обрывалось, мертвело в груди Вирэт – она понимала, что скоро лишится и сына.
Так и вышло. Четырехлетний мальчуган в глазах Санделло начинал формироваться в того, кем отец и хотел его видеть – в мужчину, воина. Горбун властно взял в свои руки вопросы его дальнейшего воспитания и распорядок дня. Вирэт не могла здесь сделать ничего: мальчики военных лет должны были рано взрослеть как бойцы, в этом был их шанс на выживание. Санделло оставил за ней лишь уроки древней истории, да и то тщательно отредактировав тематику.
… Вирэт напряглась на миг – почувствовала чье-то присутствие за спиной в темноте коридора, обернулась: в дверях стоял Санделло. Он неторопливо прошел в комнату, Вирэт инстинктивно шагнула вперед, встав между ним и сыном. Горбун едва заметно усмехнулся, – чуть дрогнул уголок тонких губ, – внезапно молча протянул руку, требуя книгу, которую она не успела положить на стол. Взял, как-то брезгливо пробежав глазами по замысловатым эльфийским рунам текста. Холодно глянул ей в глаза:
– Что ты читаешь сыну?
– Падение Нуменора.
– На эльфийском?
– Нет, разумеется.
– Но это же стихи? Песенные эльфийские энн-сэннат, если не ошибаюсь в названии?
Усилием воли Вирэт загнала гнев в глубину. И ответила совершенно бесстрастно.
– Нет. Это Песнь об Эарендиле. Написана хоббитом Бильбо в Раздоле в конце Третьей Эпохи. Её я читаю сама. Ты хотел ещё что-то сказать?
– Да. Утром я забираю Даэрона в лагерь. Подъем после третьей стражи. Приготовь его.
Она невольно покачнулась, но Санделло уже развернулся и ушел.
Вирэт медленно закрыла руками лицо…
А малыш и не думал скрывать своей радости, когда ещё по темноте она со сжатым в ком сердцем стала бережно будить его и собирать в дорогу! Спать в палатке! Не мыть руки перед едой! Хлебать из походного котла вместе с настоящими воинами! И ещё у него будет свой конь, он уже видел его, Бертель ему показывал! А ножны? Ты приготовила мне пояс под ножны? Ты же обещала!!
… Она стояла у арки окна, впившись пальцами в ледяные завитки чугунной решетки. В горле хрипящим удушьем стыл крик. Удалялся, как в вату канул в море тумана стук копыт. Лошадей и одного маленького пони… И вот уже не слышно совсем ничего. Только мертвый сизый ледяной туман над всей землей…
Вот и всё… всё, что осталось у неё теперь… эта клетка и кормушка. Она не нужна больше здесь никому и ни для чего! «Велики дела твои будут в этом мире…» – предсказывал Славур. Вирэт засмеялась, как застонала. О, Элберет! Она не может даже уйти к друзьям! Она пленница в этом замке! Санделло – повелитель её жизни! И не чугунные решетки стоят преградой на пути к свободе! Клятва! Клятва повиновения! Она сама сковала себе ошейник и цепь, принеся эту клятву! «… пока не разлучит нас смерть»… Смерть?.. Но разве – это не та же свобода? Ведь сколько можно совершать одни только ошибки?! Сколько можно рвать душу о копья беспросветных терзаний?! Она уже сделала всё, что смогла в этом мире! И в том, что не Олмер и Тьма властвуют сейчас в Средиземье, быть может, частичка и её заслуги!..
– Всё образуется, госпожа моя, поверь! Не мучай себя!
Вирэт резко развернулась.
– Айрин? О чем ты?! – жестко произнесла она.
– О вас с господином моим Санделло… Не сердись на меня! Я простая женщина, но прожила уже долгую жизнь и вижу много из того, что кажется сокрытым.
– Что же ты видишь здесь сокрытого? – Вирэт внезапно начал душить смех, полный едва сдерживаемого гнева.
– Я вижу самое главное, и прошу тебя поверить мне! Господин мой Санделло любит тебя! Но ему очень трудно превозмочь свой гордый нрав. Здесь помочь могут только терпение и время.
Вирэт оттолкнулась спиной от окна.
– Здесь ничто не может уже помочь! – твердо и горько ответила она. – Ты ведь не знаешь причин и событий, которые…
– И не моё дело знать это, госпожа моя! – и твердо, и мягко одновременно перебила женщина. – Но я много лет знаю господина Санделло, и как ясный день видно мне, что когда-то вольно или невольно ты причинила ему горькую обиду, которую не смог он забыть. Он горд и самолюбив, мой господин, это и беда его, и рана, и щит… Он родом из Дэйла, а в этих краях живет вольный и сильный духом народ, не умеющий лукавить, говорящий без прикрас лишь «да» или «нет», любящий и ненавидящий глубоко и крепко. Здесь любят или проклинают на всю жизнь, а если уж прощают, то да, смыв предварительно вину кровью, но уже никогда и не напоминают о ней.
– Если всё так, как говоришь ты… – глухо ответила Вирэт, уже не пытаясь сопротивляться теме разговора, – если это так… то мне тем более не на что надеяться…
– Разве не услышала ты, госпожа моя, что любовь в Дэйле может быть крепка, как смерть?
– Если только она не дошла до смерти!
– Нет, госпожа моя! Не стал бы господин Санделло бросать на смертельный прорыв лучших своих бойцов, если бы ему была безразлична твоя судьба! А он знал, чего мог стоить им этот прорыв! И брал он с собой тогда только добровольцев. Оба моих сына пошли тогда с ним, поэтому я знаю.
– Он спасал сына, Айрин! А доказывать, что Санделло любит Даэрона, смысла нет, это видно любому!
Женщина улыбнулась, качая головой.
– Госпожа моя, в ту ночь, когда готовился выход отряда в Цитадель, меня мучила бессонница. Я благословила в поход сыновей, но не смогла уже заснуть, бродила по дому, чтобы скоротать время до рассвета. И забрела сюда, в эту галерею. Вы спали, была глухая ночь, только тлел на столе забытый ночничок, и я устроилась в кресле возле этой ширмы, надеясь всё же задремать. Но внезапно услышала… даже не шаги…поступь – зверя или следопыта, как ходят только разведчики из Дэйла. И я увидела силуэт господина моего Санделло, возникший возле вашего порога. Он встал вон там, у косяка, в темной нише… и стоял так почти до второй стражи, не шевелясь, почти не дыша… И я в своем кресле – не шевелясь и не дыша… до второй стражи… Не передать, как рвалась от боли душа моя, на него глядя!
– Уходя на войну, он знал, что может не увидеть больше сына!
– Наглядеться на сына ему сподручнее было бы днем, госпожа моя. Никто не мешал ему в этом.
Вирэт внезапно устало рассмеялась.
– Ты пытаешься убедить меня в том, во что хочешь верить сама! Но даже если бы и поверила я… что даст это, Айрин? Быть может, и изменится когда-нибудь отношение ко мне Санделло, но себя-то я знаю! Ему проще убить меня, чем переделать на свой лад!
– Госпожа моя, – тихо, но отчетливо проговорила женщина, – а какое тебе счастье в том, что так упорно пытаешься ты сохранить в себе? Ты действительно считаешь это ценностью?
– Что?.. что?… о чем… – переменилась в лице Вирэт.
– Любовь не ломает и не насилует, а бастионы падают перед ней… потому как преображает она к лучшему – терпением, самопожертвованием, смирением, высоким счастьем видеть лучшее в любимом… только лучшее!.. И он сам, ногтями своими, будет сдирать с себя худшее, чтобы быть достойным любви! – голос Айрин пресекся, она опустила голову, а потом улыбнулась, чуть смущенно и грустно.
– Прости меня, госпожа моя, что я заговорила тебя! Да и мне самой пора браться за стряпню. Языком молоть – не тесто месить, говорят у нас...
Вирэт потрясенно смотрела ей вслед.
После этого разговора всё валилось у неё из рук. Боясь, что не справится со своим лицом, она ушла в сад и долго сидела там одиноко, остановившимся взглядом созерцая темную круговерть осенней листвы.
Действительно, что же хочет она от Горбуна? Проснулась ли в ней любовь к нему или это оскорбленное самолюбие отвергнутой женщины, тоска по сыну и одиночество такой болью глушат рассудок? Да, гордости в ней – подстать Санделло, это Айрин абсолютно права! Но как странно отозвалась она об этом – «беда, рана и щит»… Не достоинство, не опора… «рана»?.. и «щит»?..
И словно откуда-то из далекого далека прилетели и осели в памяти сказанные некогда эльфу Славуру слова: «Только гордость держала высоко голову мою на краю недовырытой могилы. Гордость моя рухнула, ибо поняла я и презрела её пустоту! Не на что опереться мне больше…» Но тогда нашлись плечи друзей! И она смогла подняться. Как же далеки сейчас друзья!.. Всё на свете отдала бы Вирэт за один только вечер у пригорянского костра, за руку Фолко на своей руке, за мудрую мягкую проницательность Беарнаса: «Тиэр тэльво латтон сириэль аэр, мэллон? Что происходит с тобой сейчас, друг? Где душа твоя?..»
… Странные удары, как сквозь слой ваты, донеслись вдруг до слуха Вирэт. Звуки усиливались, становились отчетливее, и внезапно – низкий, плывущий, красивый зов рога, там, внизу, за крепостной стеной, у поднятого навесного моста! Перекличка стражников, зычные команды Бертеля, глухой скрежет цепей, опускающих мост… и вот уже стук копыт совсем рядом, в туманном колодце двора…
Вирэт стремительно поднялась. О, она хорошо знала этот распев рогов! Пришлось изучить поневоле!
Но когда она спустилась во двор, там стоял уже один только Бертель, задумчиво поглаживающий переносицу, и тяжелой черной плитой лез вверх мост.
– Кто это был?! – крикнула Вирэт.
Он обернулся, поискал её взглядом сквозь плывущие слои белесого тумана.
– Гонец из Цитадели. Подорожные в порядке, срочный аллюр к господину. Я отправил его в лагерь, – он даже спешиться отказался, весь в мыле. Чует мое сердце… Хэлтор! А ну-ка, седлай мне Таура!
– Я поеду с тобой, Бертель!
– Останься, госпожа. Господину Санделло это может не понравиться, – мягко возразил он, подходя ближе.
– У меня там сын! Я поеду с тобой, Бертель! Ты думаешь, я не знаю… гонцов из Цитадели?!
Он долго и странно-раздумчиво смотрел на неё. И твердо сказал:
– Подождем пару часов, госпожа. Думаю, господин Санделло распорядится как надо.
Она резко развернулась и пошла прочь. Они не верят ей здесь! Санделло явно «распорядился»! Что ж… не верят правильно! Она знает гонцов из Цитадели. И они её хорошо знают. Не один отлично свалился под стрелами Эльфийской Лучницы в дни боев за Гондор, Рохан, Арнор! Взмыленный гонец из Цитадели может означать только одно: его величеству некоронованному королю Олвэну где-то прилично наступили на его дерзкий хвост! И если Санделло через два часа не вернет Даэрона в крепость, она будет пробиваться к сыну с мечом в руках!
… Санделло вернул сына. Как дикая кошка прыгала Вирэт через каскады лестничных ступеней, стремясь к выходу из башни во двор, уже залитый голубоватым солнечным светом и сверкающий мириадами росинок, когда в ворота Ривена въехали несколько всадников в полном боевом снаряжении – даже кони в кольчужных сетках. Горбун молча подал ей с седла мальчика, глянул уже далекими, отрешенными глазами поверх голов собравшихся вокруг посуровевших людей.
– Береги сына, Вирэт.
Странно окаменев и растеряв внезапно весь запал, она молча стояла возле его стремени, хотя нужно было уходить, хотя она хотела уходить, хотя мешала она здесь… И Бертель деликатно, но решительно оттер её плечом:
– Удачи, господин!
Горбун молча положил ладонь в прошитой металлом перчатке на его плечо. Гулом голосов присоединились к пожеланию Бертеля остающиеся в крепости. Санделло поднял руку в прощальном жесте и круто развернул коня. Тяжелым грохотом копыт сотрясся опущенный мост. По ту сторону рва низко запели, приветствуя вождя, рога, взметнулись на копьях флаги Ривендэйла, и дружина мощно рванулась за предводителем. Пока поднимался мост, Вирэт смотрела и смотрела в проем ворот на пролетающие ряды всадников.
И туда же угрюмо смотрел надутый Даэрон.
– Он сказал, что я должен охранять тебя, – глухо пробормотал мальчик. – И дал мне кинжал по имени Стэк. И мне нужны теперь ножны…
– Этим мы сейчас и займемся, Дэйри, – пришла в себя Вирэт .
И не позволила себе занимать мысли ничем другим, как только этой наиважнейшей проблемой. И лишь когда Даэрон, опоясанный новым ремнем с узорчатыми ножнами, в компании с Бертелем деловито удалился опробовать метательный нож на старом пне за конюшнями, Вирэт стремительно поднялась на самый верх Копья Ривена. Отсюда, с немыслимой высоты, как на ладони видны были просторы Дэйла на пятеро суток пути во все стороны: мглистые вскружия Серых Гор на севере и сверкающие петли Хардора, медленно несущего ленивые воды в Андуин, золотистые, ещё не сжатые нивы ронстонской долины на востоке с коричнево-зелеными вкраплениями деревенских домов и садов, петли серой змеи – тракта на западе…
Тракт был пуст. На все пятеро суток вперед.
Санделло шел не в Цитадель. А значит, и не в Беорн. И не в Рохан. В Арнор?!.
Вирэт застонала, медленно стекла по шершавой балке опоры прямо на теплый деревянный пол дозорной площадки. Вот и поговорили с Айрин о любви!..
Её душа летела уже впереди дружины Горбуна, как высотный улаг – стрелой в Арнор!
«Черным Копьем» называют дружину Санделло в Беорне. Черное Копье Дэйла как нож по маслу проходит сквозь знаменитый гномий хирд и монолит панцирников Арнора за счет мощи лошадиного разгона и особой длины тяжелых копий. Санделло специально тренирует своих бойцов с удлиненными копьями, которые и поднимать-то нелегко. А там, где пробьет брешь его ударная дружина, пройдет уже любое войско Олвэна…
Нет, недаром не доверяет ей Санделло! Отлично знает, что дай ей свободу и выбор, и однозначно встанет его жена на сторону тех, кому грозит сейчас его Копье! Найдет способ предупредить свою Неуязвимую Семёрку, через все фронта прорвется к ним, чтобы уберечь, помочь, а придется – и пасть вместе с ними!
Но разве она виновата?!!
Силы Арды! Светлая Элберет!.
Ну в чем же её вина, что так распяла судьба её сердце, что так разрывает её душу в стороны, диаметрально противоположные друг другу?! За что же ей уже одно то, что сейчас Даэрон упоенно тренирует свою крохотную ручонку, которая когда-нибудь убежденно и безоглядно может метнуть нож в грудь Фолко или Торина?! Ведь она честно сделала выбор, сказав «нет» Горбуну и «да» друзьям! За что же завернуло её затем в этот немыслимый штопор? Где была роковая ошибка, сотворенное ею ускользающее от понимания зло?..
И внезапно, помертвев, облившись ледяным потом, поняла Вирэт всё – точно беспощадным ударом из Мрака пробило сознание.
Она совершила Зло не тогда, когда сказала Горбуну «нет», а друзьям – «да». Зло и вина её неизгладимые оказали своё сокрушающее действие тогда, когда она сказала Горбуну «да», а друзьям «нет»! Сказала не словами, а делом, – но разве не менее ясно? Разве не её руки развернули коня на ночной опушке? Не её ноги тронули его в обратный путь?.. Не колдовскими чарами притянул её к себе Горбун! Свободная её воля сделала свой выбор…
И Санделло, который родом из Дэйла, понял и принял её «да».
Как нужно было понимать ему наутро её «нет»?!!
… А на лесной просеке, в кругу друзей она завершила своё «честное» лукавство новым оборотничеством, меняя «да» на «нет» и «нет» на «да»…
Но что могли стоить слова там, где незримые Весы её Судьбы уже склонили свою чашу? Где первое её «да» подарило ей сына и первое «нет» отшвырнуло от неё друзей через чудовищную пропасть фронтов…
… Она медленно спускалась по лестнице вниз, скользя бесчувственной ладонью по холодному камню стен. Промокшая от пота одежда казалась ледяной, от внезапной тошнотворной слабости кружилась голова и немели губы.
Перед ней на лестничной площадке вырос Бертель. Глянул подозрительно и жестко, потом вгляделся внимательнее, стремительно и тревожно надвинулся.
– Госпожа?.. Ты больна?..
Она медленно качала головой, глядя куда-то мимо него, облизывая пересыхающие губы, пытаясь ответить. Он не слушал. Подхватил её оседающее тело на руки, быстро скатился по лестнице вниз.
– Айрин!! Айрин?!! – загремел его голос на всю башню. – Быстро сготовь горячий пунш: мой бальзам, хорошего харадского вина пол-пинты… красного!.. и цвет горного подкаменника туда же… Живо!!.